С палаткой по Африке

«НАЙДИТЕ КАРЛИКОВОГО БЕГЕМОТА!» (1911–1912)

Я жил у моих родителей в Бергедорфе под Гамбургом и вскоре свыкся вновь с нравами и обычаями чопорного ганзейского города, но меня не переставал мучить вопрос: как сделать, чтобы я мог, не заботясь о пропитании и повседневных нуждах, путешествовать по Африке не ради приключений, а в интересах науки, изучая жизнь все еще не изведанного материка, его людей и животных.

На помощь мне пришел случай. Находясь в Африке, я вместе с письмами посылал домой зарисовки людей и животных. Мой отец заказал с них диапозитивы, чтобы лучше познакомиться со средой, окружавшей его сына. Когда я возвратился домой, он попросил меня рассказать друзьям нашей семьи о жизни в Африке. Кто-то из гостей заметил, что я мог бы выступить в бергедорфском клубе с докладом о своих путешествиях, сопроводив его демонстрацией диапозитивов из коллекции отца.

Признаться, я принял это предложение скорее из честолюбия и желания хоть раз доставить радость родителям. Тогда я еще не предполагал, что таким путем можно познакомить широкую общественность с моими приключениями, да еще и денег заработать.

И вот наступил вечер, когда с бамбуковой указкой в руках я подошел к экрану. К выступлению я не готовился. Неужели мне будет трудно рассказать в непринужденной форме о том, что я видел и пережил за восемь лет?

Едва ли кто-нибудь в зале был удивлен аплодисментами больше, нежели я сам. В газетах появились заметки, некое агентство, почуяв возможность «сделать бизнес», предложило мне выступить в большом концертном зале. Я согласился. Успех превзошел самые смелые ожидания. За первым докладом последовали другие.

Вряд ли кто бросит в меня камнем за то, что, набравшись храбрости, я решил действовать и за пределами Гамбурга и отправился в Берлин, в «Уранию». Это общество, основанное для содействия народному просвещению еще во времена Гумбольдта, сделало популярными имена многих знаменитых естествоиспытателей.

Руководитель «Урании» выслушал мое предложение, затем попросил еще раз назвать себя.

— Шомбурк? Никогда не слыхал. А для того, чтобы мы могли включить в программу ваше имя, оно должно быть известным. Наша публика, видите ли, избалована, очень избалована.

Несколько отрезвленный, но не обескураженный, я вернулся в Гамбург. Там мои выступления продолжались с прежним успехом. Меня стали приглашать в соседние города, а в более отдаленные я обращался сам. Дело пошло. Печать уже не ограничивалась лестными отзывами о моих выступлениях, мне стали заказывать статьи.

Однажды раздался телефонный звонок из Берлина. Меня спросили, не возьмусь ли я сделать доклад в «Урании». Я с удивлением спросил, кто со мной говорит. Оказалось, тот самый господин, который вежливо, но решительно отказал мне. Потом, когда мы обсуждали с ним в Берлине, как лучше провести доклад, я напомнил ему о нашем первом разговоре. Он улыбнулся и промолчал. Теперь у меня уже было «имя».

Вскоре вышла в свет моя первая книга об Африке — «Дичь и дикие в сердце Африки» (1910). Публика встретила ее с большим интересом. Не менее приятным было внимание, с которым отнеслись к моей работе и специалисты.

Однажды меня пригласил к себе Карл Гагенбек — основатель крупнейшей фирмы по торговле зверями и всемирно известного зоопарка в Гамбург-Штеллингене. Гагенбеку было тогда уже около 65 лет, и он находился на вершине своей с трудом завоеванной славы. Долго смотрел он на меня, словно изучая, а затем произнес:

— Отправляйтесь в Либерию и найдите карликового бегемота!

Я понял, что должен принять решение, от которого будет зависеть вся моя жизнь, и немедленно без колебаний согласился, ибо предчувствовал, что предложение Гагенбека сулит мне большие возможности.

Стать ловцом зверей — а я понимал, что Гагенбеку было важно заполучить живых карликовых бегемотов, — с этой мыслью я носился уже давно. Потребность зоологических садов в заморских животных возрастала, число ловцов зверей было невелико, а среди покупателей Гагенбек бесспорно занимал первое место.

Ловить зверей и доставлять их в Европу — на словах это куда проще, чем на деле. Когда меня спрашивали, как мне удалось доставить слоненка Джумбо из глубин Африки к побережью, я уклончиво отвечал:

— Он бежал за мной, как собачонка за своим хозяином.

К чему было набивать себе цену и рассказывать о всех уловках и трюках, к которым пришлось прибегнуть, чтобы выманить «ребенка» из девственного леса?

Я понимал, что для того чтобы стать ловцом зверей недостаточно быть охотником. Кто хочет переместить животное из природной среды в заморский зоопарк, не подвергая его жизнь опасности, тот должен знать повадки зверей, уметь ухаживать за ними и даже лечить их. Само собой разумеется, что при самом тщательном уходе потери неизбежны.

Все это было хорошо известно мне, а еще лучше Гагенбеку. И если он доверял мне, то как мог я сомневаться в своих силах?

Заставляло задуматься другое обстоятельство. Сорок лет назад владелец «Нью-Йорк геральд» послал в Африку корреспондента Генри Мортона Стэнли с указанием: «Найдите Ливингстона» — путешественника, давно пропавшего без вести в глубине материка. Посылая меня на поиски бесследно исчезнувшего зверя, Гагенбек не случайно перефразировал указание, которое Беннет дал Стэнли.

В 1841 году американский врач Мортон обнаружил череп неизвестного зверя, который был классифицирован в соответствии с данными пауки и вошел в зоологию под названием Choeroepsis liberiensis[34]. Карликового бегемота, таким образом, открыли, но не нашли: ни современники Мортона, ни более ранние путешественники никогда не встречали такое животное. Поэтому ученые считали, что карликовый бегемот вымер.

И вот этого-то зверя мне нужно было найти, поймать и доставить в Европу…

Я решился на предприятие, которому все, кто знал Африку, предрекали неудачу. Но оно давало возможность проявить себя, а в случае успеха приблизило бы осуществление моей юношеской мечты.

«Могилой белого человека» прозвали Либерию. Еще по пути туда на пароходе «Камерун» я наслушался пугающих рассказов об этой стране. Однако действительность оказалась совсем иной.

Я полюбил Либерию в тот самый миг, когда вступил на ее берег. Где еще в Африке 1911 года таможенники, идя навстречу путешественнику, стали бы в воскресный день производить осмотр его багажа? К тому же в Монровии все мои личные вещи были пропущены без пошлины, как только я заявил, что не везу с собой ничего, подлежащего обложению. Уже на следующий день все снаряжение, включая оружие и боеприпасы, было доставлено ко мне на квартиру.

В какой другой стране иностранному исследователю разрешили бы путешествовать без соблюдения каких-либо формальностей? Я впоследствии несколько раз бывал в Либерии, за это время там сменилось три президента. Все они проявляли личный интерес к моим экспедициям и выдавали письменные удостоверения, на основании которых я мог в любое время и в любой обстановке рассчитывать на поддержку местных властей.

Как и во всех больших городах Африки, в Монровии существовал европейский клуб. Число лиц, приезжавших в столицу Либерии из заморских стран, было невелико, и каждый новый посетитель мог быть уверен, что еще до появления в клубе он уже служил темой для разговоров. Поэтому я нисколько не удивился, что меня там «знали» как охотника на слонов. И конечно, мне тут же задали вопрос:

— Сколько же слонов вы застрелили?

— Шестьдесят три, — сообщил я. Цифра была точной, так как я записывал в дневнике всю свою охотничью добычу — в общей сложности около 800 голов крупной дичи.

— Обманщик! — прозвучало в ответ. Такая характеристика, казалось бы, находилась в полном противоречии с овацией, которой было встречено мое появление. Я отхлебнул добрый глоток виски из своего бокала.

— Чего вы прибедняетесь? — произнес другой завсегдатай клуба. Не успел я возразить, как он продолжал — Вам не повезло! Вчера здесь был капитан X. Он, правда, незнаком с вами лично, но много о вас слышал. В Восточной Африке вы считались браконьером. Почему? Да потому, что ваша охотничья добыча так велика, что вы не смогли бы ее настрелять только вне заповедников. Не станете же вы отрицать, что лишь в одной Восточной Африке уложили больше ста слонов?

Я не стал отрицать. Я был даже горд тем, что моя слава мифического охотника достигла клуба в Монровии, где она могла принести мне только пользу, во всяком случае не вред. К тому же отрицание обошлось бы мне еще дороже. И я подтвердил то, что рассказывал обо мне капитан X.

Несколько дней спустя в клубе пил виски капитан У. Мне он был известен не больше, чем его коллега X.

— Обманщик! — загремело мне навстречу, когда я явился на вечерний «водопой». — Сто слонов! Да как вы могли утверждать что-либо подобное! Капитан У., приехавший из Капа и знающий Дар-эс-Салам, как свои пять пальцев, уверяет, что у вас было самое большее двадцать попаданий. Это в лучшем случае. Что вы на это скажете?

А что можно было сказать? Клубная болтовня, и ничего больше.

Все жившие в Монровии европейцы отговаривали меня от экспедиции в девственный лес. Особо убедительным доводом, по их мнению, служила история одного австрийца. Несколько месяцев назад он проник в глубь страны и якобы вернулся на побережье в чем мать родила, избитый до полусмерти. Я его не видел. А историями такого рода особенно любили развлекаться купцы, никогда не выезжавшие за пределы прибрежных городов. Я же умел ладить с африканцами.

Куда большего внимания заслуживали рассказы европейских старожилов о коварстве девственных лесов Либерии, особенно в дождливый сезон, который уже наступил. Но и эти указания у меня в одно ухо вошли, а в другое вышли. Я полагал, что «знаю» Африку.

Я действительно чувствовал себя как дома в вольных степях и редких лесах Южной Африки и в девственных зарослях у берегов Конго и Замбези. Мне были известны трудности жизни в местах, где непроницаемая завеса из листьев скрывает от человека дневное и ночное светила. В отличие от обитателей степи житель девственного леса сдержан, серьезен, угрюм. Он полон тайн, верит в демонов и «сверхъестественные» мистические силы, о которых ничего не ведает его собрат в степи и в саванне. Да и на европейского охотника действует своеобразие среды.

Ему вдруг кажется, что он заметил блеск слоновой кости, но действительно ли это бивни слона? Там, сбоку, колышутся кроны деревьев; можно подумать, что движение это вызвано пасущимися слонами. Слышится какой-то звук: не напоминает ли он урчанье в желудках слонов, не раз слышанное в лесах Восточной Африки?

Никогда мне не приходилось столько страдать от этого чуждого мне мира, как во время первой экспедиции в девственные леса Западной Африки.

Завеса из листьев там совершенно непроницаема. Не раз я убеждался в том, что всего в нескольких шагах от меня сквозь хаос сучьев, листьев и лиан незаметно проходили слоны.

Когда же на эту лиственную стену семь месяцев подряд круглые сутки льет дождь, даже «старейший» африканец приходит в такое настроение, какое врач по нервным болезням назвал бы хронической депрессией. Все становится безразличным, и только где-то внутри таится мечта о том, чтобы обсушиться.

Однажды ночью я проснулся. Очевидно, произошло нечто необычное — человек, привыкший к дебрям, ощущает это безошибочно. Я вслушался в темноту… Ничего, ни звука.

Ни звука? В том-то и дело. Дождь прекратился. Меня разбудила тишина.

Отыскать зверя, который, по мнению ученых, уже не существовал, оказалось не так-то просто. Кто целые годы жил в палатках с африканцами и сиживал у их костров, знает, насколько богата фантазия коренных жителей. И тем не менее в их словах содержится зернышко истины. Отнюдь не рекомендуется, вступая в беседу с африканцами, сразу же затрагивать важный для тебя предмет, зато необходимо внимательно прислушиваться как раз к таким рассказам, которые, на первый взгляд, являются вымышленными. Я расспрашивал об обезьянах и антилопах, птицах и жуках. Наконец речь заходила о крупных зверях девственного леса.

Я ждал.

И вот однажды мои спутники заговорили о таинственном мве-мве[35], ради которого я предпринял столь трудное путешествие. Я сделал вид, будто не проявляю большого интереса к этой теме. В дальнейшем, когда я находился в глубине страны, я слышал о карликовом бегемоте и от некоторых вождей.

Африканцы рассказывали и о других неизвестных науке зверях, и я уверен, что они существуют не только в мире басен.

Чаще всего в этих беседах упоминался «толстокожий». Я думал, что это гигантский африканский бородавочник, не раз вводивший в заблуждение исследователей. Так, в 1904 году был «открыт» Hylochoerus meinertzhageni, описание которого наряду с африканским бородавочником и кистеухой свиньей еще в 1688 году дал голландец Даппер. Пай Смит сообщал, что это очень редкое животное встречается в Либерии. Вот я и решил сначала, что речь шла о гигантском африканском бородавочнике, но подробные сведения, полученные от местных жителей, заставили меня отказаться от этой мысли.

Я пришел к выводу, что в горных районах, в частности в верхнем течении реки Кавалла, обитает карликовый носорог. Правда, до сих пор его не удалось обнаружить. Значит ли это, что такого животного вообще нет в природе?

А зумби — карликовый слон западноафриканской области гола? О толстокожем, имевшем все признаки этого животного, я услышал от африканцев из племени гола, но был тогда настолько поглощен поисками карликового бегемота, что не имел ни малейшего желания разыскивать еще и зумби. Однажды он неожиданно появился перед мной, но я был лишен возможности выстрелить. Позднее я шел по следу этого животного, как вдруг набрел на свежий навоз карликового бегемота — того самого, которого мне было поручено вновь «открыть». С тех пор я никогда больше не встречал зумби и так и остался в долгу перед наукой.

В поисках бегемота либерийского я наткнулся как-то раз на куст, покрытый очаровательными маленькими созданиями. Своей резвостью они напоминали крошечных белок серо-коричневой окраски.

Я всунул руку в куст. Маленькие забавные существа метались по моей ладони, усаживались на ней, подобно зайцам, на задние лапки, проворно перепрыгивали с пальца на палец. Мне бросились в глаза их длинные хвосты с вертикально растущими волосками по обеим сторонам. Я попытался схватить одно из животных за хвост, но он тут же переломился, настолько хрупкой была цепь мельчайших позвонков, обтянутых тонкой кожей.

Это бесспорно были карликовые мыши неизвестной мне разновидности. Я находился на охоте и не имел при себе никакого сосуда, в котором мог бы сохранить живыми несколько зверьков. Правда, один из моих спутников нес банку со спиртом. Я велел открыть ее, чтобы по крайней мере заполучить одно или два невиданных существа для коллекции.

Но карликовые мышата глядели на меня похожими на бусинки глазками так лукаво-доверчиво, что у меня не хватило духу употребить во зло их доверие к загадочному великану. «Не обязательно сделать это именно сегодня», — подумал я. Завтра или послезавтра я вернусь сюда и тогда присоединю прелестную карликовую мышку к моему зверинцу.

Никогда — ни в тот период, ни позднее — мне, да и другим исследователям тоже, не удавалось напасть на след этого своеобразного зверька. Больше всего меня огорчает то обстоятельство, что. как выяснилось в Германии, я видел и даже держал в руке животное, неизвестное науке. Мне удалось обогатить зоологию несколькими открытиями. Это Buballis schotnburgki (либерийская разновидность буйвола), раковина Mutela hargeri schomburgki, пять разновидностей дождевого червя, из коих двоим присвоено мое имя. Либерийская мышка могла бы пополнить этот список.

В 1911 году, когда я находился в районе среднего течения реки Конго, один европеец показал мне клочок звериной шкуры грязно-красно-коричневого цвета, который мог, по моему убеждению, принадлежать только толстокожему. Европеец рассказал, что коренные жители подробно описали ему животное. По всем признакам, это разновидность слона, обитающая в воде. До тех пор пока зверь с такой шкурой не будет обнаружен, я останусь при своем мнении, что в обширных болотах камерунского Утиного носа[36] ждет своего открытия неизвестный науке родич великана из африканских дебрей. Ведь навел же клочок шкуры на след окапи!

Окапи — разновидность жирафы с маленькими рожками, короткой шеей, черными и белыми полосами на ногах — удалось обнаружить пока лишь в Конго. Это редкое животное очень робко. Может быть, в один прекрасный день его найдут и в не исследованных пока еще девственных лесах Либерии? Для меня это не было бы неожиданностью.

Во время второго путешествия по Либерии я познакомился с одним местным чиновником — африканцем. Он свободно говорил и писал по-английски, владел несколькими африканскими языками и диалектами и проявлял большой интерес к животному миру своей родины, что меня особенно к нему привлекало.

Я показал ему работу Гарри Джонстона о Либерии и с радостью установил, что он знает, как называют всех изображенных в ней животных жители различных районов. Это была неоценимая помощь. Благодаря ему я смог собрать среди местного населения интересующие меня сведения о животном мире.

Вскоре я расстался с моим новым другом на несколько месяцев: он уехал на север Либерии, где прошел через неисследованный и необитаемый лес Сью.

— Послушай! — взволнованно воскликнул он при первой же встрече. — Я видел в лесу Сью неизвестное мне животное, которого нет и в твоей книге. Оно похоже па оленя.

Либерийцы антилоп всех видов называют оленями.

— Значит, олень? — спросил я.

— Нет, не олень. Это зверь величиной с осла, у него длинная шея, маленькая голова без рогов. Он полосатый, но это и не бонго.

Я также подумал прежде всего о самке бонго — одной из разновидностей антилоп. Однако мой друг был уверен, что встретил зверя, которого никогда еще не видел, — притом не бонго и вообще не антилопу. Спина животного сзади была покатой. Не встретил ли он в лесу Сью, вдали от Конго, животное, именуемое окапи?

Я не сомневаюсь, что коренным жителям некоторых лесных и болотистых областей известны животные, о которых наука еще ничего не знает. Не раз во время многочасовых бесед повторялись совершенно мне незнакомые названия животных. Неужели посвященные им бесчисленные рассказы, сказки, легенды всего лишь плод фантазии? Напомню рассказы о тигрольве, будто бы живущем в излучине Нигера, об исполинской гиене, о водяном леопарде, изображенном, как полагают, в каменном фетише — мафуэ[37]. Другие путешественники по Африке тоже часто слышали о них.

Когда в 1907 году я впервые охотился близ озера Бангвеоло в Северо-Западной Родезии, мне показалось странным, что у болотистого восточного берега озера совсем не водятся бегемоты; у западного же берега они встречаются, правда, небольшими стадами.

Я заговорил об этом с местными жителями. Мне рассказали, что толстокожие избегают болот, соединяющихся протоком с озером, так как в нем обитает зверь, пожирающий бегемотов. Сообщили мне и название этого таинственного хищника. Но, когда я попросил его повторить и захотел получить более подробные сведения, африканцы, обычно столь словоохотливые, будто воды в рот набрали. Впоследствии я не раз пытался завести беседу о таинственном обитателе озера, но мне так и не удалось вновь услышать это название, на которое я в свое время не обратил внимания. Мне только подтвердили, что водяной зверь пожирает бегемотов, хотя уступает им по размерам.

Когда 24 года спустя — в октябре 1931 года — я снова оказался у озера Бангвеоло, один из первых моих вопросов относился к мифическому животному. Мне удалось лишь выяснить, что коренные жители называют этого зверя шимпекве.

Существует ли он еще? Или вымер за эти годы? А быть может, его не было уже и тогда, когда я впервые о нем услышал? Относится ли он к ящерам, о которых рассказывают в других частях Африки?

В Центральной Африке ходят слухи о звере, известном коренным жителям под названием мокеле-мдебе. Туловищем и ногами он напоминает бегемота, шея, заросшая гривой волос, имеет такую же длину, как у жирафы, на носу — длинный, загнутый назад рог.

Барон Штейн, руководивший немецкой экспедицией в Конго, видел следы мокеле-мдебе и пришел к выводу, что в этой области существует небольшой ящер, сохранившийся, очевидно, с допотопных времен.

Еще в конце прошлого века бушмены рассказывали, что близ озера Нгами. некогда занимавшего гораздо большую площадь, водились вымершие сейчас звери.

Речь шла о чудовищах, превосходивших своим весом слонов, и об огромных змеях длиной 10 метров, способных целиком заглатывать капского оленя. Этих древних животных можно различить на изображениях, найденных в некоторых бушменских пещерах. Бушмены уверяли, что им известно и о пресмыкающемся с рогом на голове — оно жило в воде и подстерегало добычу там, где кончались камыши. В пещере близ Бранкфонтейна можно видеть хорошо сохранившееся изображение этого змея — коо-бэ-энга.

В прежние времена бушмены охотились на огромного зверя, которого называли «властителем вод». Он был больше и сильнее бегемота и обитал в болотах и в камышах у берегов озер и рек. Этого зверя старались загнать в западню, которую строили из бревен, сучьев и камыша. Придя в ярость, «властитель вод» пытался освободиться и вздымал, по уверениям бушменов, такие волны, что возникали водяные завесы, в которых солнечные лучи, преломляясь, создавали радугу. Даже в западне исполин иногда ухитрялся убить нескольких охотников. Рисунки с изображением «властителя вод» также обнаружены в пещерах бушменов.

Во время путешествия по Либерии в 1924 году мне довелось услышать в области ваи, в верхнем течении реки Морфи, описание четвероногого зверя, известного среди коренных жителей под названием «ту». По их словам, зверь этот величиной с козу, зубы у него, как у собаки, шкура черная; встречается он очень редко и отличается чрезвычайно злобным нравом. В деревнях об его существовании знали лишь немногие, но все местные охотники, которых я расспрашивал, утверждали, что видели его.

Не стану скрывать от читателя, что некоторые зоологи считали, будто я рассказываю сказки. Подобные упреки лишены оснований. Ведь мои наблюдения над языком знаков и телепатией у крупных зверей, опубликованные в 1910 году, тоже расценивались как вымысел до тех пор, пока профессор Миланского университета Фердинанде Гаццамали не подтвердил их экспериментальным путем. Когда в 1910 году я выступил с сообщением о том, что в озере Бангвеоло встречаются раковины, устрицы и улитки (меня в данном случае интересовали не столько сами эти существа, сколько происхождение озера), этот факт оспаривался. Только в 1931 году сопровождавший меня в экспедиции специалист-зоолог, основываясь на совместных находках, подтвердил, что я был прав.

Разумеется, вопрос о существовании того или иного животного может быть решен только при наличии бесспорных научных доказательств. Столь же несомненно, однако, что некоторые животные все еще неизвестны науке и что первым шагом к уже сделанным бесчисленным открытиям явились сообщения, которые иные «трезвые знатоки» относили к области басен.

Находясь в Либерии, я очень часто вспоминал о книге моего двоюродного деда Роберта Шомбурка «Путешествия в Гвиане и по Ориноко», изданной в 1841 году. Девственный лес Западной Африки негостеприимен. Более густым и непроходимым не может быть даже девственный лес Южной Америки. Тем не менее мысль о двоюродном деде придавала мне бодрость. Как бы неприятны ни были безногие пресмыкающиеся в глубине Либерии, особенно на берегах рек, там все же водилось куда меньше вредных насекомых, скорпионов и змей, чем во время пребывания Шомбурка-старшего на берегах Амазонки.

Как часто внезапно оживали «сучья деревьев», изогнувшихся над рекой, когда я безмятежно подплывал к ним в челне. Большинство древесных змей зеленого цвета: даже опытному глазу трудно отличить их от свешивающихся в воду ветвей. Как не вздрогнуть в испуге, когда всего в нескольких метрах от нарушителя спокойствия змея вдруг выпрямляется и начинает извиваться по направлению к его лицу, как не отпрянуть назад… это рефлекторное движение может спасти путешественнику жизнь: ведь укус этих змей, да еще в лицо, как правило, смертелен.

Выяснилось, что я плохо знаю девственный лес. Тишина его действовала на меня гнетуще. Не видно и не слышно было ни единого животного. Звериные тропы и редкие дорожки между поселениями людей совершенно опустели.

В сезон дождей жители Либерии избегают леса. Они предпочитают отсыпаться и покидают хижину только для того, чтобы отправиться в дом, где ведется беседа. Может показаться, что в течение всего сезона дождей страна погружена в сон.

В это состояние сезонной летаргии впали также и мои спутники. Они не роптали, но были способны говорить только об одном: о страданиях, которые причиняет им вечная сырость. Переходы с каждым днем сокращались, взоры моих спутников становились все более грустными, они молили о сочувствии и одновременно выражали все большее сострадание ко мне. Им было непонятно, что за причина, кроме глупости, заставляет этого белого, да еще в такое время, когда вся жизнь замирает под низвергающимися с небес потоками, искать на скользких тропах и болотистых берегах рек следы, которые тот же дождь все равно смоет через несколько часов.

Гагенбек купил в Конго слона. Я использовал период ожидания, навязанного мне природой, чтобы съездить за толстокожим. Не зная, чем кончатся мои приключения в девственных лесах Либерии, я решил поискать других зверей, которые могли бы заинтересовать фирму. Мне ни в коем случае не хотелось явиться к моему покровителю с пустыми руками.

Немецкий грузовой пароходик доставил меня в Матади на Конго. Два дня спустя я приехал на поезде в Киншасу. Конго образует здесь огромное озеро, названное в честь его первооткрывателя Стэнли-Пулом. На другом берегу его, напротив бельгийского поста, во Французском Конго расположен город Браззавиль. Уже в то время отсюда ходило вверх по реке много пароходов.

Читатели моих книг, вероятно, не забыли, что неподалеку от Браззавиля я купил самку шимпанзе, по кличке Клео. Это было самое проказливое животное из всех, встречавшихся мне за время путешествий по Африке. Клео служила украшением зверинца, который несколько месяцев спустя я погрузил на бельгийский пароход, отправлявшийся в Антверпен. Кроме слона и Клео, в состав транспорта животных, собранного мной для Гагенбека, входили еще два шимпанзе.

Немало хлопот доставил слон, вернее слониха, обладавшая довольно длинными бивнями и отнюдь не относившаяся к числу наиболее добродушных представителей своего вида. Маленькому Джумбо можно было разрешать бегать без надзора, ибо он, несмотря на нахальные проделки, был безвреден. Толстокожую же даму из Конго приходилось неотступно сторожить моему егерю и слуге Моморо. Он предупреждал об ее опасном нраве всех, кто к ней приближался. Она не только была упряма, но и имела обыкновение драться, а иногда неожиданно бросалась в атаку.

В Антверпене мы пережили неприятное приключение. До получения из Гамбурга необходимых перевозочных средств я временно поместил зверей в тамошний зоологический сад. Наконец багаж прибыл, и всех зверей, кроме слонихи, рассадили по клеткам, в которых им предстояло проделать путешествие в Гамбург. «Упаковкой» слонихи я решил заняться сам после возвращения из гостиницы, где у меня еще оставались кое-какие дела.

Персонал зоологического сада пожелал преподнести мне сюрприз и подготовить слониху к поездке без моей помощи. Сюрприз, правда, удался, но совсем иного рода, чем предполагалось.

Когда я вернулся к зверям, все служащие сада, начиная от директора и кончая контролерами у входов, находились в величайшем волнении. Толстокожая дама добровольно покинула участок, на котором гостила, но, завидев клетку, подняла хобот и в бешенстве стала носиться по саду. За ней бегала толпа беспомощных служителей. Все это произошло рано утром, посетителей было немного, и их удалось своевременно предупредить об опасности.

К моему приходу слониха, видимо, устала. В сопровождении преследователей она шла мне навстречу по одной из обсаженных цветами дорожек. Взгляд, который она на меня бросила, не отличался дружелюбием. Гем не менее старая приятельница сразу меня узнала, дала взять себя за ухо и отвести в клетку, не оказав никакого сопротивления.

Я провел в Европе всего несколько недель, которые отнюдь нельзя отнести к лучшим в моей жизни. Меня считали фантазером и даже явным хвастуном. Никто не поверил моим рассказам о существовании карликового бегемота. Даже сам Гагенбек недоверчиво отнесся к моему сообщению о том, что на реке Дуквее всего в нескольких метрах от себя я видел двух столь рьяно разыскиваемых нами животных. Он был совершенно убежден, что я принял за карликовых бегемотов двух молодых гиппопотамов. Вопрос о том, отменяет ли он свое поручение, то есть считает ли, что я потерпел поражение, оставался, однако, открытым. Узнав, что я уже готовлюсь к следующему путешествию и полон решимости добыть доказательства своей правоты даже без его помощи, Гагенбек согласился принять участие в предприятии взяв на себя половину расходов.

В сочельник 1911 года я снова высадился в Монровии, а в начале нового года с большим караваном носильщиков отправился в девственный лес, чтобы использовать сухой сезон для поисков карликового бегемота.

Не прошло и трех месяцев со дня моего вторичного вторжения в либерийские девственные леса, как главная цель путешествия была достигнута: 1 марта 1912 года мне удалось изловить первого карликового бегемота. В Германию я привез целых пять. Из них три были проданы в Бронкс-парк — большой зоологический сад Нью-Йорка.