Саккетти Франко. Новеллы

Новелла 165

Карминьяно да Фортуне[460] из окрестностей Флоренции был человеком необычным и жил он и не как придворный и не как человек простого звания; он ходил в пестром платье, без плаща, носил капюшон с буфами, широчайший пояс и имел пренеприятный вид, так как у него постоянно текло из носа и глаза слезились. Он был очень прожорлив и поэтому вечно ходил по чужим домам. Брезгливые люди избегали его; остальные его принимали, больше ради того, чтобы послушать, как он злословит и злобствует о других (это он умел делать лучше чем кто-либо), чем ради каких-нибудь других его талантов. Обладая такими свойствами, Карминьяно оправдывал свое злословие остроумной ссылкой на то, что худо не злословить, а доносить о злословии. Если вдуматься в это, то это – слова философа, так как наша неустойчивая природа, склонная к порокам, часто призывает нас, и за обедом, и за ужином, к обсуждению чужих дел вместо своих собственных. Если не доносить об этих разговорах, то от них редко может произойти что-либо дурное. Но в случае доноса они часто приводят к досадным последствиям и смертоубийствам.

Упомянутый Карминьяно, слишком хорошо знавший свойства мужчин и женщин, украшал и обрамлял, если ему представлялась возможность позлословить, свои речи так, что тот, кого они касались, слушая их, смеялся.

Иногда он играл в шахматы, иногда – в тавлеи. Но в таких случаях, если кто-нибудь говорил ему что-нибудь или чем-либо докучал ему, у него тотчас был готов ответ, стыдивший неосторожного. Карминьяно всегда ходил без штанов, и когда он однажды играл в шахматы, проходивший мимо человек, принадлежавший к знатному роду, видя разные подробности Карминьяно, сказал ему: «Иди-ка этим ферзем».

Карминьяно же, знавший, что мать молодого человека была женщиной дурных нравов, тотчас же ответил ему: «Мать твоя знала его лучше».

Когда один купец по имени Леонардо Бартолини[461] сказал ему во время игра в тавлеи что-то такое, что ему не понравилось, и он припомнил, что у купца было несколько братьев, из которых один, маэстро Марко, был весьма сведущ в богословии, а другой, по имени Товия, – ничтожным и придурковатым человеком, то он ответил ему: «Я терплю это от тебя как от скотины; самый мудрый из вас – Товия, если прибавить к нему еще маэстро Марко».

Таким образом, он как никто другой, имел всегда наготове ответ.

Так вот я хочу рассказать, что когда Карминьяно проходил однажды по Фраскато,[462] он услышал, что между какими-то игроками в тавлеи происходил горячий спор. Один из них был важным человеком и принадлежал к известной семье; другой был маленький человечек с ничтожным положением. Вокруг игроков собралось много народа, но никто не хотел сказать, кто из них был прав и кто неправ.

Сообразив в чем дело, Карминьяно выступил вперед: «Я скажу, кто неправ. Давай, решим на кулаках».

Когда важный человек, которому не хотелось, чтобы спор разрешали, сказал: «Как ты это скажешь, когда тебя здесь не было?»

Карминьяно ответил на это: «Я скажу тебе потому, что знаю ваш спор, и скажу так, что ты ничего мне не сможешь возразить».

Скромный человек, участвовавший в игре, заявил: «Что касается меня, то я согласен и прошу тебя, ради бога, сказать свое слово».

Тогда важный игрок, видя, что дело зашло далеко и может кончиться плохо, поворачивается к Карминьяно и говорит ему: «Я тоже согласен, только ради того, чтобы услышать, что ты скажешь».

Тогда Карминьяно сказал: «Я скажу, и говорю, что неправ ты. Ведь если бы ты был прав, то находящиеся здесь признали бы это, когда спор возник, и сказали бы это. Но так как ты вовсе неправ, то они не посмели сказать это, потому что на твоей стороне сила. А потому прав тот, кто играл с тобой».

Обступившие их говорили вполголоса: «Ты говоришь правду». Важный человек стал угрожать Карминьяно, говоря: «Из-за тебя я проигрываю. Клянусь телом и кровью, я тебе отплачу за это».

Карминьяно сказал тогда: «Я говорил тебе вначале, что хотел разрешить спор на кулаках и хочу еще, если я плохо рассудил. Пусть скажут все присутствующие, и если язык у них не поворачивается, то прикажи принести белые и черные бобы, и пусть они это скажут».

Влиятельный человек очень испугался этого решения и ответил «Игра в тавлеи не может ставиться в зависимость от бобов», и, покачав головой, он прибавил: «Я запомню это».

Карминьяно заметил тогда: «Запомни же», и, со своими слезящимися глазами и сопливым носом, пошел дальше.

Новелла эта заставляет меня вспомнить о том, сколь люди суетятся нынче на этой земле. С ними не только не поступают по справедливости, но ради них никто не откроет рта и никто не хочет рассудить их дело против более сильного. А в тех местах, которые управляются как коммуна, порок этот встречается еще чаще, и доказательством может служить то, что какая-нибудь тяжба может тянуться восемь или десять лет, и если она не разрешена своевременно, то каждый может предполагать, как думал Карминьяно, что сильные люди откладывают дело, чтобы не платить денег. И разве мы не видим в делах судебных, что бедняки и неимущие выполняют требования правосудия, а сильные не желают считаться с ними?