Русская война 1854. Книга пятая

Глава 9

— Граф, на взвешивание! — громкий крик старшего техника отвлек Льва Николаевича от мыслей.

Он ведь мог отказаться от своего слова после отлета полковника Щербачева, но не стал. Тот короткий разговор с князем Горчаковым словно встряхнул молодого артиллериста и напомнил о том, где сейчас на самом деле происходит битва за Россию. Иногда, глядя на смерти вокруг, Лев Николаевич сомневался, а точно ли все это является отражением божьего замысла. Он ведь видел войну и раньше, и она всегда казалась чем-то темным, что разрушает души. Но здесь, в Севастополе, гораздо больше было другого. Солдаты помогали друг другу, умирали — да, но в то же время и становились ближе. Не один человек, а единое целое, которое вместе было способно свернуть целые горы. Граф никогда раньше не видел такой силы, но уже сейчас не мог не думать, на какие свершения она окажется способна, когда вернется домой. И это манило…

— Все! Теперь ни девушки, ни командир не смогут от вас взгляд отвести, — цирюльник из пленных французов закончил и показал графу зеркало. Там отражалось вытянутое волевое лицо с узкими черными усами.

Действительно, неплохо. Граф кинул монету цирюльнику, а потом прошел в зону взвешивания. На каждого из пассажиров выделялось двести килограммов с учетом их собственного веса и обязательной экипировки, так что сейчас решался вопрос, сколько личных вещей Лев Николаевич сможет прихватить. Причем тут все было честно: ни титул, ни деньги не могли бы ничего изменить.

— Ну, как вы, граф? — в помещение заглянул Даниил Кириллович Волохов, который в отсутствие Щербачева продолжал следить за выпуском новых «Китов».

— С утра не ел, надеюсь, этого хватит на еще одну книгу, — пошутил Толстой.

— И это правильно. Иногда голодание так прочищает мозги. Я вот на днях забыл поесть и потом целый день словно парил.

Граф не обманывался этим дружеским разговором. Они могли сколько угодно хорошо общаться с Волоховым, но, когда доходило до дела, тот строго следовал утвержденным еще полковником Щербачевым протоколам.

Как ведь все начиналось. Граф сначала подошел к Кирьякову, спросить, как именно ему добираться до действующих частей, но генерал лишь пожал плечами — официальных кораблей к Босфору отправлять не планировалось. Зашел к адмиралам — те рассказали, что добровольцы полетят на новом «Ките», но места на ближайшие шесть рейсов уже заняты. И графский титул, даже дополненный звонкой монетой, не убедил никого пропустить вперед молодого дворянина.

Тогда Лев Николаевич заглянул за помощью к Волохову, и тот не помог, зато дал совет. Пройти курсы оператора бронированных платформ — ему, как опытному артиллеристу, это было не так уж и сложно. Неделю графа гоняли в хвост и гриву, заставляя освоить все роли: и наводчика, и мехвода, и просто подавателя снарядов. Он делал все и, наконец, получил рекомендацию в командиры машины, а вместе с этим и приоритет к отправке. Граф не говорил это никому, но в тот момент он гордился собой даже больше, чем после выпуска юнкерского.

— Не верится, что успел, — Лев Николаевич запрыгнул на весы и взглянул на табло.

Специальное электрическое, оно придавало процедуре взвешивания особый шарм. Вышло 84 килограмма в полной выкладке — Толстой довольно улыбнулся. За эту неделю тренировок он еще и похудел, а на теле, хоть это и не было видно под мундиром, появились самые настоящие мышцы. И как он раньше мог считать себя некрасивым или теряться в обществе? Граф посмеялся над медленно умирающими в душе страхами[1] — в новом Льве Николаевиче им не было места.

— Влезут все ваши книжки, — Волохов тоже бросил взгляд на весы. — А теперь идите собирайтесь, вылет уже через два часа. «Император Николай» ждать не будет.

— Простите, Даниил Кириллович, — Толстой не удержался. — А это название нового «Кита», откуда оно? Не мог же новый царь так быстро его утвердить, а без его воли использовать имя одного из Романовых — это могут и за оскорбление признать.

— Боитесь? — Волохов улыбнулся.

— Боюсь, — Толстой больше не видел ничего страшного в том, чтобы признаться в подобной малости. Честность перед самим собой даже в таких мелочах бодрила, и граф уже начал подумывать, что не будет продолжать «Детство», несмотря на все хвалебные отзывы, а сразу напишет что-то новое.

— И я боялся, — неожиданно ответил Волохов. — А Григорий Дмитриевич — нет. Как узнал о смерти царя, так пришел и вписал в проект новое название.

— И никто его не остановил?

— Название написали на «Ките» в тот же день. А дальше никому уже не хватило храбрости приказать стереть царское имя. Ни Кирьяков, ни даже Горчаков — как узнали, оба только выругались да постарались пореже заглядывать в нашу сторону.

Через два часа, как и было обещано, Лев Николаевич был уже в небе. Вместе с ним летели еще 49 офицеров. Пятьдесят человек за один рейс, один рейс в два дня, полторы тысячи добровольцев в месяц — немного. Но даже такая мелочь, верили они, поможет их армии держаться. Держаться, пока не придет настоящая подмога. Или пока через месяц не встанут в строй еще три «Кита», а потом еще три… Разросшиеся воздушные верфи Севастополя работали 24 часа в сутки, 7 дней в неделю. Все, чтобы победить!

Князь не заметил, как уснул, и ему неожиданно приснился какой-то старый бородатый мужик с длинными седыми волосами. Он сверкал умными черными глазами, тряс сухим морщинистым кулаком и пытался уверить графа, что нельзя остановить зло насилием. Что это только порождает еще больше зла, словно угли в огромном паровом котле, который рано или поздно не выдержит и рванет, накрыв ненавистью и болью весь мир.

— Синод заставляет церковь говорить то, что нужно царю, но разве Христос не учил, что нужно подставить щеку? Принять даже несправедливую смерть, чтобы в итоге принести всем искупление и мир.

— Не мир я принес, а меч, — напомнил Лев Николаевич.

— То сказано не о железе, чтобы убивать своих сородичей, а о законе божьем, которое разделило поколения тех, кто не мог спастись, и тех, кому эта возможность представилась. Не стоит повторять слова писания, придавая им тот смысл, которого в них нет и не было.

— Но христиане сражались всю свою историю. Не ты ли в итоге пытаешься приписать нам то, чего в нас никогда не было?

— То ошибка, которая и не дала нам все это время прийти к богу. Он дал нам закон, и надо было просто следовать ему.

— Потому что мы его рабы? — Лев Николаевич чувствовал, что этот неизвестный старец говорит правильнее, чем он. Что он сам поступает невежливо и дико, но в то же время он не сомневался, что правда на его стороне. Просто пока ему не хватает мудрости, чтобы ее рассказать.

— А что плохого, чтобы признать себя рабом божьим? Разве не признаешь ты власть царя или генерала на войне?

— Они не называют меня рабом. Скорее сыном! И просят не умереть или терпеть муки, а выжить! — Лев Николаевич почувствовал, как внутри вспыхивает огонь. — Кстати, старик, а почему в Старом завете бог называл нас своими детьми, а в Новом — рабами? Что изменилось?

Старик не ответил. Жар, горящий в душе графа, изгнал его, а потом он проснулся и почувствовал, как взошедшее солнце начало греть его через боковые стекла.

— Константинополь внизу, — рядом раздался тихий шепот поручика Горохова, который вместе с графом тоже проходил обучение на бронированные машины, но получил место не командира, а мехвода.

— Как же наших мало… — Толстой разглядел небольшую полосу русских позиций с юга от древнего города. Такая маленькая и узкая на фоне огромного каменного гиганта, но ее хватало, чтобы сдерживать его. Страх перед русским оружием заставлял турок сидеть на месте, и этот пролет нового «Кита» лишь его усиливал.

«Мы уже прилетели не зря», — понял граф и принялся вглядываться дальше, словно надеясь увидеть через все Мраморное море клубы дыма от грохочущего там сражения.

Я уже почти неделю торчу без дела, и это выматывает хуже любого боя. А еще ночные гости — приходят, забирают мои бумаги. Якобы тихо и незаметно, но от такого шума не проснулся бы только мертвый. И ведь не скажешь ничего…

— Господин полковник! — от окна раздалось еле слышное шипение, и я открыл створки.

Еще две моих головных боли. Первая — окно, через которое в любой момент можно уйти куда угодно. Свобода, которая так манит, но которая поставит крест на всем, что я мог бы официально сделать в России. А вторая неприятность…

— И ведь поймают вас однажды и всыпят, — я протянул руку и помог забраться ко мне двум детишкам.

Мальчишка — совсем маленький, ему, кажется, нет еще и десяти, а девушка, которая, подобрав юбки, забралась следом, постарше. Ей вроде бы уже пятнадцать, но эти двое особо о себе не говорят. Представились: Евгений и Александра, князь и княжна Романовские. Я уточнил, точно ли не Романовы, те захихикали, и так бы мы и расстались, если бы мелкий не наткнулся на наброски «Звездного десанта».

Теперь они ходят ко мне каждый день, чтобы послушать продолжение истории. Засыпают вопросами, а мне это помогает держаться.

— Господин полковник, — Евгений с ногами залез на кресло. — А расскажите еще раз про звезды. Вот есть солнце, луна — это понятно. А остальные? Неужели мир может быть настолько большим? Но разве бы тогда его смог создать бог?

— Когда-то люди жили на небольших территориях вокруг Средиземного моря, и бог у них был тем же, что и у нас сегодня. Сейчас же мы открыли весь земной шар, словно из одной Москвы выросли до всей России, и несмотря на это можем перелететь от южных морей до северных быстрее, чем когда-то гонцы скакали из одной провинции Римской империи в другую. И это мы — люди. Неужели бог способен на меньшее?

— Но если звезд тысячи, — задумалась Александра, — то кто мы на фоне их всех? Крохотные песчинки, которые совершенно не имеют смысла. Зачем богу следить за нами тогда? И хватит ли даже у него на это сил?

— То, что мы осознали, что величие бога больше, чем мы думали раньше, вовсе не повод сомневаться в его силах, — я пожал плечами. — Лучше подумайте о другом. Какие чудеса мы можем встретить в других странах земного шара, а какие будут ждать нас на других планетах? Разве одно это не повод мечтать о том времени?

— Но вы пишете книгу про войну, — напомнила девочка, и Евгений, который было отвлекся от разговора, разом встрепенулся.

— Потому что все наши открытия новых стран на земле закончились именно ей, и мы должны быть готовы.

— Неправда, — покачала головой девушка. — Я же слушала все, что вы написали. Там не про ужасы. Их даже в рассказах о Севастополе, что присылают некоторые литераторы, побольше будет. Нет, вы пишете про мечту, про любовь, про бесконечную дорогу, где каждый может найти место для себя.

— Кто-то живет мирно, кто-то сражается, потому что империя всегда должна расти, — тихо ответил я. — И пока это так, пока она живет, в ней будет место для всех нас, какими бы разными мы ни были.

— Скучно, — Евгений начал капризничать. — Полковник, а расскажите лучше, чем закончилась высадка на захваченную жуками планету.

— Действительно, хватит о грустном… — я улыбнулся. — Огромный звездный корабль достигал в длину почти километра. Когда носовая его часть уже освещалась всходящим над диском планеты солнцем, на задней еще царила мгла. В космосе нет воздуха, поэтому звуки не расходятся, но, когда десятки огромных шлюзов открылись, выпуская тысячи десантных кораблей, показалось, что само пространство вздрогнуло…

Они слушали меня с открытыми ртами, и мы чуть не пропустили, когда с той стороны двери раздались шаги. К счастью, дети быстро прячутся, и их не заметили. А вот меня уже знакомый адъютант Константина оглядел с ног до головы, а потом неожиданно выдал:

— Его императорское величество ждет вас. Мне приказано привести.

Я тут же поднялся на ноги и тоже оглядел себя. А ведь если бы не дети, то был бы сейчас заросшим и всклокоченным, а так — издалека можно и за столичного офицера принять. Мы вышли из выделенных мне покоев и направились куда-то по запутанным коридорам Зимнего. По пути я не удержался.

— Я же правильно запомнил ваше имя? Николай Ростовцев? — спросил я у адъютанта, тот настороженно кивнул, и я продолжил. — Тогда, Николай, если я больше не арестант, может быть, вы расскажете мне, что же изменило мнение Константина Николаевича о моей персоне?

— Ничего, — парень отвел взгляд в сторону.

— Вы же адъютант великого князя.

— Верно, но он не отдавал приказов что-либо с вами сделать. Это личная воля его императорского величества.

Дело стало немного запутаннее, но я уже решил подождать развязки, и вот меня завели в кабинет нового царя. Взгляд тут же невольно начал искать доказательства будущего предательства интересов страны и отличия от того, что я увидел во время встречи с Николаем I. Вот только… Да, сам кабинет был больше, центральное место на стене занимал портрет жены, но вот все остальное… Потертый персидский ковер на полу, так похожий на бабушкин советский. Аж три стола, заваленные бумагами, и, главное, небольшая кушетка. Чтобы спать прямо тут, если рабочий день уж слишком затянется.

Я невольно сделал несколько шагов вперед и коснулся накинутого на нее покрывала. Мягкое, чтобы им можно было укрываться вместо одеяла, а под ним — уже заранее подготовленное чистое белье.

— Что вы себе позволяете, полковник⁈ — голос сидящего за столом царя походил на громовой рев, а стоящий в дверях Ростовцев покраснел словно девица. Но да, как-то неудобно получилось.

— Прости нас, ваше величество[2], — Ростовцев не понимал, то ли дальше тянуться во фрунт, то ли хватать меня и оттаскивать от царских вещей.

— Я тоже прошу прощения. Довелось бывать в кабинете вашего отца, и не удержался, когда понял, насколько вы похожи, — признался я.

— Каким вы помните Николая Павловича? — Александр откинулся на спинку стула и принялся буравить меня взглядом.

— Сильным, — я прикрыл глаза, вспоминая. — И верным своей стране, своему долгу. Он жил ради России, он работал не покладая рук. Он сделал очень много, и мне очень жаль, что он не увидит завершения последнего своего дела.

— Разрушенной долгами страны? — нахмурился Александр.

— Победы! И посрамленных врагов, когда они поймут, что силой оружия Россию никогда не заставить склониться перед чужой волей.

— Я читал вашу книгу про будущее. Ту, где идет вечная война, и… адъютант рассказал, как вы видите ближайшие полвека, когда нас будут одергивать и топить в крови, стоит только другим великим державам снова испугаться нашего растущего величия.

— Это просто книги.

— И тем не менее я попрошу вас, чтобы вы держали эти мысли и идеи при себе. Обществу сейчас нужно сосредоточиться не на мечтах, а на том, что действительно важно.

— Пока я был в армии, то мне было не до книг… — напомнил я.

Ростовцев после такого явного шантажа аж поперхнулся.

— Не забывайте свое место, империи сейчас не нужны войны. А вы… Стоило только упустить вас из виду, как вы устроили целое восстание в Вене.

— Александр Михайлович рассказал?

— Рассказали те люди, что и должны были это сделать, — царь поморщился. Если сравнение с отцом сначала словно сделало нас ближе, то теперь с каждым мгновением каждый из нас вспоминал, что на самом деле мы терпеть не можем друг друга.

— Отпусти меня обратно, государь! Дай довести дело до конца! А хочешь заключить мир, так пусть… Но все, что мы удержим, не отдавай просто так. Не верь обещаниям тех, кому их бог готов прощать любую ложь.

— Вы часто поминаете бога. Слишком часто для того, к кому у церкви есть столько вопросов. От греческого патриарха в том числе пришли жалобы.

— Нет жалоб только на того, кто ничего не делает. Ваше величество, за мной есть грехи и, наверно, скоро появятся еще. Но я же приношу пользу России, и я побеждаю. В 1812-м императоры Австрии и Пруссии не раз склонялись перед Наполеоном, но Александр I ни разу этого не сделал. Так и вы…

— Не стоит указывать царю.

— Тогда просто напомню о еще одном случае. Когда-то Ермак завоевал для России Сибирь. Он был не самый лучший человек, но он точно принес пользу империи. Так дай мне, государь, быть твоим Ермаком. Мне даже не нужно армии, просто разреши и дальше призывать добровольцев, и я…

— И дальше призывать? Что это вы уже учудили?

— Даю возможность русским офицерам и простым людям принести пользу стране.

— За деньги? Наемничество?

— За зарплату, как в армии.

— Замолчите! — Александр решительно поднялся и потер виски. Кажется, его мучают головные боли, недаром он так полюбил ездить на немецкие курорты, где получалось хотя бы на время избавиться от мигрени.

Какое-то время мы все молчали, и наконец царь снова заговорил.

— Мой брат Константин считает вас опасным. Вы определенно выступаете против реформ, которые мне хотелось бы претворить в жизнь…

— Ваше императорское величество, позвольте мне сделать свое дело и посмотрите, а так ли они будут нужны, — не выдержал я.

— Молчите, полковник, — велел Александр, и мне пришлось последовать приказу. — Вы — противник всего, что я считаю правильным. Но в то же время вы же и правы, от ваших дел есть польза.

Я вскинул голову.

— Я дам вам день прийти в себя, — продолжил царь. — Послезавтра вас позовут в Академию наук. Вы, кажется, хотели еще в прошлый свой приезд там выступить, вот и ответите на вопросы других ученых мужей. И поверьте, вопросов к вам накопилось немало. Также вам необходимо будет придумать, как помириться с моим братом, потому что отпускать вас, его врага, в ущерб репутации великого князя и семьи я не буду. Сможете, я буду ждать вас: попросите Николая, и он запишет вас на прием в тот же день.

И Александр отвернулся, показывая, что прием окончен.

Мы с Ростовцевым, которого, кажется, только что перевели от Константина ко мне, переглянулись и вышли в коридор. Да уж, задал Александр задачку, но то, что он оказался способен идти на сделки, уже было хорошо. Выступить в Академии наук — не сложно. Убедить упертого великого князя — уже придется попотеть, но, кажется, я знаю, что может вдохновить этого повелителя флотов.

Нарисую ему «Бисмарка» или «Ямато» — перед таким ни одно сердце не устоит.

[1] Если что, судя по дневникам и отзывам, молодой Лев Николаевич был весьма застенчив.

[2] На всякий случай напомним, что царь общается со своими поддаными на «вы», а вот к нему можно и нужно на «ты». Например, «государь, прошу тебя…». Или же официальное обращение: ваше императорское величество.