В городе Флоренции, который всегда был богат людьми необыкновенными, жили несколько живописцев и иных мастеров. Находясь за городом в местности, называемой Сан-Миньято а Монте, где они писали и выполняли какую-то работу в церкви,[366] после обеда у аббата, за которым плотно поели и хорошо выпили, они стали спорить между собой. Один из них, по имени Орканья,[367] бывший главным мастером при известной капелле богоматери, в Орто Сан-Микеле, предложил вопрос: «Кто лучший живописец после Джотто?» По мнению одного, это был Чимабуэ,[368] по мнению другого – Стефано,[369] третьего – Бернардо,[370] четвертого – Буффальмакко.[371] Кто называл одного, кто другого. Находившийся среди них Таддео Гадди[372] сказал: «Было, конечно, много отличных художников, и писали они так, что это казалось не под силу человеческой природе, но мастерство это упало и падает с каждым днем».
На это возразил некто, по имени маэстро Альберто,[373] мастерски высекавший из мрамора: «А мне кажется, что вы сильно заблуждаетесь, и я докажу вам с полной несомненностью, что никогда еще человеческое искусство не было на такой высоте, как сегодня, в особенности же в живописи, а еще более в изготовлении изображений из живого человеческого тела».
Услышав это, все мастера стали смеяться как сумасшедшие. Тогда Альберто сказал: «Ах! Вы смеетесь, но если вам угодно, я вам это разъясню».
Некто по имени Николаи[374] заявил на это: «Ну-ка, разъясни, пожалуйста!»
Альберто ответил ему: «Раз ты хочешь, я это сделаю, только прислушайтесь немного» (ибо все раскудахтались в эту минуту, как курицы), и Альберто стал говорить так: «Я считаю, что лучшим мастером, который когда-либо писал и создавал, был наш господь бог, но мне кажется, что многие разглядели в созданных им фигурах большие недостатки и в настоящее время исправляют их. Кто же эти современные художники, занимающиеся исправлением? Это флорентийские женщины. Существовал ли когда-нибудь, кроме них, художник, который писал бы белым по черному, или из черного сделал бы белое? Случается часто и, пожалуй, даже в большинстве случаев, что родится девица, похожая на жука. Потри ее здесь, подштукатурь там, выставь на солнце и готово – она станет белее лебедя! А разве найдется такой суконщик, шерстобит или живописец, который мог бы из черного сделать белое? Конечно, нет, ибо это противно природе. Если женщина бледна и желта, искусственными красками ее превращают в розу. Ту, которая от болезни и времени кажется высохшей, делают цветущей и свежей. Ни один живописец, не исключая Джотто, не мог бы наложить краски лучше них. Но самое замечательное то, что лицо неправильное, с глазами на выкате, вдруг окажется имеющим глаза сокола; если у кого-нибудь нос кривой, его мигом сделают прямым, ослиные челюсти мигом приведут в порядок; слишком крупные плечи подстругают, если одно из них ниже другого, его приподнимут с помощью ваты, так что плечи будут казаться пропорционально сложенными. Так это делают и с грудью и с бедрами без помощи резца так, как при помощи его не сумел бы сделать и сам Поликтет.[375] Говоря короче, я заявляю и утверждаю, что флорентийские женщины – лучшие мастера кисти и резца из всех когда-либо существовавших на свете, ибо совершенно ясно видно, что они доделывают то, чего не доделала природа. И если вы мне не верите, то взгляните на нашу страну, вы не найдете почти ни одной смуглой женщины. И это не потому, чтобы природа создала их всех беленькими. Большинство их превратилось искусственно в беленьких. То, что проделывается с лицом, проделывается и с грудью. Так что всему этому, будь оно от природы прямо, криво, или уродливо, придаются, при помощи разных ухищрений и искусства, прекрасные пропорции. Так вот, если я прав, то пусть дело хвалит мастера».
И, обращаясь ко Есем собравшимся, он спросил: «А вы что скажете на это?»
Тогда все в один голос воскликнули: «Да здравствует мессере, который так хорошо рассудил!»
Покончив с вопросом, они вручили маэстро Альберто жезл и велели принести вина из бочки, которым и угостились превосходно, заявив аббату, что они вернутся все в следующее воскресенье и доложат о своем решении по вопросу, который обсуждали. Таким образом, они все вместе вернулись в следующее воскресенье к аббату, чтобы проделать то, что проделали в этот день, но они принесли…[376]