С палаткой по Африке

ПО СЛЕДАМ ЛИВИНГСТОНА

Последнюю ночь на земле Южной Африки мы провели в Мессине — центре добычи меди в Трансваале. Утром 8 сентября 195б года — несмотря на ранний час было уже очень жарко — мы у Бейтбриджа проехали по широкому мосту через Лимпопо и оказались в Южной Родезии.

Машину пришлось вести по двум узким цементным колеям, проложенным по дороге. Стоило колесам сойти с них, как автомобиль начинало заносить. Бесконечное балансирование очень утомляло нас. Скучное это было путешествие!

При встрече двух автомашин водителям приходилось съезжать на обочину по крайней мере на полширины кузова. При этом поднималось такое же облако пыли, как и на тех участках, где цемент прерывался и несколько километров приходилось ехать по насыпной дороге.

Солнце жгло нещадно, кругом не было ни одного тенистого дерева, только засохшие кусты. Наконец мы обнаружили зонтичную акацию и под ее ветвями съели свой завтрак.

Под вечер мы достигли Булавайо. Этот город был основан зулусскими импи[18] во главе с Моселекатсе[19], отделившимися от Чаки. Здесь и поныне стоит дерево, под которым творил суд вождь матабеле.

Широкие улицы распланированного по-современному города почти не напоминают того Булавайо, в котором я побывал в 1904 году. Напрасно искал я бар, на вывеске которого некогда прочел: «Не стреляйте в артистов, они лучше не могут».

В то время жители города с большой легкостью вытаскивали револьверы из-за поясов; за несколько лет до моего приезда почти никто не оборачивался, когда в питейном заведении раздавался выстрел. Отчаянных ребят было много. Ведь уже строилась железная дорога из Бейтбриджа в Булавайо, поблизости от нее находились золотые прииски, а рядом разрабатывался каменный уголь. Распространен был такой обычай: в бар неторопливо входил рудокоп и выстрелом сбивал со стойки пустую бутылку, давая этим знать, что именно он желает выпить за не совсем скромную сумму 5 фунтов стерлингов.

На следующий день после утомительной поездки по пыльной дороге мы добрались до Ванкие. В этом заповеднике очень много зверей. Из снятого нами фильма можно убедиться, что стада буйволов, насчитывающие до 500 голов, здесь не редкость, а слоны встречаются так часто, что превратились в бич автомобилистов.

Однажды утром перед нами на середине дороги показался слоненок высотой около метра. Он орал во всю мочь: возможно, потерял мать. Племянница пришла в восторг от четвероногого крикуна, она нашла его «милым и прелестным», но я был иного мнения.

Знаю по опыту, сколь опасны могут быть матери-слонихи, когда им кажется, что их потомство в опасности. Не случайно посетителям районов, где водятся слоны, строжайше запрещено останавливаться около слоних со слонятами, а тем более фотографировать их.

Моим спутникам очень не понравилось, что я не разрешил задерживаться, а велел ехать дальше, да к тому же как можно быстрее. Однако это было легче сказать, чем сделать. Толстокожий крикун все время вертелся перед машиной и даже коснулся радиатора мерседеса. Он, очевидно, показался ему чересчур теплым, ибо малыш заорал пуще прежнего. Моя тревога вызывала у спутников только насмешки, но я был согласен прослыть трусом, лишь бы мы уехали до появления слонихи. Наконец нам удалось отвязаться от слоненка.

Когда мы вернулись в лагерь, я рассказал о происшествии хранителю и испытал известное удовлетворение от того, что он не только понял меня, но и поблагодарил за информацию. Посланный им молодой лесничий помог детенышу разыскать стадо и, возможно, спас его от когтей льва. Ведь царь зверей тоже слышал крик беспомощного слоненка и, вероятно, не упустил бы такую добычу.

Ранним утром следующего дня мы покинули лагерь и снова отправились на «охоту». Всего в нескольких стах метрах от места, где стояла наша палатка, мы встретили слониху с бэби.

— Они пришли к тебе с визитом благодарности, дядя Ганс, — пошутила племянница.

— Поторопились, — отвечал я, — для съемки еще недостаточно светло.

Слониха вела себя очень беспокойно. У нее, казалось, были скорее дурные, чем добрые намерения, но мы проехали беспрепятственно.

«Здесь пар издает шум» — так назвали коренные жители водопад на Замбези, грохот которого разносится на много миль вокруг.

Не заезжая в роскошную гостиницу, мы сняли в лагере одну из круглых хижин, которые успели полюбить. Подобно тому как шум прибоя зовет на пляж, нас манил к себе рев водопада. Вскоре мы уже стояли на берегу реки, а потом на мосту и молча любовались великолепным зрелищем, созданным водой и скалами.

Сначала Замбези спокойно несет свои воды, обходя зеленые островки, и лишь иногда подпрыгивает на небольших порогах. Вдруг она исчезает из поля зрения, низвергается в глубину и там, словно силой волшебства, создает из отлетающих брызг стены и радуги. Затем, образуя водовороты и омуты, река повертывает в противоположном прежнему направлении, снова низвергается каскадами, все глубже вгрызается в скалу и опять делает поворот.

Первооткрывателем порогов на Замбези считается Давид Ливингстон, хотя есть некоторые основания сомневаться в том, что шотландский путешественник был первым европейцем, побывавшим здесь. Ливингстон, давший водопаду название «Виктория», так описал грандиозную картину, представившуюся его взору 16 ноября 1855 года.

«Об этом водопаде мы много раз слышали со времени своего приезда в эту страну. Одним из вопросов, которые задал мне Себитуане[20], был следующий: «Есть ли в вашей стране пары, которые производят шум?» Туземцы не подходят к водопаду близко и не исследуют его, они смотрят на него издали с каким-то благоговейным ужасом. Относительно поднимающегося от него пара они говорят: «Моей оа тунья!» (здееь пар издает шум)… После двенадцатиминутного пути от Калаи по воде перед нашими взорами предстало зрелище огромных столбов пара, поднимающихся вверх на расстоянии 5 или 6 миль (9–11 км) от нас. Пар поднимался пятью столбами и, отклоняясь в направлении ветра, имел такой вид, как будто бы эти столбы касались низкого обрыва, покрытого лесом. На таком расстоянии нам казалось, что вверху столбы смешиваются с облаками. Внизу они были белыми, а выше становились темными, как дым. Вся эта картина была чрезвычайно красива.

Берега и острова, которыми была усеяна река, украшены лесной растительностью всевозможных форм и красок… В этой картине недостает только на заднем плане гор…

Когда мы были приблизительно в полумиле расстояния от водопада, я пересел в другой, более легкий, челнок с людьми, хорошо знавшими быстрины. Эти гребцы, проведя челнок в среднюю часть потока среди водоворотов, образованных множеством выступавших камней, доставили меня на остров, расположенный в самой середине реки, и привели на край выступа, поверх которого переливалась вода. При высокой воде нам угрожала бы опасность быть унесенными вниз бурным течением реки около самых берегов острова; но теперь уровень воды в реке был низким, и мы проплыли там без особых затруднений. Несмотря на то что водопад был очень близко, мы не могли определить, куда идет эта огромная масса воды; казалось, что она уходит в землю, так как противоположный выступ трещины, у которого исчезала вода, находился всего только в 80 футах (около 27 м) от нас. По крайней мере, я не мог понять этого до тех пор, пока не подполз со страхом к самому краю и не взглянул вниз в огромную расселину, которая тянулась от одного до другого берега во всю ширину Замбези, и пока не увидел, что поток воды в 1000 ярдов (более 900 и) шириной, низвергаясь на 100 футов (30 м) вниз, сразу оказывался зажатым в узком пространстве в 15 или 20 ярдов (13–18 л<).

Весь водопад является просто щелью, образовавшейся от правого до левого берега Замбези в твердой базальтовой породе и продолжающейся от левого берега на протяжении 30 или 40 миль между возвышенностями.

Глядя в глубь расселины, направо от острова, я не видел ничего, кроме густого белого облака, на котором в это время были две яркие радуги. Из этого облака вырывалась огромная струя пара, поднимаясь вверх на 200 или 300 футов (60–90.и); сгущаясь наверху, пар изменял свой цвет, становясь темным, как дым, и шел назад градом мелких брызг, которые скоро не оставили на нас сухой нитки. Этот ливень падает главным образом на противоположной стороне расселины; в нескольких ярдах от края обрыва там стоят стеной вечнозеленые деревья, листья которых всегда мокрые. От корней этих деревьев бежит обратно в расселину множество ручьев. Но когда они стекают по крутой стене обрыва, то столб пара, устремляясь вверх, начисто смывает эти ручьи со скалы и снова уносит их вверх. Таким образом, ручьи постоянно бегут вниз, но никогда не достигают дна.

Налево от острова мы видим на дне воду; она кажется белой катящейся массой, убегающей дальше в расселину, за левый берег реки. С левой стороны от острова отвалилась глыба камня; внизу она выступает над водой; по ней я заключил, что вода падает вниз приблизительно на 100 футов (30 м).

В трех местах поблизости от водопада, в частности, на острове посереди потока, три вождя племени батока, обратясь лицами к сверкающей радуге, молились под шум водопада божеству и приносили ему жертвы. Возможно, что именно двойная радуга (обычно они видели ее только на небе) навела их на мысль, что здесь находится обитель божества»[21].

Потрясающее чудо природы и места, связанные с трагической судьбой Ливингстона, очень взволновали меня. Следующей ночью я много часов провел без сна, прислушиваясь к реву водяных масс и вспоминая прошлое.

В 1904 году мне впервые за шесть с половиной лет пребывания в Африке представилась возможность принять участие в научной экспедиции. Дело в том, что потребовалась более точная демаркация границы между Северо-Западной Родезией[22] и государством Конго[23]. Она должна была проходить по водоразделу рек Конго и Замбези. Кроме того, необходимо было найти истоки реки Кабомпо. Возглавлял экспедицию начальник округа Касемпа Маколей. В состав ее входило около 100 носильщиков и 30 аскари[24].

В пути через неведомые дебри на нас обрушились тропические ливни. Наш караван с трудом пробирался по сырой траве через болота и преодолевал каменистые обрывы вдоль реки Кабомпо.

Мы шли через область племени бокаонде, которое оказывало сопротивление попыткам европейцев проникнуть в их страну, а потому нам приходилось принимать все меры предосторожности. В течение первых трех недель мы вели с местными вождями переговоры, но лишь изредка нам удавалось достигнуть с ними соглашения, и тогда коренные жители уходили за реку Кабомпо.

Из-за погоды состояние у всех было подавленное. Каждую ночь исчезало несколько носильщиков. Им не доставляло удовольствия тащиться под дождем и спать на сырой земле в наспех построенных шалашах, подле едва тлевших костров.

Не прекращавшийся ни на минуту дождь раздражал также меня и окружного начальника Маколея. У нас не осталось ничего сухого. Палатки, которые приходилось свертывать мокрыми, стали пропускать воду. Не хватало сухих дров, одеяла отсырели, одежду мы надевали влажной, а через несколько минут она промокала насквозь.

Трава на лугах и в долинах рек достигала высоты нескольких метров, дичь ушла в глубину лесов, охотиться становилось все труднее. Уже не удавалось добывать мясо в количестве, необходимом, чтобы поддерживать силы и бодрость духа носильщиков.

Экспедиция продвигалась вперед очень медленно, люди и природа ставили перед нами всё новые препятствия. Продовольствия не хватало. Мы предполагали пополнять запасы в пути, но, завидев нас, население уходило, а в покинутых деревнях мы ничего не брали, чтобы местные жители прониклись доверием к белым.

Приближалось рождество, но настроение было не праздничное. Носильщики ворчали, того и гляди они могли сказать неповиновение. К тому же тропинка, по которой Мы шли, отклонилась от берега и затерялась в холмистой местности, а нам, чтобы выполнить задание, нельзя было упускать реку из виду. Пришлось прокладывать себе путь через высокую траву.

Ночь на 23 декабря мы провели в лесу под сильным дождем. Все грузы, без которых можно было обойтись, Маколей еще несколько дней назад оставил под охраной надежных солдат. Когда настало время двигаться дальше, носильщики отказались идти.

Маколей был опытным «африканцем». Он знал, что силой ничего не добьешься. Оставалось прибегнуть к помощи доброго слова и меткой шутки. В качестве мишени он избрал неприглядный вид участников экспедиции — вокруг были угрюмые лица, с людей ручьями текла вода. Остроты вызвали общий смех.

Тем самым игра была наполовину выиграна. Африканцы по-детски простодушны и проникаются доверием к тем, кто не теряет присутствия духа и умеет их рассмешить. Носильщики согласились еще один день сопровождать нас. Но что будет потом?

С тяжелым сердцем двинулись мы в путь в это хмурое, холодное и дождливое утро. По обыкновению Маколей шел в авангарде, я же замыкал шествие. Вдруг караван остановился. Я поспешил вперед. Лес стал редеть, перед нами расстилались убранные поля. На склоне пологого холма виднелась укрепленная деревня. Над хижинами клубился дым, которому дождь и сырой утренний туман мешали подняться кверху. Нас никто не заметил. В бинокли мы разглядели женщин — они спокойно шли за водой.

Нужно было попытаться вступить в переговоры, так как нам необходимо было пополнить запасы продовольствия. Вскоре завязалась оживленная меновая торговля. Горшки солдат и носильщиков наполнились всем, что может радовать желудок африканца.

Мы попытались выяснить, где находятся истоки реки, вверх по течению которой уже несколько недель шла экспедиция. «Не очень далеко отсюда», — заявил вождь.

На следующее утро несколько жителей деревни согласились проводить нас. И вот часа через три открылось обширное, почти голое плато, в середине которого росла группа деревьев, обвитых лианами. Отсюда, весело прыгая по камням, вытекает источник, образующий реку Кабомпо, которая с востока впадает в Замбези.

Само собой разумеется, что сочельник мы решили провести у источника, открытием которого завоевали себе, пусть весьма скромное, местечко в истории исследования африканского материка. На этот случай были припасены бутылка шампанского и две бутылки портвейна. Источник Кабомпо послужил для охлаждения драгоценных напитков: по африканским понятиям, вода в нем была ледяной. Рождественскую трапезу достойно увенчал собственноручно приготовленный Маколеем настоящий английский пудинг, о котором я потом с грустью вспоминал не один раз.

Нашлось и деревце, напоминавшее, по крайней мере издалека, немецкую рождественскую елку. Я пожертвовал три свечи из фонаря, освещавшего мою палатку, разрезал их на кусочки и прикрепил к «елке».

И вот наступил сочельник. Дождь прекратился, так что мы смогли на воздухе накрыть праздничный стол, который украсили тропическими цветами. Слуги в белых рубашках вооружились белыми салфетками. Мы в честь двойного торжества тоже надели белые парадные костюмы, хотя они были влажными и мятыми.

После трапезы зажгли свечи на «елке». Солдаты и носильщики собрались вокруг, чтобы подивиться на фетиш белого человека. Весело прыгал по камням источник Кабомпо, неся к Замбези свои воды, которые достигают Индийского океана, минуя бесчисленные пороги и водопад Виктория.

В январе или феврале 1905 года, после моего возвращения в Касемпу из экспедиции к истокам Кабомпо, прибыл наконец багаж, оставленный у водопада Виктория. К достижениям цивилизации, с которыми я хотел познакомить жителей этой части Африки, относился граммофон. Надо было подобающим образом организовать его демонстрацию.

Как принято в Африке, населенный пункт назывался по имени жившего в нем вождя. Я пригласил на концерт старого Касемпу с его чадами и домочадцами. Он явился в сопровождении советников, жен, детей и вел себя с несколько простодушным достоинством, присущим африканским властителям. Все расселись, полные любопытства, вокруг граммофона, поставленного на стол.

Раздались первые звуки. Женщины и дети вскочили с мест и бросились бежать. Храбрые воины бакаонде даже посерели от страха (побледнеть они не могут из-за темного цвета кожи)… Вскоре, видя, что ничего страшного не произошло; женщины и дети вернулись. Я, как мог, старался успокоить гостей и предложил вождю подойти со мной к самому аппарату и осмотреть европейское чудо. Хорошенько ощупав граммофон, вождь заглянул в трубу и был очень разочарован тем, что не увидел маленьких человечков, которые пели внутри нее.

Граммофон привлекал внимание только тех африканцев, которые видели его впервые. Познакомившиеся с ним однажды, правда, прислушивались к музыке, но не выражали удивления — они были убеждены, что это одно из проявлений колдовства, которым владеют белые пришельцы.

Жителям Касемпы не давали покоя леопарды. Не проходило дня, чтобы они не задрали несколько кур или овец. Холмистая местность, поросшая густым лесом, мешала настигнуть хищников.

Перед нашим домом находилась довольно большая площадь, окруженная бамбуковой изгородью. Как-то вечером мы — трое или четверо европейцев — сидели на веранде. Одна из моих собак растянулась почти у самых наших ног. Мы беседовали, на веранде то и дело появлялись слуги, как вдруг на нас с рычанием ринулось что-то желтое. Прежде чем мы сообразили, что произошло, леопард исчез, унося с собой собаку.

В Касемпе я оставался недолго. Мне пришлось перебраться в Мумбву, расположенную всего в 10 километрах от Нинги, где находился медный рудник. Там работала целая группа инженеров и техников — европейцев. Я с ними все время поддерживал связь, так как в этом районе не было мухи цеце и можно было пользоваться лошадьми.

Я особенно сблизился с горным инженером Брекеном. Он уже давно жил в Африке и стал известным охотником на крупную дичь. На его счету было много львов, леопардов и других хищников, но ни одного слона. Брекен поручил моим заботам львенка, и он вырос у меня вместе с маленьким фокстерьером.

Оба «младенца» быстро подружились и не отступали от меня ни на шаг. Терьер спал на моей постели, а на полу я соорудил ложе для льва. Последний, однако, оставался на своем месте лишь пока горела лампа, и пес ревниво следил за тем, чтобы его права не нарушались. Как только я гасил свет, лев неторопливо подползал к моей постели и залезал в нее. Мне это особого удовольствия не доставляло, ибо раскладные кровати, какими пользуются в дебрях, не очень широкие. Пришлось соорудить себе настоящую «бурскую кровать». Делается она так: в землю вбиваются четыре стойки с поперечными рейками, а между ними продевают ремни из еще сырой шкуры антилопы, которые, высохнув, становятся столь же эластичными, как лучшие пружинные матрацы.

Лев рос гораздо быстрее собаки. Однако маленький терьер оставался хозяином дома. Крупный и сильный зверь безропотно следовал за песиком и принимал участие во всех его затеях. Впоследствии мне все же пришлось расстаться со львом. Завидев постороннего, он непременно избирал его объектом для игры. Правда, он никому не причинял вреда, но опрокидывал человека на землю и рычал, а если тот пытался встать, угрожающе поднимал лапу. Когда-нибудь это могло кончиться плохо. не говоря уже о страхе, который переживали люди, не знавшие особенностей характера моего домашнего льва. Впоследствии он украсил собой зоопарк в Форт-Джемсоне — главном городе Северо-Восточной Родезии.

Брекен, который подарил мне льва, умер смертью, необычной даже для охотников на крупную дичь. Опытный немврод выследил леопарда и пошел по его следу, отпечатавшемуся на высохшем русле ручья. Раненый леопард сделал крюк и неожиданно прыгнул с берега на охотника, свалил его на землю и стал яростно рвать. Брекен пытался вытащить из-за пояса охотничий нож, но это ему не удалось. Каждое движение жертвы вызывало новые удары лапой и новые укусы.

Африканец, несший ружье Брекена, спасся бегством. Когда же он отважился вернуться на место происшествия, леопард уже сдох. Моего друга доставили в лагерь, а оттуда — в больницу медного рудника, но спасти его не удалось.

Незадолго до смерти Брекен заметил, что не считает несправедливостью, если он, отправивший на охотничьи угодья вечности столько леопардов и другой крупной дичи, сам погибнет от когтей хищного зверя. Точка зрения, весьма характерная для склада ума этого пионера дебрей.

В Каломо я познакомился с английским капитаном, по фамилии Хемминг, который, подобно мне, носился с планами организации экспедиции. Мы подружились и при всяком удобном случае говорили о своих намерениях.

Однажды я повстречал Хемминга.

— Собирайся, и пошли в Тимбукту! — сказал он.

— Тимбукту?

Как мираж в пустыне, возник перед моими глазами Тимбукту, торговый центр на южной окраине Сахары, — вековая тайна Африки, раскрытие которой стоило жизни многим смелым путешественникам. Мне, разумеется, были известны описания Барта и Ленца.

Я не стал долго раздумывать.

— Ладно, согласен. Пошли в Тимбукту!

У меня был уже немалый опыт, я много видел и не раз составлял карту местности. Не будет чрезмерной смелостью с моей стороны утверждать, что я знал людей и животных, привык к особенностям природы и климата Африки. Случалось мне участвовать в экспедициях. Что еще нужно было, для того чтобы при известном везении отважиться на большое предприятие?

Еще нужны были деньги. Нашей наличности хватило на покупку снаряжения; кроме того, мы отложили, как это обычно делалось, трехмесячное жалованье носильщикам, повару и слугам. Несколько счетов остались все же неоплаченными. Это, однако, не повлияло на нашу решимость.

Правда, от экспедиции в Тимбукту мы все же отказались, и я так никогда и не увидел этот большой город в глубине Африки. Слишком далеко находился Нигер[25]. Ближе и заманчивее была область, где берет начало Замбези, — страна балунда. Она имеет форму, напоминающую квадрат, и тянется от Анголы на восток до границ государства Конго и Северо-Западной Родезии. В этой части Африки до нас еще не бывал ни один путешественник.

11 мая 1906 года мы выступили из Каломо. Город этот вскоре пришел в упадок, так как центром Северо-Западной Родезии стал Ливингстон у водопада Виктория.

На следующее утро — я имею в виду 19 сентября 1956 года — стоял палящий зной. Мы ехали в северо-западном направлении, противоположном течению Кафуэ. Шум водопада Виктория затих вдалеке. Горячий ветер вызывал жажду, приходилось снова и снова прикладываться к бутылкам с водой. Местность была однотонной и иссушенной.

— Расскажи что-нибудь, дядя, я устала в такую жару балансировать на этих колеях, — подстрекала меня племянница.

И я начал рассказ…