Санитарный день

Глава 20 Решение

— Он снова ничего не сказал, — с грустью констатировала Дана. — Зато, кажется, напугал нас всех. Меня так точно.

— И меня, — кивнул Скрипач. — Ещё как.

— А чего вы ждали? — спросил Ит. — Что-то подобное я и предполагал, но, как ты верно подметила, он не сказал ничего из того, что мы бы хотели услышать.

— Боюсь, что скоро мы так и так об этом узнаем, — заметил Скрипач. — Потому что времени почти не осталось.

— Да, это так, — кивнул Ит. — Времени действительно не осталось.

Они стояли на осенней улице, спрятавшись под козырек подъезда — такси, которое заказала Дана, должно было уже приехать, но почему-то запаздывало. Лийга решила поехать с Даной, к ней домой, и решила она это, конечно, потому что чувствовала: Иту и Скрипачу нужно полечиться, а при ней и при Дане они не хотят этого делать. Потому что существуют на свете вещи, которые позволительны только родным существам. Где та незримая грань, которая делит вот так, с подобной избирательностью, и столь беспощадно? Как знать, но она существует, вне зависимости от желаний и обстоятельств. Можно быть прекрасными друзьями, но никакая дружба, даже самая лучшая и прекрасная, не равна, и никогда не будет равна кровному родству.

Такси подъехало, остановилось у дома — вечерние городские огни отражались в дождевых капельках, барабанящих сейчас по его крыше. Лийга посмотрела на Ита, покачала головой.

— Поосторожнее там, — попросила она. — И… звоните, если что.

— Хорошо, — Ит улыбнулся. — Надеюсь, не придется.

— Ну и славно, — Лийга улыбнулась ему в ответ. — Удачи.

Дома они, разумеется, первым делом обезболились, а потом занялись «полной программой», от уколов по схеме, которой пользовались уже десятый день, до капельниц.

— Пакость какая, — с отвращением констатировал Скрипач, когда они закончили. — Отвратительная пакость. Ещё и этот чёртов ихтиоз, будь он неладен. Пятно на спине чешется, как я не знаю что.

— Давай намажу, — ответил Ит. — Чего сразу не сказал?

— Так лежали же, ещё не хватало бельё этой дрянью изгадить, — объяснил Скрипач. — Час похожу с мазью, потом сотрём её на фиг. На ночь хватит, а утром опять намажем.

— Давай, — согласился Ит. — Кофе будешь?

— Буду, — грустно вздохнул Скрипач. — С молоком. И печенье тоже буду. Надо пользоваться моментом, и жрать, пока не тошнит.

— Это мысль. Тогда еще омлет можно, — предложил Ит. — С колбасой.

— Согласен.

Перекусив, и помыв посуду, они налили себе по чашке кофе, и пошли в комнату. После откровений Ари, и дня, проведенного на ногах, нужно было отлежаться — силы сейчас приходилось экономить, потому что сил в последние две недели стало меньше. А скоро будет еще меньше, потому что процесс — оба они это прекрасно понимали — затормозить толком было нечем. Проблемы шли по нарастающей, а препараты, которые были в доступе, купировать их не могли, они помогали, и то частично, лишь от симптомов.

— Знаешь, я все эти дни думаю, — Ит сел в кресло рядом с рабочим столом, пристроил чашку на подлокотник. — Этот вопрос… чего хотим мы сами… он ведь принципиально важный на самом деле. Потому что он определяет нас. Не теория, не выкладки, а он. Теория и выкладки, безусловно, тоже важны, там важно всё, от шестиминутной задержки в локациях, которая была на первом этапе, до комбинации компонентов Стрелка, но сейчас, в этот момент — важен именно этот вопрос.

— Понимаю, — кивнул Скрипач. — Да, ты прав, так и есть. И… знаешь, я тоже думал об этом всём, и рестарта я не хочу. Ни исправления этой сигнатуры, ни гипотетической новой — не хочу. Ни под каким видом.

— Я тоже, — согласился Ит. — Только я очень долго не мог понять, почему. А сейчас, кажется, понял.

— И почему же?

— Люди, — просто ответил Ит. — Стрелок… это беспощадная тварь не щадит никого. Мы это знаем. Жертвой системы становятся мириады разумных, и миры, подобные этому… как бы сказать… Даже сейчас, здесь, всё равно есть — люди. Нормальные люди, которых невозможно обмануть или оболванить. Люди, у которых есть потенциал, и то, что некоторые называют божьим даром. Четные люди, смелые люди, добрые люди. Люди, у которых есть совесть, и которые никогда не сумеют принять происходящее, и согласиться с ним. Которые с ужасом смотрят на это, и не понимают, искренне не понимают, почему ещё пять лет назад всё было относительно хорошо, а теперь стало — вот так. А как ты думаешь, в мирах, через которые проходил Стрелок, и которым потом было суждено кануть в небытие, их не было, этих людей? Или не людей, других разумных? Да это и неважно, раса не имеет значения. И это только миры с интеграциями «наблюдателей» и «принцесс». А другие? Вариантов расчетов того же Адоная несколько, потому что ни у Берты с командой, ни у Ри не было, да и не могло быть всей информации, и Адонай не мог получить всех вводных, но… даже в моделях были те самые цифры с двадцатью четырьмя нулями, о которых мы тогда говорили.

— Были, конечно, — покивал Скрипач. — На счет людей ты прав, здесь они тоже есть, их немало. Они даже в несчастных группах по домам и дворам встречаются, эти честные, умные, и принципиальные, что уж говорить про что-то более серьезное. Да, верно.

— Но это ещё не всё, — Ит отпил кофе, и снова поставил чашку на подлокотник. — Контроль, рыжий. Вот как ты считаешь, эта пытка Контролем, которая была в нашей части Сферы, это вообще правильно? Да, экипажи более эффективны… вроде бы, на первый взгляд… но, думаю, если выстроить прогрессию, всё окажется не так однозначно. Почему у наших экипажей, к примеру, есть сетевые поражения и изменения тел, вне зависимости от расы, а у той же Лийги, которую мы обследовали перед геронто и пластикой, их не оказалось? А? Да потому что о ней заботились, осознавая её ценность. А сейчас… сейчас он собирается сделать — что⁈ Запихнуть нас, по всей видимости, в мясорубку, и, может быть, он всё-таки рискнет залезть в неё сам. Я понял, почему здесь Контроль. Потому что он подкинул им идею этой мясорубки, доказав, что она более эффективна. Как думаешь, я прав?

— Не уверено, но, возможно, отчасти да, прав, — Скрипач нахмурился. — Не факт, что он предложил им это в той форме, о которой ты сказал, но… ммм… какую-то идею он им закинул. И они согласились. Но они не могли не проверить.

— Результат проверки зависит от формы постановки задачи, — напомнил Ит. — А он, поверь, такие задачи формировать ой как умеет. Он же для них «свой». В отличие от нас. И он подкинул им какую-то шикарную конфету. Он вообще раздает очень много конфет, думаю, ты заметил.

— Угу. Конфет. С начинкой из пургена, — язвительно сказал Скрипач. — Так что на счет желания?

— Понимаешь, рыжий, в самой конструкции Стрелка есть некий нюанс, который вызывает очень много вопросов, — осторожно начал Ит. — Подумай сам. Откуда в объекте, который, по идее, должен быть конструктивным, столько деструктурирующих моментов? Стрелок от и до построен на крови. На боли и горе. Почему? Это наименьшее из возможных зол, или нечто иное, как думаешь?

— Не знаю, — Скрипач потёр переносицу. — Слушай, мне это почему-то не приходило в голову, а зря.

— Почему именно не приходило, ты понял? — спросил Ит.

— Контроль, — пожал плечами Скрипач. — Сгорая сам, свети другим. Самопожертвование, самоотречение — это в порядке вещей для…

— Но почему? — Ит поставил пустую чашку на стол. — Почему так получилось? Ведь это мощнейший внутренний рычаг давления, который начинается с Архэ, и распределяется впоследствии по всему и всем — от «наблюдателей» с «принцессами», до миров итераций. Всё, к чему прикасается Стрелок, прекращается в боль и горе. Всё. Исключений нет.

— Хреновый из него Мидас, это верно, — кивнул Скрипач. — Но… у тебя нет ощущения, что так и нужно на самом деле? Что это не просто так, не чья-то злая прихоть или желание, а данность?

— Первородный грех? — с горечью спросил Ит. — Прости, но Адам с Евой хотя бы знали, что именно они сделали, чтобы заслужить то, что получили. Библейская история проста и понятна, по сути, это инструкция. Есть объект повышенной опасности, есть табличка «не влезай, убьёт», на планерке проведен инструктаж, всем раздали каски, и велели расписаться в учетном листе, в графе «курс по безопасности пройден». И вот после этого всего техничка Евлампия с какого-то ляду лезет в щиток, получает триста восемьдесят вольт, почему-то не помирает, а, наоборот, взбодряется, и решает позвать к щитку своего приятеля, сантехника Адамчука, чтобы парень тоже приобщился, и кайфанул. Прораб, увидев вскрытый трансформатор, дымящиеся провода, и радостно трясущуюся парочку, приходит в неистовство, и увольняет обоих без выходного пособия, что, в принципе, логично, и совершенно правильно. А в назидание другим работягам он вывешивает текст увольнительной, и предупреждение: так будет с каждым, кто осмелится. Что, в принципе, тоже верно. Таким образом и получается эта самая данность, о которой ты сказал, и данность совершенно правильная, потому что были заданы с самого начала условия игры либо работы, и этим условиям следует подчиняться. А что мы видим в Стрелке? Ты хотя бы одну табличку про «не влезай, убьёт» в обозримом пространстве наблюдаешь? Я нет.

— Какая прочувствованная и длинная речь, — с уважением заметил Скрипач. — Но вообще да, ты прав. Условия игры в случае Стрелка можно соблюдать разве что интуитивно, потому что никто никому ничего не объясняет. А любое проявление свободы воли карается быстро и беспощадно. Причем, как в случае Лина и Пятого, фиг с два ты вообще сумеешь понять, за что именно тебе прилетает. Это, кстати, точнее всего подметила покойная Ада Шефер в своих записях.

— Море травы, — покивал Ит. — Она писала о Стрелке, не зная, что это Стрелок. Мы, впрочем, тоже тогда этого не знали. Даже не о самом Стрелке, пожалуй, о тени Стрелка, но всё равно, этого было более чем достаточно. Знаешь, рыжий, мне из всех наблюдателей её почему-то особенно жалко. Она была какая-то аномально добрая, всех прощала, всю вину брала на себя. Кошки эти, Роман, Яр… И, снова скажу, я не хочу, чтобы вот такие страдали. Ну не хочу, понимаешь? Я ничего не имею против, если буду страдать сам, но эти…

— Да, я тоже не против пострадать, и тоже не хочу, чтобы страдали другие, — согласился Скрипач. — Это несправедливо. Если в чём-то виноваты те, кем были когда-то мы с тобой, то и страдать нам. Согласен. Но они? Так не должно быть. Что верно, то верно.

— И я о том же. Рыжий, мы не знаем причину. Меня на эту мысль натолкнул Ари, который завел речь про почву и дерево. Садовник хренов выискался, посмотрите на него. Садовник одного момента. Может быть, для момента, в котором мы сейчас, его схема и является практически идеальной, но он, равно как и мы, не знает истинную причину того, что всё получилось так, а не иначе.

— Так что ты предлагаешь? — спросил Скрипач. — У нас времени дней десять осталось, при самом хорошем раскладе. Сам же видишь.

— Вижу. Предлагаю… сейчас попробую сформулировать. Получается три пункта. Первый — мы передаем через Лийгу им, туда, всю базу. Все наработки, которые у нас есть. Уверен, что Ари этого не сделал, это не в его интересах. Второй — мы вносим предложение об исследовании исторического аспекта темы. Заметь, по этому направлению сделано ничтожно мало, потому что все группы, с которыми работает Берта, и работает Ри, ушли в теорию, в расчет процесса, а вот исторический аспект они почти не трогали. Ри это было не нужно, а у нас для этого тривиально не было возможностей. Ну и третий пункт…

— Чего молчишь? — спросил Скрипач.

— Формулирую. Идея сложная, но если попробовать простыми словами, то получается — замедление тактовой частоты работы системы.

— Это как?

— Сейчас объясню.

Мы не первые, это точно. Не первые, кому подобное пришло в голову. Точнее, первыми не были они трое, Ариан, Лин, и Пятый, полноценные представители Архэ, без искажений и корректировок. Заметь, в считках они тщательнейшим образом вычищали то, что могло бы нам сейчас пригодиться, а в личном общении, по крайней мере, с нами, эти темы они обходили. Да, до того, как была создана концепция Стрелка, но — мы расстались раньше, чем они успели что-то рассказать непосредственно нам двоим, и, думается, это не было случайностью. Может быть, они что-то говорили Берте. Не исключено. Но у нас нет возможности это узнать. Почему? Потому что Стрелок нас этой возможности, разумеется, лишил.

Так вот. Мысль о том, что ситуация, в которой находимся все мы, является квинтэссенцией горчайшей, чудовищной несправедливости, отнюдь не нова, однако Ари, по какой-то, одному ему известной сейчас причине, решил эту ситуацию принять, и позволить ей существовать в таком виде и дальше. Каким образом? Мы не знаем деталей, но мы услышали от него слово «рестарт», а это значит, что все детали уже собраны, что он готов действовать, и что ничего останавливать или исправлять он не намерен. И не способен.

Равно как и мы. Так что принимаем за аксиому то, что он уже озвучил, а именно: ничто и никто не способен или не способно прекратить работу сигнатуры Слепого Стрелка.

А вот дальше начинаются «но».

Ари утверждает, что он, как Архэ, может корректировать работу Стрелка на одном из этапов. Следовательно, в рамках созданной им модели, мы, как равноценные для системы Архэ, тоже способны вносить некоторые корректировки в работу этой самой модели, при условии её сохранения. И вот теперь начинается, по сути, самое интересное.

— Ит, слушай, я, как мне кажется, начинаю понимать, что ты имеешь в виду, — медленно произнес Скрипач. — Нам нужно выиграть время, верно?

— Верно, — кивнул Ит. — Так и есть. Нам действительно нужно выиграть время, чтобы достроить те недостающие части системы, которых мы пока не видим. И которые не увидели, или не успели увидеть, те, кто остался… на той стороне, назовем это так. Даже если они и занимались потом этой темой, передать информацию нам они уже не смогут.

— Давай не будем об этом сейчас, — попросил Скрипач. — И без этого хреново, зачем начинать опять…

— Не буду, — согласился Ит. — Собственно, к чему я это говорю. Мы, в нашем сообщении, не будем возражать против того, что делает он, наоборот, мы согласимся. Да, рестарт, да, пожалуйста. Но с отсрочкой. Нам нужно время, чтобы разобраться, и мы попросим нам это время предоставить.

— Ари на это не пойдет, — возразил Скрипач. — Ты же понимаешь.

— Конечно, понимаю, — кивнул Ит. — Само собой, он на это не пойдет. Но ведь можно сделать так, чтобы его об этом никто не стал спрашивать.

— Вот так, значит, — Скрипач нахмурился. — Как ты себе это представляешь вообще?

— Так же, как это представляет себе он. Потому что, если ты не заметил, он нас спрашивать тоже не собирается. Что он делает, рыжий? Он нас ставит перед неким свершившимся фактом. Так?

— Вообще да, именно так. Мало того, он даже не говорит, что это такое, — раздраженно произнес Скрипач.

— Так что нам мешает сделать то же самое? — спросил Ит. — Мы тоже поставим его перед фактом. И посмотрим, чей факт перевесит в глазах тех, кто может что-то решить, и оказать помощь.

— Ит, может, нам спать пора, а? — спросил Скрипач. — Ты чего-то такие вещи говоришь… гм… как факт может перевесить в глазах?

— Не придирайся, — Ит поморщился. — Тоже мне, умник нашелся. Ты прекрасно понял, о чем я говорю, — отмахнулся он.

— Допустим, — сдался Скрипач. — Но как ты это представляешь себе технически?

— Пока не знаю. Думаю, это как раз нам с тобой и предстоит решить. Но я не сказал главного, о чем мы будем рассказывать тем, кто сейчас сидит наверху, и готовит капсуляцию планеты. А расскажем мы им примерно следующее. Есть система, которая называется у нас Слепой Стрелок. Есть компоненты, которые взаимодействуют так-то и так-то. Есть исследования на эту тему, вот они, берите, анализируйте. Есть мы, компоненты, которые называются Архэ. И есть — время. Так вот, если затормозить один из компонентов, сохраняя его в целости и здравии, разумеется, мы можем замедлить работу системы. Существенно замедлить. На годы, если не на столетия. Да, перезапуск возможен, и, вполне вероятно, он нужен, мы не против, но — не сейчас. Требуется сбор и анализ дополнительных данных по следующим пунктам. Мы просим предоставить нам возможность и время для этого.

— Ммм… — Скрипач задумался. — Рисковый план, конечно, но… чем черт не шутит. Плохо только то, что мы не знаем, какие сведения он им предоставил, а что скрыл.

— Так в том и суть — мы предоставим всё, — пожал плечами Ит. — Сто против одного, что он им дал ровно то, что было ему удобно. А мы поступим иначе. Собственно, думаю, и Бертик, и вся семья сделала бы то же самое в этих обстоятельствах, — добавил он. — Не факт, что мы выиграем, но это будет хотя бы честно. Как думаешь?

Скрипач покивал, соглашаясь, а затем сказал:

— Да, Итище, ты прав. Совершенно прав. Даже если мы проиграем, нам хотя бы стыдно после этого не будет. Уже немало. Вот только один момент.

— Какой? — не понял Ит.

— Наш передатчик — это Лийга. О том, что она может подобное делать, он не знает, — заметил Скрипач. — И мне почему-то кажется, что давай-ка мы девушек, обеих, попросим побыть это время дома. Здесь. Без выхода. Еду можно заказать, ну а мы, в случае чего, отобьем их. Хотя бы попробуем.

— Ох, рыжий, хватит себя обманывать, — покачал головой Ит. — Никого мы не отобьем, если захотят, заберут, запросто. Но я о другом подумал. Прежде чем кому-то что-то отправлять, придется поработать. И ещё как.

— Это да, — Скрипач обреченно вздохнул. — Про «ещё как» ты прав.

И Лийга, и Дана с предложенной новой моделью согласились, но Лийга, разумеется, тут же заявила, что отправлять всё в таком виде, в каком оно сейчас, бессмысленно. Нужно будет всё обосновать, максимально, на некоторые позиции требуются расшифровки, на какое-то количество материала нужно будет сделать личностные маркеры, по восприятию, для Контроля это важно. Дайте мне хотя бы день, я сформирую модель, и начнем. Нет у нас дня, ответил тогда Скрипач. У нас на самом деле вообще времени нет, и не предвидится. Нам спать придется по очереди, иначе мы не успеем.

— Лий, ты сумеешь забирать большую часть того, что нужно, на потоке? — спросил Ит. — Просто если я сейчас сяду это всё визуализировать так, как положено, мы не справимся.

— Забирать-то я могу, — ответила Лийга осторожно. — Только очень осторожно, и, желательно, одним фрагментом. Ты же понимаешь, что работа такого рода может привлечь внимание.

— Может, — согласился Ит. — Ещё как может, но выхода нет. Если делать всё аккуратно, то, может, и проскочим.

— Проскочил один такой, — сердито сказала Лийга. — Сам подумай, каким образом можно скрыть…

— Слушай, тут сумели скрыть факт воздействия, причем масштабного, на целую планету! — в сердцах сказал Ит. — Про это, кстати, тоже неплохо было бы туда, наверх, передать информацию.

— А то они не знают, — засмеялась Лийга. — Видимо, сочли, что это правомерно, раз не препятствуют. В общем, так. Давайте, начинайте, а мы на подхвате. У меня только одна просьба будет к вам, обоим.

— Это какая? — не понял Ит.

— Не сдохните оба в процессе, — сердито ответила Лийга. — Мне совсем не улыбается перспектива остаться на этой планете навсегда.

— Думаю, вас двоих они выпустят, — предположил Ит.

— После общения с вами? — спросила ехидно Лийга. — Как же, дожидайся. В общем, всё, начинаем. И научите уже Дану делать уколы, вы же хотели.

Дана, по общему мнению, воспринимала происходящее как-то необычно — не совсем так, как все этого от неё ожидали. Необычность эта заключалась в полном и безоговорочном принятии ситуации, словно Дана разом утратила способность удивляться, и доверяла всему происходящему безмятежно и с легкостью. Да и вообще, она была в эти дни совершенно спокойной, настолько, что в какой-то момент Скрипач не выдержал, и спросил:

— Слушай, чего с тобой такое?

— А что со мной? — не поняла Дана.

— Тебя словно в вату завернули, — сказал Скрипач. — Тебе что, всё равно?

— Не поняла, — призналась Дана. — В смысле, всё равно?

— Происходит очень много всего, — сказал Скрипач. — Даже, скажем так, слишком много всего, и это всё отнюдь не веселое.

— Я вроде бы не веселюсь, — пожала плечами Дана.

— Я не об этом, — покачал головой Скрипач. — Дело не в веселье.

— А в чём тогда? — снова не поняла Дана.

— Ты не боишься? — напрямую спросил Скрипач. — Тебе что, совсем не страшно?

— Нет, — она покачала головой, и улыбнулась. — Совершенно не страшно. Просто я для себя всё решила.

— Вот теперь я не понял, — сказал в ответ Скрипач.

— Ну… так. Я для себя кое-что решила, — Дана задумалась. — Долго думала, ну и вот.

— Не объяснишь? — спросил Скрипач.

— Могу попробовать. Понимаешь, я волновалась сперва, но потом вдруг ощутила, что это всё — замкнутый круг, из которого мне не вырваться. Никому из нас не вырваться. И когда я это поняла, ко мне вдруг стали приходить воспоминания. Всё новые и новые. Ну, то есть они не новые, — тут же поправила сама себя Дана. — На самом деле они как раз очень даже старые, но всё равно, раньше-то их не было, а теперь они есть. Я словно… я была ими всеми, рыжий. Понимаешь? Всеми, одновременно. И всегда все их воспоминания заканчивались одинаковым образом.

— Чем? — спросил Скрипач, хотя уже понял, что услышит в ответ.

— Смертью, — ответила Дана. — И дорогой, на которой они оказывались. Дорогой, ведущей в бесконечность, дорогой на склоне, дорогой между горами и морем. Понимаешь? Я была ими всеми, и, наверное, я помню понемножку — от каждой. Лица, имена, истории, боль, радость. И я — всего лишь фрагмент, звено в цепочке, которое по какой-то случайности просто длится чуть дальше, чем должно. Ведь это так? Я права?

— Наверное, — кивнул Скрипач. — Но что ты помнишь?

— Очень многое, — Дана вздохнула. Села за кухонный стол, на своё, ставшее уже привычным, место. — Я помню… помню, например, лица, нарисованные в альбоме какой-то девочкой; помню, как горел самолет, в котором была женщина за штурвалом; помню, как вышла на берег пасмурным осенним утром, и успела увидеть, как взорвался воздушный корабль; помню, как рисовала коней на обрывке бумаги, коней и цветы; помню, как боялась сделать шаг, потому что там, под ногой, могла оказаться мина; помню, как играла музыка, очень красивая музыка, и я почему-то знала, что она важна; помню, как стояла у доски в аудитории, и писала какие-то формулы, а студенты в это время смотрели на меня с удивлением; помню, как лежала в кровати, а за окном, заклеенном бумагой крест накрест, взрывались снаряды; помню, как стояла в нелепом пальто на холодной улице, и смотрела кому-то вслед; помню, как молилась днями и ночами о тех, кто про меня уже и не помнил; помню, как плакала, и глотала таблетки одну за одной, сидя на земле, в осеннем лесу, ночью, под проливным дождем; помню, как кто-то кричал на меня, а я молчала, и тряслась от страха; помню, как старая кошка сидит у меня на руках, а я глажу её по спинке; помню, как ревет сирена, и взлетают в небо ракеты, я стою, смотрю, и мне внезапно делается легко-легко, потому что я знаю — еще несколько мгновений, и я снова окажусь на той старой дороге, под деревьями, дороге, ведущей в бесконечность…

Дана говорила, отрешенно глядя в стену, и внезапно вдруг словно опомнилась — на неё сейчас, оказывается, смотрел не только Скрипач, за это время в кухне каким-то образом оказались Лийга с Итом, которые тоже смотрели на неё едва ли не с ужасом.

— А ещё я помню имена, — совсем уже беззвучно произнесла Дана. — Тысячи тысяч имен. Они словно сливаются сейчас в одно огромное имя, потому что звучат одновременно, со всех сторон. Словно все эти женщины разом ответили на вопрос «как тебя зовут». Некоторые я даже могу различить.

— И какие же? — спросил Ит.

— Эссен, Оливия, Марта, Варвара, Соня, Керме, Адана, Лэм, Катарина, Лоус, Фид, Киую, Романа, Лала, Вэ-Дза, Рина, Тани… Ит, если я буду перечислять их все, это займет вечность, — Дана вздохнула, опустила взгляд. — Какие-то повторяются, какие-то нет. Наверное, так надо.

— Адана? — переспросил Ит. — Ты сказала — Адана?

— Да, это та женщина, которая смотрела на то, как взорвался корабль, — равнодушно сказала Дана. — Мы с ней, кстати, немного похожи. У неё, кажется, тоже была восточная кровь, но не такая, как у меня. И она, как Лийга, любила платья. Длинные платья, там все такие носили, но она носила платья модные и дорогие, ей по статусу было так положено. Ит, можно я закажу себе платье? — вдруг спросила она.

— Можно, — кивнул Ит. — «Осень в холмах».

— Что? — не поняла Дана.

— Про эту женщину, о которой ты сказала, была постановка. Давно. Несколько тысяч лет назад. Постановка — это как фильм, только гораздо объемнее и больше. С живыми актерами, не нейро-моделями. Лин и Пятый видели эту постановку, а потом случайно нашли мир, который, как позже выяснилось, был в самом начале этой истории. Вот такая красивая сказка. Если это, конечно, сказка.

— Бывает, — пожала плечами Дана.

— Бывает, — согласился Скрипач. — Но ты так и не сказала, почему ты стала такой спокойной?

— Я просто приняла всё это, — объяснила Дана. — Потому что это неизбежность. А не страшно мне из-за того, что когда я умру, если умру, я окажусь на этой дороге. Там, где я уже была. И может быть, даже найду свою кошку. Этого не изменить, а если не изменить, то зачем волноваться?

— Ты сумасшедшая, — покачала головой Лийга.

— А ты разве нет? — удивленно приподняла брови Дана. — Если бы ты не была сумасшедшей, ты бы не согласилась на это всё. Тебя бы выпустили, и ты об этом знаешь. Но ты здесь. О чем-то это да говорит.

— Логично, — кивнула Лийга. — Да, я здесь тоже не просто так. И, наверное, ты права, потому что я тоже приняла то, что происходит.

— В общем, все всё приняли, как я понял. Поэтому бороться будем только мы, — констатировал Скрипач. — Ладно, давайте, ищите платье, а мы пойдем дальше вкалывать.

— В каком смысле? — не поняла Лийга.

— Во всех, — ответил Скрипач, вставая. — Надо обезболиться, и работать по теме. Потому что, как вы понимаете, никто за нас ничего не сделает.

— Я бы сделала, но я не знаю столько, сколько знаете вы, к сожалению, — вздохнула Лийга.

— Что и требовалось доказать. Может, оно и к лучшему, — заметил Скрипач.

Тела сдавали ужасающе быстро, и если на начальной стадии терпеть происходящее было возможно без особенных проблем, сейчас — это становилось порой просто невыносимо. Ит с ужасом ощущал, что силы уходят всё быстрее и быстрее, а препараты перестают работать, поэтому приходилось постоянно, буквально ежедневно, поднимать дозы. На такие мелочи, как ихтиоз, они уже не обращали внимания, потому что на сцену вышли главные игроки, такие, как асинхронизация работы малого и большого сердец, имевшая, как следствие, отёки и спазмы сосудов, взбесившиеся надпочечники, и нарастающие изменения по крови, следствием которых стала быстро прогрессирующая хрупкость сосудов. Ит, выходя из кухни, задел рукой дверную ручку, и на руке через час возник синяк размером с две ладони. Происходящее являлось тотальным гормональным сбоем, к тому же ситуацию осложнял конфликт с гормональным фоном по человеческой линии, и конфликт этот, по мнению Ита, мог привести к развитию аутоиммунного заболевания. Пока что — мог, ещё не привел, поэтому подавлять иммунитет они не стали, но препараты, которые для этого нужны, всё-таки купили. На всякий случай.

— Кошмар, — говорил Скрипач, когда в очередной раз за день ложился отдохнуть. — Эта беспомощность просто убивает, причем хуже, чем сами болячки. Слушай, надо ставить порты, не дай мироздание, одновременно свалимся, хоть девчонки помогут.

— Завтра поставим, — ответил тогда Ит. — И укладку с инструкцией сделаем, чтобы ничего не нужно было искать.

Спали они теперь по очереди, один спит, другой стережет, да и спать получалось только урывками — слишком много работы приходилось делать. Для того чтобы никто ничего не подснял, техникой не пользовались — быстро записывали всё на бумаге, показывали Лийге, которая тут же снимала нужную информацию, а потом бумагу сжигали, тут же, в ванной или на кухне, над раковиной. Часть информации передавали на потоке, благо, что Лийга хорошо этот метод знала, и умела им пользоваться, но часть выкладок нужно было систематизировать до передачи, и вот для такой простейшей систематизации бумага иногда и требовалась. Хорошо, что не всегда.

— Доказывайте, — говорила Лийга. — Доказывайте всё, обязательно. Одной теории недостаточно, нужны живые примеры, обоснования, практика. У него не было этой практики, у него нет примеров.

— Каких? — спрашивала Дана.

— Семья. Дети. Друзья. Он Бард, да, безусловно, но он, не смотря на то, что вроде бы старше, пережил на несколько порядков меньше, чем вы, — объясняла Лийга. — Одно из глобальных доказательств самого Стрелка — это ваша жизнь, но она же должна стать доказательством того, что Стрелок отнюдь не идеален. Не думайте о том, что сказал кому-то он. Думайте о том, что нужно сейчас сказать вам. О чём сказать, и о чём попросить.