Русская война 1854. Книга пятая

Глава 20

Поднимающееся над Невой солнце напоминало, что я сегодня даже не прилег. Но вот сна не было ни в одном глазу. Мы шли с Меншиковым вдоль набережной и говорили, говорили, говорили.

— Значит, когда я устроил представление перед «малым кружком» Елены Павловны, то поставил себя ниже их? — я разобрался в первой ошибке.

И ведь мог бы сам догадаться.

— С вами как с дворянином они могли бы договориться на равных. Вы же как промышленник могли быть интересны, но не более. Заключать договоренности с таким без особой нужды никто не будет.

— Но это же глупость! Сколько разумных идей таким образом похоронят и не воплотят в жизнь.

— И сколько смертельно опасных глупостей так же не сделают, — возразил Меншиков. — Дворянство — это как рессоры в ваших машинах. Сглаживают острые углы, помогая встроить новинки в старую жизнь.

— Вам не идут технические сравнения, — хмыкнул я.

— А вам пока не очень удается политика, — вернул Меншиков.

И ведь уел же.

— Кстати, вот вы говорите, что я показал себя не ровней обществу, но почему тогда Константин в тот вечер так злился? Я-то думал, это из-за того, что я был близок к успеху.

— А на самом деле ему просто стало неприятно, что его противник, которого он почти сделал равным себе, так низко пал.

— Вот же черт!

— Вам, кстати, стоит научиться сдерживать ругательства. Тем более такие.

— А вы сами ругались. Помните? На меня.

— Довел потому что, — Меншиков вздохнул. — Ладно, давай дальше. В чем была проблема с Академией наук?

— Что я пришел без конкретных изобретений?

— Нет! Это же ученые, им не интересна практика — с ней можно было бы идти на встречу с промышленниками, и то не всеми сразу.

По последней оговорке я неожиданно понял, в чем именно ошибся.

— И как им не интересна практика, так же им не особо интересны и другие направления, — понял я. — То есть, рассказывая обо всем сразу, я в итоге не заинтересовал никого.

— Точно. Как в плохой книжке, когда сюжет прыгает от одного героя к другому, и ни один из них не становится по-настоящему интересен.

— Значит, можно было бы устроить отдельные встречи по каждой теме. С конкретными изобретениями, конкретными направлениями и инвестициями под каждый проект, — от осознания того, какая титаническая работа тут была нужна, меня пробило в пот. И я пытался решить все это с наскока? Действительно, максимум поручик, как и сказал Меншиков.

— Возможно, но опять же, разве это твоя сильная сторона? Разве это было бы самым коротким путем, чтобы вернуться к тем, кому ты и вправду нужен? — Меншиков снова ждал, чтобы я догадался сам. — Впрочем, давай не будем спешить. Для начала скажи: в чем была твоя ошибка при встрече с посланником кайзера?

— Думаю, та же, что и при выступлении в Михайловском. Я заключил союз с чужаком и противопоставил себя остальному обществу. И ведь Александра Федоровна перед этим практически прямым текстом напомнила мне, как разделено общество, как важно понять это и учитывать в своих решениях. Но я в итоге услышал только то, что совпадало с моими мыслями, а остальное пропустил.

— И теперь? — Меншиков ждал продолжения.

— Как личность, как отдельный человек я недостаточно силен, чтобы меня кто-то слушал, — начал я. — И в то же время у меня всегда была сила, к которой можно было обратиться, но от которой я всегда бежал.

— Как и большинство молодых людей, — согласился князь. — Так кто вы, Григорий Дмитриевич? Кто стоит за вами, кто ваша сила?

— Я дворянин, — вырвалось у меня. — Я хочу изменить дворянство, но я — дворянин, и теперь не забуду это. А еще я военный! Я хочу изменить армию, но в то же время я никогда не забуду тех, кто носил мундир вместе со мной.

— Именно… — начал было Меншиков, но я еще не закончил.

— А еще я русский. Как вы, как татарин Максим или как вдовствующая императрица, родившаяся вообще в другой стране, — эти слова Александры Федоровны я сейчас тоже вспомнил. — Я хочу, чтобы моя Родина стала счастливым местом, и сделаю все, чтобы именно так и было. Но теперь я постараюсь вести себя не как ребенок, который берется за все подряд, я постараюсь думать и использовать те силы, что у меня на самом деле есть.

— И что ты будешь делать? — главный вопрос, с которым я пришел, но на который у меня пока не было ответа. Возможно, он придет позже, но пока… Впрочем, если уж я отказался от гордыни, то почему нет?

— Не знаю, — честно ответил я. — Александр Сергеевич, может быть, вы подскажете, какая у вас есть идея?

— И как кого ты сейчас меня просишь? — князь прищурился. — Как дворянина, как генерала или как русского человека?

— Как друга…

— Вот порой ты такой дурак, Григорий Дмитриевич, а порой как скажешь, так слеза наворачивается. Впрочем, это, наверно, от старости, сентиментален я стал, — Меншиков как будто шутил, но в то же время и отвернулся от меня. — Что же насчет твоего вопроса, все просто. Сейчас ты человек, которого или можно отправить на войну, или нет. При этом для каждого, кто будет принимать решение о тебе: один человек — это то, что не может изменить ситуацию, и поэтому нет смысла спешить. Но ты как дворянин и военный можешь стать не просто человеком, а силой. И тогда царю уже станет интересно: а что ты сможешь сделать там? Также может появиться резон убрать чужую силу из столицы, и это тоже будет тебе на руку. Понимаешь?

— То есть, мне нужно было не новинки для крестьян или фокусов придумывать, а создать что-то передовое для армии?

— То, что ты до этого всегда хорошо делал, но потом почему-то перестал, — Меншиков улыбнулся.

Так просто.

Я шел рядом со светлейшим князем и думал о том, что это действительно может сработать. Более того, учитывая, что тему судьбы напавших на нас дворян никто так и не поднял, новое задание, скорее всего, было частью сделки, что мне предложили. Занимайся войной, не лезь в политику, и тут я полностью согласен с Меншиковым — за эти недели в столице я столько глупостей наворотил. Что ж, я так и сделаю, вот только… Я отступаю, но не навсегда. Придет время, и я вернусь. Вернусь не один — это я тоже запомнил крепко — и мы вместе займемся всеми моими задумками. Не по-детски, а по-настоящему. Если в армии я смог вырасти до полковника, то и в мирных делах — тоже буду учиться, работать и обязательно подрасту.

— Ну что, на чай? — Меншиков остановился перед поворотом к своему дворцу.

— Прошу прощения, но сначала дело, — я не удержался и крепко обнял старого князя.

Спасибо ему за помощь, за поддержку, за науку. Но теперь мое время: доказать, что он не зря поверил в меня.

Михаил Михайлович Достоевский уже который день не мог найти себе места. Не радовали ни письмо от брата, ни новая должность, ни первая зарплата, выданная не ассигнациями, а настоящим серебром.

— Жалеешь, что сказал мне «да»? — в мастерскую к инженеру заглянул сам директор Томпсон. Поехидничать захотел? Или…

— А вы тоже жалеете? — Достоевский в отличие от брата никогда особо не понимал других людей, а вот сегодня понял. Возможно, потому что они с американцем оказались в похожей ситуации.

— О чем мне жалеть?

— О том же, о чем и мне. Что позарился на деньги, статус — то, что мне на самом деле не нужно, и отказался от того, чего на самом деле желал всем сердцем. Настоящей работы, настоящей науки.

— Я ни на что не зарился!

— А ради чего вы продали часть завода великому князю?

— Я…

— Да не надо. Я же все вижу. Как места себе не находите, как вместе со мной пытались ходить в мастерские, занятые полковником, и вас тоже туда не пустили.

— Не пустили, — согласился Томпсон, а потом неожиданно сверкнул глазами. — А вы знаете, что они там делают?

— Судя по звукам, что-то связанное с турбиной, которую полковник привез из Севастополя. Правда, раньше я слышал звуки только одной, а теперь их там как будто несколько.

— Полковник еще заказал построить ему новые большие ангары, но ничего не объяснил.

— А вы знаете… — неожиданно Достоевский поднялся на ноги. — Кажется, у меня есть идея.

— Какая? — Томпсон насторожился.

— Я пойду, извинюсь и попрошусь обратно. К черту столицу! Да и кому она нужна, если острие науки сейчас не тут, а рядом с полковником!

— Просто извинитесь? И, думаете, он вас примет?

— Вы не знаете Григория Дмитриевича, — Достоевский широко улыбался. Тяжелый груз, который давил его все это время, наконец исчез без следа.

— Тогда я с вами, — Томпсон тоже на что-то решился.

— Хотите посмотреть?

— Хочу тоже извиниться. И… Я ведь тоже инженер, хочется верить, что полковник и для меня найдет дело.

После разговора с Меншиковым я засел за работу. Стать силой, сказал он? И я взялся за машину, которая сможет уничтожить любого современного врага с таким запасом, что даже мыслей не должно остаться о том, чтобы продолжать бой. Вот только решиться было просто, а сделать… Когда я нарисовал схему будущего самолета и расписал все проблемы, с которыми нужно было разобраться, стало казаться, что это просто невозможно. Но мы все равно начали, и вот…

— Статус? — подозвал я закопавшегося в бумаги Лесовского. О, как его умение организовывать других помогло мне в эти дни.

— Сейчас, — тому потребовалось меньше минуты, чтобы найти последние отчеты и начать вводить меня в курс дела. — По корпусу. Новый генератор собрали, печи для электролиза алюминия готовы к запуску. Томпсон с Достоевским докладывают, что форма планера почти рассчитана. Помогли и ваши идеи, и этот математик Остроградский — они еще продувают модель в трубе в разных режимах, но, кажется, удалось избежать завихрений над крыльями, и подъемная сила работает без искажений.

Я прикрыл глаза. Кажется, всего несколько слов, но сколько за ними стоит. Например, мои вернувшиеся инженеры. В один из дней американец с Достоевским просто пришли, попросили прощения и задачу посложнее. А я… Сначала хотел проучить, но потом вспомнил слова Меншикова — кто я? Военный, дворянин — не политик, не интриган. В общем, простил, тем более что дел было выше крыши, и не прогадал. Опыт Томпсона в расчетах сложных конструкций для железных дорог очень пригодился, Достоевский же восстановил все наши наработки по планерам для «Чибиса».

Да и я помог: первые расчеты показали, что нашему мотору не будет хватать мощности, так я вспомнил МиГ-9, где в корпус планера засунули сразу две турбины. С нашей не самой высокой надежностью очень хорошее решение. Отказала одна, останется вторая. А там набьем руку и опыт, и в новой модели уже можно будет пожертвовать запасной турбиной ради скорости и аэродинамики.

— По металлам, — продолжал Лесовский. — Менделеев доработал новый сплав алюминия. Тот, который сначала не подходил по расчетам.

Я кивнул: здесь тоже помогли идеи из будущего. Уверен, Дмитрий Иванович рано или поздно сам бы справился, но время… Так что недостаточную прочность нашего сплава мы заменили усиливающими двутавровыми рейками. В итоге и расчетные нагрузки на сжатие прошли, и по весу перебрали всего ничего.

— Теперь топливо, — Лесовский перешел к самой неприятной теме.

И ведь недавно мне все казалось таким простым! Ставь газовые баллоны, мешай с кислородом, сжигай и лети. Но, стоило добраться до практики, сразу вылезла целая куча проблем. Нет, сам водород при горении оказался даже лучше керосина — тепла выделял в два раза больше[1] на один килограмм веса. Вот только этот самый килограмм водорода занимал 11 кубических метров! Теоретически его можно было сжать, Менделеев даже рассчитал: всего двести атмосфер, и мы уложимся в половину куба.

Правда, у нас пока не было для этого ресурсов, а даже если бы и получилось, то там такие невероятные условия по хранению вылезали! Пришлось бы изобретать и ставить на самолет криогенную установку, способную выдать минус 253 градуса, и молиться, чтобы она не дала сбоя при маневрах и перегрузках. Неудивительно, что в моей истории подобные самолеты так полноценно и не появились. Ну, не считая тестового Ту-155 на исходе Союза, и то из сотни проверочных полетов полностью на водороде было всего пять.

В общем, на газу могли работать мои небольшие приборы, где при заправке баллона достаточно было обойтись всего парой атмосфер. Но газовая пила и самолет — это два разных мира! Пришлось возвращаться к классическому топливу в виде керосина, и я уже начинал представлять, какие уже скоро меня будут ждать проблемы, когда раньше особо не нужный продукт перегонки нефти потребуется в совершенно иных объемах. Я вот навел справки по этому вопросу и выяснил, что активно сейчас разрабатывается только одно месторождение.

Биби-Эйбат — это Апшеронский полуостров, если проще, восточная граница Кавказских гор, уходящая в Каспийское море. И тут было два важных нюанса. Первый: Каспий — это закрытое море, из него никуда не выбраться, и любой груз придется везти по суше, что существенно замедляет и удорожает любую доставку. И второе: промышленная добыча в 1855 году — это скважина глубиной 21 метр, а способ бурения — ударный, с применением деревянных штанг. После такого возникли серьезные опасения, а не рано делать ставку на нефть и ее производные, но, кажется, Лесовский сегодня пришел не с пустыми руками.

— Говори, — я с надеждой посмотрел на бывшего мичмана.

— Как вы и просили, мы выкупили все свободные поставки нефти на этот год. Перекупили у тех, кто был согласен на что-то меньше, чем двойная цена. А еще… Я нашел горного инженера, что запускал Биби-Эйбат.

— Привел?

— Привел, — кивнул Лесовский. — Статский советник Василий Семенов. Но не это главная удача: вместе с ним в столице оказался и управляющий работ на месторождении, Николай Иванович Воскобойников. Вернее, сейчас уже не управляющий, в 1847-м он ушел в отставку и потом несколько лет путешествовал по Персии, но в начале этого года вернулся в Россию и просится обратно на службу. Пока безуспешно, и мы вполне можем его перехватить.

Я кивнул — это действительно была удача. Купить месторождение через Волохова, особенно пока интереса к нефти нет нигде в мире, было несложно. В идеале не только Биби-Эйбат, но и что-то поближе вроде Крымско-Кудакинского и посерьезнее — вроде тех, что потом под Батуми начнет разрабатывать Нобель. Вот только все эти залежи нефти могли принести мало пользы без того, кто сумел бы ими заняться…

В этот момент дверь открылась, и ко мне зашли два очень разных человека. Семенов не зря носил мундир чина пятого класса и держался по-военному строго, хоть и скованно. А вот путешественник Воскобойников, сверкая седыми усами и шевелюрой, успел позабыть про многие условности и сразу закрутил головой из стороны в сторону, словно пытаясь по вещам в моей комнате понять, что я собой представляю.

— Ваш помощник сказал, что у вас есть к нам дело, — после представления Семенов сразу перешел к сути.

— Дело, связанное с нефтью, — поддержал его старый друг. Сколько не виделись, а на незнакомой территории держались так, словно готовы были в любой момент прикрыть друг другу спину. Ох, кажется, непростое это дело — качать ресурсы Родины в 1855 году.

— Все верно, — я указал гостям на два стула. — И я готов предложить вам по тысяче рублей в год и по проценту в будущем обществе, если получится выйти на нужные мне объемы добычи.

— Министерская зарплата, — оценил мою щедрость Семенов.

А вот его друг напрягся:

— Такие деньги не платят просто так.

— Все верно, — кивнул я. — Мне нужны будут ваши знания, опыт, а главное, готовность встраивать в них последние достижения науки.

— Если вам нужны новые месторождения, то в Горном институте вы сможете купить все это гораздо дешевле, — Воскобойников еще боялся верить в удачу.

— Где есть новые месторождения, я и сам знаю, — я отмахнулся. — Построим железные дороги до моря, там — портовые терминалы. Сталь и люди для этого есть. А вот чтобы достать нефть из-под земли и переработать ее, понадобится ваш опыт… — я понял, что инженеры прониклись и слушают. — Итак, для начала пара вопросов. Почему вы добывали нефть в Биби-Эйбате именно ударным методом с помощью штанг? И, кстати, почему та деревня называется именно так?

— Переводится как тетушка Эйбат, — с улыбкой объяснил Воскобойников, погружаясь в воспоминания.

— А насчет способа добычи — у нас не было отдельного опыта с нефтью, а ударно-палочный используют в соляных шахтах еще с 9 века в Старой Руссе, — добавил Семенов.

— Подожди, — повернулся к нему Воскобойников. — А Таманские шахты 1833 года? Там делали колодец методом вдавливания бурава, но с ними было сложно работать.

— Поэтому его и за метод-то считать нет смысла, — сварливо закивал Семенов. — А вот идея того француза Фовелла имеет смысл. Он предложил сразу промывать скважину во время бурения, избавляясь от всего лишнего, чтобы не тратить время на поднятие грунта.

— Но это потребует источника воды и мощных насосов… — начал было Воскобойников, но я остановил его.

— Это не проблема. Раз надо — получите.

— А трубы для укрепления стенок скважины тоже дадите? — задумался инженер.

— Дам, — я тоже погрузился в мысли. — Но меня смущает прохождение породы ударным методом.

— Если вы про новомодные идеи бурения, которыми грезят некоторые юные дарования, — покачал головой Семенов, — то, увы, любая сталь сточится о землю.

— А вы слышали о новых особо крепких сплавах? — возразил я.

— Допустим, — теперь вскинулся уже Воскобойников. — Но как прикажете крутить бур на большой глубине? Передать ударную энергию намного проще, чем вращательную.

— Чисто гипотетически… — я прикинул варианты. — Раз мы все равно подаем под землю воду под давлением, то… Сделаем бур, который запитаем от водяной турбины. Поток воды будет и очищать шахту, и вращать бур. Что скажете?

Я ожидал возражений, хотя бы кучи вопросов и сомнений, но инженеры только переглянулись, а потом в один голос выдали.

— Надо пробовать!

[1] И это не шутка. Удельная теплота сгорания водорода 141 МДж/кг, а у авиационного керосина всего 68. Там проблема в другом, ну да главный герой уже с этим столкнулся.