Селянин

Annotation

Селянин (https://ficbook.net/readfic/5467837)

Направленность: Слэш

Автор: Altupi (https://ficbook.net/authors/205405)

Фэндом: Ориджиналы

Пэйринг и персонажи: Кирилл Калякин, Егор Рахманов и другие

Рейтинг: NC-21

Размер: 487 страниц

Кол-во частей:37

Статус: завершён

Метки: Счастливый финал, Слоуберн, Русреал, Анальный секс, Минет, Нежный секс, Деревни, Верность, Становление героя, От злодея к герою, Реализм, Борьба за отношения, Забота / Поддержка, Развитие отношений, Кризис ориентации, Трудные отношения с родителями, Насилие, Нецензурная лексика, Романтика, Ангст, Флафф, Повседневность, Hurt/Comfort, Любовь/Ненависть, Элементы гета, Здоровые отношения, Элементы юмора / Элементы стёба, Взаимопонимание

Описание:

Кирилл с Пашкой приезжают в вымирающую деревню по не совсем законному делу. Из молодёжи там живёт только Егор - молчаливый, замкнутый гей. Друзья находят очень увлекательным - издеваться над ним от скуки, однако у судьбы свои шутки. Нестандартная история взаимоотношений.

Примечания:

Не торопите. Идея не терпит суеты.

Ленивое развитие сюжета выльется в макси страниц на 400.

Строго 22+

Вдохновлено Гилбертом Грейпом и конкретно вот этим фото

https://i.pinimg.com/originals/94/bd/89/94bd89e426b8d6bff7cac1bbceaa2d85.jpg

"То ли про любовь..." (кроссовер с костяникой) https://ficbook.net/readfic/8508561

Посвящение:

Зайцу

Публикация на других ресурсах: Уточнять у автора / переводчика

Денежное дело

Корова

Последствия скуки

Первые результаты

Коса и топор

Местные сплетни

Отъезд Пашки

Семейные ценности

Грязь

Цена помощи

По заслугам

Путёвка на Кипр

Плата

Призраки ночи

Изгои

Продажа молока

Картошка и вулканизация

Сенокос

Гроза

Будни и работа

Телефоны

Тревоги

Деревня и город

Дома

Желание сбежать

Долгий день

Предложение

Правда и уговоры

Последняя сволочь

Наедине

Радость и заботы

Шутки кончились

Институты и студенты

Немного мести

Ватная дрожь

Встреча

Эпилог

Денежное дело

Это лето оказалось непохожим на все остальные.

— Я собирался загорать в Турции, а попал к чёрту на рога, — Кирилл смачно сплюнул на колючую, выжженную зноем траву. Он стоял у годовалой «Тойоты Камри», опершись предплечьями на ее дверцу и крышу, смотрел на кривую деревенскую улицу вдали и уже сейчас, через пять минут после приезда, изнывал от тоски. Проклятое белое солнце жарило так, что тонкая рубашка после прохладного салона автомобиля пропиталась мгновенно выступившим потом.

— Не ной, Калякин, — весело попросил вылезший с водительской стороны Пашка Машнов, — если дело выгорит, у нас с тобой появится очень-очень много неподотчётных бабосиков. Месяц!.. Месяц всего и мы богаты!

Пашка изобразил дурацкое танцевальное движение, повиляв локтями и задом, и, буркнув: «Садись-давай-поехали», влез за руль.

Кирилл сплюнул ещё раз. За шею сзади больно куснули, прямо впились!

— Ай! — Кир не удержался и вскрикнул, запрыгал на месте. Шлёпнул себя по месту укуса и, кажется, кого-то придавил. Точно.

Он посмотрел на чернеющую на ладони тварь, слабо подёргивающую тонкими лапками, и с отвращением выкинул на старый асфальт, наступил кроссовком.

— Что там? — нетерпеливо высунулся Машнов.

— Хер её ведает. То ли муха… Но огромная и крылья в крапинку.

— Овод, наверно. Извини, братан, я сам не особо в здешних монстрах шарю. Давай уже доедем до бабкиной дачи, а? Ссать хочу, а подставлять орган всяким нетопырям желания нет.

Кирилл был не прочь спрятаться в машине, подставить лицо, руки холодному воздуху кондиционера. Только он закрыл дверцу, перед носом зажужжала жирная чёрная штука, прилипла к щеке, поползла, защекотала.

— Пиздец какой-то, — выругался Калякин, смахивая паразита. Муха перелетела на его колено и стала тереть лапу об лапу, как ни в чём не бывало. Целый ёбаный месяц предстояло выдержать в этом отстое.

«Легковушка» с пробуксовкой съехала с разбитого асфальта на дорогу из какого-то непонятного желтоватого прикатанного материала и покатила в деревню. Кирилл успел ещё раз взглянуть на указатель, чтобы запомнить название — Островок. В принципе, ему было всё равно, его сердце рвалось в Турцию.

Машина ехала медленно, подпрыгивала на ухабах, за ней, как за кометой, вился шлейф пыли. Деревня приближалась, она казалась слишком зелёной, словно в постапокалиптическом мире, когда природа беспрепятственно поглощает любое антропогенное творение. Из крон берез, зарослей американского клёна выглядывали только красные, коричневые или серо-шиферные крыши домов.

— Вообще-то, это не деревня, а село, — деловито сказал Пашка.

— А есть какая-то разница? — без интереса буркнул Кирилл, по жужжанию, на слух гоняя муху.

— Ну… Село — это с церковью, а деревня — без. Вон смотри.

Калякин повернул голову в указанном направлении и увидел среди деревьев, сирени и шиповника фрагмент кирпичной стены старинной кладки, дальше были ещё фрагменты, заканчивающиеся чуть выше фундамента, может быть, весь фундамент целиком — из-за густоты разросшихся растений о масштабах руин сложно было судить.

— Это место называют «Развалины», — с интонациями ведущего «Клуба путешественников» продолжил Машнов. — Бабка говорит, тут водится привидение. Попа вроде видят. Или поповского сына. Их расстреляли в тридцать седьмом.

Он закончил рассказ таким зловещим голосом, что у Кирилла мурашки собрались на загривке, хотя он не верил в подобную чушь. Верил только в то, что можно потрогать руками и из чего извлечь выгоду для своего удовольствия.

Через сто метров от церкви начинались дома. Шли они вдоль одной линии, осью которой служила дорога. Деревянные низкие хаты, слепленные по одному образцу: три крошечных оконца на улицу, покосившийся, с облупившейся краской забор, калитка. Расстояние между ними варьировалось от большого до очень большого. Видимо, в промежутках когда-то тоже стояли избы, но сейчас от них осталось меньше, чем от старого храма. Кое-где перед завалинкой в палисаднике или автомобильных покрышках пестрели цветы. По широкой зелёной придомовой полосе ходили хохлатые куры. Прятавшиеся от жары в кустах собаки вскакивали и провожали «Камри» надрывным лаем, но из тенёчка не высовывались.

Перед одной хатёнкой стоял древний «Москвич» ядовито-оранжевого цвета. Но Кирилла привлёк не он, а следующий по ходу движения дом. Домище в сравнении с соседскими избушками. Коттедж, построенный по канадской технологии из сандвич-панелей. Его окружал кованый забор со столбиками из белого кирпича, двор был выложен плиткой, в клумбах цвели розы.

— Ого, — оценил Калякин.

— Ага, — подтвердил Паша. — Его тут называют дворцом лесной феи. На самом деле тут тётка живёт, в городе банком каким-то заведует, то ли сибирским, то ли уральским, что-то в этом роде. У неё денег до хрена, а живёт в деревне. Хотя и в городе, говорят, несколько квартир, даже в Москве. Но, может, врут. А нам вот сюда.

Он кивнул наискосок от коттеджа и повернул машину к домику на другой стороне улицы, тоже бревенчатому, давно не крашенному, с дощатым забором и гаражом. Остановился прямо в траве, потому что ни тротуара, ни тропинки, ни подъездной дорожки не имелось — сплошной зеленый ковёр.

— Я побегу, — намекая на своё недержание, сообщил Пашка и выскочил из машины. Звеня ключами, отпер навесной замок на калитке и скрылся за забором.

Кирилл мысленно обругал друга, что тот ускакал, не вытащив ключа из замка зажигания. Потянулся, чтобы вынуть, но потом вспомнил, что здесь деревня на пятнадцать домов, и оставил как есть.

Он рискнул покинуть прохладный салон «Тойоты» с утихомирившейся мухой и выйти на удушающую жару. Тело тут же взмокло. Кирилл смахнул крупную каплю пота, заструившуюся вниз по выбритому виску, и закурил. Дом, в котором предстояло провести целый месяц, его не радовал. Не радовали деревянные рамы, облупившаяся рыжая краска, первоначально, наверно, бывшая коричневой. Не радовало отсутствие элементарных удобств типа унитаза, ванны и горячей воды. Наличие холодной тоже было под вопросом. Не радовали куры, клещи и запах навоза. Хотя аромат свежего сена, кем-то скошенного и сложенного на противоположной стороне улицы, был приятен даже ему, коренному горожанину. Но они не сено приехали за сто сорок километров нюхать.

Дом принадлежал Пашкиной бабке. Последние годы она использовала его как дачу, зимой жила у Пашкиного дядьки, а в этом году из-за каких-то болезней не поехала и летом. Кирилл бы тоже в глушь себя не загнал, если бы не Пашкина идея, гениальная, как все Пашкины идеи. Калякин не очень любил работать, но Машнов зуб давал, что работать придётся не много — скосить, измельчить и ждать, когда высохнет. Звучало не очень сложно, хотя Кирилл экспертом в таких делах не был.

На улице… или в деревне, потому как улица и есть вся деревня… было безлюдно. Словно это не центральная Россия, а затерянная необитаемая планета какая-нибудь. Ну да к лучшему, лишние глаза и уши им не нужны.

Кирилл дососал скуренную сигарету, бросил в траву, придавил ботинком, как того овода. Пора было наведаться в дом, посмотреть, есть ли там приличное постельное бельё или одни бабкины хваребья.

Но идти в дом, так разительно отличающийся от средиземноморского отеля, не хотелось от слова вообще. Кирилл задрал голову, прикрывая ладонью глаза, посмотрел на раскалённое небо: оно даже не было голубым, а на много-много светлее. Оставляя за собой белую полосу, по нему плыла серебристая точка самолёта. Наверно, какие-то счастливчики летели в Турцию или на Мальдивы. Калякин им искренне завидовал.

Внезапно где-то рядом металл лязгнул по металлу. Кирилл опустил глаза и повернулся, ища источник неприятного звука. И нашёл — хозяйка коттеджа вышла на улицу, стояла спиной, закрывая резную чугунную калитку.

Или не хозяйка…

Фигура была мужская, одежда тоже. Ошибка произошла из-за густой чёрной копны волос, спадавших ниже плеч и вившихся на концах.

Справившись со щеколдой, обладатель этих волос повернулся, и Кирилл расслеповал, что это действительно парень, лет восемнадцати, и он тоже заметил чужака.

Настороженно глянув на Кирилла и иномарку, парень вышел на дорогу и стал приближаться, держась противоположной обочины, делал безразличный вид. Парень был среднего роста, худощавый, но на голых руках, высовывающихся из застиранной белой футболки-безрукавки, проступали мышцы. Ровные ноги казались достаточно длинными и сильными, и не болтались в шортах, как язычки колокольчиков. В общем, задохликом данный сельский экспонат Кирилл бы не назвал, как и крепышом.

Взглянув на лицо, Калякин впал в диссонанс: парень был красив! Так красив, что не гармонировал с деревней, запустением и запахом навоза. Хотя подобная красота не принадлежала фотомоделям, скорее… Кирилл не мог придумать ассоциацию, мысль вертелась в голове, но не материализовывалась. Он не разбирался в парнях, красоте и ассоциациях, но уверенно шагающий в сланцах по пыли ровесник поразил его своей внешностью. Особенно взглядом, который незнакомец целенаправленно отводил, прикрываясь маской равнодушия к происходящему: парень не лез в чужие дела, топал своей дорогой, но никак не был труслив. Кирилл не слыл таким же тактичным, а сейчас, кроме того, что парень являлся единственным движущимся объектом в этой безмолвной пустыне, так ещё был загадочно притягателен.

В равновесие привёл нарисовавшийся сзади Пашка.

— Чего не заходишь? — спросил он, вставая рядом и тоже замечая проходящего мимо селянина.

— Ты же говорил, здесь одни бабки, — провожая парнишу взглядом, упрекнул Кирилл.

— Ты про этого? Ну да, живёт здесь, в последнем доме. У него мать инвалидка, неходячая, вот он институт бросил и приехал за ней ухаживать. Ещё брательник у него малой, лет десять, может, больше, хрен её ведает. Они бедные, как церковные мыши. Он нигде не работает, живут только на материну пенсию, и, кажется, корова у них.

Парень уже удалился на достаточное расстояние, шёл лёгкой походкой, расправив щуплые плечи, смотрел только вперёд.

— Как его зовут? — спросил Кирилл.

— Не помню. Сейчас вспоминал, но… хоть убей, не помню. Он какой-то со сдвигом. Когда мы маленькими к бабкам приезжали, он никогда с нами не играл. Замкнутый какой-то. Нелюдимый.

Калякин счёл эту характеристику противоречием тому, что он только что видел.

— Он от той бабы из банка выходил.

— А! — Пашка тут же ухватился за новый повод поделиться информацией. — Он к ней захаживает. Она его зовёт, типа по дому что-нибудь сделать. А на самом деле она с ним трахается. Лариска баба одинокая, в самом соку… увидишь потом… ей требуется этого самого. Он её трахает, она ему бабосиков за это даёт.

Калякин в красках представил, как красивый селянин дерёт дородную пенсионерку во все щели. Как-то тошнотворно и неправдоподобно.

— А ей сколько лет? — уточнил он.

— Тридцать семь или тридцать девять, — Машнов знал всё, его бабка была покруче «гугла».

Кирилл против воли обрадовался ответу. Представил, как селянин за деньги шпилит симпотную богатую тётку, обученную камасутре — неплохой вид заработка. Тётке, поди, тоже в радость с таким красавчиком, течёт от одних его выразительных глаз.

Парень тем временем повернул направо к дому с крышей из нержавейки и скрылся за кустами.

— А вообще, говорят, он пидор, — торжествующе поставил финальный аккорд Паша.

— В смысле? — встрепенулся Калякин. Машнов посмотрел на него, как на дурака:

— Ты что, не знаешь, кто такие пидоры? Которые в жопу долбятся.

— Да знаю я, знаю, — отмахнулся Калякин и сразу потерял интерес к парню. Раз пидор, то этим всё объясняется, такие красивые обязательно будут пидорами. Калякину захотелось помыться уже не из-за липкой жары, а потому что сдуру обратил повышенное внимание на гомосека. Кирилл относил себя к ярым гомофобам, ненавидел голубизну.

Он отряхнул руки, будто запачкался дерьмом от мимо прошедшего парня, и пошёл в дом изучать их берлогу на ближайший месяц.

2

В хате воняло старым и прелым. Запах исходил от советской мебели времён, наверно, Хрущёва, цветастых ночных занавесок, которые Пашка принялся с энтузиазмом раздвигать, от давно немытого облезшего пола, полосатых дерюжек и вообще всего, что находилось в доме.

В комнате стало светлее, и Кирилл отошёл от порога, к которому прирос в унынии.

— Давай, осматривайся, — подбодрил Пашка. — Выбирай себе спальню. Тут шикарно, а?

— Невъебенно, — буркнул Калякин. С каждой секундой его желание забить на халявное бабло, уехать домой и просить у родаков денег на трехнедельный тур к морю становилось сильнее. Хоть в Сочи, хоть в Ялту, лишь бы там оторваться перед четвёртым курсом поганого политеха.

Планировка превосходила самые смелые ожидания. В обратном смысле. Бревенчатая пятистенка делилась на жилую и нежилую зоны. В жилой располагалась одна большая комната, она же «зал» и «горница». От неё отгородили тонкой переборкой две спаленки, причём окно прорубили только в одной. Спаленки имели такую малую площадь, что в них размещались только полуторные советские кровати и тумбочки. На стенах висели ковры, на полу — слава богу, не дерюжки, а паласы жёлто-коричневой расцветки с жёстким ворсом. Вместо дверей снова были разрезанные на две половинки шторы.

— Так уже не живёт никто, — снова буркнул Калякин, — даже в деревне.

— Так потому что здесь всё ещё от моей прабабки осталось, — тут же подоспел с ответом заглянувший в спальню Пашка. — Она в тридцать пятом году родилась, по старинке жила, голод, холод, нужду вытерпела, рано вдовой осталась, и ей этот дом раем казался. А бабка в память о ней ничего менять не захотела. Да и переехала она потом в город, вернулась, когда на пенсию пошла, а…

— Заглохни, Паш. У меня уже уши завяли.

— Ну хорошо, — не обиделся тот. — Ты какое койко-место выбираешь? С окном?

Кирилл ещё раз заглянул в обе каморки. Они выглядели одинаково, если не считать, что в одной была темень, хоть глаз коли. В спальне с окном хоть получалось разглядеть степень чистоты наволочки, выглядывающей из-под жёлто-красного плюшевого покрывала.

— Постелил на прошлой неделе, — подсказал Машнов. — Специально за этим приезжал.

— Эту, — сделал выбор Кирилл, проходя кроссовками по паласу к изголовью кровати. Он верил другу, но всё же откинул угол покрывала.

— Хорош нос воротить, я из дома привёз.

Постельное действительно оказалось чистым, современным, белым в синий цветочек, но наверняка успело пропитаться запахом нафталина, как вся хата.

— Надеюсь, твоя прабабка не на этой кровати кони двинула? – возвращая покрывало как было, спросил Кирилл. Пока находиться в этой мерзости он брезговал. Вечером сон склонит, вот тогда и рискнёт лечь.

— Не знаю, — ответил Пашка, освобождая выход из спальни. — Я тогда ещё мелкий был. Да ты не стесняйся. Я сейчас что-нибудь пожрать сварганю, а вечером по холодку сходим, а?

— Валяй.

Пашка, радостный, убежал на улицу к машине, а у Калякина появилась свободная от его болтовни минута ещё раз осмотреться в горнице. Здесь был телевизор, и это вселяло надежду. Он был даже цветным, с пультом, но довольно старой модели — огромный ящик с выпуклым экраном. Хотя лучше не ныть, потому что телека вообще могло не оказаться.

Телевизор стоял на тумбочке, накрытой белой кружевной скатертью. Такой же скатертью, только большего размера, был накрыт круглый стол, вокруг него стояли полированные стулья с изогнутыми ножками. Продавленный диван умещался между двумя выходившими во двор окнами. Над ним висел ковёр. В другом углу стоял трельяж без одного бокового зеркала.

Кирилл взял с тумбочки пульт. Без постоянного фонового стрёкота, новостей, фильмов, потоков ненужной информации он чувствовал себя неуютно. Про интернет в этой глуши не слышали, сигнал совсем не ловился.

— Включай-включай, — разрешил вернувшийся с пакетами жратвы Пашка. — Я электричество подсоединил, так что включай, не бойся.

Он ушёл на кухню, а Кирилл вдавил кнопку «power». Экран с запозданием засветился, потом появилось нечёткое изображение и звук. Кирилл пощёлкал по каналам — лучше не стало. Блять, всё время с рябью и помехами смотреть придётся?

— Пахан, а что с телевизором? — крикнул он в сторону кухни.

— Потом настроим, — откликнулся Машнов. — Иди с хавчиком помоги.

Помогать не хотелось, но желудок бурчал. Калякин оставил какой-то иностранный сериал про больницу, чтобы тишина не давила на уши, и пошёл на зов.

По дороге Калякин уделил внимание прихожей — в ней громоздились два шкафа для одежды и стояли две зелёные табуретки. Кухня выглядела как на картинке из букваря — с русской печью, от которой, впрочем, шли трубы парового отопления.

— Извини, газа нету, — сказал Пашка, кивая еще на электрическую плитку на кухонном столе возле буфета. Он складывал продукты в громко урчащий, так что перебивались голоса из телевизора, низенький холодильник «Полюс», даже запасённый на три дня хлеб. Машнов вообще всегда был деловитым. Наверно, в свою бабку.

— Если бы была зима, ты бы меня печку топить заставил?

— Это ты у государства нашего спроси, которое природного газа для Островка зажало.

— Спрошу. — Кирилл перевёл взгляд на накрытый стол и чуть не блеванул: порезанные огурцы, помидоры, колбаса, сыр лежали на замызганных щербатых тарелках. Тарелки стояли на клеёнке, не мытой со времён царя Гороха, вонь от неё шла соответствующая. — Слышь, Пахан, а нельзя было всё это барахло выкинуть на хуй и хотя бы клеёнку новую купить и посуды одноразовой?

Машнов закрыл холодильник и упёр руки в бока:

— А мы ещё не разбогатели, чтобы я тебе всё новое покупал. Садись давай и ешь, что дают. Мы договаривались, кажется, потерпеть ради дела. Думаешь, меня это всё прикалывает?

— Не строй из себя говнюка, Паша, тебе это не идёт.

— Конечно. Говнюк — это твоя прерогатива. Ешь уже.

— Ем. — Калякин сел на табурет, потянулся за колбасой, но его опередила муха. — Кыш, блять. Паш, а что, от мух ничего не взял?

— Ничего, — Машнов тоже придвинул стул и сел, сделал бутерброд. — Потом посмотрю, может, у бабки дихлофос какой остался.

Они помолчали, хрустя огурцами.

Нутро Кирилла до сих пор противилось существованию в деревне, хотя к операции они готовились недели две, с того дня, как Пашка услышал от бабки интересные сведения.

Но лучше бы они оказались выдумкой маразматической старухи, тогда бы он с удовольствием укатил домой в купленную родителями благоустроенную «двушку», ходил по клубам и трахал девок. Однако на красивую жизнь нужны деньги.

— Твоя бабка хоть точное месторасположение конопляной делянки сказала? А то будем лазить наугад. Целый месяц только на поиски можно проебать, а мне ещё эти деньги спустить хочется.

— С деньгами подожди: ещё как реализация пойдёт.

— Ты же обещал на себя всё взять.

— Возьму. Бабка место описала: через овражек к лесочку… Но ты пойми, Кир, я тут тоже нифига не абориген, херово ориентируюсь в здешних лесочках. Найдём.

— А если её там нет уже? Твоя бабка сколько лет назад коноплю там видела? Может, в этом году она не выросла?

— Всегда росла, а сейчас не выросла, — передразнил Паша. — Выросла. Бабка туда каждый год по ягоды ходила и всегда росла. Поищем. Разомнёшь хоть свои королевские ножки, спортом займёшься, а то жиром скоро заплывёшь от чрезмерного употребления пива.

— Нифига. Ты скорее заплывёшь. Я наелся, кстати.

— Ну тогда пойди, займи себя чем-нибудь до вечера. Поспи, в сад сходи, там яблоки хорошие были раньше. Хотя они, наверно, ещё не созрели. Ладно, найдёшь, в общем, чем заняться.

Оставив Пашку доедать огурцы без соли, Кирилл пошёл на веранду курить.

Жара стала нестерпимой, даже мошкара куда-то пропала. Калякин снял рубаху и повесил её на гвоздь. Пустую сигаретную пачку смял и выкинул в траву под порожками.

С высокой веранды был виден второй этаж коттеджа. Кирилл представил, что на балконе загорает утомлённая сексом грудастая банкирша. Значит, тот селянин, когда выходил от неё и шёл мимо, тоже был удовлетворённым, поэтому и походка такая уверенная. Обслуживает, значит, за деньги бабу, хоть и пидор. А бабе, конечно, плевать, что он пидор, бабам главное, чтобы хуй стоял.

У Кирилла тоже встал. Он был бы не прочь предложить свои услуги банкирше, можно и бесплатно. Только бы со скуки в глуши не помереть. На морду вроде вышел нормальным, девки в клубах табунами гоняются, а опыта точно поболе голубого красавчика.

Кирилл презирал пидоров. За людей не считал.

Если будут доказательства, что красавчик - пидор, не жить ему.

Калякин докурил и ушёл в дом, где было более прохладно.

Корова

3

В восемь вечера они пошли на вылазку. Одеться Пашка посоветовал поплотнее, чтобы не доставала вылезшая с прохладой из всех щелей мошкара. Кирилл плюсом к этому обильно набрызгался от комаров и клещей. Он молился, чтобы им с первого раза повезло найти делянку самосевной конопли, тогда завтра бы скосили и больше не шастали по лесам как пища для летающих и ползающих монстров.

— Волков нет? — спросил Калякин, дожидаясь, пока друг заберет из машины головные уборы.

— Волки только в сказках про Красную Шапочку остались, — посмеялся Пашка, вылезая из салона. — А ты у нас Синяя Бейсболка.

Он попытался водрузить названный предмет гардероба Кириллу на голову, но тот отклонился, выхватил бейсболку и надел сам.

— Так и будешь с недовольной рожей ходить? — спросил Пашка.

— Когда банкирше присуну, подобрею. Или других баб организуй.

— Не, Кир, потерпишь. Нам лишние свидетели не нужны, даже тупые давалки.

Кирилла воздержание не устраивало, но здравый смысл указывал на правоту Пашкиных слов, всё-таки дело у них вырисовывалось не совсем законное.

— А банкирша?

— К Лариске, — Пашка прикидывал, глядя на её дом, — ну, попробуй подкатить. Айда за мной, а то темнеть начнёт.

Машнов вышел на дорогу из желтоватого пыльного известняка и зашагал в сторону, противоположную той, откуда они приехали. Калякин размял плечи и догнал его.

Солнце ещё высоко висело над горизонтом, но из ослепляюще-белого превратилось в яркий оранжевый круг. Улочка оставалась пустынной в оставленной позади части, даже куры разошлись по курятникам, собаки лаяли, но во дворах.

Деревня кончилась через сто метров. После Пашкиного стояли всего два дома. Один совсем зарос американским клёном и диким виноградом, окна были забиты досками, в нём никто не жил.

— А вот здесь, смотри, Ларискин любовник живёт, которого ты видел, — Машнов кивнул на второй дом, в окнах которого отражалось предзакатное солнце. В огороженном металлической сеткой палисаднике цвели розы, георгины и другие цветы помельче. Рядом у некрашеного серого деревянного забора кустились крыжовник и смородина, за забором виднелся сад, и две вишни росли у самой дороги рядом с берёзами. Дом был построен по стандартной здешней архитектуре, выглядел безжизненно, если бы не кудахтанье кур и не древний «Юпитер» с коляской перед воротами во двор.

— Может, на мотоцикле рванём? — предложил Кирилл. — Я заведу без ключа.

— Ты дебил? — спросил Паша. — Я на кражи не подписывался.

Кирилл промолчал. Он не очень уважал Пашку, но в городе Машнов был идеальным собутыльником и компаньоном по всяким тусовкам, никогда не лез за словом в карман, не имел комплексов и всегда знал, где достать запрещённые препараты, и при этом не лез в лидеры. Кирилла, сына депутата областного совета и известного предпринимателя Александра Калякина, такой пронырливый друг устраивал, а теперь они вот-вот станут подельниками, дай только найдут делянку.

За деревней начинался луг с желтоватой травой и редкими вкраплениями лиловых, малиновых, белых цветов. Кирилл их названий не знал, да и не хотел знать, он сосредоточился на том, чтобы не споткнуться и не сломать себе ногу: край луга будто кто-то распахал, а потом забросил, не культивируя, и глудки поросли бурьяном, идти по ним было сложно. К тому же отвлекали роившаяся перед лицом мошкара и беспрерывная болтовня Пашки.

— Тут раньше большая деревня была. Село, то есть. Оно на бугре между оврагами стоит, поэтому и Островок. Домов двести насчитывалось. Мне бабка рассказывала, тут три колхоза было, потом их в один объединили, в шестидесятых где-то, потом в девяностых в частные руки всё продали.

— Да мне похрену…

— Да мне тоже, но… Вот… До революции тут, говорят, помещик жил. У него дом большой был с флигелем, пруд, сад, конюшни. Но, говорят, добрый был, для крестьян обеды на православные праздники устраивал, церковь кирпичную построил вместо деревянной. В гражданскую его убили эти же крестьяне, вилами закололи.

— Так ему и надо.

— Ага, — Пашка хмыкнул и остановился, глаза его округлились. — Кстати, а не его призрак возле церкви бродит?

— Заебал уже всякой чушью, — отмахнулся Калякин. Его внимание привлёк идущий навстречу человек. Он вышел из-за небольшого закругления окаймляющей деревню полосы деревьев. Кирилл его сразу узнал, да и как спутать единственного молодого жителя Островка? Селянин переоделся. Стройные коленки прикрыл трико, вместо сланцев надел резиновые сапоги, утеплился олимпийкой, волосы спрятал под бандану. Он шёл, не поднимая головы и вёл на верёвке… корову! Иногда поворачивался к ней, что-то говорил и натягивал повод, наверно, понукал. Чёрно-белая пестрая корова мотала треугольной мордой и грузно шла, виляя тонким хвостом с кисточкой, тяжёлое вымя билось между ног.

Кирилла снова поразило несоответствие внешности парня и его занятия. В клубах бы у него отбоя от тёлок не было…

— Глянь, — ткнул в бок Пашка, — наш знакомый с тёлкой идёт. Эй, братан, — он крикнул пастуху, — где такую крутую тёлку прибомбил? А ещё парочки для нас там не осталось?

Пашка ржал, Кирилл тоже. Шутка была прикольной, но где-то под поверхностным интересом к селянину вторым слоем сознания плыла другая мысль, о первой встрече. Калякин смотрел на почти поравнявшегося с ними парня и думал о том, что днём тот шёл удовлетворённый, сразу после секса. Вспоминал, каким было его лицо в тот момент. Искал различия. Представлял, как молодой красивый животновод спускает в банкиршу, как вытирает пот со лба, как ложится на неё в изнеможении, вытаскивает член, как с влажного конца ей на живот падают последние капли спермы. И потом она отсчитывает ему хрустящие купюры, и он идёт домой, еле держась на ватных ногах.

Жаль, если он окажется не пидором. Тогда придётся искать другой способ доебаться, чтобы забрать прибыльный бизнес себе. Удовлетворять богатую бабёнку и зарабатывать — лучше, чем лазить по полям в поисках путёвки за решётку.

Они поравнялись. Селянин молчал. Глянул на них и продолжил шагать своею дорогою. Кирилл ощутил сожаление, что он ничего не ответил, тогда можно было бы придраться к его словам, а между делом найти повод предъявить ему какую-нибудь серьёзную — псевдосерьёзную — предъяву, потребовать с него чего-нибудь невыполнимого. Но даже Машнов не стал больше задирать его.

— Пиздец коровища, на «Милке» не такое чудовище нарисовано, — выдал Калякин впечатления, когда они разошлись на достаточное расстояние. — Ты-то чего заткнулся-то? Очконул перед бодливой коровёнкой?

Машнов снёс насмешку и тут же парировал:

— Нет, Кирюх, я подумал: если у тебя с банкиршей не выйдет, можешь с этим поциком попробовать развлечься.

И он паскудно заржал. Кирилл дал ему под зад.

4

Блуждания продолжались больше часа. Солнце теперь мелькало между деревьев оранжево-красным пятном, на землю спускались сумерки. В деревьях галдели птицы, куковала кукушка, стучал дятел, на речке громко квакали лягушки. Кирилл устал отбиваться от комаров, спрей ничем не помогал.

— Точнее надо было бабку расспрашивать, — почти ругался он, продираясь через заросли папоротника на дне лесного оврага. Под ногами хлюпала влага, значит, рядом был родник. Кирилл хотел пить и в Турцию к «all inclusive».

— Ты сам кропочишься, как старуха, — ответил, останавливаясь, Паша.

— Что я делаю? — тоже останавливаясь, наехал на него Калякин.

— Ворчишь, — огрызнулся Паша. — Я предупреждал, что не знаю здесь всякую травинку. Не нравится, уезжай. Деревня маленькая, я за два дня обойду все окрестности, найду, сам всё сделаю, но ты получишь шиш.

Кирилл убавил ретивость. Деньги были нужны. Из-за постоянных пьянок, гулянок и блядства он плохо закончил семестр, стоял вопрос о его отчислении и армии. Декана и отдельных преподов подмазал папа-депутат, но на эту сумму автоматически были урезаны карманные расходы, и выходило так, что урезаны вплоть до летней сессии следующего четвёртого курса. Мать тоже встала в позу, перестала защищать и спонсировать втайне от папаши. Настал полный капец, после банкротства половина нужных знакомств отвалилась будто и не было.

Деньги были нужны. И в кои-то веки ради их получения Кирилл соглашался потрудиться. Родители считали, что он психанул, отправляясь в деревню, и отговаривать не стали, напутствовали сакральным «Так тебе и надо. Поживи там, понюхай пороху, может, поумнеешь» и дали пятьсот рублей на автобус. Мудаки.

— Ладно, давай сворачивать поиски, — пожалел его кислую физиономию Машнов. — Завтра с утра по холодку выйдем.

— Я не проснусь, — честно предупредил Кирилл, — я сова.

— Ты лентяй. Я тебя разбужу, не бойся.

Сейчас Кирилл был на всё согласен. Завтра — это когда-то нескоро, а в данный момент у него гудели ноги, чесалось всё тело, и чистой воды для питья они не подумали взять.

5

Утром шли по росе. Прокрались огородами, часть пути преодолели по краю гречишного поля, потом спустились в ложбинку и наконец оказались на взгорке.

— Тут может быть конопля, — оглядев заброшенный, заросший зеленью кусок земли с редкими деревьями, сказал Машнов.

— А по-моему, мы лазим впустую, нет тут ничего, бабка твоя из ума выжила, — высказал мнение Кирилл, широко зевнул и поёжился от холода. Резиновых сапог с собой не взяли, потому как, во-первых, их не было в гардеробе, во-вторых, лично Калякин, никогда не живший в деревнях, знать не знал, что они могут понадобиться. Теперь кроссовки промокли, каждый шаг давался с омерзением, сырость остывшего за ночь воздуха проникала под толстовку. Кир не выспался на жёсткой бабкиной постели и был зол, ненавидел бабку и желал ей адских мук.

— Найдём. Я уверен, найдём. Нам должно повезти.

— Если не повезёт до завтра, я уезжаю домой, — заявил Кирилл и стал продираться сквозь заросли колючих веток. Вдруг он увидел взрытую землю на склоне и неглубокие следы по примятой траве. — Смотри, чьи это?

Машнов подошёл, авторитетно обошёл вокруг.

— Кабаны.

— Круто, — присвистнул Кирилл. — Шашлыки.

— Ага, дебил, круто, — передразнил Паша. — Сейчас у кабанов детёныши. Разорвут тебя враз. Пошли лучше отсюда.

— Трус.

Паша показал ему кулак, и поиски продолжились. Бродили в окрестностях деревни, отдалились километра на три, пока Калякин окончательно не выдохся.

Всю обратную дорогу они ругались, перестали только, когда за деревьями показались крыши домов и знакомая чёрно-пёстрая корова, пасущаяся на солнечной стороне. При виде скотины Калякин ощутил неясное волнение, осмотрелся по сторонам на наличие её хозяина, однако пространство было безлюдным.

— О! А из говядины шашлычка? — спросил он, чтобы заглушить странную дрожь в груди или придать ей иной смысл. — Чтобы не зря сюда приехали.

— Ага, — огрызнулся Машнов, — знаешь, за корову какой штраф? За убийство человека меньше дадут. Лучше бы у братана этого спросить про нашу делянку, может, видел где, он же местный.

— Он пидор, — отмёл предложение Кир.

— Я же не трахать его заставляю. Спросим. От слов голубизной не заразишься. Да и не совсем он пидор, если Лариску поёбывает.

— Ну давай тогда всем о нашем деле расскажем. Прямым текстом: собираемся сделать и толкнуть наркоту! Пахан, ты сам, блять, твердил, что надо помалкивать.

— Надо, — согласился Машнов и насупился.

В молчании, отмахиваясь от проснувшейся мошкары, они прошли мимо коровы. Животное щипало колкую траву и обмахивалось хвостом, сгоняя назойливых слепней. Верёвка, которой она была привязана к чугунному колу, натянулась.

У Кирилла возникла идея, как досадить пидору, тем более, больших усилий она не требовала.

Он повернул назад.

— Ты куда? — сразу остановился Пашка.

— За говядиной, — выдирая кол из земли, ответил Кирилл. — Прикольнёмся.

— Корова чужая!

— Да что ты заладил! Ничего ей не будет. Просто отведём в другое место, пусть пидор побегает.

Калякин дёрнул верёвку. Корова протяжно замычала и сдвинулась с места, но шла тяжело, упиралась, мотала головой и мычала. Басовитое «му» эхом отдавалось в синей вышине.

— Но! Но! — понукал Калякин. — Топай, мразь! На колбасу сдам!

Он, однако, держался поодаль, покуда хватало длины верёвки: боялся получить острыми рогами в спину или зад. Машнов ржал и тоже не приближался.

Они дошли до желтой щебёночной дороги, которая знаменовала начало деревенской территории. Калякин собирался пройти мимо, в ту сторону, где лазили вчерашним вечером, привязать скотину за поворотом грунтовки, но корова нацелилась на свой дом, находившийся метрах в тридцати по левую руку от них. Его оцинкованная крыша сверкала на солнце. Бурёнка взмахнула хвостом, отгоняя мух, и заученно двинулась на дорогу.

— Куда, Милка, попёрлась? — зарычал Кирилл, еле удерживая корову за натянувшийся повод, пытаясь развернуть её обратно. Только корова оказалась упрямой и сильной, замотала рогатой головой, замычала и потянула похитителя в нужном ей направлении. Медленно, но верно переставляла белые в чёрных крапинках ноги.

— Стой, тварь мордастая! — шипел Кирилл сквозь стиснутые от натуги зубы, он тоже был упрямым и даже в пылу схватки осмелился приблизиться к корове и стегнуть ее подобранной хворостиной. Животное заревело, Калякин, хохоча, наподдал ему концом верёвки.

— Ну ты прямо ковбой Хаггис! — закричал, догоняя, Паша. — Сука, не успел видос снять. Во, бля, прикол вышел бы на миллион лайков.

— Хочешь, повторю? — не оставляя попыток сдвинуть с места ретивую корову, ухмыльнулся Кирилл. Им обуяло игривое настроение, из всех щелей лезло бахвальство — как же, справился с таким невиданным опасным зверем! Он захохотал, шмыгнул носом, втягивая «оттаявшие» в процессе кипучей деятельности сопли, и принялся стегать корову по бокам. Корове это не нравилось, она мычала и вырывалась. Паша достал телефон, включил камеру.

— Давай-давай! Хочу кучу просмотров! Высокие рейтинги! Популярность! Давай!

Кирилл совсем разошёлся, забыл, где и зачем находится. Пока на дорогу не выбежал парень, её хозяин. На нём были джинсовый пиджак, какие носили сто лет назад, джинсы и сланцы. Видимо, выскочил из дома, заслышав рёв коровы.

Парень запнулся, цепким взглядом оценивая ситуацию, потом быстрым шагом направился к ним. Он был полон решимости остановить издевательство и забрать животину, но не знал, как это сделать. В его глазах читалась отвага партизана, встретившегося с отрядом врагов. На его стороне была правда — единственное оружие, что у него имелось. Иногда этого ничтожно мало.

Но экзекуция прекратилась сама собой, и парень приближался, ничего не говоря. Кирилл ухмылялся, но против воли тонул в его бездонных глазах, как загипнотизированный удавом кролик. Не ясно как ухитрялся держать корову, учуявшую хозяина.

Селянин остановился в десятке шагов. Само его прибытие подразумевало требование объяснений краже движимого имущества, но, конечно, он опасался гоповатого вида горожан, мысленно выбирая между коровой и риском для своей жизни. Он стоял, чуть приподняв голову, чёрные пышные волосы трепал лёгкий ветер. Его глаза были чуть сужены, и Кирилл только сейчас понял: радужка настолько тёмная, что почти не видно зрачков. Селянин бы что-нибудь сказал, и Кириллу даже было бы очень интересно услышать, что именно, но первым в диалог вступил Пашка, который являлся вроде как нейтральной стороной.

— Шутка! — улыбкой он попытался сгладить положение, хотя улыбка у него была та ещё. — Это просто шутка. Мы просто пошутили. Извини, братан, не держи зла. Вот твоя корова, забирай.

Улыбаясь во весь рот, Пашка потянул Кирилла за рукав, но раззадоренный Калякин оттолкнул его.

— Ни хера не шутка, — оскалился он, обращаясь исключительно к ненавистному пидору. Машнов издал радостное восклицание и опять снова поднял смартфон.

— Верни чужое, — сказал парень. Длинная тонкая прядка под ветром колыхалась по лбу, иногда попадая на глаза, нос, но он её не убирал. Лёгких путей тоже не ждал, осознавал, что силы не равны.

У Кирилла от его тихого, твёрдого голоса опять мурашки собрались на загривке. Ему хотелось, чтобы селянин добавил что-нибудь неосторожное, позволяющее его унизить, однако хватало и одной лаконичной фразы.

— А если не отдам? — Кирилл завертел концом длинной верёвки. — Что ты мне сделаешь?

Калякин испытывал несказанное наслаждение от того, что парень, который ебёт банкиршу, стоит перед ним беспомощный. Так пидоров учить и надо, они не люди…

Раздались странные звуки, что-то булькнуло, полилось, зашлёпало по земле. Сразу завоняло навозом: уставшая бодаться корова наложила лепёшку! Несколько брызг попали Кириллу на испачканные травой кроссовки и штаны. Сзади послышался дикий гогот Машкова:

— Тебя обделала корова, братан! Тебя! Обделала! Ко! Ро! Ва! Я всё снял! Аха-ха!

— Блять! Сука! Ёбаная скотина! — Кирилл завертелся, выясняя масштаб нанесённого ущерба. На штанинах темнели десятка полтора вонючих точек. От свежей лепёхи шёл смрадный запах, к ней уже слетались мухи.

Матерящемуся Калякину стало не до мстительной коровы, он выпустил верёвку, облегчившаяся Милка пошла к хозяину. Парень быстро подхватил повод и, развернув бурёнку, повёл обратно на луг. Он делал это с чинным достоинством, что тоже осталось в памяти Пашкиного смартфона.

Калякин был раздражён и тупым инцидентом, и молчаливым пастухом, и взахлёб ржущим приятелем. Выставили дураком, посрамили, блять! Ещё в Интернет этот попадос выложит, а кто-нибудь из папиных-маминых приятелей увидит и конец каникулам. И так пришлось соврать про помощь Пашкиной бабке в строительстве бани. Родаки удивились внезапному трудолюбию и альтруизму, но отпустили, перекрестившись. Кража и избиение коровы их огорчат, и карманных денег не будет дополнительные полгода. Но говорить об этом с Пашкой бесполезно — он фанат всяких говно-сервисов.

— Заебал ржать. У меня, блять, штаны теперь выкинуть. В чём ходить?

— Постираешь.

— Ага, сам стирай коровье дерьмо, — Кирилл вытер руки о штаны и отошёл подальше от лепёшки, собрался закурить, да, понюхав ладони, передумал. Воняло мерзко. И он устал, теперь точно устал. Шёл девятый час. Солнце поднялось высоко, по небу плыли три облачка, синоптики предвещали жару и не ошибались.

— Не меня же корова обгадила, — заметил Паша.

— А чего ты пидора всегда защищаешь? Сам пидор? Влюбился?

Они пошли по направлению к дому. У их знакомого селянина была настежь распахнута калитка, куры высыпали на улицу и купались в пыли. Кирилл мимоходом сорвал две вишни с росшего у дороги дерева, они оказались сладкими и сочными, он пожалел, что не сорвал больше.

— Охерел? — Пашка не на шутку разозлился. — Ты сам пидор. Ещё раз так назовёшь!..

На заброшенной усадьбе в кустах мелькнуло что-то рыжее — лиса.

— Ты его защищаешь, — повторил обвинение Кирилл. — Пидоров пиздить надо. Я хоть как-то землю от этой мразоты очистить пытаюсь, а ты защищаешь. Нехорошо это, не по-пацански.

— У него мать инвалидка и брат малой. Всё на нём держится. Не помню, как его зовут… Никитой, что ли? Да и не пидор он в принципе-то, если с Лариской крутит? А мужиков тут нет. Бабки одни.

Кирилл и Пашка свернули к своей хате, постояли на травке, глядя на пустынную, словно марсианская поверхность, единственную улицу Островка. Вдали дорогу перебежала серая кошка, чьи-то гуси, гогоча, махали крыльями и вытягивали шеи. Утки по очереди влезали в поставленное для них корыто с водой. Солнце выжигало траву. Комары пока не летали, как и спутники сотовой связи над этой частью области — интернета не наблюдалось.

Пашка за чем-то слазил в машину и позвал завтракать. Калякин пропустил его вперёд. Прошёл в калитку, но, услышав тарахтение мотоцикла, остановился, стал ждать. Через несколько секунд мимо него в сторону большака проехал селянин. Коляска «Юпитера» была битком нагружена и накрыта брезентом. Российский железный конь, каких в городе днём с огнём не сыщешь, по кочкам шёл деревянно, выхлопные трубы отравляли воздух белыми клубами газа с характерным запахом. Пора этому чуду техники на металлолом.

Последствия скуки

6

В четыре часа дня, когда солнце ещё жарило деревню, как школьник - жука под лупой, Машнов не выдержал смотреть рябящий телевизор и, запасшись водой, ушёл на новые поиски делянки. Он не унимался, искрился позитивом, но Кирилл видел, что друган начинает терять веру в мифический самосев конопли, просто пока не подаёт виду. Кирилл отказался идти с ним по жаре. Потенциальное богатство маячило далеко, а бить ноги и обливаться потом в тридцать пять градусов по Цельсию он не нанимался.

Сельская жизнь тоже достала, особенно отсутствие Интернета. Оставшись за сутки в одиночестве, Калякин решил поспать. Лёг на кровать, потыкал пальцем в экран смартфона. Страницы не загружались.

Перед носом прожужжала жирная чёрная муха и села на щёку, защекотала лапками. Кирилл отмахнулся, но муха лишь перелетела на лоб. Потом на нос, на голый живот. Затем мух стало три, одна больно укусила. Это была пытка, а не отдых. Почему-то опять вспомнился пидор на мотоцикле: он вон в таких условиях всю жизнь живёт. С его внешностью мог прекрасно в городе устроиться у бабы какой-нибудь и других втихаря поёбывать. Хотя не нужны в городе пидорасы. Ему здесь самое место, в навозе.

Кирилл поймал себя на зависти чужим внешним данным. Зависти, которую он сразу подменил ненавистью.

Заснуть не получалось. Мухи думали, что открытые участки его тела - аэродром, и донимали постоянными налётами, бесили. Калякин встал, натянул шорты, размышляя, что Пашкина прабабка по любому сдохла в этой постели, а он весь пропитался её старушечьим запахом, ещё день и он сам превратится в старого пердуна.

Сортир, куда Калякин пошёл от нечего делать, тоже не благоухал ароматами Франции или хотя бы сторублёвого освежителя воздуха. Низкий, с кучей щелей между изъеденными тлёй досками домик неизвестного архитектора примостили в углу двора среди пышно цветущих зарослей куриной слепоты. Из удобств предлагалась дырка в неровном полу и полочка для бумаги, на которую забывчивый Пашка положил стопку старых газет. Чистотой и меткостью попадания в дырку посетители туалета не отличались. Там тоже ползали мухи.

Всё естество Кирилла ещё вчера воспротивилось приближаться к этой зловонной параше. Но если отлить он мог на кусты или стенку забора, то сейчас его подпирало по большому. Была, конечно, мысль сделать это на травку и скрыть содеянное лопушком…

Калякин мужественно вошёл в уличный туалет, снял шорты, под которыми не было трусов, присел над дыркой. Оставил открытой державшуюся на верхней петле дверь и закурил, чтобы перебить вонь разогретых жарой экскрементов. Мешали мухи: садились на голую задницу, бёдра.

Подтеревшись скомканной пыльной газетой за девяносто второй год, Калякин выпрямился. Пол под его тяжестью заскрипел, две тоненькие полусгнившие досочки прогнулись.

— Ёб!.. — Кирилл выскочил от греха подальше, не натянув шорт. Выкинул в дырку бычок сигареты, понюхал плечо — воняло, страсть. В ванну бы залезть, но у поганой Пашкиной бабки даже примитивного водопровода нет, только колодец в огороде. Калякин подтянул шорты и пошёл на веранду посмотреть, не осталось ли в вёдрах воды, набранной вчера Пашкой. Но из двух пластиковых вёдер только в одном, в синем, на дне плескалось пальца на три, остальное, видимо, следопыт-коноплевод забрал с собой. Пиздец.

Кирилл мужественно взял другое, зелёное, ведро и, решив, что он не тупее Машнова, направился к колодцу. Но, выйдя на высокие порожки веранды, он заметил оранжевый «Опель Мокко» возле ворот банкирши: наверно, Лариса Батьковна пожаловала с работы домой. Поглазев бесцельно ещё пару минут на кроссовер и на коттедж за ажурным чугунным забором, Калякин продолжил путь.

Колодец был самым хрестоматийным — деревянный сруб высотой в метр, узкая крыша на столбиках, цепь с ведёрком. Набрать воды из него представлялось делом нетрудным. Кирилл заглянул в снятое с гвоздя ведро из нержавейки: не стерильно чистое, но сойдёт. Потом заглянул в колодец, звёзд не увидел. Вода отражала небо на глубине метров семи. Кирилл бросил туда ведро, оно гулко забилось о стенки бетонных колец, зашелестела, разматываясь, толстая цепь, завертелся кусок бревна, на которое эта цепь была намотана. Скоро раздался всплеск, цепь натянулась.

— Готово, — сказал Калякин и стал вертеть кривой металлический прут, служивший ручкой подъёмного механизма. Дело шло туго, пришлось приложить усилия и стиснуть зубы. Когда ведро показалось из шахты колодца, Калякин потянулся за ним, отпустил рычаг… Тяжёлое ведро мигом ухнуло вниз.

— Блять! Твою мать!

Снова раздался всплеск, более громкий. Калякин взбесился, пнул сруб. Но во второй раз подошёл к подъёму ведра с аккуратностью. Правда, мыться было негде, ванной Пашкина бабка не озаботилась и даже пресловутую русскую баню не уважала, купалась в корыте. И вода была ледяной, а греть на электрической плитке в кастрюле — убить два часа. Если бы сейчас Машнов был рядом, Кирилл бы его грохнул, но тот лазил неизвестно где, деревенщина.

Кирилл понюхал предплечье: воняло уже не так сильно. Он перелил воду из металлического ведра в пластмассовое, нашёл в доме тазик, наполнил его водой и, шипя и матерясь, ополоснулся прямо во дворе. Чистюлей себя не числил, но пока ходил туда-сюда, у него созрела идея, как скоротать вечер.

Подсушившись на солнце, Кирилл вышел на улицу. «Опель» соседки спокойно стоял на подъездной дорожке. Движухи в деревне как обычно не наблюдалось — куры, гуси, собаки, кошки и больше никого.

Калякин обошёл Пашкину «Тойоту», поправил дворники, открыл лючок бензобака, постучал носком шлёпка по покрышке, исподтишка в это время глазея на коттедж. Его интересовало главным образом, одна ли сейчас банкирша, не шпилит ли её сельский пидорок, а если да, то в какой позе и на сколько лавэ нарабатывает. В голове роились и другие вопросы: как она поднимает ему член, если красавчик голубой, и можно ли считать его пидором, если он по мужикам только теоретически, а ебёт бабу? Калякин ещё не видел эту бабу, а уже чувствовал, что ревнует её к ковбою. Надо было это прекращать.

Кирилл покрутился возле машины, подумал, не надеть ли майку, но решил остаться лишь в шортах: жара и деревня отменяли соблюдение этикета. Помимо этого, с обнажённым торсом товар демонстрировался лицом — спортивное телосложение, широкие плечи, татуировки из дорогих салонов.

Перейдя наискось через прикатанную каменистую дорогу, — никак не мог понять из чего конкретно она сделана, — Калякин на пару секунд задержался у «Опеля», заглядывая в него через водительское нетонированное стекло. Ничего особенного не узрел, кроме солнечных очков на передней панели, и направился к калитке.

Перед калиткой тоже остановился, так как сквозь забор увидел саму хозяйку, срезающую цветы на клумбе. Она стояла, наклонившись, у неё были распущенные светлые, несомненно, окрашенные волосы, которые заслоняли лицо, и внушительные габариты, при которых вспоминаются женщины русских селений. Весила она явно под центнер, но толстой не была — всё уходило в рост и крупную кость. На ляжках длинных ног, насколько Кир мог оценить с расстояния, не наблюдалось целлюлита, а живот и сиськи не отвисали на полметра. Белые шорты, топик, сланцы и полотняные перчатки — больше на ней не было ничего.

Банкирша занималась будущим букетом и не замечала молодого наблюдателя. Кириллу не терпелось посмотреть на неё в полной красе. Он смело открыл калитку, хотя дальше не прошёл. Кашлянул.

— Лариса!.. Привет!

Женщина подняла голову, выпрямилась, держа цветы и ножницы на некотором отдалении от тела. Да, она действительно была очень высокой и фигуристой, ухоженные волосы падали на плечи, но Кирилла интересовало ещё и лицо. Оно было овальным, с большими светлыми глазами, чёрными бровями, несколько крупноватым носом и чётко очерченными узкими губами. Макияж, сделанный на выход, сохранился, за исключением помады. Калякин пришёл к выводу, что она хоть поюзанная, но симпатичная, по сельской местности сойдёт, лишь бы дала, даже без денег.

Банкирша сощурилась, разглядывая визитёра, сдула с кончика носа наглую муху.

— Мы знакомы?

— Пока нет, но можем восполнить этот пробел прямо сейчас, — Кирилл любил считать себя покорителем женских сердец, а что прокатывало с городскими шкурами, прокатит и с деревенской тёткой.

Лариса отложила цветы и инструмент на вкопанную рядом скамейку, сняла правую перчатку, тыльной стороной ладони стёрла что-то со лба, тряхнула головой и снова повернулась к незваному гостю.

— Так кто ты такой? Не тёти Нюры внук?

— Чей? — Калякин понятия не имел, как зовут Пашкину бабку.

Банкирша приблизилась, кивнула ему за плечо:

— «Тойота» не твоя вон стоит?

— А! «Тойота» — Пашкина. Он внук. А я его друг. Кирилл. Для друзей просто Кир.

Он заигрывающе передёрнул бровями, улыбнулся во весь рот и протянул руку. Лариса не пошевелилась, чтобы в ответ подать свою.

— Чем могу быть полезна, Кирилл?

— Ну что так официально? — ему пришлось убрать руку и понять, что завязать знакомство будет сложнее.

— Так чем тебе помочь, Кирилл?

— Чем-чем… Просто по-соседски зашёл познакомиться, вдруг это я смогу быть тебе чем-то полезен? — Калякин постарался и томным голосом, и мимикой, и выставлением выдающихся частей своего тела в выгодном свете намекнуть, чем именно он надеется помочь, однако Лариса или не поняла, или не захотела понять, но лицо её осталось беспристрастным.

— Спасибо, мне сейчас ничего не надо. Отдыхай, Кирилл. Прошу извинить меня, мне некогда.

Дав понять, что разговор окончен, она повернулась к оставленным цветам и клумбам, только Калякин был не лыком шит, он уже настроился на сумасшедший вечерний секс. Он шагнул к банкирше и придержал за руку.

— Эй! Что, даже на чай не пригласишь?

Лицо тётки исказилось возмущением, она резко отдёрнула руку.

— Во-первых, не «эй»! Побольше уважения! А, во-вторых, проваливай отсюда. С ровесницами так разговаривать будешь.

— Так ты что, обиделась, Ларисочка? Я же со всем уважением. Ты мне понравилась. В глуши скучно, а мы вдвоём могли бы… а? Я же паренёк горячий, с фантазией…

Она не дослушала.

— Убирайся! Пока я тёте Нюре не позвонила и не рассказала, каких друзей её внук…

Кирилл тоже не дослушал. Ярость отказа и наглого обращения с ним, депутатским сыном, затмила крупицы разума, он захохотал.

— Давай, звони. Эта Пашкина бабка как раз про тебя рассказала, что ты с пидором из того дома, — он указал рукой налево, — трахаешься. Деньги ему платишь за каждое осеменение. Тупая пизда! Я же к тебе по-хорошему! Перед одним ноги раздвигаешь, так… Так я опытней его, я баб за свою жизнь перетрахал!.. Тебе понравится, визжать от удовольствия будешь…

— Убирайся, — ледяным голосом проговорила бледная, как её шорты, банкирша. — Убирайся, подонок малолетний, или я сейчас ментов вызову.

Под убийственным взглядом у Калякина слова застряли в горле. Было ясно, что обещание тётка выполнит, и некстати вспомнилось, что она банкирша из райцентра, его отец областной депутат, она может дать ход делу, а отцу огласка не понравится, скандал попадет в СМИ и тогда гасите свет…

— Хорошо, я уйду, — сказал Кирилл и ретировался за калитку. С поражением не смирился, затаил злобу.

7

Шёл девятый час вечера, а Пашка Машнов не возвращался. Кирилл мучился бездельем. Телевизор надоел, с институтскими приятелями по телефону наболтался, малина в саду оказалась червивой, яблоки не созрели. Мысли постоянно крутились вокруг банковской суки и желания отомстить ей за отказ. Правильным было бы нассать ей под дверь или проколоть шины кроссовера, разбить стекло, или, может, написать краской на заборе — или на «Опеле», — что она шлюха.

Калякин стоял на веранде, курил и думал над новыми способами мести. Осуществлять их прямо сейчас он не собирался, и вовсе не потому, что «это блюдо подают холодным». Он трусил. Боялся последствий. Поцарапать машину доставило бы ему несказанное удовольствие, но разбираться дальше с ментами он боялся: кто знает насколько влиятельна банкирская сука в этом зачуханном районе области.

Где-то истошно закричал младенец. Должно быть дурная мамаша, залетевшая от алкаша…

Кирилл опомнился: какие младенцы в глухой деревне? Что же тогда?

Крик повторился, на этот раз ближе и в другой тональности. Теперь до Кирилла дошло — сцепились кошки, их драчливое мяуканье похоже на плач ребёнка.

Кошки опять заорали. Калякин спустился с веранды, вышел на улицу, чтобы хоть как-то развлечься. Подобрал камень у дороги и швырнул в кусты сирени между домами, из которых доносились утробное шипение и зычный мяв. Снаряд прошелестел по листве, сбивая с неё пыль, и шмякнулся в глубине зарослей. Мгновенье спустя из сирени выскочили две кошки, обе серо-полосатые, как близнецы, и, задрав хвосты, бросились наутёк.

— Кыш! — подогнал их Калякин и для пущего эффекта звонко захлопал в ладоши. — Кыш, сволочи! Кыш!

За спиной трубно замычала корова. Корова… да!

Мозг Калякина заработал в верном направлении. Если нельзя достать банкиршу, можно докопаться до её дружка. Пастуха точно некому защитить.

Предвкушая веселье, Кирилл развернулся на сто восемьдесят градусов и увидел свою жертву. Селянин вёл корову с выпаса, уже сворачивал к дому. Тощие коленки снова были голыми, но на плечи он набросил ветровку. Парень старательно не замечал стоявшего посреди дороги приезжего.

Кирилл отмахнулся от мух и пошёл в дом за олимпийкой, так как небо незаметно затянули тучи, похолодало. В доме, душном и вонючем, он безрезультатно попытался дозвониться Пашке, смочил горло остатками утреннего чая, а потом с радостью убрался на свежий воздух.

Из-за туч на улице сильно потемнело, вместо приятного розовато-золотистого оттенка на деревню опустилась мрачная серость. Лаяли собаки, высоко над головой гудел невидимый самолёт. Коренному горожанину это почти абсолютное безмолвие с птичьими криками, вьющимися комарами казалось почти нереальным, как картинка из чёрно-белого советского фильма про жизнерадостных колхозниц, и вместе с тем было в нём нечто домашнее. Поэтому Кирилл чувствовал вседозволенность, ведь по дому можно ходить голяком, свинячить, заниматься хуйнёй, не оглядываясь на чужое мнение и общественные нормы, и никто тебя за это не накажет.

Калитку на усадьбу пидора он открыл без стеснения. Двор был большим и в отличие от Пашкиного выкошенным, правда и хлама вдоль забора, гаража и деревянных сараюшек хватало — покрышки, старые чугунки, тазы, ржавые трубы, велосипед без колеса, строительный мусор, груда грязного песка, сломанные игрушки. К этому прилагались забетонированные дорожки, открытая беседка, кусты красной смородины, вольер для собаки. В целом впечатление создавалось хорошее, как говорится, бедно, но чисто.

Во дворе было пусто, в доме свет не горел.

— Эй! — позвал Калякин. Ему никто не ответил, зато где-то за домом замычала корова и, вроде бы, послышался мужской успокаивающий голос. Вероятно, пастушонок разговаривал со скотиной.

Кирилл нагло прошёл через двор, наткнулся ещё на одну калитку с противоположной стороны опоясывающего двор и дом забора. За ней увидел плодовые деревья, часть огорода, лужайку с мангалом и капитальный кирпичный сарай с тремя дверями. Проход одной двери загораживала сетка с мелкими ячейками, вторая была закрыта, из-за неё доносились неясные звуки, похожие на… — мозг Калякина с трудом их идентифицировал, — на похрюкивание. А за третьей дверью мычала корова. Тихо мычала. Словно ворковала.

— Сейчас, Зорька, сейчас, потерпи, — тихо приговаривал пидорок, чем-то грякая, разливая воду, топая по деревянному настилу. — Сейчас помою тебя и подою. Вот. Вот так, моя хорошая. Ещё немножко… Терпи. Вот так.

Потом он замолчал, грякнуло по полу ведро, и раздались звуки, как будто бы кто-то в это ведро ссыт с интервалами — тугие струи бились о металлические стенки и дно. Дойка началась. Кирилл решил на это посмотреть.

У двери коровника в нос ударил запах навоза. Кирилл скосоротился, закрыл нос рукавом олимпийки и ступил на порог.

— Приветики, — сказал он совсем недружелюбно, с ухмылочкой. Кроме вони, в низком помещении, разделённом перегородкой на две части, было достаточно темно, свет почти не проникал через пыльный прямоугольник окна под потолком, а в единственной малость облепленной паутиной лампочке советского образца было от силы ватт семьдесят. Под этой лампочкой и стояла, слабо помахивая хвостом, пёстрая Зорька, а поперёк её туловища на самодельной табуреточке сидел хозяин и дёргал за соски вымени. Молоко короткими тонкими белыми струями брызгало в ведро, издавая те самые звуки, по мере наполнения ставшие булькающими.

Дояр не заметил вторжения и вздрогнул, услышав голос за спиной, обернулся, перестал дёргать корову. Взгляд стал испуганным, сразу ушёл в сторону.

— Что-то… надо?

— Надо, — ухмыльнулся Кирилл. — Как тебя зовут?

— Егор, — ответил селянин и выдоил ещё четыре струи. Калякину нравилось, что его боялись, но не нравилось, что боялись недостаточно.

— Э, Егор, я к тебе обращаюсь! Выйдем, поговорим?

Егор бросил доить, но не повернулся. Чёрные волосы рваными завитками рассыпались по его щуплым плечам. Брошенная корова лягнула ногой, едва не опрокинув ведро, Егор машинально её погладил.

— Ты мне должен за штаны. Твоя скотина их дерьмом уделала! С тебя пять штук.

— Я здесь ни при чём. Не надо было её уводить.

Егор не оборачивался, сидел ровно и говорил тихо и спокойно, как говорят с террористами. Но Кирилл задницей чуял его страх и это заводило, распаляло унижать. И раз дояр не поворачивался к нему, Калякин прошёл в сарай, стал так, чтобы видеть лицо жертвы, но подальше от коровы.

— Корова твоя, значит, ты за неё отвечаешь. Не найдешь денег через сутки, я твою скотину на говядину сдам.

— Ты не имеешь права, — Егор поднял на обидчика глаза, страх в них теснился рядом с верой в справедливость.

— Какие слова! Ты знаешь, кто я такой? Я Кирилл Калякин. Слышал такую фамилию?

— Нет.

Корова переступила с ноги на ногу, замычала. Ей требовалась дойка.

— Мой отец депутат облсовета, так что я на всё имею право. Понял, ты?

— Мне казалось, что депутаты должны нас защищать от таких, как ты.

— Что ты сказал, щенок? — Кирилл был готов его ударить.

— Ничего, — смиренно опустил голову селянин. Кирилл засмотрелся на его точёный профиль, на миг выпал из реальности, а когда вернулся, в голове была другая тема.

— Правду говорят, что ты пидор?

Егор вскинул голову: взгляд пылал, но тут же потух. Он не ответил, снова отвернулся, погладил корову.

— Значит, пидор, — сделал вывод Кирилл. — Любишь, когда тебя в жопу долбят?

Егор не отвечал.

— Хуи тоже сосёшь? Падаль… А с кем же ты в этой дыре чпокаешься? Бабки тут одни. Жаль, Лариска не мужик. Воротит от неё, наверно?

Новый взгляд Егора был ещё яростнее, как тонны напалма, но так же быстро остыл. Корова нервничала, топталась, мычала.

Кирилл захохотал.

— Альфонс, а за бабу свою постоять не можешь. Вот поэтому ненавижу пидоров, давить вас надо, гадов, пока не расплодились.

Он приблизился к Егору, к корове и пнул носком кроссовка ведро. Оно со звоном повалилось, около трёх литров молока растеклось по грязным доскам пола. Егор сидел, опустив голову, и не смел ничего возразить или сделать, только желваки ходили. Слизняк. Хоть красивый, а слизняк. Пидорская гнида.

— Завтра вечером зайду за деньгами, пять кусков, — повторил Калякин и покинул сарай с чувством собственного превосходства. Знакомство с Егором восполнило незадавшийся было день. Только сука Лариса не выходила из головы. Предпочла ему нищего навозного пидора, старая крашеная швабра.

Секса хотелось ужасно. Член болезненно стоял.

Ещё с дороги Кир увидел, что в окнах Пашкиного дома горит свет, и ускорил шаг. Почти окончательно стемнело, тучи застилали две трети неба, оставшаяся треть, на западе, была нежно-розового цвета, тлела, как угли в костре до того, как превратятся в пепел. Со всех сторон жундели комары, несколько покусились на незакрытые части тела. Что-то большое, чёрное, но не птица, пролетело совсем низко над головой — ёбаная летучая мышь! Кирилл вспомнил, что эти бэтмены норовят вцепиться в светлые волосы, и пустился в припрыжку к дому.

Пашка курил во дворе, сидя на корточках у крыльца. Вбежавший в калитку Калякин едва не наткнулся на него в темноте.

— Ну ёб твою мать, — возмутился, вставая Пашка, — где тебя носит? Обошёл тут, блять, всё, думал уже, ты на попутке в город свалил.

— Да так, с Егором познакомиться ходил. Тот, который с коровой.

— А! Точно! Егор! Точно, его Егор зовут! Как я раньше не вспомнил? А фамилия… сейчас скажу… Рахманов! Точно, точно. И как, подружились?

— Я его на бабки поставил, — похвалился Кирилл, чешась от комариных укусов.

— За что? — удивился Пашка, засмеялся.

— Да хер с ним, потом расскажу. Пойдём в дом, а то сожрут нахер… У тебя что?

Машнов гордо выпятил грудь, дососал фильтр и запустил бычок в траву. Победно улыбнулся.

— Я нашёл. Нашёл родимую! Теперь заживём, Кирюха, заживём!

Калякин развеселился, забыл обо всём, что сегодня произошло, мысли переключились исключительно на перспективы наркосбыта и купания в несметных богатствах. Пока не заснули, обсуждали подробности дела. На повторную разведку решили идти утром.

Первые результаты

8

Солнце ярким оранжевым пятном висело над деревней, на него ещё можно было смотреть без риска спалить глаза, что Кирилл сонно и делал. Таращился на этот огненный грейпфрут, вспоминая, когда наблюдал восход в последний раз. Разве только зимний, который наступает в восемь-девять часов утра, да и то редко ходил к первой паре. В пять утра, как сегодня, он никогда не вставал, зато часто ложился, но пьяным, следовательно, не до рассветов было.

Деревенское утро наполняли крики петухов. В зелёных кронах щебетали птицы, много, на разные голоса — такие звуки природы некоторые ставят на мобильники. Небо за ночь разъяснилось, по бледной лазури плыли лёгкие перистые облака. Температура воздуха едва поднялась до восьми градусов, и выкуренная сигарета не согрела. А Пашка опять где-то там копался. В сарае. Искал инструмент. Из города не взял, говорил, что у бабки есть, а у бабки не оказалось ничего путного.

— Киря, смотри, какая вещь классная!

Кирилл обернулся, кутаясь в адидасовскую олимпийку. Пашкин голос звучал из сарая, но друг тут же вышел, пригибаясь, чтобы не удариться головой о низкую планку дверного проёмчика. В руке у него был серп. Самый обычный серп, как на советском флаге — только там Калякин это орудие труда колхозниц и видел.

— Ржавый немножко, — Пашка демонстрировал находку радостный, как пионер, — но в целом нормально сохранился. Острый, — он потрогал лезвие пальцем. — Хотя нет, туповат.

— Как ты? Ты что, хочешь им коноплю косить?

— А чем ты предлагаешь? — набычился Машнов. — Газонокосилкой? Или ты косой пользоваться умеешь? С косой, во-первых, нас засекут. Бабки сразу спалят, что двое городских с косой вокруг деревни ходят, кому надо доложат. А серп я в рюкзак засуну. По очереди работать будем и зашибись. Тем более небольшие партии за раз унести получится, на машине туда хер подъедешь. Попробовать, конечно, можно, но не знаю, не видел там дорог.

При упоминании необходимости работать на Калякина мгновенно навалилась усталость, а ещё выяснилось, что пешком туда-сюда ходить придётся — хоть сразу отказывайся. Он вздохнул и включил в мозгу маячок «деньги».

Машнов уже вынес с веранды рюкзак, тоже старый советский из плотного тёмно-синего материала с широкими лямками, с какими ходили на рыбалку, охоту или в туристический поход. Серп, полторашка с водой, две пары хозяйственных перчаток и два полотняных мешка в него влезли без проблем, места ещё бы и для пары арбузов хватило.

Пашка повёл огородами. Шли молча, прислушиваясь к пению птиц и запахам трав. Солнце взошло выше, стало ослепляюще ярким, прогнало комарьё, но не высушило росу. Ноги путались в мокрой резучке и повилике, репьи и собачки цеплялись за одежду. Калякин поднял глаза от оставляемого впереди идущим Пашкой следа и залюбовался. Вспомнились школьные уроки литературы, пожилая учительница, при изучении каждого стихотворения вдалбливающая, что русская природа невероятно красива. Тогда Калякину на природу было плевать, а сейчас в душе что-то шевельнулось. Покуда хватало взора простирались поля гречихи и спелой пшеницы, на взгорках зеленели кудрявые берёзовые рощицы, над какой-то ложбинкой клубился туман.

— Там речка, — прочитал его мысли Пашка. — Сходим сегодня?

— Наверно, — Калякин перестал идеализировать русскую природу и взгрустнул о Турции, о ласковом море.

Обойдя первый дом от въезда в деревню, они свернули налево, перешли через щебёночную дорогу и углубились в заросли возле развалин церкви. Здесь каркали и прыгали с ветки на ветку грачи и вороны, куковала кукушка. Поросль американского клёна поглотила всё свободное пространство, за деревьями не было видно крыш, и звуки внешнего мира, кроме тревожного карканья, словно исчезли, стало сумрачнее — листва не пропускала солнца. Над кустами шиповника возвышались руины разрушенной церкви, древняя кладка упорно сопротивлялась натиску растений. Было в этом что-то зловещее.

Засмотревшись, Кирилл споткнулся о поросший мхом валун.

— Блять! Сука! — он перелетел через препятствие, удержал равновесие, схватившись за ветки.

— Осторожно, — запоздало предупредил Паша.

— Обязательно, — огрызнулся Кирилл и, когда развернулся посмотреть, на что наткнулся, сообразил, что это вовсе не обычный камень, а вросшее в землю надгробие, на нём различался выбитый крест и некоторые буквы.

— Тут кладбище было, — пояснил местный краевед Машнов. — Священников всяких хоронили, их жён, детей. Наверно. Здесь кладбище церковное было.

— Кладбище? — поморщился Калякин и пошёл дальше за Пашей, внимательно глядя под ноги. Под нижним ярусом растений валялись куски старинных красных кирпичей, были ещё надгробные плиты, большей частью расколотые, замшелые. Идти по костям и могилам представлялось геройством, если бы не гадские вороны и кукушка.

— Там подальше ещё одно есть, гражданское, сейчас увидишь, — Пашка уверенно шёл впереди сквозь заросли, всё дальше и дальше уводя от развалин. Деревья расступались, меньше хлестали мокрыми листьями. Дышать Кириллу становилось легче, угнетённость испарялась, как влага с травы. Он заметил два мухомора и сбил их ногой, порвал висящую на пути паутинку и едва не воткнулся носом в Пашкин затылок.

— Что такое? — спросил он. Поднял голову и увидел перед собой окутанную туманом низинку, а в низинке беспорядочное нагромождение высоких металлических оградок, памятников. Многие утопали в траве, среди которой яркими пятнами краснели, желтели или синели искусственные и растущие цветы. Искусственные смотрелись особенно жутко.

— Кладбище, — сказал Пашка. — Мы по нему дорогу сократим. Тут моя прабабка и прадед похоронены, хочешь к ним зайти?

— Не хочу, — ответил Калякин. Боязни покойников он за собой не замечал лет с двенадцати, просто не собирался тратить время на посещение неизвестных мертвяков. Ему и живой Пашкиной родни с лихвой хватало.

— Как хочешь. Уже недалеко.

Они пошли по узкой петляющей тропинке между могилками и оградками. Пашка что-то болтал про некоторых из захороненных, Кирилл лишь мельком разглядывал фотографии, читал фамилии. К счастью, кладбище было компактным, не более сотни метров в длину, а дальше дорога шла на взгорок. Оттуда Пашка повёл по краю липовой посадки, по укатанной тракторами грунтовке.

— Сейчас-сейчас, — бормотал он, потом провёл через поросший кустарником овражек, по скользкой тропинке поднялся к другой посадке с берёзовым самосевом, прошёл поперёк, а дальше Калякин увидел сам — в тихом уголке в изгибе посадки густым ковром зеленела конопля. Соток шесть, а то и больше.

Калякин устал от ранней прогулки, но тут он припустил навстречу желанной делянке, спеша поиметь её, как девку лёгкого поведения.

— Ура! — заорал он, вскидывая руки к небу.

— Ну, что я тебе говорил? — подоспел веселящийся Пашка, принялся обнимать доходящие до пояса стебли конопли.

— Пока не увидел собственными глазами, не верил в существование дикорастущих денег!

— Деньги! Денежки!

Парни запрыгали по делянке, приминая крайние побеги. Кажется, солнце засветило в три раза ярче, небо стало голубее, птицы в вышине запели райскими голосами. Перспективы! Перспективы! Горы, горы денег! На них можно слетать не в паршивую Турцию, а в Испанию, и перестать зависеть от милости родителей. Они сами будут вершить свою судьбу! На год денег хватит, а на следующий приедут сюда снова, затем снова и снова.

Первым очнулся Кирилл, вышел на обычную траву. На месте их пляски красовалось вытоптанное пятно.

— Эй, Пахан, хорош урон наносить, — крикнул Кирилл и потрогал растущие веером узкие острые листья и невзрачные коричневатые цветы на макушке ближнего стебля. Друг послушался, сокрушенно осмотрелся и философски махнул рукой.

— Фигня. Засушим и нормально будет, сойдёт.

— Паш, ты уверен, что это та конопля, что надо? Есть ведь техническая и ещё типа сорняка какая-то.

Кирилл задавал вопрос обращённому к нему тощему заду: Машнов скинул рюкзак на землю и развязывал его, стоя раком. Друг, не разгибаясь, повернул голову:

— Я тебе передовик коноплеводства? Я в Интернете смотрел, а так — хрен его знает, вроде та, что нужно. Да и похую, в любом сорте какой-то процент психотропных веществ должен быть — карбаноидов или как их там, не помню. Впарим. Я сбыт на себя беру, не ссы.

Калякин тоже не помнил. Он тупил на покачивающийся Пашкин зад. На мгновенье мелькнула мысль, что у местного пидора половинки будут покруглее, но Пашка уже достал серп и разогнулся.

— Приступаем? Или ты хочешь соскочить? Я пойму, и денег мне больше достанется.

— Приступаем, — ответил Кирилл. — За каким хером я тогда сюда ехал, тебе все бабки отдать?

Нарушение закона его не страшило, ужаснее всего было работать.

Серпом махал в основном Пашка. Он быстро к нему приноровился и шутил про крестьянские корни и память крови, которые не пропьешь. У Кирилла лучше получалось обламывать стебли. Оба мешка набили за считанные минуты. Сильно не утрамбовывали, боясь помять листья, поэтому мешки получились пухлыми, но лёгкими.

— Дольше сюда шли, — обтирая перчаткой пот с лица, сказал Машнов. — Тут ходок на пятнадцать-двадцать. Сейчас, — он поднял взгляд к небу, — ещё одну сделать можно и вечером три-четыре. За три дня управимся.

— На машине бы, — отряхивая штаны, произнёс Кирилл. Комар жужжал у него над ухом и не пугался взмахов рукой. Солнце стало напекать макушку.

— Можно когда-нибудь попробовать, но, понимаешь, у меня не внедорожник.

— Думаешь, «Камри» не пройдёт? Или зажал для дела? Новую потом купишь.

— На своем «Пассате» езди по буеракам, — не поддался Машнов. Он запихнул серп, перчатки и бутылки в заросли конопли, поднял мешок, примерился к весу. Кирилл всё ещё воевал с невидимым комаром, вроде убил одного или двух, растёр их по щеке, но жунденье не прекращалось. Он тоже был не прочь скорее улепётывать с делянки, пока совсем не зажрали и не начался солнцепёк, притом надо распределить силы на вторую ходку, раз уж подельник зажмотил машину.

По примеру Пашки Кир закинул мешок на плечо. Цепким взглядом, несмотря на отказ в транспорте, он осматривал окрестности, ища какие-нибудь пути подъезда к их делянке. Та тропа, по которой они добирались сюда через овраги и кладбище, не годилась. Но дороги не было. Тут вообще всё было заросшим, словно первозданным. Оттого, наверно, и делянку никто не обнаружил.

— Э, Киря, ты что, уже кирнул там что ли? — позвал Паша. — Пойдём давай, цигель, цигель, ай лю-лю.

Кирилл крутанул головой, сдвинулся с места, выходя из задумчивости, но сразу остановился, как упрямый упирающийся ишак. Машнов издал негодующий стон и закатил глаза. Пусть хоть изноется, вопрос был не праздным, и странно, что он возник только сейчас.

— А ты не думал, что это конопля чья-то? Кто-то её посеял для себя? Бандиты какие-нибудь, наркоманы, дилеры? Придут, а тут пусто…

— Их заботы, — буркнул Пашка, однако нахмурился. — Пойдём. Бандиты… Бандиты бы охрану какую-нибудь выставляли, а бабка посторонних не видела. Дикая это, самосев.

Он уже ушёл вперёд, через посадку, сушняк похрустывал под его кедами. Калякин постоял ещё, пока комары снова противно не запищали у самых ушей, и зашагал по проложенной другом тропе, стараясь не натыкаться на муравейники. Определённая логика в Пашкиных словах была, хотя его чёртову бабку он в гробу видел.

9

Возвращаясь со второй прогулки за волшебными растениями, возле развалин они наткнулись на Егора Рахманова. Точнее услышали раскатистое тарахтенье мотоцикла и ринулись обратно в кусты. Присели на корточки под густым американским клёном и замерли, провожая взглядами мелькающий сквозь листву «Юпитер». Сельский байкер в джинсах и джинсовом пиджаке медленно рулил по кочкам, на голове был старый синий шлем с защитой для нижней челюсти и чёрным козырьком. За мотоциклом вздымался столб пыли. Какая-то псина с лаем догнала его и стала кидаться, но Рахманов взмахнул ногой в потёртом ботинке, и собаченция отстала.

— Вроде не заметил, — прошептал Пашка, вытягивая шею, чтобы посмотреть на исчезнувшего за поворотом большака селянина.

— Да похер на него, — отозвался, вставая, Кирилл. Но он сказал лишь часть правды. Пока тихорился и инстинктивно сжимал край завязанного мешка, в тайне надеялся на обратный исход дела. Узнав о цели их приезда в деревню, навозник поймёт, что наткнулся на крутых пацанов и с ними лучше не связываться, отдать деньги и молчать в тряпочку, сидеть и не вякать. Однако Машнов стал бы бухтеть о важности конспирации и незаметности, посоветовал бы засунуть мнение в задницу, поэтому Калякин оставил его при себе.

Паша вылез из кустов, осмотрелся, взвалил мешок на спину и мелкими перебежками добрался до кустов на противоположной стороне улицы. Высунулся, повертел головой и махнул Кириллу рукой. Калякин перебежал дорогу, но не пригибался на открытой безлюдной местности, как шпион-идиот, не гуси же в ментовку заявят.

Пашка разочарованно поджал губы, потом развернулся и пошёл к дому по стёжке примятой ими травы, ориентируясь по забору крайнего дома.

— Так что у вас? — не оборачиваясь, спросил он.

— У кого? — Кирилл ступал за ним след в след. Трава высохла от росы, а колючки никуда не делись, цеплялись за штаны.

— С Егоркой.

— Я его на бабки поставил, — развеселился Кирилл, вспомнив свой подвиг. — Он мне за штаны должен, на которые корова насрала. Три штуки. Круто, да?

— Ты дебил, Киря? Где он такие деньги возьмёт? У него нет нихуя.

— Его проблемы. Пусть корову на мясо сдаст.

— А жить он на что будет, матери лекарства покупать? Он молоко продаёт, чтобы кони не двинуть. Вон, наверно, в город повёз на базар, пока не прокисло. Что он заработает-то, три сотни?

— А ты его опять защищаешь, — Кирилл приноровился и слабенько врезал по Пашкиному ботинку, а когда Пашка споткнулся, чуть не въехал мордой в толстый мешок. — Он пидор. Пусть у бабы своей займёт, не облезет. Эта сука мне вчера не дала.

— Что? — Машнов резко остановился, и Кир всё-таки врезался в мешок, неприятно проехался длинным носом и щекой о бугорчатую мешковину.

— Да, блять! — взревел он, растирая пощипывающее лицо. — Иди уже! Хер ли встал?!

Но Пашка не послушался, мало того он свободной рукой вцепился Калякину в лацкан олимпийки, глаза нашли глаза.

— Ты что же, Калякин, к Лариске ходил? Мы же договаривались — без баб!

— Этой ты разрешил присунуть.

Пашкины глаза двигались туда-сюда, как у кота в ходиках, с полминуты он мерил ожесточённым не по статусу взглядом, потом успокоился.

— Ты хоть не наболтал лишнего?

— Ты меня за дурака считаешь? — спросил Калякин в противоречие своим недавним мыслям. Он ненавидел, когда всякие мелкие сошки указывают, что ему делать.

— А Егору?

— С пидором у меня был жесткий разговор. Не касающийся нашего с тобой дела. Ясно?

— Ясно — не ясно, а бабке моей сообщат и пиздец котёнку, — Машнов пошёл дальше, по кустам вдоль дальней линии засаженных картошкой и бахчой огородов. Кирилл фыркнул, против воли направляясь за ним:

— Ты чего, блять, бабки своей боишься?

— Ты никого не боишься, — огрызнулся Машнов. — Пойми, блять, тут тебе не город, тут все друг за друга горой, и бабка моя тут своя, а ты — чужой. Бабка отцу расскажет, а отец нам шеи свернёт за…

Он не договорил, переложил мешок с одного плеча на другое и замолчал. Кирилл плюнул на него и не стал развивать спор. Над картошкой порхали белые бабочки, в траве стрекотали какие-то насекомые. День разгорался. Слава богу, они шли по тенёчку, и воздух наполняли ароматы луговых трав, а не навоза, как на улочке. Их дом был уже близко, за грушами и яблонями торчала его кирпичная труба. Пашка обещал приготовить завтрак из яичницы, тушёнки и банки пива, а потом десять часов отдыха — неплохо.

В саду, скинув рюкзак и мешок на заскорузлую лавку возле колодца, Машнов сменил так не свойственный ему гнев на милость. Он вообще долго никогда не дулся, просто не мог обиженно не разговаривать, всё равно с кем — с друзьями, родственниками или кассиршами на автозаправке. Его язык должен был постоянно находиться в движении.

— Ладно, — сказал он, — можешь делать с Егором что хочешь, но только чтобы это не навредило нашему делу.

— Да я тоже только прикольнуться, — примирительно объяснил Кирилл, ставя свою ношу рядом. — Больше же заняться нечем. Развлечений никаких. Привёз меня в эту жопу…

— Мне самому интересно, чего ты от него добьёшься, — улыбнулся Пашка. — Как он тебе показался? Глазки не строил? — Машнов заржал, и Кирилл попытался его ударить. В шутку, конечно.

— Ты придурок? — притворно возмутился он, хотя убить был готов за приравнивание себя к гомосекам. — Пусть тебе строит, дебил. Он чокнутый какой-то, с прибабахом. Я на него наезжаю, а он язык в зад засунул. Как баба. Членосос.

— А я говорил тебе, что он замкнутый всегда был, одиночка, — назидательно произнёс Машнов, потом упёр руки в бока и сосредоточился на мешках, слегка поджав губы. — Так, хорош болтать, приятель, давай делом заниматься. Работать, негры, солнце ещё высоко!

Он засучил рукава облепленной собачками кофты и подал пример нездорового энтузиазма. Кириллу пришлось помогать. Место для сушки растений было выбрано заранее — железная, потемневшая от времени крыша сарая, скатом расположенная на южную сторону, деревья почти не заслоняли солнца. Кроме того, днём металл нагревался до состояния раскалённой сковородки.

Наверх полез Пашка. Крыша дышала под ним, того и гляди, провалилась бы, но Пашка был худосочным, раскладывал стебли быстро и аккуратно. Кирилл просто стоял внизу и подавал мешки, не лез с альтруизмом и не мешал, ведь чем быстрее закончится работа, тем скорее сварганится завтрак.

10

К трём часам дня Калякин перепробовал все виды пассивного отдыха: пытался смотреть барахлящий телевизор, спал, чесал пузо и яйца. Было скучно. Пашка дрых, как ни в чём не бывало, даже приставучие мухи, то и дело пикирующие на его тощую голую спину, не мешали, он даже не дёргал плечом, чтобы отогнать их. Ещё бы, он привык жить в таком дерьме, приезжать на выходные к бабке и спать на обоссаных, пропахших хлоркой и нафталином матрасах. Кирилла от этого воротило.

Бросив бесполезный смартфон на диван, он подошёл к окну. Выбрал объектом для изучения «Дом лесной феи» или как его там. Двухэтажная громадина хорошо виднелась сквозь листву, но походила больше на замок спящей принцессы, где после укола веретеном заснули придворные, слуги, звери и птицы. Тяжело, наверно, отопить триста квадратов дровами и углем. Или банкирша на зиму уезжает в городскую резиденцию со всеми удобствами, а летом приезжает за качественной еблей?

Хотя откуда знать, что она качественная?

Мысли второго плана, которые были именно мыслями и не оформлялись в монолог внутреннего голоса, были о сексе. Сексе без обязательств со случайной шкурой. Банкирша не привлекала возрастом и телом Кирилла, но у неё между ног была щель — единственная доступная, не сморщенная и заросшая мхом и паутиной щель в этой деревне. Щель похотливая и ненасытная, раз деньгами заманивала в свои сети пидора, который ей в сыновья годится. Хотя, возможно, стареющим бабам в кайф почпокаться с молодыми петушками. Или у Егора Рахманова огромный агрегат.

Как по заказу на дороге показался сам черногривый альфонс. Он катил перед собой тачку, с верхом нагруженную колотыми дровами. Через стекло доносилось поскрипывание колёс на кочках.

Кирилл чуть отклонился от окна, отгородился тюлевой шторой и продолжил наблюдение. И без этих предосторожностей Егор бы его не заметил, тяжёлая тачка занимала всё его внимание и требовала напряжения сил. Мышцы на руках выделялись заметнее. Да и спина с неровным огородным загаром, прикрытая линялой майкой, стала словно рельефнее. А задница так и осталась с орешек. «Агрегат» спереди Кирилл рассмотреть не успел, и вряд ли бы смог: дешёвые китайские шорты, из швов которых торчали нитки, были селянину широковаты.

Рахманов прошёл чуть дальше по дороге и свернул к коттеджу любовницы. Оставил тачку, подошёл к резной калитке, просунул руку через витые прутья и, видимо, отодвинул засов. Затем вернулся к тачке и закатил её во двор. Привёз дровишки. Вот она помощь, под которую маскируются интимные встречи и финансовая поддержка. Приедет Лорик из города, а у неё уже и печка истоплена, и ужин приготовлен, можно и покувыркаться.

Нет, про печку Кирилл, конечно, присочинил, солнце и так жарило лучше всякой печки. Облака были и становились гуще, только мало влияли на творившееся на улице пекло.

Калякин перешёл к другому окну, стараясь разглядеть, что происходит за забором коттеджа, но расстояние и листва сводили его попытки на нет. Стёкла с морковкина заговенья никто не мыл, а от штор шёл запах тлена и разложения, в пору зажимать нос. Кирилл подумывал уйти, заняться чем-нибудь ещё, ведь сейчас порнушки точно не обломится, но оставался на наблюдательном посту. Было в этом ебанутом пидоре что-то притягательное. Что-то неизведанное. Непознанное. Загадочное. Вроде обычное деревенское чмо, а… Нет, Кирилл не мог себе объяснить. Ему хотелось видеть Егора Рахманова и издеваться. Он — идеальная жертва, безобидный пидор. Наверное, объяснение в этом. Другого Кирилл не находил.

Совсем долго пялиться на пустой пейзаж не понадобилось, Егор вывез тачку со двора минут через десять, закрыл калитку и покатил мимо Пашкиной хаты к своему дому, всё так же не заметив хищного взгляда из соседского окна.

Работящий.

Калякин сплюнул на бабкин ковер. Он ненавидел выскочек и мямлей, которые сами усердно работали, жопу на работе рвали и других заставляли. Правда иногда, при умелом манипулировании, от них можно было получить достаточно профита.

Развлечения кончились. Калякин за тонкую лапку подобрал подыхающую муху с подоконника кинул её в паутину, висевшую в углу под занавешенными вышитыми занавесками иконами и лампадкой. Муха встревоженно зажужжала, откуда ни возьмись появившийся паук подбирался к нечаянному подарку с осторожностью. Кирилл последил, как он медленно оползает добычу, потом поднял голову к образам. Строгие лица бородатых святых смотрели на него с укором. Ждали, чтобы он покаялся и стал послушным мальчиком.

— Не дождётесь, — буркнул Кирилл и сдвинул занавески, скрывая лики святых. Лишая их возможности шпионить за ним. Он всегда чувствовал себя неуютно, если в комнате иконы. Это было сродни постоянному видеонаблюдению, которое вёл Бог, становившийся тем самым всевидящим. То же самое было и с фотографиями родственников и даже постерами знаменитостей — как будто на тебя смотрят. Ни подрочить, ни газы выпустить. Нет уж, пусть сидят за занавесками.

А Рахманов, наверно, верующий. В глуши все верующие. И у кого родичи немощные тоже верующие, а уж такие малахольные и подавно. Хотя гомоеблю в Библии не любят, целыми городами пидоров уничтожали и правильно делали, нечего на земле пидорастию сеять.

Калякин ещё разок взглянул в окно, выбирая между продавленным поколениями Пашкиных предков диваном и вторым визитом к Рахманову. Попугать его, спросить, почему дрова выгуливает вместо того, чтобы деньги искать.

В этот момент в чуланчике без окон закряхтел Пашка, заклацала сетка панцирной кровати. Кирилл сразу ухватился за это обстоятельство, ему надоело слоняться по дому одному.

Он раздёрнул шторы спальни, впуская туда солнечный свет.

— Пахан, блять, хорош валяться!

— Так сладко спится, — прошлёпал губами Машнов и не открыл глаза. Не глядя отмахнулся от мух и продолжил спать. Кирилла это не устроило. Он зашёл в комнатку — до кровати там было всего два шага — и со всей дури дёрнул друга за ногу.

— Ай! — заорал, мгновенно просыпаясь, Паша, но было уже поздно: он заскользил по перине и полетел вниз. Калякин проворно отскочил обратно в зал, освобождая место для падения. Удар копчиком о доски вышел знатным, грохот от зацепленной тумбочки стоял такой, что фанерная перегородка затряслась. Ножки кровати взвизгнули по полу, Паша приложился затылком о металлический уголок рамы, на которую натягивалась сетка.

Это было чертовски смешно.

— Да ёб!.. — запричитал Паша, когда, балансируя руками и ногами, сел на задницу. — Калякин, ты нафига это сделал? Блять, ну…

Кирилл никак не мог прекратить смех, слёзы из глаз сыпались.

— Извини, братуха, я не знал, что так круто получится…

— Круто, блять, — рыкнул Паша, он тёр ушибленный затылок. — Себе так круто сделай, больной…

— Не, себе нельзя, — смех понемногу проходил. — Ты не обижайся, я же просил тебя не спать. Мне скучно, блять, делать нехуй. Ты говорил. Тут где-то речка есть, поплаваем?

Снаружи затарахтел мотоцикл. Кирилл словно собака Павлова метнулся к окну, но не увидел, и характерный ижаковский гул уже затихал. Блять, досадно, и Пашка как назло чего-то там копается, котелок чешет и не отвечает. Ладно, будет еще много времени до пидорка докопаться.

Калякин вернулся к чуланчику. Друган ещё сидел на полу, развалив яйца, и щупал затылок.

— Идём или нет? — подогнал Кирилл.

— У меня шишка будет, придурок, — сообщил Машнов.

— Да хер с ней, пройдёт. Пошли на речку, а то я сдохну. Я пиво охладил, тебе свою вторую банку отдам в возмещение.

Пашка оскалился: такую компенсацию он принимал.

11

На речку поехали на машине. Хоть она протекала в непосредственной близости от деревни, но Пашка, как истый знаток местных традиций, обычаев и достопримечательностей, сказал, что лучше место для купания чуть дальше вниз по течению.

— Там дно песчаное и глубоко, — со свойственными ему интонациями гида вещал Пашка. — Раньше там карьер был, песок добывали, поэтому и прозвали «добычка». Когда-то тут вдоль всего русла дома стояли, при помещике и после войны даже. А сама речка называется Орса.

Пашка жал на газ, «Тойота» летела по грунтовке в облаке пыли, подпрыгивала на ухабах, которые горе-водитель не успевал объезжать. Справа спела кукуруза, слева стояла луговая зелень, склоном уходившая вниз, к берегу. Речная гладь иногда поблескивала за окаймляющими её кустами и деревьями.

— Да мне всё равно, — зевнул Кирилл, со скукой рассматривая пейзажи. Его волновала только температура пива, катающегося по заднему сиденью. Кондиционер, конечно, справлялся.

— Равнодушие! — голосом вождя на броневике воскликнул Паша. — Равнодушие делает нас слабее и тупее! С познания родного края начинается всякая наука!

— Деньги можно и без науки делать.

Они переглянулись, подскакивая на очередной кочке, понимающе оскалились, вспоминая слегка поджарившуюся на солнце коноплю. Вдруг Кирилл увидел слева по борту, чуть впереди, знакомый красный мотоцикл с коляской…

— Останови вон там! — закричал он, тыча пальцем на «Юпитер».

— Мы туда и едем, — не понял сначала Паша, но потом заметил брошенный на лугу трехколёсный транспорт. — А, твой новый дружбан!

— Не дружбан он мне! Заткнись и притормози.

Через полминуты они поравнялись с мотоциклом, и Машнов выполнил просьбу, «Тойота», по пороги в густой траве, встала около мотоцикла. Мотоцикл был как мотоцикл, один-одинёшенек, хозяина не наблюдалось. Но ведь он где-то должен быть!

Кирилл, вытягивая шею, осмотрелся. Хотел даже вылезти из машины для лучшего обзора, но этого не потребовалось. Егор Рахманов обнаружился справа от них на склоне, стоял и настороженно ждал, что городская шпана сделает с его техникой. Он опирался на косу, и под ногами рядами стелилась скошенная трава, но, почуяв опасность, бросил работу. Из одежды на нём были только шорты, ну и резиновые сланцы. Тело, под стать лицу, пидору досталось красивое.

Кирилл ухмыльнулся, ему нравилось, что сельский задрот его боится. Нажав на кнопку, опустил стекло. Их взгляды скрестились. Парень прекрасно понимал, что если горожанам вздумается повредить его «ижак», помешать он ничем не сможет. Однако и прогибаться, просить, умолять не станет. Просто примет как испытание, ниспосланное свыше. Смирится.

Дурак.

— Эй, деньги за штаны приготовил? Я вечером приду.

Рядом заржал Пашка. А Рахманов не проронил ни звука, только пристально смотрел, не обращая внимания на треплющий смоляные космы ветерок. Ударить бы его.

Коса и топор

Молчаливое противостояние взглядов продолжалось ещё с полминуты. Калякин ухмылялся и подумывал выйти, прокатиться на чужом мотоцикле, подонимать пидора из вредности. Но исход дела решил Пашка, запустивший мотор и со своей кнопки поднявший стекло:

— Поехали. Нехер жару впускать. Потом намилуетесь, голубки…

— Блять! Да иди ты на хуй с подъёбками! — взревел Калякин, однако сразу остыл, показал большим пальцем назад, где оставался селянин. — Здорово я его, да? Видал, как испугался? Чуть в штаны не наложил.

— Боится - значит уважает, — изрёк Паша. — Мы уже приехали.

Грунтовка разветвлялась. Одна дорога шла дальше вдоль берега, вторая сворачивала, резко спускалась к реке. Пашка повернул руль вправо, машина накренилась капотом вниз, заковыляла по неровностям местности, алюминиевые банки на заднем сиденье стукнулись боками, две упали на коврик.

Дорога выводила на широкую пологую поляну с примятой травой и несколькими кострищами. Кое-где поблескивал в лучах солнца мусор — упаковки от чипсов, пластиковые и стеклянные бутылки.

— Здесь иногда из города отдыхают, — пояснил Пашка, заглушая двигатель, — или из больших сёл. Загадили всё, мудаки.

Однако на самом деле место было относительно чистым, Кирилл и позагаженнее видел, не в Турции, правда. Близость освежающего водоёма и вовсе отставляла на задний план все экологические вопросы суши. Он выскочил из машины, на ходу снимая футболку, устремился к берегу. Речка из себя ничего интересного не представляла: серая, искрящаяся лента шириной метров двенадцать, с умеренным течением, примерно посередине — вытянутый песчаный островок с редкими кустиками. Вдоль берегов тоже тянулись кусты и деревья. Летали стрекозы, квакали квакушки.

— Вода прозрачная, — подошёл Пашка, снял шлёпанец и сунул в реку пальцы. — И тёплая. Ныряем?

На мелководье плавали какие-то совсем мелкие тёмные рыбёшки, коту на зуб и то малы.

— Ныряем, — сказал Кирилл. Повесил футболку и шорты на ветку ивняка, скинул шлёпки, и, оглянувшись на Машнова, который одевал в свои шмотки соседний куст, ступил в воду.

— Блять! — ледяная вода окутала ступни по щиколотку. — Ты говорил она тёплая!

— Ничего, привыкнешь, — засмеялся Пашка и размашисто пробежал мимо него, на ходу хлопнув мокрой холодной ладонью по спине. Забежал по пояс, развернулся к берегу, охая-ахая, принялся плескать на себя и на кореша. Брызги обжигали разгорячённую кожу. Кирилл бросил мяться и побежал к другу, повалил его в воду и упал вместе с ним, ушёл с головой и быстро вынырнул. Тело мгновенно привыкло, тёплый ветерок приятно ласкал, жара уже не казалась такой удушающей.

Только из ума не выходил оставшийся на бугре Егор Рахманов.

— Поплыли на остров? — предложил вынырнувший Машнов. Его волосы распрямились и прилипли, с них ручьями текла вода.

— Я первый, — подначил Кирилл и оттолкнулся от дна, лёг на воду, заработал руками. Пашка едва успевал за ним.

На островке была благодать. Жара здесь не так сильно чувствовалась. Ноги тонули в горячем белом, почти южном песке, стоять было невозможно. Пашка сразу плюхнулся на спину, раскинул руки.

— Лепота!

Над ним в голубом небе застыло редкое белое кружево перистых облаков, оводы почти не докучали.

Кирилл не спешил к нему присоединяться: он нашёл взглядом крошечную фигурку косаря на высоком берегу и следил за его размеренными движениями. Солнце палило, а он работал вместо того, чтобы принимать водные процедуры. Больной.

— Эй, Киря, тебе голову напекло? Чего застыл-то как неродной? Падай сюда.

— На пидора смотрю, — отозвался Кирилл и наконец лёг, подложил руки под голову, закрыл глаза от слепящих лучей. Песок сразу налип на кожу, набился под мокрые плавки. Ну и пусть.

— А что на него смотреть? — лениво хмыкнул Паша.

— Ничего, — отмахнулся Калякин, полежал, но ему всё-таки хотелось говорить. — Никогда не видел пидоров. А ты видел?

— По телеку.

— По телеку и я видел. По телеку их сразу отличишь — размалёванные, кривляются, одеваются, как бабы.

— Манерные, — подсказал Пашка. — И «пра-ативный» любимое словечко.

— Да. А этот… мальчик с коровой не такой. От нормального не отличишь. С прибабахом, конечно, но не манерный. И вообще, не думал как-то, что в деревнях пидоры бывают.

— Так может он не пидор вовсе? Вдруг у моей бабки на почве мыльных опер кукушечка съехала?

— Да нет, он пидор. Зуб даю.

Пашка не ответил. Кирилл тоже замолчал. После купания, на пляжике, под плеск воды им обуяла сонливость. В голову лезли всякие дремотные мысли. Например, с какой силой надо дёргать корову за соски, чтобы лилось молоко, и в каком порядке.

Пашка пошевелился, перевернулся на живот.

— Как ты думаешь, в чём прикол быть пидором? Давать себя в очко трахать?

— Не знаю, — не открывая глаз, пожал плечами Калякин. — Чмыри потому что.

— Говорят, они кайф от этого ловят. От трения простаты. Типа доказанный медицинский факт, как у баб точка «джи».

— Похуй.

— Ну, а ты… хотел бы попробовать? Всего один раз, если бы случай представился, и никто бы не узнал.

— Нет, — отрезал Кирилл. Такого он точно никогда бы не хотел пробовать, ни при каких обстоятельствах. Он не пидор.

— А, — Машнов даже приподнялся на локтях, — по-другому? Не все же пидоры в жопу долбятся, есть же которые сверху.

— Сверху на хуй садятся? — специально не понял Калякин, тоже перевернулся, подставляя солнцу спину, положил кисти рук под щёку и опять закрыл глаза.

— Нет! Которые трахают нижних! Они же вроде как выше в иерархии.

— Они все пидоры.

— Ох ты господи! Как будто ты баб никогда в зад не чпокал! Не поверю! Это же одно и то же!

— Это баба, а это мужик — разные вещи. Тебе невтерпёж, так иди и долбись. И вообще, достал своими тупыми вопросами.

— Ладно, что ты завёлся?

— Ничего, — Кирилл сел, разговор разбередил что-то в груди, что требовалось унять. — Назад поплывём?

— Я ещё хочу полежать, — пробормотал Паша и устроился удобнее в позу сна. Вот козлиная рожа!

Кирилл встал, вытряхнул песок из плавок и поплыл один. Вода уже не казалась холодной и наслаждение прожаренным косточкам доставляла невероятное. Правда, в самом глубоком месте было по шейку, но всё равно замечательно. Речка Орса радовала, отодвигая тоску по турецким курортам на второй план.

Наплававшись и нанырявшись вдоволь, Кирилл вышел на берег. Мышцы приятно ломило, ветерок обдувал с кожи влагу.

Он поднял оставленное Пашкой полотенце, промокнул волосы и накинул его на плечи, чтобы не обгорели. Машнов валялся без движения на островке, подставив солнцу и небу пятую точку.

По-прежнему в прибрежном рогозе квакали лягушки, над головой и в траве стрекотали всякие насекомые, над водой носились ласточки и стрижи, и к этим звукам примешивалось близкое жужжание косы: «вжик» и через секунду снова «вжик».

Волнение в груди ещё бродило: чокнутый пидор заставляет о себе думать. Влез в голову и не выходит.

Кирилл уверенным шагом… вернее, чуть вприпрыжку, словно по горной тропе, направился вверх по поросшему колкой травой склону. Наверху трава была зеленее и, наверно, сочнее, по крайней мере, запах от скошенных кучек шёл восхитительный, какой-то изначально натуральный, не испорченный антропогенными факторами.

Егор косил. Размахивался и подрезал тугие зелёные стебли. Вжик, и трава упала округлым рядком. Вжик, и ещё один участок луга лёг под косой. Руки с проступающими бицепсами крепко держали деревянный самодельный черенок, обнажённая взмокшая спина была напряжена, движения сосредоточены. Но как только Рахманов увидел приближающегося вымогателя, он остановился. Словно дикую собаку перед собой увидел — замер и не выказывал страха.

Калякин остановился метрах в двух, сорвал сочную травинку, сунул стебелёк в рот. Он отметил напряжённую скованность селянина и обрадовался. Но начал издалека.

— Чего не купаешься?

Мирный вопрос не ввёл Рахманова в заблуждение. Он не спускал с обидчика глаз. Однако ответил. Так же осторожно, как при встрече с той же собакой или подозрительным типом в тёмной глухой подворотне:

— Косить надо.

— Протух весь, наверно? От тебя несет, как от бочки с дерьмом.

Это была неправда. Кирилл не чувствовал никаких дурных запахов от парня, только ароматы свежей травы и луга, а они были очень приятными. Но докопаться было до чего-то надо.

Рахманов молчал. Должно быть, он и собирался освежиться после работы, но пришли двое уродов и заняли выгодное место.

— Или тебе не в кайф в речке купаться? Может, ты предпочитаешь ванну, джакузи? А? Есть у тебя дома джакузи?

Кирилл был доволен удачной издёвкой. Он прекрасно знал, что в халупах типа Пашкиной, в деревне без водопровода и газа в сортир ходили на улицу и мылись в корыте, поливая себя из ковшика.

— Чего тебе надо? — спросил Рахманов, опираясь на косу. На его лбу и висках выступили прозрачные капельки, растрёпанные на ветру волосы сбились прядями. От поджарого живота к паху на шортах темнела влажная клинообразная полоска от стекающего туда пота. Грудь была гладкой с маленькими ореолами сосков, загоревшая кожа блестела.

Калякин усмехнулся: наконец-то объект насмешек заговорил!

— Как, у пидоров память короткая? Ты, Егор, мне три штуки должен.

— Не должен.

— Должен-должен. А если у тебя их нет — найди. Советую тебе бросить свою косу и топать искать. Иначе сено тебе не понадобится, я корову твою на колбасу пущу.

— Такого не будет.

Надо же, прыщ дрожит, а сопротивляется!

— Ты мне, что ли, помешаешь?

Егор молчал. Сжимал губы и рукоять косы. Конечно, он не смог бы помешать Калякину прыгнуть в машину и домчаться вперёд допотопного мотоцикла до деревни и перерезать, например, глотку корове. Кирилл и сам понимал, что этого не сделает, по крайней мере пока. Кишка не тонка, но тогда пропадёт повод доёбывать пидорка, и возникнут реальные проблемы в виде мусоров.

Калякин выплюнул сжёванную в мочало травинку, обошёл вокруг Егора, раскидывая ногой полоски скошенной травы. Порхали бабочки, летали пчёлы. Солнце начинало припекать в высохшую макушку. Организм снова просился в воду, но Кирилл не до конца удовлетворил своё эго.

— Ладно, — снисходительно сказал он, вновь встав перед селянином, — у тебя ещё есть часа четыре до вечера. Видишь, я держу слово, не требую денег раньше срока?

Егор снова не проронил ни слова. Это было весело и скучно одновременно. Что боялся — это хорошо, только лучше бы стал или умолять, или угрожать, или выпендриваться. Хоть что-нибудь, кроме этого пронзительного взгляда!

Кирилл не выдержал, отвёл глаза, тут же усмехнулся и, сплюнув в траву, пошёл к речке. Неясные чувства, призывающие глумиться над парнем, ещё обуревали им.

Калякин остановился, подошёл к черте, за которой начинался спуск с бугра: Пашка валялся на песочке, закинув ногу за ногу и, кажется, чесал волосатое пузико или — фу — волосатые яйца. Речка спокойно катила воды, огибая островок. Ласточки ловили мошек высоко над землёй. Одним словом, спешить было некуда.

Кирилл развернулся к Рахманову. Тот продолжил косьбу, сопровождаемую мерным «вжик-вжик». Волосы почти закрывали его беспристрастное, обманчиво равнодушное лицо.

— Эй! — окликнул Кирилл. Косец посмотрел на него, но в этот раз не прервал работу. — Мы тут с друганом Пашкой поспорили. Он говорит, что вы, пидоры, ловите кайф от долбёжки в жопу, а я говорю, что вы просто дебилы. Кто из нас прав?

Под косой не оставалось ни одной прямостоящей травинки, все падали чуть искривлёнными рядами. Парень предсказуемо молчал и не обращал внимания.

— Я уверен, что ты нижний, или как это у вас называется, — крикнул Кирилл. Реакцию получил точно такую же. — Эй, чего язык проглотил? Мужиков увидел, слюной захлебнулся? В дыре вашей ни одного члена, а тут сразу два, да не про твою честь.

— Я бы тебя трахать даже под дулом пистолета не стал, быдлота, — проговорил Егор себе под нос, однако, чтобы слышно было. Продолжая всё так же мерно косить.

— Что ты сказал, ублюдок? — Калякин кинулся к нему, чтобы проучить, остановился, узрев привычного смиренного селянина. — Я вас, пидоров, в сортире мочить буду, с тебя начну, — сообщил он и, не получив ответа, пошёл к машине. В груди бурлило ещё пуще, чем при выходе на берег. Ёбаный пидор! Дождётся!

Руки чесались отхуярить этого полудурка! За… за то, что пидор. За то, что быдлом назвал. За то, что боится дать отпор и молчит.

За ёбаные бездонные глаза!

Кирилл вынул из машины пиво. Банки были прохладными на ощупь. Хотел приложиться к своей, выпить с досады, но передумал. Сгрёб в охапку и понёс к Пашке — в компании пить всегда веселее.

Егор всё косил и изображал безразличие к происходящему.

Кирилл спустился к реке, снял шлёпки, бросил полотенце и вошёл в воду. Это было словно снова в первый раз — холодная вода кровожадно вцепилась в поджаренную солнцем кожу. Мелкие рыбёшки тотчас, виляя хвостиками, бросились наутёк, только лягушки в рогозе не паниковали, квакали себе да квакали.

Дно карьера ожидаемо было песчаным, Кирилл аккуратно ступал по нему, шёл напрямик, хотя течение пыталось увлечь его за собой. На глубине пришлось держать банки над головой, исхитряясь не уронить. Пашка на островке веселился:

— Давай, Кирюха, давай! У тебя получится! Я болею за тебя! Оле-оле-оле, Кирюха вперёд! Пиво! Моё любимое пиво!

— Да заебал ты уже, — буркнул Калякин, выходя на песок, кинул банки рядом с другом. — На, держи.

Пашка уже и сам тянул руки за хмельным напитком. Подцепил ногтем ушко на крышке, с жуткой гримасой надавил. Банка с шипением открылась, Пашка мигом приник к отверстию и десяток секунд слышались только его смачные глотки.

Кирилл открыл банку неторопливо, глотнул. Терпкий вкус тёмного омыл пересохшее горло, но пиво всё-таки превратилось в помои. Однако альтернативы не имелось. Сунуть в реку и ждать, пока охладится, слишком долго.

— Хорошо тут, да? — спросил Машнов, его, по-видимому, проблема тёплого пива не волновала.

— Да, — буркнул Кирилл, чтоб отстал.

— Может, деревню из-за этого острова Островком назвали?

— Похую.

Пашка замолчал. Сидел, вытянув испачканные песком ноги, смотрел в голубое небо, на берег, где стояла машина, на кустах висела одежда и косил траву Рахманов.

Зашвырнув пустую банку под куст и откупорив вторую, он повернулся к Калякину:

— Зачем к Егору подходил? Опять бабло выбивал?

— Нет, — огрызнулся Кирилл, с неохотой глотая прогорклую отраву. — На отсос договаривался.

— Ну ты даёшь, — Пашка засмеялся, потом вдруг возбуждённо подскочил с задницы на колени. — А что, если правда к нему с этим делом подкатить? Ну отсосёт разок, никто же не узнает! Тут деревня. Я не выдам, ты меня тоже, зато профит! А? Как я придумал?

Калякин поднял на его довольную рожу глаза:

— Ты ебанулся, Паш?

— Да какая разница, кто у тебя в рот возьмёт?

— Ага, думай… С пидором свяжешься, сам пидором станешь, — осадил Кирилл. Разбалтывая в банке остатки пива, вспомнил, с каким достоинством и презрением Рахманов назвал быдлом и заявил, что не будет трахать.

Именно так: не будет трахать.

Вслед за воспоминанием появилась другая мысль: значит, пидорок может оказаться «верхним»? А что, он красивый, неплохо сложен. Только затюканный не в меру, разве верхние не альфа-самцы? Впрочем, Кирилл этого не знал, о гомосексуалистах он раньше не задумывался. Ну, то, что мусора, гаишники все пидоры, это все знают, и это для красного словца, а не настоящая их ориентация. Что пидоры — это фу и их гасить всех надо — это тоже каждый нормальный пацан в курсе. Но в повседневной жизни он никогда с гомосеками не сталкивался. Реальность оказалась не совсем похожей на стереотипы и личные представления. А Машнов пусть идёт на хуй со своей клёвой придумкой.

Пашка это понял и не лез, отмахивался от приставучих оводов. Он уже высосал вторую банку и облизывался на третью.

— Ты обещал мне свою отдать, — напомнил, когда терпеть присутствие полной банки пива стало невмоготу.

— Бери, — разрешил Кирилл, смял и запулил пустую тару в реку. Течение радостно приняло её и понесло в неведомые дали.

Они позагорали ещё, пока Пашка не прикончил последнее пиво, затем поплавали и стали собираться домой. Выжали, не стесняясь друг друга, трусы, обсохли. Солнце клонилось к вечеру, мошкара опустилась к земле, жалила и мельтешила перед глазами. Рахманов к этому времени погрузил траву в люльку мотоцикла и уехал. Они тоже направились в деревню. Пьяный Пашка гнал, не замечая кочек, «Тойота» летела в клубе дорожной пыли, музыка в салоне орала на всю катушку. Настроение у Кирилла улучшилось.

12

К вечеру погода испоганилась. Поднялся ветер, небо затянули серые тучи, правда, плывшие высоко, но Пашка опасался, что ночью пойдёт дождь и квохтал над увядшими, слегка подсушенными стеблями, которые они нарвали утром. Кириллу пришлось помогать переносить их в сарай под крышу. Ещё Кирилл видел, как его новый приятель снова отвёз тачку дров в дом банкирши. Лариска к тому времени вернулась с работы, и не отпускала альфонса подозрительно долго.

При думах о сексе, который только что получил его должник, у Калякина встал. Тонкая шкурка едва не лопалась от распирающей член крови. Не помогало даже курение.

Хотя, возможно, Рахманов зарабатывал взыскиваемые с него три тысячи. Или просто просил их.

По-любому, трахаться хотелось так, что хоть на стену лезь. Хоть пеки американский яблочный пирог и тыкай в него. У Пашки как-то всё либидо сублимировалось в жажду окучивать коноплю, он не страдал от пудовых яиц.

Выбросив окурок в росшие во дворе одичавшие лилии, Калякин пошёл искать друга.

— Паш! Ты где? Паш!

Машнов обнаружился на огороде. Топчась по грядкам со щавелем, он рвал вишни со старого приземистого дерева и тут же съедал. Его подбородок, пальцы были малиновыми от сока, на футболке тоже розовели пятна. На колченогом стуле рядом стояла литровая эмалированная кружка из бабкиных запасов, и, что не съедал, Пашка ссыпал туда.

— Компот хочу замутить. В чулане сахара пол-мешка нашёл. Слипшегося, но это фигня, ножом отколю.

Кулинарные подробности Кирилла не интересовали.

— Пойдёшь со мной? — спросил он, усаживаясь на перевёрнутое железное ведро, валявшееся тут с незапамятных времён, погнутое и проржавевшее. Ведро под его весом накренилось и на пару сантиметров вошло в землю.

— Куда?

— К пидору.

Пашка, жуя, засмеялся. Кивнул на выпирающий из трико стояк:

— Всё-таки решился, да? Компания нужна? Понимаю!