Ротвейлер

Глава 23

Ей пришлось попросить Джеймса не приходить в воскресенье.

– Я думал, мы собирались проводить выходные вместе.

– Джеймс, мне жаль, но Уилл больше не живет здесь, а мне иногда нужно с ним видеться. Это мой долг перед ним, я не могу совсем его бросить.

– Я понимаю, – кивнул Джеймс, – но почему именно по выходным?

– Теперь, когда я хожу на работу, Уилл не сможет оставаться у меня в будние дни, – она знала, что следующие слова вызовут у него взрыв эмоций. – А Уилл любит встречаться днем, чтобы обедать у меня.

– А я, – почти выкрикнул Джеймс, – люблю встречаться вечером, как все нормальные люди. Как и ты. Почему все должно соответствовать этим рабоче-крестьянским правилам? Этому расписанию сиротского дома?

– Это был детский дом, – ответила она как можно спокойнее. – Просто его привычки формировались там, а тебя воспитывали родители. У него не было родителей, у него были воспитатели.

– Ты уже говорила мне это. Не понимаю, почему ты не усыновила его?

Несправедливость такого замечания чуть не свалила ее с ног.

– Ты вообще заметила, о чем мы последнее время без конца говорим? Об Уилле. Уилл то, Уилл это. Мне начинает казаться, что он ближе тебе, чем ты говоришь. Но не беспокойся, я не появлюсь в воскресенье.

Он и в субботу не появился. У Бекки совсем пропала охота поддерживать старую привычку гулять по магазинам, разглядывать витрины и покупать приятные мелочи. Возможно, она уже никогда не станет этого делать. С недавних пор ей стало казаться, что бы она ни делала, ей не избежать критики Джеймса. Он хотел изменить ее, сделать из нее кого-то другого. Изменить не только ее отношение к Уиллу, но даже ее внешность. Почему ты не сделала маникюр? Почему бы тебе не постричься? Но она чувствовала себя слишком старой, чтобы меняться. Несколько раз она задавала себе вопрос: что имел в виду Джеймс, когда намекал, что Уилл намного ближе Бекки, чем она признается. Любовник? Или ее родной сын?

Она пошла прогуляться по Примроуз-хилл и гуляла довольно долго, чувствуя себя еще более одинокой, чем до появления в ее жизни Джеймса.

Когда-то давно, когда Бекки жила в квартире на первом этаже, у нее был кот. Очень ласковый, большой и красивый. Когда он умер в возрасте семнадцати лет, она решила, что никогда больше не заведет другого кота. Она не хотела заново переживать боль утраты, пусть все это случается с другими любителями домашних животных, но только не с ней. Однажды, когда коту было пять лет, он пропал. Пошел погулять и не вернулся домой. Она развесила объявления, обзвонила соседей, все местные ветеринарные пункты и приюты для животных. Но все напрасно. Через неделю волнений и тоски она смирилась с тем, что потеряла его. Друзья, пытаясь ее успокоить, сказали, что он, вероятно, нашел дом получше, что за котами такое водится. Другие говорили, что он просто запрыгнул в чью-то машину, и его увезли. И только Бекки знала, что он не мог предпочесть другой дом, и машин он боялся не меньше, чем собак. На восьмой день кот вернулся, как всегда, веселый и шустрый, с горящими глазами. Он направился прямо к ней, требуя ласки, как ни в чем не бывало. Она так и не узнала, куда он исчезал. Возвращение Уилла чем-то напомнило ей тот случай. Ей показалось, что он похудел, но в остальном походил на загулявшего кота – с горящими глазами бросился ей в объятия. Как и ее кот, он до отвала наелся, и когда они сели смотреть телевизор – уснул крепким сном. Он ничего не сказал о времени, проведенном с Ким, пока Бекки сама не поинтересовалась. Она даже испугалась поначалу, потому что он как будто вообще забыл, кто такая Ким. Потом вспомнил и ответил:

– Она в порядке.

– Наверное, приятно было побыть с человеком, который тебе нравится.

Неужели можно придумать вопрос проще? И тем не менее, он долго размышлял, прежде чем ответить. Бекки знала, к чему приведут его раздумья, знала, что он ответит, хотя ожидала, что он скажет это не так прямо.

– С тобой лучше быть. Мне больше нравится. Было бы намного, намного лучше, если бы ты со мной жила, а не она.

Когда пришло время отвозить Уилла домой, он вдруг ошарашил Бекки признанием:

– Я просто искал сокровища, когда копал в том саду. А эти мужчины забрали меня. Я знал, что сокровища там, я видел это в кино, и купил лопату, и копал и копал, но не смог найти их.

Она не нашла, что на это ответить.

– Эти драгоценности стоили миллионы. Я собирался купить дом для нас с тобой, чтобы места хватило на двоих. Я собирался купить его. Но ведь и здесь места хватает, да, Бекки, тут ведь есть место?

Мортон Фиблинг приходил теперь каждый день, и они с Зейнаб сидели в уголке и, независимо от количества клиентов, обсуждали план свадьбы. Придуманная Зейнаб отговорка насчет кулона, казалось, успокоила Мортона.

В один из таких дней Инес, которой не удалось уговорить посетителя купить валторну девятнадцатого века, хотя Зейнаб наверняка справилась бы с этой задачей, услышала, как Мортон просил невесту забрать кулон из сейфа в банке в пятницу и надеть его в субботу на свадьбу.

А между тем он уже подарил ей браслет с бриллиантом и изумрудом, который сверкал теперь у нее на руке и, преломляя солнечные лучи, отбрасывал радужные блики на стены.

– Так значит, ты все-таки решилась? – поинтересовалась Инес, когда Мортон уехал.

– На что решилась? – Зейнаб казалась отрешенной, будто воображала себя миссис Фиблинг. На самом деле она раздумывала, куда можно сдать браслет за лучшую цену.

– На свадьбу, конечно.

– Боюсь, что мне придется это сделать.

Инес решила, что Зейнаб спустилась наконец с небес на землю, в то время как та погрузилась в размышления, что если ей удастся выручить за браслет задуманную сумму, то у них с Алджи будет уже половина денег на дом, о котором они мечтают. Сначала поменяют квартиру, чтобы сбежать от ее женихов, потом начнут звонить в агентства…

Она подошла к покупателям и помогла одному найти нужное венецианское стекло, а другому – выбрать украшения 30-х годов. Инес в очередной раз удивилась тому, как Зейнаб умеет продать все что угодно, и не только восхищенным мужчинам.

– Тогда тебе стоило бы меня предупредить.

– Прямо сейчас?

– Ну, тебя ведь не будет уже в пятницу? А сейчас понедельник.

– Да, но еще целая неделя. – Зейнаб быстро сменила тему. – Ты заметила, что об убитых девушках уже почти не говорят?

Картина, возникшая у Инес перед глазами, мгновенно заставила ее забыть о свадьбе ассистентки.

– Видимо, потому, что всех девушек уже нашли, и серьги тоже, вот и не сообщают новостей.

– Но они еще не нашли зажигалку и часы.

– Да, ты права. Все забываю спросить, что нужно было этому Зулуете в прошлый раз.

– Опять выспрашивал про Уилла. Бывал ли он один в магазине? Видела ли я, как он копает землю в моем саду? Ну, все в таком роде. Джонс даже сказал, что этой девушке Уилла может понадобиться защита. Я рассказала, что подозреваю Анвара, который мог забраться сюда, пока я ездила в полицию, но Джонса это не заинтересовало.

– Я ничего не буду говорить ей, – сообщил Алджи. – И рассчитываю, что ты тоже не проговоришься.

Рим, которая за компанию с внуком ела чипсы из жирного пакета, ответила с набитым ртом:

– Ты же знаешь меня, Алджи, я никогда много не говорю. У меня сил на это не хватает. Думаю, что этот переезд – просто еще один шаг к вашему частному домику, в котором будет специальная пристройка для бабули. Так, Брин?

– Брин любит бабулю, – с готовностью отозвался малыш, забираясь к ней на колени.

– Хороший мальчик.

– Я назначил переезд на пятницу, седьмое июня, – торжественно провозгласил Алджи.

– А если она не согласится?

– В половине седьмого утра приедут мои друзья с машиной, и к тому времени, когда она проснется, часть вещей уже будет на улице.

– Правильная мысль, – Рим затряслась от смеха, и довольный малыш закачался на ее животе. Он положил голову ей на грудь и закрыл глаза.

Ко вторнику Джереми собрал нужную сумму. Ему хотелось поскорее со всем этим покончить. Если ему придется отдать десять тысяч, то пусть это будет конец истории. Ему не хотелось думать о том, что случится, если через некоторое время она потребует еще. Он подсчитал, изучив их привычки, что звонка надо ждать часа в три. Она должна назначить место (как там, «стрелку»?) и время – скорее всего, в этот же вечер или на следующий день. Джереми с легкой завистью подумал о тех, кто, столкнувшись с вымогательством, может спокойно заявить в полицию. В его случае об этом даже речи нет.

В среду он получил от матери письмо с просьбой купить духи. Не для нее, а для молодой знакомой девушки, которая иногда выполняла разные ее поручения. Мать обещала вернуть ему деньги, когда они увидятся в понедельник, и эти ее слова заставили его улыбнуться. Как она могла даже подумать об этом! В субботу с утра он пойдет в какой-нибудь большой магазин и купит духи. Он записал название.

Несмотря на уверенность, что раньше трех дня никто не позвонит, он не смог выйти на улицу. Но зато сумел побороть чувство тревоги, и спокойно сидел теперь в садике на крыше, не опасаясь, что пропустит звонок. Прочитав письмо, он задумался о матери, ее безусловной любви к нему, ее сверхчувствительности и заботе о нем. Даже если бы он не приехал к ней в понедельник на предстоящий праздник, она все равно ждала бы его. Когда он спросил, будет ли она рада его видеть, она мягко сказала: «А ты уверен, что хочешь тратить на меня время, дорогой?» Когда же он уверил ее, что приедет, она продолжила: «Как мне приятны эти твои слова».

Что бы случилось, если бы его отец не умер? Тринадцатилетний Джереми был с ним рядом за день до его смерти. Или мать ему это сказала, когда он признался, что ничего не помнит? Иногда, в минуты сосредоточения, когда он пытался прорваться сквозь туман, ему казалось, что он видит желтоватое, болезненное лицо отца на больничной подушке, однако, возможно, он просто воображал это. Он боялся спросить у матери, не было ли случайно у отца желтухи, когда они ходили к нему в больницу.

Однажды, только однажды, в этом тумане появилась еще одна фигура, и это была не мать. Он знал только, что это не его знакомая и не неряшливая мать Эндрю.

Однако как только он попытался напрячь память, воспоминание исчезло. А возможно, ничего подобного не было. Постепенно он приучил себя к мысли, что никогда уже не вспомнит. Да и зачем? Затем, что раньше он любил отца, но почему-то стал относиться к нему хуже и вытеснил из памяти день, когда находился у его смертного одра. И еще одна причина. Он считал, что убийства девушек как-то связаны с этим последним днем жизни его отца, этим забытым днем, который нужно во что бы то ни стало восстановить.

Солнце ярко освещало расцветшие фиалки и белоснежный филадельфус, растущий в широком зеленом кашпо. Легкий ветер смешал их ароматы и окутал ими засыпающего Джереми. От телефонного звонка он вскочил и вскрикнул.

– Одна я туда не пойду, – сказала Джулитта, – он же прикончит меня. Он убивает даже тех, кто ему ничего плохого не сделал.

Анвар уже подумал и о безопасности Джулитты, и об общей выгоде. Если Александр Гиббонс, – Анвар не любил клички, даже у маньяков, – задушит ее, как остальных, то у них с Кифером и Флинтом появится еще больше власти над ним. Но в целом, решил он, у них и так достаточно этой власти, больше чем нужно. Но ему не хотелось так сразу соглашаться с Джулиттой.

– Нет смысла об этом говорить. Я сам все сделаю.

– Этот псих тебя узнает, – возразил Флинт.

– Оставь это мне.

Все посмотрели на Кифера, который, скрючившись и обхватив руками колени, сидел в углу на полу, потому что другого свободного места в комнате Анвара не было. Диван занимали все остальные. Кожа у Кифера была зеленоватая и потная. Из уголка губ стекала густая струйка. Время от времени он постанывал и размахивал руками. Он стал тихим и сонным, Флинт и Джулитта одновременно заметили, что он, похоже, при смерти. Заговорили о том, как Кифер переходит с сильных наркотиков на слабые, причем Флинт и Джулитта пользовались сленговыми словечками, но Анвар предпочитал называть это «реабилитацией», придавая слову какое-то зловещее звучание.

Пнув Кифера в бок, как спящую собаку, Анвар достал из кармана кулон Зейнаб и положил его на диван рядом с собой.

– Он принадлежит той красивой девушке, – Анвар сказал это так, как мог бы сказать о «той, чернокожей» или «той, худощавой». Инес, интересующаяся человеческими характерами, объяснила бы эту его фразу либо холодностью натуры, либо преклонением пред женской красотой, а может, и тем и другим одновременно.

Но друзья уже привыкли к его странной манере говорить.

– Откуда ты знаешь?

– Мой приятель, любовник той старой русской тетки, сказал, что девушка помолвлена с одним старым пердуном, у которого пять машин. Еще один скупой рыцарь. Это он ей это подарил. Нам нужно быть очень осторожными, когда понесем его сдавать.

– Это мероприятие лучше тоже оставить мне. А ты, Джу, звонишь маньяку и объясняешь, что он должен принести то, что обещал, на Сент-Джонс-Вуд, к мусорным контейнерам на Абердин-плейс. Поняла? Абердин-плейс. Там стоят несколько мусорных контейнеров. Деньги он должен принести в белой матерчатой сумке, а не в черном портфеле. Когда он придет туда, то должен будет заглянуть в контейнер для старой одежды, но сумку пусть туда не кладет. Обычно этот контейнер полон, и на это раз там тоже будет полно барахла. Он стоит немного отдельно от остальных, рядом с дверью в стене и контейнером для бутылок, понятно? Квик должен положить сумку на землю, ровно между этим контейнером для тряпья и дверью.

Джулитта кивнула. Узнав, что ей не придется присутствовать при передаче денег, она от счастья была согласна на все.

– Он спросит меня про сережки и остальное.

– Он получит их. Только серьги будут не те. Ты ведь ему этого не скажешь, надеюсь? Ты скажешь, что он найдет все в пакете, прикрепленном к внутренней стороне крышки мусорного контейнера. После этого пусть уходит. Все должно произойти ровно в девять, сегодня вечером. Скажешь ему, чтобы шел по тропинке вдоль канала, и потом до Лиссон-гроув. Он, конечно, не уйдет. Останется и будет наблюдать, но это даже к лучшему.

Он выждал минуту и гаркнул на Джулитту.

– Теперь повтори, что я сказал!

И она повторила, без запинки. Анвар выдворил их вместе с Флинтом, наказал Джулитте позвонить в течение часа. Кифер уснул. Долго он не проспит, проснется и примется кричать, требовать героина, который теперь может позволить себе купить. Так как они перевели его на более слабые препараты, Анвар решил достать метадон. Ему не хотелось, чтобы этот парень однажды учинил погром в квартире или еще как-нибудь привлек внимание ко всей компании. Уходя, Анвар запер дверь на замок.

Все сестры Анвара были дома. Они относились к нему, как викторианские девочки к своему брату, которому повезло родиться мальчиком, и значит, он имел право на свободу и независимость от родительских нравоучений. И это вопреки тому, что родители их были людьми вполне прогрессивными, не требовали от девочек большего послушания, чем от сына, и не относились к нему, как к любимчику. Но традиции умирают медленно, и за каждой девочкой обязательно тянется шлейф убеждений ее бабушек и дедушек, которые верят в женщину – хранительницу очага, в длинные юбки, прогулки в сопровождении компаньонок, браки по расчету.

– Везет ему, – сказала Арджуна, наблюдая за подъезжающим фургоном Кифера. Хотя ничто не мешало ей взять машину у подруги и сесть за руль. Ничто, кроме закона, который в той же степени применялся и к ее брату.

Анвар напомнил ей об этом, и пока она обдумывала ответ, спросил, где лежит старая абайя[16] подруги их матери. Нилима, старшая, как-то надевала ее на школьный праздник.

– А зачем тебе?

– Не твое дело. Где она?

– Пока не скажешь, зачем тебе, я не скажу, где.

Анвар взглянул на свой «Ролекс». Эти девчонки только время отнимают.

– На что ты копишь деньги, Арджи?

– На телевизор. Почему у Нилимы в спальне есть телевизор, а у меня нет?

– Ладно, сколько? – Он вынул из кармана пачку денег.

Сестра уставилась на деньги. Там были пятерки и десятки. Он не показал бы ей двадцатки или полтинники.

– Пятьдесят, – сказал она.

– Двадцать пять.

– Да ты шутишь. Сорок.

– Тридцать пять, – отрезал Анвар, – это мое последнее слово. Если постараюсь, и сам найду.

– Хорошо, тридцать пять, – она свернула деньги и сунула их в вырез футболки.

Этот жест она практиковала для более интересной компании, чем брат.

– На чердаке, в чемодане, внутри такой пластмассовой штучки, которые дают в химчистках.

Анвар через две ступеньки взбежал по лестнице на последний этаж дома, где находилась дверь на чердак.