Русская война 1854. Книга вторая

Глава 18

Еду, никого не трогаю, мысли всякие думаю. И тут вдруг долетевший с небес звонкий голос заставил меня вздрогнуть. Я задрал голову — Лешка Уваров.

После возвращения, пока их корабли стоят на ремонте, молодой моряк все время проводил на полигоне «Ласточек». И ведь сколько уже времени прошло, а он не устает восхищаться, какого прогресса мы смогли достичь, пока его не было! А как он вместе с молодыми пилотами слушает рассказы Степана о наших боевых вылетах… Впрочем, казак так рассказывает, что иногда даже у меня рот открывается от удивления.

— Удачной охоты! — выкрикнул я понравившийся летчикам клич.

Лешка что-то опять радостно заорал — с высоты было не разобрать ни слова. На мгновение мелькнула мысль: может, он хочет о чем-то предупредить? Но нет, тогда бы мичман использовал свой фонарик. Я еще раз задрал голову — нет, никаких сообщений. Просто радуется парень.

Я помахал ему рукой, а потом под мерный стук копыт задумался о будущем нашей авиации. На каком-то этапе «Ласточки» неплохо себя показали, и они еще будут проявлять себя, но только в разведке. По крайней мере пока мы не решим проблему с алюминием или не подберем ему аналог. Лучше бы, конечно, первое. Легкие алюминиевые профили для каркасов и листовой прокат для обшивки будущих дирижаблей и самолетов — это был бы прорыв. Возможно ли создать это в осажденном городе — сомневаюсь. Возможно ли создать достаточно быстро — точно нет. А значит, нужно будет думать, что именно и сколько мы будем строить, чтобы удерживать за собой господство в воздухе.

И опять все упиралось в двигатель — получится ли у меня с приглашенными инженерами довести его до ума в ближайшее время. Потом бы его подключить к динамо-машине, но ее еще в принципе нет — я проверял. Тот же Якоби, который создал двигатель, вращающийся от электричества, запитал его от гальванических элементов. Что сразу ставило крест на какой-то серьезной мощности, хотя местные и старались.

Я тут недавно в поисках чего интересного прочитал статью про гальваническую батарею Петрова, который собрал в ящик 4200 медных и цинковых кружочков, залил как электролитом раствором нашатыря — и это работало! Увы, для меня подобные решения — это тупик, и получится ли что-то из намоток медной проволоки и уверенности в том, что это должно сработать, не знаю…

Наконец, я добрался до деревянной мастерской. Тут приятно пахло опилками, покрикивали старшие мастера, одного из которых я и подозвал. Что-то сделает он, с чем-то придется просить о помощи кузнецов Дмитрия Александровича, но в итоге все должно получиться.

Я взял карандаш и принялся чертить, что именно мы сейчас будем строить.

Севастополь, 21 октября 1854 года

— Ну, показывай, — Тотлебен в нетерпении потирал ладони, ожидая обещанного мной запуска новинки.

— Спокойно, Эдуард Иванович, не будем торопить людей, пусть все сделают правильно, — придержал я разошедшегося инженера.

Тем временем из подземного убежища показалась шестерка лошадей, запряженная цугом. Три пары, идущие друг за другом, тянули по деревянным рельсам платформу, на которой по правому краю были установлены борта из самой настоящей стали, а за ними на поворотных платформах прятались три пушки.

— Откуда столько железа? — удивился Тотлебен.

— Договорился с моряками, которые вытаскивали с затонувшего «Роднея» всякое добро. Они мне и притащили почти всю листовую сталь с его котла, — пояснил я. — Дальше у нас ее только выпрямили да обрезали под мои размеры.

— Ловко вы, — восхитился Эдуард Иванович.

— Это вы еще не все видели, — отметил я, давая фонариком сигнал.

С платформы тут же пришел ответ. Хорошо Иван Григорьевич погонял свою команду — именно Рудневу я доверил свой будущий бронепоезд, и тот с радостью сбежал от Григорьева. Благо в рамках батареи он уже изучил все, что только можно, и уже подумывал подать прошение о возвращении на действительную службу по окончанию лечения.

— Точно не развалится? — с волнением спросил Тотлебен.

Прошлые наши платформы с пушками — пусть они были и попроще, без стальных бортов — именно так и заканчивали. Пушки палили и отдачей разносили и сами платформы, и рельсы… Все-таки дерево не давало нужного запаса прочности. В итоге Тотлебен разочаровался в идее, а я просто признал, что нужно двигаться постепенно. Было очень сложно избавиться от образа лязгающего и плюющегося огнем бронепоезда, который врывается в самый центр сражения, прямо на ходу поливая все из пулеметов и громыхая пушками. Красиво, но пулеметов не было, стрелять на ходу не получалось, и я добавил костыль. Вернее, целых четыре костыля.

— Не развалится! — ответил я, когда по краям платформы опустились четыре деревянные лапы, перенимая на себя почти всю нагрузку.

Мы уже испытывали их, потом еще укрепляли задние, на которые приходился главный удар при выстреле. Была даже мысль придумать что-нибудь полностью из стали, но где же ее взять в таком количестве? И тут меня выручил один из инженеров Бобринского. Михаил Михайлович занимался подготовкой труб для котла и как бы между делом спросил, а почему бы нам не использовать рессоры для выравнивания нагрузки? В итоге мы так и сделали: платформа при выстрелах теперь стояла как влитая, а я решил чаще привлекать новеньких и к другим проектам.

Тем временем Руднев вместе с лапами опустил еще несколько стальных листов, которые должны были прикрыть колеса, и платформа перешла в полностью боевое положение. Еще один обмен сигналами — выстрел. Пушки окутались дымом, словно на какие-то мгновения исчезая из нашего мира. Но подул ветер, и они вернулись. Платформа стояла, пушки уже были подготовлены к следующему выстрелу, а цель… Цель была поражена. Дальномер и пристрелянные орудия вместе могли творить настоящие чудеса.

— Невероятно! — выдохнул стоящий рядом Тотлебен.

— А теперь представьте, — я тут же принялся рисовать картину, как это будет. — Мы построим рокадную железную дорогу вдоль всех наших позиций. И где бы враг ни попытался атаковать, где бы ни поставил дополнительные батареи — везде приедут наши пушки. Приедут за считанные минуты! И всех вынесут!

— Я должен буду рассказать об этом Владимиру Алексеевичу, — закивал Тотлебен. — Да, городу нужны такие платформы.

— И это еще не все, — продолжал я. — Представьте, что их будут везти не лошади, которых можно подстрелить. Уже скоро мы заменим их паровым двигателем, и тогда такие платформы можно будет направить хоть в самую гущу боя.

— Куда угодно, где мы проложим железную дорогу, — взгляд полковника-инженера затуманился. Кажется, он сейчас тоже рисовал у себя в голове, как это будет. — Надо написать Петру Андреевичу. Мы не очень знакомы, но, если Клейнмихель узнает, что его железные дороги способы принести такую пользу, он нам точно не откажет.

— Думаете, сам главноуправляющий путей сообщения и всех публичных зданий обратит на нас внимание? — я вспомнил титул одного из вернейших Николаю людей. По крайней мере, если учесть, что именно его одним из первых отправили в отставку после смерти царя, это кажется вполне вероятным.

— Петр Андреевич — не просто главноуправляющий, он, прежде всего, тот, кто построил императорскую железную дорогу, — глаза Тотлебена засверкали. — Вы не знаете, но, когда делали первые закладки рельсов, казалось, что это будет невозможно. Такой титанический труд по созданию насыпи, огромных мостов, которые должны будут выдержать не просто лошадные экипажи, а вибрацию длинных стальных составов. Еще и климат у нас непростой, сколько пришлось мучиться, пока подобрали добрую сталь для рельсов и пропитку для шпал, которые хоть и вышли дороже, чем в Европе, но зато лежат не год-два, а все десять лет обходятся без замены.

— То есть он и энтузиаст, и специалист?

— И финансист, который может найти на это деньги, — Тотлебен поднял палец вверх. — Может, это и анекдот, но по Петербургу одно время ходил слух. Иностранный посол спросил у царя, сколько стоила нам дорога от столицы до Москвы. А царь ответил, что об этом известно только господу богу и господину Клейнмихелю.

Я представил, о ком сам мог бы так пошутить, и сразу же начал еще серьезнее относиться к этому пока неизвестному мне господину.

— Тогда, Эдуард Иванович, буду благодарен, если сможете привлечь внимание к нашему проекту. Ну, а нет — не страшно. Сделаем, что можно, своими силами через тот же ЛИС, и главное, Севастополь получит то, что ему нужно!

Тотлебен пожал мне руку, потом так же крепко стиснул ладонь подошедшему Рудневу и, уже убегая, неожиданно поделился очень важной сплетней.

— Кстати… Завтра будьте при параде! — он задержался у дверцы кареты. — Сегодня великие князья Николай и Михаил остановились в Бахчисарае, так что следующим днем будут уже у нас. Возможно, с ними прибудут и последние указы из столицы, а то и еще что полезное.

Мы с Рудневым переглянулись. Лично с нами великие князья вряд ли будут общаться, но с ними могли передать решения по нашим орденам. Для нас самих и нижних чинов. И это уже очень хорошая новость. Главное, чтобы не было ничего неожиданного. С этой мыслью я оставил Руднева и пошел домой. Хотелось поскорее закрыть глаза, чтобы ускорить наступление завтра и точно все узнать.

Отпустив пролетку за квартал до дома, я все же решил пройти часть пути пешком. Хорошая привычка — немного померзнуть перед сном. Вроде бы сначала бодрит, но стоит оказаться после такого в тепле, и глаза сами закрываются.

— … аше благородие! — сквозь свисты ветра, бьющегося о стены домов, до меня долетел чей-то крик.

Под окном, на которое я смотрел, что-то блеснуло. А в стороне пробежала чья-то стремительная тень. Вспышка? Тень? Меня осенило — это же почти как днем, когда со мной здоровался Лешка Уваров!

Я задрал голову и действительно увидел парящую надо мной «Ласточку», пилот которой всеми силами пытался привлечь мое внимание. Он даже слишком рискованно спустился почти под самые крыши города. Я разглядел на корпусе планера знакомый рисунок крыжовника и решил, что надо будет с этим Алехиным пообщаться. А то который уже раз он нарушает правила и технику безопасности?

Я поднял руку, показывая, что все вижу и готов принимать сообщение. Через мгновение фонарь в вышине заморгал, передавая для скорости даже не буквы, а наши собственные коды под разные ситуации. Итак, код синий — это сообщение по линии полицейских «Ласточек», выделенных в помощь Дубельту. Потом код сбора и приглашение следовать за ним.

Я оглянулся — моя пролетка уже скрылась в темноте, так что придется пробежаться на своих двоих. Следование за ведущим в небе мы тоже тренировали. Как следить именно за тем, куда он ведет, как не тратить время на лишние повороты, когда тот просто крутится на месте в поисках воздушных потоков, ну или чтобы не улететь слишком далеко. Получилось нормально: Алехин подсвечивал нужное направление сериями коротких вспышек, и я уже скоро добежал к берегу Южной бухты слева от госпиталя, где меня ждали.

— Доброго вечера, Григорий Дмитриевич, — поприветствовал меня Дубельт.

— Доброго вечера, — я кивнул ему и взводу жандармов, замершему рядом со своим начальником.

— Скажу честно, не думал, что ваши ребята действительно так быстро вас приведут, но они удивили. Да и вы тоже.

— Чем? — спросил я.

— Предусмотрели, что подобное вообще может понадобиться, — ответил Дубельт.

— Ваше благородие, а я знал, что мы вас найдем и вы успеете, — через жандармов вперед протолкнулся Митька. Казак после пролета над «Роднеем» еще держал правую руку на перевязи, но выглядел уже бодро, да и в целом в новую работу втянулся. Вон как уверенно чувствует себя рядом с генералом.

Я пожал руку молодому казаку — надеюсь, завтра великие князья среди прочего упомянут и его подвиг с потопленным «Роднеем» — а потом снова вернулся к Дубельту.

— Так зачем я понадобился?

И генерал быстро и четко рассказал, как в последние дни они проверяли всех, кто мог быть связан с ядовитыми экзотическими животными. И вот буквально несколько часов назад они вышли на некоего Дмитрия Поручева, который даже в военное время ездил на своей лодке вдоль берега и привозил грузы всем, кто готов был платить. Я бы сказал контрабандист, если бы не оказалось, что через него работали и вполне знакомые мне люди вроде Лесовского или даже доктора Гейнриха. Лейтенант заказывал через него новые порции гусиного жира, а доктор — змеиные яды…

— Если вы подозреваете Людвига, — вскинулся я, — то он сам мне рассказывал, что увлекается токсикологией. Для этого увлечения и яды…

— Доктора Гейнриха я уже проверил, — успокоил меня Дубельт. — Учитывая срок жизни яда на открытом воздухе, он бы просто не смог намазать его на нож убийцы. Так что будем считать его условно невиновным.

— Почему условно?

— Потому что о сроках токсичности вещества на кинжале вашего убийцы мы знаем только от него. Пока эту информацию не подтвердит кто-то еще, я не смогу снять обвинения с человека на основании фактически его же собственных слов.

Я кивнул, соглашаясь, что это было бы странно, и после этого мы перешли к делу. Сегодня, помня о прошлых неудачах, Дубельт решил задержать Поручева с использованием воздушного прикрытия. Ну, а работающий с ним Митька предложил позвать меня, просто на всякий случай. Хотя бы пока так и не вставший на ноги Зубатов не вернется в строй.

— Ваше благородие, как вы думаете, у нас получится? — тихо спросил Митька, когда мы рассредоточились по ближайшим подворотням, чтобы не привлекать лишнее внимание.

— Хочешь, чтобы на новом месте все прошло гладко?

— Убийцу хочу поймать, — мотнул головой казак, но потом еле слышно добавил. — И да, хочется показать себя. Я ведь, если честно, вас позвал не чтобы помешать отдохнуть. Просто подумал, а вдруг мы чего не учли, а вы всегда такое замечаете.

Я хотел было возразить, но тут меня осенило.

— Сигналь Алехину, — я сжал плечо Митьки. — Пусть следит не только за морем, но и за городом. Даже больше, в море мы и сами все увидим, а он пусть ищет того, кто должен был встретить Поручева. У него же лодка! Не бросит же он ее посреди залива! А чтобы утащить, понадобится помощник.

Дубельт, заметив наше шевеление, подошел, чтобы узнать, в чем дело. Еще на ходу услышал мои рассуждения, и тут же сорвался с места. Как оказалось, с учетом возможного гостя со стороны города жандармов тоже было нужно расставить по-другому. И это еще не все: Дубельт отрядил двух человек проверить ближайшие крыши. Я сначала не понял зачем, но, как оказалось, опытный генерал знал, что делает.

Прямо у нас над головами обнаружили тайник, сложенный из камней, в котором за редкой бутылкой из рубиново-красного стекла горела свеча.

— Вот же!.. — выругался Дубельт, когда мы поднялись к находке. — Хитро сделано. Отблесков нет, сверху тоже не видно, и только с одной-единственной точки можно разглядеть, есть тут знак или нет.

— Думаете, помощник Поручева заметил нас и поставил сигнал? — спросил встревоженный Митька.

— Да, — кивнул Дубельт, погрузившись в какие-то свои воспоминания.

— А где вы уже встречали подобный метод передачи сообщений? — задал я свой вопрос. — Что-то мне подсказывает, что вряд ли все обычные контрабандисты тратят на такое время.

— В 1836 году, — тихо заговорил Дубельт, — столкнулись мы с одним человеком, который изображал путешественника, но при этом поднял против нас половину Кавказа. И звали его Эдмунд Спенсер… Если один из лучших агентов британской короны сейчас в городе, то у нас всех большие неприятности.

После этого, оставив на случай, если Поручев все же появится, небольшой пост, Дубельт решительно двинулся домой. Он хотел изучить какие-то свои старые дневники, ну, а я воспользовался случаем, чтобы побольше узнать про этого Спенсера.

— Были ли какие-то доказательства его деятельности? Нет, мы так ничего и не смогли предъявить Лондону и другим великим державам, — Дубельт неожиданно не стал делать секрета из этой истории. — Но уж больно все складно у них вышло… Взять, например, инцидент со шхуной «Виксен». В обществе нечасто любят вспоминать моменты, когда страна проявила силу, но вдруг вы слышали?

Я покачал головой, и Дубельт рассказал мне настоящую шпионскую историю, которая могла привести к нынешнему противостоянию еще почти двадцать лет назад.

Все началось с русско-турецкой войны 1828–29 годов, когда мы победили и получили по итогам мирного договора кусок черноморского побережья примерно от современной Анапы до Адлера. Получили, но контроль над территорией не был полным. В горах жили черкесы, к которым ездил тот самый Спенсер, якобы в экспедицию, сразу после которой началось вооруженное восстание, поддержанное Британией, Францией и польской эмиграцией. К чести Николая, он не стал долго рассусоливать и просто ввел блокаду побережья.

— Указ был очень прост, — рассказывал Дубельт, словно дословно вспоминая тот документ. — Для сохранения Российских владений от внесения заразы и воспрепятствования подвоза военных припасов горским народам, военные крейсеры будут допускать по черноморскому восточному берегу иностранные коммерческие суда только к двум пунктам — Анап и Редут-Кале, в коих есть карантин и таможни… Как говорится, все чисто и прозрачно, но Англия попыталась объявить наши действия нарушением свободы торговли и… Тогда-то и случился тот инцидент.

Дубельт на минуту отвлекся, задрав голову и проверяя, не передают ли сверху какие-то срочные сообщения — кажется, скоро у многих наших появится такая привычка — и только потом продолжил.