С палаткой по Африке

СНОВА КУРС НА МЫС ДОБРОЙ НАДЕЖДЫ

Теплая весенняя ночь спускается над Гамбургом. Я и моя племянница Ници — Хельга фон дер Остен, урожденная Шомбурк, сопровождающая меня в десятое путешествие по Африке, стоим на верхней палубе «Нигерии», опершись на поручни, и время от времени обмениваемся прощальными приветствиями с друзьями, оставшимися на суше.

— Насколько приятно уезжать, настолько тяжело расставаться, — произносит Ници.

Мысленно переношусь почти на шесть десятилетий в прошлое — к началу того периода моей жизни, который и делами и помыслами был посвящен Африке. Вижу себя семнадцатилетним юнцом, одетым в свой лучший костюм, исполненным малодушия и в то же время сознания собственного достоинства. Здесь же, в Гамбурге, но с какого-то другого причала вступил я на палубу «Грика» — старого судна водоизмещением 4 тысячи тонн, которое должно было доставить меня в страну моих грез, в Африку. Родители далеко не были убежде ны в том, что я вступил на правильный путь. Однако на них произвела впечатление та решимость, с которой я не пожелал закончить обучение в коммерческом училище, а позднее стать офицером, подобно стольким Шомбуркам прежних поколений. Моими козырями в борьбе против их планов были достижения и слава сэра Роберта Шомбурка, моего двоюродного деда, открывшего викторию-регию[1], и его братьев — естествоиспытателей Рихарда и Отто.

И все же в этот день — 26 марта 1898 года — я не был вполне счастлив, хотя исполнилось все то, о чем я грезил и чего добивался целые годы. Мой отъезд совпал с днем рождения матери. Как только раздались удары судового колокола, она заметно побледнела и отцу пришлось решительно увести ее с парохода. Я не двинулся с палубы и тогда, когда с наступлением прилива судно покинуло гавань. Медленно проплыли маяки на берегах Эльбы. Меня охватила тоска по родине, на много часов подавившая страсть к приключениям, которая владела мною уже в течение нескольких лет. Слезы застилали глаза, но я все же разглядел в темноте Бергедорф, где стоял дом нашей семьи, построенный отцом архитектором, и старался отыскать Фонтеней — родовое гнездо на Альстере…

— Ты права, — отвечаю я племяннице. — Расставаться тяжело, особенно с дорогими тебе людьми, но еще тяжелее расставаться с делом всей твоей жизни. Бывает ведь и такое. Я пережил это, когда портовые краны поднимали с африканской земли одну за другой машины моей экспедиции и опускали их на палубу «Усу-кумы».

— Тем приятнее уверенность, что через несколько недель ты снова увидишь Африку, дядя Ганс, — говорит Ници, возвращая меня из мира воспоминаний к реальной действительности и к мыслям о близком будущем.

Она знает, как нелегко было найти деньги для этой поездки. Из путешествия 1931–1932 годов я привез очень любопытные кадры, отснятые в заповедниках, и созданный мною фильм «Последний рай» имел большой успех. Но война принесла с собой разорение. После захвата власти Гитлером моя лекторская деятельность подверглась ограничениям, а книги — запрету, конфискации и сожжению. Лишившись средств, я с 1945 года снова стал выступать с лекциями сначала в обеих частях Германии, а затем в Швейцарии и Дании. Понадобилось целое десятилетие, чтобы сколотить сумму, необходимую для нового путешествия.

И вот я снова в пути.

Легкий бриз приносит с собой запахи моря. Я глубоко и благодарно вдыхаю их. Портовые буксиры свистками переговариваются друг с другом. С передней палубы раздаются огрубевшие голоса, слышно, как передвигают с места на место тяжелые грузы.

«Нигерия», которая доставит в Кейптаун четырех путешественников по Африке (кроме моей племянницы и меня, — кинооператора Клауса Филиппа и техника Петера Рау), не пассажирский лайнер, а грузовой теплоход. Мы решаем окрестить его «пундой», что на языке суахили означает «осел». Это прозвище как нельзя лучше подходит и к грузовичку, которому суждено перевозить наши грузы по лесам и степям Африки. Кроме него наше снаряжение состоит из машины мерседес-дизель-180 и киноаппаратов.

Вот корпус судна содрогнулся, заработали машины, и легкое покачивание показало, что «Нигерия» отчалила от берега.

Мы покинули Гамбург 15 мая 1956 года, за час до полуночи, а назавтра около 12 часов дня достигли Бремена. Здесь, как и в Антверпене — следующем порту, где мы сделали остановку, — наша «пунда» поглотила огромное количество автомашин, запасных частей, ванн, строительных деталей, труб и железных подпорок. Все это она выгрузит в одной из гаваней Африки.

У нас было более чем достаточно времени, чтобы подготовиться к экспедиции. Двенадцать пассажиров теплохода не мешали друг другу, как это часто бывает в плавании. Каюта так и манила к себе… Обстановка ее состояла из длинного удобного дивана со шкафчиками по бокам и окрашенных под красное дерево стола и стульев, привинченных к полу. Убранство кают-компании, салона и бара отличалось большим вкусом. Кроме душей при каютах, на главной палубе из досок и парусины устроили бассейн. Его наполнили морской водой, как только судно приблизилось к южным широтам.

Судно делало 12–13 узлов в час и, следовательно, проходило за сутки 550–600 километров. Мы быстро привыкли к постоянной тряске, вызванной работой двигателей. Но для Ници путешествие стало трудным, когда с зыбью пришла качка. На широте мыса Финистерре — этого «конца земли» в северо-западной Испании — мою племянницу начала мучить морская болезнь. Ей казалось, будто она мчится по Вселенной в ореховой скорлупе. Сначала Ници лишилась сна, потом взбунтовался желудок. Струи дождя стекали по иллюминатору каюты, волны сбивали судно с курса. Когда до Лас-Пальмаса оставалось полтора дня пути, волнение внезапно прекратилось. Солнце осветило гладь океана, и я стал фланировать от одного борта к другому, обрадованный и окрыленный переменой погоды.

Вода, вода и больше ничего вокруг. Ни судна, ни паруса, ни птицы. Воздух стал теплым, и даже ночь не принесла с собой прохлады. Утром Рау рассказал, что через иллюминатор к нему в каюту влетела ласточка. На головке у нее оказался клещ. Наш кинооператор, увлекавшийся орнитологией, удалил его, но так и не решил, была ли эта птичка последним напоминанием о Европе или первым вестником Африки.

На пятнадцатый день путешествия мы вошли в Лас-Пальмас — гавань Гран-Канарии, одного из принадлежащих Испании Канарских островов, прозванных древними за райский климат «Счастливыми островами». Я увидел пик Тейде, возвышающийся почти на 4 тысячи метров над уровнем моря, и пытался отыскать места своих прежних, обычно непродолжительных стоянок. Кактусовые сады, итальянские кедры, заросли дрока, драконовое дерево…. От вечнозеленых лавровых лесов взор снова и снова обращался к оголенным красно-черным зубцам массива Тейде на Тенерифе. Там находится потухший вулкан, первый, который увидел Александр Гумбольдт во время своего знаменитого путешествия в Америку.

Всего два часа смогли мы наслаждаться чудесным островом. Глаз, отвыкший от разнообразия красок, радовали цветы на площадях города, распланированного на испанский манер. Вид бананов па плантациях между старой гаванью испанских и португальских мореплавателей и суровыми оголенными холмами вокруг поселений раздразнил аппетит путешественников, которым приелись судовые консервы.

Но вот уже отданы концы, двигатели опять завели свою однотонную песню, «Нигерия» взяла курс в открытое море. Судно подхватил пассат. Резкое дыхание ветра загнало пассажиров в каюты, но на меня такая погода действовала хорошо. Я чувствовал себя отдохнувшим и с удовольствием приветствовал летающих рыб. Это холоднокровные крылатые существа величиной с селедку. Они носятся над морем, как стрекозы, делая прыжки до 50 метров.

Кожа покрылась испариной — то был верный признак приближения к тропикам. Кое-кто из пассажиров заметил фонтаны воды. Значит, где-то вблизи киты. Над палубой устроили навес для защиты от лучей солнца, становившихся все более знойными. На следующее утро я велел вынести наверх съемочную аппаратуру и опробовать магнитофоны, при помощи которых мы должны были запечатлеть голос Африки. Приближался экватор, и существующий с незапамятных времен обычай морского крещения послужил нам поводом послать первую весточку на родину.

Мы не увидели берег Либерии, связанный с воспоминаниями о стольких моих экспедициях. Но дождь лил совершенно так же, как 45 лет назад, когда я высадился в Монровии, чтобы искать животное, считавшееся вымершим. Потоки дождя как бы сдерживали длинные волны, и они поднимали и опускали судно в ритме, который успокоительно действовал на человека, проведшего несколько десятилетий в больших городах. Все сильнее звучал призыв дебрей… Африка, моя Африка, дикая, нетронутая Африка была уже недалеко.

Около двух недель руль оставался неподвижным. Мы шли прямо на юг. Однажды в полдень, во время обеда, раздался глухой вой судовой сирены. Я знал, что означают эти звуки. Вскоре появились посланцы властителя морей Нептуна, чтобы пригласить всех, кто впервые пересекал экватор, направляясь из Северного полушария в Южное, в торжественной обстановке смыть с себя пыль Севера.

На специальных подмостках был сооружен трон; на нем важно восседал морской бог, вооруженный трезубцем. Рядом с ним стоял «пастор», совершавший обряд крещения.

— Дорогие прихожане мои, почтительно, подозрительно, рассудительно, презрительно внимающие слушатели! Услышьте сегодняшнее послание, продиктованное мудростью и любовью и начертанное на той самой странице, где в прошлом году осталось масляное пятно от картофельной оладьи.

С «амвона» я перевел взгляд на трамплин. На нем выстроились те, кто впервые пересекал самую длинную параллель земного шара. Волосы и лицо каждого из них были покрыты раствором, состоявшим в основном из жидкого мыла. Чтобы «очиститься» внутри, эти люди проглотили по порции керосина и заели его лепешками с запеченной смолой, после чего мыльную пену с их лиц и голов соскребли огромной бритвой. Затем вконец растерявшихся новичков столкнули с трамплина в бассейн. Вновь и вновь заставляли их нырять, чтобы смыть с себя все до последней соринки.

— Мы, Нептун, властитель морей, озер и рек, прудов и болот, сим объявляем, что рожденное из праха дрянцо в день нынешний очистилось на борту теплохода «Нигерия» от грязи Северного полушария и по нашему экваториальному обычаю нарекается Окунем…

Вся тяжесть процедуры пала на молодых парней. С племянницей же моей, которая предусмотрительно оставила купальный костюм в каюте, поступили милостиво. Однако и ей пришлось проглотить ложку льняного масла для внутреннего очищения от пыли Севера, а затем «подкрепиться» картофельным шариком, столь обильно сдобренным перцем и селедочным рассолом, что даже двойная порция коньяку не смогла перебить его вкус.

К югу от экватора стояла необычно холодная погода и море было очень неспокойно. Даже боцман, уже 21 год ходивший по этому маршруту, не мог припомнить такого волнения в этих местах. Нос судна поднимался и опускался. Ници только в средней части судна чувствовала себя более или менее сносно, а потому почти все время находилась в кают-компании. Здесь толчки ощущались не так сильно и стук работавших с предельным напряжением двигателей был менее слышен. Несмотря на пять цилиндров мощностью 750 лошадиных сил каждый, скорость хода «Нигерии» сократилась до 8 узлов.

Наконец густые облака, низко нависшие над морем, рассеялись. Нам открылось голубое небо. На землю полились желанные лучи солнца, согревая и ослепляя нас.

Вместе с африканской зимой появились первые вестники приближавшейся земли. Нас эскортировали птицы: по обе стороны от судна неслись к югу буревестники, сильные, с короткими шеями и большими головами, с длинными загнутыми клювами; их огромные черные крылья резко выделялись на фоне белых тел. Они не способны ловить живую рыбу, а поэтому вынуждены довольствоваться подачками из камбуза и стали неизменными спутниками судов в океанских водах Южного полушария.

Этого друга всех мореплавателей я избрал в качестве символа. Ведь всякий раз, приближаясь к африканскому материку или прощаясь с ним, я любовался несущейся над волнами могучей птицей. И сейчас с таким нетерпением ожидал ее появления! С буревестника должен был, по моему замыслу, начинаться кинофильм, который я собирался сделать о «моей» Африке.

И вот 14 июня последние птицы исчезли из виду. Завыла сирена, показалась земля. Несколько жирных тюленей, следовавших нашим курсом, потеряли для нас всякий интерес. В поле зрения бинокля возникла Столовая гора. У ее подножия с северной стороны лежит Кейптаун, который долго был самым крупным после Каира городом африканского материка. Показались покрытые снегом вершины, венчавшие темно-зеленый пейзаж.

Но у нас не было времени любоваться природой. На борт явился лоцман, установили телефонную связь с Кейптауном. Надо было готовиться к разгрузке, позаботиться о жилье, представиться властям.

Несколько часов спустя мы уже стояли на пирсе. На обеих машинах экспедиции, окрашенных в светло-песочный цвет, большими черными буквами было написано: экспедиция Шомбурка. Между этими словами вырисовывался силуэт материка с изображением охотника и киноаппарата наверху. Они символизировали полный исканий и приключений путь, пройденный мною в течение шести десятилетий, за которые африканский материк стал для меня второй родиной.