С палаткой по Африке

АВАНТЮРИСТ В ИОГАННЕСБУРГЕ

Покинув страну зулусов, мы взяли курс на Иоганнесбург. Этот город, насчитывающий почти миллион жителей, является самым большим в Южной Африке, а после Каира — и на всем материке. Он расположен вблизи богатейших в мире месторождений золота и стал экономическим центром Южной Африки.

В пути из политической столицы Южно-Африканского Союза Претории в Иоганнесбург перед нами маячили холмы Витватерсраида. Наконец мы достигли огромных отвалов золотых рудников, окружающих Иоганнесбург, который я не люблю и никогда не любил, хотя, а может быть, именно потому, что когда-то сам был его жителем.

Еще древние знали, что в Африке имеется золото. Есть все основания предполагать, что его добывали арабы, а налаженные ими торговые связи между Софалой и Занзибаром использовали португальцы, впервые прибывшие в Восточную Африку около 1500 года. Предполагают, что воинственные племена (или возможность добывать золото более легким путем в Южной Америке) помешали португальцам эксплуатировать труднодоступные прииски Южной Африки.

В 1845 году немецкий геолог Леопольд фон Бух научным путем установил, что в Южной Африке должно быть золото. Девять лет спустя желтый металл обнаружили поблизости от нынешнего Иоганнесбурга. Но буры сумели воспрепятствовать проникновению золотоискателей в их отдаленную страну.

Однажды, в сентябре 1886 года, рабочий из поселка у подножия Витватерсранда ударил заступом по скале. Камень засверкал, заискрился. Сомнений не было — через скалу проходила золотоносная жила.

За первой находкой последовало множество других. Вспыхнула такая золотая лихорадка, какая охватывала только отдельные районы Калифорнии и Австралии. В страну отовсюду слетались авантюристы, они застолбляли даже те участки, на которых не было и следа драгоценного металла. Нередко устраивались «впрыскивания» золота, чтобы сбыть с рук право первой заимки там, где поиски были явно безнадежны. Для этого брали патрон, удаляли из него дробь, заполняли образовавшуюся пустоту золотым песком и выпускали заряд в горную породу. Почти всегда находился простачок, который за большие деньги покупал участок, «посоленный» этим или другим способом.

Иоганнесбург основан золотоискателями. Нынешний центр города был заложен в декабре 1886 года. Для него выбрали местность у южных отрогов Витватерсранда, самую суровую и унылую во всем Трансваале. Неплодородная почва непригодна для земледелия. В начале 80-х годов фермы в этой местности продавались по цене, равной стоимости 16 быков. Однако за несколько лет цены на землю настолько подскочили, что в 1895 году за место для двух строительных площадок на вновь проложенной улице Комишэнер потребовали 22 тысячи фунтов стерлингов. В 1902 году, когда я приехал в Иоганнесбург, Стандард-банк заплатил за место для четырех строительных площадок 145 тысяч фунтов. Иоганнесбург жил за счет своего золота.

Меня привлекало в Иоганнесбурге не золото. Отбывая военную службу в Бланкенбурге на Гарце, я тщательно обдумал, какие возможности представляются молодому и знакомому с африканскими условиями немцу, желающему проникнуть в глубь «Черного» материка.

Единственным моим капиталом были молодость и опыт. Даже отец не собирался давать мне денег для экспедиции в дебри Африки. Еще важнее было отсутствие научной подготовки для серьезной исследовательской деятельности. Мне необходимо было как можно скорее восполнить этот пробел и увязать свою будущую работу, которая давала бы средства к существованию, с основательным изучением страны. Я считал, что пути к этому можно найти только в самой Африке. По дороге я остановился в Лондоне, чтобы заручиться поддержкой.

Полученная мной в Лондоне «поддержка» ограничилась знакомством с неким актером, который освободил меня от лучшей одежды и значительной доли наличности. К счастью, прибыв на Британские острова, я сразу же оплатил переезд в Южную Африку. Когда пароход, на котором я находился, отвалил от пирса, у меня в кармане оставалось 5 фунтов и несколько шиллингов. При тогдашних обстоятельствах этой суммы было недостаточно даже на расходы в плавании.

«Поживем — увидим», — подумал я, передавая мои 5 фунтов на сохранение старшему стюарду, и ушел с палубы, бренча в кармане оставшимися шиллингами. Вечером играли в покер, ставки были невысоки, я рискнул шиллингом, а потом и двумя. Когда я отошел от стола, у меня было уже несколько выигранных фунтов. Фортуна улыбнулась мне и позже — в судовой лотерее. Мне дважды доставался главный выигрыш. Когда в Дурбане я сошел на берег, кроме прежних 5 фунтов, у меня оказалось еще двести. Но это богатство не принесло мне счастья.

Бурская война закончилась. Трансвааль стал британской колонией. Иоганнесбург, город золотоискателей, был у всех на устах. Его быстрое экономическое развитие сопровождалось нездоровыми явлениями, которые принесли с собой золотая лихорадка, военная спекуляция, стремление к колониальному господству и безудержный экспансионизм. В городе уже были построены первые деловые здания. Они стояли рядом с ветхими деревянными бараками золотоискателей, в которых теперь поселились бедняки, потерпевшие поражение в борьбе за золото. Их было куда больше, чем богачей, наживших в короткое время баснословные состояния.

Всюду шло строительство, прокладывали улицы, разбивали парки и сады. Деньги тратили почти с такой же быстротой, с какой наживали. В деловых кварталах царило оживленное движение. Перед каждой гостиницей и перед каждым баром стояли оседланные лошади. Трамвая (его пустили только в 1960 году), железной дороги и автомобилей еще и в помине не было. Даже в Иоганнесбурге самыми распространенными средствами передвижения оставались тяжелые бурские фургоны, запряженные быками, и почтовые дилижансы. Гордость города составляли виктории — элегантные пароконные дрожки.

Работу в рудниках, как и вообще всю тяжелую работу, выполняли коренные жители. Золотоискатели же разыгрывали из себя господ. Они вытаскивали ножи и револьверы из-за поясов с еще большей легкостью, чем это делалось в золотоносных областях с умеренным климатом. На рубеже XIX и XX веков во всем мире не было, пожалуй, города столь многонационального, как Иоганнесбург. Облик его определялся авантюристами и спекулянтами, которые в поисках удачи со всех концов света устремились в Трансвааль. Они были не очень-то разборчивы в выборе средств для достижения своей цели.

Финансисты и другие дельцы, сумевшие весьма быстро перекачать в свои карманы золото мелких владельцев рудников, съехались в Африку из стран, где жизнь была гораздо приятнее, чем в степях Трансвааля. Они стремились вознаградить себя за дурной климат и скучный пейзаж различными удовольствиями. Появился большой спрос на выездных лошадей и пони. Один барышник- выходец, из Польши искал компаньона. Мне не стоило труда убедить его, что с его деньгами и моим опытом дело пойдет на лад.

С пони, пользовавшимися тогда большой популярностью у игроков в конное поло, я имел дело еще в те годы, которые провел в Натале. Буры умели разводить лошадей, но молодые животные либо вовсе не были выезжены, либо ими занимались настолько мало, что без предварительной тренировки их нельзя было использовать для игры. Я сообразил, что в этом залог моей удачи, и посоветовал компаньону скупать таких животных, чтобы я их выезживал. Спрос на них увеличивался так стремительно, что я не успевал удовлетворять его. Тучные короли золота не владели искусством верховой езды, и случалось, что иной наполовину выезженный пони возвращался в нашу конюшню за полцены, а через несколько часов его буквально вырывали у меня из рук на площадке для игры в поло.

Вскоре мне представилась возможность приобрести двух скаковых лошадей — прекрасного жеребца и маленькую австралийскую кобылу. Жеребец перед финишем выгибал спину, а кобыла была такая нервная, что после стартового сигнала ее никак не удавалось сдвинуть с места. Лошади с таким изъяном стоили недорого, но обучение животных требовало терпения.

Сначала я испробовал своих лошадей на небольших ипподромах, каких в Трансваале было немало. Букмекеры не питали доверия к моим животным, я же ставил на них с осторожностью и недурно зарабатывал, тем более что мне не приходилось делиться доходами с жокеем: в его роли я сам выступал.

Окончание золотой лихорадки и вызванная им цепь банкротств должны были послужить мне предостережением, но как мог молодой торговец лошадьми понять, что приближается экономический кризис? Успех вскружил голову, мне представлялось, что я быстро достигну цели. Словом, я превратился в авантюриста.

Одна серая лошадь легко брала препятствия во время гандикапа, и можно было думать, что она станет фаворитом на предстоящих скачках. Но для нее не могли подобрать достаточно легкого жокея. Предложив свои услуги, я решил в три дня согнать 5 фунтов лишнего веса и ослабел настолько, что у меня кружилась голова. Тем не менее в день скачек я важно восседал на этой серой лошади. При старте она стала приплясывать. Финиша мы достигли первыми, по, к сожалению, с противоположной стороны. Несколько недель спустя во время скачек с препятствиями я свалился на землю, а лошадь — на меня, сломав мне плечо и повредив несколько ребер. В сознание я пришел уже в больнице.

Между тем моя скаковая конюшня расширилась, и я нанял тренера. Постепенно мои деньги перекочевали к нему. Остаток своего состояния, включая и лошадей, я поставил на фаворита иоганнесбургского гандикапа. Но он потерпел поражение: другая лошадь обогнала его буквально на полсантиметра. Когда я покидал ипподром, у меня еще оставалось два с половиной шиллинга. Выходя из Трокадеро — самого дорогого ресторана, куда друзья пригласили меня на ужин, — я сунул эти деньги швейцару.

С этого момента дела мои становились все хуже и хуже. Стоило мне где-нибудь заговорить о работе, как улыбки моментально сползали с лиц. Двери некоторых домов, широко открытые для меня прежде, теперь даже не приоткрывались, если я просил о себе доложить. Еще безнадежнее было требовать возвращения долгов. Люди, пользовавшиеся у меня кредитом, чувствовали себя оскорбленными, когда я просил вернуть то, что мне по праву принадлежало.

Все реже удавалось найти владельца лошади, соглашавшегося использовать меня в роли жокея. Слишком велик был мой вес — 62 килограмма. К тому же высокие заработки привлекли белых жокеев из Англии, Австралии и Америки (на африканцев и индийцев распространялось табу). Конкурируя между собой, они сбивали и плату и допустимый вес.

Но это было еще полбеды. Призрачно высокая конъюнктура в городе золотоискателей создала мираж благосостояния во всей стране, которое на самом деле распространялось только на новых богачей, а вовсе не на массы населения. В Витватерсранде деньги не играли никакой роли, но заработать их с каждым днем становилось все труднее. Когда десятки тысяч иностранных солдат и офицеров, участвовавших в бурской войне, вернулись, к себе на родину, а местные войска были переведены на оклады мирного времени, торговля лишилась значительного слоя покупателей. Буры обеднели из-за страшных опустошений, вызванных военными действиями. В Иоганнесбурге послевоенная конъюнктура дала себя почувствовать позднее, чем в других местах.

Я снова пристроился к барышнику, у которого хорошо зарабатывал прежде. Он обещал выплачивать мне определенный процент с каждой заключенной сделки. Изо дня в день стоял я на лошадином базаре с одной австралийской кобылой. Это было красивое, как на картинке, животное без единого изъяна, к тому же отлично бравшее препятствия. И тем не менее можно было подумать, что во всем Иоганнесбурге нет больше человека, который хотел бы обзавестись лошадью.

Наконец я нашел покупателя. Он оказался недоверчивым и хотел сам убедиться в достоинствах лошади, но мне негде было продемонстрировать ее качества. Он уже решил было отказаться от сделки, но тут я заметил, что неподалеку дремлет в своей коляске рикша. Вскочив на кобылу, я направил ее к рикше и совершил изящный прыжок через его голову. Так я обеспечил себе пропитание на несколько дней.

Вскоре после этого я как-то возвращался с фермы, где приобрел лошадь. Утомленный поездкой и голодный, я почти не следил за дорогой. Лошадь споткнулась и упала. Оказавшись под крупом, я сильно вывихнул ногу и попал в больницу.

Выписаться удалось только через две недели. Номер в гостинице, где я жил с момента приезда в Иоганнесбург, был заперт, а мои пожитки конфискованы. Все, что у меня осталось, находилось теперь в небольшом чемоданчике, который мне отдали в гостинице. Я оказался на улице в буквальном смысле этого слова — без средств, без жилья, без специальности.

Иоганнесбург — суровый, жестокий город. Там, говорят, теперь разбирают мостовые и пропускают камни через дробилки, чтобы извлечь из них крупицы золота. Это вполне возможно, ибо в начале нынешнего века улицы мостили отработанной породой, Таким образом, в Иоганнесбурге и сейчас еще золото валяется на улице, нужно только уметь подобрать его.

Я этого не умел, точнее сказать, не был к этому способен. Кто хотел в свое время «сделать бизнес» в Иоганнесбурге, должен был обладать склонностью к спекуляциям, быть бессовестным наживалой. Я не мог заниматься делами, требовавшими обмана. Это и определило мои «неудачи».

Обосновался я во второразрядной гостинице поблизости от рудников. Рев пьяных рудокопов доносился в мою комнату, хотя она находилась далеко от бара. Однажды вечером я, как обычно, выставил башмаки в коридор перед дверью. К утру они исчезли, а других у меня не было. К счастью, нашелся знакомый, одолживший мне немного денег.

В той же гостинице я заметил молодого англичанина, которого прежде встречал только в лучших гостиницах и дорогих барах. Я вспомнил, что он был офицером, а после войны стал купцом.

— Купцом? — рассмеялся он. — Я был им, пока воображал, что это честное занятие. Последнее время я играл на рояле в одном баре. Однако и это занятие пришлось оставить, нервы сдали.

Я сначала не понял.

— А вы попробуйте посидеть за роялем с двумя подсвечниками, на три свечи каждый, которые должны освещать половину заведения, и играть, в то время как подвыпившие посетители не находят ничего лучшего, чем выстрелами гасить одну свечку за другой, — пояснил мистер Ньюкем.

— Ну, а теперь?

— Теперь я не у дел, подобно вам и сотням других, чьи жизни разбились о нравы «золотого города».

Мы сняли сообща пустую комнату. Ее побеленные стены словно манили нарисовать на них отсутствующую мебель. С разрешения законного владельца, а то и без оного мы раздобыли несколько ящиков, из которых смастерили стол, шкаф, стулья. Понабрали отовсюду старых газет. При некотором умении, положив их в несколько слоев, можно устроить себе вполне сносное ложе, а на день — удобное сиденье.

В то время для жителя Иоганнесбурга бар был тем же, чем для жителя Вены кафе. Именно здесь протекала общественная жизнь и заключались сделки. Спиртное стоило недешево, но зато на всех столах стояли блюда с бутербродами, а ими можно было лакомиться бесплатно.

Этому обстоятельству мы с Ньюкемом обязаны не одной трапезой. Время от времени находился друг, приглашавший нас выпить, что открывало законный доступ к блюду с бутербродами. Большей частью, однако, желающих угостить не было. Тогда приходилось утолять мучительный голод незаметно для бармена, памятуя о тех лучших днях, когда мы не раз пили здесь, не закусывая, и щедро расплачивались.

Мы уже перестали искать заработок. Я целыми днями просиживал в городской библиотеке, где было много книг об Африке. Чем громче урчало у меня в желудке, тем усерднее я их штудировал, ибо в нужде еще больше, чем в счастливые дни, проникся решимостью побывать в глубине Африки.

Но каким образом?

Однажды ночью у меня появилась новая идея.

— Знаешь, Чарли, — сказал я в темноту, — станем-ка мы извозчиками.

— Неплохая мысль, — раздался иронический ответ. — Вероятно, у тебя есть приятель, который захочет подарить нам лошадей и коляски.

— Зачем дарить? Достаточно одолжить…

Один из знакомых, державший манеж, одобрил мою идею. Он согласился дать нам на время свою лучшую коляску и двух безупречных лошадей. Мы оба — Нью-кем и я — облачились в костюмы из синего шевиота, коричневые башмаки и галстуки того же цвета, повязанные под низкими воротничками.

Друг мой поместился на козлах рядом с мной, и мы подкатили к бирже, где встали в ряд ожидавших колясок. Вот из здания вышел, отдуваясь, полный господин, в его лице и походке сквозило самодовольство преуспевающего дельца. Я выехал из ряда, а Ньюкем соскочил с козел и с глубоким поклоном открыл дверцу. Какую-то секунду биржевик колебался, но, бросив оценивающий взгляд на наш первоклассный выезд, сел в коляску. Как мы и предполагали, он направлялся в квартал вилл, на Госпитальный холм. Лошади быстро принесли нас к месту назначения, и, описав дугу, мы с изяществом въехали в сад. Я одним движением остановил коляску, Ньюкем соскочил с козел и распахнул дверцу.

За такой маршрут обычно платили три шиллинга. Седок протянул моему другу пять. Ньюкем, однако, с обезоруживающей любезностью прошептал:

— Простите, сударь, мы берем только золото.

Толстяк изумился:

— Но я же плачу вам почти вдвое против таксы.

— Разумеется, сударь, — ответил мой друг. — Мы готовы возить вас даже даром. Но у нас правило: в городе золота брать только золотом.

Это звучало так мило и в то же время так нагло, что произвело впечатление на биржевика. Он вынул из кармана золотой и, больше не возражая, протянул его нам.

Теперь нужно было распустить по городу слух, что двое молодых спортсменов заделались извозчиками, побившись об заклад, что в Иоганнесбурге найдется достаточно джентльменов, которые будут платить чистым золотом.

В следующие несколько дней у нас было столько предложений, что пришлось нанять вторую пару лошадей. А ведь никто не обратил бы на нас внимания, если бы стало известно, что мы заделались извозчиками не ради спорта, а из нужды.

У меня снова завелись деньги. Не очень много, но все же достаточно для того, чтобы в голову полезли глупости. Ибо ничем иным как глупостью нельзя назвать решение завести скаковую конюшню, несмотря на мой печальный опыт. Я выиграл на пари пони, которого окрестил Саннибоем, а кроме того, приобрел жеребца чистых кровей. Выглядел он ослепительно, но оказался никуда не годным. Забрав лошадей, мы с Ньюкемом отправились в Почефстром, старейший город Трансвааля, основанный в 1835 году фоортреккерами[15]. Успех казался мне обеспеченным, я записал на скачки обеих лошадей и поставил на них. Проигрались мы в пух и в прах, Саниибой и жеребец потерпели полное поражение. Чтобы выполнить все свои обязательства, нам пришлось тут же продать жеребца и пони. В Иоганнесбург мы возвратились с 12 шиллингами.

Но надо было жить. Приближалось лето. Мы с Ньюкемом купили машину (разумеется, в рассрочку) и отправились стричь лошадей. Первый же пони, который попал нам в руки, лягнул сначала машину, а потом меня. На нашем оборудовании можно было поставить крест, как и на связанных с ним надеждах, я же лежал в углу конюшни, держался за живот и ругался от боли.

Ньюкем слушал-слушал, а затем произнес:

— Решено, я стану полицейским.

Прошло уже два года после моего возвращения в Африку, а кем я стал? «Авантюристом из Иоганнесбурга», — с горечью признался я себе.

Один владелец скаковой конюшни в Претории предложил мне участвовать на его лошади в скачках с хорошими ставками. Выхода у меня не было, пришлось отправиться в Преторию. На вокзале я осведомился у полицейского, как попасть на нужную мне улицу. Это оказался мой друг Ньюкем. Мы разыграли перед прохожими небольшую комедию. Со множеством знаков почтения он проводил меня до извозчика, которому я отдал последние деньги.

Незадолго до скачек ко мне прибежал запыхавшийся владелец лошади и, утирая пот со лба, проговорил, задыхаясь:

— Вы должны выиграть! Слышите? Вы должны! Я поставил на эту лошадь больше, чем следовало!

Однажды я тоже так поступил и проиграл, проиграл я и на этот раз. Лошадь, однако, сделала все, что могла, и я с грустью похлопывал ее по шее.

Поблизости раздалось чье-то сопение. То был разъяренный владелец, который стал проклинать и меня и лошадь. Потеряв самообладание, он поднял палку и ударил лошадь по голове. Следующий удар предназначался мне. Однако прежде чем это произошло, джентльмен растянулся на земле, получив по челюсти. Публика приняла мою сторону. Но что толку? Мой наниматель не уплатил мне ни гроша.

В Иоганнесбург я возвращался пешком.

По склонам Витватерсранда тянутся золотые рудники. Центр этого района находится сейчас в 240 километрах к юго-западу от Иоганнесбурга. Его Элофф-стрит превратилась в деловую, вполне современную улицу. Биржа и суд, почтамт и вокзал, ратуша и клубы расположились поблизости от жизненной артерии экономической столицы Южной Африки, где вор, похищающий автомобили, как бы соревнуется с вором, сидящим в автомобиле, на звание лорд-гангстера «золотого» города. Иоганнесбург можно назвать африканским Чикаго.

За последние полстолетия противоречие между богатством и нищетой стало еще более разительным. Оно усугубляется бесправным положением переселившихся в города африканцев.

В настоящее время число рабочих-африканцев, занятых добычей золота, превышает полмиллиона человек. По мере индустриализации страны возрастает потребность в рабочих руках для золотых и алмазных приисков, железных и медных рудников, для металлургических заводов и промышленных предприятий, не говоря уже о недавно открытых богатейших месторождениях урана. Народы банту, индийцы, китайцы, малайцы и мулаты составляют 98,5 процента всех неквалифицированных рабочих Южной Африки.

Вследствие «расового барьера» ничтожному числу банту, азиатов и мулатов удается получить специальность. Из шести квалифицированных рабочих только один неевропеец. А ведь европейцы составляют всего лишь около одной шестой части населения Южно-Африканского Союза! К числу наиболее рьяных защитников «цветного барьера» принадлежат профсоюзы «белых» рабочих и служащих.

Африканские рабочие живут в хибарах из досок, гофрированного железа, канистр для бензина и разных отходов. Окинув взглядом эти сооружения, нельзя не понять, сколь необходимо во имя гуманизма добиваться предоставления африканцам жилищ, достойных человека.

И все же при переселении банту из трущоб Иоганнесбурга в построенные для них поселки произошли кровавые столкновения. Банту дружно протестовали против изгнания их из жалких жилищ; сопротивление было в конце концов сломлено силой. Почему? Дело в том, что это мероприятие осуществляется в рамках программы апартхейда. Жителей Софиатауна, пригорода Иоганнесбурга, например, выселяют в Мидоулендс, расположенный в 20 километрах от «столицы золота». Нищенские хижины банту снесут и на их месте построят дома для «белых». Переселение африканцев по сути дела является орудием политики разделения рас и вызывает все более сильное сопротивление банту, объединяющихся вокруг Африканского национального конгресса.

Я узнал в Претории, что в Иоганнесбурге предстоит выселение жителей еще из одного района трущоб, и отправился в пригород, чтобы заснять это трагическое событие.

Сначала мы ехали по обсаженному пальмами проспекту мимо небоскребов и роскошных вилл. А в Софиа-тауне хижины из ящиков и канистр прижимались друг к другу, как ячейки в пчелиных сотах. Одеяла или мешки заменяли двери. Там не было ни садов, ни зелени, ни канализации, узкие улочки не освещались. Горняки обычно селятся поблизости от рудников в кирпичных бункерах или в самых жалких лачугах.

Сотни тысяч бедняков живут в этих трущобах, привлеченные в город надеждой заработать на пропитание. Они потеряли связь с деревней, племенем, землей, с «их» Африкой, а для того чтобы помочь им найти место в мире «белых», не сделано ничего.

«Расовый барьер» ставит африканцев вне общества. Есть гостиницы, рестораны и магазины, закрытые для африканцев, банки и транспортные средства, их не обслуживающие, туннели к вокзальным перронам, где они не смеют проходить, лужайки и водоемы, которыми не имеют права пользоваться. Банту, живущий в городе, низведен до положения человека второго сорта.

«Показательные деревни», которые строит правительство для коренных жителей, не могут удовлетворить людей, лишившихся корней в родной почве. Эти поселки, расположенные за пределами городов, представляют собой современный резерват для банту в миниатюре. Сооружение их, как говорилось выше, вызвано апартхейдом, этой современной формой «расового барьера», и именно против него, а не против улучшения жилищных условий и было направлено сопротивление, оказанное жителями Софиатауна властям.

На рубеже XIX и XX веков в Южной Африке можно было ориентироваться по дорожным колеям, глубоко уходившим в песок. Теперь их выровняли, укрепили и на больших участках заполнили смесью вара с гравием. Подобно железнодорожным рельсам, пересекают они страну и дают возможность передвигаться через заросли. На этих магистралях фургон, запряженный быками, уступил место моторизованному транспорту.

Буры совершали «треки». Это голландское слово обозначает «переселение», «отъезд» и вошло в употребление, когда буры отправились на север и перешли через Вааль. Там, где не было ни дорог, ни троп, они пользовались чрезвычайно примитивным, но устойчивым «подвижным домом». Под свист бичей и крики погонщиков широкоосные фургоны, запряженные восемнадцатью или двадцатью четырьмя волами, катились через дебри.

Трудно было представить себе степной пейзаж Южной Африки без этих фургонов с их широкими подножками, крытыми тентом верхами, сплетенными из эластичных прутьев или согнутых молодых деревьев, подвесной постелью из ремней из бычьей кожи, раскачивавшейся под крышей поперек всего фургона. Скорость передвижения на такой повозке составляла около 3 километров в час. Обычно делали не более 15–20 километров в день.

Не раз сиживал я в тяжелом бурском фургоне, застрявшем в донге — так называются глубокие, высохшие русла рек. наполняющиеся водой только в сезон дождей. Из соображений безопасности буры ездили группами, и к застрявшему фургону подводили одну пару волов за другой, пока его не удавалось вытащить. Таким же способом преодолевали крутые склоны Драконовых гор и столообразные отроги, спускавшиеся к берегу Индийского океана. Еще в 1931 году, во время путешествия по Южной Африке, мне случалось вытаскивать застрявший в песке грузовик при помощи нескольких десятков «воловьих сил».

Предположительное название моего фильма («Африка, какой я тебя видел и какая ты есть») требовало, чтобы рядом с моими современными машинами были показаны фургоны в воловьей упряжке. Техника восторжествовала в Африке быстрее, чем цивилизация. Миллионы по-прежнему неграмотных банту и сегодня живут в резерватах так, как жили их далекие предки, а фургон, который в эпоху захвата их страны европейцами и даже всего несколько десятилетий назад был главным средством передвижения, исчез бесследно. На каждых четверых европейцев в Южной Африке приходится один автомобиль (считая и грузовики). В Претории мне так и не удалось разыскать человека, который смог бы подсказать, где в Трансваале можно найти «действующий» фургон. Я же за несколько месяцев пребывания в стране, которую исколесил вдоль и поперек, встретил только один такой фургон.

Экипаж этот, хотя и отличался от прежних некоторыми техническими новшествами, полностью отвечал моим намерениям, но владелец его без всякого энтузиазма встретил предложение стать объектом киносъемки. В конце концов, однако, нам удалось уговорить его даже съехать с дороги в заросли, чтобы оказать содействие при проведении «натурных съемок».

Несколько дней спустя, 25 августа 1956 года, наша экспедиция направилась в Национальный парк Крюгера. В этом огромном заповеднике я рассчитывал встретиться с животными, живущими на воле и огражденными от охотничьей страсти человека и его жажды убийства. Я был настолько поглощен этой мыслью, что на вопрос одного из провожающих, куда мы надеемся добраться в этот день, ответил:

— В Африку, наконец-то снова в Африку!