Русская война 1854. Книга вторая

Глава 21

Слушаю об истории русского Черноморского флота, и по спине то и дело бегут мурашки от осознания масштабов проблем и получившегося результата. До этого у меня иногда бывали мысли, смогу ли я справиться, и теперь точно знаю, что смогу. Если Лазарев не сдался и довел дело до конца, если в городе сейчас такие люди — у меня просто не может не получиться.

И вот финал истории. Как оказалось, еще в 1848 году Николай спросил Лазарева, а сможет ли флот захватить Босфор, и Михаил Петрович взялся за подготовку плана. Причем не просто рисовал карты, как любили это делать некоторые теоретики, а сразу начал с практики. Покупал у турок фирманы на хождение наших кораблей вдоль побережья Османской империи в Черном и даже в Мраморном море. За год была составлена полная лоция всех глубин, и возможный план высадки десанта у Константинополя сразу стал реальнее.

— Не слишком ли это дерзко? — осторожно уточнил я.

— Это разумно, — пояснил Михаил. — Можно вспомнить моего великого предка, Петра. Сколько лет он воевал со Швецией, но именно десанты помогли поставить точку в Северной войне. Так что это была бы даже не первая подобная операция для России.

— И Лазарев сказал, что это возможно?

— Более чем, — кивнул великий князь. — Я читал его записку. В операции должны были принять участие два 100-пушечных корабля, одиннадцать 84-пушечных, восемь фрегатов, четырнадцать пароходов. Также он хотел привлечь малые пароходы, что сейчас патрулировали Кавказское побережье. То есть это была не армия, построенная огромным напряжением на один поход, как Непобедимая армада — нет. Это просто были наши корабли на определенном этапе развития и перевооружения флота. Их и тридцати тысяч десанта, по мнению Михаила Петровича, должно было хватить, чтобы вернуть России второй Рим и проливы. Представляете, какая мелочь на фоне всех остальных войн, что уже были?

«И что еще будут», — выдохнул я про себя.

— Но план не был реализован, — заметил я вслух. — Царь не поверил. Или Меншиков?

— И отец, и Александр Сергеевич оба верили Михаилу Петровичу как себе, но он заболел. Рак желудка. Отдельным приказом его отправили лечиться, но это не помогло, в 1851 году Михаил Петрович Лазарев нас оставил, и вот здесь прошла черта. Если отец верил в план и Черноморский флот, то Меншиков верил именно в адмирала. И когда того не стало, он так и не решился дать свое добро на начало Босфорской операции.

— Просто сказал «нет»⁈

— Он лично поехал на заключение мира с Турцией в 1853 году, — продолжил Михаил. — Скорее всего, вы слышали про кризис, когда по наущению Франции султан начал притеснять православных паломников. Князь хорошо себя проявил, действовал дерзко, немного грубо, но зато фактически доказал связь Османской империи и ее союзников в Европе. Это позволило частично представить глубину будущего конфликта, и в том числе благодаря этой информации Паскевич успел заготовить на Дунае припасов почти на два года ведения боевых действий.

Я чуть не присвистнул. Вот это серьезный подход. Теперь понятно, почему хотя бы у той части армии не было никаких проблем с питанием и снарядами.

— И Меншиков что-то увидел или услышал в Константинополе, что укрепило его мнение о невозможности десанта? — я вернулся к разговору.

— Он подкупил нескольких офицеров, чтобы собрать точные данные. Так мы узнали, что в фортах Босфора стоят 400 пушек, а в гарнизоне почти тридцать тысяч солдат. Против такой силы флот бы не смог оказать должной помощи, а для десанта нужно было бы перевозить минимум пятьдесят тысяч. Слишком рискованно.

Я сжал кулаки. В отличие от остальных я знал детали следующей русско-турецкой, когда наши войска дойдут до Константинополя и увидят те пушки. Большая часть — сгнившая старая мелочь, построенная еще в прошлом веке. Понимаю, почему Лазарев говорил, что этот десант не просто нужен, а его требуется проводить как можно скорее. Но могу ли я об этом сейчас сказать?..

— Помимо Босфорской князь остановил еще и несколько других операций, — неожиданно добавила Анна Алексеевна. — Флот был готов захватить турецкий Батум и форт святого Николая, но Меншиков сказал, что корабли нужно беречь для более важного момента.

— Как во времена Грейга, — невольно вырвалось у меня, но уж очень напрашивалось сравнение.

Михаил нахмурился — кажется, сам он о таком ранее не думал.

— И тем не менее, — наконец, заговорил он. — В чем-то князь оказался прав. Именно артиллерия и команды с сохраненных кораблей помогли удержать Севастополь. Остановить объединенное войско сразу двух великих держав, что ранее казалось немыслимым. И главное… О чем больше всего думает Меншиков — он хочет сохранить наследие своего друга. Чтобы реформы Лазарева не закончились, пусть и ценой победы или даже проливов, а чтобы создали систему, которая будет ковать кадры для всей России десятки или даже сотни лет.

Я хотел сразу возразить, что подобное убийство инициативы как раз и уничтожает всю суть реформы Лазарева, но потом задумался… А ведь в этом весь Меншиков. В нем нет ни капли того, за что порой ругали полководцев будущего и прошлого — готовности отправить полки на убой ради каких-то своих амбиций или карьеры. Наоборот, он всячески старался беречь солдат, пусть порой и в ущерб самой сути их существования. И, кажется, в этом была его главная трагедия. Чтобы отойти от этой тактики, ему был нужен человек, в которого он мог бы поверить, но которого пока не было…

— Значит, поэтому он злится, — понял я. — Знает, что вы привезли приказ царя идти вперед, но всей душой не хочет этого?

Михаил кивнул. А я опять задумался, как опять же именно эта нерешительность и половинчатость привели к будущим поражениям Крымской войны… Мы еще долго разговаривали. Анна рассказывала про инициативу воспитанных Лазаревым капитанов и адмиралов. Про первое сражение пароходов, когда наши моряки, которым просто не рассказали, что «англичан на море не победить», спокойно и на равных выдержали несколько часов перестроений и обстрелов.

Я слушал эти истории вместе с Михаилом и, кажется, с каждой из них все лучше понимал, какой же флот мы сейчас теряем. Такие люди ведь на самом деле могли пойти в бой против технически более сильного противника и не просто геройски помереть, а победить… Потом великий князь глянул на часы и предложил мне сходить домой, чтобы подготовиться к наградному построению, но я вместо этого по пути развернулся и отправился к Меншикову.

Пусть тот хоть сколько угодно злится. Если я сейчас его правильно понимаю, то великому князю придется меня выслушать. Вот только у Волохова Меншикова не было, как оказалось, он решил не стесняться гостей и временно перебраться на «Громоносец». Что ж, я мог заглянуть и туда. Жалко, только времени мало… Тут я заметил мелькнувшую в небе тень «Ласточки». Уваров! Я узнал Лешку по резким, рубленным после морских полетов маневрам.

А у земли как раз ровный, разогнавшийся между домов ветер…

— Подхвати меня! — заорал я без особой надежды. Показал на себя, потом вперед и так несколько раз.

К радости и удивлению, мичман умудрился и разглядеть мои сигналы, и понять. Через минуту я уже помогал ему сдерживать приземлившуюся «Ласточку», а через две, запалив один из ускорителей, мы уже вместе оторвались от земли.

— Куда летим, ваше благородие? — Лешка был страшно горд, что помогает мне. А еще тем, что мы вместе делаем что-то новое.

— На «Громоносец», нужно будет высадить меня на палубу, — попросил я, и молодой мичман без лишних вопросов кивнул.

Мы тем временем набрали высоту прямо над зданием госпиталя, потом сделали разворот над Большой бухтой и уже привычно против ветра на ускорителе сели на нос пароходофрегата. Вышло шумно. Во-первых, нас никто не ждал, а во-вторых, мы снесли груду пустых бочек, зачем-то выставленных на палубе.

— Можете возвращаться к патрулированию, пилот, — я отпустил Лешку под удивленными взглядами собирающейся вокруг команды.

А вот, наконец, и Меншиков показался. Не смог он пропустить такое представление.

— Капитан, объяснитесь! — меня пронзили взглядом серых, немного водянистых глаз.

— Прошу личного разговора, — выпалил я, вытянувшись во фрунт и задрав голову. Внимание-то я привлек, и теперь князь точно меня выслушает, но делать это лучше без посторонних ушей.

Главное, чтобы нам никто не помешал… Пауза затянулась, и я уже начал было нервничать, не переоценил ли себя. Но тут Меншиков махнул рукой, предлагая пройти к себе в каюту. Я выдохнул, только сейчас осознав, что рубашка под мундиром стала полностью мокрой. Ничего, это даже хорошо. Будет охлаждать, чтобы не наболтал ничего лишнего.

— Итак, капитан, я вас слушаю, — оказавшись в каюте, Меншиков отвернулся от меня. Это, еще и обращение на «вы» и по званию — мне достался самый холодный прием из возможных.

— Я общался с великим князем Михаилом Николаевичем, он рассказал мне про Лазарева. Вашу дружбу, ваше желание сохранить флот и воспитанных им людей, — возможно, стоило начать не так резко, но теперь хотя бы Меншиков повернулся.

— Мы не были друзьями, просто я ценил то, что он делал для страны. А он ценил мою поддержку.

— Мы тоже не друзья, — я посмотрел прямо на князя, и наши взгляды столкнулись. — Но я вас уважаю. Ваше желание думать о будущем, ваши попытки не тратить жизни солдат просто так. Уважаю и поэтому скажу прямо. То, что вы творите, как раз и убивает созданное Лазаревым. Да, самого адмирала больше нет. И ни Корнилов, ни Нахимов, ни кто еще не смогут по-настоящему его заменить. Точно не смогут, если не дать им воли! Михаил Петрович вот верил в своих воспитанников, и вы поверили, когда отпустили Нахимова на поиски турецкого флота, что привели его в Синоп. Поверили, когда отошли в сторону, позволили морякам самим защитить Севастополь… Они до сих пор не понимают, почему вы потопили корабли на траверзе Большой бухты, и если узнают, то никогда не простят. Но еще не поздно это исправить. Станьте снова тем, кем вы были пять лет назад. Сдерживайте слишком резкие свойственные юности порывы, но не сажайте на поводок!

Я замолчал, тяжело дыша и только сейчас осознав, что наговорил точно больше, чем собирался. И никакая мокрая рубашка меня не остановила — так и полагайся на народные средства.

— Знаете, Григорий Дмитриевич… — начал Меншиков, и он неожиданно не выглядел злым. — А вы мне сейчас напомнили Лазарева. Он, конечно, был старше вас, но, когда разговор касался дела, так же загорался. Возможно…

— Я бы хотел в будущем подать документы о формировании нового воздушного вида войск, — я воспользовался моментом. — Разработаем уставы, штатное расписание, форму придумаем…

— Форму уже с императором. Она — его страсть, — усмехнулся Меншиков, окончательно избавляясь от холода в голосе. — Насчет всего остального… Чтобы замахиваться на что-то столь великое, вам бы, Григорий Дмитриевич, сначала стать хотя бы высокоблагородием.

Я кивнул, принимая совет. Значит, нужен восьмой класс табели о рангах. У пехоты его нет, сразу идет седьмой…

— И подполковника вы бы вполне могли получить, проявив себя во время Инкерманской операции, — Меншиков буравил меня суровым взглядом, а я улыбался.

Потому что не будет второй Альмы. Не сдался я, смог достучаться до пресветлого князя, и он, кажется, хотя бы в этот раз не будет сдерживаться. Повезло, что он вспомнил, как Лазарев верил в своих моряков. Или… Тут меня бросило в дрожь. Не изменилось его мнение об остальных, он просто нашел себе нового Лазарева, который, на его взгляд, способен сделать даже то, что невозможно.

— Я готов, — кивнул я князю.

— Тогда ваш сводный отряд будет включен в части генерала Соймонова, который начнет это сражение. Докажите, Григорий Дмитриевич, что за вами стоят не только слова, и в следующий раз мы поговорим с вами уже по-другому.

— Честь имею, — я развернулся на каблуках и отправился к выходу.

Учитывая, что операция назначена на послезавтра, у меня совсем не оставалось времени… Напоследок я бросил взгляд на Меншикова, и тот казался немного удивленным. Не ожидал, что я так быстро соглашусь? Или… Он уже не первый, кто так реагирует на мое «честь имею». Может, не стоит так часто бросаться этой фразой?

Но ведь красиво звучит!

Я хотел засесть со своим небольшим штабом за подготовку деталей будущего сражения, но вместо этого пришлось тратить время на парадный мундир, сбор солдат и торжественное хождение перед восседающими перед нами великими князьями. Впрочем, это только я бурчал. Все остальные, наоборот, были воодушевлены таким вниманием со стороны царской семьи, а потом и я проникся. Энергия на главной площади Севастополя так и бурлила. Батюшки со своими кадилами, столичные полки, которые с восхищением смотрели на героев города, местные, которые забыли о пренебрежении к столичным. Сегодня не работал ни один привычный закон, даже моросящий ливень как будто таял в воздухе, так и не коснувшись парадных эполетов.

— Адмиралу Корнилову Владимиру Алексеевичу за воинские подвиги и достижения в военном искусстве, которые позволили сохранить город Севастополь, вручается орден Святого Георгия 3-й степени, а также императорский орден Святого Александра Невского.

Я разразился криком вместе с остальными. Георгий четвертой степени у Корнилова уже был, так что третий получился вполне ожидаемо. А вот Александр Невский — это уже совсем другая история. Обычно ведь сначала нужно было получить хотя бы 1-ю Анну, а у Владимира Алексеевича была только 2-я. Ничего, мы за эту кампанию еще выбьем Корнилову полный комплект.

Кажется, последние слова я сказал вслух, и несколько солдат рядом довольно рассмеялись. А награждение продолжалось. После Корнилова вызвали Нахимова, Истомина, множество других адмиралов и капитанов, заслуживших свои награды. Меншикову, правда, орденов не досталось, зато он получил титул главнокомандующего войск в Крыму и, кажется, был доволен только этим.

Я думал, что награждение коснется только офицеров, но нет. Великие князья, несмотря на усиливающийся дождь и то, что сами они были одеты в одни мундиры, выдавали награды и обычным солдатам. Знаки Святого Георгия за взятую позицию, за уничтоженное оружие, за вдохновение других своим примером. Сотни нижних чинов были отмечены сегодня, и каждый из них смотрел на висящий на груди знак влюбленными глазами.

В этот момент солдаты и их командиры были похожи. Корнилов так же смотрел на своего Александра Невского. И он действительно выглядел очень красиво. Красный крест, в промежутках двуглавые орлы, а в центре сам святой князь. Все это на серебряной звезде, под короной и с золотой надписью на красном фоне. Я сощурил глаза, чтобы разглядеть ее.

— За труды и отечество, — стоящая недалеко Анна Алексеевна заметила мой взгляд и прочитала крошечные буквы.

— Не люблю всю эту мишуру, но сегодня… Действительно можно, — вездесущая Ядовитая Стерва каким-то образом оказалась рядом.

— Анна Алексеевна Жеребцова, Юлия Вильгельмовна Васильева, — неожиданно обеих девушек тоже вызвали. Причем, как оказалось, обе стараются не использовать фамилии своих отцов. Правда, по разным причинам…

Им достались ордена святой Екатерины. Про него я знал: этот орден был утвержден Петром Великим в честь своей будущей жены за ее заслуги во время организации Прутского похода. Сколько людей она тогда уберегла. Вся армия, оружие и сам царь выбрались из окружения, а могли и просто сгинуть… Хороший орден за спасение жизней, и он очень подходил этим девушкам, которые могли заниматься чем угодно, а вместо этого целые дни проводили в госпитале.

Первой была Анна Алексеевна. Сначала на нее надели красную ленту с серебряной каймой, потом сам крест с бантом. На этот раз я сам сумел разглядеть латинские буквы и даже расшифровал их без посторонней помощи. D. S. F. R. Domine, Salve Fae Regnum. Кажется, это было начало какого-то псалма: Господь, радуйся своему царству. И тут же на ордене шла расшифровка скрытого в этой фразе смысла. За любовь и Отечество.

Хорошие слова.

Тем временем очередь продолжала двигаться. Липранди досталось новое звание генерал-майора. Митьку все-таки награди за потопленный «Родней» и тоже повысили: пусть только до хорунжего, но все же. Тут ведь главное начать, а потом доберется до 8 чина — и все, уже потомственное дворянство.

— Григорий Дмитриевич Щербачев, — адъютант Николая Николаевича назвал мое имя, и теперь уже я сам поспешил выйти вперед.

А я ведь волнуюсь. Вроде бы не за деньги, не за звания и награды сражаюсь, а все равно. Хочется, чтобы оценили, чтобы признали, чтобы все заметили и все увидели. Чтобы все было не зря. Как воплощение высшей справедливости.