С палаткой по Африке

ПО ВОСТОЧНОЙ АФРИКЕ

Мы пересекли границу Уганды, миновали цепь озер и достигли озера Виктория (по-арабски Укереве), откуда вытекает Нил. Главный порт на озере Виктория — Кисуму в заливе Кавирондо. Он относится уже к Кении, к той части Восточной Африки, которая подчинена британскому владычеству и занимает площадь около 600 тысяч квадратных километров. Нам удалось близко познакомиться только с областью, населенной столь известными племенами, как масаи и кикуйю.

Оба крупных заповедника, созданные после войны в этой стране, еще изобилующей зверями, находятся в пограничном районе[45] к югу от Найроби. Здесь нашли убежище львы, жирафы, носороги, с десяток разновидностей антилоп. Им не угрожают охотничьи набеги, ставшие в Кении очень модными, в первую очередь благодаря богатым американцам. В пограничной области между Кенией и Танганьикой есть такие местности, как равнина Серенгети, через которую в период миграции за один день проходят сотни тысяч животных.

В Кисуму я выяснил у хорошо знающих страну европейцев, где можно встретить африканцев, в наименьшей степени затронутых цивилизацией. Мне назвали американскую миссию в Букурии.

На следующее утро после прибытия в миссию мы произвели съемки в одной из деревень вакурия. Нам хотелось впоследствии сопоставить кадры, вывезенные из Восточной Африки, с кадрами, заснятыми в стране зулусов. Вакурия — соседи более известного племени масаи — нравами и обычаями походят на этих крупных, стройных африканцев. Они прокалывают себе уши и носят серьги из латуни, настолько тяжелые, что мочки вытягиваются и теряют свою форму. Во время работы вакурия прикрепляют мочки к верхнему краю ушной раковины.

Девушки вакурия еще в очень юном возрасте надевают спиралевидные браслеты из латуни на предплечья и над локтевым суставом. Снять их невозможно, и они на целые сантиметры впиваются в растущую руку. Мышцы между ними вздуваются и разбухают, но, как ни странно, это не отражается на кровообращении.

Деревня, которую мы посетили, в прошлом была, видимо, укреплена. Во всяком случае мы видели остатки похожих на окопы сооружений, которые могли служить только для обороны. У масаи, кикуйю и ватенде, так же как и у зулусов и многих других народов и племен, богатство деревни определялось численностью и состоянием поголовья скота. В этих краях навоз не используется в качестве удобрения, а наваливается за околицей в кучу. В заснятой нами деревне она имела 4 метра ширины и 6 метров длины. Такие кучи, свидетельствующие о благосостоянии, а также о естественном плодородии девственной почвы, покрывают места последнего упокоения деревенских старейшин.

Миссия расположена в той части Восточной Африки, которая была охвачена восстанием мау-мау[46]. Центр этого революционного движения против господства «белого человека» находился между горной цепью Абердэр и городом Найроби, то есть в области, населенной народом кикуйю, который вынес на себе основную тяжесть борьбы. Я убежден, что важнейшей причиной восстания явился захват английскими фермерами пастбищ африканцев-скотоводов. Борьба не устранила ни одного из противоречий между европейцами и африканцами, и поэтому волнения не прекращались.

Маленький вакурия Бени, трех или четырех лет от роду, избрал себе в приятели Петера Рау — нашего молодого водителя. Рау привык ходить очень быстро, он скорее бегает, а не ходит. Было очень смешно смотреть, как Бени пытался поспеть за Рау, то делая большие шаги, то пускаясь вприпрыжку. Объясниться словами они не могли, но и без того прекрасно понимали друг друга. Пока мы были в миссии, Бени жил подле Рау.

Однажды, когда мы завтракали у своей хижины, Ници попросила принести кнорровскую коробку. Нужно было сделать приготовления к обеду, а мы часто питались подаренными нам изделиями гейльброннскои фирмы Кнорр.

Рау принес коробку и поставил ее перед нами. Кончив завтракать, Ници подняла крышку. Из коробки вылез Бени. Сцена получилась настолько забавной, что мы решили повторить ее и заснять. Но когда Ници захотела вознаградить исполнителя главной роли конфетами, он куда-то исчез. Только подымая коробку на грузовик, Рау почувствовал по ее весу, что Бени, видимо, решил «зайцем» сопровождать своего друга.

Свежим росистым утром мы в последний раз окинули взором всю эту местность — от зеленых зарослей до синей линии гор на горизонте. Где-то за ними лежит гора, давшая свое название этому краю, — Кения. Кикуйю зовут ее Кериньягга.

Кению европейцы называют самой прекрасной страной в мире. Известно, чего стоят подобные восторженные отзывы, но в данном случае даже они не могут передать очарование этой страны. Против него беспомощен и тот, кто за свою жизнь много раз испытывал сильные впечатления. Боюсь показаться сентиментальным, но мне кажется, что мощное вулканическое извержение, которое в незапамятные времена грозило разорвать на части весь материк, оставило здесь метку, придавшую еще большую прелесть и без того пленительному лику этой местности. В то время высохло огромное озеро Серенгети, потух могучий вулкан Лонгонот, а в остывший кратер Нгоро-Нгоро хлынула вода.

Красного цвета была земля, красной была и дорога, по которой мы двигались. Застывшая, затвердевшая лава образует плодородный верхний слой почвы, от него непрестанно отделяются пылевидные частицы. Они покрывают все дороги, при ветре забиваются в нос, уши, рот, сушат горло, во время дождя превращаются в скользкую кашу. Между тем в районе миссии Букурия уже не раз в этом сезоне выпадали тропические дожди.

И все же путь в Найроби оказался куда более легким, чем я ожидал. Солнце пробилось сквозь тучи и высушило дороги, так что наступил один из непродолжительных промежутков между кашей и пылью. Чем ближе к столице Кенни, расположенной на высоте 1800 метров, тем суровее становится ландшафт и тем скуднее растительность.

Найроби — современный город, разросшийся накануне второй мировой войны. Еще несколько десятилетий назад на его улицах бродили дикие животные. Английские колонисты, жившие тогда в бараках из гофрированного железа, чтобы не прибегать к услугам мясников, нередко стреляли дичь прямо с порога дома. В городе еще и сейчас попадаются антилопы, они находятся под защитой всего населения. При нас в Найроби появилась львица. Она, очевидно, заблудилась, и ее застрелили. Визиты из дебрей вполне естественны, ведь Королевский национальный парк тянется до самой городской черты.

К достопримечательностям заповедника относятся (или относились) собакоголовые обезьяны, живущие стадами на земле. Своим названием они обязаны форме головы. Однажды сотни представителей этой разновидности павианов появились в городе. Они грабили фруктовые и продовольственные магазины, врывались в кухни, опустошали сады, обкрадывали посетителей, обедавших в ресторанах. Пришлось организовать отстрел этих животных.

За пределами нескольких улиц, вроде Деламир-авеню или Говернментроуд, где задают тон европейцы, в Найроби царит неописуемое смешение рас и костюмов.

Перекинув через плечо козью шкуру и размалевав лицо глиной цвета охры, гордо выступают масаи. Неоднократно чиненная европейская одежда, купленная в магазине готового платья, покрывает тощие тела кикуйю, осевших в городе. Их соплеменники, приехавшие из сельских районов, еще носят в ушах деревянные или железные гвоздики; более юные представители того же племени, стоящие ближе к «цивилизации», чем их отцы, поотрезали отвисшие мочки ушей.

В Найроби меня отговаривали от поездки па озеро Амбосели и к горе Килиманджаро, так как в сухой сезон состояние ведущих туда дорог столь же плачевно, как после первых потоков дождя. Но мне хотелось выразить почтение единственной на материке горе высотой б тысяч метров с ее покрытой снегами двойной вершиной и посетить один из самых молодых и самых прелестных заповедников Восточной Африки. Гора лежит уже на территории Танганьики, а рай для зверей примыкает к ее границе.

У маленькой деревушки Султан-Хамид мы свернули с шоссе. После этого несколько минут автомобиль катился словно по ковру, а затем начались толчки и тычки, скрип и треск. Дорогу покрывал полутораметровый слой тонкого коричневого песка из выветривающейся лавы. Тучи этой пыли крутились спереди, сзади, по обе стороны от нас. Через несколько километров мы застряли.

— Твоя Африка, твои дороги, — насмехалась Ници, которая вела машину почти вслепую. Она то пыталась на бешеной скорости проскочить сквозь окутывавшую нас завесу песка, то покорно плелась, стараясь поднять как можно меньше частиц вещества, некогда выброшенного из глубин огнедышащих гор, а затем остывшего и рассыпавшегося.

— Надо было ехать верхом, — сказал я племяннице. — В прежние времена, когда торопились, садились на лошадь. А мы, к сожалению, всегда торопимся. Герман фон Висман — первый исследователь, который пересек Экваториальную Африку с запада на восток, — ездил на муле. Но это дано не всякому, ибо шкура мула (в отличие от лошади и осла) двигается на теле животного, а с ней вместе — и седло. Я лично впервые использовал на обширных территориях Африки другое средство передвижения — велосипед — и объездил на нем значительную часть дебрей Западной Африки, где до меня не бывали европейцы.

Когда я въезжал на стальном коне в деревню, расположенную в глубине Либерии, меня там принимали за какое-то сказочное белое животное. Но в Европе к моим восторженным описаниям поездок на велосипеде по африканским лесам отнеслись так же, как в портовых кабачках Гамбурга относятся к болтовне старых капитанов об их плаваниях.

Между тем нет ни одного транспортного средства, которое требовало бы такого несложного ухода. Даже самая яростная муха цеце не в силах повредить велосипеду, ему страшны только колючки, вызывающие проколы шин. Протоптанные в лесах коренными жителями тропы, по которым передвигаются караваны носильщиков, служат великолепными дорогами для велосипедов. Встречного движения опасаться не приходится. Правда, велосипедисту приходится туго, если он попадает на участок тропы, по которому в сезон дождей прошло стадо слонов. Высыхая, земля сохраняет их следы.

— Но какими бы средствами передвижения мы ни пользовались, все они оказывались непригодны в сезон дождей, — закончил я свой рассказ.

— Неужели может быть нечто худшее, чем эта движущаяся распыленная лава? — спросила Ници.

Ници еще не сталкивалась вплотную с водной стихией и не считала ее опасной, мне же пришлось в свое время под тропическими ливнями пробиваться с четырьмя автомашинами через всю Анголу к побережью.

— Остановись-ка на минутку! — ответил я. — Мне хочется поблагодарить красный зыбучий песок за то, что он сухой, а не мокрый.

— Ну и идеи приходят тебе в голову! — засмеялась Ници.

Мы подождали, пока пыль несколько улеглась, и вышли из машины.

В поле нашего зрения лежала гора Килиманджаро. Килима Ндшаро — «Гора злого духа», так называется вулканический колосс с двумя вершинами на языке суахили, получившем распространение и среди некоторых племен Центральной Африки.

Насладившись величественной картиной высившегося вдали гиганта, мы снова двинулись в путь.

Дорога привела нас прямо в парк Амбосели.

Нас приветствовали несколько робких жирафогазелей, названных так за длинную шею. Мне еще никогда не приходилось видеть этих грациозных животных. Одно это зрелище вознаградило меня за трудности поездки в отдаленный заповедник.

Лагерь, которому масаи дали наименование Ол Тукай, расположен примерно в 30 километрах от въезда в заповедник. Чтобы его посетителям было легче встретить животных, поблизости от лагеря устроены два водопоя, к которым звери быстро привыкли. Как-то раз до восхода солнца я заметил там двух старых буйволов; в неверном сумеречном освещении они казались гигантами из допотопных времен. Каждое утро приходили жирафы, около полудня появлялось множество зебр и гну, к вечеру окрестности оглашались визгом павианов.

К более редким посетителям этого водопоя принадлежал носорог, с которым я решил завязать знакомство. Он показался мне не очень злобным.

— Осторожно! — сказал сопровождавший меня проводник. — Он опасен. Как-то набросился сзади на нашего майора, когда тот наблюдал за слонами. Майор несколько месяцев пролежал в госпитале. Не приближайтесь к нему!

Носорог удалился в кустарник и из этого неприступного убежища стал недоверчиво следить за нами.

— Внимание! — закричал я кинооператору. — Я подойду к нему поближе, он кинется на меня, а вы снимете!

Все произошло так, как я предполагал. Носорог дал мне приблизиться на несколько метров, а затем ринулся в атаку. Едва я успел взобраться в машину, как он примчался на всех парах, но перед самым радиатором остановился так внезапно, словно все его четыре ноги были снабжены тормозом.

В тот же день мы встретили стадо из восьми слонов разного возраста. Проводник нехотя подтвердил, что в парке Амбосели разрешается выходить из машин и производить киносъемку (в парке Крюгера это строжайше запрещалось, да и в других заповедниках разрешалось лишь в некоторых местах). Он недоверчиво посмотрел на меня, когда я направился к слонам. 50 лет назад я распростился с охотой при помощи ружья, а теперь хотел проститься с охотой при помощи кинокамеры. Выдержу ли я испытание на мужество, которое выдержал полвека назад?

В то время я охотился у озера Руква в Восточной Африке. Однажды мы преследовали стадо слонов, в котором было несколько могучих самцов. Меня сопровождал Лонгома. Вдруг я заметил, что двое толстокожих, шедших метрах в полутораста от нас, меняют направление. Еще несколько секунд, и они исчезнут в чаще. Не задумываясь, я поднял ружье и выстрелил. Уже в тот миг, когда раздался треск выстрела, я понял, что сделал глупость. Прицел крупнокалиберного ружья был поставлен на 100 ярдов. Животные бросились бежать, и мы потеряли их из виду.

Обескураженный, я повернул к лагерю. Лонгома шел в нескольких шагах за мной. Его непрестанное ворчанье в конце концов стало действовать мне на нервы, я прислушался. Он твердил одно и то же: «Ну да, вазунга (белые) не такие люди, как мы. Они стреляют с безопасного расстояния, вероятно, потому, что боятся. А мы подходим близко, совсем близко…»

Такие уроки не забываются, только из них не всегда делаешь правильные выводы. Два или три дня спустя мы увидели одинокого самца; направление ветра было благоприятным. Я прислонил винтовку к стволу дерева, снял с плеча Лонгомы запасную, тщательно осмотрел ее, не глядя в сторону самца, и тоже отставил в сторону. Затем осторожно, но уверенно направился без оружия к слону, дав знак Лонгоме, чтобы он следовал за мной.

Не более восьми шагов отделяли меня от колосса, когда верный егерь схватил меня за руку и что было силы потянул назад.

— Господин, ты сумасшедший! — почти беззвучно прошептал он. — Ты что. хочешь погубить себя? Идти безоружным на слона?! Да я ведь знаю, что ты не боишься!

А я боялся. Не отрицаю этого и никогда не отрицал. Нет ничего презреннее и опаснее бахвальства посетителей национальных парков, уверяющих, что они чуть ли не наклеивали почтовые марки на заднюю часть слонам — настолько они ручные. Такие хвастуны подвергают опасности жизнь несведущих и доверчивых людей.

Я боялся. И тогда, и теперь, когда в парке Амбосели медленно пошел на группу слонов. Кинооператор крутил ручку, но, видимо, забыл зарядить камеру, ибо эта сцена сохранилась только на фотоснимках.

Я приблизился к животным на расстояние десяти шагов. Огромный самец отделился от стада и сделал два шага в мою сторону. Я остановился и, застыв, пристально вгляделся в слона.

— Селемани, — взволнованно прошептал я…

В Амбосели мне исполнилось 76 лет. Казалось, что здесь в день моего рождения собрались все четвероногие друзья из чащи, чтобы пожелать удачи и проститься с человеком, который к ним привязался.

Вооружившись биноклем и кинокамерой, я с раннего утра высматривал гостей с веранды нашей хижины, откуда открывался вид вдаль. В стене облаков время от времени появлялись бреши, и тогда массив обоих братьев Килиманджаро преграждал горизонт. Глубокие «шрамы» и сейчас напоминают о последних извержениях потухшего вулкана.

Со стороны одного из водопоев послышался громкий визг. Оттуда шли гиены. К месту свидания явились газели Гранта и газели Томсона, более стройные и красивые, чем наши козули. Не удивительно, что газель полюбилась поэтам Востока, что в древнем Египте ее разводили в неволе и посвящали Изиде. Как проигрывает по сравнению с ней большой и неуклюжий вилдебеест буров, более известный под названием гну! Словно, создавая это животное, природа колебалась, сделать ли его антилопой, лошадью или даже коровой.

После полудня я повез своих спутников в крааль масаи, в области которых расположен парк Амбосели. Неподалеку от крааля лежали четыре льва — сначала мы их за деревьями не заметили. Пока мы снимали этот квартет, Ници прошептала:

— Львы, как видно, затеяли пирушку.

В ее голосе чувствовалось волнение. Внимательно оглядев местность, я насчитал целую дюжину хищников.

Мимо пронеслась пара газелей Томсона.

Это была одна из тех минут, когда кажется, что долина вдруг ожила.

Но масаи, разумеется невольно, испортили мне день рождения. Они погнали стадо вниз к болоту и распугали зверей. На светло-голубом фоне силуэта Килиманджаро выступали теперь только массивные очертания двух слонов.

— Домой? — спросил я.

Когда-нибудь ведь надо было уезжать и из Амбосели, и вообще из Африки.

В пути нам попался холм с геодезической вышкой. Полагаясь на свою машину, мы рискнули въехать на его вершину.

По другую сторону видневшегося внизу болота паслись слоны.

Возможно, это было то самое стадо, которое я видел накануне. Вот от него отделился самец — видимо, очень старое животное с тяжелыми бивнями и массивным корпусом — и понюхал воздух.

— Селемани… — произнес я вновь, опустил бинокль и, повернувшись в сторону племянницы, крикнул ей.

— Пора. Надо ехать домой.

Последний день в заповеднике близился к концу. Мы поужинали на веранде. Равнину быстро поглотил мрак. Через несколько минут должен был начаться ночной концерт. Раздался такой звук, точно вдали пилили дрова.

— Вероятно, леопард.

Громкий визг возвестил, что неподалеку находятся гиены. Пронзительными голосами ругались павианы, или нугу, как зовут их в этих местах. Они всегда подымают крик, когда чуют близость леопарда. Кто-то залаял…

— Собаки? — спросила Ници.

— Нет, как ни странно, это зебры.

Мы прислушались к ночным звукам. Все чувства были напряжены, хотя только слух мог подсказать, кто именно из зверей пришел проститься с нами.

Меня напугал чей-то легкий зевок. Затем послышался шорох, он усилился и внезапно затих в нескольких десятках метров от нас.

— Лев, — прошептал я.

Стон, еще стон. Царь зверей любит постонать, когда он себя хорошо чувствует.

Между нами и львом не было решетки. Только ряд камней указывал посетителям парка Амбосели границу между лагерем и дикими дебрями. Трудно было предположить, что лев станет с ней считаться. Затем раздался шелест: очевидно, лев находился теперь в высокой траве, а значит, снова отдалился от нас. Ници и я направили на прилегающий участок сильные фонари. Несколько раз нам показалось, что в освещенной полосе блеснули глаза хищника. Уверенности, однако, не было, Кругом царила тишина, пугающая тишина…

И вдруг во мраке раздался рев, заставивший нас содрогнуться.

Вероятно, лев только что задрал добычу и возвещал родичам о своей победе. Издалека до нас донеслось эхо: оно прозвучало для меня как прощальный привет великой степи.

— Дядя Ганс, кто такой или что такое Селемани? — спросила Ници, после того как умолк лев и мы несколько минут настороженно внимали голосу ночи.

— Селемани?

Она, значит, слышала, мой возглас на холме с геодезической вышкой.

— Сегодня, увидев старого слона, ты произнес одно это слово. Мне показалось, словно ты… едва ли это возможно…

— Словно что? — полюбопытствовал я.

— Словно ты узнал это животное.

— Да, — сказал я после некоторого раздумья. — Это было поразительно. Мне показалось, что я узнал слона, который полстолетия назад был известен всем, кто охотился в Восточной Африке на крупную дичь, хотя лишь немногим, подобно мне, довелось столкнуться с ним вплотную.

В то время он был уже настолько стар, что превратился как бы в живой символ рода слонов. Охотники знали о нем так же много, как любители книг о герое популярного романа. Многие охотились за Селемани, многие стреляли в него. Может быть, некоторые и попадали в слона, но уложить его никому не удалось.

Не удалось это и мне много лет назад в верхнем течении Руахц…

Мы вышли из лагеря рано утром, на траве еще лежала роса, когда мы набрели на след двух слонов — очень старого и молодого.

— Селемани! Бейте его! — вскричал наш проводник скорее от испуга, чем от неожиданности, во всяком случае гораздо громче, чем следовало бы. Ведь этот возглас мог предупредить толстокожих.

Само собой разумеется, что я пошел по следу. Вскоре мы наткнулись на навоз, он был еще теплый.

— Селемани? — все еще сомневаясь, прошептал я, едва шевеля губами.

Ухмыляясь, проводник утвердительно кивнул головой.

Знаками я подозвал Лонгому, велел носильщикам осторожно опустить их ноши на землю и отдохнуть. За мной должны были следовать Лонгома и проводник.

Отойдя всего на несколько шагов, мы услышали впереди треск. С быстротой молнии я сменил тяжелые охотничьи сапоги на легкие теннисные туфли, чтобы бесшумно подобраться к животному, обвязался лентой с крупнокалиберными патронами и взял у егеря ружье для охоты на слонов.

Впереди продолжал слышаться шум. Мы застыли на месте, полагая, что слоны учуяли нас и обратились в бегство. Я определил направление ветра, оно нам благоприятствовало. Быть может, слонов спугнули местные жители, отправившиеся на поиски меда?

Шум и треск усилились. Казалось, на землю свалилось целое дерево. Мы стали медленно передвигаться от укрытия к укрытию, не теряя из виду след. Так мы дошли до места, где слоны останавливались и рылись в песке. Кругом лежали объеденные ветки и даже толстые сучья, с которых была сорвана кора.

Шум впереди прекратился. Нужна была величайшая осторожность. Ведь нашим противником был Селемани — слон, о котором охотники с полным основанием говорили, что за долгую жизнь он усвоил весь опыт своих собратьев и научился его использовать. Заросли были густыми, на расстоянии нескольких метров ничего не было видно. Сделав еще несколько шагов, мы услыхали урчанье в желудках слонов: оба колосса, очевидно, снова остановились.

Я был не совсем в том уверен и бросил вопрошающий взгляд на своего спутника.

— Селемани стар и не любит много ходить, — усмехаясь, прошептал мне на ухо африканец.

Я осторожно пошел дальше. Обогнув куст, я стал свидетелем зрелища, которого никогда в жизни не забуду.

В 50 шагах от меня стоял слон: такого я не представлял себе даже в самых смелых мечтах. Когда самец медленно вышел из-за куста и я смог разглядеть его как следует, у меня екнуло сердце. А ведь я не был новичком и к тому времени уложил уже 50 слонов. В их числе был самец, бивни которого весили свыше 100 фунтов каждый.

Пока я глядел на последнего из богатырей древней Африки, он расслабил мышцы. Концы бивней уткнулись в землю. Мой мозг пронзила мысль: «Вот охотничья добыча, какая никогда больше не выпадет на мою долю!»

Куст скрывал меня, ветер дул в благоприятную сторону, успех казался обеспеченным — дело было только за мной. Я прислушался к биению своего сердца. Оно было спокойным. Значит, я мог решиться на то, чтобы подобраться еще ближе, обогнув куст, ограничивавший обзор. После этого я оказался бы перед великаном и ничто уже не помешало бы мне выстрелить.

Селемани не двигался с места.

Шаг за шагом подбирался я к нему, используя куст как прикрытие и стараясь не наступить на увядший лист или на сухой сучок. Однако стоящий слон на определенном расстоянии различает каждый звук с наветренной стороны; к стаду же можно приблизиться без особых предосторожностей, так как животные с трудом распознают, откуда происходит тот или иной шум. Огибая куст, я оказался позади слонов и на мгновение потерял их из виду. Двустволку со спущенным предохранителем я держал в руке, два запасных патрона были наготове. Я остановился, чтобы в последний раз перед выстрелом глубоко и спокойно вздохнуть. Еще шаг…

Но тут позади меня прогремел выстрел.

Я оцепенел. Затем, преодолев испуг, бросился вперед мимо куста на поляну. Две серые тени скрылись в густом лесу. Секундой позже одна из них промелькнула в просвете между деревьями. Я вскинул ружье и выстрелил, раз, другой…

Я знал, что это бессмысленно. Обе пули вонзились в ствол акации.

Я бросился на землю и, если мне не изменяет память, закричал от ярости и волнения. Повернувшись, увидел Лонгому, который присел на карточки рядом со мной, а в нескольких шагах от нас — проводника-африканца.

— Кто стрелял?

— Черт, господин!

На самом деле виноват был бой. Он шел вместе с носильщиками и тащил мой дробовик, который я ему отдал взамен ружья для охоты на слонов. От волнения я забыл разрядить дробовик. Бой — разумеется, без злого умысла — стал возиться с предохранителем, и выстрел прозвучал в тот самый миг, когда я поднял ружье и стал целиться.

— Это стрелял черт, господин, — повторил Лонгома.

О Селемани давно говорили, что он заколдован. Больше того: все охотники Африки сходились на том, что на него лишь один раз можно охотиться безнаказанно. Поэтому я не удивился тому, что ни мой верный Лонгома, ни проводник не пожелали больше распознавать следы, безусловно оставленные беглецами…

На мгновение я замолчал, чтобы собраться с мыслями. То, о чем я хотел теперь рассказать, произошло несколько лет спустя на реке Руфиджи. Не я набрел на Селемани, а он на меня. Да, точно, я тогда наблюдал за жирафами…

Медленным величественным шагом шли жирафы через редкий лес. Туман окутывал кроны деревьев и скрывал головы крупных животных. Вожаком стада был старый самец, казавшийся почти черным. Когда он вытягивался во весь рост, чтобы достать верхушки деревьев, высота его достигала почти 6 метров. Он напомнил мне единственную жирафу, которую я подстрелил за всю мою охотничью жизнь. Насколько радостнее было бы мне наблюдать за движениями этих красивых животных, если б я мог «аннулировать» выстрел в того старого сильного самца.

При ходьбе жирафы поднимают то обе правые, то обе левые ноги и шествуют с грацией и достоинством. Но стоит им перейти на галоп, каждый шаг которого уносит их на 4–5 метров вперед, как они начинают казаться грузными и неуклюжими.

Животные остановились. Шедший впереди самец обнаружил особенно вкусную акацию, высунул длинный гибкий язык и передними резцами сорвал несколько аппетитных веток. Это явилось сигналом к трапезе. Ветви и листва различных видов акаций — любимая еда жираф. Ловко достают они верхушки деревьев, где растут самые нежные листья и побеги.

Солнце поднялось выше и побороло туман. В ярком солнечном свете жирафы выглядели комичными и неправдоподобными. Телята, состоявшие, казалось, из одних ног, играли вокруг стада, галопом уносились в сторону, словно желая убежать от матерей, но на полном скаку тормозили, одновременно упираясь в землю всеми четырьмя копытами.

Рычание льва, раздавшееся вдалеке, напугало молодых животных, на мгновение они застыли на месте, а затем характерными для них прыжками бросились к матерям. Взрослые жирафы не боятся льва: он предпочитает находиться подальше от огромных копыт, способных одним ударом раздробить даже львиный череп. Несмышленых телят, прижавшихся к матерям, плотным кольцом окружили самцы.

Озираясь по сторонам, жирафы медленно перешли в рощу и укрылись под садовыми акациями. Они стояли совершенно неподвижно, настолько сливаясь со стволами деревьев, что только наметанный глаз охотника мог их различить.

Большой самец вытянул шею и уставился в одну сторону. Он уловил какой-то шорох, который донесся и до других животных. Как по команде, они повернули головы, а вслед за ними обернулся и наблюдатель, изучавший привычки жираф.

Этим наблюдателем был я.

Я еще не мог разглядеть, что именно встревожило животных, но заметил, что вожак успокоился. Его сородичи поняли, что им не угрожает опасность. Им нет, а мне?

Среди деревьев появились две исполинские серые тени. Два слона медленно и как бы в раздумье подошли почти вплотную к жирафам, стоявшим среди акаций. Правда, растения эти плохо защищали от солнечных лучей, но, найдя хоть такое убежище, слоны остановились. Их серые тела сливались с акациями так же, как и более светлая шкура жираф. Слоны и жирафы, умеющие, как никакие другие животные, часами стоять неподвижно, охотно бывают вместе. Жирафы обладают отличным зрением, слоны же значительно превосходят их обонянием. Они дополняют друг друга.

Жирафы обмахивались длинными хвостами; слоны, чтобы прогнать мух, хлопали ушами. Животные чувствовали себя в безопасности: я слышал урчание в желудках толстокожих, а оно немедленно прекращается, как только слон почует опасность и, чтобы разобраться в ней, начнет двигать огромными ушами. Один из самцов принялся шаркать передними ногами, чтобы размельчить сухую землю до пыли. Ею он посыпал себе спину, пытаясь таким образом освободиться от надоедливых паразитов типа клещей.

Этот слон был не очень высок (около 3,2 метра), так что стоявшие рядом жирафы смотрели на него сверху вниз, но отличался необыкновенно массивным и могучим телосложением.

В бинокль мне удалось рассмотреть его длинные, толстые бивни. Когда колосс двигался, они бороздили почву. Такие бивни могли быть только у старейшего слона Африки — Селемани.

Второго, значительно более молодого самца знали как постоянного спутника Селемани. Слоны без устали работали хоботами, чтобы избавиться от своих мучителей — бобовидных насекомых длиной около четырех сантиметров, которые глубоко всасываются в их толстую кожу. К каким только ухищрениям я не прибегал, чтобы снять паразитов со шкур застреленных мной слонов в неповрежденном виде, а затем заспиртовать!

Солнце уже высоко поднялось, а жирафы и слоны все не сходили с места. Селемани положил могучие бивни на шею младшего спутника, который помогал древнему богатырю нести бремя старости.

— Посмотри, господин, вон Селемани со своим рабом! — прошептал мой егерь, бесшумно усевшись рядом.

За несколько лет, прошедших со встречи с Селемани на Руахе, Лонгома безусловно не забыл пережитое нами вместе приключение. Ему уже давно следовало бы приготовить ружье для охоты иа слонов и подсказать мне, что Селемани и его спутник не будут долго стоять рядом с жирафами в тени акаций. Хотя Селемани и стал старше, он, конечно, не утратил своей осмотрительности.

В те дни я собирался навеки распрощаться с охотой на слонов и вскоре действительно осуществил это намерение. Казалось, мне могло бы доставить особое удовлетворение закончить карьеру охотника на крупную дичь смертельным выстрелом в царя слонов.

Но я этого не хотел.

— Пусть Селемани живет, Лонгома, — сказал я егерю, не соблюдая особой осторожности. Он положил мне руку на плечо и указал на рощу акаций.

Селемани снял голову со спины своего капела[47] и затряс ею так, что уши его стали с шумом биться о туловище. Затем зевнул, загнув назад хобот. Жирафы, вытянув шеи к кронам акаций, принялись пастись.

Размахивая хоботом, Селемани нюхал воздух во всех направлениях. Затем младший спутник придвинулся к нему и оба они исчезли в зарослях.

— Бвана, — заговорил Лонгома несколько часов спустя на привале, — знаешь ли ты, как Селемани в первый раз был ранен белым человеком?

Я, разумеется, знал и эту историю о царе слонов. В то время всякий, кто, приехав в Восточную Африку, оказывался гостем у костра охотника, мог быть уверен, что услышит рассказ о Селемани. Но мне было известно, до какой степени Селемани волнует фантазию охотников и с какой готовностью рассказывает Лонгома подобные истории. Поэтому я поддержал разговор.

— Да, господин, это случилось много, много лет назад. Тебя еще не было среди нас, а я жил в краале своего отца и был совсем маленьким, — начал Лонгома, усевшись на корточки возле огня.

Когда Селемани был слоненком и бродил с матерью по лесам и степям, жизнь толстокожих протекала довольно мирно. Белый человек с ружьем еще не проник в места, где обитали слоны.

Правда, коренные жители устраивали ловушки, но при известных предосторожностях их было нетрудно избежать. Лишь в конце сухого сезона, когда высокая трава засыхала, положение слонов становилось более опасным: тогда стадо иногда оказывалось в окружении пламени. Огонь ослеплял, дым душил сбившихся в кучу животных. Они обращались в бегство, падали в вырытые ямы или становились жертвами длинных тяжелых копий. Бывало, что после такого происшествия от стада оставалась половина. Уцелевшие животные снова собирались вместе и на следующий год еще до наступления сухого сезона уходили в леса или на болотистые равнины, где можно было не опасаться огненной бури. Опыт делает умнее не только людей, но и животных.

Возможно, еще в детстве, когда спина Селемани была покрыта красно-коричневым пушком, он пережил подобную опасность и только сообразительность матери спасла его.

О Селемани было известно, что он ненавидит огонь. Не раз, завидев ночью костер, он кидался на собравшихся вокруг, ничего не подозревавших людей. Стадо следовало за ним и завершало уничтожение. В то время Селемани был лет на сто моложе, но уже ходил во главе самого большого стада. Восьмидесятифунтовые бивни служили вожаку испытанным боевым оружием.

Люди в деревнях, лишавшиеся из-за слонов урожая, не могли причинить им вреда. Эти двуногие не имели оружия. Они только поднимали громкий крик, когда к ним приближалось стадо, а если нападение предпринималось ночью, то иногда бросали в слонов горящими головешками. Но чаще всего африканцы не мешали толстокожим вырывать и втаптывать в землю стволы бананов, выкапывать бивнями земляные орехи и бататы и, довольно похрюкивая, хоботами отправлять их в рот.

Однажды Селемани во главе таких же сильных и смелых сверстников ворвался в крааль, жители которого только что закончили приготовления к празднику урожая. Масаи и бавемба и сейчас ухмыляются, когда охотники рассказывают об этой выходке Селемани.

В одной из хижин стояли глиняные горшки, наполненные до краев пембе[48]. Его должны были пить вечером во время танцев. Легендарный слон, никем не замеченный, подошел к хижине посмотреть, нет ли там чего-либо съестного. Ее обитатели бежали, когда слон лишил их крыши над головой и опустил хобот в горшок с пивом.

Селем1ани сделал пробный глоток, затем еще один побольше, пиво, очевидно, пришлось ему по душе, он смял травяную стенку хижины и, войдя во вкус, стал вливать в себя алкогольный напиток.

От удовольствия слон отряхивался так, что уши его хлопали по голове. Затем он затрубил, да так громко, что слоны решили, что их вожаку угрожает смертельная опасность. Одни обратились в бегство, другие поспешили на помощь испытанному в боях богатырю, тщательно обнюхивая воздух. Пива им не досталось. Селемани успел осушить все горшки и во главе своей свиты, покачиваясь, исчез в зарослях.

В другой раз Селемани и несколько самцов зашли в деревню, сорвали крышу с амбара и сожрали находившуюся в нем кукурузу. Затем они решили передохнуть невдалеке в тени густых акаций, ветками отгоняя от себя мух.

В это время через деревню проезжал белый господин — один из первых, кто побывал в этой стране. Он увидел опустошения, произведенные слонами, и без труда нашел нескольких жителей, согласившихся по оставленным следам навести его на стадо.

Селемани, который охранял стадо сзади, вдруг почувствовал страшную боль, какой он еще никогда не испытывал. Одновременно раздался громкий треск. С быстротой молнии голова слона повернулась в направлении звука, где рассеивалось облачко дыма. В нем Селемани заподозрил своего врага. Громко трубя, он ринулся в ту сторону, размахивая хоботом, схватил нечто мягкое, поднял, а затем с силой швырнул на землю.

Теперь он узнал, что боль причинило ему одно из тех двуногих существ, которых он прежде никогда не боялся. Ярость его не имела предела. Вновь и вновь пронзал он бивнями лежавшее перед ним безжизненное тело, поднимал его и опять бросал на землю, пока не растоптал, превратив в кровавую массу.

Завершив уничтожение врага, Селемани почувствовал слабость. Когда раздался выстрел, стадо обратилось в бегство и оставило его одного. Колосс, шатаясь, стоял перед своей жертвой, из раны в его боку лилась кровь. Через несколько минут к нему приблизились два слона, разыскивавшие вожака. Селемани оперся на одного из них, ощупал хоботом место ранения и попытался остановить кровь, втискивая в рану катышки из земли и пережеванного корма.

Три самца медленно пустились в путь. Селемани знал поблизости одно болото, где мог зайти глубоко в воду и, не опасаясь преследований, дожидаться выздоровления или смерти.

Много дней простоял он неподвижно, время от времени охлаждая рану водой. Однажды на рассвете он почувствовал голод и стал рвать хоботом болотную траву. Она показалась ему вкусной. Он был не прочь снова отведать мягкие верхушки акаций. Слон повернул тяжелое тело к берегу, легонько шлепнул хоботом по затянувшейся ране и стал ждать. Боли больше не было.

Селемани вернулся к стаду. Его товарищи дивились тому, с какой осторожностью с тех пор приближался старый вожак к краалям африканцев и каким злым порой становился. Еще больше поражало даже старых самцов то, что с некоторых пор Селемани главным своим врагом считал человека. Люди же с недоумением спрашивали себя, как случилось, что слоны стали такими пугливыми и злобными, и почему они бросаются очертя голову на любого двуногого, оказавшегося у них на пути.

Лонгома все еще сидел на корточках, пристально глядя на костер, в огонь которого он, казалось, бросал свои слова.

— Это хороший рассказ, — похвалил я Лонгому. — Он показывает, что из-за огнестрельного оружия доверчивое, хотя и вороватое животное превратилось в злобного зверя, который одновременно ненавидит людей и боится их.

Я задумчиво посмотрел на затухавший огонь. В те годы, когда Селемани был молодым вожаком стада, когда порох еще дымился, а ружья заряжались с дула, в стране было мало белых охотников. Но их становилось все больше, ибо появился спрос на слоновую кость — из нее изготовляли бильярдные шары и резные изделия. За последнее столетие многие тысячи толстокожих погибли гораздо раньше положенного им природой срока, став жертвами людей, стремившихся к обогащению.

Не только Селемани и другие вожаки, даже слонихи и слонята, почувствовали, что двуногий враг с каждым днем становится опаснее. Человек приспособился к среде, в которой жили слоны, приноровился к их привычкам, применял все более дальнобойное и бесшумное оружие. Целыми днями и неделями выслеживал он стадо, чтобы перестрелять слонов с крупными бивнями. Слепая ярость, с которой Селемани и его сородичи бросались на людей после первых столкновений с белыми охотниками, уступила место сознанию, что борьба с ними не под силу слону, что умнее стараться спастись бегством. А ведь слон нс труслив — он умеет сражаться так, как, пожалуй, ни одно другое животное. Более всего он ненавидит человека, и научил его этой ненависти сам человек.

— Ты прав, господин. — В устах простодушного сына природы эти слова прозвучали решительным подтверждением моих размышлений. Усмехаясь, он поднял голову.

— Ты — великий охотник, господин, — продолжал он, — и поступил умно, когда не стал второй раз стрелять в Селемани. Ты проживешь долго, он тебя не убьет, и никакой другой тембо тоже не убьет тебя.

А в это время Селемани и его спутник, отделившись от жираф, шли навстречу новым приключениям, новым столкновениям с охотниками, столкновениям, которые станут темой рассказов у других лагерных костров и с быстротой, возможной лишь в дебрях, приобретут легендарный характер.

Все гуще становились заросли, покрывавшие равнину. Селемани направлялся к большой реке, где даже в сухой сезон оставалось много влаги. На берегу слоны остановились на несколько минут, понюхали воздух и на пились. Затем вошли в воду. Старый Селемани согнулся под тяжестью лет и собственного веса, а потому был на несколько сантиметров ниже своего спутника. Ему первому пришлось пуститься вплавь. Африканцы утверждают, что слоны совсем не умеют плавать, выискивают мелкие места и переходят реки вброд, держа хобот над водой, чтобы не захлебнуться. Я же не раз своими глазами видел, как слоны плавают, переваливаясь с боку на бок.

Селемани давно владело стремление к странствиям. Слона видели на расстоянии сотен километров от тех мест, где он появлялся прежде. Когда мне рассказали об этом, я вспомнил о знаменитом бегемоте Губерте. Он отправился в путешествие из бухты Сент-Люсия, находящейся в Южной Африке, застрелили же его в Ист-Лондоне. В устье реки Баффало, где стоит этот город, последний бегемот был замечен за 100 лет до этого.

Может быть, Селемани казалось, что к нему приближается смерть? Я не сомневаюсь в том, что стареющие или больные африканские слоны уходят в определенные места на болотах, на мелководных реках или озерах и там дожидаются своего конца.

Переправившись через реку, Селемани и его спутник вышли в мбугу[49], где трава поднималась выше их спин. Они шли по туннелю в траве, высоко подняв хоботы, которыми нюхали воздух. После долгого путешествия мзее[50] чувствовал потребность в отдыхе. Его спутник стал подле тяжело дышавшего Селемани, и он, положив бивни на плечи «раба», уставился в землю.

В долине реки, поросшей густой травой, он не подвергался опасности. Слон закрыл глаза. Ему на спину уселись волоклюи. Они выискивали в шкуре слона клещей, которых не прогнала пыль, выдутая из хобота. В то же время они предупреждали Селемани об опасности, ибо при малейшем шорохе улетали.

Капела улегся на землю и заснул, спокойно посапывая. Под охраной волоклюев и «старика», который подсознательно продолжал бодрствовать, он чувствовал себя в безопасности. Селемани, не открывая глаз, помахал хоботом, ощупал тело своего верного спутника и, словно лаская молодого слона, погладил его.

Никто не считал, сколько лет ходили они вместе по зарослям, степям и девственным лесам. Когда-то Селемани встретил в лесу отставшего от стада слоненка, достаточно взрослого, чтобы обходиться без материнского молока. «Старик» взял его с собой. Время от времени он даже делал крюк, чтобы испытать найденыша. Слоненок подчинялся воле Селемани, послушно и бесшумно следуя за ним. С тех пор как найденыш впервые стал впереди «старика» и тот положил ему па спину бивни, волочившиеся по песку, слоненок сделался «рабом» Селемани.

У молодого самца, разумеется, еще нс было бивнем. Чтобы он не остался без тех лакомств, о которых обычно заботятся матери, Селемани сдирал кору с деревьев и бросал ее спутнику, обрывал с верхушек самые вкусные ветки. Капела нравился Селемани, и старый слои, будучи сам гурманом, угощал юного друга такими обедами, какие редко достаются толстокожим. Он рвал для него кисловатую фитингулу, растущую па песчаной почве в водоразделах рек, спелые плоды пальмирской пальмы, бананы, считающиеся у слонов лакомым блюдом, и, конечно, плоды манго, не имеющие по вкусу себе равных.

Селемани радовался аппетиту ребенка. Если на земле лежало мало опадышей, «старик», наклонив голову, подходил к дереву, очень осторожно, но энергично нажимал головой на ствол и поспешно отодвигался. Ствол пружинил и возвращался в первоначальное положение, спелые плоды падали на спины животных и на лесную траву. Селемани проделывал это несколько раз подряд. Если же дерево оказывалось слишком толстым, он отступал на несколько шагов и с разбегу наносил по нему такой удар головой, что сотрясал даже стволы метровой толщины.

Если бы слоненок не подвернулся Селемани, ему все равно пришлось бы найти себе спутника из числа молодых самцов. Я часто встречал слонов, которые имели адъютанта даже после того, как отделились от стада, предоставив руководство им более молодым, по опытным вожакам. О капела Селемани известно, что он не раз выручал своего покровителя, становясь между охотником и его целью. Трудно сказать, поступал ли он инстинктивно или сознательно.

Когда после длительного перехода или бодрствования силы младшего слона иссякали, Селемани еще бдительнее, чем обычно, охранял сон своего верного стража. Сам он ложился редко: ему стало трудно подниматься. Лежа он отдыхал только тогда, когда находил большой муравейник, на который мог опереться.

Пока младший слон отдыхал, охотникам иногда удавалось сравнительно близко подобраться к легендарному исполину. Однако в последнюю минуту легкое дуновение ветерка обычно возвещало ветерану о приближении людей. Он начинал громко трубить еще до того, как преследователи успевали изготовиться к стрельбе. После этого место, где стояли оба слона, оказывалось пустым.

Однажды охотники — двое европейцев и двое африканцев — отправились по следу, оставленному колоссом и шедшим за ним капела. Сначала охотники двигались быстро, чувствуя себя в полной безопасности. Но вскоре они вернулись к собственным следам, которые пересекли Селемани и его спутник, сделав предварительно большой крюк. Этот маневр сбил с толку охотников. Они предполагали, что Селемани отступит из высокой травы в ту часть долины, которая поросла редким лесом. Вместо этого слон старался запутать свой след: последний много раз перекрещивался со следами преследователей. Селемани мог находиться поблизости от охотников и внезапно выскочить и атаковать их из непроходимых зарослей травы высотой с дом.

Так преследователи превратились в преследуемых. Они — вероятно, на благо себе — поняли, как опасна эта явно бессмысленная игра, и отказались от нее.

Другое столкновение охотников с Селемани показывает еще определеннее, насколько «разумно» поступает такое опытное и умное животное, как слон. Я оставляю открытым вопрос о том, поступает ли оно «сознательно», ибо не занимаюсь изучением психологии зверей, а просто рассказываю то, что мне известно.

Одному африканскому охотнику удалось выстрелить в колосса и даже ранить его. Равнодушно уставившееся в землю толстокожее рассвирепело. Спасаясь от разъяренного животного, африканец с ловкостью обезьяны взобрался на дерево. Селемани пронесся мимо, но вскоре заметил, что потерял след своего врага. Тогда он повернул обратно, рысью добежал до места, откуда начал преследование, и медленно двинулся по следам африканца, нащупывая хоботом путь. У дерева, в листве которого укрылся дрожащий охотник, слон остановился и несколько секунд обнюхивал хоботом кору. Затем он уперся передними ногами в землю, нажал головой на ствол и повалил дерево. Селемани вытащил охотника из его обрушившегося убежища и растоптал. Жажда мощения была утолена. Он нарвал с дерева ветвей и накрыл ими останки врага.

…Капела проснулся. Селемани с шумом выдувал песок из хобота. Небо покрылось тучами. Засверкали молнии, удары грома повторялись через какие-то доли секунды. Селемани и его адъютант спокойно посапывали, зная, что шум вызван не выстрелами.

Старый слои первым тронулся с места, взяв направление на группу скал, выделявшихся своей яркой окраской на сумеречном фоне громовых туч. Там обосновалась стая павианов. Они вытаскивали из расселин скорпионов и ловкими движениями вырывали из тел жертв ядовитые жала и хвосты. Не прекращая своей охоты, обезьяны громкими криками приветствовали проходивших мимо толстокожих.

Но вот слоны достигли берега реки, высокого и крутого. Не колеблясь, они с большой скоростью съехали вниз. Когда колоссы скатились в воду, раздался громкий всплеск, по реке пошли волны. Животные облили себя водой и, насладившись купанием, выбрались на другой, пологий берег.

Незадолго до их прихода там паслось большое стадо слонов. Оно ушло, но Селемани и капела двигались быстрее и вскоре его догнали. В стаде собралось свыше ста животных, которые группировались по возрасту н полу. Слонята с матерями были в одной группе, старые слонихи — в другой. Они сплетались хоботами, словно сплетничали о последних скандалах в стаде. Между молодыми самцами шла непрерывная возня: они мерялись силами, то обвиваясь хоботами, то упираясь лбами и всячески стараясь сдвинуть противника с места. В стороне, не спуская глаз со стада, стояло несколько старых самцов. Они задумчиво качали головами, словно жалуясь, что найти корм для стада становится все труднее. Их большие уши непрерывно двигались и, подобно опахалу, создавали прохладу.

Селемани не мог находиться в стаде. Его раздражали шумные слонята и резвящиеся самцы. «Старик» стремился к спокойной жизни в привольной степи, где несколько десятилетий назад он часто встречался со своими добрыми друзьями — белыми носорогами, пока люди почти не истребили этих животных.

От цели путешествия странников отделяло болото. Стада животных паслись в поросших травой влажных впадинах, в иле лежали буйволы. Наступил вечер. Большие светляки гудели над болотом, казалось, что это огни отдаленной африканской деревни. Слоны остановились; Селемани отыскал место для ночлега и прислушался к звукам, раздававшимся из травы и камышей. Жужжали насекомые, кричали ночные птицы, квакали лягушки. Самым громким был голос воловьей лягушки. Бегемот исполнял в огромном оркестре партию баса.

Еще до рассвета слоны отправились дальше — за болото, через степь, в редкий лес, где росли деревья мапунда[51]. Их стволы имеют у подножия от 1 до 1,5 метра в поперечнике, ветки появляются только на высоте 5 метров. Маленькие, похожие на яблоки плоды очень мучнисты и отличаются приятным сладким вкусом, лучшие из них растут на самых вершинах.

Путники собрали все плоды мапунды, валявшиеся на земле, затем Селемани уперся лбом сначала в одно, потом в другое дерево и стряс с них спелые фрукты.

К огорчению капела, Селемани задержался здесь ненадолго. Он торопился в горы. Путь его лежал мимо зарослей бамбука и высоких папоротников. Зеленые птицы-носороги, кокетливо распустив пурпурные хвосты, бегали по длинным ветвям деревьев, кудахтая: «ко-ко-ко, кро-хо, кро-хо». Веселые обезьянки колобус прыгали с ветки на ветку, и поднятый ими гвалт сопровождал слонов, бесшумно двигавшихся на своих мягких подошвах по пересеченной расселинами местности. Селемани приближался к цели: известному одному ему, не раз уже испытанному месту отдыха, где его никогда не тревожили люди.

Вдруг он остановился, как вкопанный, так что младший слон едва не наткнулся на него. Услышанный Селемани шум повторился, но теперь, когда они остановились и перестали раздвигать листья папоротников, он стал громче. Им показалось, что это урчание в желудке слона-одиночки.

Колоссы стояли неподвижно, растопырив уши, наподобие вееров, чтобы не упустить ни звука. Кто это — самец или тоскующая по любви слониха?

Однако у Селемани был слишком большой опыт, чтобы он мог обмануться. Доносившийся шум можно было принять за урчание в желудке слона, но все же это был не слон.

«Старик» сделал крюк, чтобы оказаться на ветру и установить, не родич ли все-таки находится поблизости от них. Он пошел назад по собственному следу, потом повернул в сторону — очень настороженно, все время останавливаясь и нюхая воздух. Легкий ветерок донес до него запах, но нс слона, а человека.

С поразительной для таких массивных животных быстротой слоны повернули обратно и через несколько секунд скрылись, как серые тени, среди папоротников и лиан. Охотник-африканец обманулся в своих ожиданиях. Напрасно он вновь и вновь осторожно водил палочкой по деревяшке с зарубками, подражая урчанию слона. Селемани не поверил прекрасной имитации, завлекшей в ловушку не одно молодое и неопытное животное.

Обратившиеся в бегство слоны вскоре успокоились, но Селемани все же решил двигаться из предосторожности по одной из слоновых троп. Они похожи на широкие дорожки, огибают крутые подъемы и утоптаны грузными ногами слонов, которые ходят по ним с незапамятных времен (полстолетия назад я проехал на велосипеде с начала до конца такой тропы, протяженностью в сотни километров). Слоны то подымались в горы, то спускались в низины, пересекая ручьи и ущелья; наконец они вышли в долину, где тропа вилась между стенами из красных листьев: по обеим ее сторонам высились молодые побеги дубов кроваво-красного цвета. Слоны предпочитают им зеленые побеги бамбука. Сломанные деревья и втоптанные в землю папоротники свидетельствовали о том, что здесь недавно прошли другие толстокожие.

Ночь друзья спокойно провели в овраге, где нашли обильную пищу. Рано утром Селемани снова сделал крюк, чтобы пересечь след, оставленный накануне им и его спутником. Он осторожно обнюхал его и убедился, что враг — человек — их не преследует.

И все же двинулся уже в путь человек, который через несколько часов сделал попытку убить Селемани.

Местный житель, который накануне приманивал слонов, находился на службе у «подонка из Европы», как презрительно именуют африканцы авантюристов, приезжающих в их страну, чтобы, не считаясь с охотничьими обычаями и законами, «настрелять слоновой кости». На восходе солнца этот европейский браконьер и его помощники выступили из лагеря у деревни на холме и вскоре натолкнулись на след, правда, не совсем свежий.

Проводник тщательно разобрался в том, что могли поведать отпечатки ног. Следы слоних всегда круглые, у самцов же передние ноги оставляют круглые отпечатки, задние — овальные. Именно такие перемежающиеся следы и остались на земле, причем диаметр отпечатка передней ноги достигал 50 сантиметров, следовательно она принадлежала исполину. Овальный след был еще больше.

— О-о-о! — произнес следопыт. — Это большой-пребольшой слон.

Старый африканец, несший винтовку хозяина, нагнулся над следом.

— Селемани, — прошептал он. — Это Селемани, совсем старый слон с огромными бивнями, такими же толстыми, как тело человека.

Браконьер стал торопить своих спутников. Его не беспокоило, что, по мнению африканца, след был уже суточной давности. Ведь вряд ли слон и его спутник успели уйти очень далеко. Нужно было спешить: «подонок из Европы» знал, что он не единственный браконьер в этом районе.

На мягкой почве путь указывали глубокие ямки, на твердой — пригнутая к земле трава, В одном месте, где незадолго до того прошел степной пожар, очертания ног отчетливо отпечатались в песке. Только на гальке у подножия холма даже самый наметанный глаз не смог бы обнаружить никаких следов.

Вдруг проводники остановились: они пришли к месту, где следы пересекались (там рано утром Селемани проверял, не преследуют ли их после вчерашнего приключения). Распознать свежий след было нетрудно — на пригнутые стебли травы сверху легли другие. Охотники двинулись дальше с удвоенной предосторожностью и вскоре по звукам определили, что впереди пасутся слоны. Несколько минут спустя они заметили животных, беззаботно расположившихся в густых зарослях.

Терпение «подонка из Европы» подверглось суровому испытанию. Его интересовали только «бивни, такие же толстые, как тело человека». Но в полутемной чащобе трудно было определить, где находится голова Селемани.

Наконец слоны сошлись как будто вплотную, на зеленом фоне кустарников засверкали могучие белые бивни. Несколько секунд спустя в лесной тишине раздался оглушительный залп из кремневых ружей африканских браконьеров; подобно удару бича, прозвучал выстрел «подонка из Европы» из винтовки среднего калибра. К эхо, прокатившемуся по ущельям, присоединился треск деревьев, сбитых обратившимися в бегство слонами.

Но вот послышался глухой звук падения грузного тела, а за ним и хрип. Затем наступила тишина. Она сменилась шумом, который подняло уцелевшее животное, и победным кличем на мгновение оцепеневших охотников:

— Он падает, он падает, он умирает!..

— Убит! — воскликнул белый. — Селемани убит. Я уложил самого знаменитого слона Восточной Африки.

Уверенный в добыче, он бросился со своими спутниками к лежавшему в густом кустарнике исполину. За ними с винтовкой господина в руках медленно следовал старый африканец. Он один ие радовался.

Путь к бивням браконьеру пришлось прокладывать при помощи ножа, до того густо сплелись ветви и ползучие растения в том месте, где пала его жертва. С жадным нетерпением, стремясь поскорее заполучить «белое золото», он рубил направо и налево. Первое, что он увидел, было ухмыляющееся лицо старика-африканца, несшего его винтовку. Тот указывал на два бивня, весившие фунтов тридцать каждый, не более.

— Божья воля, — невозмутимо произнес африканец. — Селемани не слон, это сам черт, и его никогда не одолеть охотнику.

Когда слоны сблизились, все внимание охотников поглотила забелевшая на фоне лесной зелени слоновая кость. В полутьме они не заметили, как «раб» передвинулся и оказался перед своим господином. Капела принял на себя пули, предназначавшиеся Селемани. Он умер за него.

Ярость «подонка из Европы» была бессильна что-либо изменить. В распоряжении его африканских спутников оказалась гора ньяма, то есть мяса и жира, которыми они решили немедленно полакомиться. Из ветвей и листьев африканцы быстро соорудили навесы над тушей, разожгли костры, и вот уже в горшках варились первые сочные куски мяса.

А Селемани был жив…

Когда упал его друг, он только на несколько мгновений оцепенел, прислушиваясь к его хрипу. Быстро сообразив, что верному слуге уже ничем не помочь, старый слон отошел не более как на тысячу шагов.

Там он и стоял неподвижно, устремив взгляд на след, который оставил. Он поднял уши, чтобы не упустить ни одного звука. Хобот его все время двигался, втягивая воздух. Селемани был готов к бою с теми, кто последует за ним. При малейшем признаке приближения людей он бы перешел в бешеную атаку. Но все было тихо.

Когда наступила ночь, Селемани медленно тронулся в путь. Шаг за шагом шел он назад, по собственному следу, все время останавливаясь, прислушиваясь, принюхиваясь. Подойдя к лагерю на расстояние примерно 500 метров, он почувствовал запах ненавистного огня и ненавистного человека. Костры тлели, один африканец храпел, другой, объевшись мясом, стонал, нигде не было видно часовых. Селемани неслышно подобрался ближе.

До лагеря оставалось еще метров двадцать, когда ненависть и гнев взяли верх над осторожностью, приобретенной за несколько десятилетий. Громко затрубив, старый слон бросился на маленькое скопление шалашей, сокрушая все вокруг.

Первым на его пути оказался шалаш, где спал «подонок из Европы». Не успел вскочивший в ужасе браконьер схватиться за винтовку, как был уже растоптан передними ногами разъяренного великана. Африканцы воспользовались э~……«ясным мгновением и попрятались, а Селемани тем временем хоботом разносил шалаши. В одном из них он обнаружил останки своего верного товарища. Селемани поднял хобот, и в тишине ночи раздался леденящий душу крик смертельно обиженного животного.

Несколько минут спустя древний Селемани вернулся в чащу и в одиночестве направился к одному из тех неприступных ущелий, куда за ним не решался следовать ни один человек.

Испуганно визжали гиены, громко бранились павианы. Так же как много лег спустя в последнюю ночь, проведенную нами в заповеднике у озера Амбосели, где мне пришлось дать ответ па вопрос племянницы: «Кто такой или что такое Селемани?»

Плотные тучи затянули небо. На землю упали первые капли дождя, на горизонте засверкали зарницы. Где-то вдали, в направлении Найроби, уже шел дождь.

Если начнется сезон дождей, то даже вездеход не сможет проложить себе путь через жидкую грязь. Меня охватило беспокойство. Рано утром я дал указание подготовить обе наши машины к немедленному отъезду. Затем поспешил в канцелярию и спросил метеоролога-африканца о прогнозе погоды.

— Боже мой, вы еще здесь? — вскричал он так, словно перед ним появился призрак. — Проехать можно только по дороге на Намангу, все остальные пути, ведущие в направлении Найроби, уже затоплены.

Между тем в нашем лагере собирались завтракать.

— Отставить! — сказал я, не обращая внимания на непонимающие взгляды моих спутников. — Едем немедленно!

Я сел за руль мерседеса.

Грозовые тучи заволокли небо. На одной из дорог висел щит с надписью: «Путь для проезда в сезон дождей». Ночью здесь тоже прошел сильный дождь, но почва жадно всосала влагу, и только местами остались небольшие лужи, неопасные для опытного водителя.

Достигнув главного шоссе, мы вздохнули свободно и покатили в Намангу, где находится развилка дорог: одна из них ведет в Танганьику, другая к нашей цели — Найроби. Антилопы и жирафы, стоявшие у обочин, служили живым подтверждением того, что Кения все еще изобилует зверями.

В Найроби выяснилось, что «Азия», шедшая из Бомбея, сможет доставить нас в Геную.

Для посещения национального парка Найроби, который тянется до городских ворот, оставалось всего несколько часов. Меня интересовало теперь только одно животное, которое четверть века назад избежало моей кинокамеры да и во время последнего путешествия нигде не хотело показаться. То была антилопа канна — крупнейший представитель семейства, состоящего из многочисленных видов и обитающего в Африке.

Светло-коричневая или желтовато-серая канна, похожая на корову, с характерным длинным мехом на брюхе, имеет 3 метра длины и 2 метра высоты; ее угловатые рога закручены, как у винторогих.

Я напрасно потратил все утро на розыски этого совсем не редкого животного, едва не «переехав» целое семейство львов.

На следующее утро я снова предпринял такую же попытку. Удача все же не покинула меня: две робких антилопы-канны выбежали прямо на наш объектив.

Съемки закончены!

14 ноября 1956 года «Азия» медленно отвалила от африканского берега. Пока она осторожно выходила из гавани Килнндини в открытое море, я еще раз окинул тоскливым взглядом часть материка, с которым расставался в десятый раз.

Как много изменилось с того времени, когда шесть десятилетий назад я впервые раскинул в Африке свою палатку; как велики перемены, которые происходили и происходят и на побережье, и в степях, и в девственных лесах, неся, как я надеюсь, лучшее будущее моей любимой Африке.

Мне вспомнился мотив, который я слышал в Найроби и записал на пленку. Африканцы пели на суахили грустную песню: «Боже, благослови Африку». Расставаясь с нею, я напевал про себя обрывки мелодии, запавшие мне в память. Увижу ли я тебя вновь, моя Африка?