Рокоссовский. Клинок и жезл

Глава первая ПОЛЬСКИЕ КОРНИ

Март 42-го. Сухиничи. Штаб 16-й армии.

Западнее районного городка уже сутки не смолкал бой: дивизии проводили частную наступательную операцию по овладению населёнными пунктами Попково и Маклаки. Попково только что отбили. Из штаба дивизии сообщили о богатых трофеях и штабелях мёрзлых трупов немецких солдат, сложенных во дворе одного из домов да так и не вывезенных поспешно отступившим противником. Теперь артиллерия обрабатывала следующий опорный пункт — Маклаки.

Маклаки немцы отдавать не хотели. Более того, всё походило на то, что они проводили перегруппировку для проведения контратаки с целью вернуть назад оставленное Попково. С утра из района Маклаков начала ответно работать их артиллерия. Били, как всегда, по дорогам, по переправам, по местам возможного скопления войск. Вскоре снаряды начали падать в окрестностях Сухиничей. А затем, словно определив наконец цель, густой серией легли в центре райгородка.

— Бризантными бьёт. Как будто что-то нащупывает, — насторожился начальник штаба армии генерал Малинин.

В это время с сухим треском воздух расколол очередной снаряд. Звякнуло оконное стекло. Командарм, сидевший за столом и просматривавший текст нового приказа наступавшим частям, охнул и стал заваливаться набок.

— Командующий ранен!

— Врача!

Оказалось, что главный хирург Воронцов отбыл куда-то в дальний госпиталь. За ним тут же послали лошадей.

Ранение оказалось серьёзным. Осколок влетел в окно, ударил командующего в спину и засел возле позвоночника. Раненый дышал тяжело, с протяжными хрипами, горлом пошла кровь. Похоже, были задеты лёгкие. Требовалась срочная медицинская помощь.

Санная повозка, посланная за армейским хирургом Воронцовым, всё не возвращалась. Кинулись искать кого-нибудь из местных врачей. И вскоре нашли. В комнату, где лежал на забрызганном кровью диване Рокоссовский, словно из прошлого, того, давнего, где раненый был вначале гимназистом, а потом драгуном и носил погоны с полковыми нашивками, вбежал седой старичок — коротко стриженная интеллигентская бородка, круглые очки в тонкой оправе, быстрый, подвижный, со старомодными жестами. Тут же отрекомендовался:

— Доктор Петров! — И, окинув взглядом раненого и оценив серьёзность обстоятельств, при этом явно давая понять, сколь беспомощен он в предложенных ему обстоятельствах, вздохнул: — Что смогу…

— Делайте, доктор, что можете. Что можете, то и делайте, — стараясь быть сдержанным, поторопил старичка генерал Казаков.

Вскоре доктор Петров взял себя в руки и приступил к делу. Ему удалось почти невозможное. Тут же, в комнате с выбитыми стёклами, сделал первую операцию — извлёк осколок, обработал рану, остановил кровотечение. Ему ассистировала военврач 2-го ранга походно-полевого госпиталя № 85 Галина Таланова. Раненый был вполне подготовлен к отправке в тыловой госпиталь, где специалисты могли заняться им в более подходящих условиях.

От тупой боли в спине и груди сознание Рокоссовского то мутнело, то прояснялось. Он видел сосредоточенные, но уже спокойные глаза доктора, увеличенные круглыми линзами старомодных очков в явно дорогой, но уже порядком потёртой оправе. Наваливалась усталость. Доктор что-то бормотал, видимо, не позволял ему засыпать. Не засыпать! Засыпать раненому — дело гиблое. Ну что ж, подумал, солдат на войне иногда получает своё — то сабельный удар, то пулю, то осколок… Не засыпать!

Во время отправки произошла другая история. О ней в одном из интервью рассказал бывший старший оперуполномоченный 2-го отделения Особого отдела НКВД по 16-й армии генерал-лейтенант КГБ, а в то время старший лейтенант НКВД Иван Лаврентьевич Устинов: «Начальник особенного[1] отдела армии мне говорит: «Из Москвы вылетел санитарный самолёт, организуйте эвакуацию и обеспечьте сохранность командующего». Поехал я к указанному месту, куда быстро привезли Рокоссовского. Он в томном положении был — кровотечение сильнейшее, дышал с трудом… Когда прилетел самолёт, я решил проверить его. Ведь был вариант в сорок первом, что немцы перехватили информацию и захватили одного командующего армией. И тут мне с ходу показалось, что трое докторов какие-то… ну, не совершенно белоснежные и по-русски молвят с упором! Самолёт задержали, мы приготовились к худшему… Через полчаса мне звонят: «Всё в порядке, отправляй самолёт! Это испанцы, республиканцы-эмигранты. Они создали здесь собственный санитарный отряд». Заблаговременно предупредить не могли…»

Вылет задержали, у раненого командующего возобновилось кровотечение. Женщина-военврач, по всей вероятности, находилась рядом, хотя о ней бывший старший оперуполномоченный не упоминает. Испанцы не решились везти генерала до Москвы. Через полчаса самолёт приземлился под Козельском.

Из Козельска после второй операции Рокоссовского отправили в Москву. Там, в одном из зданий Тимирязевской академии, ему пришлось пройти довольно продолжительный курс лечения. Осколок задел позвоночник и пробил лёгкие. В других обстоятельствах такое ранение могло бы оказаться смертельным. Но крепкое здоровье, вовремя оказанная медицинская помощь, оперативность доставки раненого в госпиталь — всё это помогло избежать худшего и сохранить полководца для будущих побед.

Война бушевала уже сравнительно далеко от столицы, под Сухиничами и Жиздрой. А он лежал в тихой белой палате, разговаривал с врачами, теперь самыми частыми его собеседниками, писал письма и записки то домой, то фронтовым товарищам, слушал по радио сводки с фронта, с жадностью читал свежие газеты, которые каждое утро приносила медсестра, прислушивался к утихающей боли. Иногда наплывали воспоминания прошлого. Первое ранение… 5-й драгунский Каргопольский кавалерийский полк… Гимназия… Мать, отец, сёстры… Варшава… Даурия… Первая встреча с черноглазой девушкой, которая вскоре станет его женой… жестокая рубка в узком таёжном распадке… дочь…

Биографические данные начального периода жизни Рокоссовского весьма противоречивы. Что и говорить, когда одна власть сменила другую, а потом залила родные просторы кровью и горем Гражданской войны, и победители, и побеждённые, строя мирную жизнь, порой что-то из своего прошлого старались попросту спрятать. И многим тогда приходилось хорошенько подумать о том, что о себе вписывать в анкету, а о чём лучше умолчать. А уж тем более если ты в новой иерархии не просто рядовой солдат революции, а лихой красный командир… Если же метрические документы сгинули в огне революции и Гражданской войны, у тех, кому они принадлежали, появилась реальная возможность без особых осложнений и последствий благополучно подправить свои биографии. Известно, например, что многие будущие советские маршалы, тогда ещё скромные командиры взводов и эскадронов, смело корректировали своё прошлое, как правило — в сторону пролетарского происхождения.

Вот и Рокоссовский, по всей вероятности, не избежал общего соблазна.

В анкетах в разные периоды своей жизни местом рождения он указывал то Варшаву, то Великие Луки Псковской губернии, то снова Варшаву, — «как того требовали обстоятельства…», — то снова Великие Луки.

Биографы и родня такие исторические разночтения объясняют следующими обстоятельствами. До 1945 года во всех анкетах и биографических справках сам Рокоссовский местом своего рождения совершенно определённо указывал Варшаву. В 1940 году, когда его освободили из-под ареста по обвинению в шпионаже в пользу польской и японской разведок, он в очередной раз составил краткую автобиографическую справку. В таких документах неверно написанное слово может стать пулей в затылок. «Родился в г. Варшаве в 1896 г. в рабочей семье. Отец — рабочий, машинист на Риго-Орловской, а затем Варшавско-Венской железной дороге. Умер в 1905 году… Мать — работница на чулочной фабрике. Умерла в 1910 году… Окончил четырёхклассное городское училище в 1909 г. в г. Варшаве (предместье Прага)».

Своё пролетарское происхождение Рокоссовский смело подтверждал даже перед лицом опасности. По всей вероятности, помня, что во всех предыдущих анкетах он писал именно так. Оставалось твёрдо стоять на своём. И это прошло.

Что касается места рождения, эту историю прояснила в одном из газетных интервью правнучка маршала, журналист-международник Ариадна Рокоссовская: «Можно сказать, что мест рождения у Рокоссовского два. Во всех советских энциклопедиях и научных трудах указан город Великие Луки в Псковской области. Сам Рокоссовский в своих автобиографиях до 1945 года называл в качестве места рождения Варшаву. Однако в конце Великой Отечественной войны, когда маршал стал дважды Героем Советского Союза, на его родине полагалось установить бронзовый бюст Героя. А ставить памятник советскому полководцу в формально независимой, хоть и «братской» Польше было неудобно. Поэтому для маршала «подобрали» новую Родину — на территории СССР».

Работала ли мать на чулочной фабрике, доподлинно неизвестно. Возможно, оставив школу и учительство, какое-то время действительно работала там, чтобы содержать семью, внезапно оставшуюся без кормильца.

Отец Ксаверий Юзеф, по воспоминаниям младшей сестры Рокоссовского Хелены, умер не в 1905-м, а в 1902 году — 17 октября, 20 октября похоронен на Брудновском кладбище в Варшаве. В начале 50-х годов прошлого века, когда судьба волей всемогущего Сталина направила Рокоссовского на службу в родную Польшу, он поставил на могиле отца надгробие с точной датой. Плита и теперь там лежит.

Датой рождения Рокоссовский указывал 9 декабря (21-е по новому стилю) 1896 года. По церковному календарю — День Потапия и Анфисы Рукодельницы. Никаких знаков будущей судьбы этот день ему не подавал.

Некоторые исследователи утверждают, что на самом деле Рокоссовский родился не в 1896 году, а двумя годами раньше. Подлинную дату рождения исказил в угоду обстоятельствам: чтобы в августе 1914 года его без помех приняли охотником в драгунский полк. Чуть позже приписал себе лишний год учёбы. Дело в том, что для вольноопределяющегося существовал образовательный ценз. Рокоссовский к тому времени успел окончить четыре класса гимназии. Не хватало двух лет. При условии достаточного образовательного ценза охотник легко мог перейти в категорию вольноопределяющегося и пользоваться всеми льготами, в том числе и при производстве в очередной чин.

Позже Рокоссовский сообщал о себе в анкете: служил «в старой армии вольноопределяющимся младшим унтер-офицером с 5 августа по октябрь 1917 г.».

В списках 5-го драгунского Каргопольского полка он, однако, числится не вольноопределяющимся, а охотником — добровольцем. Охотники в отличие от обычных рекрутов тоже пользовались рядом льгот. К примеру, их не посылали в наряды на хозяйственные работы. При наличии образовательного ценза или при сдаче специального экзамена, в ходе которого кандидат должен был продемонстрировать знание военных дисциплин, соответствующих курсу юнкерского училища, его по истечении определённого срока службы производили в офицерский чин с присвоением звания поручик. Возможно, у Рокоссовского была такая мечта, но дальнейшие события направили его жизнь в иное русло.

Примечательно, что все три главных маршала Великой Отечественной войны родились в декабре: Георгий Константинович Жуков — 1 декабря, Иван Степанович Конев — 16 декабря. С Жуковым Рокоссовский — одногодки. Конев — на год моложе своих боевых товарищей.

Отец будущего маршала Ксаверий Юзеф принадлежал к старинному польскому шляхетскому роду, некогда владевшему поместьем Рокосово в Царстве Польском. Его предки происходили из «рода с гербом Глаубич»: в голубом поле серебряная рыба, плывущая налево. Первоначально фамилия писалась так: Rokosowski. С одной «s» и по-польски усечённым окончанием. Своё шляхетство Рокоссовские утратили в середине XIX века и писались уже мещанами.

Мещанином гмины[2] Комарово Островского уезда был записан и Рокоссовский. Это подтверждает выписка из приказа командира 5-го драгунского Каргопольского полка генерала Илляшевича от 5 августа 1914 года: «…Крестьянин Гроецкого уезда деревни Длуговоле гмины Рыкалы Вацлав Юлианов Странкевич, зачисленный в ратники Государственного ополчения первого разряда в 1911 году, и мещанин гмины Комарове Островского уезда Константин Ксаверьевич Рокосовский, родившийся в 1894 году, зачисляются на службу во вверенный мне полк охотниками рядового звания, коих зачислить в списки полка и на довольствие с сего числа с назначением обоих в 6-й эскадрон».

Как видим, дата рождения здесь другая. Можно предположить, что более верная, так как сестра Хелена всю жизнь считала себя младшей, а датой её рождения значился 1896 год. На её надгробии на Брудновском кладбище Варшавы выбито: «Хелена Рокоссовская, жила 86 лет. 24.VII. 1982». Арифметика несложная: Хелена родилась в 1896 году, значит, брат родился годом или двумя раньше.

Когда настало время определяться и с фамилией, и с отчеством, и с происхождением, фамилию записали в соответствии с русской орфографией; отчество, отсутствующее у поляков, стало для простоты произношения — Константинович. Так благодаря полковому писарю и службе в старом русском драгунском Каргопольском полку Константы Рокосовски стал Константином Константиновичем Рокоссовским. Хотя в некоторых армейских документах драгунской юности фамилию мещанина гмины Комарове Островского уезда записывали с одной «с», а отчество — то Савельевич, то Васильевич…

Отец Константы на самом деле служил инспектором Варшавско-Венской железной дороги. Должность довольно высокая. Чтобы не портить анкету, будущий красный командир немного подправит должность отца, записав его железнодорожным машинистом.

Мать Антонина, урождённая Овсянникова, русская. Из мещан местечка Телеханы Пинского уезда Минской губернии. Имела педагогическое образование и, по некоторым источникам, какое-то время преподавала в школе русский язык и литературу.

В семье разговаривали и на польском, и на русском. Овладев грамотой, Константы легко и с увлечением читал на обоих языках. В царской Польше это было обычным явлением, тем более в смешанных семьях.

На протяжении всей жизни Рокоссовский, заполняя различного рода анкеты, в графе о национальной принадлежности писал: «Поляк». В графу «Родной язык» вписывал: «Русский». Так кем же он был? Поляком? Русским? Учёные-языковеды подтверждают: ничто так не влияет на формирование национального самосознания человека, как язык. Самый мощный и точный этнический идентификатор — язык. Однако всю жизнь Рокоссовский говорил с лёгким, не всегда заметным акцентом.

Не желая дискуссии на эту тему и допуская, что любая авторская версия по поводу белых пятен таких крупных исторических личностей, как Рокоссовский, чревата по меньшей мере неточностями, всё же должен заметить, что свою сыновнюю, гражданскую верность родине и народу Рокоссовский вполне доказал своей жизнью. И когда сжимал в руке драгунскую шашку, и когда — маршальский жезл. Поэтому слова здравицы Верховного главнокомандующего, поднявшего в мае 1945 года во время торжественного приёма в Кремле исторический тост «За Русский народ!», в полной мере относятся и к нему, говорившему, думавшему и дравшемуся по-русски.

Существует одна семейная загадка, которая, кажется, не разгадана никем из биографов маршала: и отец Ксаверий Юзеф, и мать Антонина, и все трое детей были прихожанами одного из варшавских приходов Русской православной церкви. По всей вероятности, они посещали Свято-Троицкую церковь, что на Подвальной улице, 5. Здесь же крестили всех детей.

Однако запись о крещении Рокоссовского до сих пор не обнаружена. Церковные книги считаются утраченными. Война, эвакуация, пожары, оккупация…

Почему Рокоссовские исповедовали православие? Почему, как большинство поляков, не были католиками? Справочники тех лет свидетельствуют: по числу жителей Варшава стояла на третьем месте в Российской империи после Санкт-Петербурга и Москвы; всех жителей 785 тысяч, из коих католиков — 400 тысяч, евреев — 254 тысячи, православных — 36 тысяч, протестантов — 20 тысяч. Православных, таким образом, в Варшаве было достаточно много. Но это были в основном русские люди — чиновники и различных ведомств служащие, а также купцы, артисты, военные. Переход поляка в православие самими поляками рассматривался тогда как по меньшей мере предательство по отношению к родине, независимость которой была отнята русской короной, штыками солдат, исповедовавших православие…

В Российской империи действовал закон: дети от смешанных браков с иноверцами, находящимися на государевой службе, должны были принять крещение в православие. В противном случае родитель терял должность. Железные дороги в России в ту пору числились по разряду государственной службы.

Старшая сестра Мария вскоре после поступления брата в полк вышла замуж. Во время Первой мировой войны выехала в Россию. Умерла вскоре после эвакуации. Где похоронена, неизвестно. Рокоссовский считал её живой. Пытался разыскивать. О смерти Марии узнал от младшей сестры Хелены лишь в 1945 году, когда прибыл в Польшу в качестве министра Вооружённых сил Польши.

После смерти родителей пятнадцатилетнего Константы забрал к себе младший брат Ксаверия Юзефа Александр. Дядя владел стоматологической клиникой на улице Маршалковской в историческом центре Варшавы.

Хелена уехала в Санкт-Петербург и какое-то время жила в семье бездетной тётки Владиславы Александры. Тётка была замужем за петербургским чиновником, нужды не знала и с удовольствием взяла к себе осиротевшую племянницу.

Дядя Александр имел загородное имение, где семья обычно проживала всё лето, лишь на зиму возвращаясь в Варшаву. В имении Константы приохотился к верховой езде. За отличную посадку и искусное владение поводьями юношу вскоре прозвали Бедуином. Женщины, любуясь всадником, буквально не отрывали от него глаз и прочили ему большое будущее. Кто-то вспоминал славного предка — подпоручика Второго кавалерийского полка армии Великого герцогства Варшавского Юзефа Рокосовски.

Пан Юзеф в своё время служил в корпусе князя Понятовского и в 1812 году в составе Великой армии Наполеона искал славы в пределах России. Но польский корпус был разбит и рассеян, как и вся Великая армия покорителя Европы. Корпус Понятовского в войске Наполеона насчитывал 60 тысяч сабель и был третьим по численности в многоязыкой Великой армии после французов и немцев. Кстати, именно тогда, при формировании корпуса Понятовского, была сложена песня «Ещё Польша не погибла», ставшая ныне гимном Польши.

Константы, конечно же, знал семейную легенду о пане Юзефе, славном подпоручике и лихом драгуне. И когда в августе 1914 года в окрестностях Варшавы появились кавалеристы, одетые в униформу военного времени, сердце Рокоссовского, увлечённого историческими и приключенческими романами, дрогнуло. На площадях по воскресеньям и церковным праздникам играли полковые оркестры. Офицеры блистали выправкой, звенели шпорами по мощёным тротуарам городских садов. Нижние чины сияли новенькими погонами и тщательно начищенными высокими голенищами кавалерийских сапог. Поблёскивали медные, до золотого сияния надраенные эфесы драгунских шашек, украшенные вензелем государя и темляками с кожаной кистью. Грациозные кавалерийские кони высекали копытами искры, лёгкой рысью проходя по варшавским мостовым. Женщины восхищённо ахали, заглядываясь на бравых кавалеристов. 5-й драгунский Каргопольский полк прибыл в эшелонах из глубины Российской империи, из Симбирска, и готовился к боям.

Настроение у войск было лихое. Атмосфера в обществе продолжала накаляться духом народного патриотизма и святой жертвенности ради Отечества. Этот жаркий порыв — послужить делу освобождения и единения славянских народов — захватил и русскую Польшу. Православные поляки тут же хлынули в войска, искренне желая в трудный для родины час с оружием в руках послужить Вере, Царю и Отечеству.

2 августа Рокоссовский вместе со своими товарищами явился на призывной пункт. Накануне в газетах было опубликовано «Воззвание к полякам»:

«Поляки!

Пробил час, когда заветная мечта ваших отцов и дедов может осуществиться. Полтора века тому назад живое тело Польши было растерзано на куски, но не умерла душа её. Она жила надеждой, что наступит час воскресения польского народа, братского примирения его с Великой Россией.

Русские войска несут вам благую весть этого примирения. Пусть сотрутся границы, разрезавшие на части польский народ. Да воссоединится он воедино под скипетром русского царя. Под скипетром этим возродится Польша, свободная в своей вере, в языке, в самоуправлении.

Одного ждёт от вас Россия — такого же уважения к правам тех народностей, с которыми связала вас история. С открытым сердцем, с братски протянутой рукой идёт к вам навстречу Великая Россия. Она верит, что не заржавел меч, разивший врагов при Грюнвальде.

От берегов Тихого океана до северных морей движутся русские рати. Заря новой жизни занимается для вас. Да воссияет в этой заре знамение креста — символ страдания и воскресения народов.

Верховный главнокомандующий генер. — адъютант Николай.

1 (14) августа 1914 г.».

Спустя несколько дней, переодетый в драгунскую униформу и надраивший солдатскую бляху с двуглавым орлом, Рокоссовский уже шёл в строю и во всю глотку орал полковую песню:

Удивительное дело, полковая песня оказалась для нашего героя своеобразным кодом судьбы. Его и Багратионом будут называть. И «пять — против тридцати» в его жизни и войнах будет случаться, и не раз.

В госпитале было время вспомнить многое и подумать о многом. Думалось по-русски. Польский к тому времени он начал потихоньку забывать.