Селянин

На том конце деревни лаяли собаки. Видно, почуяли чужаков. Собаки брехали и где-то вдалеке, в других населённых пунктах, в ночной тишине их хриплый лай разносился на десятки километров.

Собственные шаги тоже гулко отдавались в тишине. Складывалось впечатление, что сзади шёл кто-то ещё. Кирилл несколько раз оглядывался, вглядывался в темноту, останавливался, но никого не обнаруживал. Жути добавляли кусты, росшие по обеим сторонам дороги у заброшенных домов, они казались чернее самой черноты, в них раздавались какие-то неясные скрипы, шелест. Все бабки легли спать — в окнах не горел свет, который дал бы хоть какое-то ощущение присутствия рядом людей.

Свет фар впереди не проглядывался. Кирилл уже стал думать, что над ним прикольнулись, но шёл и шёл, иногда спотыкаясь о торчащий из дороги булыжник и чертыхаясь. Миновал дома Олимпиады и её дряхлых подружек. Старался держаться посередине дороги, не приближаться к тянущим к нему ветви кустам. Прошёл ещё несколько домов, скрытых за деревьями. На горизонте виднелся просвет в зарослях — деревня заканчивалась выездом на большак, за которым было поле с гречихой или чем-то похожим. Там стоял указатель, силуэта машины — смотря на чьей прикатили — Кирилл по-прежнему не различал.

Дома закончились. До околицы деревни оставалось пройти не больше сотни метров — мимо руин заброшенной церкви. Кирилл посмотрел в сторону тёмных зарослей американского клёна, в которых скрывались останки заваленных стен, вспоминая, что Островок не деревня вовсе, а село из-за наличия храма… В тот момент, когда он повернул голову, в зарослях что-то протяжно завыло — тихо, на одной низкой ноте. Кирилл вздрогнул, сердце гулко забилось, ноги перестали идти, готовые драпать назад. Но спустя секунду он взял себя в руки — должно быть, дикая кошка или заплутавший енот.

Кирилл пошёл дальше, но… в зарослях что-то мелькнуло… что-то светлое… нет, светящееся… как в фильмах ужасов на могилах. И снова раздался тот самый вой, громче и ближе! Привидение! Призрак священника! Пашка говорил о нём!

Волосы встали дыбом и зашевелились, иррациональный страх окутал сознание… В чаще снова мелькнуло — уже чётко различимая фигура человека в белом саване с широким капюшоном на голове, призрачно серебрящаяся в выглянувшем из-за туч лунном свете! И опять вой — совсем рядом, по кромке кустов.

— А-ааа! — не в силах совладать со страхом, заорал Калякин и, развернувшись, забыв себя, не различая ничего вокруг, бросился наутёк.

Вслед ему донёсся дружный ржач. И звук ломающихся веток. И ещё один загробный вой.

— Киря! Аха-ха! Видели, как драпанул?! Киря, ну ты жжёшь. Вот это насмешил, братуха!

Кирилл резко затормозил метрах в ста пятидесяти от того места. Сердце никак не желало возвращаться к нормальному ритму, руки тряслись. Он опёрся ими о колени, чуть-чуть так постоял, вдалбливая себе, что это не призрак, что над ним всё же тупо прикололись. Затем повернулся и увидел три долговязые фигуры на фоне включённых фар — машина пряталась в кустах, мордой к дороге. Двое были в нормальной одежде, а третий — в белом светящемся балахоне и капюшоне — он тоже ржал, сгибаясь пополам.

— Суки, — промолвил Калякин и пошёл к ним.

Пацаны держались за животы и никак не могли отсмеяться.

— Киря, на ютубе ты будешь иметь большой успех, — Никитос продемонстрировал смартфон.

— У-уу, — завыло пугало и затрясло руками. Из динамика смарта Никиты сразу завыло на той самой низкой ноте.

— Весельчаки, бля, — буркнул Кирилл. — Я чуть в штаны не наложил. Дебилы. А это кто? Паша?

Привидение скинуло капюшон и стало Машновым.

— Круто мы тебя, а?

— Костюм светоотражающий из театра случайно попался, — пояснил, посмеиваясь, Данил. Смех его больше напоминал похрюкивание свиноматки. — Правда, светить на него пришлось фонариком, — он помигал встроенной в девайс лампочкой. — Ну и вой скачали. Прикол отменный, да?

Кирилл закивал, тоже смеясь, но потом подумал, что прикол тупой, и тот, кто так шутит над приятелем, ещё тупее.

— Ни хуя прикольного, — серьёзно ответил он. — Ничего более умного в башку не пришло? Хули вы надо мной прикалываетесь?

Они давно тусили вместе по клубам и хатам, в основном, когда у Кирилла водились деньги, поэтому он считал их обязанных ему. Обычно ребята проявляли уважение, доступное их куриным мозгам, но сейчас малость оборзели. Особенно Паша. Он стянул с себя балахон, сунул его в руки Жердеву и выступил вперёд.

— А хули над тобой нельзя? Я о чём тебя, блять, просил? Не трогать мою машину! А что на мойке обнаружили на днище? Целую тонну грязи! Ты на ней в гонках по бездорожью участвовал, блять? Я же просил не ездить на ней за травой!

— Да я один раз и съездил! — ощетинился Кирилл, хотя правда его задела.

— А одного раза достаточно! И при этом пидору нас сдал! Как он, хорошо ебётся? Сколько раз тебе сосал, пока меня не было, если ты сразу после тюряги обратно рванул?

Ребята глядели нагло, ухмылялись и ждали ответа. Фары находились у них за спинами, а Кириллу свет бил прямо в глаза, пришлось прищуриться, чтобы не выглядеть виноватым и растоптанным. Однако обвинения рикошетили злостью в целом из-за того, что не были истиной, и напоминали о провале миссии по соблазнению. Жгли.

— Ничего такого не было! Никто мне не сосал! Не неси хуйни, Паша!

— Ой-ой, испугал. Пацаны, посмотрите на нашего добровольного отшельника! Не трахает он пидора! Ладно, Киря, успокойся, мы тебя понимаем: телухи приелись, экспериментов захотелось. А Егор симпатичный, волосы длинные, на девочку похож — поверим, что ты спутал в темноте.

Все трое загоготали погромче здешних гусей. Кирилл сжал кулаки, скрипнул зубами, но смолчал. Сказал только:

— Ты дебил, Паша.

— От дебила слышу! Если ты его не шпилишь, тогда не будешь возражать, если мы его трахнем? Что-то на остренькое потянуло…

— Я тебе устрою остренькое! — проревел Кирилл и бросился на Пашку. Глаза налились кровью как у быка, руки и ноги действовали сами по себе, нанося удары. Он не даст тронуть Егора! Они ведь за этим приехали — изнасиловать его! Сам он не согласится на секс — значит, изнасиловать. Они могут. Они — тупое быдло! Для них он мерзкий, ничтожный пидор, каких не грех унизить и убить. Но он не позволит даже порочить имя Егора!

Их растащили.

— Хватит! Довольно! Опиздинели совсем?

В плечи Кирилла впились чужие пальцы, потащили. Он перебирал ногами по земле, хотя хотел переломать уроду Паше все кости.

— Стойте спокойно! — приказал державший его Никита. Отпустил. Кирилл стоял спокойно, только взглядом пронзал бывшего друга. Грудь у обоих высоко вздымалась, ещё чувствовался пыл драки. Возле Паши дежурил Данил.

— Да он шутит так, — продолжил Никитос. — На хуя мне пидор? Я же не пидор? Дано, ты пидор?

— Нет.

— Пахан, а ты?

— Нет, — ответил Машнов и сплюнул в пыль.

— Кирюх, а ты пидор?

Калякин смотрел в глаза Машнову и перекатывал во рту слюну, очень хотел харкнуть её этому уроду в рожу. Ответа не было, как и на подобный вопрос Егора. Ответить «нет» — равносильно предательству, «да» — тебя изобьют толпой. Ладно, его пусть бьют, лишь бы Егора не тронули. У Рахманова есть топор, но вряд ли он поможет от троих отморозков.

Пауза затянулась.

— Вы водку приехали пить или со мной ругаться? Не доверяете, пиздуйте обратно.

— Эй, ты в моём доме живёшь! — напомнил Паша. — Это я тебе разрешил!

Могла снова начаться драка, но Никита и Дано не настроены были, они действительно приехали пить.

— Пахан, кончай. В пизду всех, горло пора промочить, а то два часа колтыхались в твоей консервной банке. Кира, у нас пять бутылок водяры и закуси немного. Давай в машину, поехали. На пидора потом посмотрим.

Паша улыбнулся притворно ласково, встряхнулся:

— Киря за лето чувство юмора потерял, одичал в глуши… Извини, братан. Мир?

— Мир, — согласился Кирилл, желая скорее замять щекотливую тему. Они ударили по рукам, обнялись. От Машнова уже пахло спиртным. Но он сел за руль. Остальные тоже расселись — Данил Ребров впереди, а Калякин с Жердевым — сзади.

О Егоре больше не говорили. Однокурсники наперебой рассказывали о клубных подвигах и, конечно, преувеличивали. Кирилл делал вид, что верит. Ему в самом деле было интересно, как там в городе проходит жизнь, какие новости, кто где прокололся, кто какую шлюшку подцепил или какую недотрогу девственности лишил. Его даже тоска по этим развесёлым разгульным временам обуяла.

В доме сразу ввалились на кухню, подвинули стол на середину, достали тарелки, вилки, стаканы. Выпили по первой — за мир. Потом стали резать огурцы, помидоры, сыр и колбасу, хлеб, открывать банки с консервами, оливками и тушёнкой, контейнеры с селёдкой и готовыми салатами. Стол получился богатый, ребята не брезговали допотопной посудой с запахом плесени и полотенцами со въевшимися разводами. В промежутках ещё пили и говорили о бабах, футболе и политике. Захмелевшие Никита и Данил несли ахинею, неприкрыто бахвалились и привирали, закидывая в рот кружочки огурцов или колбасы. Паша доказывал им своё, не желая ни в чём уступать.

— А ты что загруженый такой? — спросил у Кирилла Никита.

— Голова болит, — поморщился Калякин и для убедительности потёр лоб. Он почти не участвовал в обсуждениях, поддакивал иногда и смеялся над наиболее прикольными моментами, и с каждой дебильной шуткой наблюдал, как ширится интеллектуальная пропасть между ним и этими животными.

— Дано, налей ему внеочередную, — быстренько распорядился Никита. — Выпей, братан, и забудешь про голову. — Он заржал.

Данил согласно кивнул и, не дожидаясь повторной просьбы, наполнил тонкую стеклянную стопку с красными и белыми ободками по верхнему краю. Протянул Кириллу. Тот взял, но поставил на стол.

— Я лучше таблетку. Не надо было меня будить среди ночи, заранее предупредили бы, что приедете. А когда не высплюсь, всегда болит.

Он соврал. Не пил, потому что боялся потерять контроль над собой. Приятели могли пить-пить, базарить про курс доллара, в котором ни хрена не понимали, про крутость своих отцов — мелких торговцев, про скатившуюся армию для лохов и полёты на «суперджетах», а потом хопа! — и секса захочется, экзотики! И попрутся пьяной толпой к Егору. И их ничто не остановит: проучить пидора — богоугодное дело. Если так случится, Кирилл хотел быть физически способным их остановить. Или, по крайней мере, не попереться с ними, охваченным желанием мстить за отказ.

— Да, блять, скучный ты какой-то, — выдал Никита. Данил уже успел разлить всем остальным. Они выпили за отсутствующих здесь дам и запихнули во рты то, до чего дотянулись. Пашка громко рыгнул, качнувшись на колченогом стуле.

— О, точно, Паша! — воскликнул, будто только что его перед собой узрел, Никита. — А ты чего нам свои хоромы не показываешь? А ну-ка пошли! Такой дом с виду шикарный!..

Замечание тоже было шикарным, учитывая вытертые обои советских времён, низкий отдающий желтизной потолок, лампочку Ильича, свисающую на проводе над головами, ультрасовременную мебель и технику на грани фантастики. Паша оценил шутку, поднялся, махнул им рукой и повёл за собой через трёхметровую прихожую в горницу. Щёлкнул выключателем.

Из темноты возникла большая комната. Кирилл замер позади всех, предчувствуя неладное.

На полу возле дивана стояла его дорожная сумка, раскрытая. Из неё торчали комки одежды, которую он с психа запихивал туда днём. Бесформенная горка носков и футболок громоздилась и на стуле под окном. Окна, кстати, остались не завешанными, за тюлевыми шторами проглядывала ночь. Но главным «экспонатом» в этом музее был диван — с кучей постеленных на него разноцветных одеял, выглядывающих из-под сбившейся простыни, как промазанные кремом слои «наполеона». Одеяло, которым укрывался, Кирилл забрал на кровать, но оставил коробку презервативов, салфетки и вазелин. Коробка была пуста, квадратики из фиолетовой фольги лежали рядом. Их было всего два, однако это не особо имело значение, потому что в сочетании с другими штуками, особенно вазелином… У Кирилла похолодело в груди, и голова действительно пошла кругом.

— Так-так, — ехидно проговорил Пашка, подходя ближе к дивану, — а кто-то утверждал, что пидорок не тронутый. — Он поднял ногу и толкнул её пальцами «доказательства». Никита и Данил повернулись к Кириллу, ухмылялись. Но, кажется, одобрительно. Мол, молоток, Киря, не облажал, так их, пидоров, всегда под низ! Унижать и властвовать!

— Ладно, раскусили, — весело фыркнул Калякин, хотя сердечко стучало где-то в горле возле кадыка. — Захотелось попробовать, как это. В жизни надо всё испытать.

— Ебать пидоров не позорно, — авторитетно рассудил Ребров. — Всё равно, что бабу. Вон, на зоне пачками ебут, и от этого сами пидорами не становятся. Я бы, может, тоже попробовал.

— Ты? — рассмеялся Никита. — Смотри, только в очко не давай, а то тоже пидором станешь.

— Иди на хуй, — легонько толкнул его бедром в бедро Данил. Оба были пьяны и собачились по-дружески. Кириллу же было главное, что они не стали осуждать его. Паша тем временем уселся на диван, взял коробку от презервативов и занял ей руки. Глядел же на Кирилла, усмехался и вроде по-доброму.

— И как это было? — с вызовом поинтересовался он. Вообще, после попадания к ментам Паша заметно изменился, оборзел. Наверно, злился и за провал миссии с коноплёй, и за то, что провёл за решёткой на пару дней больше.

— Да-да, как? — поддержали ребята, устраиваясь кто на кресло, кто на диван к Паше. — Он тебе сосал? Минет отличается от бабского? Он же пацан, должен знать, как лучше хуй обрабатывать…

Кирилл заставил себя улыбнуться, даже беззаботно хмыкнуть. Переступил с ноги на ногу и прислонился спиной к дверному косяку. Острый угол сразу впился между лопаток, но это было не больно по сравнению с затруднительным положением, в которое он попал. Руки убрал назад, заложил между косяком и поясницей, якобы, чтобы мягче и удобнее было, на самом деле хотел скрыть, что они мелко подрагивают. Спасал только алкоголь в крови — успокаивал, притуплял невроз. Нельзя было выставить себя дураком при приятелях и рассказать, что это ты мечтал взять в рот член настоящего пидора.

— Отличается? Да нет, разницы нет никакой особо, — покачал головой Кирилл, не приукрашивая, чтобы у них не возникло желания немедленно пойти и почувствовать эту разницу. Хотя что так, что эдак, он в любом случае сочинял. — Кто хорошо сосёт, так это Даша Перестрелка. У-уу, она на майских праздниках так заглотила!.. Ух, я думал, из задницы у неё вылезет!

— А, да, кстати, — оживился Никита. — Рекомендую! Кто Дашу не пробовал, обязательно попробуйте! Вообще! — он поднял вверх большой палец и засмеялся.

— Ну, а в очко хоть?.. В какой позе ты его? — спросил Данил, ковыряя пальцем в зубах.

— Да в какой, в какой… — принуждённо хохотнул Кирилл. — Раком поставил да жарил, пока полную жопу не накончал ему. Жопа узкая, аж пиздец. Первый раз за три минуты кончил. Второй уже подольше.

— Что ж ты пиздишь-то? — спросил Паша. — Гондона только одного в коробочке не хватает.

— А это уже вторая коробка, — нашёлся Кирилл. — Или ты думаешь, я его только один день?

Пашка выдержал его полный вызова взгляд и, отбросив коробку, радостно воскликнул:

— Я же говорил, пацаны, он влюбился!

С ним заржал только Данил — устроившийся в кресле Никитос задремал. Его голова всё время отклонялась назад на высокую спинку, но каждый раз он вздрагивал, поднимал её, открывал глаза, таращился, потом глаза закрывались, и всё начиналось сначала.

Кирилл побледнел, но потом решил, что с этим надо кончать. Он отодвинулся от косяка.

— А не заткнёшься ли ты, Паша? — сказал он тоже ехидненько, чтобы не доводить до новой драки. — Задрал уже подъёбывать. Ну, чпокаю я Егора, и что? Ты хоть раз видел, чтобы я влюблялся в шлюх? Я думаю, ты сам в него влюбился! И ревнуешь! Докажи, что нет! Я помню, как ты его с самого первого дня защищал! А теперь тебе завидно, что он выбрал меня, а не тебя! А мне он на хуй не нужен, я его просто трахаю, как шлюху похотливую! И он у меня сосёт!

Внимание Данила теперь переключилось на Пашу, он с любопытством разглядывал его и предвкушал, как Паша будет выкручиваться от этого искусного обвинения. Машнов пьяно выпучил глаза, чуть отклонившись всем корпусом назад. Ему не хватало слов, чтобы высказать возмущение. Вид был такой, будто он вот-вот взорвётся. Но спустя какое-то время лицо чуть дрогнуло, Паша моргнул, надул щёки и примирительно улыбнулся — широко, от уха до уха.

— Вот ты злой-то, Киря! Говорят тебе — шутки! Я же знаю, что ты и любовь — понятия несовместимые! Кому же это лучше знать, как не мне: мы же друзья! Ты просто скажи: когда ты домой вернёшься? Без тебя там тоска смертная. Не собираешься же ты из-за пидора тут до сентября сидеть? Поехали завтра с нами?

Калякин мысленно выдохнул. Расчёт на то, что Паша, часто гуляющий на его деньги, не захочет с ним ссориться, был сделан правильно. Ещё повезло, что у всей компании имелось весьма своеобразное мнение о пидорах, вольное толкование этого термина, допускавшее возможность трахать парней и оставаться чистеньким. Трахать можно — главное, не влюбляться.

Но перед Кириллом сейчас стоял другой вопрос, на который, в кои-то веки, он знал ответ.

— Не, Паш, не поеду. Нельзя мне: родаки думают, я на Кипре отдыхаю.

— На Кипре? — удивился Данил, опередив Пашку.

— Да. А я путёвку проебал где-то… Напиздился в стельку и посеял где-то. Вот, чтобы звездюлей не огрести, и свалил в деревню. Папаша и так злой из-за тюряги…

— Ну ты, блять, даёшь, — протянул Данил. — Герой, сука. За это надо выпить! Эй, бухарик, ёб! — крикнул он Никитосу и, дотянувшись, пнул его по колену. — Пить пошли!

Никита проснулся, ошалело вращая глазами, но скоро понял, где находится и зачем, и без разговоров пошёл на кухню. Данил пересказал ему историю с путёвкой. За рюмкой нашлись другие темы, полусонные пацаны быстро пьянели. Вышли на улицу курить и разгорланились на всю деревню — мяукали, подражая соседским кошкам, которые сцепились в кустах. Кирилл опять пропустил несколько тостов, но его сморила усталость. Хотя первым отключился Паша — на своей кровати в спаленке без окон.

36

Кирилла разбудили холод и ползающая по голой ляжке муха. Муху он, дрыгнув ногой, согнал, а одеяла ни под руку, ни под ноги не попадалось. Вечером, вернее, ночью, оно точно было, Кирилл помнил, как накрывался им. Когда вернулись с улицы, когда на кухне остались Дано с Никитосом.

Кирилл вспомнил как прошёл вечер. Памяти помог гадкий привкус во рту, отдававший протухшими огурцами, с другими последствиями пьянки привыкший к частым возлияниям молодой организм прекрасно справился, даже сушняка по ощущениям не имелось.

Очень хотелось к Егору.

Кирилл открыл глаза, повёл взглядом по комнатухе — штору на окне он вчера завесил, она немного сдерживала слепящее солнце. Шторы на двери, наоборот, висели нараспашку, в проёме был виден диван со свернувшимися на нём, спинами друг к другу, Ребровым и Жердевым, спящими прямо в одежде. Ребров негромко подсвистывал, дыша через рот. В Пашиной комнате стояла тишина.

Футболка и штаны валялись на полу возле кровати. Там же нашлось и одеяло.

Очень хотелось к Егору. Увидеть одним глазком.

Кирилл осторожно, боясь разбудить приятелей, сел на кровати. Зевнув, тщательно прикрывая рот ладонью, надел футболку — всю мятую и воняющую — и штаны. На цыпочках вышел из спаленки, прошёл через горницу на кухню и сморщился от творящегося там бардака. То, что не было съедено, закисло в духоте, над тарелками летали мухи, лакомились объедками. Воняло тошнотворно, пепельницу наполняли окурки — видимо, последние из могикан не утруждались выходом на улицу и смолили за столом. Три бутылки были пусты и одна отпита на четверть.

Очень хотелось к Егору. К счастью, вчера удалось избавить его от визита алкашни, но надо было убедиться, что с ним всё в порядке. Пьяные вопли он наверняка слышал, как и вся деревня их слышала, и лишний раз утвердился во мнении, что его воздыхатель не больше, чем быдло.

Кирилл открыл форточку, едва не вырвав трухлявую раму с корнем. Мочевой пузырь просил опорожниться как можно скорее, благо, пьянка отменила утренний стояк. Калякин с радостью выскочил на свежий — по-настоящему свежий — воздух, успев только обуть шлёпки, и добежать до нового сортира. Струя ударила точно в дырку в шатком полу. Кирилл представлял, что ссыт на своих приятелей — ненавидел их, не понимал, как раньше водил с ними дружбу, считал их нормальными чуваками и был таким же, как они.

Да что там — он и сейчас, блять, такой.

Кирилл заправил член в трусы, которые носил уже три дня, подтянул штаны и вышел из сортира. Опустился на влажную от росы землю, прислонился спиной к стенке туалета и расплакался, обхватив голову руками. Это были слёзы обиды и напряжения — он опять всё испортил! Наорал вчера на Егора, обозвал пидорасом! Всю ночь расписывал быдлу, как ебал его и в рот, и в зад, выставлял Егора в унизительном свете! Трус! Голову бы себе разбить за это! Продвигался бы и дальше маленькими шажками, навоз поганый помог бы ему убрать, пока он к матери сходил бы, или бы картошку поросятам варил — но нет, благородное величество оскорбилось отказом! Благородное величество испугалось отстаивать свои чувства перед кучкой долбоёбов! Доказывал Егору, что изменился, что готов быть рядом, несмотря ни на что, а на деле с пеной у рта заявлял, что «просто ебал». Егор никогда не отступился бы от своей правды, какая бы опасность за это ни грозила.

Кирилл метался. Слёзы быстро прошли, а вот тревога нарастала. Он сходил за смартфоном и шагал по двору из угла в угол, воевал с кошками, с мухами, галками, даже пробовал молиться своими словами, вспоминая образ икон из святого уголка в горнице. Аппетит пропал, способность сидеть на месте тоже, но и делать ничего не мог — собрался серпом порубить траву во дворе, а нервозность не давала работать, словно выкидывала из бытия, мысли вращались только вокруг достойного премии Дарвина поступка и возможностей его исправить. Радовался, что пьянь дрыхла и не докучала идиотскими разговорами. Калякин не знал, будет ли сегодня способен заткнуть им рты и прояснить реальное положение вещей, если речь снова зайдёт о Егоре. Боялся, что зассыт признаться.

Он всё время думал над последним монологом Егора, пытался вспомнить его в точности. Тот говорил, что никогда не сможет уехать из деревни. Это было понятным как день — Егор прикован к матери-инвалиду. По крайней мере, пока она жива.

Кирилл ужаснулся своих мыслей — он только что неосознанно пожелал смерти хорошей женщине. Просто для того, чтобы беспрепятственно трахаться с её сыном.

Ещё Егор говорил что-то про неожиданности. Кирилл не мог дословно воспроизвести эту фразу и не помнил, какой она несла смысл. Зато он помнил, что натурал, бегающий за геем, это сказки. Наверно. Если рассудить, то так и есть, ведь обычно все натуралы боятся стать объектами повышенного внимания пидоров. Блять, ну могут быть исключения? Он ведь влюбился в гея?

И получил отказ. Вот хохма. Миф о том, что пидоры не прочь трахнуть всех, кто имеет член, развеян! Аллилуйя! Вручите за это Нобелевскую премию! Уроды!

Кирилл злился на всех и на себя. Идти к Егору и просить прощения он трусил. Кишка была тонка явиться к нему с повинной и открыто признать свои ошибки, покаяться. Было очень стыдно за свою бесхребетность. Решил переждать несколько дней, пока вспышка дурного гнева не забудется, пока всё не рассосётся само собой. Потом попробует поговорить снова, попросит прощения. Он боялся даже выйти за калитку и посмотреть на дом Рахмановых, словно и от этого ситуация ухудшится. Но он не знал, как будет обходиться без Егора эти несколько дней. Сука, он проснулся два часа назад, а уже сошёл с ума без него!

Внутри дома заскрипела и громко хлопнула дверь, ведущая из прихожей на веранду. Под тяжестью человека заскрипели половицы. Стиснув зубы, сидящий на завалинке лицом к забору Кирилл обернулся — он не хотел никого видеть. Заспанный Паша всовывал босые ноги в кеды.

— Здорово, — зевнул он. — Пиздец, уже три часа… Все дрыхнут.

Кирилл промолчал. Паша обулся и, закуривая на ходу, пронёсся в сторону дальних сараев и старого туалета. Через несколько секунд из-за угла донёсся его насмешливый голос:

— Ебать, Кирюха, это ты соорудил?

Калякин сжал челюсти так, что зубы едва не крошились. Принялся считать, глядя прямо перед собой, но блядский листок куриной слепоты у сарая, на который падал взгляд, шевелился, выводя из себя. Когда раздались шаги, и появился радостный Пашка…

— Кирюх, что за скворечник ты там слепил?

… Кирилл поднялся с завалинки, вышел за калитку и направился прямиком к Рахмановым. Он не хотел никого больше видеть, не хотел никого больше слышать. Шёл на негнущихся ногах, как терминатор. В ушах стоял гул, зрение не фокусировалось. Дорогу он помнил наизусть, мог бы дойти и с закрытыми глазами.

Увидел только мотоцикл — красное пятно на фоне серого забора. Замедлил шаг, почувствовав под ногами пружинящую колкую траву. Напряжение в мышцах, в мозгах внезапно схлынуло, сменившись необыкновенной лёгкостью — будто часовая бомба в груди обезврежена в последний момент перерезанием нужного проводка.

— Кирилл! — Калитка распахнулась, из неё выскочил улыбающийся Андрей с рукой в самодельном слинге и перепачканными чем-то жёлтым губами. Не успела калитка закрыться за ним, как распахнулась во второй раз, и на улицу вышел Егор. Отодвинул брата ближе к «Юпитеру» и, хмуря брови, сделал несколько шагов навстречу.

— Егор… я люблю тебя, — сквозь душащие горло рыдания проговорил Кирилл и медленно опустился на колени прямо в пыльные острые былки у обочины, смиренно склонил голову. — Делай со мной… что хочешь, без тебя мне… жизнь не мила.

Андрей, оробев, прижался к мотоциклу, затаил дыхание. На другой стороне дороги, чуть наискось, за немужским поведением друга наблюдали вышедшие на улицу Паша, Никитос и Данил.

Изгои

Кирилл стоял на коленях. Опустив руки. Склонив голову чуть влево и вниз. Смотрел на короткую скошенную, местами выжженную солнцем траву, на острые, толстые былки. Он видел запылённые стопы стоявшего над ним Егора, обутые в поношенные сланцы. Видел его ноги до середины бедра, где начинались — или заканчивались — дешёвые бесформенные шорты. Лица Егора Кирилл не видел глазами, но чувствовал, что селянин стоит погруженный в себя, как происходило каждый раз, когда его пытались вызвать на откровенность. Егор ничего не отвечал, но и не уходил, не прогонял.

Былки острыми верхушками впивались в колени. Кирилл не шевелился, готовый простоять так день или год. Его душа была опустошена страданием, противоборством с самим с собой, с Егором. Он хотел только одного — чтобы всё закончилось, всё равно чем, лишь бы больше не мучиться. Он не врал, говоря, что жизнь порознь для него не мила. В случае отказа Егора, который вероятен как наступление ночи после захода солнца, Кирилл решил ехать домой, сдаться родителям и плыть по течению, потому что существование станет серым и бессмысленным.

Но больно было сейчас. Кирилл ощущал, как выворачивает кости. Что-то новое, малознакомое вылезало из омертвевшего кокона невежества и праздности. Что-то нежное, трепетное, разумное, способное сострадать. Кирилл вдруг осознал, что с этой минуты ему не быть прежним человеком. Кроме того, это хорошее начало всегда сидело в нём, с самого рождения, но загрубело из-за отсутствия тепла и ласки, а теперь воскресло с силой настоящей любви.

Кирилл стоял и не смел поднять глаза на Егора, полностью отдавшись его воле.

Прошло немного времени, показавшегося вечностью. Ни смена света и тени от набегающих облаков, ни лёгкие порывы знойного ветра, ни кудахтанье выбежавших на улицу кур, ни далёкое гудение трактора не нарушали тишину, окутывающую их двоих. Калякин вообще забыл, что они не одни на планете. Он был готов слушать эту тишину вечно, лишь бы не услышать слова «нет».

— Кирилл…

Кирилл вздрогнул. Сразу вскинул голову, впиваясь жадным взглядом в надежде прочитать приговор. Его имя Егор произнёс спокойно и тихо, а в глазах не было твёрдости принятого решения. Егор и боялся обидеть, и не горел желанием произносить «да».

— Встань, пожалуйста.

Кирилл отрицательно покачал головой, выражая решимость стоять так до бесконечности и распороть колени в кровь. Складка между бровей Егора не исчезла. Однако он развернулся полубоком к калитке, примериваясь уйти.

— Если ты и дальше собираешься отвлекать меня от работы, то мне это не нужно, — буднично обронил он и зашагал к калитке. Андрюшка моментом слез с мотоцикла и пробежал впереди него. Куры бросились врассыпную.

Сердце Кирилла сначала кольнуло от неприкрытого пренебрежения и ужаса, что всё кончено, но тут до мозга дошёл спрятанный истинный смысл.

— А если не буду отвлекать? Если буду помогать? — возликовав, Кирилл вскочил на ноги и ринулся за Рахмановым, не замечая тянущей боли в затёкших мышцах. О, какая огромная скала свалилась с его души! Размером с Эверест! Неужели? Неужели?! Мама родная!

Уже прислонив руку к некрашеным доскам калитки, чтобы толкнуть её, Егор остановился, повернул голову направо к Кириллу, а потом указал взглядом наискось через дорогу.

— Связываясь с изгоем, ты сам становишься изгоем, — с той же будничной интонацией произнёс он.

Калякин обернулся, уже понимая, что к дому Пашкиной бабки. Там, у ворот, возле двух иномарок стояли и, скрестив руки, смотрели на них Машнов, Данил Ребров и Никита Жердев, про которых он за эти десять минут успел напрочь забыть. Представление со вставанием на колени перед пидором показалось им странным? Неуместным? Забавным? Да насрать!

Егор уже скрылся за хлопнувшей калиткой, и Кирилл прошёл за ним. Закрыл за собой дверь, физически ощущая, как отсекает старую жизнь. На сердце царила удивительная лёгкость.

37

Во дворе было… словно в другом мире. Словно другой мир и состоял из одного этого двора — умиротворённый, прекрасный, чистый. Нет, у забора, сараев и собачьей будки до сих пор был навален нужный в хозяйстве хлам типа чурбаков, гнутых вёдер и ржавых шестерёнок, однако здесь присутствовала атмосфера искренности, любви, счастья, которых Кириллу так не хватало в последние дни. Да и всю жизнь, наверно. Он был окрылён.

Взгляд скользнул по спине Егора, его выцветшей футболке, и упёрся в лежавшую на раскладушке женщину. Ложе стояло в тени веранды, жалящие солнечные лучи на него не падали. Изголовье раскладушки было приподнято до полусидящего положения, мягкости добавляло подложенное под низ ватное одеяло, а всё тело женщины до плеч накрывал тонкий двуцветный — бело-зелёный — плед советских времен, каким бабушки застилали кровати или диваны.

— Здравствуйте, тётя Галя, — улыбнувшись, поприветствовал Кирилл и даже на радостях отвесил что-то вроде неглубокого поклона. Его удивила «прогулка» Галины, он не предполагал, что она может находиться вне спальни и своей постели. Разглядывал её худое лицо, расчёсанные, но всклокоченные от верчения головой седоватые короткие волосы.

— Здравствуй, Кирюша, — мама попыталась улыбнуться, приподняла уголки губ, но они тут же вернулись в первоначальное положение. Голос был слабым, едва слышным, а тон, как и в прошлый раз, тёплым и радушным, глаза цепко следили за гостем. — Хорошо, что зашёл.

— У вас замечательный сын. Сыновья, — поправился Калякин, заметив наблюдающего за ними с веранды Андрея. Тот стоял за тюлевой шторой, лицом прислонившись к ней так, что она выпирала почти до стекла, образуя ажурную белую маску. Пацан явно чему-то радовался. Возможно, он тоже понял, что у его брата появился новый парень. Кирилл от этого ещё больше возликовал — глаз не сводил с Егора, не мог поверить, что этот независимый молчаливый селянин наконец стал его.

Галина заметила это обожание.

— Вы красивая пара, — проговорила она, глядя на обоих. Кирилл как раз подвинулся ближе к Егору. Хотел бы взять его за руку или обнять, но пока не смел. Егор на слова матери никак не отреагировал, он поднял глаза к окну веранды, и Андрей нехотя высунулся из двери, цепляясь за неё здоровой рукой.

— Андрей…

— Знаю-знаю, — не дал ему договорить мальчуган. — Уже иду.

— Мне тоже пора, — проронил Егор и направился к задней калитке.

— Я с тобой, — поспешно выдал Кирилл и, кивнув Галине, на крыльях счастья поскакал за ним. Рахманов остановился у хлева. Двери в курятник и свинарник как обычно были закрыты, а коровника — открыта настежь.

— Кирилл, я иду на огород полоть. Тебе необязательно находиться рядом. Можешь идти к друзьям или в дом посмотреть телевизор.

Кирилл оскорбился.

— Сказал же, что буду тебе помогать!

Егор пожал щуплыми плечами и направился дальше — не вокруг хлева к загонам для скота, где они разговаривали вчера, а чуть наискось к ещё одной узкой, всего в три грубо сколоченные доски калитке, притулившейся между старых деревянных сараев. Вообще, из сараев на участке выстраивался лабиринт, в котором чужой человек запросто бы затерялся. Тут пахло навозом и поросячьим варевом, и вместе с тем воздух был чист и наполнен ароматами трав и спелых яблок.

Да за очередной калиткой росли молодые яблони и груши. Высоты они ещё не набрали, не больше трёх метров, поэтому запросто можно было протянуть руку и снять с ветки плод с румяным бочком. Плодов висело много, а некоторые, особо нетерпеливые упали в траву. Красная их россыпь на зелёной мураве напоминала иллюстрацию к сказке про девочку, которая искала своего похищенного гусями братца. Точное название Кирилл не помнил: ему в детстве мало читали сказок.

Егор поднял яблоко и протянул Кириллу.

— Спасибо, — сказал Кирилл и взял. Осмотрел со всех сторон — не червоточины искал, а любовался: как для горожанина, для него всякие простые вещи были в новинку. Яблоко оказалось гладким, ровным, как из магазина. Он с хрустом откусил. Кисло-сладкий сок наполнил рот, мякоть тоже оказалась вкусной.

— Ранний сорт, — пояснил Егор и пошёл дальше, к натянутой на колышки между деревьями проржавелой проволоке. На ней сушились целлофановые пакеты, какие-то бесформенные тряпицы и несколько хозяйственных перчаток с синими резиновыми пупырышками на внутренней стороне ладони. Ещё под деревьями стояли выгоревшие на солнце пластмассовые зеленое и красное ведра. Изнутри они были пыльные, да и снаружи не чище. Находилась тут металлическая бочка с водой, на поверхности которой плавали жёлтые листики, к ней тянулся чёрный пластиковый шланг — верно, через него бочка и наполнялась, но не из колодца же? Кирилл вспомнил, что не видел ещё ни колодца, ни колонки. Впрочем, откуда у Рахмановых колонка, если в селе нет водопровода?

Яблоко оказалось кстати, еда бальзамом действовала на желудок, ведь от нервов разыгрался аппетит, а за день Кирилл ничего и не ел. Только просить Егора накормить его он не собирался, считал, что еду надо заслужить, а не становиться нахлебником в семье, где и так туго с лишними деньгами.

Егор снял пару перчаток с проволоки, надел, потом поднял красное ведро и повернулся в сторону огорода — за садом с его низкими ветвями были видны грядки с капустой и оранжевыми тыквами. Кирилл мгновенно выкинул огрызок подальше в траву, приблизился, тоже снял с проволоки и надел первые попавшиеся перчатки, шершавые после стирки и сушки, и подхватил второе ведро. Поймал скептический взгляд Егора.

— Я буду тебе помогать.

— Запачкаешься.

Кирилл опустил голову вниз к мятой после бурной ночи футболке, штанам с пыльными отметинами в районе колен и шлёпкам. Рахманов издевается, да?

— Устанешь, — добавил Егор.

— Не делай из меня слабака, — попросил Калякин. Что он, двадцатилетний дядя, не справится с прополкой? Не полол никогда, конечно, но траву дёргать не велик же труд? Егор ничего не ответил и, нагибаясь под особо низкими ветвями, прошёл вперёд. Кирилл прошёл тоже и увидел… огромный, просто бескрайний огород! Впереди действительно росли капуста и тыквы, дальше кабачки, помидоры, подвязанные к палкам, ещё какие-то грядки с зелёными хвостами, возможно, свёклой и морковкой, по нескольким грядкам стелились плети огурцов, среди листьев желтели семенники, по правому краю этого футбольного поля сидели ещё тыквы и какие-то лопухи, слева высились ряды подсолнухов и кукурузы, стоял крытый плёнкой парник. А всю середину занимала картошка, длинными ровными рядами тянулась к горизонту. Ботва уже почти вся пожелтела и местами засохла, но сорняки густо зеленели. Правда, пять или шесть длиннющих грядок были чистыми, но всё равно — вот это всё прополоть?! На Кирилла разом свалилось уныние.

Шедший чуть впереди Егор обернулся и бросил ещё один взгляд. Наверное, он ожидал, что навязывающийся в бойфренды спасует перед объёмом работы, ждал прочитать на его лице именно то, что сынок депутата сейчас испытывал. Кирилл это понял и вовремя скрыл неприязнь к тяжёлому физическому труду за бравой ухмылкой:

— И это всё? Тут раз плюнуть!

Нет, он не потеряет Егора из-за кучки сорняков! Никогда! Он теперь часть этой семьи и должен помогать, раз уж даже малец Андрей со сломанной рукой не отлынивает от работы. Куда, кстати, брат его отправил?

Кирилл решил не смотреть вдаль, туда, где кончаются грядки — они точно простирались метров на пятьдесят-семьдесят. За ними шла лужайка, с трёх сторон огород окружали заросли американского клёна, вишни и малины. Виднелся заброшенный участок соседнего дома.

Калякин дошёл до прополотых грядок и остановился у смежной с ними заросшей.

— Чур, это моя! — жизнерадостно, словно Ленин на субботнике, сообщил он.

— Обычно я по две беру, — спокойно проинформировал Егор, вставая так, чтобы и Кириллу достались две. Почти рука об руку. Уравновешенный, словно генерал перед боем. Блять, неужели его не угнетает вид этой плантации? Работы непочатый край! Но спрашивать этого Кирилл не собирался. Не сейчас. Может быть когда-нибудь потом, когда они станут ближе. Времени у них ещё много, до сентября точно.

— Я могу и три, — заявил Кирилл, не желая ударить в грязь лицом.

Егор повернулся к нему, на этот раз взгляд его удивительных чёрных глаз стал чуть насмешливым, хотя губы не тронула улыбка:

— Не волнуйся, весь огород не за один день. Я планировал сегодня пройти шесть грядок — всего их осталось двадцать восемь, — а если ты мне поможешь…

— Мы пройдём восемь за вдвое меньшее время.

— Да, — кивнул Егор, больше не оборачиваясь. Он поставил ведро на землю между своих двух грядок, наклонился, выставив вверх маленькую попу. Шорты обтягивали её, вырисовывая между округлостями ложбинку промежности. Очень хороший ракурс. Особенно в движении. Кирилл подтянул перчатки и штаны и поспешно принялся нагонять свою любовь. И даже обгонять, чтобы и Егор хоть украдкой подглядел за его таким же откляченным задом, потому что ему по-прежнему требовалось лежать под Егором в пассиве, под этим странным парнем с собственной безучастной философией.

Травы оказалось не так много. Потянув за один побег, Кирилл вырывал целый куст, вьюном опоясывающий грядку. На стеблях болтались нежно-розовые граммофончики. Вторая разновидность сорняков походила на одуванчики с таким же длинным стержневидным корнем, только с колючими, впивающимися шипами даже через перчатки. Егор продвигался вперёд быстро, утрамбовывая траву в ведро, Кирилл повторял за ним. Хотел заговорить, о чём-нибудь спросить, но боялся показать, что дыхание при ритмичном темпе с непривычки сбилось. Хорошо, что иногда на солнце набегали облака, и пот не тёк ручьём.

Егор выпрямился, убрал волосы с лица, которыми тут же принялся играть ветер. Его ведро было набито с горкой.

— Ссыпаем в кучу, потом уберу, — сообщил он и, пройдя мимо напарника, высыпал ведро между прополотыми грядками.

— Уберём, — ревниво поправил Кирилл, делая то же самое. — Я собираюсь тебе во всём помогать.

Егор промолчал. Они вернулись на места и продолжили сражаться с сорняками уже где-то на середине грядок. Только теперь Калякин не мог молчать, хотел говорить и говорить на все темы.

— Сколько здесь гектаров? — спросил он хоть что-нибудь.

— Гектаров? Огород пятьдесят соток. Полгектара.

— Хватает для скотины?

— Смотря по урожаю.

— А в этом году?

— Неплохой. Копать через две недели буду.

— Вручную? — Кирилл немного испугался, что придётся перелопатить все эти нескончаемые полгектара, понадеялся, что голосом не выдал обуявшего его смятения.

— Распахиваю трактором, собираю вручную.

Кирилл выдохнул.

— А трактор где берёшь?

— Нанимаю.

Ага, ещё одна статья расходов.

— Собираешь один? Или Андрей помогает? Где он, кстати?

Егор, выдвинувшийся на пару метров вперёд, посмотрел на него так, что Кирилл понял: слишком много нелепых вопросов. Калякин выпрямился, потирая тыльной стороной ладони вспотевший лоб. Межа, которой заканчивались картофельные грядки, маячила совсем рядом, метрах в десяти. Просто невероятно, что он прошёл, согнувшись, такое расстояние и ни разу не заскулил от ломоты в спине.

— Егор, спасибо, что принял меня после всего. Извини за вчерашний срыв. Это я пидор, не ты.

Рахманов присел на корточки, схватил пучок вьюнка, потянул, выдрал с длинным тонким белым корнем, утрамбовал в почти полное ведро.

— Мне Андрей помогает. Сейчас он поросятам варит, за печкой следит, — проговорил Егор, будто и не слышал извинений. Нет, он ответил на вопросы именно потому, что услышал извинения. Кирилл понял, что на правильном пути, на долгом, трудном, правильном пути. Ну и что, он с него не свернёт.

— А как называются эти сорняки? — спросил он, уходя от темы, на которую Егор не хотел говорить. Да и не всё ли равно, о чём вести разговор, лишь бы твой кумир не замыкался в себе? Нейтральные темы подходили больше всего.

— Это, — Егор вырвал ещё пучок вьюнка, освобождая от зелени сразу полметра вздыбленной грядки, — повилика. А колючие — это осот.

Они закончили каждый свои две грядки, немного постояли на меже, отдыхая, и снова принялись за работу. Егор по большей части молчал, Кириллу хотелось курить, спина, руки, ноги отсохли, в шлёпки набивались твёрдые комочки земли, но он чувствовал в себе прилив сил, способность сегодня же расправиться с блядскими повиликой и осотом на всём огороде сразу, а не на ещё жалких четырёх грядках. Чистой, без единой соринки, площади прибавлялось. Калякин рассказывал о всякой ерунде, шутил и дурачился, утверждая, что до сего дня представлял картошку, растущей на деревьях, как яблоки. Ему очень хотелось увидеть улыбку Егора, услышать его смех, но тот или отворачивал голову, или убегал вперёд.

На втором заходе Кирилл всё-таки выдохся, хотя стойко пытался не снижать темпа, щипал траву. Три кучи собранных ими сорняков наглядно демонстрировали проделанную работу. Тучи рассеялись до состояния перистых облаков, ветер утих, клонящееся к закату солнце не напекало макушку. Предвещая ночь, горланили петухи и лягушки. Под ногтями, между пальцами, везде набился слой пыли, одежда перепачкалась землёй и травяным соком, припорошённые той же земляной пылью волосы превратились в паклю. Последние метры Кирилл буквально полз и рухнул между кочанов капусты, как только выдрал последний пучок осота с длинным, как крысиный хвост, корнем.

— Устал? — спросил Егор.

— Но не запросил пощады, заметь, — выдал Кирилл, вытирая о перчатку захлюпавший нос. Он не устал — он подыхал. Мышцы ног горели, как после марафонской дистанции. Впрочем, откуда ему знать, как себя чувствуют легкоатлеты после забега? Профессионально спортом он не занимался, секции не посещал. Жизнь, которая раньше представлялась яркой и насыщенной, сейчас казалась плоской и усечённой, лишённой стольких радостей, для которых не нужно туго набитого кошелька. Например, совместной семейной прополки огорода. Сейчас Кирилл кожей, каждой клеткой тела ощущал свободу от стереотипов и предрассудков своего прошлого, словно, закрыв калитку во двор Рахмановых, смыл с себя грязь, очистился, исповедался и получил отпущение грехов.

Егор взял оба ведра и высыпал остатки травы в ближнюю кучу, снял и вытряхнул перчатки.

— Спасибо за помощь.

Солнце путалось в верхушках деревьев и в его волосах. Чёрные глаза с густыми ресницами — Кирилл не мог спокойно смотреть в них.

— О, я ещё и не то могу, — нервно хохотнул он и понял, что остался бы лежать в капусте навсегда. Пару веков точно. Так устал! А Егор… блять, Егор целыми днями один крутится как белка в долбаном колесе и не ноет!

— Мне надо дальше идти, — подтвердил его мысли Рахманов.

— Встаю, — сказал Кирилл и с трудом, кряхтя как старый дед, поднялся на ноги. Стащил с рук перчатки. Коже сразу стало комфортнее.

Егор с двумя вёдрами пролавировал меж некрепких ещё кочанов и поднырнул под деревья. Вёдра поставил у бочки и помыл руки в застоявшейся воде. Листики на её поверхности заколыхались, как утлые судёнышки в шторм. Кирилл повесил перчатки на проволоку и опустил руки в ту же воду. Прохлада сразу окутала их, смывая усталость. Но главное, рядом были руки Егора, к которым нестерпимо хотелось прикоснуться. Только для этого было не время. Кирилл исподтишка поглядывал на его лицо, мечтая прочесть зеркальное отражение чувств, но читал только не пробиваемую ничем невозмутимость.

— Пойдём, — вынув руки, вытирая их о футболку, а футболкой лицо, позвал Егор. Кирилл утёрся точно так же, на ткани остались тёмные, мокрые и грязные полосы. Одежда была испорчена, хотя, с другой стороны, у него появилась одежда для выполнения домашней работы.

Они прошли через калитку. Досюда снова доносились запахи дыма, поросячьего варева и навоза. Из-за угла хлева выбежал Андрей. Растрёпанный. С книгой в здоровой левой руке. Обложка была пёстрой, глянцевой — пацан зря времени не теряет, просвещается.

Андрей посмотрел на них двоих, причём как-то загадочно, заговорщически, будто подсматривал за их проделками в кустиках, а взгляд остановил на брате.

— Уже сварилось, Егор. Мама заснула.

— Угу. Иди тогда дома приберись.

— Ладно, — без желания, прижимая к груди книгу, ответил мальчик, и вдруг засиял догадкой, почему его послали наводить порядок. — Кирилл заночует у нас?

Калякину тоже хотелось знать ответ, сердце участило сокращения. Однако… Егор, как всегда, остался глух и нем, на несколько секунд погрузился в себя, возможно, решая, как поступить с ночёвкой. А может, он никак не мог решиться на отношения и жалел, что привёл парня с собой и разрешил помогать. В любом случае, Егор не произнёс ни слова по этому поводу.

— Проверь всё и беги в дом, — вместо этого скомандовал Егор. — А я сейчас за коровой.

— Ну, хорошо, — буркнул Андрей и, сверкая пятками, скрылся за хлевом.

— Я с тобой! — сразу заявил Кирилл. Он не чувствовал ног под собой, однако ни за что не променял бы прогулку за животиной на отдых на диване или любой мягкой горизонтальной поверхности. Он боялся расставаться с Егором. Боялся, и всё тут. Будто разрешение находиться на его территории с ним рассеется как дым.

Егор кивнул и пошёл во внешний двор. Кирилл следовал за ним хвостиком.

Галина уже не спала.

— Мальчики… Устали?

— Нет, мам. Пойдём домой? — Егор говорил так, будто совсем не замечал паралича матери, будто она была здоровой, а приболела простудой. Конечно, любил её и так подбадривал. Не виня в своём затворничестве в глухой деревне вместо прелестей городской разгульной жизни.

Женщину, пусть и парализованную, со двора действительно следовало убрать: вечерело, воздух холодал, и начинали виться комарушки. Егор подошёл к раскладушке плотнее, убрал покрывало, подсунул руки под тощее неподвижное тело в белой ночнушке и поднял, как жених невесту. Откуда-то появился Андрей и бросился открывать двери.

— Давай я помогу, — спохватился Кирилл, обалдевший от этой трогательной сцены, но Егор махнул головой со спутанными в клоки волосами и, взлетев по порожкам, скрылся на веранде. Хлопнула ещё одна дверь. Кириллу только оставалось удивляться выдержке Егора, ловкости, с которой не самый мускулистый парень после трёхчасовой прополки картошки и ещё кучи сделанных ранее дел, нёс тяжёлую ношу на руках. Удивляться ему и восхищаться им.

Рахманов вернулся минут через пятнадцать. В его облике изменилась только причёска — волосы он расчесал и убрал в хвост.

— Мотоцикл надо загнать, — сказал он и стал открывать ворота. Они были из досок, как и забор, скреплённых металлическим каркасом, запорным устройством служил кусок железной трубы. Егор вынул трубу из пазов, открыл настежь створки. Дремавшие на улице под воротами куры недовольно заквохтали и через пару секунд вытягивания шей и любопытных взглядов наперегонки ринулись через двор к курятнику. На них загавкала собака.

Кирилл не двигался. Словно открытие ворот разрушило защиту обретённого им мира, стало порталом, через который его вытянуло бы вовне и вернуло к прежней пустой действительности. Егор на всё это внимания не обращал, завёл драндулет — уши сразу заложило от шума, в нос пахнули выхлопные газы, белые клубы поплыли над травой — оседлал его и въехал во двор. Быстро повернул ключ, прекращая всю эту какофонию звуков и запахов. Пока он не слез, Кирилл быстро закрыл тяжёлые ворота, снова запечатывая свой мир.

Но от реальности не сбежишь. Свои вещи и машину он готов был бросить на произвол судьбы, но корову в поле не оставишь.

Кирилл не знал, с каких пор он стал таким перепуганным и мнительным. Однако сердечко стучало громче каждый раз при мысли, что сказка кончится.

— Тебе не обязательно идти, — сказал Егор, отворяя калитку. Кирилл едва не бросился ему наперерез, чтобы захлопнуть чёртову дверь обратно и никуда не пускать. Но это было бы глупой истерикой, и он обречённо шагнул на улицу. Хляби небесные не разверзлись, земная твердь не расступилась, чтобы поглотить его — деревня оставалась тихой, безлюдной. Тени лежали на дороге, высоко летали ласточки, песню заводили первые сверчки.

Они вышли на дорогу, помедлили, повернув головы к дому Пашкиной бабки. Там на придомовой территории, мордой к гаражу, стоял только «Фольксваген Пассат». Пашкина «Камри» с обочины исчезла. Значит, пацаны съебались. Ну и отлично. Подарочек только после себя оставили: капот, крышу и багажник «Пассата» устилали разноцветные тряпки, в которых Кирилл даже на таком расстоянии распознал свои курортные шмотки. Ещё несколько цветных пятен украшали траву и ближайшие деревья, благо, не электрические провода. Суки.

Кирилл повернул голову и понял, что Егор видит то же самое. Ему стало стыдно, что он знаком с этими паскудами и называл их друзьями, считал нормальными чуваками. Стало стыдно, что эти козлы надругались над ним на глазах у самого замечательного человека, опустили до уровня плебея. Ах да, «связываясь с изгоем, ты сам становишься изгоем». На хуй этих уродов! Ничего с ними больше общего! Никогда!

На секунду внутренний голос воззвал к гласу рассудка, призывая не терять разум, не закапывать себя в навозе ради деревенщины, которому нужны лишние рабочие руки, но Кирилл его мигом заткнул — не сметь указывать!

— Тебе надо сходить туда, — Егор ни взглядом, ни интонацией не выказал злорадства. Наверное, в его арсенале и не было такой эмоции. Только участие и сочувствие.

Кирилл и сам понимал это. Но колебался. Страх, что хрупкое взаимопонимание с Рахмановым лопнет как мыльный пузырь, стоит только им отдалиться друг от друга дальше, чем на два метра, рос в нём.

— Сходи со мной, — наконец попросил он, сгоняя муху с загорелого плеча Егора, прежде чем тот успел согнать её сам.

— Зачем? Сходи один, а я пока приведу корову.

— Сходи. Пожалуйста, — взмолился Кирилл, хватая его руку в смятении. — Я боюсь, что после ты закроешь дверь перед моим носом.

По опущенному, извиняющемуся взгляду Егора, по прикусыванию нижней губы, которое он даже не контролировал, Калякин с болью понял, что такой исход вполне возможен. Но он трусливо сделал вид, что не заметил неприятной правды, и продолжил:

— Или давай сначала за коровой сходим, а потом ко мне.

— Хорошо, — сказал Егор и направился налево к дому Пашкиной бабки. Наискось было метров двадцать. А ещё через тридцать находился дом банкирши. Ещё несколько дней ей гулять в столице, а вернётся… Только бы Егор не трахал её! Кирилл догнал его. При уменьшающемся расстоянии стал виден ещё один сюрприз, оставленный приятелями — иномарка стояла практически на ободах.

— Блять! — Кирилл обошёл машину, надеясь, что просто выкручены золотники, но нет… — Проколоты! Блять! Суки! Найду, убью! Пидорасы!

Он осёкся, взглянув на Рахманова. Тот, по своему обыкновению, взирал на происходящее отстранённо. Если бы подобная беда случилась с ним, наверняка не стал бы орать и клясть всех на свете, а принял как очередное испытание судьбы, ниспосланное свыше. Стиснув зубы, всё бы преодолел, исправил, полагаясь на какую-то свою справедливость. Жаловаться при парне, посвятившем себя матери-инвалиду и младшему брату, было неуместно: что значат проколотые колёса в сравнении с его несчастьями?

— Извини, Егор… Три колеса… Дело поправимое. Шиномонтаж есть поблизости?

— В городе.

— Блять, далеко. Ладно, придумаю что-нибудь. — Кирилл принялся собирать вещи с машины в найденную около неё сумку. Трусы, майки, рубашки, футболки, шорты, свитер… двое трусов и россыпь носков снял с веток. Принадлежности для бритья, кроссовки, зубная щётка, расчёска и всякая мелочь валялись на притоптанной траве в радиусе трёх метров. Там же он нашёл бумажник и книжку с водительскими документами, открыл их — всё было на месте. А на лобовом стекле напротив пассажирского сиденья почти бесцветной жирной субстанцией был нарисован смачный хуй с яйцами, и рядом подписано «валить пидоров». На дворники дружки натянули презервативы, вроде бы не использованные. Олигофрены. Кирилл надеялся, что Егору не видно этого безобразия: не хотелось огорчать его и позориться самому.

Он встал с набитой сумкой перед Рахмановым. Было ясно, что из дома Пашкиной бабки его уже изгнали, но и Егор к себе официально не приглашал. Приглашение в дом рассматривалось бы согласием на начало их отношений, а Егор, бесспорно, до сих пор пребывал в раздумьях. В нём больше говорили жалость, доброта, чем страстное желание крутить любовь с городским быдлом.

— Пойдём, — после тягостных минут молчания произнёс Егор и первым пошёл к своему дому. Кирилл ветром понёсся за ним. В который раз за половину дня его душа возликовала, вознеслась к небесам! Вот оно, вот оно, согласие! Вот оно, молчаливое признание в неравнодушии! Господи, как же хорошо! Кирилл пристроился рядом, переступал торчащие из укатанного щебня камни и тоже ничего не говорил, только улыбался как дурачок. Такого сопливого романтизма он за собой никогда не наблюдал. Бабочки в животе, ах, эти бабочки в животе — как же хорошо, когда тебя тоже любят!

38

Корову привели, когда на Островок стали спускаться сумерки. Температура воздуха понизилась на несколько градусов, проснулись сычи и летучие мыши. Только благодаря им, сверчкам и цикадам деревня не казалась вымершей. Зорька шла послушно, тонким пояском хвоста с кисточкой отбивалась от слепней, вымя почти волочилось по земле, задевало высокую траву. Она зашла прямиком в сарай и протяжно замычала, требуя дойки. За стеной в свинарнике хрюкали поросята.

Весь путь туда и обратно Кирилл развлекал Егора всякой околесицей, типа пересказа последних частей «Звёздных войн» и всех сезонов «Игры престолов», и сейчас ринулся в коровник помогать или хотя бы постоять рядом, ибо уморился как собака. Как он будет помогать доить корову — об этом он даже не думал. Как-нибудь.

И был остановлен у двери.

— Иди отдыхать, — посоветовал Егор. — Не надо вокруг меня крутиться. Я сам привык управляться. Мне надо помыть руки, подготовить вёдро. Иди в дом, Кирилл.

— Но я хочу помочь! Ты сам ещё не присел ни на минуту!

Откуда ни возьмись появился Андрей, одетый, будто вечер не наступил, и комары не кусались. Прибежал вприпрыжку, но последние метры чуть ли не крался, то ли стесняясь взрослых, то ли, наоборот, надеясь подслушать их разговоры.

— Егор, — позвал мальчик, когда его обнаружили. — Ты скоро? Я всё подготовил, но левой не получается…

Егор шевельнул желваками, повернулся к Кириллу под заискивающим, обожающим взглядом брата:

— Хочешь помочь? Помоги лучше Андрею.

— Запросто! — с энтузиазмом отозвался Калякин, не особо заботясь, на что подписывается. Потёр ладонью о ладонь.

— Покажи ему, — попросил младшего Егор. — Сделаете, потом отведи Кирилла в душ и дай чистое полотенце. А сам ужин разогревай.

При упоминании душа и ужина настроение Кирилла улучшилось, хотя он и так пребывал в эйфории. Подробнее насладиться предвкушением чистоты и сытости не удалось, потому что Андрей, ответив брату, поманил Кирилла за собой за угол хлева, к загонам для скота. Только сейчас Калякин обратил внимание, что поросята хрюкали в сарае слишком недовольно, а со стороны кур царило райское спокойствие. Ещё он понял, что принюхался к вони навоза и почти не замечает её.

Сумерки ещё не перешли в ночь. Видно было достаточно хорошо. Хотя тут и там лежали длинные, тёмные тени. Загоны пустовали, живность устроилась на ночлег в закутах. Андрейка же привёл его к грубо сложенной печке, на которой стояли два огромных чугуна, из одного торчал корец. Оба были пусты, с остатками варева на стенках. Огонь в печурке не горел. Рядом на вытоптанном пятачке стояла пустая кастрюля литров на пятнадцать, тоже грязная изнутри и закопчённая снаружи.

Их же интересовали, как догадался Кирилл, четыре эмалированных ведра, выстроившихся в ряд тут же. Вёдра были наполнены варёной с кожурой мелкой картошкой, смешанной с каким-то крошевом и резаными яблоками. Воняло это отвратно. Помои для поросят, замечательно! Кирилл сглотнул, подавляя тошноту.

— Вообще-то я сам всегда кормлю, — деловито похвалился Андрей, — но у меня рука… Приготовить — приготовил, донести бы смог, а вылить, чтобы сволочи пузатые с ног не сбили, не получится. Они голодные там, как черти, обычно мы так долго с кормёжкой не задерживаемся. А ты сможешь? Там корыта есть, туда надо вылить, а я буду смотреть, чтобы не разбежались.

— Конечно, смогу! Что я, никогда свиней не кормил?

Не велика задача, подумал Кирилл и поднял два ведра. На практике они оказались тяжелее, чем на вид. Плюс усталость, сковывающая все члены и суставы. И эти ведёрочки носит двенадцатилетний мальчик?

— Веди, — приказал он Андрею. Тот повёл обратной дорогой, повернул вертушку на свинарнике, открыл дверь, включил свет. Из коровника доносилось ритмичное биение струй молока о дно ведра. Вот чем насыщен день Егора, ни минуты продыху. Ещё успевает соседям помогать.

В свинарнике запах был совсем специфический, хотелось немедленно выскочить на свежий воздух. Шлёпки ступали по доскам пола, достаточно чистым, неунавоженным. Свиньи хрюкали и толкались в перегородку. Одна взрослая, абсолютно чёрная особь встала на задние копыта и следила за их приближением.

— Они кусаются? — спросил Кирилл, ощущая, что ноги начинают дрожать. Он боялся этих вьетнамских монстров, домашние они или нет. Бекон не хрюкает и не воняет. И не смотрит на тебя злыми глазищами.

Андрей рассмеялся, как смеются дети над глупыми взрослыми:

— Ты что! Это же не собаки! Корыто справа от двери. Выливай и уходи.

Кирилл поставил одно ведро на пол, дождался, когда пацан откроет дверь в перегородке, и шагнул на арену к монстрам. Пол закута был мокрым и скользким, шлёпки, наступив, чавкнули. От навоза и животных шло тепло. Сами животные, большие туши и поменьше, устремились к сегодняшнему кормильцу. Страх обуял Кирилла. Быстро сориентировавшись, он плюхнул содержимое ведра в продолговатую длинную лохань и под хрюканье и визг оголодавших животных выскочил обратно.

Сердце колотилось. Закрывший закут Андрюшка угорал над ним, прижав загипсованную руку к животу.

— Скучно тебе тут? — беззлобно огрызнулся Кирилл. — Комика нашёл?

Переводя дыхание, Калякин вытер неожиданно для него повлажневший лоб и с досадой вспомнил про второе принесённое ведро. Блять. А одним эти твари не наедятся?

— Я ещё ни разу не видел, чтобы свиней боялись! — потешался пацан, его смех гулко разносился под сводами низкого помещения, отдавался от голых кирпичных стен. — Чего их бояться? Это же просто свиньи!

— Действительно, чего их бояться? — пробормотал Кирилл. То ли отвечая на насмешку, то ли уговаривая себя. Не в клетку же к тиграм его посылают? Позорно бояться свиней, милых зверюшек с розовыми пятачками, которые дают людям мясо, ха-ха-ха. Он всё равно боялся — и оголтелых свиней, и навозную жижу под ногами, и этого жуткого тёмного сарая с паутиной во всех углах.

Однако, стиснув зубы, при помощи мальчишки он вылил второе ведро месива, а потом сходил за третьим и четвертым и тоже отдал жратву свиньям. Те дрались за место у лохани, отталкивали друг друга. От визга и чавканья закладывало уши.

Когда Кирилл с Андреем вышли на свежий воздух, прихватив пустые вёдра с собой, Егор уже закончил с дойкой. Он стоял у короткого низкого верстака или лавки, идущей вдоль забора, и переливал молоко из ведра в двух- и трёхлитровые банки. Банок было четыре, одна полная, рядом лежали капроновые крышки. Верстак покрывала новая клеёнка в красно-белый квадратик. На Егоре были бандана и синий, немного поблёкший, в крупную ромашку ситцевый фартук. В этом аксессуарчике он даже сзади смотрелся очень сексуально. У Кирилла встал.

Молоко лилось в банку ровным водопадом, тихо шелестело, иногда булькало. Егор чуть наклонял ведро, смотрел на процесс сосредоточенно, чтобы не пролить ни капли. Кириллу захотелось подойти к нему, обнять за талию там, где лежат завязки фартука, прижаться к спине и, конечно, потереться членом. А ещё убрать с шеи длинные пряди и коснуться кожи губами. И чтобы…

— Кир! Вёдра-то поставь, — продолжал потешаться Андрей. — Вот сюда. Я потом уберу.

Кирилл осознал, что всё ещё держит вёдра в руках и поспешно поставил их на бетонированную площадку у сарая рядом с теми, что нёс мальчишка. Егор уже наполнил банку и повернулся, изучающе глянул и на работников, и на их пустой инструмент.

— Хорошо, спасибо. Андрей, дальше по плану…

— Иду уже, — надул губы пацан. — Кир, пойдём в душ отведу.

— Пойдём, — вздохнул Калякин.

Душ означал конец трудового дня и долгожданный отдых. Да, больше вкалывать было некуда — солнце садилось, а значит, даже неграм полагалась передышка. Сумерки стали настолько густыми, что запросто можно было наткнуться на предметы. Кирилл ориентировался по светлой кофте юного провожатого, приведшего его на передний двор. Душем оказался один из сарайчиков, аккурат возле собачьей конуры. Собака высунула морду и заискивающе посмотрела на хозяина. Миска ее была вылизана до блеска, во второй на донышке зеркально отсвечивала вода.

— Сейчас, Найда, сейчас я тебя покормлю, — извинился перед ней Андрей. — Мы ещё сами не ужинали. Сейчас только Кира провожу. Он теперь будет у нас жить, привыкай.

Но псина или давно привыкла, или ей было глубоко по фигу на чужих людей — она снова залезла в конуру. Андрей открыл дверь и первый заглянул в тёмное нутро летнего деревенского душа, включил лампочку, одетую в водонепроницаемую капсулу. Лампочка осветила каморку два на два, крашеную в красно-коричневый цвет, с узким окном под потолком, выходящим на противоположную сторону. Лавка у стены, брезент на наклонном полу, похожая на дуршлаг решётка слива, гвоздики с висящими полотенцами и мочалками на стенах, полочки с шампунями и мылом, маленькое круглое зеркало и что-то похожее на электрический бойлер литров на сто, от которого шла пластиковая труба к закреплённой на держателе смесителя лейке душа. Странная конструкция - видимо, Егор сам инженерничал.

— А вода у вас откуда? — задал давно интересовавший вопрос Кирилл.

— Из скважины, — деловито сообщил Андрей. — Насос стоит… И на огород воду можно подавать, и сюда. На соплях, правда, держится, жутко неудобно, но хотя бы… А, фигня, давай заходи и через две минуты можешь включать. И это, горячую воду сильно не расходуй, Егору оставь.

— Ага, хорошо.

— А полотенце я сейчас занесу чистое. Ты меня не стесняешься?

Вообще-то Кирилл предпочёл бы, чтобы полотенце принёс Егор, и они бы приняли душ вместе, экономя воду. Но несовершеннолетнего сорванца он в свои желания посвящать не собирался, боясь схлопотать потом от его правильного старшего брата за развращение.

— Вроде нет.

— Ну, тогда давай купайся, — выдав напутствие, Андрей рванул в сторону веранды.

— Подожди! — опомнился Кирилл, пацан остановился. — Мне одежда чистая нужна. Захвати из сумки какие-нибудь трусы и футболку!

— Ладно!

Кирилл ещё раз с порога осмотрел душевую и вошёл внутрь. На двери имелся крючок, но пользоваться им он по известной причине не стал. Разделся, сложил вещи на лавку — они были пыльными после огорода, воняли потом и свинарником. День выдался очень долгим, словно два столетия прошло. Он пил всю ночь с дегенератами, проснулся с похмелья, пытался заглушить боль от ссоры с Егором, встал перед ним на колени, признался в любви и получил надежду на взаимность, работал весь день, пересиливая себя, летал на крыльях любви, ощутил бабочек в животе. И вот сейчас он ляжет спать в доме любимого человека. Всё это невероятно. Будто не с ним.

Ещё он вспомнил, что не курил часов с двух. И в сортир не ходил.

Кирилл включил воду. Из лейки хлынула сначала холодная, затем она потеплела, пришлось разбавлять. Струи бились о плечи, спину, грудь, стекали к паху, по ногам. Всё вокруг намокло от брызг. Сразу потянуло отлить, но на пол делать свои срамные дела он не пытался — потерпит. Кирилл взял мочалку и мыло, принялся тереть себя, представляя, как здесь этими принадлежностями каждый день моется Егор. Стояк налился крепкий. Мягкие мыльные касания и поглаживания отзывались приятными импульсами. Доводить себя до пика Кирилл не решался.

В дверь постучали. Из-за шума воды он сразу не услышал: мылил голову, думая, что завтра утром надо побриться, причём во всех местах и лучше всё-таки сегодня, но станок и пена тоже находились в сумке.

— Кир, вещи!

Дверь открылась, в щель просунулась ручонка с завёрнутой в махровое полосатое полотенце одеждой. Кирилл быстро прикрыл опадающий стояк ладонью, забрал свёрток и положил на лавку. В принципе, ему требовалось только смыть шампунь с волос, и помывка окончена. Он управился с этой задачей секунд за двадцать.

Вытеревшись и надев чистое, хоть и мятое, Кирилл почувствовал себя другим человеком. Шлёпки только не мешало бы помыть. Но не здесь и, возможно, не сейчас.

На деревню уже опустилась ночь со всеми её прелестями. Звуки, кроме сверчков, затихли. Комары моментально кинулись на свежую, душисто пахнущую добычу. В окнах дома горел свет. Егор ждал, сидя на мотоцикле, обхватив себя руками.

— С лёгким паром, — дежурно пожелал он, поднимаясь. — Ступай в дом, ужин готов.

— Я в сортир…

— Он там, — Рахманов махнул в сторону хлева.

— Я видел.

Кирилл действительно знал, куда идти. Сортир слишком своеобразная конструкция, чтобы её не заметить в ряду строений. Он стоял в той части двора, которая выходила на огород, особнячком от остальных сараев. Широкими шагами, потому что уже поджимало, дойдя до туалета, он нацелился и с облегчением опорожнил мочевой пузырь, попутно рассматривая убранство уборной. В целом, принцип был одинаков — небольшое возвышение, дырка в полу, полка для бумаги, только стены и крыша оклеены пенопластовой потолочной плиткой. Всё-таки Егор был рукастым малым, Кирилл позавидовал его неисчислимым способностям и неиссякаемой энергии.

39

На ужин подали вчерашние щи, разогретые Андреем в большой кастрюле и сдобренные домашней сметанкой. Они сидели втроём за белым в серую крапинку обеденным столом, какие в советские времена были в каждом доме. Стол стоял у окна, выходящего в сад. Шторы не были задёрнуты, потому что в деревне некому подсматривать. Ночь придавала их посиделкам уют. Стучали ложки. Андрей периодически чавкал, и Егор бросал на него упрекающие взгляды. В зале разговаривал телевизор.

Кирилл уплетал за обе щеки, не кривился от морковки, не выуживал лук, с благодарностью и аппетитом умял большой кусок мяса. Заедал чёрным ржаным хлебом. К удивлению, ни тарелки, ни ложки, ни сам факт вчерашнего супа брезгливости не вызывали. Кухонный гарнитур тоже не блистал новизной, двухкомфорочная плита не имела электроподжига. Набор бытовой техники ограничивался дешёвой примитивной кофеваркой. На стенах висели обрезанные от старых календарей картинки с фруктами и овощами, в углу примостилась облицованная голубым кафелем печка, на кафель кто-то наклеил наклейки из разных мультиков. Поверх линолеума на полу лежали две серо-зелёные ковровые дорожки.

— Добавки, Кирилл? — нарушил молчание Егор, когда тарелки оказались пустыми.

— Спасибо, не надо, — махнул головой он: на десерт было ещё по кружке молока с батоном или пряниками. — Всё очень вкусно. Завтра я в магазин сгоняю, что-нибудь куплю.

Он вспомнил о проколотых колёсах. Ладно, с Егором на мотоцикле съездит, не велика беда, или денег ему даст. Но надо как-то осторожнее, чтобы не задеть его самолюбие, не сорить деньгами на деликатесы, не создавать впечатление, что скромная пища не подходит для благородного желудка сына депутата, ведь это на самом деле было не так. Продукты оставались в доме Пашкиной бабки, но их наверняка или сожрало похмельное быдло, или пошвыряло в помойку в отместку пидорам.

Егор промолчал. Доедали в тишине, прислушиваясь к голосам из телевизора. Галина уже спала, сыновья покормили её, поменяли памперс, намазали кремами. Егор за вечер ещё много дел переделал, о которых Кирилл узнал постфактум из диалога братьев. И Андрей тоже. При этом Рахмановы не выглядели чересчур утомлёнными, а Кирилл ног под собой не чуял. От сытного ужина веки совсем отяжелели. Время близилось к одиннадцати часам.

— Спасибо, всё очень вкусно, — повторил Кирилл, отодвигая кружку. Смёл ладонью крошки от хлеба и пряника в другую ладонь и высыпал в тарелку. — Давайте я посуду помою?

— Не надо, завтра сам помою, — остановил его рвение Егор, встал. — Пойдём, я тебе постелю, ты устал.

— Дай бельё, я сам постелю.

Хата была маленькой, квадратов шестьдесят-семьдесят. Стандартная планировка предполагала горницу и две крохотных спальни. В одну Кирилл уже заглядывал, когда познакомился с мамой Галей. Во второй, по его разумению, спали братья. Ему оставался только диван в зале, он был согласен и на худшее.

Вдвоём они прошли в зал, включили свет. Здесь шторы на всех четырёх окнах всё же были задёрнуты, как и штора-дверь в спальню Галины. По телевизору транслировали полицейский сериал. Диван на вид был упругим, да Кирилл сейчас заснул бы даже на голом полу, даже на твёрдой земле!

Егор удалился в свою спальню. Через дверной проём виднелись детали интерьера — шкаф прямо напротив и две односпальные кровати по обе стороны от него. Минимализм советской эпохи, блять. Предкам что, места было жалко? Егор привстал на цыпочки, дотянулся до антресолей над шкафом и вынул комплект постельного. Бельё было аккуратно сложено и когда-то поглажено, но теперь малость помялось. Пахло от него приятно, «линором» с ароматом луговых трав. Кирилл усмехнулся, принимая бельё и подушку, вынутую из-за другой дверцы. Одеяло ввиду жары не требовалось.

— Мамка сказала мне на диване спать, — появился подрядившийся убирать со стола Андрей и выхватил у Кирилла бельё. Разговор, правда, происходил шёпотом.

— С чего бы? — нахмурился Егор.

— Я гость, мне и диван, — пришёл ему на помощь Кирилл и кинул подушку в условное изголовье. Очень неловко было доставлять неудобства. Он попытался забрать постельное назад, но Андрей увернулся и плюхнулся на диван.

— Нет, это я буду здесь спать! — яростно зашептал он. — Телек хоть посмотрю! А вы типа пара, вам и спать вместе!

— Андрей, Кирилл устал и хочет спать, а ты тянешь время, — постарался увещевать Егор.

— Вот и пусть ложится с тобой.

— У меня маленькая кровать. Марш спать к себе!

— Не пойду! Мама сказала спать здесь!

Егор кинул взгляд на висевшие меж уличных окон часы. Потом на штору материной спальни и, наконец, на Калякина.

— Ладно, сегодня так поспим. Кирилл, пойдём.

Идти было несколько шагов, и по самой спаленке от двери до шкафа было не больше пяти. Тут свет не включали. Кровать Андрея находилась слева, спал он ногами к залу. Обе кровати были расстелены. Кирилл испугался, что снова возникнет чувство брезгливости к чужому дому, тесному, низкому, что люстру он задевал головой, наполненному запахами лекарств и хлорки, к чужому ложу, но оно не появлялось. Возможно, от крайней усталости.

— Сейчас другое постельное дам, — Рахманов опять полез на антресоль.

— Не надо, если не возражаешь, я так лягу — устал.

Егор посмотрел на него, будто удостоверяясь в искренности слов, потом на кровать и кивнул. Стал раздеваться, одежду сложил на кресле в зале. Кирилл последовал его примеру, хотя был в футболке и трусах — трусы оставил. Андрей уже одной рукой ловко застелил диван.

— Спать, — скомандовал Егор и нажал на выключатель. Свет погас, и только приглушённый телевизор создавал полумрак. Наступила относительная тишина, в этом доме даже мух не летало.

Как выяснилось, спал — или скорее дремал — Кирилл чутко. Наверное, оттого, что прошло мало времени с момента, как голова опустилась на подушку, и глаза мгновенно закрылись. Но какой бы силой ни обладала сморившая его усталость, нервное перевозбуждение не давало мозгу полностью отключиться. Даже во сне Кирилл помнил, что находится в доме человека, без которого не смыслит своего дальнейшего существования, и это похоже на сказку.

Он очнулся от тихого скрипа половиц и шороха. Кто-то рядом — конечно же, Егор — встал и осторожно отодвигал штору, пробирался в зал. Почти бесшумно. Тишина, не считая тиканья часов, была полной, а вот темнота — мерцающей. Это работал телевизор. В первую секунду после пробуждения Кирилл испугался, что Рахманов уходит от него, не желает делить с ним комнату, но потом мерцание исчезло, дом погрузился в абсолютную темноту, и осторожные шаги послышались в обратном направлении. Андрей заснул, а брат всего лишь выключал телевизор — и здесь он заботится обо всех.

Егор скользнул в спаленку, аккуратно поправил закрывающую дверной проём штору и опустился на кровать. Всё также бесшумно, слышались только лёгкий шелест ткани и тихое поскрипывание пружин, пока глава маленькой семьи укладывался и принимал удобную позу. Затем стихли и они, остался едва различимый звук ровного дыхания, но вряд ли Егор сразу заснул. Наверняка о чём-то сейчас думал. Возможно, о них.

Кирилл им восхищался. Нуждался в нём.

Полежав несколько секунд в раздумьях, он сел на кровати и, тенью перемахнув двухметровое пространство, лёг к Егору.

Кровати были на редкость узкими, даже одному взрослому человеку с трудом хватало места, а уж двум парням… Калякин едва удержал равновесие, после того как улёгся на бок на самом краешке. Он не был супергероем или призраком, чтобы не выдать своих манёвров. Даже в кромешной темноте Егор заметил, уловил его передвижения и ощутил, как прогнулся под двойной тяжестью матрац. Сначала он замер — удивлённо или не очень, потом подвинулся к стенке.

Кирилл успокоился — значит, его не прогонят, значит, всё хорошо, — и нашёл пальцами пальцы Егора, переплёл. Член встал, но он не собирался предпринимать активных действий, хотел реабилитироваться за прошлый секс по принуждению. Просто лежать рядом под одной простынёй тоже было замечательно, их плечи и бёдра соприкасались, обменивались теплом. И любые слова казались лишними. И сон ушёл.

В какой-то момент Егор пошевелился, вероятно, чтобы повернуться на бок, высвободил пальцы. Кирилл тоже повернулся на бок лицом к нему и… их тела — руки, ноги переплелись, губы, лбы, носы уткнулись в плечи, щеки, шею… Кирилл ощутил упирающийся ему в лобок твёрдый стояк, и сам он тёрся членом о живот Егора. Они тесно, всем телом прижимались друг к другу, тискались, тёрлись. Иногда раздавались тихие выдохи, полустоны. Кирилл целовал всё, до чего мог дотянуться, жаждал секса, но не знал, можно ли трахаться здесь, в комнатке без дверей, когда рядом брат и мать. Вряд ли и Егор оказывался в такой ситуации раньше.

Кирилл вдруг оказался перевёрнутым на спину в позе лягушки. Егор находился между его приподнятых ног, стояки приятно соприкасались, дыхание уже не было ровным, наоборот, глаза привыкли к темноте. Рахманов остановился, упираясь на руки по обе стороны от его торса, волосы частично закрывали лицо. Кирилл догадался, что у него спрашивают согласие на пассив, и, просунув руку между ними, нашёл член Егора и направил в себя. Бархатная, чуть влажная от смазки головка ткнулась в промежность, но всё произошло не так быстро и легко, пришлось отвлечься на снимание трусов, смазки не было, а вазелина… Да, это вазелином намалевали хуй на стекле машины — пронеслась совершенно ненужная мысль.

На смоченный слюной палец Кирилл попытался насадиться сам. Внутри всё зудело, жар щекотал живот, член требовал ласки, но главные нетерпеливые ощущения всё же исходили от нервных окончаний заднего прохода — предвкушение пикантных удовольствий. Он их получил, когда член толкнулся в наскоро и неважно разработанное отверстие. Медленно, плавно заполняя собой. Кирилл закусил губу и бессознательно впился ногтями в плечо Егора, тот практически лежал на нём.

Дальше движения стали ритмичными. Они, объединённые общим пониманием, где находятся, старались не шуметь, не всхлипывать, не сопеть, хотя это давалось сложно, особенно Кириллу, по чьей простате била головка. Темп был замедленным, но долбаная кровать всё равно характерно скрипела, и если сейчас кто-то не спит, они догадываются, чем занимаются два парня.

Без презерватива вторжение в попу было приятнее. Болезни — кто о них думает в минуты кайфа? Калякина волновал только чужой член в заднице. И свой, трущийся между двух животов, что тоже необыкновенно приятно… Когда он кончил, чуть не засмеялся от счастья и тёплой спермы на их — их! — коже, склеившей их вместе. Егор кончил вторым. Поцеловал в плечо над левой ключицей. От этой точки по телу пробежали мурашки. Разрядка окунула в изнеможение и расслабон. Кирилл не мог перестать улыбаться, однако перестал, когда Егор слез с него и вообще с кровати. Кирилл удержал его за руку, но Егор забрал руку и ушёл. Тревога рассеялась, когда он вернулся с полотенцем. Они вытерлись и снова легли на одну кровать. Снова переплетя руки и ноги. Не сказав за весь секс ни слова. Кириллу этого хватало. Он чувствовал себя счастливым и защищённым.

40

Узкая кровать не помешала хорошо выспаться. Ночью Кирилл просыпался несколько раз, иногда в других позах, но всегда на нём лежала рука Егора, обнимала, и он засыпал снова. Сейчас половина кровати у стены была пустой и уже остыла. Калякин не помнил, где его смартфон, в котором можно посмотреть время. Во всяком случае, солнце уже встало, даже в эту спаленку без единого окна проникал свет — сквозь тонкую бежевую штору на двери. Где-то на улице кричали петухи, в доме было тихо, только с одинаковым интервалом тикали часы. Наверно, Егор просто хлопочет по хозяйству.

Кирилл поднялся, потоптался по синтетическому ворсу ковровой дорожки, надевая поднятые с пола трусы. Потом осторожно отодвинул штору — диван был пуст и заправлен, свёрнутое постельное покоилось на спинке. Стрелки на часах показывали без десяти девять — значит, Егор скоро повезёт молоко покупателям.

Надо было проснуться и помочь ему. С этой мыслью Кирилл натянул футболку, потом покопался в своей стоявшей возле кресла сумке и вынул двое шорт, выбрал менее мятые, голубые с чёрными полосами, и надел. Вынул кроссовки, но их надевать не стал, а просто отнёс и поставил на веранду. Там на окне увидел свой смарт. Зарядки оставалось двадцать три процента. Шесть пропущенных от матери, сообщение из банка о кредите на выгодных условиях. В пизду их всех.

Калякин надел шлёпки и вышел в тёплое утро, полное звуков — от жужжания пчёл до гула трактора вдалеке. Непривычно было начинать день в чужом доме, хоть и достаточно знакомом, когда хозяева где-то ходят. Хотелось курить, а сигарет не было. Мочевой пузырь нацеливал прямиком в туалет, но Кирилл решил прежде найти Егора. Мотоцикл стоял на месте, какое-то звяканье раздавалось с заднего двора. Он направился туда. Интуиция не подвела, Рахмановы, теперь вдвоём, переливали молоко в банки. Андрей подставлял банку, а Егор лил, как всегда, сосредоточенный на процессе. Руки напряжённо держали тяжёлое ведро, медленно наклоняли. Губы, которые вчера поцеловали в плечо, были сжаты в узкую полоску.

— Доброе утро, — сказал Кирилл и широко улыбнулся. Между ними ночью всё случилось! Не стоит воображать бурных чувств и стремительно растущей страсти, но желание было обоюдным!

— Доброе, — отозвались братья, Егор добавил: — Я сейчас освобожусь, пойдём завтракать.

— Обо мне не беспокойся. Я схожу в сортир и чем-нибудь помогу.

Кирилл прошёл мимо них к сортиру, посидел там, сжимая смартфон в руке, чтобы ненароком не уронить. Гадал, о чём с учётом новых событий думает Егор, и как к нему подобрать ключик. Хотел целоваться и трахаться с ним снова и снова, без перерыва. Но любимый человек занят с утра до вечера, и ему придётся помогать. Мысль о работе вызывала боль в зубах, но это подстрекал поганый внутренний голос, с которым удавалось бороться. Также неплохо бы умыться, побриться и искупаться — смыть пот жаркой ночи и сперму с живота и ног. В квартире с удобствами это пара пустяков, а здесь сложнее.

От сидения на корточках затекли ноги. Вытершись куском дешёвой серой туалетной бумаги, подтянув штаны, Кирилл вышел на свет божий, закрыл сортир на вертушку. И у него в руке зазвонил телефон. На экране высветилось слово «мать», и её фотография в ржачном ракурсе. Сбрось, она сочла бы подозрительным и примчалась на Кипр спасать сыночка.

— Да, ма, слушаю.

— Кирилл, здравствуй. Ну наконец-то. Ты вчера не отвечал, — тон у неё был официальный, будто не волновалась о пропаже сына, а отчитывала нашкодившего подчинённого. Как это заебало!

— Ну… просто гульнули тут вчера с пацанами… и девчонками… некогда было. Я только проснулся, — голос у него действительно был неокрепшим. Зная его характер, она легко могла поверить в сон до обеда, как и в пьянко-секс-марафон. Следовательно, успокоиться и отстать.

Мать помолчала, видимо, переваривая информацию. Но не отстала.

— Кирилл, — интонация стала острой, как лезвие кавказского клинка, — ты точно на Кипре?

Сердце Калякина остановилось, рука, державшая смарт, вспотела, пришлось переложить его в другую.

— А где ещё, мам?

Блять, голос всё-таки одеревенел! Сука! Откуда она знает?! А она знает — иначе бы не спрашивала! Блять! Блять! Блять! Что делать?!

— Кирилл, мне сказали, ты в деревне, — она чеканила слова, как кремлёвские курсанты шаг. — В этом Островке. Это так?

— Нет, мам, ты что!

— Кирилл, мне сказали, что у тебя отношения с парнем. Ты гомосексуалист, Кирилл?

Каждое слово впечатывалось в мозг, в сердце. У Кирилла похолодели пальцы, и в горле встал комок. Всё, пиздец. Это конец всему. Им не дадут быть вместе! Только всё наладилось, и на тебе!

Продажа молока

Кирилл медлил, думая, а не убрать ли телефон от уха и не запульнуть ли его прямиком через крыши сараев на соседний заброшенный участок? Пусть себе лежит в крапиве и звонит, сколько хочет. Пауза непростительно затянулась.

— Кирилл, отвечай мне! — тоном генерала потребовала мать. — Не смей вешать трубку!

— Мне не на что её вешать, мам, — удручённо проговорил Кирилл и опёрся задом о дверь туалета. — Всё нормально, мам.

— Что нормально? Так ты, правда, в этом Островке?! Ты гомосексуалист?! — она уже не спрашивала, а обвиняла, голос гремел. — Ты нас с отцом в могилу решил свести? Ты отцу карьеру решил угробить? Ты хорошего отношения к себе не понимаешь, наркоман чёртов? Будет тебе по-плохому! Немедленно возвращайся домой! Немедленно, ты слышишь меня, Кирилл?

Калякин облизал губы, посмотрел в сторону, где находились Рахмановы, и спокойным тоном сообщил:

— Я останусь здесь, мам.

— Как — останешься? Ты меня не слышал? Немедленно домой! Иначе тебе не поздоровится!

— Я не приеду.

— Приедешь! С кем ты там мог спутаться? С тем деревенщиной, что тебя в милицию упёк?

— Не твоё дело.

— Ах ты, сукин сын!..

— Я твой сын, мам, — тихо напомнил Кирилл и прервал связь, сунул смарт в карман. Было обидно. До слёз обидно, что он родился у этой женщины с сердцем, как кусок льда. Всегда заботилась только о себе, о положении семьи, о своей внешности. Не родила больше детей, потому что боялась испортить фигуру, да и его-то, наверно, сподобилась выносить из-за пресловутого «надо». Ни капли тепла он от мамаши не получил. Подарки — да, деньги — да, символическую заботу — да, но не любовь. И теперь они с отцом станут биться за родную кровиночку, будут изо всех сил наставлять на путь истинный — кнутом и пряником, но даже не подумают понять и принять его чувства.

Да, ерунда, всё можно пережить, лишь бы Егора не тронули. На хуй предков послать, и дело с концом: он совершеннолетний, они не вправе указывать, что ему делать.

Успокоив себя этим решением, Кирилл выпрямился, отряхнул мелкие опилки и чешуйки семян с деревьев, прилившие к шортам, пока он прижимался задом к двери сортира. Надо было ещё принять решение, рассказывать Егору или нет. Правильным было, конечно, ввести его в курс дела, спросить совета, ведь он через подобное проходил со своей матерью. Хотя их матери как небо и земля.

В этом вопросе Кирилл выбрал трусливую сторону — умолчать. Испугался, что Егор попросит его уехать и не создавать ему лишних проблем. На расставание, пусть даже во благо, Калякин пойти не мог. Он только обрёл взаимность — хрупкую, неполноценную - и лишать себя этого дара богов не собирался, как бы эгоистично не выглядело.

Нацепив беззаботную счастливую улыбку, какая была на его губах до злоебучего звонка, Кирилл пошёл искать, где бы умыться.

На прежнем месте Рахмановых не было. Банки с молоком с верстачка тоже исчезли. Коровник был открыт, поросята сыто похрюкивали по другую сторону сарая, в летнем загоне, а ещё… пищали цыплята, тоненьким суматошным писком, перекрикивая друг друга. Вчера Кирилл их не слышал.

— Наседка ночью вывела, — пояснил появившийся возле курятника Андрей. Видимо, поза у Кирилла была слишком живописная, что пацан сразу догадался, что волнует нового домочадца. Сломанная рука младшего братишки по-прежнему покоилась в слинге из тонкого цветастого платка, а в другой он держал блюдце с мелко порезанным яйцом.

— Это цыплятам, — со вздохом, будто перед ним непроходимый тупица, просветил Андрей. — Они как каннибалы своих не родившихся сородичей едят, не знал?

Кирилл отрицательно покачал головой. Андрюшка фыркнул с мальчишечьим задором и тут же переключился на организаторский тон:

— Так, сейчас иди в душ, я там всё приготовил. Вода ещё, правда, прохладная, но для закалки полезно… Быстро помойся и дуй в дом, там Егор завтрак готовит. Не задерживайся: ему скоро в город ехать.

Андрей повернулся, чтобы идти дальше, к цыплятам, но Кирилл поймал его за рукав футболки. Энергичность братьев не укладывалась у него в голове — столько дел за утро переделали!

— А Егор во сколько вообще встаёт?

— Летом в половине шестого обычно.

— А зимой? — спросил Кирилл, предполагая, что в ответе услышит как минимум на час позже, ведь зимой нет огородов и пастбищ.

— Зимой в пять. Вернее, с первого сентября, когда школа начинается. Он меня возит к восьми, а потом в город с молоком едет, а школа и город в разных сторонах.

У Кирилла голова пошла кругом.

— А Егор отдыхает когда-нибудь?

— Конечно! — со смехом заявил Андрей, снова смотря на него, как на неотёсанную тундру: такой взрослый, а элементарные вопросы задаёшь!

Что-то Кирилл в этот отдых не верил. И не представлял, как можно вставать в пять утра и весь день не валиться с ног, а ночью ещё телевизоры выключать. Такое невозможно. Егору надо памятник при жизни ставить.

— Ну ладно, спасибо, я пойду, — проговорил он. — В летний душ?

— Да-да, там полотенце есть, и воду смело включай, — проинструктировал пацан, уже скрываясь за углом хлева. Кирилл взял с него пример в расторопности и поспешил к душу, но вспомнил, что бритвенные принадлежности, паста и зубная щётка находятся в сумке и направился за ними в дом.

В доме пахло едой. Не чем-то особенным, но достаточно, чтобы пощекотать обонятельные рецепторы и пробудить аппетит.

Егор вышел ему навстречу с маленькой керамической миской типа пиалы, из которой торчала ложка — нижняя её часть тонула в рисовой каше, естественно, молочной, с кусочком сливочного масла. Завтрак для матери, догадался Кирилл.

Рахманов бросил быстрый взгляд на его волосы.

— Ты ещё не помылся?

— Нет, за зубной щёткой и бритвой пришёл.

— Зубы здесь у раковины почисти, в душе неудобно.

— Как-нибудь справлюсь, — отмахнулся Калякин и вслед за Егором прошёл в зал, где стоял густой запах лекарств. Не поморщившись, Кирилл присел у кресла, открыл сумку и стал рыться, выуживая по одному предмету и складывая на пол. Он кожей чувствовал, что Егор остановился и наблюдает за ним. Возможно, он слышал часть разговора по телефону и ждёт объяснений. Возникло побуждение рассказать ему, но Кирилл опять его трусливо подавил.

— Кирилл, что будешь на завтрак? — спросил Егор вместо уличения в утаивании проблем. — Есть рисовая каша и вчерашние щи. Или яичницу пожарить?

— Ты меня ещё спрашиваешь? — поднял голову Кирилл. — Что есть, то и буду есть, — скаламбурил он, не желая казаться обузой, раз уже стал лишним ртом, и соврал из лучших побуждений: — Я непривередлив и всеяден.

Егор кивнул и скрылся за шторкой в материной спальне. Галина наверняка не спала и слышала обсуждение меню, поэтому Кирилл сгрёб бритвенно-зубные принадлежности в охапку, встал и подошёл поздороваться. Тихо отодвинул шторку, просунулся наполовину.

— Доброе утро, мам Галь! — бодренько произнёс он. Егор, сидевший перед кроватью матери на стуле, обернулся и очень, очень-очень пристально посмотрел на него, будто пытался прожечь дыру своими чёрными глазами.

— И тебе доброе утро, Кирюшенька, — Галина улыбнулась, насколько была способна. Под её спину и голову были подсунуты дополнительно две подушки, так что она полусидела. В уголке рта оставался белый потёк от съеденной ложки каши, сын как раз держал в руке лоскут салфетки, чтобы вытереть, когда его застали врасплох таким неожиданным приветствием. Отвернувшись, он закончил задуманное.

— Как тебе спалось на новом месте? — спросила Галина у Кирилла. Слова давались с трудом, но было заметно, что общаться ей нравится, разговор доставляет ей удовольствие.

— Замечательно, мам Галь, — Калякин жалел, что Егор сидит спиной к нему. — Никогда так хорошо не спал.

— Молодец, что у нас остался. Твои родители не против?

Вопрос очень к месту, Кирилл аж вздрогнул.

— Они… Нет, не против. Они… они заняты, им не до меня, вы понимаете…

Галина сделала головой нечто похожее на кивок.

— Мальчики, — она перевела взгляд на сына, — вы бы кровати сдвинули. Вам неудобно на одной-то… Шкаф в сторону, к другой стене, а кровати…

Кирилл забыл, как дышать. Улыбка рвалась на лицо. Он всё бы отдал, чтобы…

— Нам пока так нормально, — обломал его чистые стремления Егор, зачерпнул каши ложкой, намекая, что кому-то пора выметаться и не отнимать время. Кровь отхлынула у Кирилла от сердца, но ему ничего другого не оставалось, как поддержать Егора, чтобы заслужить ещё одно его одобрение.

— Да, нам нормально, — уверил он. — Приятно было поболтать, мам Галь, пойду мыться.

Кирилл ушёл всё равно с отличным настроением. Его радовало, что хоть кто-то на его стороне и так недвусмысленно поддерживает. Должно быть, мама Галя ночью проснулась и слышала скрип кровати, или просто понимает, что двум молодым жеребчикам нужен секс. Очень прогрессивная женщина! Жаль, что она инвалид.

И ещё Кирилл осознал в себе удивительное желание — всё время разговора ему хотелось обнять Галину, крепко-прекрепко, положить голову ей на грудь, погладить по коротким, торчащим пучками волосам, и здорово, если бы она его тоже погладила, приголубила. Не испытывал он брезгливости перед её болезнью, раньше выливавшейся в презрительные насмешки. Но внутренний голос напевал, что от себя не скроешься, что не стоит зарывать молодость в деревне и ссориться с родителями. Родители же значили «деньги», а деньги — это лёгкая безоблачная жизнь и никакой прополки картошки.

40

Позавтракали быстро, почти по принципу «когда я ем, я глух и нем». К рисовой каше на молоке от Зорьки было масло собственного изготовления, опять же из домашних сливок. Батон, правда, купили в магазине, но Кирилл не сомневался, что Егор умеет и хлеб печь по старинным рецептам. Правда, спросить об этом не решился. Ел, украдкой поглядывая на любимого, вспоминая, как вчера они прижались друг к другу в едином порыве, тискались и тихо занимались сексом. Кирилл был не прочь проверить, остались ли у Егора на плече и спине следы его ногтей. Это так интимно — пометить своего парня. По-бабски, но будоражит.

Не терпелось поговорить о вчерашней ночи, однако первым поднимать эту тему Кирилл не собирался. Он вообще вёл себя несвойственно характеру, но это обстоятельство вызывало у него трудно поддающуюся описанию эйфорию. Будто, как питон, вылезаешь из старой кожи, а молодая чешется, и ты испытываешь такое невероятное наслаждение, почёсывая её! Наслаждение сродни перманентному оргазму.

После чая с черносмородиновым вареньем Кирилл вызвался помыть посуду. Егор не возражал, только приставил в помощники Андрея, а сам пошёл переодеваться.

Калякин собрал тарелки, ложки и кружки, сунул в раковину, открыл кран — вода потекла!

— Тоже от скважины? — предположил он, капая «Фэйри» на губку.

— Нет, — весело протянул мальчишка, — тут другая конструкция! — И он открыл расположенный над раковиной шкаф. В нём прятался синий пластиковый бочонок литров на тридцать, прикреплённый к стене металлическими скобами, опоясывающими его по окружности. Верхняя полочка шкафа была на петлях.

— Поднимаешь крышку, наливаешь воду, и - вуаля! — она самотёком идёт в кран! — обрисовал систему Андрей, закрывая шкаф. — Так что ты воду-то сильно не расходуй, а то Егору таскать…

— Я ему помогу, — мгновенно делая напор меньше, виновато пробормотал Кирилл. Он продолжал намыливать тарелки. Жирные масляные следы в прохладной воде растворялись отвратительно, но он тёр усердно, пыхтел над ними, не желая ударить в грязь лицом в таком плёвом деле.

— У нас на всякий случай вот здесь ещё ведро стоит: попить там или еду готовить, — Андрей открыл дверцу кухонного стола, за которой стояло ведро из нержавейки, а в нём плавал красноватый пластмассовый ковшик.

— Хорошо, запомню, — пообещал Кирилл. Он собирался здесь освоиться и стать своим. Удивлялся переменам в себе, в частности, в отношении к труду — раньше он ненавидел мыть посуду даже за собой, не говоря уже о чужих тарелках. Зная это, мать заставляла его делать в наказание за плохую учёбу и излишне безбашенные гулянки, хотя в доме имелась посудомоечная машина.

Кирилл поставил чистую посуду на стол, вытер полотенцем руки.

— Спасибо, Кира! — засиял счастьем пацан, складывая ложки в ящик стола, в специальный поддон для вилок, столовых и чайных ложек. — Тебя мне сам бог послал! А то бы я долго с одной левой возился! Классно, что ты у нас остался! Сегодня тоже останешься?

— Да.

— Круто! — Паренёк не отвлекался от работы. Жизнерадостный непоседа, который будто не замечал, в какую дыру загнала его судьба. Рос без компьютеров, интернета, модных гаджетов, вкалывал, не капризничая. Странный, как и его старший брат. Настоящий. Таких, наверное, уже днём с огнём не сыщешь.

Из зала вышел Егор, заглянул на кухню.

— Я поехал.

На нём был ежедневный прикид для поездки в город — голубые джинсы и джинсовый пиджак, из-под пиджака выглядывала серая футболка с рисунком из синих загогулин, на ноги надеты молочно-белые носки. И ещё одна деталь бросилась в глаза — чёрный тонкий шнурок на длинной шее, уходящий под ворот футболки. На шнурке висел серебряный или выполненный под серебро маленький крест. Вчера его не было, по крайней мере, ночью, и во время предыдущего секса тоже, а вообще Кирилл замечал шнурок с крестом и раньше. Егор был верующим, в этом не оставалось сомнений.

Кирилл отложил полотенце на стол и бросился за Рахмановым вдогонку.

— Егор! Я с тобой!

Преодолев две поскрипывающие двери, они вышли на душную, наполненную мухами веранду. Егор достал с полки для обуви кроссовки и лопатку и, наклонившись, стал надевать, ожидая от Кирилла продолжения. Калякин, заколебавшись, продолжил:

— Егор, возьми меня с собой, у тебя же всё равно есть место на мотоцикле? Я продуктов куплю и, — он запнулся, заворожённый глазами Егора, — ещё чего-нибудь.

— Чего, например? Всё есть.

— Презервативов надо купить, — сказал Кирилл и замолчал, ожидая реакции на столь толстый намёк.

Егор и ухом не повёл, проинформировал:

— У меня есть презервативы.

Вот это да! Вот это заявочки! Наш молчун презики дома держит! Кирилл чуть было не рассмеялся, но вовремя кольнула ревность: а с кем это он их использует? С банкиршей или какой-нибудь любовничек в райцентре существует? Настроение подпортилось, но Кирилл сумел обуздать эмоции, взял себя в руки, стараясь мыслить рационально.

— Презервативов много не бывает! — хохотнул он, затем перешёл на более выгодный серьёзный тон. — Мне надо ещё в магазин запчастей заглянуть, какой-нибудь цемент для резины купить, не знаю… Колёса же проколоты. А так я бы тебя на машине с молоком твоим отвёз: удобнее, чем на мотике.

Егор уже разогнулся, бесстрастно смотрел на него. Мухи летали по веранде, жужжали, бились о стёкла, ползали по потолку, чистили лапки, трахались на стенах. Время шло.

— У меня есть вулканизатор, — наконец сказал Егор. — Это надёжнее цемента. Вечером займёмся, часа за полтора управимся.

— О! — сердце Кирилла радостно подпрыгнуло от подразумевающегося «мы» и перспективы побыть вечером вместе. Такой вечер интереснее, чем поездка в шиномонтаж. — И всё же, Егор, возьми меня с собой: не могу с тобой расстаться. Не «не хочу», а «не могу». Я буду тебе помогать и потом, когда вернёмся, эксплуатируй меня по полной, не стесняйся.

Рахманов на секунду ушёл в себя, как всегда случалось, когда решение требовало взвешивания «за» и «против». Потом вынул из кармана телефон и взглянул на часы.

— Я опаздываю. Постарайся успеть собраться, пока я выгоняю мотоцикл.

— Ладно! Мне свитер надеть? — Кирилл указал на его джинсовый пиджак.

— Необязательно. Не замёрзнешь. Я надеваю, потому что у меня там… — Егор вывернул несколько карманов, показывая документы, деньги, складной ножик, пачку бумажных платочков, спички…

— Точно, сигареты нужны! — вспомнил Кирилл и развернулся, чтобы уйти в жилое помещение, но, сделав шаг, повернулся обратно к взявшемуся за верандную щеколду Егору и приник к его губам. Уловил, как рука его вечно задумчивого селянина снялась со щеколды, и через мгновение почувствовал тёплую ладонь на своей пояснице. Приятное даже через ткань футболки прикосновение, хоть и совсем мимолётное.

— Извини, не удержался, — игриво объяснил Кирилл и сразу шагнул в тёмный проём коридорчика, соединяющего веранду с прихожей: дожидаться ответа всё равно было бесполезно, Рахманов на подобные выпады не отвечал.

Кирилл одевался с космической скоростью, стоя перед трельяжем. Слушал, как Андрей читает матери книгу, что-то про мальчика и солнечного котёнка. Снял шорты, надел джинсы и носки, футболку, уже вполне разгладившуюся, оставил. Свитер надевать не стал — на улице начиналась жара. Книжицу с документами и банковской картой, смартфон рассовал по карманам.

Затарахтел и выехал со двора мотоцикл.

— Я с Егором, — бросил Кирилл в пространство и выбежал из дома. Во дворе пахло выхлопными газами, ещё не до конца рассеялись клубы дыма. Ворота уже были закрыты, и Кирилл направился к калитке. Его гнало из деревни ещё одно обстоятельство, которое он скрыл — осведомлённость родителей о его местонахождении. Кто его сдал, было ясно как белый день.

Егор стоял у мотоцикла с двумя одинаковыми шлемами в руках, в одном из них он всегда ездил.

— Надень.

Кирилл взял протянутый шлем, видимо, менее использовавшийся и потому выглядевший лучше. Однако по сравнению с современными импортными лёгкими, удобными, дизайнерскими шлемами, в которых катались байкеры в областном центре, этот некогда красный, а теперь выцветший до розового, с узором из царапин по всему корпусу, с чёрным козырьком, этот советский раритет выглядел крайне убого. Серая подкладка, правда, была чистой. Кирилл представил, что его с этим шлемом на голове увидят приятели и девчонки.

А и хуй с ними. Не в деньгах счастье. И не в фальшивых друзьях. Надо соблюдать правила безопасности.

Калякин надел шлем и затянул ремешок под подбородком. Улыбнулся, заглянул в круглое зеркало заднего вида.

— Готово. Красавчик, да?

Рахманов окинул его оценивающим взглядом и без слов надел свой шлем. От лица остались глаза с густыми ресницами и нос. Только он даже в этом страшилище с чёрным клювом выглядел благородно. Затем Егор ударил ногой по кикстартеру, «ижак» завёлся с пятого раза, дышать сразу стало нечем, а уши глохли. Егор перекинул ногу через сиденье. Кирилл последовал его примеру. Сиденье у «Юпитера» сзади было шире и почти не задрано вверх, как у многих заграничных спортбайков, наводнивших страну. На «Ямахах» и «Кавасаки» Кирилла катали — сам он к мотоциклам пристрастия не питал, предпочитал устойчивые четыре колеса и крышу над головой, — а про «Уралы», «Днепры» и прочие «Восходы» знал разве что из дедовых баек.

Тем не менее мотоцикл, как вид, Кириллу понравился возможностью прижаться к водителю и обнять его: он без зазрения совести положил ладони на бёдра Егора.

Сначала сделал это из чистой похоти, но когда дряхлый, рычащий монстр тронулся, изрыгая клубы вонючих газов, и его затрясло на ухабах, держаться стало жизненной необходимостью. Они проехали мимо дома Пашкиной бабушки и брошенного «Пассата», мимо тихого коттеджа банкирши и хат одиноких бабулек, распугали перегородивших дорогу гусей, оставили позади развалины церкви и свернули на большак. По асфальту мотоцикл развил скорость, разбитых участков было немного. Кирилл всё равно прижимался, ощущал, как упруго тело его любимого, как уверенно он управляет транспортным средством. При резких поворотах или скачках член тёрся о задницу Егора, возбуждение пронизывало насквозь, спокойно можно было спустить в штаны.

Однако внимание Кирилла отвлекала коляска, накрытая брезентовым чехлом. Он знал, что она гружёная банками молока и, может, ещё чем-нибудь, но всё равно казалась невесомой. Думалось: тяжёлый агрегат с двумя седоками вот-вот перевесит лёгкую одноколёсную люльку, и они упадут с насыпи в кювет. Но мотоцикл ехал ровно и даже не наклонялся.

Иногда попадались встречные машины, иногда их обгоняли попутки. Ветер шумел в ушах, несмотря на шлем. Кирилл то гордился, что они едут вместе — два симпатичных парня, красивая пара; то мысленно фейспалмил, представляя, как их дуэт выглядит со стороны для непосвящённых: два яйцеголовых чувака на раздолбанном драндулете — деревенский шик, нечего сказать!

Дорога заняла около получаса, на въезде в городишко сравнительно нормальный асфальт кончился, улицы выглядели так, как будто здесь только вчера шла война. Проезжая по ним на машине, Кирилл как-то этого не замечал, а «ижак» мотало из стороны в сторону. В принципе, качка была на руку, он сильнее вцеплялся в Егора и получал дозу наслаждения в паху.

Рахманов свернул к микрорайону многоэтажных домов, основная масса которых имела три этажа, а самые высокие строители возвели в шесть этажей. Эта часть города мало чем отличалась от остальной — пыльная некошенная трава у обочин, пыльная листва у берёз и тополей, клумбы из покрышек, безвкусное граффити, мусор, кошки, куры, кричащие дети.

Между двумя трёхэтажками, перед которыми выходящие на улицу палисадники жители превратили в огородики с луком, морковкой и помидорами, стояла группа пенсионерок. Кирилл бы даже уточнил — городских пенсионерок. Потому что они не были одеты в калоши и телогрейку, как та же баба Липа, а нарядились «на выход», некоторые даже губы подкрасили. И выражение лиц у них было надменным.

Как оказалось, эти дамы и были целью их поездки. Егор остановил мотоцикл, и его тут же обступили пронырливые бабульки с матерчатыми сумками и плотными чёрными пакетами, в которых угадывались очертания разнокалиберных стеклянных банок.

— Здравствуйте, — сняв шлем, поздоровался Егор. Кирилл уже слез на землю, давая встать и ему.

— Здравствуй, Егорка, — закивали покупательницы. — Думали, ты не приедешь.

— Извините, пришлось задержаться. — Рахманов повесил шлем на руль, обошёл мотоцикл, откинул брезентовую накидку с люльки. Там на полу стояли четыре «четверти» с молоком, две банки по два литра и одна литровая, все под капроновыми крышками.

— Дома-то всё в порядке? — поинтересовалась молодая пенсионерка в бриджах. Она вытащила из сумки и подала Егору пустую банку с крышкой, а пока он забирал и обменивал на полную, тётка пялилась на его спутника. Впрочем, как и все её товарки — разглядывали избавившегося от шлема, безучастно изучавшего местность и огородики Кирилла. Наверно, не часто их молочник приезжает с компанией.

— Спасибо, всё хорошо, — ответил Егор, передавая тётке в бриджах сдачу с протянутых двухсот рублей.

— Брата уже в школу собрал? — спросила дама с крашеными фиолетовыми волосами.

— На выходных на рынок поеду.

Женщины подходили, меняли пустые банки на полные, задавали личные вопросы. Кирилл слушал внимательно, хотя не подавал виду. Похоже, постоянные клиентки много знали о Егоре, любили его и жалели. Кирилл даже почувствовал зависть — его бабки во дворе не особо жаловали, считали отребьем, невзирая на высокое положение семьи. А деревенский мученик купается в людском обожании, ему благоволят все, кто ни попадя — бабули в Островке, банкирша, покупательницы молока. Вот что значит красивая мордашка и слезливая история, тут же выскочил внутренний голос, но Кирилл заткнул его и отругал себя за недостойные мысли: у Егора прекрасно не только лицо, но и душа. Не он ли сам влюбился в него с первого взгляда, а вчера стоял на коленях? Он, парень, а чего уж говорить о женщинах, не важно, молодых или пожилых?

Последняя пенсионерка, самая старшая, лет восьмидесяти, в кокетливом бело-розовом беретике на седых кучеряшках, получила литровую банку. Егор поставил её прямо в сумку бабули.

— Мои сливочки, — любовно пропел божий одуванчик, заглядывая в матерчатое нутро. — Девочки, всем рекомендую. У Егорки замечательные сливочки.

— Да что мы, не пробовали? — оборвала её соседка в бриджах. — Лично я беру иногда, когда внук приходит, побаловать.

— И мы берём, — закивали ей остальные. Кирилл, кажется, единственный заметил пошлый подтекст диалога. У него ещё стоял.

— Егорка, — опять повернулась к нему самая старая, — привезёшь мне в следующий раз творожку? Больно он хорош.

— Конечно, привезу, Мария Сергеевна.

— А это кто, друг твой? — бабулька морщинистым пальцем указала на Кирилла, вся группа пенсионерок мгновенно прекратила разговоры.

— Да, — кивнул Рахманов, даже не посмотрев в направлении «друга». Просто, чтобы отстали. Ему не нравились расспросы, а отшить любопытных грубо он не умел.

— Ну дружите-дружите, дружба — дело хорошее, — напутствовала Мария Сергеевна и, зажав сумку в кулаке, будто мешок, потопала во двор. Остальные потянулись за ней, обсуждая какого-то Фиму, который измазал подвальную дверь монтажной пеной. Хорошо хоть не фекалиями. Нет, о фекалиях Кирилл не хотел вспоминать.

Он приблизился к мотоциклу, зажмурил один глаз от солнца, сунул большие пальцы за шлёвки джинсов.

— Прикольные бабки, — сказал невпопад. Егор, наклонившись, копался в люльке, расставлял банки. Позвякивало стекло. — Ты всегда сюда возишь?

— Раз в неделю, — не отвлекаясь, ответил Рахманов. Волосы закрывали его лицо. — В другие дни — в другие дома.

— А сколько стоит молоко? — Кирилл знал цены только на напитки и сигареты.

— Сто десять рублей три литра, — Егор, наконец, закончил возиться, закрыл люльку брезентом и подошёл к водительскому месту.

— Ого!

— По-твоему, это много или мало?

Кирилл не стал спешить с ответом: Егор первый раз задал ему вопрос из хозяйственной области, и надо было показать себя вдумчивым человеком.

— Мало, учитывая, сколько ты батрачишь. Полтора литра, получается, стоят пятьдесят пять рублей — столько же, сколько бутылка, например, «Бон Аквы». Но воду просто из-под крана наливают, а ты с коровой целыми днями возишься.

Кажется, Егора удивили разумные размышления, столь несвойственные ветреному оболтусу, за которого он привык принимать своего гостя. Они ему даже понравились, Кирилл буквально видел, как меняется мнение Егора о нём, хоть не было произнесено ни звука, но взгляд стал другим! Кирилл похвалил себя за маленький успех и едва не запрыгал, хлопая в ладоши.

Егор молча развернулся, со второй попытки завёл мотоцикл и сел на него. Калякин задрал лицо к чистому голубому небу и возблагодарил придурков, которые прокололи колёса «Пассата»: без них не было бы этой поездки и приятного удивления в глазах его любимого парня. Мотоциклу он тоже был благодарен, поэтому простил ему отвратительный рокот двигателя и все остальные прегрешения. Кирилл перекинул ногу через сиденье и тесно придвинулся к водителю, грудью незаметно потёрся об его одетую в джинсу спину. В паху разлилось тепло, соски затвердели. Успев остановить Егора, прежде чем тот наденет шлем, он отодвинул его волосы справа и сообщил в самое ухо:

— Я за дорогу раз десять чуть не кончил.

Можно было не шептать: слова терялись в тарахтении «Юпитера». К тому же на улице никого, кроме домашней живности, не наблюдалась. Егор обернулся к нему и демонстративно надел шлем, Кирилл счёл это за положительную реакцию и надел свой. По фигу, как они выглядят.

Егор не сказал, а Кирилл забыл спросить, куда они двинутся дальше, однако угадать было проще простого — за покупками. Все мало-мальски приличные торговые точки во всём своём скудном разнообразии располагались на одной улице и прилегающих переулках, своеобразным центром служил муниципальный рынок.

Минут через семь они были там. Парковочное место нашли с большим трудом, втиснулись между «реношным» микроавтобусом и «Дэу Нексия». Народу плевать было на будний день, людской поток тёк, не прерываясь. По магазинам и на базар шли бабки с костылями, подвыпившие мужики, молодые девки с детьми на руках или в колясках, тётки интеллигентного вида и не очень, школьники. У Кирилла создалось впечатление, что никто в этом городе не работает, но денег у всех немерено.