Русская война 1854. Книга вторая

Глава 22

Краснею. Думал, что разучился еще в будущем, но нет — видимо, с новым телом достались какие-то неповрежденные и крайне важные для этого дела железы.

— За храбрость и личный пример в сражении при Альме награждается Анной 4-й степени, — ко мне подошел Михаил Николаевич и лично с улыбкой надел на плечо красную ленту с желтой каймой.

Я уже видел, как награждали этим орденом. Первому классу лента на плечо, второму на шею, третьему и выше — тоже на плечо, но поуже. Могли и без всего вручить, просто крест, но в случае награждения детьми Николая, кажется, решили не экономить. Так вот этот крест, как у князя Вяземского или теперь у меня, полагалось крепить на рукоять сабли или шпаги в виде почти незаметного со стороны красного помпона-клюквы. Память о том времени, когда Павел, еще не став царем, тайно выдавал этот орден тем, кто отличился лично перед ним.

— Чтобы вам, Григорий Дмитриевич, не пришлось думать, как самому крепить Анну на шпагу, позвольте продолжить, — Михаил улыбнулся. — За проявленные дополнительные усилия при выполнении задачи по штурму укреплений в Карантинной бухте, за проявленные особые умения и познания при обороне Севастополя во время штурма 5 октября 1854 года капитан Щербачев награждается орденом святого Георгия 4-й степени и золотой шпагой с надписью «За храбрость».

На меня надели еще одну ленту, настоящий орден, а потом я с волнением принял протянутое мне оружие. Без бриллиантов, которые были бы положены на моем месте генералу или адмиралу, но рукоять из настоящего золота. Не деньги-компенсация, как будет при Александре II, и не позолота, как в веке двадцатом. Откуда-то из глубин памяти всплыли цифры. 241 награжденный таким оружием за войну 1812 года, и теперь я тоже стою в ряду этих героев.

— Служите, капитан, — великий князь нагнулся, чтобы его слышал только я. — Ваш подвиг у Балаклавы будет учтен, и я… так уж получилось, знаю о вашем уговоре с Александром Сергеевичем. Надеюсь, уже скоро я смогу наградить вас еще одним Георгием.

А ведь третий Георгий капитанам уже не положен. Значит, Михаил с Николаем полностью поддерживают нашу сделку. Вот и хорошо! С такой мохнатой лапой я точно смогу многого добиться.

После всех награждений и разговоров я все-таки смог собрать свой штаб, и мы взялись за подготовку будущей операции. В одной из землянок у четвертого бастиона как раз для подобных случаев был подготовлен круглый стол и собраны все зарисованные во время полетов карты.

— Штурмовики гоняют друг друга на полигоне через день, — первым взял слово получивший повышение до прапорщика Игнатьев. — В другие дни они на передовой, но тоже гоняют… Уже француза. Так что, ваше благородие, вы нам только дайте добраться до позиций противника, и уж мы не подведем.

— А дирижабль? Не успеем сделать? — с надеждой спросил Степан. Ему повышение не дали, зато под казачьей буркой теперь красовался эмалированный белый крест. — Там же совсем немного осталось! Если поднажать…

Я только покачал головой. Отправлять в бой непроверенную летающую махину, когда любая мелочь может угробить целый месяц затраченных на нее усилий — нет уж. Ее время еще придет.

— Жалко, что рельсы до врага не проложить, — вздохнул Руднев, который страстно мечтал опробовать свою новую орудийную платформу в деле.

— Подождите, кажется, мы спешим, — придержал всех Ильинский. — Григорий Дмитриевич, может, сначала вы нам расскажете общий план, нашу там роль, отведенную генералами? И уже в ее рамках подумаем, как можно сделать хоть немного больше.

Все-таки не зря Дмитрий Васильевич получил в свое время капитана, сразу подумал об остальных. Ну, а я воспользовался моментом и довел до народа диспозицию. Частично опираясь на то, что мне на самом деле успели рассказать Соймонов и Меншиков, а частично на свои собственные воспоминания из будущего.

— Для начала — география. Мы атакуем на узком участке между Килен-балкой и Черной речкой. Ширина плато в месте атаки — метров семьсот, не больше.

— Триста пятьдесят саженей, — перевел меня Ильинский.

Я благодарно кивнул и продолжил:

— С других сторон английские позиции окружают обрывы — подвести нормально крупные силы очень непросто, и это сложность для нас. С другой стороны, враг верит, что мы не ударим в таком месте. А если и ударим, то не сможем подвести достаточно сил, чтобы проломить его оборону.

— Так зачем мы туда лезем? — выдохнул Лесовский.

— Потому что это возможно. Просто нужно подводить войска постепенно. Тогда все части успеют пройти через бутылочное горлышко, развернуться, и уже врагу придется атаковать нас снизу вверх.

— А еще в случае успеха за нами будет полностью вся Воронцовская дорога, — задумался Ильинский. — Это и нам поможет упростить поставки, и англичан с французами прижмет к морю.

— Именно, — кивнул я и продолжил. — План операции примерно такой. В 6 утра от 2-го бастиона выдвигается отряд генерала Соймонова.

— Кажется, ему всего пару лет назад дали генерал-лейтенанта и поставили на 10-ю пехотную дивизию, — вспомнил Ильинский. — Да, точно. Федору Ивановичу пятьдесят четыре, но командир он храбрый и в тылу отсиживаться не привык.

— И это в нашем случае не очень хорошо, — вздохнул я. — Если полезет вперед, то английские штуцерники будут выцеливать его в первую очередь. С ним идет генерал Жабокрицкий с его 16-й пехотной дивизией, он уже сражался вместе с нами у Балаклавы, лучше понимает возможности врага и, надеюсь, в случае чего сможет подстраховать Соймонова. Ну, и мы — там же в первой волне. Итого выходит — 19 тысяч человек и 38 орудий со стороны армии. И с нашей 40 ракет — то, что мы можем позволить себе потратить, оставив хотя бы немного для обороны города — и десять «Ласточек».

— Так мало? — выдохнул мичман Уваров, которого вместе с остальной молодежью я тоже допустил на собрание.

— Хорошо, что после Балаклавы мы хотя бы эти успели привести в порядок, — я покачал головой.

— А «Карпы»? — зажегся мичман. — Те, что были у нас на «Императрице Марии» и фрегатах?

— Они останутся в городе, — ответил я. — То, что мы идем в атаку, вовсе не означает, что можно бросать другие позиции без помощи с неба. Так что «Карпы» в обороне, «Ласточки» в атаке. И… Сразу учитывайте, что четыре из них нам придется оставить для обеспечения связи.

— Итого шесть, — Степан нахмурил брови. — Мало… Но вы рассказывайте, Григорий Дмитриевич, что там еще генералы придумали, а уж мы постараемся сломать голову или что-то еще, но измыслить, как даже такими силами наподдать врагу.

Я кивнул и продолжил. Рассказал про вторую атакующую группу генерала Прокофия Павлова. У него тоже были две пехотные дивизии, 11-я и 17-я, и гораздо больше пушек, целых девяносто шесть. Его соединение должно было выдвинуться со стороны Инкермана, восстановив по пути разрушенный мост, и закрепиться на тех позициях, что к тому времени уже будет взяты нами. С Павловым должен был двигаться и тот самый генерал Данненберг, предложивший великим князьям этот план сражения.

— Значит, Соймонов и Павлов захватывают плацдарм, и тогда командование войсками принимает Данненберг, — подвел итог моему рассказу штабс-капитан Григорьев.

— Знаете, — неожиданно я кое-что понял. — А вам не кажется, что вся эта операция чем-то похожа на 1812 год? Тогда ведь точно так же были две армии Барклая и Багратиона, которые потом передали Кутузову.

— Думаете, генералы, которые прошли через войну с Наполеоном, уже просто не могут по-другому? — немного напряженно спросил Руднев.

— Не думаю, — ответил я. — Сама передача командования, конечно, выглядит странно, словно Меншиков, распределяя роли таким образом, старается проверить в деле как можно больше генералов. Но вот атака через сложный рельеф на укрепленную позицию — вам не кажется, что это похоже уже на Альму? На рывок Боске, когда тот обрушил наш левый фланг всего полтора месяца назад?

— Ничего своего, — Димка Осипов на пару секунд вернулся во времена, когда любил все ругать. Потом огляделся, вспоминая, сколько всего своего только мы сделали за эту осень, и смутился.

— На самом деле, даже если генералы и повторяют удачные решения врага, в этом нет ничего плохого, — заметил я. — Вон в обычной жизни сколько промышленников не отказались бы делать то же самое, и только суды и патентное право их останавливают. Так что использовать успешный опыт — это правильно, это хорошо. Главное, не замыкаться в этом и продолжать двигаться вперед.

— Кстати, насчет движения, — Ильинский вернул разговор к бою. — Что будет после захвата плацдарма?

— Нам надо будет его удержать. Цели идти до конца и терять людей не стоит. Напротив, план строится на том, что мы быстрым рывком, как при Балаклаве, занимаем удачные позиции и заставляем уже врага атаковать и терять людей. Главное, успеть закрепиться. И в этом нам должны будут помочь еще два отряда. 6-й корпус Петра Дмитриевича Горчакова при поддержке кавалерии должен будет ударить от Чоргунской позиции — той самой, откуда мы шли на Балаклаву — и отвлечь на себя французов. С «Ласточек» уже давно приметили, что они выделили корпус Боске как раз на случай прикрытия возможного прорыва, и нужно будет его удержать.

— А городские полки? — спросил ефрейтор Николаев. Ему повышение так и не досталось, но крест с Георгием за храбрость грел сердце, и на суровом морщинистом лице при взгляде на него то и дело появлялась улыбка.

— Сводный отряд из Минского и Тобольского полков под командованием генерала Тимофеева из резервов города тоже готовы ударить и поддержать наш первый рывок с правого фланга, — я рассказал о последнем из запланированных в атаку отрядов.

— Это солдаты… А моряки? Неужели адмиралы не захотели помочь? — голос Ильинского дрогнул. Вот всем хорош свежеиспеченный капитан второго ранга, но иногда уж слишком он романтичен.

— Дмитрий Васильевич, а как ты думаешь, наши пилоты храбрые или нет? — я посмотрел на Ильинского.

— Конечно, храбрые, — тот не сомневался ни мгновения.

— И польза от них есть?

— Конечно.

— А если бы их к тебе дали в абордажную команду? Все три десятка, что мы натренировали — помогли бы они тебе?

— Помогли бы… — начал было Ильинский, но тут же замолчал. — Кажется, я понимаю, о чем ты, Григорий Дмитриевич.

— Всему и всем свое место, — пояснил я для остальных. — Именно на нем мы приносим самую большую пользу. Летчики в небе могут решить судьбу кампании, а в абордажной команде просто умрут, потому что одной храбрости недостаточно. Так же абордажники и штурмовики — в небе они, скорее всего, разобьют «Ласточки», не сумев справиться с ветром, но на своем месте именно они пробьют строй врага, заставляя его бежать, или захватят орудие, которое иначе убило бы сотни других солдат.

— И каково наше место в этом бою? — теперь Ильинский задал самый правильный вопрос.

— Я вижу для нас две главных задачи. Первая — обеспечить связь, самое сложное в сражении такого масштаба. Чтобы каждый полк, каждый отряд вступил в бой именно тогда, когда нужно, — я сделал на этом такой акцент, потому что в моей истории именно рассогласованность действия и стоила нашей армии победы. — Вторая же задача — помочь сохранить жизни. Враг стреляет дальше нас. Рядом с городом, где наши позиции прикрывает корабельная артиллерия, где у нас есть укрепления, это не имеет такого значения. Но в поле английские винтовки и пушки будут бить дальше, они знают об этом и будут вовсю использовать. И мы должны будем что-то сделать, чтобы их остановить. Итак, какие идеи?

— Дымовая преграда? — Степан напомнил, как мы действовали при Балаклаве.

— Увы, — я покачал головой. — Пока мы не смогли достать больше алюминия, а без него… Мичманы Алферов и Осипов проводят испытания, но подходящего состава пока так и не вышло подобрать.

— Просто выкопаем окопы на месте, — предложил Игнатьев. — Те короткие лопаты, что вы сделали для пехоты вместе с господином Тотлебеном, просто чудо. И при Балаклаве себя хорошо показали.

— При Балаклаве мы стояли под ружейным огнем. Даже не стояли, потому что враг так и не перешел в атаку пехотой. А здесь будут пушки! Конечно, что-то мы выкопаем, и кого-то это спасет, но лучше не стоит рассчитывать, что получится укрыться, как возле четвертого бастиона.

— А помните, как мы пушки таскали к Сарандинакиной балке? — неожиданно вскинулся Руднев.

— Наши «Карпы» не поднимут ничего тяжелее 3-фунтовки, а таких легких пушек и так будет достаточно. Больше сотни. Вот если бы мы смогли притащить хотя бы одну тяжелую батарею, это смогло бы изменить картину, а так…

— А если поднимать не пушки? — Руднев выхватил карту и принялся рисовать схему задуманной им авантюры.

И это действительно была авантюра, но она могла сработать. И могла спасти тысячи жизней. Мы несколько раз все пересчитали, а потом разделились на группы. Кто-то отправился на полигон отрабатывать детали нового плана, кто-то вернулся на позиции — выполнять свою не менее важную работу.

— Коля, — я придержал уходящего одним из последних мичмана Прокопьева. — Я ставлю тебя главным на связь. Две «Ласточки» из четырех возьми с собой к генералу Горчакову. Вы должны будете дежурить в небе по очереди, чтобы ни в коем случае не пропустить сигнал к атаке. Как только бой завяжется, Петр Дмитриевич должен будет узнать об этом и сдержать Боске любой ценой.

— Любой ценой… — очень серьезно повторил за мной мичман Прокопьев, а над воздуховодом землянки мелькнула чья-то тень.

День пролетел незаметно, следующий — еще быстрее, а вот ночь перед боем тянулась и тянулась. Я было подумал даже бросить попытки уснуть и пойти сразу на позиции, но нельзя. Да, сейчас будет легче, но завтра… Что, если из-за усталости, из-за тяжелой головы я не замечу что-то важное и допущу ошибку, которая будет стоить жизней? Не хочу!

Мысли крутились вихрем: что было, что будет. Иногда думать — это самое настоящее наказание.

— Ефим, — наконец, я не выдержал и позвал денщика. Может, короткий разговор о чем-то далеком поможет отвлечься?

— Спали бы вы, ваше благородие, — отозвался тот. — В смысле, что вы говорите, Григорий Дмитриевич?

— А что ты думаешь о царе, Ефим? — спросил я.

Я ведь уже слышал о Николае от Дубельта, рассказывал мне о нем и Михаил. И вот мне стало интересно, а что думают об императоре России обычные люди. Особенно такие наглые и не следящие за языком, как мой денщик.

— Думаю, что царь — это наш защитник, от бога, а что тут еще думать? — осторожно ответил Ефим. Кажется, на такие темы даже ему разговорить непривычно, ну да я помогу.

— Тогда расскажи мне не что думаешь, а что слышал о нем. Может, какие-то истории?

— Истории? — Ефим задумался. — Ну, я слышал, что у них с царицей любовь истинная. Что царь о народе беспокоится. Делает крепостных крестьян свободными…

— Государственными?

— Ну да, свободными. Ходи где хочешь, занимайся чем хочешь. У меня отец собирается стать почетным горожанином в Смоленске, тогда можно будет меньше податей за зерно платить. А на мой взгляд, главнее, что нас пороть будет нельзя.

— А часто порют вас?

— Не частно, но неприятно. Что обидно, был у нас в городе Сенька Семякин, так он заявил, будто литератор — даже стишков целую книжку написал на десяти страницах. И все! По указу царя литераторов пороть нельзя, у них тонкая душевная организация.

— Что, вообще нельзя наказывать? — усомнился я.

— Почему? Наказывать можно. В тюрьму отправить или в Сибирь. А вот пороть нельзя.

— А что еще слышал?

— Что собака у царя любимая, хоть и странная, не охотничья. Он с ней один по городу с утра бегает, — Ефим начал входить в раж. — И, вообще, царь любит ходить по Петербургу. И если увидит непотребства какие, сразу пресекает. Если солдат какой одет не по форме, все выскажет. Или один раз приметил он парочку пьяных нижних чинов, так хотел их приструнить. Они побежали, а царь погнался. Он сильный, быстрый — догнал их, скрутил и сдал патрулю.

Я слушал Ефима и невольно сравнивал его рассказы с тем, что писали о Николае в будущем. Совсем не похоже, но в то же время все эти истории мне что-то напоминали.

— Еще он мундиры любит, — продолжал Ефим. — Иностранные цари во всяких кружевах и золоте порхают, а наш — всегда в мундире. Причем не парадный он у него, а самый обычный. И работает он каждый день, с утра и до ночи.

У меня в голове щелкнуло. Странно, конечно, но истории Ефима почему-то напомнили мне по своему стилю заметки о Ленине, как тот был на одной ноге с народом. Интересно, эти двое просто оказались похожи друг на друга или это уже пропаганда воспользовалась удачным образом, живущим в народе? Кстати, и мундир вкупе с жуткой работоспособностью — тоже ведь будет. Только в рассказах уже не про Ленина, а Сталина.

После этого разгоряченный мозг выстроил параллель двух веков. Сначала европейская война. Вторжение Наполеона и Первая Мировая. После нее приходит к власти правитель-консерватор и защитник, который помогает стране собраться и сделать технологический рывок. Пара Николай I — Сталин. Потом ожидаемо общество ждет хоть каких-то поблажек, и новый правитель их дает. Пара Александр II — Хрущев. Не повезло, конечно, сыну Николая с такой параллелью, но что поделаешь. Оба отпустили поводки, которые были надеты на элиты их предшественниками. После будет пара крепких середняков, которые старались не дергать общество и просто бежали по накатанным рельсам. Александр III и Брежнев. Ну, а потом Николай II и Горбачев…

Мысли резко оборвались и прыгнули в то будущее, из которого я пришел. А что будет там? Если и в 21 веке повторится та же самая параллель правителей? Я уткнулся в подушку, прогоняя наваждение. Ну, не чушь ли приходит в голову в час ночи? Нашел кого сравнивать!

— О, еще один случай вспомнил, — продолжал болтать Ефим. — Однажды в одном питейном заведении приезжий барин настолько напился, что устроил драку, а потом харкнул в портрет царя и, более того, сказал, что плевать на него хотел. Естественно, дебошира арестовали и, так как дело касалось оскорбления короны, доложили Николаю Павловичу. А тот только рассмеялся и написал на деле две резолюции. Первая — отпустить, потому что я тоже на него плевать хотел. Вторая — портреты мои более в питейных заведениях не вешать.

Новая история звучала подозрительно гладко для обычной речи Ефима, и стало понятно, что он просто повторяет за кем-то, кто когда-то ее в таком вот виде рассказывал. Точно не народное творчество, но народу нравится… Это была последняя осознанная мысль, а потом я все-таки уснул.

До Инкерманского сражения оставалось всего несколько часов.