Русско-турецкая война 1686–1700 годов

Глава 11 РОССИЙСКАЯ ДИПЛОМАТИЯ НА ЗАВЕРШАЮЩЕМ ЭТАПЕ ВОЙНЫ. КОНСТАНТИНОПОЛЬСКИЙ МИР

Захват Азова в 1696 г. вызвал у Петра I надежду на успешное продолжение натиска на Османскую империю и Крымское ханство с целью получения выхода в Черное море. В перспективе рассматривалась и давняя мечта московских правителей — подчинение «Крымского юрта». По возвращении в Москву монарх отдал распоряжение о подготовке посольской миссии в Западную Европу, призванной укрепить и расширить антитурецкий союз. Во время поездки планировалось посетить не только страны Священной лиги, заключение соглашения с которыми находилось на «финишной прямой» (переговоры К. Н. Нефимонова), но и нанести визит в другие государства Европы, имевшие возможность вступить в борьбу с «бусурманами». Согласно комплексу «верющих» и полномочных грамот, которые везла с собой миссия, предполагались визиты к следующим правителям: цесарю, римскому папе, английскому, датскому и французскому королям, венецианскому князю (дожу), голландским штатам и бранденбургскому курфюрсту[2290]. К существующей коалиции планировалось привлечь четыре новые страны: Англию, Данию, Голландию и Бранденбург. В отношении Франции рассматривалась лишь возможность нанесения визита вежливости, так как в Посольском приказе прекрасно осознавали ее союзнические отношения с Оттоманской Портой.

Как уже говорилось выше, возможно, сама идея Великого посольства зародилась в связи с необходимостью подписания союза с цесарем. Главным пунктом запланированного маршрута миссии была столица Священной Римской империи — Вена. Все документы посольства составлялись в декабре 1696 — январе 1697 г., когда переговоры о союзе еще шли. Известие о подписании 29 января Венского пакта было получено в Москве 28 февраля[2291], когда уже поздно было отменять отправку Великого посольства. Миссия покинула Россию, намереваясь через Прибалтику, Курляндию и Бранденбург проехать в Австрию, обогнув с севера неспокойную Польшу. Осознание того, что посещение цесаря можно отложить, пришло в период пребывания во владениях бранденбургского курфюрста, то есть спустя 2–3 месяца.

Надежды российского монарха на безусловное продолжение войны с Османской империей после подписания нового наступательного договора со странами Священной лиги осуществились лишь частично. Измученные многолетним противостоянием, стороны фактически ожидали повода для начала мирных переговоров. Рубиконом стала битва при Зенте 11 сентября 1697 г., в которой австрийский полководец Евгений Савойский нанес сокрушительное поражение войску султана. После такого разгрома мирные инициативы Порты оставались лишь вопросом времени.

В настоящий момент сложно утверждать, насколько близка к реальности идея, заключающаяся в том, что, когда «Великое посольство 9 марта выехало из Москвы, российские дипломаты ожидали встретить понимание и содействие союзников своей миссии»[2292]. Вызывает большие сомнения «наивность» руководителей посольства и самого монарха, будто бы веривших в «христианскую солидарность» западноевропейских государств, в прочность договоров и альтруизм правителей. Лидеры каждой из стран заботились в первую очередь об интересах собственного государства. Все участники антитурецкой коалиции в разные периоды пытались получить для себя наибольшие преференции, в том числе и с помощью сепаратных переговоров, о чем писали многие исследователи. К примеру, в 1688 г. Леопольд I, сомневаясь в поляках, предложил через собственного посла в Варшаве русскому посланнику П. Б. Возницыну тайное соглашение против Речи Посполитой[2293]. Россия, в свою очередь, подозревала союзников либо в намерении начать сепаратные переговоры без ее ведома, либо в стремлении пожертвовать российскими интересами при заключении мира, даже в случае приглашения Москвы к обсуждению его условий. В 1690 г. И. М. Волков, сменивший в Варшаве П. Б. Возницына, писал, имея в виду прошедшие мирные консультации с турками в Вене (Россия была уведомлена о них, выслала свои мирные предложения, но результата эти встречи не принесли), что якобы послы «цесаря и польские сенаторы при переговорах с представителями султана даже не вспоминали» о российских интересах и «впредь говорити не станут»[2294]. Летом 1692 г. Речь Посполитая начала переговоры с Крымом, предлагавшим посредничество в подписании мира с Турцией на условиях возвращения Каменец-Подольского и заключения польско-крымского военного союза[2295]. Не стала исключением и Россия. В 1692 г. московская дипломатия предприняла попытку заключить сепаратный мир, направив в Крым гонца Василия Айтемирева[2296].

Соответственно, призывая все страны объединиться против «турецкого полумесяца», Посольский приказ прибегал лишь к стандартной риторике, которую использовали при необходимости и европейские правители (римский папа, австрийский император, венецианские дожи, польский король). Реальным же аргументом на переговорах выступало предложение новых территорий, торговых привилегий, субсидий и т. п.

В ходе поездки по Европе Петр I предпринял ряд шагов, свидетельствовавших о серьезности намерений продолжать войну с Османской империей[2297]. Во-первых, он поддержал победившего на королевских выборах в Речи Посполитой сторонника продолжения войны с «бусурманами» и лидера антифранцузской партии саксонского курфюрста Фридриха Августа I[2298]. Во-вторых, на переговорах в Нидерландах в обмен на предложение разрешить голландским купцам транзитную торговлю с Персией он попросил предоставить помощь деньгами, вооружением и снаряжением для обеспечения нескольких десятков кораблей. В-третьих, им было нанято значительное количество славян, греков и итальянцев, умевших плавать по южным морям. На предназначение завербованных «капитанов, комендоров, порутчиков, шиперов, штюрманов… и матрозов» прямо указывал статейный список посольства: «Великие и полномочные послы в Амстрадаме… в его великого государя службу… приговорили и наняли на черноморской (курсив наш. — Авт.) воинской флот… с тысячу человек»[2299]. Кроме того, в октябре 1697 г. в «шклявонскую землю» для розыска офицеров и матросов, говорящих на славянских языках, был направлен капитан Григорий Островский[2300]. Одновременно активно проводилась пропаганда борьбы «против общих неприятелей креста Святого».

На рубеже 1697–1698 гг. единство Священной лиги серьёзно пошатнулось. Согласно опубликованным письмам А. Маврокордато[2301] и реконструкции Гузевичей[2302], предварительные консультации о заключении мира начались еще в декабре 1697 г. между великим драгоманом («переводчиком») с османской стороны и английским послом в Порте лордом У. Пэджетом, представлявшим интересы противников Турции. Почти сразу же к ним подключились и австрийцы. Император Леопольд I, стараясь соблюсти букву Венского соглашения от 29 января (8 февраля) 1697 г., через некоторое время информировал своих союзников, включая московского царя, о начале переговоров и намерении созвать общий мирный конгресс. Однако какие-либо подробности контактов и условия выдвинутых друг другу требований тщательно скрывались.

Информация о контактах представителей цесаря и султана вызвала недовольство Петра I, ведь от трехлетнего наступательного договора прошла только треть срока[2303]. Аналогичная реакция последовала при известии о «медиаторстве» морских держав, на территории которых как раз и находилось Великое посольство. Попытка реанимировать распадавшуюся коалицию требовала присутствия российских дипломатов в Вене.

Причина изменения политики правительства Леопольда I, еще два года назад активно вовлекавшего Россию в борьбу с турками, заключалась в новом политическом раскладе сил на континенте. Предстоявшая борьба за испанскую корону (так называемая Война за испанское наследство) давала шанс Габсбургам остановить Францию, претендовавшую на гегемонию в Европе. Одновременно недовольство амбициями Людовика XIV высказывали Англия и Соединенные провинции. Для осуществления своих планов Вене незамедлительно требовалось прекращение войны с Блистательной Портой, которая после разгрома при Зенте в сентябре 1697 г. должна была окончательно смириться с потерей Венгрии и Трансильвании. А если османы продолжали бы воевать с Москвой, то опасность с их стороны можно было бы полностью исключить. В свете сказанного становятся понятными и политика габсбургской дипломатии, стремившейся к скорейшему миру со Стамбулом, и действия Лондона и Гааги, выступивших посредниками в переговорах.

В столице Священной Римской империи русский царь пытался собрать вместе все части дипломатического «пазла». Ему удалось добиться согласия на неофициальную беседу с австрийским императором. Однако короткая встреча во дворце «Фаворита» не привела к каким-либо конструктивным решениям, так как серьезного обсуждения вопросов войны и мира так и не состоялось[2304].

Начало официальных переговоров постоянно откладывалось. Этот факт принимающая сторона объясняла нюансами церемониального протокола. Одновременно австрийцы продолжали «предварительные консультации» с турецкой дипломатией об условиях предстоящего конгресса. Раздраженный пустым ожиданием, 21 июня (1 июля) Петр I направил главе цесарского правительства канцлеру Ф. У. Кинскому жесткий запрос: 1. Собирается ли австрийский император воевать дальше или планирует заключить мир? 2. Какие условия возможного мира с турками он предлагает? 3. Какие условия выдвигает сам турецкий султан, ищущий мира при посредничестве английского монарха?[2305] На совещании австрийских политиков и венецианского посла, организованном графом Ф. У. Кинским, было решено сначала дать ответ на турецкие предложения, пометив его задним числом, а уже затем довести эту информацию до русского царя. Фактически разработка предварительных условий конгресса полностью оказывалась в руках Вены.

Ответ на поставленные вопросы, последовавший через три дня, представлял собой образец дипломатической эквилибристики. Во-первых, оказалось, что цесарь «по се число миру не искал» (участие в мирных «консультациях», видимо, не учитывалось) и не имел «к тому исканию… никакие причины». Во-вторых, в основу «предложенного миру» предполагалось поставить старое «обыкновение» — «како владеете» (uti possidetis), то есть обладание всеми захваченными на момент соглашения территориями. Такой принцип использовался как предками цесаря, так и султанами. Австрийцы не сомневались, что остальные союзники примут данное условие без возражений. В-третьих, цесарскому правительству при посредничестве английского короля, которое было согласовано еще до подписания Венского соглашения 29 февраля 1697 г., удалось получить предложения османской стороны, которые они еще в апреле 1698 г. разослали союзникам. Если же московский царь никакой информации не получал, то Вена готова предоставить всю дипломатическую переписку в настоящее время[2306].

Неизбежность скорого выхода европейских союзников из войны с Османской империей стала очевидной для Петра I. Оставалось два пути: продолжать войну в одиночку или добиваться своих целей на совместных мирных переговорах с Портой. Так и не сделав окончательный выбор, царь решил оставить российского представителя для участия в предстоящем конгрессе.

В сложившихся условиях Петр I наладил взаимодействие с королем Речи Посполитой — последним союзником по борьбе с Турцией и Крымом. На личные переговоры прибыл генерал-майор Георг-Карл фон Карлович, собственный представитель Августа II. В беседах с агентом короля удалось выработать единый подход к ситуации и договориться о координации действий на будущей конференции. Кроме того, в результате встреч с цесарскими сановниками от австрийцев удалось добиться обещания поддержать требование Москвы о получении Керченской крепости.

России, впервые в ее истории, предстояло участвовать в совместном с партнерами по коалиции международном форуме. В связи с этим перед московским правителем стояла сложная задача — обеспечить соблюдение интересов страны при заключении мира. Она была возложена на одного из руководителей Великого посольства — думного дьяка Прокофия Богдановича Возницына. Для повышения статуса ему присвоили ранее не существовавший чин — «думный советник». Выбор нельзя не признать удачным. Возницын был опытным дипломатом. В качестве гонца еще в 1668 г. он посетил Вену и Венецию[2307], в 1671–1676 гг. несколько раз ездил в Польшу, а в 1688–1689 гг. находился там же в качестве постоянного представителя[2308]. Кроме того, в 1681–1682 гг. дьяк после смерти посла И. И. Чирикова возглавил посольство в Константинополь, получившее подтвердительную грамоту султана на подписанный в Крыму мирный договор[2309]. В 1684 г. П. Б. Возницын участвовал в Москве во встречах с австрийскими послами С. Блюмбергом и И. Жировским, в 1686 г. был задействован в подготовке подписания Вечного мира[2310]. Таким образом, русский посол не просто хорошо разбирался в дипломатической ситуации вокруг войны с Оттоманской Портой, но и лично знал многих организаторов и участников переговоров.

Карловицкий (Карловацкий) конгресс 1698–1699 гг. является одним из важнейших событий в истории отечественной дипломатии. Россия впервые участвовала в качестве полноправной стороны в международном конгрессе, итоги которого вошли составным элементом в так называемую Вестфальскую систему. Переговоры проходили в 1698–1699 гг. в местечке Карловицы (совр. Сремски-Карловци) между странами Священной лиги (Священная Римская империя, Венеция, Речь Посполитая, Россия) и Османской империей. Интересы нашей страны, как указано выше, представлял думный советник П. Б. Возницын, командированный на конгресс из состава Великого посольства 1697–1698 гг. после отъезда основной части миссии из Вены в Москву. В результате продолжительных и сложных переговоров все страны лиги, кроме России, заключили с турками мирные соглашения на длительный срок. Возницыну удалось добиться лишь двухгодичного перемирия, во время которого Петр I окончательно определился с новым направлением отечественной внешней политики.

Подготовка Карловицкого конгресса

Накануне отъезда из Вены Петр I лично проинструктировал П. Б. Возницына. К сожалению, эти инструкции не были зафиксированы в письменном виде. Их можно восстановить по грамотам и последующей переписке. От дипломата требовалось вести переговоры «купно с… цесарского величества и иных союзных наших с послы, с теми турскими послы на съезде», а при благоприятном ходе переговоров он получил полномочия заключить мир[2311]. По словам Возницына, вступать в переговоры с турками можно было лишь после выработки совместных условий союзников: «…о тех турских мирных делех иметь согласие и сношение»[2312].

Кроме того, думный советник получил тайное указание по возможности саботировать конгресс, дополнявшееся затем «указами»-письмами. И хотя послания Петра I за первые месяцы миссии к великому послу до настоящего момента не обнаружены, в дипломатической почте можно найти следы как минимум двух из них: от 31 августа (10 сентября) и от 30 сентября (10 октября). Об их содержании Возницын прямо не пишет, однако постоянно упоминает: «…и из него о настоящем деле о всем выразумел, о чем всячески радети, сколко Бог поможет, будет», «он, по его, великого государя, указу и намерению, сколко может, толко и радеть будет»[2313]. Указание на подлинную задачу дипломата удалось извлечь из его письма к Ф. А. Головину, входившего в состав почты, отправленной «с поля из намету» 22 октября (1 ноября): «…изволишь увидишь все поведение: трудно кому мешать или до миру не допускать, не дадут и духу понюхать, не токмо, что говорить или послать, ни явно, ни тайно — караул их»[2314].

В состав русской миссии вошли многие служащие Великого посольства — несколько дворян, 5 подьячих, 2 переводчика. Вспомогательный персонал включал сторожа, конюшего, собольщика, пажей, трубачей, гайдуков, священника. Общий состав делегации насчитывал 60–70 человек[2315]. Специально из Венеции Возницыным был вызван выпускник Падуанского университета доктор П. В. Постников, который знал несколько языков и, видимо, был лично знаком с турецким послом греком А. Маврокордато. В ходе переговоров он выступал и как переводчик, и как доверенное лицо для тайных поручений, и как личный помощник русского посла.

Миссия получила внушительное финансовое обеспечение. Возницын получил 10 тыс. золотых, оставшихся от большого Великого посольства, которые были дополнены еженедельным обеспечением от австрийской стороны в размере 1000 гульденов (=500 ефимков=250 рублей)[2316]. Кроме того, 17 (27) июля 1698 г. в Вену прибыл дворянин В. Борзой со специальной казной[2317], часть которой, после вручения посольских даров на аудиенции у цесаря, перешла в распоряжение Возницына.

В начавшихся в конце июня 1698 г. встречах с австрийскими должностными лицами в Вене Возницын отстаивал общие интересы участников Священной лиги. Думный советник в июле — сентябре провел около полутора десятка встреч: 30 июля (9 августа) состоялась официальная конференция с австрийскими сановниками — канцлером Чешского королевства Ф. У. Кинским, вице-канцлером империи графом Д. А. Кауницем, президентом гофкригсрата (придворного военного совета) графом Э. Р. Штарембергом и австрийским канцлером Ю. Ф. Буцеллини; 2 (12) августа — встреча с «цесарским наивысшим дворецким» (обергофмейстером) князем Ф. Й. Дитрихштейном; 3 (13) и 12 (22) августа — с приставом при «московитах» графом Кениксакером; 9 (19), 21 (31) августа и 8 (18) сентября — с Ф. У. Кинским; 10 (20) августа — с Д. А. Кауницем; 20 (30) августа — официальный прием у цесаря как представителя московского государя на предстоящей «турской комиссии» во дворце «Фаворита» в присутствии высших должностных лиц империи; 22 августа (1 сентября) — встреча с «цесарским маршалком» Мансфелтом; 29 августа (8 сентября) и 30 августа (9 сентября) — с графом Э. Р. Штарембергом; 5 (15) и 19 (29) сентября — с графом В. Эттингеном. Кроме того, через переводчиков, секретарей и доверенных лиц шел обмен письмами и устными сообщениями.

Камнем преткновения на встречах стало различное понимание принципа «совместного» мирного конгресса. Австрийцы полагали, что каждый союзник должен был вести индивидуальные переговоры с османскими послами без каких-либо общих условий и «запросов». В качестве примера приводились Нимвегенские соглашения 1678–1679 гг. П. Б. Возницын же полагал, что после общей войны должен быть оформлен и общий мир. Выдвижение согласованных пунктов позволило бы добиться от турок лучших условий и компенсаций за потери в войне. В качестве принципиального аргумента посол ссылался на волю своего государя: «Царское Величество желает, и ему великому и полномочному послу приказал о тех турских мирных делех иметь согласие и сношение…»[2318]. В связи с этим российский дипломат постоянно обращался к имперским официальным лицам (Ф. У. Кинскому, Д. А. Кауницу и пр.) с просьбами (а иногда и требованиями) раскрыть сведения о ведущихся между цесарцами, посредниками и турками переговорах, о содержании «пунктов», выдвигаемых противной стороне, об условиях предполагаемого мира[2319].

Параллельно Возницын провел беседы с польским «аблегатом» в Вене титулярным епископом Киевским Яном Гомолинским (Гамалинским) — 29 июля (8 августа), 31 июля (10 августа), 11 (21) августа и 22 августа (1 сентября); с резидентом английского короля Р. Штарлатом — 31 июля (10 августа); с венецианским послом при австрийском дворе К. Рудзини, назначенным представителем на союзный конгресс, — 15 (25) августа, 23 августа (2 сентября) и 11 (21) сентября; с секретарем английского посла — 22 августа (1 сентября); с голландским послом в Вене Я. Гаппом — 12 (22) сентября.

Постепенно стали вырисовываться общие контуры предстоящего конгресса. 7 (17) августа 1698 г. в послании графа Ф. У. Кинского впервые упоминается вероятная дата начала посольского съезда — 5 (15) сентября. Позже она была перенесена. 23 августа (2 сентября) через переводчика П. Вульфа русский посол узнал от Ф. У. Кинского имена австрийских представителей на съезде — граф В. Эттинген и граф Л. Шлык. 31 а вгуста (10 сентября) через подьячего М. Родостамова ксендз Гомолинский сообщил имя польского делегата — познанского воеводы пана Станислава Малаховского. Во время встречи с графом В. Эттингеном 5 (15) сентября 1698 г. Возницыну показали предварительный чертеж лагеря посольского конгресса и уведомили, что «ему… послу сидеть не ниже полскаго».

20 (30) сентября 1698 г. П. Б. Возницын выехал из Вены[2320]. По дороге ему удалось провести встречу с дипломатом, представлявшим Речь Посполитую. 24–25 сентября (4–5 октября) в Буде он обменялся визитами с паном С. Малаховским, получив от него письмо Петра I из Томашева от 4 (14) августа 1698 г. Итогом контакта стал вывод Прокофия Богдановича о невозможности в дальнейшем «согласия» с приехавшим поляком, поскольку тот при условии уступки турками города Каменца был склонен подписать мир, не дожидаясь союзников[2321].

В Буде Возницын вновь безуспешно поднял вопрос о выдвижении согласованных требований к Османской империи. В письме к государю думный советник приходит к пессимистическому выводу: «…и Цесарцы с Турки, чрез посредников своих, без совету союзных, всякое сношение чинят, и ту комисию не просто проволакивают: мнится, уже все свои дела, поставя на мере, ко окончанию и к подписанию приведут[2322], тогда и нас приведут, и тогда в кратком времени со всех стран понуждаемы будем. Бог ведает, что против той неправды делать!»[2323]. Из дальнейших действий думного советника становятся понятны его намерения: затягивание всеми силами проведения конгресса и установление сепаратных контактов с османами.

Планы сторон, делегаты, выбор места конгресса

Первоначально открытие конгресса было запланировано на 5 (15) сентября 1698 г. в городке Петер-Варадейн. Однако из-за различных обстоятельств он начался месяцем позже. Лишь к 5–6 (15–16) октября посольства всех четырех союзников прибыли в Петер-Варадейн, причем австрийцы и венецианцы расположились в полутора милях от городка, в местечке Футак. 7 (17) октября торжественно было объявлено о перемирии между союзниками и Турцией на время проведения конгресса, которое распространялось на прилежащую территорию. Однако из-за сложностей с обеспечением нормальных условий для процесса переговоров место проведения самих конференций было перенесено на поле вблизи Карловиц.

Принцип uti possidetis («чем владеете»), который лег в основу переговорного процесса, устраивал не всех участников Священной лиги. Австрию и Венецию, захвативших значительные территории турецких владений, он удовлетворял полностью. Вена сумела подчинить себе большую часть земель венгров с Будой, Хорватию и Славонию. Претендовали цесарцы и на ряд зависимых от Стамбула княжеств — Трансильванию и Валахию. Возглавляли австрийскую делегацию граф Вольфганг Эттинген (Этинг) и генерал граф Леопольд фон Шлык (Шлик).

Республика Святого Марка, несмотря на ряд неудач вблизи греческого побережья, удерживала Далмацию, Ионические острова и Морею. Представителем торговой республики являлся ее посол в Вене Карло Рудзини (Руццини, Carlo Ruzzini[2324]), позже добившийся поста дожа.

Варшава, несмотря на все усилия покойного короля Яна Собеского, так и не смогла вернуть себе Каменец — ключевой город в Подолии. Осталось несбывшейся мечтой и распространение влияния на молдавские территории. Без получения данных земель Речь Посполитая и ее новый король Август II не планировали завершать противостояние. Интересы Польши представлял познанский воевода Станислав Малаховский.

Посредников — англичан и голландцев — устраивал долгосрочный мир Османской империи с Габсбургской монархией, которая рассматривалась как будущий союзник в противостоянии с Францией в Войне за испанское наследство. Завершение войны Турции с остальными членами Священной лиги требовалось лишь в рамках союзнических обязательств венского двора. Одновременно в планах Лондона и Гааги оставалось сохранение максимально доброжелательных отношений со Стамбулом, с которым их связывали торговые контакты. Главный инициатор всех переговоров, лорд Уильям Пэджет, представлял британскую корону, со стороны же Соединенных провинций посредником выступал Иаков Кольер.

В наиболее трудной ситуации оказалась турецкая делегация. Оттоманская Порта, потерпевшая военное поражение в противостоянии со странами Лиги и потерявшая значительные территории, стремилась максимально облегчить условия мирного соглашения, играя на противоречиях своих оппонентов. Османские послы должны были добиться возврата хотя бы части земель. Во главе миссии, представлявшей султана, стояли реис-эфенди Рами Мехмед и великий драгоман (переводчик) грек Александр Маврокордато, закончивший в 1660-е гг. Падуанский и Болонский университеты.

Российскую сторону прекращение войны в сложившейся ситуации устраивало в наименьшей степени. Во время Великого посольства десятки тысяч рублей были использованы на покупку снаряжения, наем специалистов и организацию сбора информации. Петра I манили просторы Черного моря. В 1697 г. на верфях в Воронеже началось строительство десятков кораблей, которые к лету 1699 г. планировалось спустить на воду. В окрестностях Азова сооружались дополнительные укрепления, а в сентябре 1698 г. началось возведение крепости для защиты Таганрогской гавани. Морские суда для сплава по Днепру и похода на Очаков сооружались под Брянском. Поэтому слова П. Б. Возницына об огромных финансовых вложениях в войну («многие милионы выданы»[2325]) можно с полным правом считать веским аргументом на переговорах.

Проведение конгресса сильно осложнялось поведением польского посла С. Малаховского, который своими действиями в первые дни несколько раз ставил переговоры на грань срыва. Возникшая на встрече 10 (20) октября 1698 г. дискуссия между ним и доктором П. В. Постниковым, касавшаяся «достоинства польского короля и московского государя»[2326], привела к длительному конфликту из-за местоположения станов посольских делегаций: сначала с московским великим послом, затем с венецианским представителем. Судя по всему, познанский воевода отличался значительной импульсивностью, что было подмечено Возницыным во время встречи в Буде.

13 (23) октября при переезде в Карловицы на поле, где первоначально предполагалось размещение союзников, возник новый конфликт. По словам К. Рудзини, первым прибыл на место русский посол и занял почетное место справа от цесарского стана, которого так долго добивался. Сам же «венет» полагал, что занимать места под лагеря следовало одновременно всем. Малаховский, прибывший на место позже и увидевший умаление его чести, которого он ранее и опасался, попытался силой сдвинуть «московитов», но его постигла неудача. В знак протеста он вернулся на барки (будары), на которых приехал из Петер-Варадейна, и заявил, что отказывается принимать участие в конгрессе, «не получив волю своего короля по поводу скандальной и оскорбительной чрезвычайной ситуации»[2327]. Несмотря на все попытки австрийцев уладить ссору, наличие которой Возницын упорно отрицал («а у людей де его ни с кем никакой ссоры не было»[2328]), выход был найден лишь в перемещении на новое место выше по течению, где удалось найти более обширное пространство для лагерей. На освобожденное же поле перебрались посредники, установившие здесь здание (дворец) для проведения конференций.

Предварительные переговоры

Согласно предварительным договоренностям, принятым при участии посредников, конгресс проводился в формате отдельных двусторонних переговоров послов Османской империи с каждым из союзников по Священной лиге — Священной Римской империей, Венецией, Речью Посполитой и Россией. Представители римского папы, первые годы активно финансировавшего военные действия Лиги, в Карловицы не приезжали. Очередность встреч определялась временем вступления держав в антиосманскую коалицию, и поэтому представитель московского царя оказался последним в очереди. Официальный распорядок конгресса устанавливался специальными статьями, подготовленными британским и нидерландским послами 25 октября (4 ноября) 1698 г. Он предусматривал непосредственное участие во всех переговорах посредников, через которых оппоненты передавали друг другу предложения и требования, получали ответы, обсуждали тексты соглашений. Прямые встречи исключались.

Почти при каждой встрече с союзниками Возницын старался дезавуировать правомочность посредников на переговорах, утверждая, что обычно «на комисиях всяк о себе сам говорит» без каких-либо промежуточных звеньев. Однако австрийцы продолжали настаивать на участии «медиаторов», ссылаясь на волю турецкой миссии. В итоге думный советник пришел к выводу, что «турки… во всем на посредников положились, и надежду на них имеют, и через них свое дело делают…». Ситуация же для его миссии, как пишет он далее в послании к Петру I от 22 октября (1 ноября), «зело трудно, потому что во всем неволя — перво чрез цесарцов, а потом чрез посредников, и за таким поведением как что выторгуешь, нечто сила Божия иным каким поведением поспешит…»[2329].

Поведение австрийцев и посредников, информировавших союзников лишь о самых общих вопросах (возможно, исключая Венецию), вынудило русского посла, как уже говорилось выше, искать контактов с турецкой делегацией за рамками официальной дипломатической церемонии. Личное знакомство П. В. Возницына со вторым османским послом А. Маврокордато («другой посол… знаем мне гораздо, как я был в Цареграде»[2330]) позволило организовать тайный контакт с греком. 10 (20) октября 1698 г. из Петер-Варадейна думный советник посылает доверенное лицо (чернеца Григория от сербского патриарха) с первым конфиденциальным посланием к великому драгоману в Белгород, где в то время находилось посольство турок. Через пять дней, уже из-под Карловиц, он повторно взывает к Маврокордато с просьбой «снестися между нами о некоторых делех государевых, чрез верных людей… прежде публичных съездов»[2331]. На этот раз ответ был получен. После нескольких пересылок по предложению самого турецкого представителя было решено использовать в качестве доверенного лица доктора и переводчика русского посольства П. В. Постникова: «Писаря твоего вижду много искусна, да приедет он сам, дружбу имеем…»[2332]

Встречи состоялись 20 (30), 21 (31) октября, 26 октября (5 ноября) и 4 (14) ноября. На первой П. Б. Возницын попытался сыграть ва-банк и сорвать конгресс, передавая через доктора («велел ему говорить») следующие предложения: туркам предлагалось заключить с Россией временное перемирие, а с остальными членами Священной лиги продолжить войну. По мнению думного советника, так как предстоящая «комисия» не имела шансов на успех и каждый думал только о своем благополучии, это развязывало ему руки: «…хочю поступить так, как бы то в лутчее состояние привесть, и хотя то иным будет с убытком». Угрызений совести дипломат не испытывал: «немцы и поляки нас ссорили, и нам во всем солгали, мы им за то хотим воздать…». Среди аргументов указывалось на ослабление союзников с выходом из войны самого активного на тот момент участника (России), на «скудность во всем» немцев, на предстоящую Войну за испанское наследство с Францией, которая втянет и Вену, и посредников, еще более ослабляя их[2333].

Возможно, в других условиях османская делегация и пошла бы на такой шаг, однако в тот момент продолжение войны со Священной лигой стоило бы турецким послам жизни. Так как сам Маврокордато являлся инициатором мирных переговоров, в первую очередь с австрийцами, то поворот на 180 градусов в самом начале дипломатического форума был невозможен. В ответных словах дипломат указывал: «…а что с другими не мириться, и того им никоторыми меры учинить нельзе, понеже Порта Атаманская слово свое держит; а то де они не только слово дали, и подписались на основание мира…»[2334]

На последующих встречах Постников, выступая по указанию посла за краткосрочное перемирие, продолжал убеждать Маврокордато в необходимости срочного, желательно еще до начала официальных конференций, заключения договора с московским государем, «чтоб немцы и иные не причитали того себе, что они нас с вами примирили». Однако османский дипломат старательно уходил от конкретных обещаний, нарушавших предварительные договоренности с посредниками и Веной. Его не устраивали и срок в полтора года, и нерешенность спорных вопросов, и опасность отступления от ранее принятых обязательств. На третьей встрече впервые прозвучал запрос о Керчи, без присоединения которой русское посольство не могло бы заключить долгосрочный мир, как и поляки без Каменца. Поэтому, как вновь настаивал П. В. Постников, в настоящий момент лучше «учинить толко преддверия» мира, а согласование дискуссионных вопросов отложить до нового посольства. Но турецкие послы (в последней беседе к двум выпускникам Падуанского университета присоединился реис-эфенди) настаивали на длительном перемирии с разрешением проблемных «окружностей» либо на том, чтобы принять «надежность к вечному миру» в форме уничтожения или разорения «некоторых мест и иное»[2335]. Тайные контакты показали П. Б. Возницыну недостижимость его главной цели — серьезной отсрочки прекращения войны Священной лиги и Оттоманской Порты.

20 (30) октября 1698 г. российский делегат отправил цесарцам с П. В. Постниковым свою полномочную грамоту для передачи посредникам, которые в свою очередь отослали ее турецкой делегации. На следующий день, передавая австрийским послам с переводчиком П. Вульфом благодарность за обед, Возницын объявил о желании изготовить «о делех мирных… статьи» и обменяться ими с союзниками[2336]. Однако попытка раскрыть карты перед предстоящим дипломатическим действом опять натолкнулась на противодействие. То есть требования российской стороны цесарцы согласились принять — просьбу прислали с уполномоченным 22 октября (1 ноября) — для передачи их посредникам, свои же условия обещали переслать позже. На следующий день от Возницына, путем прямого шантажа и угрозы отстранить его от переговоров, потребовали немедленно представить письменный текст мирных предложений, а «естли он… будет упрямиться и предложения своего не пришлет, тогда он… от миру останется, и в том бы… союзники были свободны от всякого слова». «Видя такую неволю», посол передал через подьячего «статьи… ко учинению мира»[2337]. Первые письменные предложения мира российской стороны сразу же были посланы в турецкий лагерь через посредников. 25 октября (4 ноября) секретарь австрийских послов Тиль привез статьи с общими условиями проведения переговорного процесса, подготовленные для «медиаторов». Однако на вопрос об обещанных «пунктах» союзников он ушел от ответа, сославшись на передачу их посредникам, а «списков с них у себя не оставил»[2338]. Лишь 28 октября (7 ноября) дипломаты Леопольда I сделали ответный шаг и прислали для ознакомления свои требования к туркам.

Официальные конференции и итоги конгресса

29 октября (8 ноября) определился окончательный порядок проведения конференций: заседания проводятся в двух помещениях («светлицах», или шатрах), расположенных в стане посредников. В первом находятся союзные послы с посредниками, во втором — турецкая делегация. Посредники курсируют между сооружениями, передавая условия, послания и слова переговорщиков друг другу. В первые два дня конференции переговоры проводят австрийцы, затем поляки, венецианцы, и завершают — русские. Секретарю цесарской делегации, сообщившему информацию, Возницын сразу же заявил протест, оспорив очередность заседаний. Руководствоваться, по его мнению, следовало честью государевой, «на которое ныне поведение весь свет смотрит». В очередной раз оспаривались и прерогативы англичан и голландцев, которых великий посол без указа государя своего «цело за посредников признати не может, только признавает за друзей и приятелей»[2339].

Официальные переговоры посольств стран Священной лиги и Порты начались 3 (13) ноября 1698 г. со встречи цесарской и османской делегаций в доме конференций. Через шесть дней очередь дошла и до российской делегации.

Первая открытая конференция русского и турецкого посольств состоялась 9 (19) ноября 1698 г. Постоянные демарши думного советника сыграли свою роль, поэтому порядок заседания значительно отличался от установленного посредниками распорядка: все участники находились в одном помещении и вели прямые переговоры с помощью переводчиков, минуя участие «медиаторов».

После нескольких часов, наполненных как витиеватыми славословиями и историческими реминисценциями, так и вполне конкретными предложениями, стала понятна первоначальная картина установок каждой из сторон. В дальнейшем в ходе дипломатического «торга» позиции не раз будут меняться, зачастую на прямо противоположные. Всего же двумя сторонами было проведено 6 официальных (9 (19), 12 (22) ноября, 22 ноября (2 декабря), 30 ноября (10 декабря), 10 (20) декабря 1698 г. и 14 (24) января 1699 г.) и несколько неофициальных встреч. Кроме того, состоялись отдельные консультации П. Б. Возницына с посредниками без участия турецкой миссии.

Первоначальные официальные требования российского посла по основным позициям совпадали с условиями остальных делегаций: установление мира, сохранение завоеванных территорий, некоторое «приращение» земель для покрытия убытков, обмен пленниками, запрет нападений друг на друга, свободная торговля купцов, свобода в вероисповедании для православных христиан (католические страны выдвигали аналогичный запрос для своей конфессии). Однако при обсуждении деталей основная дискуссия сузилась до вопроса о приднепровских городках, которые стали главным камнем преткновения. Когда же стало ясно, что ни одна из сторон не может уступить, в качестве компромисса решили заключить двухгодичное перемирие с переносом решения всех проблемных вопросов в ведение будущего посольства.

Одновременно турки проводили переговоры с остальными союзниками. По подсчетам Д. и И. Гузевичей, состоялось 39–40 официальных конференций, в том числе 25–26 встреч с австрийцами, 7 — с венецианцами и 7 — с поляками[2340]. Несмотря на желание посредников и австрийцев превратить конгресс в четыре изолированных съезда (австро-турецкий, венециано-турецкий, польско-турецкий и русско-турецкий), периодически между участниками происходили пересылки. В основном они инициировались российской стороной, с самого начала оспаривавшей распорядок переговоров и прерогативы посредников. В трудных случаях Возницын обращался как к австрийцам и венецианцам, так и к самим посредникам.

10 (20) ноября 1698 г. после первой конференции с турками думный советник нанес визиты союзникам с просьбой поддержать его требования и обещанием оказывать ответное «вспоможение» (полякам просьба направлялась в письменном виде). Вместо реальной помощи он услышал лишь устные обещания, сопровождавшиеся настойчивыми рекомендациями отказаться от приднепровских городков и ускорить переговоры. Вновь прозвучали угрозы оставить Россию одну в состоянии войны: «…и нечто де царское величество хочет один в войне остатся, потому что у них дела уже к окончанию приходят… и в том бы на них не пенял, что их не послушает»[2341]. Через три дня после второй конференции на призыв русского посла надавить на турок, пригрозив им сворачиванием переговоров, австрийцы по-прежнему «сердитуясь говорили, чтоб он им таких слов не говорил: естли де не хочет мирится, кто его на силу заставливает, а в их миру для чего он указывает?» В ответ думный советник напомнил о необходимости выполнения ими «союзного обязательства»[2342].

14 (24) ноября Возницын жаловался посредникам на «неправду» турок, на ложность толкования ими «листа Кинского», на вымогательство, «что отнюдь поступить не мочно». В ответ на расспросы об Азове и приднепровских городках им была предпринята попытка убедить англичанина и голландца в важности для европейских соседей Оттоманской Порты сохранения за Россией этих территорий. По его словам, данные крепости вызывали затруднения в движении крымских и других татарских орд при нападениях на приграничные земли как Польши, так и самой державы Габсбургов. «Остатним» (то есть последним) словом он заявил о невозможности отдать городки, даже если все союзники его бросят[2343].

С польским делегатом контакты были менее активными и проходили путем обмена посланиями и сопровождались обещанием поддержки. 13 (23) ноября С. Малаховский прислал предложения польской стороны. Оба посла обещали друг другу «в делех обоих великих государей общее радение и согласие» при контактах с турками[2344].

20 (30) ноября состоялась встреча со всеми союзными послами, на которой Возницын вновь указал на недопустимость возвращения приднепровских городков, требуемых турками «не праведно и злобно». Послы ссылались на действия османских дипломатов и в отношении их самих, утверждая, что «турки ко всем к ним такими ж меры поступают и в своих запросах крепко стоят». Например, австрийцы, по их словам, отдали больше шести местечек и городов, включая земли вокруг Темишвара; поляки за Каменец вернули все завоевания в Валахии (несколько городков); венецианцы поступились многими землями, в добавление к которым представители султана требовали крепости Превеза и Румелин.

22 ноября (2 декабря) Возницын приехал к австрийцам и венецианцам с сообщением о третьей русско-турецкой конференции. В ответ он услышал призывы, заключавшиеся в скорейшем «склонении» к миру, и рассказ о том, что союзники постоянно поддерживают его требования на съездах с турками, угрожая им «не мириться» без России. Однако если он, великий посол, не покажет крепкую склонность к миру, «то они и одни мир учинят, потому что им весть далей войны не возможно». Также союзники упомянули, что попытались однажды потребовать передачу Керчи, в результате реис-эфенди «как услышал, аж взбесился и из рук тот бумажный лист бросил, и пошел было вон…»[2345]. Здесь мы видим хитрый дипломатический ход со стороны австрийцев. Некоторые исследователи полагают, что этими действиями венские дипломаты оказали помощь российскому послу, причем сделано это было по прямому указанию Леопольда I[2346]. Однако услуга явно оказалась «медвежьей». В обстановке, когда и требование турок возврата Азова, и притязание русских на Керчь были взаимно сняты, а основным камнем преткновения являлись приднепровские городки, такой шаг лишь ухудшил ситуацию. Османская делегация, если и склонялась к уступке «московитам», вновь выступила с ужесточением условий договора.

25–26 ноября (5–6 декабря) думный советник направил для обсуждения в станы всех союзников новые «образцовые» статьи о перемирии. После некоторой корректировки проект договора 28 ноября (8 декабря) был переслан посредникам, которые через два дня пригласили Возницына на очередную встречу. 30 ноября (10 декабря) состоялась полуофициальная конференция московского посла с великим драгоманом, инициированная посредниками во время разговора с думным советником. 1 (11) декабря, впервые после обмена церемониальными визитами, в русском стане побывал К. Рудзини. Из разговора с ним подтвердилось намерение союзников пойти на заключение мира с Османской империей, проигнорировав интересы России. Венецианцы, не имея сил и возможности продолжать войну, не поддержали предложение сохранить наступательный союз с русским царем. Беседы с польскими посланцами, приезжавшими 1 (11) и 3 (13) декабря от С. Малаховского, окончательно убедили Возницына в вероломстве бывших соратников[2347].

В этой сложной ситуации Возницын не хотел лично принимать окончательное решение о судьбе переговоров. К концу ноября отсутствие дополнительных инструкций сильно встревожило русского дипломата. Возможно, ему казалось, что окончание длительных переговоров подписанием краткого перемирия с турками, которое лишь временно «замораживало» ситуацию, но ничего не решало, вызовет недовольство государя. В шестой и седьмой почтах (25 ноября (5 декабря) и 2 (12) декабря) из Карловиц, в письмах к Л. К. Нарышкину он взывал о милости: «…изволишь о сем о всем донести великого государя, и его государев указ исходотайствовать…» (из последней почты). Думный советник просил конкретных указаний о том, как поступить с приднепровскими городками, о границах около Азова и Очакова, о «даче хану казны», о «всем состоянии того… миру» с турками и татарами[2348].

В начале декабря 1698 г., во время наибольшего обострения ситуации с приднепровскими городками, Возницын запросил от союзников десять недель на посылку гонца в Москву для выяснения четкой позиции российского монарха по поводу уступки крепостей. Просьба была оформлена в письменном виде и 4–5 (14–15) декабря разослана по посольским станам. Все «соратники» по Священной лиге отказались предоставлять отсрочку, однако австрийцы и венецианцы завуалировали это в достаточно витиеватой форме, а поляк прямо указал на «вредителнейшие» последствия, которые «так потребно мира разрушити и дело христианское по толиких благополучиях и победах сицевым образом пагубе предати»[2349].

Перелом в русско-турецких переговорах наступил 30 ноября (10 декабря), когда со стороны османской делегации на полуофициальной встрече в присутствии посредников впервые прозвучало предварительное согласие на «армистициум». После нескольких тайных пересылок и новых попыток склонить чашу весов в свою пользу стороны на четвертой конференции 10 (20) декабря 1698 г. в общих чертах договорились о двухлетнем перемирии. После активного обмена промежуточными вариантами соглашения, его черновиками, а затем и беловыми текстами обе делегации к 25 декабря 1698 г. (4 января 1699 г.) закончили оформление всех необходимых бумаг.

Хотя договор в итоге был датирован днем Рождества Христова, в реальности его подписание задержалось на три недели. Причиною стали действия венецианского посла, который не успел закончить переговоры с османами из-за ужесточения ими требований к Республике Святого Марка. К. Рудзини, прежде сам торопивший думного советника, оказался вынужден умолять всех союзников о его поддержке в противостоянии с дипломатами Блистательной Порты: «…венет, как угорелой, бросается ко всем к нам, просит помощи». Прокофий Богданович, воспользовавшись моментом, не преминул поддеть «непоследовательного» соратника по Священной лиге: «Я венету часто к словам говорю: они делали другим и союза не держали, и основание подписали, и к миру принудили, и прошение к продолжению войны презрели. Бог обратил то все к ним еще в вящую тягость»[2350].

Показывая всем верность союзническому долгу и оттягивая подписание договора ради венецианца, русский посол в последний момент сделал неожиданный ход. Узнав о назначении на 16 (26) января 1699 г. даты подписания договоров Австрией и Польшей, Возницын резко активизировался и завершил свою работу двумя днями ранее. 14 (24) января 1699 г. состоялась торжественная церемония подписания договора о двухлетнем перемирии между Российским и Османским государствами. В ней участвовали в полном составе делегации обеих стран, посредники и много зрителей. Послы высказали друг другу множество похвальных слов и поздравлений при процедуре подписания и обмене экземплярами[2351].

Через два дня остальные союзники, исключая К. Рудзини, завизировали тексты собственных соглашений с Оттоманской Портой. Вместо венецианского посла, ожидавшего официального согласия своих властей на уступки ряда территорий туркам, прелиминарный договор за Республику Святого Марка подписали австрийцы.

В последующие дни производился обмен подарками и взаимными поздравлениями. Из-за внезапной болезни думный советник задержался с отъездом из Петер-Варадейна, куда он перебрался из посольских палаток сразу после подписания соглашения, до 24 января (3 февраля) 1699 г. Около двух недель заняла дорога до Вены, где он остался еще на месяц. 14 (24) марта 1699 г. прощальной аудиенцией у императора Леопольда I завершились официальные полномочия посла при дворе цесаря. Через два дня Возницын покинул Вену.

Результатом Карловицкого конгресса стало подписание 14 (24) января 1699 г. двухлетнего перемирия между Османской империей и Российским государством, 16 (26) января 1699 г. — 25-летнего перемирия Порты с Австрийской монархией и Вечного мира с Речью Посполитой. От имени Венеции союзники (с удостоверением посредников) заключили предварительный договор (без указания на его длительность), который требовал подтверждения правительства торговой республики в месячный срок. 5 (15) февраля искомый документ, подписанный в Венеции 28 января (7 февраля), был передан в Белграде английскому и голландскому «медиаторам» для вручения османской делегации.

Наибольший успех в закреплении территориальных приобретений сопутствовал Священной Римской империи. Она по итогам соглашений получила земли центральной части Венгрии и почти всей Славонии, область Бачка и Трансильванию, которая фактически потеряла какую-либо автономию. Добиться уступки Валахии так и не удалось. Кроме того, австрийцам пришлось разрушить часть приграничных крепостей[2352].

Польше был передан Каменец с Подолией и частью Правобережной Украины в обмен на уступку 6 городков-крепостей в «волоской земле» (Молдавия): Сорока, Сучава и др. Соглашение оговаривало запрет татарских набегов, свободу торговли, а также беспрепятственное отправление служб католиками на землях падишаха[2353]. Вопрос об артиллерии, находившейся в крепости Каменец, остался на усмотрение двусторонней комиссии, которая должна была специально собраться позже.

Венеции отошла Далмация до Рагузы (Дубровника), Ионические острова и Морея. Однако она вынуждена была уступить туркам крепость Лепанто, земли к северу от Рагузы и ликвидировать укрепления Румелина и Превезы. Коринфский залив сохранялся для совместного мореплавания[2354].

Взаимоотношения Москвы и Стамбула фактически были заморожены на два года с обязательством отправки отдельного посольства в Турцию для выработки долгосрочного мира.

В результате подписания Карловицкого перемирия Петр I, не принявший еще окончательного решения об изменении сферы внешнеполитических интересов, получил дополнительное время для взвешивания всех pro et contra. Анализ ситуации позволяет предположить, что осенью 1698 — весной 1699 г. Петр I еще не полностью отказался от идеи борьбы с «бусурманами» в черноморском регионе. Активные действия «кумпанств» на воронежских верфях, подкрепленные личным участием государя в создании судов, и значительные усилия, затраченные на постройку удобного порта-крепости в Таганрогском заливе[2355], показывают достаточно твердые намерения продолжать экспансию на юг.

Однако весной 1699 г. контуры соглашения с предполагаемыми союзниками в борьбе со Швецией за возвращение прибалтийских земель приобрели четкие очертания. Очевидно, что царь осознал сложность войны один на один против Османской империи и Крыма, которых более полутора десятилетий не мог разгромить союз из нескольких крупных государств Европы. В результате было принято решение об окончательном прекращении войны на юге.

Подготовка миссии Е. И. Украинцева и И. Чередеева

Задача заключить «вечный» мир или долговременное перемирие с Османской империей была поставлена перед посольством во главе с думным дьяком Е. И. Украинцевым и дьяком Иваном Чередеевым, которое отправили летом 1699 г. в Константинополь. И хотя глава миссии получил чин думного советника (как и ранее П. Б. Возницын) и наместника Каргопольского, ее статус не совсем соответствовал поставленным задачам: уполномоченные ехали в качестве чрезвычайных посланников, а не послов. В документах наблюдается некоторый разнобой в обозначении ранга участников посольства: в бумагах, связанных с подготовкой поездки (наказах, грамотах и т. д.), чрезвычайным посланником назван только Украинцев. В статейном же списке «посланники» фигурируют уже во множественном числе, подразумевавшем обоих руководителей — Украинцева и Чередеева[2356]. Указ об отправлении посольства увидел свет 2 апреля 1699 г. в Воронеже, где находился Петр I, а уже 6 апреля его объявили в Москву Е. И. Украинцеву (одновременно его вызвали в ставку царя). Наскоро собравшись, посланник с небольшой группой членов миссии выехал в Воронеж, где находился русский монарх, и прибыл туда 21 апреля[2357].

В конце месяца небольшая флотилия вместе с Петром I отправилась в Азов. Царь планировал продемонстрировать противнику вновь построенный флот, насчитывавший несколько линейных кораблей и более мелкие суда. Сам же Украинцев остался дожидаться основной караван посольства, который целый месяц формировался в Москве Иваном Чередеевым. Миссия прибыла в Воронеж 27 мая. При этом на перевозку людей и имущества было использовано около полутора сотен подвод (114 шт., не считая «казны»). В свою очередь, от Воронежа до Азова добирались на пяти бударах («добрые и крытые»), две из которых были «с чердаками»[2358]. Отплытие посольства из Воронежа состоялось 1 июня.

Общая численность миссии составляла 72 человека. Как было указано выше, во главе ее был поставлен действующий руководитель Посольского приказа Емельян Игнатьевич Украинцев. Еще почти год он официально сохранял пост главы внешнеполитического ведомства: на его имя по-прежнему оформлялось большинство документации, связанной с деятельностью Посольского приказа. Лишь 18 февраля 1700 г. последовал государев указ о передаче Посольского и шести связанных с ним приказов в ведение боярина Ф. А. Головина[2359]. Второй посланник — дьяк Иван Прохоров сын Чередеев был недавно повышен из старых подьячих Малороссийского приказа. В состав миссии входило 10 дворян: стольники — Гур Родионов сын и Иван Савин сын Украинцевы, жильцы — Емельян Гуров сын и Алексей Васильев сын Украинцевы, Афанасий и Семен Андреевы сыновья Беклемишевы, Сергей Федоров сын Нелюбов, Иван Лукьянов сын Трескин и Василий Родионов сын Комов[2360], «во дворянех и для томачения турского языка» — Василий Александров сын Даудов[2361]. При миссии также числилось 3 переводчика — Семен Федоров сын Лаврецкий и Степан Федоров сын Чижинский (польский, латинский и белорусский языки), Андрей Ботвинкин[2362] (греческий, латинский); 5 подьячих: старые — Лаврентий Протопопов (Посольский приказ) и Иван Грамотин (Приказ княжества Смоленского), средней статьи — Григорий Юдин, молодые — Борис Карцев, Федор Борисов (все из Посольского и Малороссийского приказов); 2 толмача[2363] — Полуэкт Кучумов (турецкий и татарский языки) и Дмитрий Петров (греческий, по другим сведениям — греческий, волошский, мултянский и турецкий[2364]). Позже к ним добавились: священник Антоний, поручик Степан Иванов сын Нарушевский[2365], толмач Иван фон Мейснер (немецкий язык; из прапорщиков «солдатского строю»), прикомандированный 5 августа 1699 г. по запросу Украинцева для обеспечения контактов с капитаном корабля «Крепость»[2366]. Среди посольских людей также числились дворецкий, конюший и 20 «слуг и молодежи» (видимо, из свиты самого Украинцева). Еще 27 человек находились в услужении остальной части миссии (дьяка, дворян и пр.)[2367]. В качестве провожатых до Азова также были направлены 30 солдат[2368]. На посольском корабле, помимо членов экипажа, находился воинский контингент в 111 «урядников» и рядовых из Преображенского и Семеновского полков, которые также иногда записывают в состав команды[2369].

Финансовое обеспечение миссии включало жалованье ее членам, а также казну на посольские нужды и для раздачи. Выплаты участниками составили: Е. И. Украинцеву — 1650 руб., И. Чередееву — 450 руб. деньгами и 150 руб. «собольми», дворянам — по 100 руб., переводчикам, подьячим и толмачам — оклады «вперед на два года — на 208 и на 209 годы» и «подмоги и в приказ против обоих годов». Переводчикам дополнительно выдали «сукна и тафты… против прежняго», толмачам — «за запасы» по 2 руб.[2370] Присоединившийся в Таганроге Мейснер получил лишь доплату до полного оклада на текущий год — 39 руб. 80 коп. (по 5 руб. 40 коп. на месяц)[2371]. На дипломатические расходы было выделено «соболиной казны и иной мяхкой рухляди и китайских камок» на 5 тыс. руб., 3 пуда чаю «самого доброго зеленого», 10 пудов «кости рыбья зуба»[2372], 5 фунтов «дензую»[2373].

В стремлении заявить о России как новой морской державе Петр I решил отправить дипломатическую миссию Е. И. Украинцева на одном из новых кораблей. В рамках создания военно-морского флота с конца 1696 г. в Воронежском крае появляются верфи, на которых было заложено около четырех десятков судов. Более половины из них к лету 1699 г. удалось спустить на воду и оборудовать необходимым вооружением и такелажем. Для посольства царь приказал выделить один из четырех кораблей, построенных под г. Паншином, под названием «Крепость». По сведениям из статейного списка его вооружение составляло 46 пушек[2374] (по данным с гравюры Шхонбека — 36). Возможно, данный тип судов строился в подражание «барбарским» («варварийским») кораблям, распространенным на северном побережье Африки и в самой Турции. Экипаж «Крепости», возглавляемый капитаном голландского происхождения Петром фон Памбургом (Памбурхом), состоял почти полностью из иностранцев. Он включал поручика, двух штурманов, подштурмана, боцмана, «боцманзманта», констапеля и 16 матросов. Кроме того, 5 человек из солдат гвардейских полков выполняли роль матросов[2375].

Спустившись по р. Дон, 27 июня посольство достигло Азова, где находилось почти три недели. 16 июля по указу царя миссия направилась к строящемуся Таганрогу, где 22 июля 1699 г. перешла на посольский корабль. За время пребывания в Азове и Таганроге был подготовлен комплекс посольской документации.

С посланниками направлялись четыре грамоты (к султану, к везиру, «полномочная» и «проезжая») и два наказа (официальный открытый и тайный). Оригиналы грамот были написаны на больших александрийских листах бумаги и запечатаны государственной большой печатью: первые две — «глухой», остальные — «по отворчатому»[2376]. Беловые экземпляры наказов зафиксировали в «дестевых» (официальных) и «полудестевых» (тайных) тетрадях[2377]. Итоговая работа по подготовке дипломатической документации проходила на кораблях в Таганрогском заливе — на судне Ф. А. Головина «Скорпион» и посольской «Крепости». Будущий глава Посольского приказа получил к тому времени чин адмирала.

Используя «заготовки», привезенные из Москвы, Емельян Игнатьевич лично разработал черновые варианты документов, которые затем подвергались корректировке со стороны Ф. А. Головина, опиравшегося на непосредственные указания Петра I. Такой порядок написания бумаг прямо определен для тайного наказа: «Слагание и составление того наказу самого ево посланника. Чернил с ымянного великого государя указу боярин Федор Алексеевич своею рукою»[2378]. Вероятно, к появлению грамот и наказов приложил руку и П. Б. Возницын, к тому времени приехавший в окрестности Азова. Однако о серьезном вкладе последнего мы можем только предполагать, так как в документах упоминается лишь его «закрепление» на беловом экземпляре официального наказа[2379]. Основная часть документов подготовлена в период с 21 по 31 июля и после «закрепы» и «запечатывания» отнесена к посланнику на корабль. Тайный же наказ (переписанный набело дьяком Серебряной палаты Яковом Бориным) Головин лично вручил Украинцеву у себя на судне 2 августа 1699 г.[2380]

Достаточно подробный анализ механизма подготовки наказов провел М. М. Богословский, также разобравший порядок взаимодействия при их составлении Украинцева, Головина и самого Петра I. Историк обратил внимание на систему вопросов-ответов по ряду принципиальных проблем, изложенных в двух реестрах («статьях докладных» и «докладе»)[2381], которые затем трансформировались в посольские инструкции. Разъяснения давались письменно самим адмиралом со слов царя. После все перерабатывалось «в форму наказа, причем вопросы получали форму условных предложений, а резолюции — вид положительных предписаний и руководящих указаний». Затем черновые варианты наказов вновь просмотрел Ф. А. Головин, внесший новую правку, которая имела как стилистический, так и смысловой характер. Итоговые варианты были переписаны «набело» и переданы посланнику[2382].

В документах миссии удалось обнаружить еще один список вопросов Емельяна Игнатьевича, адресованных, вероятно, Ф. А. Головину: «Милости у тебя, государя моево, прошу»[2383]. Речь шла о проблемах, связанных с «исполнением» миссии: о сроках вручения грамоты везиру; о речах, с которыми предполагалось выступать перед турецкими сановниками и самим султаном; об уточнении субъекта посольства — «х кому имянем я послан, а ныне написано, что послан в Царьгород не ведому к кому»; об имени турецкого султана; о грамотах, посланных в окрестные страны; о выделении лекаря, толмача для общения с капитаном «Крепости», а также переводчика и толмача «для свидания и розговору с цесарскими, с венецынскими, с аглинскими и з галанскими послы»[2384].

Официальный наказ включал стандартный для Посольского приказа набор элементов, составлявший «внешнюю» сторону мероприятия («по чему ему у салтана турского посолство править»): 1) содержание и дату указа об отправке миссии; 2) перечисление ее руководителей, отправленных документов (грамоты, наказы), казны «на роздачу», официального состава по должностным категориям, сопровождающих миссию групп; 3) основной маршрут и действия при проезде по нему, во время пребывания в Константинополе и на обратной дороге; 4) варианты реакции на те или иные события («а буди им на встречю пристава… не пришлют…»); 5) предписания о шагах в турецкой столице, о порядке встреч с султаном и везиром, об «обсылке» с европейскими послами, об общении с православными патриархами и выдаче им «жалованья», о церемониале приема у султана и содержании речей посланца, о процедуре «отпуска» по завершении переговоров, о проверке правильности составления и подписания грамот и писем. По существу, миссии во время официального визита ко двору требовалось кратко сообщить цель приезда. Основные же переговоры планировалось проводить с визирем и «ближними людьми»: «…о делех договариватися и становити во всем по ево великого государя указу и по тайному наказу…» Общее наставление определяло действия «смотря по тамошнему поведению, как их Бог вразумит, чтоб однолично ево, великого государя, имяни к чести и к повышению, а великим его государствам к прибавлению и к разширению, и к вечной славе, и к похвале было». При заключении договора требовалось, чтоб обмана «какова и хитрости не было» и «умаления» в сравнении с другими трактатами. Местных вельмож в случае их действенной помощи следовало достойно награждать из соболиной казны, советуя «им, чтоб они и впредь ему великому государю служили». Также описывались действия в условиях некоторых экстраординарных событий: смерти одного из посланников или самого султана, а в последнем варианте — еще и задержки с выборами нового правителя[2385].

Тайный наказ, включавший 33 статьи[2386], определял практическую составляющую переговоров: «…что им, будучи у салтана, делать и о каких делех договор чинить»[2387]. Основной целью ставилось заключение соглашения о «вечном мире» (перемирии) или о проведении съезда «великих и полномочных послов». Первые семь пунктов формулировали основу переговорной позиции российской стороны: а) установление мира или перемирия на 25 лет (не отвергался и другой длительный срок); б) сохранение всех завоеванных городков (крепостей) за Россией; в) прекращение выплат («годовой дачи»[2388]) крымскому хану (следует отметить, что по сведениям, приведенным в наказе, выплаты «дачи» не производились с 1683/84 (192) г.)[2389]; г) размен пленниками только после подписания трактата; д) организация нового съезда послов не позднее 1701 г. (то есть до истечения срока Карловицкого перемирия) в случае нежелания турок подписывать договор на вышеуказанных условиях. Остальные разделы (кроме 9 и 33) включали ответы (с разной степенью развернутости) на основные «докладные статьи»[2390] Е. И. Украинцева.

Наиболее пространная статья (8-я), перечислявшая «неправды» противной стороны, предназначалась для объяснения причин начала боевых действий со стороны российского государя, штурма и захвата Азова и Казы-Кермена с городками, отказа в выплатах крымскому хану. Условия прежнего мира, согласно наказу, не выполнялись со стороны «салтанова величества»: татары «непрестано» нападали на российские города, «приходили войною и загоны посылали частые», грабили имения, задерживали, били и мучили российских дипломатов в Крыму. В ответ на «несправедливость» и «неунимание» татар царь послал свои войска и те города «взял войной», чтобы впредь от них «ссоры и недружбы» не было и «кровь людская на обе стороны напрасно не проливалась». Выплаты крымским ханам прекращались: «…отставлена дача… за многие их неправды». Приводились и дополнительные доводы, связанные с изменением международного и военного положения России: раньше она «была не в такой силе», как сейчас, — «по милости Божьей» государство «распространилось и в силах умножилось для того и война татарская стала быть не страшна». Русские армии уже ходили к Перекопу и другим «татарским юртам», поэтому «великого государя жалованье им отставлено и впредь в даче не будет».

В качестве новых аргументов приводились рассуждения об изменчивости миропорядка: «…издавна всякие премены на свете быть обыкли и таких много есть примеров», когда одни в воинском деле «прославляются», другие — «ослабевают». В частности, ранее «салтановых величеств турских государство» не было таким сильным, и бывали случаи, когда русские нападали на Константинополь и «годовую казну з греческих царей имывали», после же все переменилось. И крымским ханам теперь требуется «унятца… и жить с христианскими государи в покое», а иначе может прийти расплата в качестве «вящего воинского нахождения и разорения».

Возвращать завоеванные крепости и земли никто не будет, поскольку на их захват были потрачены значительные «убытки и труды». К тому же Азов был покорен за «неправды», «кровопролития и в полон похищения и разорения». Да и раньше он был в государстве предков царя. Казы-Кермен же и другие днепровские городки, построенные относительно недавно, использовались как опорные пункты для набегов татар «на сторону царского величества». Возвращать эти опорные пункты «никакими мерами невозможно», потому что нападения вновь возобновятся. Сами турки ранее множество земель и государств захватили и все «взятое при себе удержали». После же заключения мира российские гарнизоны Азова и Казы-Кермена будут удерживать от набегов как татарские орды, так и донских и запорожских казаков[2391].

Аргументация по основным пунктам условий повторялась в статьях 10 (отказ в добровольном возврате Казы-Кермена, так как его захватили «силою и оружием», возвращение пленных после заключения трактата), 11 (отказ в выплатах хану и о размене пленников) и 12 (о запрете нападений казаков и воинских людей на турецкие и татарские земли, для чего и требовалось удерживать Азов и Казы-Кермен; переправа же подданных султана через Днепр разрешалась без каких-либо ограничений — «чинить вспоможение всесовершенно»)[2392].

Особо оговаривались некоторые нюансы церемониальных процедур, имевших важное значение и уточнявших отдельные позиции открытого наказа. Согласно турецким обычаям, дипломатам других стран перед первым официальным приемом при дворе султана требовалось посетить везира; на самой аудиенции верительную грамоту принимал не монарх, а его ближние люди, передававшие ее везиру, который клал грамоту «перед самого салтана». Также посланников не допускали к целованию руки падишаха. Наказ предписывал препятствовать таким «нарушениям» церемониала, но при жестком сопротивлении турецкой стороны — «против прежняго их обыкновения и чтоб тем в деле великого государя не учинить помешки» — соглашаться с ее условиями[2393]. Отсутствие «поминок» полагалось объяснить тем, что между двумя государями «еще договору не учинено». Дары же будут присланы после подписания соглашения. А вручить их смогут послы, которые привезут ратификацию трактата[2394]. Обязательно требовалось контролировать правильность написания имени и титула Петра I (без «умаления»), используя при необходимости за образец Карловицкое «договорное… перемирное постановление»[2395]. Соглашение должно было подкрепляться «писмом договорным», подписанным везиром и заверенным печатью. В случае отказа в выдаче «письма» посланники должны были удовлетвориться грамотой о мире (перемирии), которую внимательнейшим образом «остерегать», чтобы в ней все было «написано подлинно на чем учинитца договор и постановление»[2396].

Специально рассматривалась возможность «чинить» договор только с турецким султаном (по его же просьбе), то есть без упоминания крымского хана. В таком случае требовались гарантии, в случае русско-крымской войны, отказа со стороны Порты в помощи своему вассалу, а «то какой будет мир, а миротворение всегда бывает правдивое, чтоб впредь на обе стороны к тишине и к покою и к прибыли было»[2397]. Со своей же стороны посланникам полагалось настаивать на подписании договора от имени Московского государства «и со всеми к нему приналежащими княжествами и землями в них з живущими». Вероятные попытки османов исключить упоминание «Украины Малоросийской» и «Запорогов» (Запорожской Сечи) со ссылками на договор с Речью Посполитой отвергались, так как эти земли отошли к России по Вечному миру 1686 г. А султану чужими землями «к иному государству поступатца и в договоры вписывать было нельзя, чего и не довелось»[2398]. Дважды оговаривался запрет на упоминание в тексте возможного соглашения бывших союзников по антитурецкой коалиции — австрийцев, венецианцев и поляков, которые с султаном «помирились, оставя царское величество»[2399].

Во время пребывания в Константинополе рекомендовалось налаживать контакты с представленными там дипломатами европейских стран, у которых можно было просить помощи и узнавать «ведомости»[2400]. Другим источником информации должны были выступать православные патриархи, которым, «смотря по их трудам», предназначалось жалование «собольми против прежних дач»[2401]. Переписку с Москвой следовало вести через «нарочных» гонцов с разрешения турецких властей, которым требовалось указать, что отказ спровоцирует замедление переговорного процесса: «…и от того в делех на обе стороны учинитца мешкота и несходство». При запрете или других помехах посланники должны были вести секретную переписку через гетмана И. С. Мазепу «тайною образцовою азбукою», используя надежную «оказию» «с ведомыми проходцами». А уже от него письма бы доставлялись в российскую столицу[2402].

Отдельными проблемами выступали вопросы о «вольной» торговле и Гробе Господнем. По первой позиции предлагалось введение свободного передвижения купцов по территории обеих стран («в те городы и места, в которые кому будет способнее») с выплатой соответствующих пошлин. Причем при отсутствии предложений с турецкой стороны посланник должен был сам выступить с таким почином. Поддерживалась возможная инициатива по включению в торговые операции, помимо русских и турецких, еще и персидских товаров. Исключение делалось лишь для «карабельного» леса[2403]. Предложения по религиозной тематике требовалось выдвигать лишь в «пристойное время», в перерывах между другими делами. Кроме полного возврата, «как бывало изстари», «греком» Гроба Господня и Иерусалимской церкви, озвучивались просьбы о снятии ограничений в исповедовании православной веры («в вере свобода») на территории владений султана, об отмене дополнительного обложения православных («дани») в связи с войной и о разрешении свободного перемещения паломников[2404].

Рассматривался даже вопрос о возможном заключении договора о дружбе и взаимопомощи в ответ на такое предложение турок: быть «другу другом, а недругу недругом». Причем если в первоначальном виде в «докладных статьях» Ф. А. Головин однозначно отвергал такое развитие событий, то в черновике тайного наказа посланнику указывалось «отговариватца не силно, а естли заупрямитца, и то написать»[2405].

Особо оговаривались возможные требования османской стороны, которые могли затянуть переговорный процесс. Во-первых, категорически запрещалось принимать «малое перемирие» на 1–5 лет по образцу Карловицкого соглашения. Во-вторых, при полном неприятии оппонентами основных позиций Москвы касательно территориальных изменений (Азов, Казы-Кермен) и прекращения выплаты дани необходимо было запрашивать дополнительные инструкции у государя, прямо не отказывая туркам. В-третьих, в требованиях запрета ремонта старых укреплений и постройки новых крепостей (городков) на завоеванных территориях разрешалось уступить по второй позиции, отстаивая всеми силами первую[2406].

В последней, 33-й статье наказа рассматривались экстраординарные ситуации, связанные с возможным прекращением переговоров и возобновлением военных действий. Категорический отказ турок продолжать контакты с русскими посланниками без возвращения всех завоеванных земель и возобновления «дачи» хану предписывалось нивелировать «пространными розговоры» по образцу вышеуказанных статей, препятствуя «отпуску» миссии из Константинополя и отправляя нарочных гонцов (или «тайных проходцев») в Москву. Особо внимательно следовало выяснять внешнеполитическую обстановку на границах Османской империи, а также ее возможное намерение начать новую войну «к отмщению своих убытков и к возвращению уступленных городов ис свой стороны». В случае, если «мир… не состоитца», требовалось вступить в тайные переговоры с Константинопольским патриархом и советоваться с ним о предстоящей войне и походе к Дунаю и крепости Килия, о помощи со стороны христианских народов, «которые в той войне обещаютца спомогати, о чем многажды писал он, святейший патриарх и протчие к великому государю». Все пространные разговоры следовало записывать, сохраняя полную секретность, «чтоб сего протчие не уведали»[2407].

В качестве дипломатического обеспечения деятельности миссии было отправлено несколько посланий в страны, имевшие в Стамбуле собственные представительства. 29 июля 1699 г. в Вену, Гаагу и Лондон ушли просьбы о содействии их послов прибывающему в османскую столицу русскому дипломату[2408]. К самому султану и крымскому хану с «обвещением» о предстоящей миссии еще в апреле 1699 г. были направлены грамоты. Причем задача по организации их пересылки была возложена на украинского гетмана[2409].

Из-за капризов погоды русская эскадра, на одном из кораблей которой находился сам Петр I, покинула Таганрог лишь 14 августа, отправившись в «морской поход». После двухнедельных переговоров в Керчи с турками, не желавшими пропускать посольский корабль в Черное море, удалось добиться разрешения на проход. Российская флотилия отправилась обратно, а «Крепость» с миссией Е. И. Украинцева и И. Чередеева на борту 28 августа 1699 г. отплыла в сторону Константинополя. 6 сентября посольство достигло столицы Османской империи[2410].

Переговоры и заключение соглашения

Официальные контакты посольства Е. И. Украинцева начались 12 сентября беседой с А. Маврокордато. 18 сентября посланники посетили великого везира Хусейн-пашу Кёпрюлю[2411] и лишь 8 октября оказались на аудиенции у султана Мустафы II. Первая же дипломатическая конференция состоялась 4 ноября в присутствии великого везира. Всего было проведено 23 (24) конференции «с министры государства Турского» («думными людьми») — известными нам по Карловицким переговорам реисом-эфенди («великим канцлером») Рами Мехмедом и великим драгоманом («ближним секретарем государства Оттоманского») Александром Маврокордато[2412].

Общий ход переговоров, подробнейшим образом описанный М. М. Богословским[2413], в целом соответствовал канве дипломатического противостояния на Карловицком конгрессе. Россия планировала заключить мир или долговременное перемирие, полностью сохранив все завоевания (крепости с окружавшими их территориями), закрепив отказ от каких-либо выплат Крыму и организовав обмен пленными. Дополнительно планировалось получить беспрепятственный доступ (взаимный) к торговле по всей Османской империи, добиться свободы православию, возврата Гроба Господнего в руки греков. Османская империя желала максимально возможного возвращения к предвоенному состоянию, что предполагало возврат потерянных территорий, выплату поминок Бахчисараю и т. п.

На многочисленных встречах, которые проходили очень неравномерно (паузы между ними длились от нескольких дней до месяца), Е. И. Украинцеву пришлось столкнуться с сильнейшим упорством оппонентов, причем в крайне невыгодных для себя условиях. Находясь фактически во враждебном окружении и не имея ни малейшей поддержки от дипломатических представителей бывших союзников, посол был вынужден подстраиваться еще и под интересы своего сюзерена: Петр I, намереваясь начать новую войну на Балтике, желал без промедления закончить все дела на юге.

В такой ситуации думный советник, маневрируя между настойчивостью турок и указаниями царя, старался с максимальной полнотой отстоять интересы своего государства. Нередко он шел на прямое игнорирование требований Петра I, если полагал их преждевременными, соразмеряя предписания из Москвы со сложившейся обстановкой. Например, когда в феврале 1700 г. пришло указание об уступке туркам приднепровских городков, глава русской миссии постарался скрыть данный факт. В ответном письме Петру I он сообщал: «По присланным статьям ко всему поступить… пристойно, в чем бы подозрения от них не было и не поставили в обман и в лукавство… а в том на меня положи своего государского гневу, что вскоре к тому не приступлю»[2414].

В итоге Е. И. Украинцеву удалось положительно решить вопросы о сохранении за Россией Азова и азовских пригородов, об отмене денежных выдач крымскому хану, о правильности и полноте титулования московского государя[2415]. Во время бесед с А. Маврокордато русский дипломат неоднократно поднимал вопрос о положении православных в Османском государстве и принадлежности Святых мест. По словам великого драгомана, турки вообще отказывались обсуждать данную проблему, полагая это внутренним делом своего государства, а «всякий в своем силен и волен». В качестве своеобразной лазейки грек предлагал написать «просительные грамоты» к султану и везиру со стороны царского величества уже после подписания мирного соглашения. Тогда же прошения предлагалось организовать и от православных патриархов — Константинопольского (Цареградского) и Иерусалимского[2416]. Сами посланники уже после обмена текстами договора 3 июля 1700 г. представили везиру «ходатайство» от имени царя о передаче Гроба Господня в юрисдикцию православной церкви (грекам).

Основным же камнем преткновения, после урегулирования менее спорных условий соглашения, вновь стал вопрос о приднепровских городках. Турки требовали возвращения Казы-Кермена и окружавших его крепостей с территорией, причем в полной сохранности. Сначала посланники Петра I вообще не хотели слышать о каких-либо уступках. Однако в январе — феврале 1700 г. российские дипломаты начали сдавать свои позиции. 12 февраля Украинцев предложил «средок», то есть промежуточный вариант: городки на 6–7 лет оставить за московским правителем, а затем разорить. 24 февраля он согласился на возвращение занятых территорий Турции, но с полным уничтожением всех крепостей. Турки продолжали упорствовать. Однако настойчивость думного советника принесла свои плоды: к 12 апреля, когда пришло новое письмо от царя с согласием на возвращение городков в полной сохранности, вопрос уже был решен в более выгодном для Москвы варианте. Посланники сумели еще в марте договориться о передаче территории с разоренными крепостями[2417].

Итогом дипломатических переговоров, растянувшихся на девять с лишним месяцев, стало подписание 3 (14) июля 1700 г. 30-летнего перемирия. Его условия были сформулированы в 14 статьях и заверены подписями и печатями как самих чрезвычайных посланников, так и турецких представителей (великого везира — на экземпляре на турецком языке, «думных людей» — на латинском списке). Каждая из сторон подписала и заверила собственный экземпляр мирного соглашения, обмен которыми состоялся 3 июля[2418].

Согласно «мирным статьям» между государствами прекращались «всякое неприятелство и недружба», которые приводили к войнам и сражениям. Требовалось установление «покоя и тишины, и права безопаства и полезности», а между подданными и жителями «царств» «дружба да соблюдетца». Оговаривалась возможность продления перемирия по желанию сторон (статья 1). Днепровские городки («Тавань, и Казы-Кермень, и Нустрет-Кермень, и Сагинь-Кермень»)[2419] подлежали полному разрушению с передачей окрестных земель Оттоманскому государству. Строительство на их месте какого-либо опорного пункта запрещалось: «…впредь никогда… никакому поселению не быть». Разорение должно было совершиться в 30-дневный срок после получения ратификационной грамоты «по подтвержении сего мира чрез великое посолство». К тому времени все российские войска (с пушками, снаряжением, различными запасами) должны были покинуть эти крепости (статья 2)[2420].

Для обеспечения переправы через Днепр «на середке меж Ачаковым и разоренными Казыкерменскими городками» туркам («от Оттаманского империя») разрешалось основать небольшое село с оградой. Здесь запрещалось строить какие-либо серьезные укрепления, устанавливать артиллерию, дислоцировать войска или боевые корабли (статья 3). Город Азов с прилегающими территориями («старые и новые городки, и меж теми городками лежащая… земля… вода») официально становился владением царя (статья 4)[2421].

Подданные обеих сторон должны были соблюдать «безопасный и крепкий… покой, почивания и тишины», а от какого-либо «своеволства да удержаны будут». Между населенными землями обоих государств, включая территорию Крымского ханства, определялось пространство, являвшееся пустой буферной зоной: «Земли пустые и порозжие и всяких жилцов лишены да пребудут». Такие земли устанавливались: 1) между рубежом («простирающейся земли от края»), находившимся в 12 часах езды от Перекопа вдоль «заливы Перекопской», и новым городком на р. Миус; 2) между Запорожской Сечью и Очаковом (исключая село из статьи 3). Эти пространства могли свободно использоваться для хозяйственных нужд без уплаты пошлин: охоты, рыбной ловли, заготовки дров и сена, добычи соли и меда. Также разрешался выпас скота для крымских жителей. Вместе с тем около городов «с обеих сторон» выделялось «место довольное» под огороды и виноградники (статьи 5–6). К востоку от Азова со стороны Кубани к России отходили земли на 10 часов «ездою конскою обыкновенным… обычаем». Здесь размежевание границы «с положением явных знаков» предполагалось проводить позже с помощью специальных комиссаров. Остальные земли во владениях турецкого султана оставались без каких-либо изменений. Под угрозой «прежестокого» наказания запрещались нападения друг на друга как подданных царя, так и подвластных османам народов, среди которых упоминались «татаровя… и нагайцы, и черкесы, и крымские и иные…» (статья 7)[2422].

Окончательно отменялась «дача, которая по се время погодно давана была» крымскому хану: «или прошлая, или ныне, или впредь да не будет должна… даватись» от московского государя и от его наследников. Подтверждался категорический запрет походов и набегов (и иных форм нанесения «убытка и урону») как казаков, так и татар (и иных жителей обоих государств) на земли контрагента. Нарушителям грозила суровая расправа «по тягости вин своих без пощады», вплоть до смертной казни. Все споры и разногласия предлагалось решать на мирных переговорах с «порубежными» главами администраций (статьи 8, 11). Обмен пленниками проводился либо «честною разменою» (то есть равноценно по количеству людей и их статусу), либо через выкуп. Если о выкупе не удалось бы договориться без конфликта, то цена определялась по свидетельствам и клятвам. Все невольники, захваченные после заключения мира, подлежали освобождению без каких-либо условий. Единственным препятствием, исключавшим возвращение в Московское государство, являлся переход из христианства в мусульманство. Что любопытно: обратная ситуация отдельно не оговаривалась (статья 9)[2423].

Вопрос о торговле из-за сопротивления турецкой стороны, которая отказывалась принимать предложения русских дипломатов о свободном проходе по Черному морю российских купцов, был отложен до последующих переговоров. Их проведение отдавалось на волю будущего посольства, которое должно было привезти ратификацию мирного соглашения (статья 10). Любым представителям «московского народа», отправляющимся в паломничество, разрешалось свободно посещать в Иерусалиме «места, достойные посещения» [т. е. Святые места] (статья 12). «Для творения и подвижения надобных дел» в Стамбуле создавалось российское представительство. Сроки его появления указывались крайне расплывчато: «…когда надобно будет». Царский «резидент» и его служащие («толмачи») получали «свободы и привилегии», аналогичные европейским миссиям. Особо оговаривалось разрешение на беспрепятственный проезд гонцов с дипломатической почтой (статья 13). Договор предписывалось утвердить российскому монарху и турецкому султану. Не позже чем через 6 месяцев с момента отъезда посланников царский великий посол должен был привезти в Константинополь ратификационную («подтверженною») грамоту и забрать обратно «салтанскую утвержающую». И лишь после обмена ратификациями соглашение о 30-летнем перемирии официально вступало в силу (статья 14)[2424].

После торжественного обмена экземплярами договора 3 июля 1700 г. Е. И. Украинцев, в тяжелейших условиях почти год распутывавший паутину «восточной дипломатии», выступил с речью, где не скупился на хвалебные слова в отношении роли великого везира в подписании мирного трактата. По его словам, благодаря османскому главе правительства, «достохвальное безсмертной славы достойное примирения дело» было завершено «мудрым превосходителства твоего правительством». Именно Хусейн-паша, по мнению русского дипломата, «усмотрел… высоким благоразумием своим», что «всякая долгая и великая война сканчивается миром», а «кто мир презирая, желает славы, и тои и мир погубляет и славу»; недаром кто-то «от премудрых» сказал: «Понеже мир в твоих, а победа в Божиих руках». В ответных словах везир согласился, что «по истиние де всегда мир лучше болших побед» и посланникам он взаимно «благоприветствует добрым сердцем сего доброкончанного мирного дела учинением». Подданные же Российского царства и Османской империи должны возрадоваться и веселиться «тем постановленным святым покоем и тишиною»[2425].

Главным итогом заключенного договора можно считать урегулирование территориальных вопросов, вокруг которых на переговорах и происходили основные разногласия. В восприятии турок возвращение земель по Днепру (даже с разоренными городками) и потеря Азова с окрестностями стали ключевыми позициями 30-летнего перемирия. Об этом свидетельствует письмо А. Маврокордато к английскому послу лорду У. Пэджету, где из всех условий подписанного соглашения упоминаются только эти два[2426].

Для российской стороны понимание основных результатов мирного соглашения было более широким. На основе нескольких черновых отпусков указов из Посольского приказа в Разряд и Казанский дворец и выписок, связанных с награждением Е. И. Украинцева, удается выделить ключевые итоги, которые полагались наиболее важными. Во-первых, — здесь наблюдается полная солидарность со Стамбулом, — произошла фиксация изменения границ государств: Россия получала Азов и возвращала завоеванную часть Нижнего Поднепровья. И если Азов султан «уступил… со всеми к нему належащими старыми и новыми городками» — «Тагань Рог, Миюс и Павловской», то укрепления по Днепру предписывалось разорить, и поселениям там «не быть». Дополнительно обращалось внимание: 1) на проведение рубежа владений двух сторон на расстоянии в 10 часах обычной конской езды к Кубани, которое бы осуществили «разумные и благоволителные» комиссары «положением явных знаков», 2) на разрешение, для обеспечения переправы, постройки турками села между Очаковом и разоренными днепровскими городками без каких-либо укреплений, пушек, воинских контингентов, боевых кораблей. Во-вторых, прекращались выплаты крымскому хану: «Дачю крымскую, которую ханы с Московского государства имывали, ныне и впредь и за прошлые годы отговорил и отставил». В-третьих, чрезвычайный посланник «договорился и постановил» русских пленных «проведывать и откупать» во всех подвластных османам землях, чтобы «ездить и о свободе их промышлять и в Русь вывозить невозбранно». В-четвертых, урегулировалось совместное использование нейтральных территорий. При этом «его царского величества всяких чинов подданным» (в других случаях — «запорожцам») разрешалось свободно «в Днепре и ыных речках, и на иных местех и водах: се есть, которые меж Миюсом и Перекопью, и на местах к Черному морю ближних» заниматься разнообразным промыслом: «дрова сечь, пчелики держать, сено косить, соль возить, рыбную ловлю чинить и в лесах ловлю звериную творить». Крымские же жители «для тесноты Крымского острова» могли за Перекоп на пастбища «выгонять» скот и иных животных[2427].

Любопытно, что в одном из отпусков указа в Разряд (от 23 августа 1700 г.), в отличие от всех остальных бумаг, указывалось на двух контрагентов России: «…учинил меж государств его царского величества с салтаном турским и ханом крымским перемирье». Аналогично идентифицируется и само событие: «…о том турском и крымском миру»[2428].

В целом, можно сказать, что русские посланники выполнили основную часть пожеланий тайного наказа, о чем шла речь выше. Сохранить за Россией все занятые территории удалось не в полной мере. Однако возвращение туркам нижнеднепровских земель с одновременным разорением местных городков-крепостей позволило снизить набеговую активность крымских охотников за добычей, что дополнительно подкреплялось угрозой жестоких казней за нарушение мира со стороны представителей власти обеих сторон. Из нереализованного можно отметить вопрос о торговле по Черному морю, отложенный до будущих посольств, и ситуацию с защитой православных подданных султана и принадлежностью Святых мест в Иерусалиме. Ответ по последнему вопросу был получен в 1701 г. в грамоте к царю от султана Мустафы II, который сообщил о равенстве положения греческой и римской конфессий в правах на Гроб Господень. Из-за имеющихся распрей турки специально никому не отдавали первенство во владении святынями[2429].

Ратификация мирного договора

Гонцы с информацией о заключении мира отправились в путь 7 июля 1700 г., то есть через четыре дня после подписания соглашения. М. М. Богословский высказывал даже некоторое удивление данной отсрочкой: «Вопреки всем ожиданиям Украинцев и с этим не торопился»[2430]. На самом деле задержка объясняется подготовкой посланником подробнейшего отчета о ходе многомесячных переговоров с передачей краткого содержания предыдущих посланий[2431]. Представляется, что перед русским дипломатом на первом месте стояла задача точно разъяснить все обстоятельства дела и причины задержки с подписанием трактата, а не спешить с отправлением сеунча. Какое-то время также заняло составление копий договорных статей и шифрование объемного донесения, что было характерно для всей почты, отправляемой из Константинополя[2432]. Отряд, который перевозил дипломатические бумаги, возглавляли сержант Преображенского полка Никита Жерлов и стольник Гур Родионов сын Украинцев.

К сожалению, с абсолютной точностью определить день, когда известие об окончании войны с турками достигло столицы Московского государства, пока не удается. В источниках встречаются две даты, которые в дальнейшем и фигурируют в историографии. Первая — 9 августа 1700 г. — определяется по двум письмам Петра I (к князю Ю. Ю. Трубецкому и польскому королю Августу II), заверенным этим числом: «Ныне мы получили ведомость с нарочным гонцом из Константинополя, что мир с турки получили на 30 лет…»; «Ныне же, при помощи Божии, получа мир с Портою». Одновременно в обоих посланиях царь пишет и о начале конфликта на севере: «…и ныне мы, при помощи Божей, начали войну против шведов…» и «…к сему подвигу приступили есмы… указ послали, дабы как наискорее, объевя войну…»[2433]. Вторая — 18 августа 1700 г. — указана еще в одном письме монарха (к адмиралтейцу Ф. М. Апраксину), датированном 22 августа: «Мы здесь в 18 день объявили мир с турки [зело с преизрядным фейверком]; в 19 день объявили войну против шведов…»[2434] Последний вариант подтверждается указом от 19 августа 1700 г. о нападении на «свейскаго короля городы» и объявлением о сборе ратных людей Московского государства[2435].

Из документов, связанных с приездом гонцов, выясняется еще одна дата прибытия известия в Москву — 16 августа. Она фигурирует в письме Е. И. Украинцева к царю, скопированном в тетрадях: «В нынешнем 1700-м году августа в 16 день писал к великому государю…»[2436], а также в черновых отпусках указов из Посольского приказа в Разряд и Казанский дворец с кратким перечислением условий перемирия[2437]. Во всех случаях под фразой «августа в 16 день писал к великому…», согласно делопроизводственной практике, подразумевается дата получения послания в приказе.

Такое разночтение в датах может объясняться получением Петром 9 августа известия о мире, посланного «наскоро» с вестником, которое несколько опередило прибытие Г. Р. Украинцева и Н. Жерлова. Оно могло быть послано от гетмана Мазепы или самих гонцов. Получив его, царь начал подготовку к войне, написав депеши Ю. Ю. Трубецкому, Августу II и новгородскому воеводе и одновременно направив в Ижорскую землю Я. Брюса (о чем и говорится в посланиях монарха от 9 августа). 16 августа прибыли гонцы, которые привезли официальные бумаги от чрезвычайных посланников и копии трактата. И уже на их основании Петр I 18 августа торжественно возвестил о заключении мира с турками (с салютом), а на следующий день официально объявил войну Швеции.

Оригиналы (на турецком и латинском языках) соглашения с Османской империей и сопроводительные грамоты привезли сами посланники, которые вернулись в Москву 10 ноября 1700 г. Этой же датой помечена в Посольском приказе часть переводов: «Перевод с листа турского великого везира, каков писал с чрезвычайными посланники… в нынешнем в 1700-м году ноября в 10 день»[2438]. 15 ноября дипломаты передали подлинники документов в Посольский приказ[2439], где им было предписано собираться в поездку под Нарву (Ругодив) для личного доклада царю. Однако путешествие не состоялось из-за поражения русских войск в битве со шведами под стенами осажденной крепости[2440].

Есть вероятность, что выезд Д. М. Голицына (будущего посла с ратификацией), Е. И. Украинцева и И. Чередеева (в сопровождении переводчика Андрея Ботвинкина и подьячего Бориса Карцева) в сторону зоны боевых действий все же произошел, хотя поездка была прервана в дороге. В бумагах сохранились отпуски указов и памяти о выделении 64 подвод и выдаче проезжей грамоты. Кроме того, имеются два перевода с грамот султана и великого везира, «каков писал с чрезвычайными посланники… в нынешнем в 1700-м году ноября в 30 день». Возможно, это следы повторного приезда (возвращения) дипломатов в столицу[2441].

Вскоре Петр I вернулся в Москву, и 11 декабря 1700 г. в Преображенском Е. И. Украинцев получил аудиенцию, на которой передал грамоты православных патриархов для царя, царевича Алексея и патриарха Адриана[2442].

Вопросы вооруженного противостояния со шведами ранее занимали все помыслы Петра I, поэтому подготовка отправки посольства Д. М. Голицына с ратификационной грамотой началась лишь после встречи с чрезвычайным посланником. Чтобы нивелировать возможное недовольство Высокой Порты задержкой монаршего подтверждения мирного трактата, с объявлением о предстоящем приезде великого посла 11 декабря в Турцию отправляют «в гонцах» подьячего Посольского приказа М. Р. Ларионова[2443]. На следующий день выходит указ о подготовке миссии Д. М. Голицына, но лишь 19 января 1701 г. он покидает столицу России[2444]. «Утвердительная» грамота датировалась 30 декабря 1700 г.[2445], поэтому русский посол мог привести некоторые оправдания в частичном следовании условиям договора (ратификация должна была прибыть «к Блистательной Порте» не позже 6 месяцев с момента выезда миссии Е. И. Украинцева).

Из-за задержек в пути (по причине весеннего половодья) посольский «караван» Д. М. Голицына достиг Андрианополя, куда из Константинополя на жаркое время года перебирался османский двор, лишь в мае. 21 мая состоялся торжественный въезд в город, 9 июня — прием у великого везира и 17 июня — передача ратификационной грамоты, вместе с поминками, турецкому султану Мустафе II. Вручение османской ратификации, символизировавшее вступление в силу мирного соглашения, произошло на последней аудиенции у турецкого правителя 7 августа 1701 г. Все дополнительные переговоры о разрешении проезда русским торговым кораблям через Черное море и принадлежности иерусалимских святынь, оставшиеся в подвешенном состоянии после миссии Е. И. Украинцева, вновь окончились неудачей[2446].

«Подтверженную» грамоту турецкого султана, датированную 25 июля 1701 г.[2447], Д. М. Голицын доставил в Москву лишь в январе 1702 г. Все договоры и грамоты, связанные с заключением 30-летнего перемирия, тогда же было указано передать для хранения и «бережения» на Казенный двор боярину князю П. И. Прозоровскому и «запечатать своею великого государя печатью». Сами документы находились в ящике, оклеенном «отласом червчатым»[2448].

Ратификация Константинопольского договора следующим султаном Османской державы, Ахмедом III, вступившим на престол в августе 1703 г., затянулась на несколько лет. Новый правитель занял трон после свержения своего брата Мустафы II в результате народного восстания в столице, вызванного в том числе и недовольством результатами недавно завершившихся войн. Еще в декабре 1703 г. к Петру I была послана грамота, извещавшая о воцарении нового падишаха и содержавшая обещание подтвердить «постановленный между обоими дворами мир и согласие»[2449]. Находившийся в Константинополе русский посол П. А. Толстой приложил все усилия, чтобы сгладить возникшие противоречия между двумя странами. Его усилия долгое время оказывались тщетными и лишь 3 января 1710 г. завершились дипломатической победой: Ахмед III выдал грамоту с искомой ратификацией. В феврале гонец повез документ в Россию. Вместе с тем уже 9 ноября того же года Константинопольский договор 1700 г. был дезавуирован объявлением Блистательной Портой новой войны Российскому царству[2450].

Реализация условий соглашения и размежевание границ

Согласно условиям договора российская сторона должна была оставить днепровские городки в течение 30 дней после «подтверждения» (ратификации) соглашения отдельным посольством. В. С. Великанов ошибочно полагал, что отсчет указанного срока начинался после 3 июля, а в дальнейшем российская сторона просто «решила отложить выполнение статей Константинопольского договора»[2451].

Предварительная подготовка вывода войск и разрушения укреплений последовала сразу же по получении информации из Константинополя. Уже 18 августа выходит указ генералу князю И. М. Кольцову-Мосальскому, который должен был летом — осенью 1700 г. совместно с полками И. С. Мазепы совершить поход для усиления днепровских городков. Согласно этому документу его основная задача кардинально менялась: вместо «подкрепления» гарнизонов генералу предписывалось максимально быстро ликвидировать старые крепости («разорить, стены разбить и рвы засыпать»), одновременно скрытно организовав поиск места для нового укрепления около Запорожской Сечи[2452].

Новый указ от 30 августа 1700 г. Ф. А. Головину, уже без апелляции к срочности, подробно описывал все мероприятия по отводу воинских отрядов и постройке нового опорного пункта. Из Тавани и Казы-Кермена все войска направлялись на территорию Российского государства: «Воеводу с полковники и с начальными и со всеми ратными людми перевесть, ис тех же городков и пушки и осадные и полковые, всякие воинские наряды и ружье и полковые всякие припасы и хлебные запасы перевесть в Сечю». Одновременно уничтожались имеющиеся укрепления, а жителям говорилось, «чтоб они ис тех городков шли жить в ыные его великого государя… городы и села, где хто похочет со всеми своими пожитками, и ис тех городков их выслать…». Затем И. М. Кольцову-Мосальскому и таванскому воеводе стольнику Ивану Апухтину (Опухтину) предписывалось основать новое укрепление не далее чем в 10 верстах от Запорожской Сечи, ниже по течению Днепра, «на пристойном и удобном к городовому строению месте, вновь городок земляной», который бы мог вместить «в осаде» не менее 1 тыс. человек. Снабжение новоявленной крепости должно было осуществляться за счет вывезенных ресурсов: «…лутчие полковые и верховые пушки и иные полковые припасы и ружье перевесть в… городок, сколько чего уместить мочно». Из того же источника поставлялось продовольствие «на год и болши», которое обеспечивало тысячный гарнизон «из руских и гетманского регименту» во главе с полковником. Во избежание конфликтов о начале мероприятий обязательно требовалось поставить в известность («писать… ведомости») перекопского бея и очаковского «началного». Создание всей документации и, вероятно, координация действий возлагались на Посольский приказ, который должен был направить в Разряд «образцовые письма», одно из которых было составлено 9 сентября[2453].

Задержка с отправкой ратификации в Константинополь, в связи с начавшейся Северной войной, и понимание нереальности постройки новой крепости в условиях осенней распутицы и надвигающейся зимы привели к принятию решения о переносе реализации условий мирного соглашения с турками на следующий, 1701 г. 15 октября 1700 г. И. М. Кольцов-Мосальский получил новое предписание о вывозе лишь половины ресурсов в Запорожскую Сечь с сохранением гарнизонов в Казы-Кермене и Тавани. Разрушить было указано только заброшенные Муберек-Кермен (Нусрет-Кермен) и Ислам-Кермен (Сагин-Кермен), что и было осуществлено им к декабрю 1700 г.[2454] Одновременно сын генерала стольник Я. И. Кольцов-Мосальский, проведя разведку местности вокруг «Запорогов», определил место постройки будущего опорного пункта, обозначенное затем в указе от 29 января 1701 г.: «…от Сечи вверх на реке Днепр в урочище на горе у Каменного Затону, в пристойном месте подле речки Белозерки, против Микитина рогу»[2455].

Выполнение основных условий 2-й статьи Константинопольского договора — ликвидация Тавани и Казы-Кермена с выводом всех войск и вывозом припасов — было осуществлено летом 1701 г. под руководством того же И. М. Кольцова-Мосальского. А в сентябре им была основана крепость, получившая название Каменный Затон (по соседнему гидрониму), в выбранном еще зимой месте. В ноябре в построенные укрепления вошел первый гарнизон[2456].

Переговоры об установлении границ между Османским и Российским государствами проводились в 1704–1705 гг. Для разных регионов ситуация осложнялась различием в подходах, которые были специально заложены Е. И. Украинцевым в условиях мира. К востоку от Азова граница должна была определяться по четко оговоренному расстоянию с установкой межевых знаков. Здесь Россия получала абсолютно новые земли, и поэтому точность в определении переходящей территории имела ключевое значение. Другое дело — районы между Гетманской Украиной, городами Белгородского разряда с одной стороны и Северным Причерноморьем в бассейнах рек Южный Буг (Бог) и Днепр с другой. Через эти территории постоянно совершались взаимные набеги запорожских казаков и крымских татар, а на хозяйственное использование богатых ресурсами земель претендовали обе стороны. Нейтральный характер буферной зоны, где «земли пустые и порозжие и всяких жилцов лишены да пребудут», определялся отсутствием четких границ. Это позволяло заниматься там разнообразными промыслами подданным его царского величества. Для татарского же населения с его кочевым образом жизни интерес представляли лишь пастбища для выпаса скота.

Как следствие, переговоры в первом регионе прошли успешно за один раунд и к осени 1704 г. были благополучно завершены. Российскую сторону на размежевании возглавлял азовский губернатор И. А. Толстой, турецкую — глава Ачуева Хасан-паша. Комиссаров сопровождали воинские отряды, насчитывавшие 1–2 тыс. человек с каждой стороны[2457]. Еще 30 августа 1704 г. Толстой получил предписание из Посольского приказа (по указу от 11 августа) о начале размежевания. После предварительных консультаций с ачуевским «владетелем» переговорщики съехались на реке Ея 9 октября. Измерение прописанных в договоре 1700 г. «10 часов ездою конною» после долгих споров было возложено на специальных представителей — полковника Николая Васильева и Хаплар Кеяса Ахмеда-агу (каждого сопровождало по три спутника[2458]), которые «с часами» направились обратно к Азову. 11 октября они, отметив точное время старта, поехали «Кубанской дорогою» в юго-западном направлении. По прошествии 10 часов каждая группа остановилась: российская оказалась за рекой Ея в 5530 саженях, турецкая — перед ней в 1350 саженях («в споре» фигурировало 6880 саженей). После длительных переговоров («по многим съездам и пересылкам») границу решили установить в 1660 саженях («в трехаршинную меру») за рекой Ея в сторону Кубани. 15 октября комиссары «соехався на том месте… положили границу и учинили признаки», то есть межевые знаки, в 16 саженях друг от друга: русский — столб, обложенный «каменьем з землею», с крестом из железа во главе, османский — «курган каменьем же з землею»[2459]. Таким образом, все устье р. Ея с обоими берегами оказалось во владениях царя, что отвечало требованиям Петра I, высказанным в письме к И. А. Толстому от 14 сентября 1704 г.[2460]

Согласно А. И. Ригельману, одновременно было зафиксировано размежевание территорий и к западу (иногда указывается, что «к северу») от Азова. Здесь граница начиналась от устья р. Миус и прямо через степь шла до «развилины» р. Берда, затем — по ней же до ее «вершины» (истока), переходила к истоку р. Конка (Конские Воды») и, следуя вдоль всего течения данной реки, завершалась в ее устье, то есть на месте впадения в Днепр. Часть территории между реками Миусом и Берда, к югу от проведенной границы, считалась нейтральной: «…состоят из барьера, то есть ни в которой стороне не подлежащей»[2461]. К сожалению в архивных документах обнаружить данную информацию пока не удалось.

В то же время Хасан-паша отказался на месте обмениваться письменными подтверждениями разграничения, которые требовалось закрепить «своими руками и печатми». Из отписки И. А. Толстого к руководителю Посольского приказа Ф. А. Головину от 2 ноября 1704 г. видно, что ачуевский глава опасался брать на себя ответственность за передачу России долины р. Ея. Он обещал написать в Константинополь и только по получении указа «салтанова величества» выслать в Азов требуемое «на ту границу утверждающее письмо»[2462]. В итоге необходимый документ так и не был получен. По прошествии нескольких лет, в 1709 г., азовский губернатор писал: «…но аще оная граница от Хосяна-паши, ради его лукавства, писмом и не утверждена»[2463].

В Нижнем Поднепровье же возникли ожесточенные споры, которые растянулись на два года. Здесь разграничение также должно было проводиться силами местных приграничных правителей — украинским гетманом и силистрийским пашой. Еще весной 1704 г. от И. С. Мазепы выехали «знатные особы», у которых с турками «учинились некоторые споры… о безделице, чтобы ставить признаки и высыпать каменьем»[2464]. Разрешать возникшие разногласия, которые, по мнению Петра I и Ф. А. Головина, не имели принципиального значения, отправили российского соавтора Константинопольского трактата — Е. И. Украинцева. Однако застать осенью 1704 г. турецких переговорщиков на месте съезда он не успел[2465]. Руководство российской дипломатической службы, обеспокоенное задержкой разграничения и перспективой обострения русско-османских отношений, заранее запланировало новый раунд переговоров на следующий год. Ф. А. Головин в депеше к послу в Константинополе П. А. Толстому предписывает назначить новую встречу с переговорщиками в начале мая 1705 г., обещая прислать к тому времени и думного дьяка[2466].

В обозначенное время Е. И. Украинцев прибыл на Южный Буг, однако вновь не нашел там посланца силистрийского Юсуфа-паши. По требованию Петра I думный дьяк должен был дожидаться оппонентов в любом случае, а затем проводить переговоры, невзирая на какие-либо препятствия, «даже до крайней осени»[2467]. Ситуация осложнялась недовольством запорожских казаков, кошевой атаман которых Константин Гордиенко вступил в активную переписку с российским межевым комиссаром. По мнению атамана, установление любой границы приводило к «утеснению» казаков, терявших «исконные» промыслы в низовьях Южного Буга и Днепра. Выражалось недовольство и форматом контактов с запорожцами, которые не получили от царя персональной грамоты, гарантировавшей бы соблюдение их прав на переговорах. В какой-то момент со стороны казаков в адрес царского дипломата прозвучали даже угрозы как для его жизни, так и для дела («хотят… в деле комисияльном чинить препятствие и остановку»). После получения особой монаршей грамоты и подарков накал недовольства сечевиков значительно уменьшился[2468].

В июле 1705 г. обе стороны наконец съехались на реке Южный Буг в урочище Мигийская скала. Прошлогодние споры вновь дали о себе знать, вылившись в многочисленные съезды делегаций, окончание которых сложно было предугадать. Требования турок о межевых знаках встретили отпор Украинцева, который, ссылаясь на 5-ю и 6-ю статьи Константинопольского мира, утверждал: «Однако же в договоре постановлено, что быть тем местом и от Сечи Запорожской до Ачакова пустым, а границы междо ими не имяновано»[2469]. Проведение фиксированного рубежа, по его мнению, «принесет людям обоего народа великое смятение, и повседневную трудность, и хлопоты», так как отнимает у казаков различные промыслы[2470]. Турецкий комиссар Ибрагим Эфенди-ага (Магмет-паша) ссылался на конкретность указаний дивана (кабинета министров) в отношении размежевания, на что думный дьяк предъявлял текст договора, который подписал сам султан. Новый правитель Порты Ахмед III подтвердил все прежние трактаты. «…И он их держит, и держать хощет без нарушения», — добавлял российский делегат[2471].

Отсутствие результата вызвало недовольство руководства страны. В условиях продолжающейся Северной войны возобновление старого противостояния было неприемлемо. Ф. А. Головин направил Украинцеву требование согласиться с османскими условиями, подтвержденное в сентябре монархом: «Естли весьма ни на что турки уступки не учинят, делать по их предложению»[2472]. Однако думный дьяк вновь нашел способ отстоять интересы дела. Ссылаясь на позднее получение послания, он решает отсрочить передачу сообщения турецкому комиссару — с согласием на установку «признаков» — до прихода письма из Стамбула с ответом на прежние условия: «И ныне мне… то дело, как великого государя указ повелевает, начать невозможно, чтоб они там паки не взгордились и болши непристойного своего запроса не всчали»[2473]. Настойчивость русского дипломата принесла свои плоды. Межевая запись, которую обе стороны подписали 22 октября 1705 г., фиксировала границу исключительно «записми» «на сих писмах», без установки «копцов» или иных пограничных знаков. Сам Е. И. Украинцев в письме к Ф. А. Головину так подводил итоги дебатов: «…по многим и зело трудным с турской стороны предложениям и запросам и по многим разговорам и спорам… договор границе на писме, а не концами и не иными какими признаками учинился, и писмами договорными розменились»[2474]. Начиналась линия разграничения от «полских копцов» (межевых знаков), находившихся у впадения р. Синюха в Южный Буг. Далее она шла до лагеря комиссаров у мигийских порогов («Мигийской скалы») по Бугу («Бог-реке») и затем еще «два часа вниз» по нему же до места впадения (устья) р. Ташлык («Камера», «Большая Канара», «Великий Канар»). Здесь, повернув почти точно на восток, «через степь» (или «полем») граница пересекала реки — Мертвую (Мертвовод), Гнилой/ Сухой Еланец («Баланча», «Эланец», «Янкуля», «Енкуль»)[2475], Ингул («Большая Энкуль», «Великий Ингул»), Висунь («Улсун», «Исунь»), Ингулец («Малой Ингулец/ Ингуль», «Малый Регул») — и через «брод Бекенский» («Бегеневской перевоз»), находившийся в 10 часах езды от разрушенного Казы-Кермена, заканчивалась в устье реки Каменка («Оща») у ее впадения в Днепр («от Казыкерменских пустых мест до того места четыре мили»). Земли к югу от линии («по правой стороне») считались владением османского правителя, а к северу («на левой стороне») — московского царя[2476].

В целом система проведенного разграничения позволила как сохранить зоны совместного использования территорий, так и провести, где это было необходимо, четкое межевание земель с установкой пограничных знаков.

Константинопольский мир завершил Русско-турецкую войну 1686–1700 гг. и подвел черту под активностью московской дипломатии XVII в. на южном направлении. Петр I, так и не сумев прочно закрепиться на азово-черноморских берегах, перенес острие внешней экспансии России на северо-запад. В последующие годы все внутренние ресурсы страны были направлены на борьбу со Швецией. Потребности военного времени вновь на долгие годы подчинили себе внутреннее развитие страны.

Основные положения Константинопольского мира 1700 г. оказали значительное влияние на весь Черноморский регион и граничащие с ним страны. Для России и Османской империи впервые устанавливалась общая сухопутная граница, что создало новую «модель взаимоотношений», в рамках которой предпринимались попытки установить «пограничный режим без участия таких второстепенных субъектов международных отношений, как Крымское ханство и Войско Запорожское Низовое»[2477]. По итогам мирного соглашения наиболее «пострадавшей» стороной оказалось Крымское ханство, исключенное, несмотря на активнейшее участие в боевых действиях, как из переговорного процесса (и, соответственно, лишенное возможности влиять на выработку условий договора), так и из системы его субъектов (сторон, заключающих трактат). Результатом стало снижение статуса крымского хана до уровня правителя вассального регионального полугосударственного образования, с которым вели переговоры такие же руководители приграничного региона: азовский воевода (губернатор) или малороссийский (украинский) гетман. Ситуация ухудшилась в связи с наступившим «кризисом набеговой системы Крымского ханства»[2478].

Преддверием кризиса Крымской державы стало нарушение старых сухопутных маршрутов, связывавших полуостров с Кубанью и Белгородской Ордой. И если пути перемещений в западном направлении удалось восстановить с возвращением территории вокруг днепровских городков, хотя и полностью разрушенных, то потеря Азова вызвала значительные затруднения контактов на восточном направлении.