Розы на снегу

Иван Гончаров ДВА ИВАНА

Мы шли по берегу Вревского озера. Заходящее солнце посылало на землю и дальний лес багряные отсветы. Под ногами шуршало многоцветье осенних листьев. Впереди на пригорке виднелись дома Конезерья — центральной усадьбы лужского совхоза «Володарский».

Мой собеседник, лучший дояр совхоза Иван Наумович Ивченко, с увлечением рассказывал о своей работе. Подойдя к развесистой иве, росшей у самой воды, он неожиданно умолк, посмотрел на подернутое рябью озеро и с грустью произнес:

— Всегда, когда любуюсь им, вижу другое такое же красивое озеро. На Псковщине оно. Сутокское называется. В годы войны на его берегах потерял я дорогого человека.

— А кем он вам доводился? — поинтересовался я.

— Это был мой старший друг, больше — брат нареченный. Звали его Иван Федорович Москалев.

Мы остановились у тихо звенящего камыша. Ивченко, поняв мою немую просьбу, начал рассказывать. Теперь он говорил медленно, точно отрывал от памяти что-то нетронутое, спрессовавшееся под тяжестью лет.

Ледяной январский ветер обжигал лицо, от холода коченели руки. У стены сарая, выходившей в сад, стоял невысокого роста щуплый семнадцатилетний паренек. На нем была изорванная рубашка. По разбитому лицу тонкими струйками стекала кровь.

Рядом прохаживались два рослых гитлеровца. Полицейский с перекошенным от злости лицом кричал:

— Зачем ты в прошлое воскресенье ездил в лес? Где спрятал оружие?

Паренек молчал. Гитлеровец вскинул карабин и выстрелил. Пуля с шипением ударилась в бревно сарая чуть выше головы.

— Будешь говорить, мерзавец?

Молчание. И снова выстрел.

Юноша приподнял голову и с тревогой посмотрел в сторону. К сараю, еле держась на ногах, подходил отец. Упав на колени, он стал умолять гитлеровцев не убивать сына.

— Отец! — закричал дрожащим голосом юноша. — Встань! Сейчас же встань!

— Ванечка, сынок мой родной, да как же это…

Слова оборвал подскочивший к старику гитлеровец. Он с остервенением начал избивать ногами лежавшего на снегу седого человека.

Иван рванулся на помощь, но полицейский сильно ударил его прикладом по голове. Теряя сознание, он упал рядом с отцом…

Когда стемнело, соседи перенесли избитых Ивченковых в дом. Только на третьи сутки Иван пришел в сознание. Над кроватью, низко склонив голову, сидела слепая мать. Марфа Леоновна материнским инстинктом почувствовала возвращение сына к жизни.

— Сыночек, родной, наконец ты очнулся.

— Мама! А где отец?

— Нет больше у тебя отца, — зарыдала мать. — Сгубили его побоями нехристи проклятые. Вчера соседи похоронили…

Отец и сын знали, где оружие, сами помогали спрятать его. Как-то в один из дней в Матусове неожиданно появились трое неизвестных мужчин. Зашли в избу Ивченковых, стоявшую на окраине деревни. Сказали, что они командиры Красной Армии, предъявили документы. Их приютили, обогрели, накормили. Разве мог поступить иначе сельский активист, один из сыновей которого тоже был на фронте? Когда командиры узнали, что у Ивченковых имеются лошадь и сани, они попросили помочь им перевезти боеприпасы, спрятать их в надежном месте. И хотя это было рискованно, повсюду рыскали гитлеровцы, Наум Михайлович снарядил в лес Ивана.

Целый день лохматая заиндевевшая лошаденка перевозила ящики с боеприпасами и оружием на новое место, оборудованное в глухой чаще леса. Ящики сложили в ровики и тщательно замаскировали. Иван возвратился из леса домой поздно ночью. В санях под хворостом лежал подаренный командирами карабин. Бережно завернув подарок в мешковину, он зарыл его в землю под крыльцом.

Кто-то из фашистских соглядатаев, видимо, заметил ночной приезд младшего Ивченкова.

…Больше недели провалялся в постели Иван. Не успели зарубцеваться раны от жестокого избиения, как в дом явился полицейский.

— Выжил-таки, — с наглой усмешкой прохрипел он. — А ну, собирайся, приказано доставить тебя в немецкую комендатуру в Идрицу.

Две недели продержали гитлеровцы Ивченко в сыром подвале под зданием комендатуры. Каждый день допрашивали. Каждый день хлестали плетью. Иван на допросах твердил одно: в лесу задержался потому, что сломались сани.

И вот снова родительский дом. Мать несказанно обрадовалась возвращению сына. Но радость была недолгой — началась перепись молодежи. Гитлеровская Германия нуждалась в восточных рабах. И тогда Ивченко мартовской ночью ушел из Матусова к тетке в Жаглы.

Рядом с деревней, где она жила, были густые леса, поговаривали, что в них появились партизаны.

Слух оказался верным. Только партизанил вблизи Жаглов… один человек. В народе его звали по-разному, чаще — «лихой Москаленок».

Это был человек трудной судьбы. Родился Иван Москалев в поселке Сутоки. Учился в школе, затем работал в колхозе. Незадолго до войны, защищая товарища, вступил в драку. В ход пошли ножи… Москалев получил срок и был направлен в исправительный лагерь, находившийся в одном из городов Эстонии.

С первых же дней войны горькая боль терзала Ивана. Те, с кем работал на колхозном поле, растил хлеб, идут в бой с лютым врагом, а ты за решеткой. Сердцем же с ними. Но окажись он на свободе, поймут ли его товарищи, поверят ли? И он решил драться с гитлеровцами в одиночку. Потянуло в родные места. Идрицкие леса стали надежным укрытием.

Оружие добыл у врага. Через лесную дорогу, по которой часто проезжали немецкие мотоциклисты, натянул проволоку. Гитлеровец на большой скорости наскочил на нее и свалился замертво. Трофеем Москалева стал автомат.

А через два дня этот автомат уже строчил по фашистам. Поздно вечером, подходя к деревне Жаглы, Москалев услышал крик. Притаившись в кустах, он увидел, как по дороге два гитлеровца волокли женщину. За ними бежала худенькая девочка. Она плакала и кричала: «Мама! Мамочка!»

Две очереди в упор свалили фашистов. Женщина оказалась женой военнослужащего, погибшего на границе. Ей с дочерью удалось добраться до деревни Жаглы, где их приютили местные жители. Но гитлеровцы выследили беглянок.

С того вечера и пошло. Москалев стал охотиться на оккупантов: нападал на нарочных, обстреливал связистов, отбивал обозы с награбленным, даже когда на подводах находилось и несколько солдат.

Полицаи избегали встреч с «лихим Москалевым», боялись одного его имени. И бывало так: позарится фашистский прихвостень на немудрое добро какой-либо солдатки, а она ему: «Ну погодь, появится Москаленок, попрошу управы на тебя». И уходил, чертыхаясь, полицай…

Как-то вечером. Москалев зашел в дом к тетке Ивченко. Черная густая борода скрывала лицо. На нем был плащ немецкого офицера. На груди висел автомат.

Поздоровавшись с хозяйкой дома, он посмотрел на печь и спросил:

— А кого это там прячешь, Прасковья Михайловна?

— Так то ж мой племянник Ваня. От отправки в Германию сбежал.

— А ну, тезка, слезай с печи, — потребовал вошедший.

Ивченко было замешкался, не зная, как себя вести с незнакомым человеком. На выручку поспешила тетка:

— А ты, Ванюша, не бойся, слезай. Это к нам наш защитник Иван Федорович зашел.

Усевшись за стол, Москалев внимательно выслушал рассказ Ивченко про случай с оружием, про смерть отца, помрачнев, спросил:

— Ну а теперь что думаешь делать?

— Хочу через линию фронта податься. Два брата моих воюют. И мой черед пришел.

— Трудное это дело, — задумчиво произнес Москалев и неожиданно предложил: — А со мною вместе не хотел бы фашистов бить? За отца да и за себя с ними рассчитаться.

— Если возьмете, с удовольствием, — ответил Ивченко.

— Вот и хорошо, тогда собирайся…

В глухой чаще леса, на небольшом островке, окруженном со всех сторон болотом, виднелось перекрытие двух блиндажей. Сюда по ведомой только ему тропе поздней ночью Москалев привел Ивана Ивченко. Один блиндаж был жилой, с печкой, а во втором хранились оружие и боеприпасы, добытые у гитлеровцев.

— Ты как, тезка, умеешь обращаться с оружием? — спросил назавтра у Ивченко Москалев.

— Не приходилось. Да и оружие-то не наше.

— Что оружие немецкое — не беда. В верных руках оно тоже метко стреляет. Ну что ж, — заключил старший Иван, — подучу. Срок обучения — неделя.

Шли дни. Наступил май сорок второго года. В теплые весенние дни оккупанты небольшими группами на повозках часто стали появляться в глухих деревнях Идрицкого района. Они отбирали у местных жителей подчистую хлеб, птицу, скот.

Семнадцать гитлеровцев приехали в Скуратово под вечер, учинили настоящий разбой. Сложив награбленное на повозки, солдаты, предводительствуемые фельдфебелем, покинули деревню, пьяно гогоча и стреляя по крышам из автоматов… «Лихой Москаленок» удачно выбрал место для засады — небольшую поляну в лесу, через которую проходит дорога. В начале поляны в кустах посадил с автоматом Ивченко, в конце ее устроился сам с пулеметом. Когда гитлеровцы выехали на поляну, по первой и последней повозкам одновременно ударили пулемет и автомат. Обоз остановился. Солдаты заметались по поляне. Но их буквально косили меткие очереди двух Иванов.

Бой длился не более десяти минут. Семнадцати солдат недосчитался в тот день начальник хозкомендатуры в Идрице.

В конце мая житель деревни Малиновка Шабанов Федор, работавший на складе немецкой комендатуры, сообщил Москалеву, что старшина поселка Сутоки подготовил списки молодежи окрестных деревень для отправки в Германию. Шабанов передал Москалеву просьбу жителей уничтожить эти списки.

Организованный в Сутоках пункт по вербовке и отправке рабочей силы в Германию размещался в помещении школы и усиленно охранялся полицейскими. Проникнуть туда незамеченными было невозможно. Почти целую неделю Ивченко каждый день появлялся в поселке и убедился в этом. Выслушав его невеселый рассказ, Москалев усмехнулся:

— А ты зря, браток, нос повесил. Раз невозможно незаметно, побываем там заметно.

— Как? Думаешь, среди бела дня? — удивился Иван Ивченко.

— Заявимся утром, когда вся эта сволочь соберется за получением указаний от старшины. И проведем «разъяснительную беседу» о вреде предательства для самих подлецов-изменников.

«Беседа» удалась на славу. Несколько полицейских были сражены первой пулеметной очередью «большого Ивана», в остальных, засевших в подвале, полетели гранаты «меньшого Ивана». Москалев забрал все документы. В их числе был и подробный список на двести девушек и мальчишек-подростков, которых через неделю фашисты предполагали забрать в пересыльный лагерь в Идрицу.

Летом из советского тыла в Пустошкинский и Идрицкий районы пришли несколько новых партизанских отрядов. Начались диверсии на железных дорогах Рига — Себеж, Новосокольники — Ленинград, Великие Луки — Себеж. Партизаны смело нападали и на небольшие немецкие гарнизоны. Однажды ночью Москалев и Ивченко услышали сильную стрельбу в районе деревни Малиновка.

— Надо разузнать, кто такую пальбу устроил, — предложил Москалев. — Может, своих встретим. Только…

— Что только?

— Да так, ничего.

Москалева все еще мучили сомнения, как воспримут его прошлое люди, не знавшие его.

С наступлением рассвета два Ивана направились в Малиновку. Не доходя деревни, Москалев и Ивченко встретились с группой вооруженных людей. На шапках у всех алели красные полоски.

— Сдайте оружие! — приказал старший из партизан.

— Это почему же? — ответил Москалев, держа автомат на изготовку.

— Вы — полицаи. Не сопротивляйтесь.

— Мы партизаны, — бойко вступил в разговор Ивченко.

— Какого отряда?

— Собственного. Я да он, — показал на Ивченко Москалев, — вот и весь отряд.

К командиру подошел один из партизан и что-то тихо сказал ему. Командир улыбнулся:

— Значит, «лихой Москаленок» с побратимом?

— Пусть будет так…

Через час командир отряда Шаранда и его товарищи с удивлением рассматривали жилище «двух Иванов». Еще больше они удивились, когда партизаны-одиночки передали им три станковых пулемета, несколько автоматов, три десятка карабинов, различные документы фашистских комендатур и волостных правлений…

С озера потянуло холодком. Иван Наумович зябко повел плечами и предложил идти в хату.

— А дальше? — спросил я.

— Дальше все проще. Дальше мы уже были в дружной партизанской семье. Иван Федорович был назначен командиром отделения разведки. Воевал он по-прежнему лихо и пользовался уважением товарищей. Вместе мы с ним громили гарнизон фашистов на станции Нащекино. Подожгли тогда эшелон с боеприпасами. Потом участвовали в налете на колонну карателей возле деревни Красная Вода. Семнадцать автомашин горели после этого налета в придорожных кустах. Довелось нам выполнить и несколько заданий по разведке командира бригады Рындина. Возвращаясь с одного из них, у Сутокского озера наскочили на засаду. Отбились, но потеряли Ивана Федоровича. Тело его я вынес в ближайший лес… Не стало побратима.

Ивченко помрачнел. На мои вопросы о дальнейшей своей судьбе отвечал неохотно: «Да. Стал командиром отделения разведки», «Пришлось участвовать в знаменитой партизанской операции „Савкинский мост“». «Ну, был ранен. Потерял глаз».

Над Конезерьем опустилась ночь. Где-то всхлипнула и замерла гармошка. Потом долго перекликались чьи-то молодые голоса. Мирная, тихая жизнь царила на лужских полях… А мне все казалось, что вот-вот из далекого леса появится человек с пулеметом на плече — плотно сбитый, темноволосый, с карими глазами. Появится, чтобы узнать о жизни своего побратима и еще разведать, нет ли весточки от сына — моряка дальнего плавания, так и не дождавшегося отца с войны.