Роковая измена

Глава 33

Вместе они вышли на улицу. Уставший свет и не думал покидать город, хотя на часах было уже почти восемь вечера. За день, пока чередовались дождь и солнце, накопилась приятная свежесть, и большие и маленькие жители города не спешили разбегаться по домам.

На детской площадке еще вовсю резвились дети, как обезьянки они карабкались по лестницам и веревкам, спрыгивали со ступенек и весело слетали вниз с металлических блестящих горок. На скамейках расселись уставшие женщины, кто только что с работы, а кто целый день на домохозяйстве. Проезжали и парковались машины, откуда выходили мужчины налегке или вытаскивали из багажника тяжелые большие пакеты с продуктами.

— Знаешь Тасенька, как Вадик пошел? — вдруг сказала Галина Ивановна, сжав ее руку повыше локтя.

Тася остановилась и внимательно посмотрела на свекровь. Женщина стояла, скорбно поджав губы. Взгляд ее был устремлен куда-то вдаль, мимо всех, как будто только она видит картину прошлого.

— Я полы мыла, а он сидел, играл на коврике. И вдруг уперся ручонками в пол, поднял кверху попу так смешно, покачался-покачался и встал. Он уже и до этого вставал, сильный был, — с гордостью улыбнулась Галина Ивановна. — Посмотрел на меня, а потом шагнул раз, другой, я так и застыла с тряпкой. А он улыбается, два зубика снизу…Я всё бросила, руки сполоснула, присела и маню его: мол, Вадик, иди, иди к маме…А он стоит и смеется. Сделал потом еще два шажка, да упал, скользко ведь было, пол мокрый, — словно извиняясь перед кем-то, сказала Галина Ивановна. — А я вот запомнила. Так и вижу теперь, как делает шаг, другой…

Тася медленно шла по тротуару, внимательно изучая серый влажный асфальт, вглядывалась в промытые трещинки и неглубокие лужицы, в которых плавали пыльца и мелкий мусор с деревьев.

Галина Ивановна, ссутулившись, брела рядом. Обычно она звонко цокала небольшими каблуками, но сегодня раздавалось лишь унылое шарканье подошв. Обе женщины — молодая и враз постаревшая — молчали. Галина Ивановна выдохлась и растеряла последние силы, а Тася мучительно думала, как такое вообще могло произойти с успешным и всегда удачливым Вадиком.

Всё также молча они дошли до метро и остановились. Галина Ивановна сжала обеими руками сумочку и, не мигая, уставилась Тасе в лицо. Глаза ее слезились, и она поминутно утирала их скомканной салфеткой. Пальцы дрожали, кривились губы, а в глазах светилась такая надежда и мольба, что смотреть в них было совсем невозможно.

Тася не знала, что можно сделать для своего ребенка. Не довелось испытать. Она могла ориентироваться только на книги и фильмы. Смутное представление о материнской жертве гнездилось в глубине сознания и только. Но что-то внутри подсказывало — матери, которая спасает свое дитя, отказать невозможно. Да и как тут можно отказать!

Она всегда по возможности помогала всем. Приютам и больницам, детям и взрослым, собирающим на лекарства и операции, погорельцам и даже бомжам. Не могла не откликнуться — пусть сумма небольшая, но вдруг человек сможет на эти деньги купить уж если не лекарство, то хотя бы что-то вкусное, чтобы жизнь не казалось совсем уж жестокой к нему.

Наверное, поэтому ее потянуло помогать в соцзащите. Своя боль, от которой некуда было деваться, направила позаботиться о других, кому еще хуже. Тасе что? Она здорова, руки-ноги на месте. Разбитая вдребезги душа? С этим можно жить. Просто не разрешать себе утонуть в боли и перестать ею упиваться. Не всегда получалось, но Тася старалась. В ней как будто поселились две сущности, и обе они боролись за сознание своей хозяйки. Тянули одеяло туда-сюда: одна хотела по привычке страдать, вторая кочевряжилась и хотела жить проще, легче, счастливее. Побеждали с переменным успехом.

Сомнений у Таси не было. Корысти тоже. Какая уж тут корысть? Неужели она заберет у родителей Вадима единственное жилье? У него ведь есть еще сестра, которая тоже росла в этой квартире, а сейчас снимает в другом городе, куда уехала по работе мужа. «А бабушка? — мысленно ахнула Тася. — Кто же теперь будет оплачивать ее нахождение в доме ухода?» Боже, сколько бед на них навалилось…

Галина Ивановна терпеливо ждала. Внутри была готова ко всему: никогда не любила она невестку, а жизнь-то вон как обернулась. Теперь готова валяться в коленях, ноги мыть и воду пить, лишь бы помогла. Не знала она, успела ли Тася купить жилье или нет. Ехала к ней наобум, потому что больше некуда.

Вадимчик сказал ей однажды, что не трогал никогда Тасины деньги, доставшиеся ей от бабушки, чтоб жилье себе могла она купить. Скривилась еще тогда: чистоплюй. Тася для нее всегда была пустым местом, она и в голове не держала, что ей могут быть нужны деньги и место, где жить. Потому что Тася была прозрачным духом — ни рыба, ни мясо, да еще и бесплодная. Как тут будешь относиться к ней, как к живому человеку из плоти и крови? Ее и в квартире-то заметить было трудно. И на людях нечего показать.

А теперь вот как. Приходиться и унижаться, и слезы перед ней лить. Пусть. Пускай! Лишь бы сыночек поправился и смог, как тогда в детстве, сделать шаг, другой…А она, она всегда будет рядом — поддержит и приласкает. Кто, если не мать?

С вертихвосткой его что-то не вышло, разругался он с ней, теперь вот вся надежда на эту девочку. Безотказную. «Поможет, — успокаивала себя Галина Ивановна, — как не помочь? Не чужие ведь…Вадик вон, сколько для нее делал, она и горя не знала. Поможет…»

— Сколько нужно, Галина Ивановна? — донесся до нее Тасин голос.

Внутри всё затряслось от радости: значит, есть деньги, есть! Значит, не успела она их потратить… «Тебе Матерь Божию, хвалим…» — зашептали губы.

— Триста восемьдесят тысяч, Тасенька…

— Хорошо.

— Сложная операция, Тасенька, а может, и не одна. Врач сказал, сразу не спрогнозировать, — засуетилась Галина Ивановна, — а еще уход и сиделка. В общей палате полежи-ка… Нервный он такой стал. Вот и взяли ему отдельную, плюс сиделку наняла. А как же? Сил-то у меня нет его таскать, да помогать. А потом центр реабилитационный, ох, как там дорого — еще триста тысяч… Но это потом уж, потом…У тебя и денег-то таких, наверное, нет, бедная моя… Ох, Тасенька, прости меня, прости, что кровные забираю, но отдам, всё-всё отдам! Вот тебе крест! — и женщина начала неистово креститься, глядя горящими глазами.

Тасе стало неловко, мимо проходили люди, посматривали с любопытством. Разболелась голова, и хотелось как можно скорее остаться одной.

— Доктор говорит, без реабилитации и специалистов не обойтись. Но это потом, потом… — снова зачастила свекровь. — А уж как Вадик поправится да работать начнет, всё до копеечки верну, ты уж не сомневайся! Главное, чтобы пошел, как тогда в детстве… — повторила она опять.

— Завтра. Я зайду в банк и заеду к вам, — сказала Тася.

Она очень устала. От Галины Ивановны, от ее мольбы и заверений, от всей этой ужасной ситуации, к которой она сама, казалось бы, не должна иметь никакого отношения. Настоящее виделось ей волной цунами, которая вздыбилась внезапно и вот-вот снесет, сокрушит в прах всё, что с таким трудом выстроила Тася за эти месяцы.

Так, ничего не подозревающий, уставший от всего человек, сидит на пляже, и с радостным удивлением наблюдает за уходящей в море водой. Вдруг обнажается морское дно и показывает свои тайны: рыбешек, медуз, ракушки. Ничего не предвещает беды. Ты начинаешь думать о том, как чудесен и прекрасен этот мир, какие сказочные коллекции можно собрать из открывшихся тебе сокровищ, как много всего впереди, такого же бескрайнего, как океан.

И вдруг перед тобой появляется безжалостная стена. Она несется навстречу, не оставляя надежды на жизнь. Только щепки, мусор, искалеченные деревья и снова трудности, от которых ты надеялся убежать.

Услышав заветные слова, Галина Ивановна мелко затрясла головой, а потом размашисто, на показ начала крестить Тасю. И только после этого тихо скрылась в дверях вестибюля.

Наутро Тася позвонила на работу и, объяснив ситуацию, взяла отгул. Голова была ватная. Вчера долго не могла уснуть, а потом задремала, но оказалась в полуяви, в полусне. Мерещились ожившие тени по углам, голосящий под окнами кот, навевал дурные мысли, а разгулявшийся по крышам дождь, наводил тоску и беспросветность.

Вадима было по-человечески жалко, но впервые в душе всколыхнулось робкое: «при чем тут я?» Деньги… Это самое малое, чем могла она помочь сегодня. Но как отделаться от грядущего завтра, когда она будет понимать, как трудно Вадиму, как он, словно старик, вынужден просить о помощи, чтобы дойти до уборной. Хотя она ведь ничего толком и не знает о его состоянии.

Наверное, так делают многие. Так делала и она. Отсылала небольшие суммы на благотворительность, когда сердце заходится от жалости и, задобрив совесть, отправлялась заниматься своими, более насущными делами. Но прежде это были незнакомые ей люди, а тут…

Тася вспоминала жалкий вид Галины Ивановны и чувствовала себя виноватой. Вроде бы ничего не сделала и даже готова помочь, а вот никак не избавиться от ощущения, что, наверное, от нее ждут большего.

И опять нужно пытаться сказать «нет». Оставалось только надеяться, что помощь деньгами закроет все остальные вопросы к ней. В том числе и моральные. Помогать Вадиму не хотелось. Он так и остался в памяти здоровым, нахальным и самоуверенным в себе мужчиной. Мужчиной, с которым никогда ничего не случится. Потому что плохое случается только с неудачниками, а он, он не такой.

Это было его твердое убеждение, которое передалось и всем окружающим. И Тасе тоже. А вот Галина Ивановна оказалась реальностью со слезами, мертвыми глазами и треснувшими сухими губами. И отвернуться от этой реальности никак не получится.

«Зачем она ко мне приехала? — злилась Тася, подходя к банку, — могла бы просто позвонить… Нет же. Знала, как правильно сделать». И тут же пугалась своих мыслей — она ведь мать и молит о помощи для сына, не для себя. Сняла четыреста тысяч, с удивлением подержала в руках увесистую пачку денег — надо же, как много!

На такси приехала к дому, куда всегда так боялась заходить — с первого момента знакомства с Галиной Ивановной, когда та, скептически поджав губы, встретила ее в прихожей. Ноги и сегодня не шли. Но Тася, чуть ли не зажмурившись, зашагала. Надо быстрее закончить с этим всем и забыть, забыть, забыть…

На полпути замерла — нет, в квартиру подниматься не станет. Набрала городской номер и услышала задыхающийся голос Галины Ивановны, привыкшей к плохим новостям. Попросила ее спуститься вниз, а сама села на скамейку, прижимая к себе раздувшуюся от денег, сумочку. Через пару минут выбежала свекровь. Тася заметила, что корни ее темных волос не прокрашены и белеют нитями седины.

— Тасенька! Ты почему не заходишь? Пойдем, пойдем, хоть чайку выпьешь…

Тася торопливо замотала головой и вынула из сумочки заклеенный скотчем пакет.

— Вот, возьмите. Здесь четыреста тысяч. Пусть Вадик поправляется.

Она развернулась и попыталась уйти, но свекровь, как клещ, больно вцепилась в ее руку.

— Подожди, подожди… Тасенька, девочка моя… Спасибо! До земли поклон, за здравие твое молиться буду до смерти своей…И Вадик благодарить будет…

— Не надо, Галина Ивановна. Ничего не надо. Я пойду. До свидания.

Галина Ивановна отступила на шаг и всплеснула руками.

— Как до свидания? Я думала, мы вместе с тобой в больницу поедем. Я договорюсь, тебя пустят. Вадюша так рад будет… — всхлипнула она и снова схватила Тасю, словно собиралась прямо сейчас поволочь ее на встречу с Вадимом.

Тася испуганно выдернула руку, получилось грубовато, и почти побежала вдоль дома. Галина Ивановна крепко прижала к груди целлофановый пакет и даже прикрыла его шалью, наброшенной на плечи. «Бессердечная», — шевельнула она губами, глядя вслед убегающей своей никчемной невестке.