Русская война 1854. Книга пятая

Глава 21

Мы продолжали работать, а к моим обычным занятиям неожиданно добавились вечерние посиделки с Воскобойниковым. Старый инженер и путешественник оказался интересным рассказчиком, а еще… Мы были похожи. Как оказалось, он еще в 1834 году приносил министру финансов Канкрину письмо с расчетами потерь от неразумного расходования полезных ресурсов. Такая знакомая история: мы продавали 90% добытой в то время нефти в Персию, а сами втридорога закупали американский фотоген — аналог керосина.

К чести Канкрина, он не стал закрывать глаза на проблему, выделил денег, и через три года Воскобойников запустил в Балаханах, где-то под Баку, завод по переработке сырой нефти. Собственно, все, что мы с Лесовским успели выкупить на этот год, шло в Россию оттуда. Вот такого ценнейшего человека мы умудрились заполучить к себе в команду. Чудо? Наверно, да, но иногда без удачи просто никак.[1]

Планер был доработан, турбины прошли испытания и заняли свое место в корпусе — новые продувы, и я принял решение выкатывать самолет на испытания. Для этого на краю Волковского завода мы расчистили и укатали в бетон, заготовленный изначально для Покровки, почти километр взлетной полосы. Ну как бетон… Скорее некое подобие, что мы смогли получить на доступных нам температурах обжига клинкера, но для малой авиации этого оказалось более чем достаточно. Ну, и того же «Императора Николая» там было проще разгружать: он уже успел отвезти Бисмарка и теперь снова работал только на меня.

— Григорий Дмитриевич, — Степан не отставал от меня ни на шаг. — Разрешите мне провести первый полет?

— Нет!

— Ну, пожалуйста! Если что-то случится со мной, пилоты еще найдутся. А если с вами… Нельзя так рисковать! Думаете, я не знаю, сколько аварий было во время тестов?

— Это прошлые версии турбин, — отмахнулся я.

Подумаешь, забыл про радиатор охлаждения. Вернее, решил, что обычного встречного потока воздуха хватит и… Ничего подобного! Пришлось строить отдельный станок, протягивать на нем плоские медные трубы — в будущий радиатор с учетом вводных по размерам получилось засунуть 64 таких. Соединили его с трубами теплообменников, которые добавили вокруг турбин, залили в систему спирт… Наверно, лучше бы было масло, но то, что получалось смешать в наших условиях, работало как-то не так. Потом был запуск и один из тех взрывов, о которых говорил Степан. Это мы не предусмотрели расширительный бачок, когда спирт нагрелся и стал занимать несколько больше места, чем раньше.

Но потом-то все исправили.

— Григорий Дмитриевич, все готово! — нас нагнал Томпсон, докладывая, что посторонних с территории удалили.

Значит, можно было выгонять «Курицу»… Я подал сигнал, и техники тут же замахали руками.

— Выводим «Несушку»! Выводим «Несушку»!

Да, вот такое название получилось у нового самолета. Сначала я думал о «МиГе»: пусть не в честь Микояна и Гуревича, а просто в знак того, как быстро он летает. Но потом прошла ночь, и пришло осознание, что эта история ценна и сама по себе, чтобы делать ее просто отражением моей. При всем уважении… Так я решил просто вернуться к серии птичьих названий и в продолжение немного другой традиции выбрал для самого быстрого современного самолета самое медленное имя.

Ну, а потом его уже доработали остальные. «Курица» стала «Несушкой», и, учитывая, какой подвес мы для нее готовим, это было настоящим попаданием в цель.

Тем временем самолет занял свое место в начале взлетной полосы, и я, прежде чем окунуться в полет, обошел его со всех сторон. Легкий, смертельно опасный… Я провел по крылу рукой: сплав алюминия, из которого делали листы обшивки, был немного шершавым наощупь. Присел — жаропрочные листы в задней нижней части держались крепко. Керамические планки в сопле — тоже.

— С богом! — я взбежал по приставной лестнице и запрыгнул в кабину.

Спинка удобно держала тело в нужном положении и даже позволяла менять угол наклона в зависимости от того, какой сейчас нужен был обзор. Приборная панель — это вообще настоящее чудо. Мы собрали на ней все приборы, которые освоили и которые могли пригодиться в полете. Датчики скорости, высоты, горизонта — теперь это были не случайные приборы, наваленные как попало, а все на своем месте. Штатно, красиво.

Я поднял планку прицела — старый оптический дальномер был неплох, но для самолета с одним пилотом избыточен. А так несколько делений на фоне стекла помогали четко и быстро оценить расстояние до цели. И в зависимости от него уже выбрать тот или иной комплект ракет для запуска — впрочем, сейчас я не вооружением пришел заниматься.

— С богом! — все собравшиеся на земле пожелали мне удачи, и стеклянный купол фонаря наехал сзади, отделяя меня от мира.

И да, еще одна победа — нам удалось добиться полной герметичности. А доработанные клапаны легли в основу дыхательной маски, которая пока висела у меня на груди. Сама-то она работала, а вот состав воздушной смеси мы еще до конца не подобрали, так что буду использовать только в самом крайнем случае. Впрочем, надеюсь, до него не дойдет. Все-таки сегодня только первый полет.

— Первый готов, — я отщелкнул клавишу связи, и в наушниках тут же начался обратный отсчет.

Вообще, в башне управления полетами сейчас должен был сидеть мичман Соловьев, но я узнал голос ротмистра Ростовцева, который уже как неделю ходил у него в учениках. Не знаю, что будущий разведчик пообещал моему пилоту, но сейчас в его голосе играло самое настоящее счастье.

— Три, два, один…

Я врубил двигатель и прямо-таки почувствовал, как где-то за спиной вырвавшаяся на волю электрическая искра подожгла пары керосина. Из сопла за самолетом показалось пламя. Сначала немного, но через мгновение вентилятор и низкое давление в разы увеличили его мощь, и «Наседка» рванула вперед.

Сто шестьдесят километров в час, и шасси начали отрываться от земли. Я немного выждал до ста восьмидесяти и опустил щитки, помогая самолету окончательно преодолеть силу тяжести. Теперь убрать шасси — механика сработала штатно. Высота тем временем поднялась до пятидесяти метров, и я вернул ручку щитков в среднее положение. Теперь их помощь была не нужна. Только идеальная форма крыла и мощь двигателя. Как же это прекрасно!

— Наседка-один, как себя чувствуете? — голос из динамиков заставил встряхнуться. Если что, это не Ростовцев или кто-то начал волноваться, а по схеме испытания положено следить за состоянием пилота.

— Нормально. Неприятных ощущений нет. Все приборы самолета работают штатно. Скорость четыреста километров в час, высота восемьсот метров. Начинаю проверку горизонтальных маневров.

Закончив доклад, я медленно нажал педали, связанные стальными канатами с хвостовым рулем. Были опасения, что на скорости завихрения воздуха будут мешать управлять с их помощью, но нет. Все работало идеально.

— Теперь вертикальные маневры.

С педалей я переключился на рукоять управления тангажа и медленно потянул ее на себя. На скорости в четыреста километров перегрузка сразу же выросла до трех с половиной единиц[2]. Терпимо. Я выправил полет, а потом повторил маневр на скорости в шестьсот километров: в глазах тут же потемнело, а приборы показали перегрузку почти в 7 единиц.[3] Снова выправил полет, и вот теперь можно было возвращаться. Сердце стучало, проносящиеся внизу цветные картинки земной поверхности словно кричали — еще, еще, еще! Но первый полет потому и первый, что в нем могут вылезти какие угодно детские болячки, поэтому он такой короткий и поэтому только самые простые маневры.

— Захожу на посадку, — предупредил я землю и снова сосредоточился на приборах и управлении.

Если в полете можно полагаться на инстинкты — там есть место для ошибки — то при посадке только голая математика. К счастью, у меня были те, кто смог просчитать модель возвращения заранее, и теперь мне просто нужно следовать плану.

Зашел на посадку по глиссаде, скорость двести двадцать. Немного покрутил крыльями, чтобы сбросить с них случайные воздушные потоки — не уверен, что такие есть, но вот Менделеев настаивал, что лучше перестраховаться. Полоса была уже близко: начал выравнивать скорость снижения. Тридцать метров до земли — дальше даже не по приборам, а считаю про себя и медленно выравниваю рычаг. Высота начала падать — метр в секунду, идеально.

Два метра до поверхности, скорость полета чуть меньше двухсот километров — нормально! Внизу понеслась полоса, удар сердца, еще один, касание! Сначала передними колесами, потом задними. Немного повело в сторону, но сейчас уже ничего не исправишь. Самолет движется слишком медленно, чтобы работал руль на хвосте, и слишком быстро, чтобы я пытался исправить ситуацию с помощью тормозов на шасси. Ничего, не зря мы заложили ширину полосы с запасом.

Я следил, как меня относит все больше вправо и как падает скорость. Сто шестьдесят, сто сорок, сотня двадцать… Вот теперь можно было поиграть и тормозами, я начал плавно отжимать ручку — касание, треск раскалившихся колодок. Ничего страшного, после полета все равно будем менять все, что только можно. Остановились. Я выдохнул и — последний тест — рванул шнур, связанный с зарядами под колпаком кабины на случай аварии.

Громыхнуло, стекло штатно отлетело назад, и я, отцепив ремень, высунулся наружу.

— Ура! — первым ко мне бежал Степан.

— Ура-а-а-а! — вслед за ним неслись остальные пилоты, которые уже представляли себя в рубке нашей новой птички.

— Да-а-а-а-а! — техники, академики и студенты радовались потише, но их тоже потряхивало от осознания того, что же мы только что создали.

Я крепко обнял каждого, кто помог сделать этот полет реальностью, а потом снова пришло время работы. «Несушку» нужно было разобрать, проверить все узлы, убедиться, что весь износ идет в расчетных рамках, и тогда… Завтра еще один полет, уже с увеличенными нагрузками. Послезавтра гоняем машину, пока не кончится топливо, и, если и там все сработает как надо, на третий день стартуем серийную сборку, благо все узлы уже подготовлены заранее. Быстро? Так я и все остальные готовились к этому фактически целый год, постепенно подтягивая технологии, которые сегодня собрали в единое целое.

Главное, и дальше двигаться так же быстро и так же уверенно. Все это понимали, поэтому скоро уже разбрелись по своим делам, и рядом со мной остался только Ростовцев, которого ждала отдельная задача.

— Шестьсот километров в час… — ротмистр, как и все наши, быстро перешел на метрическую систему координат. — Невероятно! С такой скоростью можно за три часа долететь до Берлина! Или за шесть до проливов… Или даже за ночь до Лондона! Устроить им горячее утро и вернуться как ни в чем не бывало.

— Не сейчас, — я покачал головой. — «Несушке» топлива хватает пока только на сорок минут. Вот дальше… Сделаем новые моторы именно для дальних перелетов, и все будет. А пока доставлять их к полю боя придется чем-то попроще. Собственно, для этого ты мне и нужен, помнишь?

Ростовцев кивнул, и мы еще раз проговорили его задание.

А то самолеты мы делаем, но, несмотря на предсказания Меншикова, никто не спешит отправлять меня или их на войну. А тут можно было убить двух зайцев разом. Или хотя бы одного, но очень жирного. В моей истории великий князь Константин для защиты Петербурга от союзного флота построил пятьдесят канонерских лодок с 65-фунтовыми пушками. В этой подобное самопожертвование не понадобилось, и весь энтузиазм великого князя вместе с талантами работающего на него Путилова оказался нацелен на запуск заводов по созданию новых двигателей, а вместе с ними и выпуск небольших «Китов». Что характерно: лодок было пятьдесят, и дирижаблей они наклепали ровно столько же.

Характеристики у них были не очень. Полужесткий каркас мешал набирать скорость больше тридцати километров в час — в два раза медленнее моих. Из-за отсутствия нормального конденсатора места под воду для паровой машины уходило в разы больше. Еще не было баллонетов, и я, честно, не представлял, как пилоты Константина управляют своими посудинами, но… Они могли перевезти почти полтонны груза. В некоторых моделях этот запас пустили на места для пассажиров, в других засунули вместо них небольшую пушечку, после каждого выстрела которой казалось, что сейчас творение Морского министерства развалится на части. Но они не разваливались, они летали, и сейчас они были нужны мне не меньше, чем чертово соглашение с великим князем.

Только бы получилось!

Константин Николаевич был не в духе. Все вокруг считали: он должен радоваться, что его недавний противник смирился с поражением и уже почти три недели живет затворником на своем заводе, но… Великий князь чувствовал, что все это неспроста. Вот и сегодня в воздухе витало что-то противное. И пусть они с Путиловым обсуждали приятные дела, а именно расширение новых производств, на которое пришлось пойти из-за слухов о таком же расширении со стороны Пруссии, но все равно…

— … таким образом, мы сможем улучшить цепочку поставок, добившись увеличения выпуска почти в два раза, — закончил предварительный доклад Путилов и замер, ожидая реакции великого князя.

— Увеличим, и что дальше? — Константин дал вырваться своему недовольству. — Вечно продолжать строить «Киты» за счет бюджета Морского министерства мы не сможем. А армия их не берет! Долгоруков уперся и отказывается их принимать, пока не догоним по показателям машины Щербачева. А мы можем?

— Я послал людей на юг, пробуем перекупить его мастеров в Севастополе, Стальном, ну и здесь, на Волковском. Но не идут. Вернее, идут, но те, что соглашаются, знают только отдельные операции, что совершенно не дает общей картины. Нам бы хоть промышленную технологию получения алюминия вызнать, тогда получится увеличить размеры наших «Китов» и за их счет обойти все остальные проблемы. Может быть, попросить государя?

— Нет! — рявкнул Константин, который даже представлять не собирался, как будет выглядеть со стороны, если придет с подобной просьбой.

— Ваше высочество, — в кабинет заглянул адъютант Салтыков, взятый князем вместо Ростовцева. — К вам Николай Яковлевич, говорит, с важным делом.

Ну вот, стоило вспомнить подлеца, и он тут как тут. Словно черт! Константин хотел сначала отказать ротмистру, но потом в великом князе проснулся интерес. То ли ему просто хотелось узнать, какие же вести тот принес от Щербачева, то ли дело в письме от Михаила с Николаем, которое пришло с последним «Китом», вернувшимся с юга. Оно помогло вспомнить, что там сражаются и те, кто был на самом деле дорог Константину Николаевичу.

— Зовите, — махнул он рукой, и через минуту бравый ротмистр уже тянулся перед ним. И ведь даже не смущается ни капли, не стыдится своего поступка… Внутри великого князя снова начало подниматься раздражение, когда Ростовцев его огорошил.

— Я от Григория Дмитриевича, и он просит вашей помощи.

Такого Константин точно не ожидал.

— Какой же? — Константин подумал и сделал вид, будто ему скучно.

— Полковник просит пятьдесят ваших «Китов», чтобы доставить новое оружие на поле боя. Он готов как выкупить их, если вы примете такое решение, так и нанять их на время, заплатив за это полным комплексом доработок и технологий.

Константин не удержался и переглянулся с Путиловым. Неужели их проблемы были настолько очевидны? Но тогда почему Щербачев просит так мало?

— Какие именно улучшения? — великий князь не спешил с ответом.

— Приборы измерения скорости, высоты, давления, система управления дирижаблем и все, что связано с безопасностью — без каких-либо условий.

— Значит, в остальном будут и условия? — Константин оскалился. Все-таки Щербачев не изменил себе, не смог удержать свою подлую натуру.

— Да, — Ростовцев даже не подумал отводить взгляд. Боевой офицер, что с него взять. — Те приборы и системы, что я назвал до этого, не особо секретны. Но вот остальное должно как можно дольше оставаться исключительно в пределах Российской империи.

— Что вы имеете в виду? — Путилов не удержался в стороне.

— Меры предосторожности, — Ростовцев кивнул Николаю Ивановичу. — Охрана территории, строгие списки с допуском до тайны конкретных лиц, служба, которая будет заниматься превентивным поиском и наказанием иностранных агентов или прочих охочих до наших тайн проходимцев.

Константин заметил, как нахмурился Путилов. Видимо, задумался о том, что его люди, которые искали перебежчиков, так или иначе столкнулись с чем-то похожим. И тогда их неудача выглядит совсем не случайной.

— Щербачев хочет сам организовать мне такую службу? — великий князь посмотрел на Ростовцева так, словно хотел убить взглядом. Говорят, когда так делал отец, у пары человек даже приступы сердечной болезни случались. Самому Константину Николаевичу подобного результата, увы, достичь не удавалось.

— Никак нет, — Ростовцев почувствовал опасность, но лишь упрямо набычился. — Вернее, как вы решите. Но господин полковник считает, что Морское ведомство и само прекрасно справится с такой задачей, мы же со свой стороны просто готовы поделиться опытом.

— Допустим, — задумался Константин. Уж очень странно шел разговор, совсем не так, как он ожидал от посланника Щербачева. Словно тот разом повзрослел и забыл о своих амбициях. — И какие технологии вы готовы передать с дополнительными условиями?

— Промышленное получение алюминия для летательных аппаратов, которые будет разрабатывать ваше ведомство. Новый бездымный порох, который не мешает прицеливаться и взрывается сильнее, чем раньше. А еще снаряды повышенной дальности и точности.

— Снаряды и порох нужно сначала рассмотреть на комиссии, — отмахнулся от формальностей Константин. Про подобные мелочи ему и Долгорукову регулярно кто-то писал предложения, и каждый раз никакого особого толку. — А вот алюминий нам пригодится. Что ж, Николай Иванович изучит детали вашего предложения и все подготовит с нашей стороны.

— Буду ждать, — Ростовцев передал Путилову стопку бумаг в папке с завязками, развернулся и ушел, больше ничего не сказав.

— Интересно, — Путилов сразу же погрузился в чтение.

— Очень интересно, — согласился Константин.

Он до последнего ждал, что новый помощник Щербачева попросит для того разрешение вернуться в армию. Великий князь знал про условие царя и искренне наслаждался ситуацией. Раньше… Сейчас, когда полковник пошел на такие уступки, чтобы только усилить русскую армию без всякой пользы лично для себя, уже великий князь на его фоне начинал выглядеть тускло.

Вот же сволочь. Константин Николаевич выругался про себя и принялся писать записку брату.

[1] Главный герой не знает, но в нашей истории инженер Воскобойников так и не вернулся из Персии. Здесь же, заинтересовавшись успехами и необычными слухами о России, он поспешил назад. И обманул судьбу.

[2] Правильнее, наверно, было бы писать «же», как это принято. Вот только, хоть само ускорение свободного падения уже открыто и посчитано, как таковой единицы измерения еще нет. Так что решили обойтись русскими словами.

[3] Если что, брали цифры с испытаний первых реактивных самолетов, поэтому картинка должна примерно совпадать по восприятию пилота. А вот по возможностям техники планируем урезать то, что получилось в 20 веке, процентов на 30.