Селянин

— По какому вопросу?

Кирилл нахально фыркнул:

— А что, это вам надо говорить? Вы же обычная секретарша. Ну, допустим, работу я ищу. Так можно к директору? Он здесь?

— Вообще-то у нас через десять минут обед, — мстительно заявила секретарша.

— Я успею. Так здесь он?

— Здесь. Заходи.

— А повежливее? — Кирилл метнул в неё господский взгляд и вошёл в кабинет. Забыл постучать, хотя собирался. Блядская секретарша сбила с пути праведного.

Кабинет был небольшим — опять шкафы, офисный угловой стол, ряд стульев у стены, какие-то календари, картины, планы-схемы земель на стенах. Небогато и безвкусно. А директор — толстенький, похожий на «ждуна» мужичонка с зачёсанными на плешь реденькими волосами. На нём была огромная, как парашют, футболка невнятного серого цвета. Остальное скрывали стол и ноутбук.

— Здрасте, — сказал Кирилл и вдруг понял, что не знает, как директора зовут. — Я по поводу работы. Вакансии есть?

Директор удостоил посетителя мутным взглядом. Пробежался глазами по его чистенькой футболке, фирменным джинсам, сандалиям из светлой кожи, белым рукам и, особенно, колхозной физиономии. В людях он, может, и не отлично, но как-то разбирался.

— Что ты у нас забыл?

— Ничего не забыл. Переезжаю сюда, вот и работу ищу.

— Образование какое? — говорил директор будто храпел. От него несло алкоголем.

— Неполное высшее, менеджер, — с психом отрапортовал Кирилл. Ему не предложили сесть, и он стоял как свечка рядом со столом, за которым не было стульев.

— Кем хочешь работать?

— Всё равно кем. С нормальной зарплатой только.

Директор пожевал губами, потом потянулся к шкафу, взял с полки графин, полный воды, и принялся пить прямо оттуда. Жир на месте, где у нормальных людей находится кадык, шевелился. Горло издавало утробные звуки. Это был пиздец. Кирилл блеванул бы прямо на новый линолеум.

Директор поставил графин на стол перед собой, вытер рукой губы.

— Всем зарплату подавай… — проворчал он в сторону и посмотрел на посетителя. — Скотником пойдёшь?

— А кто это?

— Конь в пальто, бля!.. За скотом ухаживать — кормить, поить, навоз чистить, помещения убирать, пасти.

Кирилл поморщился. Ухаживать за скотом ему не хотелось.

— А трактористом? Или на комбайн?

— Жатва заканчивается, зерновые убрали почти, останется гречиха и семечки. Механизаторы не нужны, бля. Могу, конечно, взять. Они с ноября до сева на «минималку» пойдут, семь тысяч, устроит? Ты, кстати, технику знаешь? «Полесья» у нас, бля, «Торумы», «Джон Дир» один есть.

Кирилл в душе не ебал, что это за абракадабра.

— У меня категории бэ-цэ.

Директор презрительно махнул рукой, как бы говоря, что всё ясно и безнадёжно.

— Это тебе не «Жигуль» водить! Сейчас вся техника, бля, с электронной начинкой, ГЛОНАССы стоят!

— Ну, научите меня! — Кирилл бесился, что вынужден считаться с этой жирной деревенской свиньёй, вообразившей из себя царька.

— Не-не. — Директор снова махнул рукой, достал из ящика стола зелёный пакетик с семечками и сунул одну в рот толстыми пальцами. — Не. Сейчас только скотником или телятником. Ветеринар нужен и агроном, но у тебя же образования нет? — шелуха изо рта, кувыркаясь, полетела на пол. Вопрос был риторическим. — А механизатором весной приходи, может, кто уволится.

— А сколько скотники получают? — спросил Кирилл, чтобы отчитаться в своём рвении работать перед Егором.

— Двадцать. Плюс-минус. Зарплата день в день. Премии бывают к праздникам и бесплатное зерно. Ну?

— Я подумаю, — сказал Калякин и вышел, не желая даже прощаться. Полностью игнорируя секретутку, миновал приёмную и пролетел через холл на улицу. Разговор его и шокировал, и обрадовал, и, в большей степени, возмутил. Надо было сказать этому царьку, чей он сын, сразу бы по-другому заговорил. Зарплата в двадцать тысяч казалась уже получше, но всё равно не дотягивала до приемлемого уровня, а скотником он вообще не хотел работать. По колено в навозе — ага, ищите дурака. Потом Кирилл подумал, что Егор, заставь его жизнь, согласился бы и не на такую работу. Ладно, они ещё поищут, посоветуются. Но армия и родители… Отец бы, блять, лучше помог работу нормальную найти.

Кирилл стиснул зубы, затыкая внутренний голос. Пора было возвращаться домой — ужасно соскучился по Егору. Пока садился в машину и отъезжал, на него вылупились местные старые кошёлки, кучкующиеся возле магазина.

61

Жара стояла невообразимая, чтобы находиться на улице, и речи быть не могло. Кирилл не удивился, обнаружив братьев в доме. Они там наводили ещё большую жару — варили суп и делали заготовки на зиму. В большой кастрюле на плите кипело какое-то рыжее варево с красными и белыми вкраплениями, которое потом разлили по пол-литровым банкам и закатали крышками. Между Андреем и Егором шло общение, которому Кирилл по-белому завидовал. Старший был другом и наставником, младший внимал ему, уважал, не прекословил. Будто они оба понимали, что в этом мире предоставлены сами себе, и, кроме как друг на друга, им больше не на кого положиться, некому доверять. В детстве Кирилл мечтал иметь брата. Рахмановы охотно приняли его в беседу, но такой тесной связи, конечно, не наблюдалось.

На пересказ посещения колхозного директора Егор никак не отреагировал, улыбнулся пару раз на забавных местах, и всё. Согласился, что надо искать ещё. Но Кирилл-то знал, что работать ему, скорее всего, в ближайшие два года не суждено. Обещание отцу приехать кровоточащей занозой сидело в мозгу. Он отмалчивался, словно надеясь, что проблема рассосётся. Домой не ехал, чем нарывался на новый звонок от родичей и их крайние меры.

После того, как все банки с закуской из помидоров и риса, были укутаны тёплой курткой, они вместе в кои-то веки пошли смотреть телевизор. Повернули ящик, чтобы и маме Гале было видно. Выбора в фильмах не было, от телевизионной вышки транслировалось всего четыре канала, на одном шёл древний фильм про французских жандармов. Кирилл и Егор заняли диван, еле уместились на нём в сложенном состоянии, зато крепко обнимались и ненароком тёрлись всеми местами. Смеялись в голос и комментировали наперебой, ибо фильм действительно был ржачным. И самое приятное — иногда нежно целовались. Андрей в эти моменты отворачивался. Замечательно было знать, что любовь взаимна, чиста и искренна. Но Калякин чувствовал себя козлом оттого, что молчал об очередной угрозе их отношениям в виде армии и тупоголовых предков, и продолжал молчать.

Во двор они выбрались в половине седьмого. Солнце уже цеплялось за макушки деревьев и не жгло. Егор пошёл чистить навоз, Андрей — варить скоту, а Кирилл — добивать последние четыре картофельные грядки. Видя перед собой запутавшийся в подсолнухах и кукурузе финиш, Кирилл работал усерднее, качественнее, но не спешил и не радовался результату недельного труда. Тревога шептала, что прополка картошки –единственная миссия, для которой судьба предназначила его пребывание в этом доме. Прополет, уедет и никогда больше не увидит Егора. Тяжело было не физически, а морально. Только встретив Егора, он познал, что существует душевная боль, ни с какой другой не сравнимая, и внутренний голос знал, как её прекратить.

Как Кирилл ни оттягивал, последние две грядки закончились. Он бросил полупустое ведро и опустился задом на межу, раздвинув подсолнухи. Положил руки на колени, уткнулся в них подбородком. Темнело, комары кружили у носа, сверчки пели за огородом, какие-то птицы кричали, кукушка не успокаивалась. Яркий месяц, крупные звёзды. Завтра снова жара. Картошку надо копать. Нужен трактор. И мешки. Запарятся подбирать. Вот если бы…

— Кир…

Кирилл поднял голову и улыбнулся Егору. Так задумался, что не заметил, как он подошёл. А о чём думал? Мысли какие-то бессвязные…

— Кир, что с тобой? Устал? — Егор, как всегда, говорил обходительно и осторожно. Кирилл помотал головой, поднялся. Ноги затекли, задница одеревенела, неужели так долго сидел? Как бы муравьи в зад не заползли. Хотя до муравьёв ли сейчас? Пора.

— Не в усталости дело… — подойдя к Егору, сказал он, провёл рукой по широким вялым листьям подсолнухов. Слова не приходили на ум. — Я… я… мне тут… мне надо…

Егор смиренно слушал это блеяние, не перебивал. От него благоухало навозом. Что он чувствовал, Кирилл не мог определить — не смотрел на него, отвернулся к ёбанным подсолнухам… подсознательно не мог произнести это в глаза, терзался.

— Мне надо… Егор… короче, мне надо… уехать. — Кирилл бросил на Егора быстрый взгляд и опять уставился на подсолнухи. — Блять… это… ненадолго, всего пару дней. Отец бесится… ну и мать, короче, тоже. Им, блять, неймётся, что я с тобой… суки, — последнее ругательство Кирилл процедил, растягивая звук «с», и сплюнул себе под ноги. Оторвал лист от подсолнуха, искромсал его. — Институт бросить тоже ни хуя не получится, блять! Меня в армию заберут сразу! А я не хочу в армию. Не для меня армия!

Выговорившись, будто вскрыв гнойник, он решился посмотреть на Егора. Тот молчал, замкнулся в себе, глядя в одну точку где-то в метре над землёй. Вот уж кто знал, что их мирок не вечен и скоро лопнет, как мыльный пузырь, и заранее с этим смирился. Смирился с грядущей болью и одиночеством. Как теперь объяснить, что это не так? Кирилл чувствовал себя предателем, хоть понимал, что это не так.

Деревня и город

Молчание затягивалось. Кирилл стоял с опущенными руками, но глаза то и дело поднимались к лицу Егора, ища на нём изменения. Сам не мог ничего больше вымолвить, а Рахманов переваривал ситуацию глубоко в себе. Прошла как минимум целая вечность, прежде чем он потёр лоб у виска, оглянулся на огород и кивнул:

— Да, хорошо.

— Да нихуя хорошего! — сразу нашёл слова Кирилл. — Я не хочу всего этого! Я же тебе честно говорил! Про то, что хочу жить с тобой! А теперь мне придётся ходить в этот идиотский институт! Но я кое-что придумал! Я…

— Кир… — оборвал Егор.

Калякин захлебнулся в невысказанном потоке идей, как сёрфингист, под которым внезапно исчезла крутая волна, и который немало удивился этому обстоятельству.

— Что?

— Может, к лучшему, что ты доучишься? Не надо бросать. Это глупо. Учись. Высшее образование не помешает.

— Но ты же бросил!

— У меня другие обстоятельства.

— Точно. Извини, — Кирилл усовестился, что, не подумавши, напомнил Егору о больном. Чтобы загладить вину, показать свою поддержку, взял его за руку и некрепко сжал. Вроде Егор не обижался. — Но я всё равно не хочу в институт. Неинтересно мне там. У меня мозгов нет учиться. Попусту потрачу два года. Блять… Я сам понимаю, что мне придётся, но… я не хочу расставаться с тобой на четыре дня каждую неделю. А ты? Ты тоже не хочешь, чтобы я уезжал? Правда?

Кирилл с жадностью и содроганием следил за Егором. Тот, не поднимая глаз, шевельнул сжатыми губами и, вынув руку из сжимавшей ладони, прошёл три шага и опустился на межу в подсолнухи, там, где трава была примята. Локти поставил на колени, взглянул вверх. Наверно, он сильно устал, ноги не держали, однако его ответ мог быть из тех, что произносят сидя. Хотя нет, это выслушивать такие ответы надо сидя. Обычно перед этим рекомендуют: «Присядьте». Но Егор ничего такого не попросил.

— Не хочу, — устроившись на меже, еле слышно произнёс он.

Кирилл успокоился. Сел напротив него на перевёрнутое ведро с увядшими сорняками. Красное закатное солнце светило ему в левый глаз. Он повернулся, чтобы подсолнухи загораживали его. Слова опять стояли в горле комком противоречивых эмоций, открой рот — и не угадаешь, какая первой вырвется наружу.

Кирилл взял обе вытянутые вперёд кисти Егора и сжал их в сложенных лодочкой ладонях, повинно опустил голову. Чувствовал, что не в состоянии больше держать переживания в себе и непременно начнёт запинаться. Так и произошло.

— Мне… мне страшно. Егор… мне пиздец как страшно. — Он сокрушенно повёл головой, безрезультатно попытался раздвинуть брови. — Меня нихуя не понимают… Мать… Отец, блять… Они мне ультиматум поставили, чтобы я возвращался. Чтобы сегодня был дома. Я… Егор, я не хочу уезжать. Я боюсь… Пиздец, я боюсь… я боюсь, что всё разрушится. Что ты меня разлюбишь. Что я приеду и… не найду тебя. Что что-нибудь изменится.

Рахманов легонько тряхнул зажатыми в руках Кирилла ладонями, привлекая его сосредоточенное на проблемах внимание.

— Ничего не изменится. Уже три года ничего не меняется. Я всегда здесь. Если ты приедешь, я буду здесь.

Кирилл уловил это осторожное «если».

— Я обязательно приеду! Никто меня не остановит! День или два, чтобы отстали, а потом сразу сюда копать картошку! До института ещё две недели, а там буду забивать на лекции и приезжать сюда на полнедели. — Калякин увидел, что Егор собирается возразить, и опередил его: — Эй, только не приставай, чтобы я учился! Про «хорошо» и «отлично» ради тебя ещё выдумай! У меня не получится, я — тупой. Я не такая звезда факультета, как ты. Это ты ходил в супергероях, а я известный лоботряс.

К концу монолога Егор улыбался.

— Кажется, ты меня с кем-то путаешь, — сказал он, как только дифирамбы затихли. — Я не был звездой факультета, я был серой массой.

— Не прибедняйся: ты был отличником на курсе. — Смена темы взбодрила Кирилла, увела от тревожных мыслей.

— Ну и что? — хмыкнул Егор. — Вуз правительственный, там много отличников было. Абитуриенты ехали со всей страны, чтобы там учиться. Учиться. Так что я был одним из многих.

— И поэтому сразу «серая масса»?

— Не поэтому. Ты же знаешь этот вуз? Видел, кто там учится? В нашей группе ребята на пары приезжали на машинах за три миллиона. У них собственные квартиры были… да всё у них было. В этот институт простым смертным путь практически заказан. Я поступил, потому что у них квота есть для таких… сирых и убогих — сирот, инвалидов. Меня как безотцовщину взяли. Хотя по двум предметам я действительно был стобалльником.

— Вот видишь, ты не «серая масса», — постарался сгладить Кирилл, но получилось похоже на лепет. Он сам был блатным, пусть и не лез в престижный вуз.

— Серая. Из тех задротов, что сидят, зубрят и не высовываются. В твоей группе нет таких? Ботаники, живущие в общежитии, не посещающие клубы, питающиеся пирожками из столовой, зимой и летом в одной одежде? Над которыми можно посмеяться, поиздеваться, а в случае, если гулянка затянулась, к ним можно подойти и попросить списать?

— Ты же говорил, что туда приезжают учиться, а не гулять.

— Да. Особенно поначалу. Потом мои одногруппники вошли во вкус жизни без родителей и пустились во все тяжкие. Не все, конечно. Только трое ходили по клубам почти каждый день, остальные раз в неделю, в две. Но всё равно ходили. У меня и ещё у двух пацанов денег не было, мы не ходили, только учились. Вот мы и не нужны были в их компаниях. Мне кажется, меня даже преподаватели не любили: с меня ведь взять нечего, я экзамены и зачёты своим умом сдавал, не проплачивал. Опять же, это не ко всем преподам относится.

Егор иронично улыбнулся, он никого не осуждал. В подсолнухах сгустились сумерки, бросали тени на его лицо. Во дворе замычала корова — должно быть, Андрей её привёл.

— А если бы у тебя водились деньги? Ты бы ходил в клубы? — спросил Кирилл. История и потрясла, и укорила. В его группе тоже были нищие чудики, с которыми никто не дружил и над которыми насмехались, просто так, от нечего делать. Как Егор попал в их число, он же такой необыкновенный даже без денег?

— Нет, — ответил Егор не совсем уверенно. — Я в ночном клубе никогда не был, не понимаю, в чём их привлекательность.

— Развлекаться. Веселиться. Танцевать. Цеплять тёлок. Бухать. — Кирилл перечислил на автомате, в надежде, что его селянин проникнется и захочет с ним повеселиться, и поздно понял свой промах. Не успел буркнуть «извини», как Егор качнул головой:

— Нет, не ходил бы. У нас с теми, кто ходит в клубы, похоже, разный интеллект.

— Извини, я вообще не то хотел сказать… Да хуй с ними, со всеми этими козлами из твоей группы… ты самый хороший, Егор. Я тебе это честно говорю. Я таких, как ты… ну, не знаю… чистых, неиспорченных, не встречал. Я безумно счастлив, что ты достался мне, такому распиздяю. Что ты меня любишь.

Егор молчал, но молчал так, что было ясно — внутри он хохочет, заливается смехом. У Кирилла дрогнуло сердце.

— Что? Ты меня не любишь? Ты надо мной подшутил? Ты не любишь?

— Я не шутил.

— Тогда чего ты ржёшь?

— Да так. Никак не могу привыкнуть, что слышу это от тебя. Ты говорил, что пидоров мочить надо, а сейчас доказываешь, что я не третий сорт.

— Я изменился, Егор. Переосмыслил. Я не плохой.

— Я вижу.

— Спасибо, что веришь мне, — Кирилл снова взял его ладони. — Мало кто верит, что человек способен измениться к лучшему.

— Ты дважды удивлял меня, — признался Егор, разглядывая их руки, беспрерывно поглаживающие, пожимающие друг друга.

— Да? — Кирилл как ребёнок обрадовался такому признанию. — Когда?

— Когда ты не нагрубил моей маме. И… когда ты поменял позиции и не воспользовался мной.

— Ты про первый секс? — Кирилл исполнился гордости собой и своим тогдашним решением, принёсшим-таки дивиденды. — Что ты, я не мог поступить иначе! К тому же ты опытный в гейских делах, кому же ещё быть наверху?

— Не опытный я никакой. У меня только одни отношения в жизни были, да и то недолго. Я молчаливый и необщительный, мне трудно найти с кем-то взаимный интерес, а в Островке из геев только… Лариса.

— Ну и отлично. Я к этим двум изревновался, а будь их больше — с катушек бы съехал. — Кирилл сполз с ведра на колени, задница одеревенела от твёрдого бугристого металла. Несколько секунд они с Егором смотрели друг другу в глаза, объясняясь в любви, потом синхронно, медленно стали наклонять головы и, наконец, слились в нежно-требовательном поцелуе.

Язык Егора был мягким, тёплым и нежным, губы имели вкус зелёного яблока, а запах навоза, въевшийся в чёрные волосы, придавал неповторимый колорит их деревенскому роману. Кирилл с жадностью вдыхал его и так не хотел уезжать! Внутри всё опять забунтовало.

— Не хочу, Егор, не хочу! — захныкал он, крепко обвив руками его длинную сильную шею, прижавшись ухом к его уху. — Если бы не армия, я бы насрал на всех! Но не могу я год строем ходить, под «дедов» гнуться! Вот такой я не мужик, Егорушка! Презираешь меня?

Егор погладил Кирилла по спине и повертел головой в крепком захвате его рук. Часть зажатых волос высвободилась и жёстким косматым водопадом защекотала державшие предплечья.

— Нет. Я сам не был в армии.

— Да, точно! Я собирался спросить! — Кирилл отодвинулся, не убирая, однако, рук с плеч. — Как тебе удалось? Ты же бросил институт! Отсрочка или не годен?

— Годен. Но я единственный опекун инвалида первой группы и несовершеннолетнего. Каждую весну предоставляю справки в призывную комиссию и получаю отсрочку.

— А если что-то изменится, тебя заберут?

— Ничего не должно измениться. — В карих глазах, а в сумерках они стали совсем чёрными, отразился неподдельный ужас, до Кирилла не сразу дошло, почему.

— Нет, я не это имел в виду! Я про то, что мама Галя выздоровеет! Операцию же можно сделать!

Рахманов молчаливо принял объяснения, не прокомментировал про операцию — конечно, не хотел сыпать соль на раны и лишний раз расписываться в своей ничтожности. Кирилл постарался увести его от упаднических мыслей и настроений. Стоять на коленях он устал и снова сел на ведро, отогнал вившихся мошек.

— Ты, наверно, мечтал в армии служить?

Мычала недоенная корова. Егор кинул взгляд в сторону двора и повернулся к Кириллу.

— Институт юридический, там военную кафедру сохранили, я бы срочную не служил.

— Понятно. Везёт некоторым. А если бы не кафедра? Мне кажется, что такие, как ты, стремятся в армию.

— А куда бы я делся? Меня отмазать некому. — В глазах Егора появились смешинки. — Не переживай, я тоже не рвался в армию.

— Правда?

— Ты боишься дедовщины, я тоже. Я не умею постоять за себя.

— Вот не надо прибедняться, а? Я помню, как ты стоял за себя с топором.

— Не делай из меня героя, я обычный человек. Вечный изгой.

Корова мычала чаще и громче, и Егор беспрерывно поворачивал голову в направлении хлева, но не уходил. Кирилл чувствовал, что задерживает его, и пора заканчивать разговор.

— Иди доить, Зорька сейчас сарай разнесёт.

Егор кивнул и встал с межи. Повертевшись, отряхнул пыль и прилипшую к трико траву с задницы и ног, потёр, очищая, загрязнившиеся ладони. Согнал комара со щеки. Чуть нахмурившись, думая о предстоящих делах, оглядел прополотый огород, который под тёмно-синим небом казался ребристой пустошью.

Кирилл ждал, тоже глядя на серо-зелёные картофельные грядки, но думал не о проделанной за неделю работе, не о мошкаре, что вилась у носа и кусала, не о мычащей корове и поющих лягушках, не о бескрайнем небосводе с яркими точками звёзд… Нет, наверно, и о них тоже. Он тосковал по Егору. Ещё не уехал, а уже тосковал! Думал, умрёт, если отдалится от него хоть на километр!

Как только Егор сделал шаг по твёрдой как камень земле, Кирилл рванул к нему и схватил за руку. Он волновался, и от смятения бегали глаза и дрожал голос.

— Поехали со мной! Пожалуйста! Поехали! Я не буду сидеть дома два дня, обойдутся! Туда и обратно! Посмотрят на меня и достаточно! Только вещи кое-какие из дома заберу! Покажу тебе, где я живу! И сразу назад!

Егор ответил ему сожалеющим взглядом. Кирилл, угадывая все его аргументы, не сдался:

— Это недолго! Молоко в девять отвезём, поедем и к пяти-шести назад вернёмся. Может, раньше! Один день Андрей присмотрит, а вечером я помогу! Поехали!

Егор молчал. Он даже не обдумывал, а сразу принял решение и был в нём твёрд, как бывал твёрд в каждом своём решении. Как всегда, выбирал долг, попирал свои потребности: за его иронией, утешением, спокойствием, уверениями, что два дня пролетят быстро, таилась грусть. Егор тоже остро переживал предстоящее расставание, но мужественно делал это глубоко в душе, не давая им обоим расклеиться.

Калякин физически ощущал, как перед извиняющимся, но всё равно непреклонным Егором теряет уверенность в своей правоте. Смахнул длинноногого комара с его худой щеки и, неловко улыбнувшись, промямлил последний довод:

— И… и потрахаться можно нормально. Чтобы никто не мешал. На… наедине. Блять, Егор, я так хочу доставить тебе настоящее удовольствие и… слышать, как ты стонешь, когда кончаешь. Поехали, потрахаемся на полную катушку…

— Кир, — Рахманов тяжело вздохнул, провёл по лбу тыльной стороной ладони, будто стирая пот, посмотрел на закрывшиеся цветки подсолнухи, — я бы с радостью… Только вряд ли у меня получится оторваться на полную катушку и стонать. Кир, я постоянно буду волноваться, что происходит дома. Андрею с одной рукой тяжело. Я не могу бросить дом на него на целый день. А я буду целый день дёргаться и… стонов не получится.

Егор и сейчас нервничал, постоянно оглядывался на калитку, куда должен был уйти десять минут назад. Теперь не только корова мычала — визжали голодные поросята, которых обычно кормили раньше, до того как небо украшали Большая Медведица, Орион и другие созвездия северного полушария. Весь ритм жизни этой усадьбы сбился. Кирилл чувствовал за это вину, хоть его и не упрекали.

— Хорошо, я понимаю, — отпустив руку Егора, сказал он. — Не буду ныть, но постараюсь приехать, как только смогу.

— Будь сколько надо, успокой родителей.

— Да, ладно. Они должны от нас отстать. — Кир сглотнул, шмыгнул носом. — Всё, пойдём заниматься делами. Вернее, я иду: я ведь обещал отправить тебя спать в девять часов, так что отправляйся.

— Ещё нет девяти, — благодарно улыбнулся Егор. — Успею подоить.

— А потом пойдёшь спать.

— Пойду, — согласился Рахманов, хотя Кирилл ожидал, что он будет артачиться.

Они повернулись и пошли во двор, где внезапно загорелся свет. По пути Калякин помыл руки в бочке, вода в ней была горячей, не успевшей остыть после дневного пекла, по поверхности скакали букашки. Видимость сходила на нет, предметы становились серыми, безликими. Ориентиром служил фонарь над сараем.

Во внутреннем дворе они наткнулись на Андрея. Мальчишка в здоровой левой руке тащил полное ведро поросячьего месива, сгибался под его тяжестью, пыхтел, сбрасывая отросшую чёлку со лба. Увидев их, надулся:

— А! Я уже хотел в розыск подавать.

— Давай сюда! — Егор хотел перехватить у брата ведро, но Кирилл опередил его и забрал ведро сам. Вес отвратно пахнущего варева потянул руку вниз.

— Ого! Как ты не надорвался!

— Да если вас нет! — огрызнулся Андрей. Он был чумаз до одурения, светлая часть одежды испачкалась в чём-то чёрном, густые, жёсткие волосы стояли дыбом, будто их три дня не расчёсывали. Однако смотрел пацан на старших по-взрослому, с укором за разгильдяйство. Вытер влагу из носа краем футболки и скомандовал Кириллу: — Топай корми, чего стоишь? Слышишь, орут?

Кирилл слышал, конечно. Поросята не просто визжали, казалось, они с разгону бились головами в кирпичные стены сарая и деревянные перегородки, наступали друг на друга — в загоне грохотало, стены ходили ходуном. В соседнем помещении мычала Зорька, только куры мирно устроились на ночлег и не возмущались.

Настроившись, наскребя отваги и задержав дыхание, Кирилл открыл дверь в свинарник. Животные почуяли приближение человека и еду, увидели зажегшийся под потолком свет и стали сильнее долбить в перегородку. Опасные лютые твари. Навоз, хоть его сегодня чистили, хлюпал под их копытами.

С содроганием Калякин повернул задвижку, различил в оранжевом полумраке грубо сколоченную кормушку и вылил туда густое месиво из картошки, помоев и фуража. Чёрные вьетнамские монстры, двинувшиеся сначала к нему, быстро, отпихивая друг друга, засунули морды в корыто. Поднялось невообразимое чавканье, кормушка быстро пустела. Одного ведра этим прожорливым созданиям было мало, и Кирилл сразу, пока миазмы свинарника не впитались в его кожу, пошёл за вторым и третьим. Помощь Рахмановых ему не требовалась, за две недели он получил представление, чем кормить и примерно в каких пропорциях смешивать, ну и, в конце концов, не для ресторана же деликатесы готовит, а свиньи всё сожрут, что ни дай. Кирилл особо не заморачивался. Зажимал нос, дышал через рот, чтобы не стошнило, и глушил внутренний голос, который пел про завтрашнее освобождение от каторги, чистую элитную многоэтажку, мягкую кровать, безделье и вай-фай.

Получив ещё жратву, свиньи успокоились. Наевшиеся уходили на солому спать, вытягивали ноги и довольно похрюкивали. Взрослые мощные особи выбирали места попрестижнее, сгоняли молодняк. Иерархия у них была тюремная. Кирилл понаблюдал с минуту, пока мог не дышать, и вышел на свежий воздух, закрыл загон на вертушку.

Дверь в коровник была распахнута, оттуда на бетон лился жёлтый свет, в котором кружились мошки. Внутри Егор тихо и ласково разговаривал с бурёнкой:

— Сейчас, сейчас, Зоренька, сейчас, ещё минутку. Вот так, моя хорошая, сейчас…

Кирилл вошёл в коровник и остановился у стены, подложил ладони под поясницу.

— Можно я побуду с тобой, посмотрю, как надо доить?

— Только тихо: коровы не любят чужих. А то испугается, не даст молоко.

Кирилл удивился, но не стал разевать рот и переспрашивать. Егор отвечал ему, не оборачиваясь. Сидя на маленькой табуреточке, он обмывал из корца разбухшее розовое вымя, нежно поглаживал. Как обычно перед дойкой он переоделся в чистую одежду, повязал бандану. Движения его были плавными, неторопливыми, будто младенца купал. На коленях лежало полотенце, рядом стояло эмалированное двенадцатилитровое ведро. Корова мелко переступала копытами, пыталась мотать хвостом, да только он был привязан тонкой верёвкой к ноге.

— Сейчас, Зорька, почти всё.

Отставив корец, Егор вытер вымя полотенцем, а потом принялся аккуратно массировать его со всех сторон по ширине и длине. Когда закончил, соски немного увеличились, набухли. Егор подставил ведро, вынул оттуда кружку и осторожно сдоил из каждого соска по одной тоненькой струйке. Повернулся, протянул кружку:

— На, Найде налей.

Кирилл мигом выполнил поручение, вылил молоко в собачью миску. Найда вылезла из конуры, завиляла хвостом и принялась лакать. Вернувшись, снова притулился в уголке. Молочные струи уже вовсю с гулким звоном били в дно ведра. Егор двумя руками ловко дёргал за передние соски… То есть не дёргал… Присмотревшись, Кирилл понял, что его пальцы последовательно сжимаются в кулаки сверху вниз, а кисти остаются неподвижными. Из соска выбрасывается струя, и процесс повторяется снова.

Отпустив передние соски, Егор взялся за задние.

— Хорошая, Зорька, хорошая…

Медленно он выдоил несколько струй, затем его руки стали работать энергичнее, и Кирилл уже не успевал следить за сжатием и разжатием пальцев. Корова успокоилась, стояла смирно, иногда трясла головой и облизывалась толстым розовым языком. По её морде ползали мухи. Егор снова занялся передними сосками, скрючился в неудобной наклонённой позе. Молоко плескало непрерывно, булькало, ведро наполнилось наполовину и продолжало наполняться. Кирилл как загипнотизированный смотрел на расходящиеся по белой поверхности круги и вспоминал, каким долбоёбом был — однажды пришёл доёбывать пидора и нарочно, пинком, опрокинул полведра молока. Спросить, как тогда Егор вышел из положения, духу не хватало. В тот раз он дебильной выходкой лишил Рахмановых части их скудного дохода, теперь вот на Лариске не заработаешь. Наверно, ему лучше исчезнуть и не создавать проблем? Толку от него никакого, вот так шустро доить он никогда не научится, деревенским жителем никогда не станет…

На душе сделалось гадко и тоскливо. Кирилл перестал следить за движениями, запоминать порядок действий при дойке, опустил голову на грудь. Лучше бы Егор упрекал его, да только он терпит и изображает, что абсолютно ничего страшного не случилось, жизнь по-прежнему стабильна. Он добрый, тактичный и самый замечательный парень, на чьём фоне все остальные меркнут. Кирилл завидовал. Ему мало показалось, что этот необыкновенный человек составляет с ним пару. Захотелось самому предстать перед Егором хоть капельку лучше, чем складывалось мнение сейчас. Одну малюсенькую капельку, чтобы Егор не сомневался в его небезнадёжности и знал, что верит в него не зря.

— Егор! — Кирилл позвал больше на интуитивном уровне, повинуясь своим мыслям, неосознанно, и только потом «прозрел»: увидел, что ведро полное, из вымени сцеживаются последние короткие струйки, и значит, корова не может зажать молоко.

Не прекращая доить, Рахманов обернулся и вопросительно поднял глаза.

— Мама Галя просила поговорить с тобой. — Слова снова плохо шли к Кириллу. Он почесал лицо, плечи. — Она просила уговорить тебя восстановиться в институте. Сказала, чтобы вы с Андрюхой на сбережения купили себе комнату, а сама собралась в богадельню. Она хочет, чтобы ты получил профессию.

Калякин специально подбирал предложения так, чтобы сложно было понять его личное отношение к сказанному. Мало того, пытался ввести Егора в заблуждение, заставить думать о нём плохо, чтобы затем — бац! — и радостное облегчение: Кирюшенька-то умница и разумница, по-настоящему любящий и понимающий мальчик!

Нужный эффект был достигнут без труда. Егор на автопилоте ощупывал опустевшее вымя, сдаивал миллиграммы молока, а сам через плечо смотрел на Кирилла. Во взгляде преобладала растерянность, а с ней скрытая тоска и непримиримость, немного злости и враждебности. Естественно, он даже слышать не хотел о богадельне! Вероятно, мать уже заводила подобный разговор, а может, и неоднократно. И, конечно, ему легко будет предположить, что нежелающий расставаться с ним любовник примется сыпать доводами, уговаривать пойти на поводу у матери.

Кирилл про себя посмеивался, предвкушая напористую отповедь. И ошибся. Егор отвернулся, ссутулился, плечи опустились, а руки вытирали вымя полотенцем. Он молчал, выполняя нехитрую работу, потом проговорил:

— Не трать время, Кирилл, не уговаривай. Я не отправлю её в соцучреждение к чужим людям, я не прощу себе…

Внутренний смех Кирилла оборвался. Он физически почувствовал боль Егора и, проклиная себя, кинулся к нему, обнял за плечи и, опустившись на корточки, крепко прижал к груди.

— Прости! Я и не собирался уговаривать, не вру, не собирался! Я же знаю тебя… Блять, да я сам не соглашусь никогда маму Галю в богадельню поселить! Я ей так и сказал! Сказал, что мы её вылечим, а потом ты пойдёшь учиться! Ведь так? Я сказал, чтобы она даже думать не смела о богадельне: у неё есть мы! Так ведь?

Кирилл отодвинулся, желая заглянуть в глаза, в которых он тонул. В них было написано то самое, чего он добивался: пусть не третье «удивление», но неподдельная признательность за понимание и поддержку. Сколько лет Егор был лишён этих простых проявлений человечности со стороны знакомых? Его предавали, жалели, ставили в пример сыновьего долга, но ведь для борьбы с навалившимися бедами необходимо нечто большее — знать, что ты не один. Теперь Кирилл, когда сам столкнулся с отчуждением и непониманием близких, на своей шкуре прочувствовал всю важность единения. Егор, в одиночку преодолевающий чёрную полосу судьбы, отнюдь не казался ему слабым, в его настойчивости и убеждённости кипела сила. Вдвоём они будут сильнее в сто раз!

Егор поцеловал Кирилла, долго и старательно исследуя его рот языком. Опорожнённая корова топталась рядом, грозя опрокинуть ведро с молоком на пол, ей не нравился привязанный к ноге хвост и лезущие в глаза мухи. Калякин сквозь удовольствие боялся, что она лягнёт его копытом по черепу. От этой коровы можно было всего ожидать, она с первой встречи невзлюбила его и обгадила жидким дерьмом. Сейчас этот эпизод весело вспоминать…

Кирилл всё же отодвинулся и встал с корточек.

— Всё, Егор, теперь иди на горшок и в люльку, дальше я сам.

— Кир, ну…

— Никаких «ну». Завтра я уеду, и ты один будешь вкалывать. Спать!

— Спасибо, Кир. — Егор поднялся со стула и, оглядываясь, вышел в стрекочущую сверчками ночь. Калякин для начала вытащил ведро из-под коровы, накрыл его чистой марлей и вынес на улицу, на верстак. Сходил за банками, перелил молоко и отнёс в холодильник. В принципе, дел осталось мало, на полчаса. Гудение в мышцах было терпимым. Из-за жары они полдня провалялись, обнимаясь, на диване, не шибко перетрудились. Для Егора закончить хлопоты было бы парой пустяков, но с его недосыпом надо было что-то делать. Кирилл радовался возможности позаботиться о любимом.

Он принёс воды корове, постелил ей свежей соломы. Проверил, чтобы двери во всех закутах были закрыты, а огонь в уличной печи — потушен. Набрал в вёдра воды для технических нужд, сходил в сортир, обмылся в летнем душе прохладной водой — горячую мывшиеся до него братья практически израсходовали. Ужинал Кирилл вдвоём с Андреем. Малец допытывался, не заболел ли Егор — свалился на кровать так рано и сразу задрых. Кирилл помыл посуду, пообщался с мамой Галей, рассказал, что завтра едет домой на пару дней, и как раз вспомнил, что предки теперь скрипят зубами от злости из-за его отсутствия и строят планы стирания деревни в порошок. Звонить он побоялся, отправил отцу эсэмэску: «Не бесись, завтра приеду». В комнатке стояла духота, но Кирилл крепко обнял Егора и так заснул.

62

Утро наступило раньше звонка будильника. Кирилл и так спал тревожно, а когда Егор зашевелился, проверяя время в телефоне, мгновенно открыл глаза. В тесной спальне было темно, за исключением светлого прямоугольника двери. Температура осталась прежней, воздуха не хватало, кожу покрывал липкий слой пота. Пахло затхлостью рабочей одежды и лекарствами.

— Сколько? — непослушными со сна губами спросил Кирилл. Очень тихо, потому что домочадцы, судя по тишине, спали, и ему это было на руку.

Егор поднял руку с растопыренными пальцами, показывая: «Пять». Кирилл поймал его ладонь и прижал к своему паху, где налился стояк. От прикосновения плоть стала ещё твёрже, переполнилась кровью, удовольствие растеклось по животу и к промежности. Анальное отверстие зазудело, колени призывно раздвинулись, и Кирилл подтолкнул пальцы Егора туда. Они скользнули по мошонке вниз и замерли.

— Егор… я хочу тебя, — выдохнул Кирилл в темноту. Рахманов приподнялся на локте, заглянул ему в лицо и переместился наверх, залез между ног. Наклонился и поцеловал в живот, набирающий в размерах член потёрся о внутреннюю поверхность бедра Кирилла, лишая рассудка от нетерпения. Егор достал из-под подушки вазелин и презервативы и дальше всё делал очень аккуратно и нежно, но будто по принуждению, без желания, пока оба не кончили — в полном молчании, с минимальным скрипом сдвинутых кроватей. Ещё в процессе Кирилл понял причину: у Егора не было настроения. Он не обиделся — у него тоже отсутствовало настроение, ведь наступил день, в который они расстанутся.

Не разговаривая, не целуясь, лишь обнимаясь и переплетая ноги, они пролежали до звонка будильника. К этому моменту у Кирилла слипались глаза, но он вслед за Егором встал, расправил скомканную их телами простыню, думая, что сегодня его ждёт нормальная трёхспальная кровать с ортопедическим матрасом и дорогим постельным бельём. Кондиционер, окно, просторные тридцать квадратов. Он не утверждал, что не хочет этих удобств. Хотел, очень их хотел. Но только не для себя одного.

Ему снова стало совестно перед Егором за разницу в их материальном положении. Пока они прятались в своём маленьком мирке, эта пропасть сгладилась. Теперь дверь приоткрылась и показала жизнь по ту сторону нищеты.

Кирилл планировал уехать сразу, как только встанет и отольёт, но, встав с кровати, почувствовал, что психологически не готов переступить границу между их мирком и большим миром. Он надел рабочую одежду и пошёл во двор отлить в деревянном неказистом сортире с дыркой в полу и жирными зелёными мухами, покормить и выпустить кур и оголодавших за ночь свиней, слазить в погреб за картошкой, наполнить бак на кухне водой.

Егор убрал в коровнике, подоил Зорьку и повёл её на выпас. Кирилл закончил со взятыми на себя обязанностями, помылся и переоделся в рубашку и джинсы, которые берёг на выход, обул кроссовки. Жарковатая одежда для пекла, гарантированного высоко поднявшимся в безоблачном знойном небе белым солнцем, да новых, незатасканных по огородам, полям и свинарникам шорт и футболок не имелось.

Вещи Кирилл с собой забирать не собирался, всё до единого носка оставил на полке в шкафу или на стуле у кровати. Заглянул к маме Гале, объяснил ей, куда так вырядился, выслушал наставления быть хорошим сыном. Попрощался с готовившим завтрак Андреем. Тот расстроился.

Проверив по карманам, всё ли нужное взял, Кирилл вышел на улицу к машине, стал ждать Егора. Деревня жила своей обычной сонной жизнью, по временам суток отличаясь только наличием солнечного света, живности и людей на лавочках или завалинках. Утро, когда прохлада ещё ощущается и трава влажна от росы, было любимым для всех. Куры скребли землю под каждым домом, коты на заборах вылизывали яйца, беспривязные собаки метили деревья, птицы галдели, бабки выходили на перекличку, мол, все дрыгают ещё, за ночь никто не скопытился.

Три старые карги, включая Олимпиаду, с клюками, в телогрейках и цветастых платках стояли на дороге и сплетничали. Кирилл, конечно, не слышал их разговора, но не сомневался, что сплетничали. О чём, он знать не хотел, ему было любопытнее, отыскалась ли Лариса. Оранжевый «Мокко» отсутствовал, а с далёкого расстояния Кирилл не видел, приезжал ли он вчера. По крайней мере, она Егору не звонила. Отъебалась сучка и свалила. Любит она Егора, как же.

— Кир…

Калякин повернулся в противоположную сторону. Сзади стоял Егор. Низ его трико промок от росы, к подошвам резиновых сапог приклеились мокрые листочки, а на небритой щеке серела грязная полоска. Кирилл послюнявил большой палец и стёр её.

— Не видел, как ты подошёл.

Рахманов осмотрел его наряд и ничего не спросил — вопрос и все сопутствующие эмоции были написаны в его глазах.

— Да, поеду, — ответил Кирилл, избегая прямого взгляда.

— Не позавтракаешь?

— Нет аппетита.

Они помолчали под пристальным наблюдением старушенций. К горлу подкатывал комок. Кирилл спохватился. Вынул из кармана ключи от машины, протянул.

— Давай машину оставлю тебе? На ключи, документы внутри. А я на автобусе уеду. Или на такси. До автовокзала меня подкинешь.

— Не надо.

— Надо! — Кирилл насильно вложил ключ с брелоком в ладонь Егора, сжал его пальцы в кулак. — Будешь молоко возить. И Андрею завтра надо к травматологу. Отвезёшь.

— У меня прав нет. — Егор разжал кулак. — Только на мотоцикл. Не успел получить. Спасибо, Кир.

Кирилл прикусил губу. Ключи забрал, завертел на пальце, свободной рукой вытащил из другого кармана смартфон.

— Но вот это ты же взять можешь? Он нормальный, не глючный. Только симку поменяй. — Кирилл снял крышку, чтобы вытащить свою сим-карту. — Сейчас сфотографируемся, и будет у тебя моя фотография.

— Не надо, я не возьму, — накрыв смарт ладонью, остановил его Егор. — Мне ничего не надо. Спасибо. Позвони, когда доедешь.

— Но… — Кирилл непонимающе уставился на него, мозг ещё обрабатывал информацию, как вынуть из узкой ячейки эту дурацкую сим-карту.

— Не надо, Кир, — повторил Рахманов, — я всё равно не умею таким телефоном пользоваться. И фотографий больше ничьих хранить не хочу. Плохая примета, — добавил он, когда Калякина словно из ушата холодной водой окатило.

— А, ладно, тогда… — протянул Кирилл отрешённым голосом, неловко запихивая девайс обратно. — Хотя… У меня такой приметы нет… Давай сфоткаемся? Буду на тебя дома смотреть. — Он вынул смарт и включил приложение для селфи. Не спрашивая разрешения у ничего не ответившего Егора, притянул его за талию к себе и нажал на сенсорную кнопку. Коснулся губами щетины Егора и нажал второй раз. Третий раз щёлкнул, целуя его взасос. Пролистал кадры и огорчился — запечатлеть счастливые моменты не вышло, одни лишь расстроенные лица и вымученные улыбки. Однако Кирилл не стал придираться и переснимать, пожалел Егора. Тому сейчас было не до светских развлечений, домашние дела звали, а прощаться обоим было трудно.

— Ладно, поеду, — как приговор, произнёс Кирилл, понимая, что неизбежное не оттянешь. — Раньше сядешь, раньше выйдешь. Когда картошку копать будем?

— В субботу, наверно. Если с трактористом договорюсь.

— Три дня? Я успею. Даже раньше. Ладно… — Кирилл подбросил ключи на ладони, поймал и неожиданно резко обнял Егора за шею, поцеловал со всей отчаянной страстью, на которую был способен в эту секунду, так же резко отстранил его и, открыв дверцу, сел за руль. — Ладно, я скоро приеду. Я тебе сегодня позвоню. Деньги на полке под одеждой, сорок тысяч, бери.

Егор молчал и только покусывал припухшие губы. Кирилл наощупь вставил ключ и завёл мотор, с усилием оторвал взгляд от нереально красивого лица и притопил педаль газа. И только тогда увидел старушек, в срочно порядке ковыляющих с проезжей части на обочину. Вот гадкие бабки, лупились, наверно, во все глаза на целующихся парней! Ну и хуй с ними, он вообще приехал в эту деревню одним человеком, а уезжает совсем другим. И обязательно вернётся.

63

Поднимаясь в лифте — всего лишь на четвёртый этаж — Кирилл мотал связкой ключей от квартиры. Их позвякивание успокаивало, монотонное движение кистью загружало мозг работой, мешая думать. Правда, мерное жужжание подъёмного механизма раздражало. Лифт ехал с обычной скоростью, но Калякину казалось, что медленно. Возможно, он отвык. Или заранее выстраивал эмоциональную броню от предстоящего негатива, на который собирался отвечать тем же.

Лифт, мягко дёрнувшись, остановился, створки разъехались. Кирилл шагнул на чистый кафельный пол, осмотрелся. Вроде был здесь всего две недели назад, а ощущение такое, что прошло года три-четыре. И ровненько выкрашенные стены подъезда, лестница с выведенными на ней узорчиками, цветы на подоконниках и коврики у дверей казались чужими и позабытыми.

Тёмная металлическая дверь квартиры с золотистыми цифрами шесть и три над стеклянным кружком глазка угрожающе зазывала к себе. Кирилл обречённо скривился и повернул ручку. Механизм внутри глухо стукнул, возвещая о запертом состоянии. Кинув взгляд на кнопку звонка, Кирилл вставил ключ в замочную скважину — не хотел доставлять родакам удовольствие бранить его прямо с порога. Если они дома, конечно. Ключ повернулся легко, и дверь подалась, а раз закрыто на единственный замок, кто-то находится внутри.

Кирилл надел броню и вошёл в полутёмное помещение прихожей, тихо прикрыл за собой дверь, снял нога об ногу кроссовки. Тут тоже всё было чужим и забытым. В воздухе витали ароматы французского парфюма, ноги ступали по начищенному паркету и упругому ковру. Мебель меняли в прошлом году, когда делали ремонт, естественно, она итальянская. Никаких мух, комаров и пыли. Много сувениров, зеркал и декора.

В гостиной разговаривал телевизор. Кирилл на цыпочках, хотя не особо теперь шифруясь, направился туда. Ожидал увидеть лежавшую на диване с модным журналом в руке мать, что он угадал, но дома был ещё и отец. Он, в выходных брюках и рубашке с коротким рукавом, сидел в кресле с ноутбуком. Перед ним на столике стояла пустая кофейная чашка. Телевизор работал неизвестно для кого.

— Здорово! — буркнул Кирилл и, пройдя два метра, плюхнулся во второе кресло. Он решил вести себя как ни в чём не бывало. Бросил ключи на столик, вытянул ноги, пошевелил пальцами — в кроссовках они запотели, носки, скорее всего, начали вонять, и надо отправлять их в стирку.

Родители воззрились на него. Мать отложила журнал на спинку дивана и села, одёрнула юбку на коленях. Она была, как всегда, при параде, с помадой на губах. Выглядела как фарфоровая кукла не первой свежести со складками на боках, но если сейчас вызовут на бал, собраться ей хватит полминуты. Холодные глаза мегеры всё же никаким макияжем не скроешь, нет в них любви и сострадания как у мамы Гали.

— Явился? — после затянувшейся паузы, ушедшей на пытливое разглядывание блудного сына, спросил отец. Он закрыл крышку ноутбука и переместил его на столик.

— А что, вы разве не меня поджидали? — поинтересовался Кирилл, представляя, что жуёт жвачку и надувает большой пузырь им в лицо. — Значит так… буду я ходить в ваш институт, досижу два года как-нибудь, потом… вы меня отмажете от армии? — обращался он главным образом к отцу.

— Потом и посмотрим, — ответил тот. Кирилл повернулся к матери, застывшей с прямой спиной, пока муж занимался воспитанием сына. Поднял бровь:

— Так, может, мне и не стоит учиться, если потом вы «посмотрите»?

— Ну конечно, ни в какую армию ты не пойдёшь, — безапелляционно заявила мать, сводя на нет всю строгость отца. Тот недовольно шевельнул уголком губ, но встревать не стал. Кирилла такой расклад вещей устраивал ещё больше.

— Ну, раз мы договорились, — он положил ладони на подлокотники кресла и, опираясь на них, поднялся, — тогда… до сентября ещё три недели… Короче, я поехал в деревню.

— Ты никуда не поедешь! — почти в один голос рявкнули мать и отец и сразу вскочили, перекрывая дорогу. Отец с презрением добавил: — Ты куда ехать собрался? К своему голубому недоноску?

— Голубого недоноска ты увидишь в зеркале, а моего парня зовут Е…

Кирилла заткнула пощёчина. Звон её громко отозвался в ушах. Голова отклонилась. Левую щёку обожгло. В груди полыхнула ненависть. Он инстинктивно прижал ладонь к больному месту и подался на отца с ответной агрессией, но и отец был на взводе:

— Твоего парня никак не зовут! Ещё раз услышу!..

— И что?! Что ты мне сделаешь?

— Увидишь!

— Давай, покажи мне сейчас! Слабо?!

— Да ты!.. Сопляк!..

— Только на угрозы способен?! А от слов к делу перейти?! — Кирилл был настолько поглощён бушующей внутри злобой, выплёскивающейся наружу с шипением и слюнями, что не сразу понял, почему расстояние между их носами стало увеличиваться. Он ещё тянул к отцовской рубахе руки, сжимая пальцы в надежде вцепиться.

— Достаточно! — сказала мать с холодным спокойствием. — Опустился до его уровня, Саша. А ты знай, что с отцом разговариваешь, а не с приятелями на остановке.

— Пусть он к Егору с уважением относится!

— За что я его уважать должен?!

— За то!

Глаза у обоих сверкали, рты кривились в приступе праведного гнева.

— Достаточно, я сказала! — с нажимом повторила мать и опустила руки. — Саш, остынь: Кирилл никуда не поедет. Кирилл, я запрещаю тебе орать на нас с отцом. — Она взглядом тяжёлого танка посмотрела на сына. — Я не одобряю твоих наклонностей, это раз. Я не отпущу тебя жить к бродяге и инвалидке, это два. Ты глянь, в кого превратился: лохматый, как пёс, исхудал, а руки!.. Что с твоими руками?!

— А что с моими руками? — Кирилл с психом поднял руки на уровень лица, повертел ладонями. Ну да, ногти немного не стрижены, кожа огрубела, кое-где въелась грязь. Ну и что? — Нормальные руки. Чем тебе не нравятся? Я работал, мама, работал! Грядки полол, навоз чистил!

— Ты?! — у матери от последнего заявления едва обморок не случился, она выпучила глаза, раскрыла накрашенный рот, только её опередил отец. До этого он топтался рядом и в ахуе водил ладонью по лицу. Теперь он выставил вперёд руку в обличающем жесте.

— Работать научился? А может, тебя надо было сразу вместо ночных клубов в навоз? Тебе же понравилось в вонючей дыре жить и работать там!

— А чего это она «вонючая дыра»? — возмутился Кирилл, наступая на отца. Раньше от противостояния его удерживал только холодно-ровный тон матери, но нападки он сносить не собирался.

— Не дыра? О-оо! — с издёвкой удивился отец. — Или там асфальт есть? Канализация? Центральное отопление? Что-то я не заметил. Лен, а ты не заметила? Помнится, там только халупы стояли и бурьян в человеческий рост!

У Кирилла свело скулы. Изо рта брызнула слюна. Он выставил указательный палец и пошёл на отца.

— Да! Всё из-за таких, как ты! Народный избранник херов! Всю страну растащили! Где вода и газ твоему электорату, а? Почему сам жируешь, а в Островок не провёл? Хуй о народе думаешь!

— Кирилл! — взревела мать.

— Это не мой участок! — одновременно с ней бросил ему отец. Небрежно, по-депутатски, взмахнул рукой, будто назойливую муху отогнал. Или назойливого просителя. Это взбесило Кирилла сверх меры. Он снова пошёл на отвернувшегося отца.

— Вот так, значит? По участкам людей делите? Не твой участок, значит, помощь не нужна? Сгнивайте там заживо, копошитесь в навозе?! Тебя избрали! Ты должен интересы людей отстаивать, а ты о своей жопе заботишься!

— И о твоей тоже! Нашёл там людей — три бабки и пидорас с инвалидкой! — отец театрально всплеснул руками, возведя очи к многоуровневому натяжному потолку. — Сдал бы её в центр для престарелых и инвалидов и работать шёл!

— Это вас я сдам, когда сляжете! В первый же день!

Мать охнула, схватилась за голову, осела в кресло. Отец опять всплеснул руками, показывая, что с долбоёбом разговаривать бесполезно, ушёл в другой конец гостиной к окну, сквозь штору уставился на залитый солнцем двор. Одна его рука упиралась в поясницу, другая сжимала лоб. Образовалась пауза, но Кирилла понесло, хотя из-за этой заминки его гнев растерял прежний накал.

— Маму Галю можно вылечить…

— Ты называешь её мамой? — охнула мать и схватилась за сердце. Кирилл проигнорировал и продолжил:

— На лечение и надо-то всего каких-то сраных десять миллионов! Но в нашем бюджете нет денег! На людей никогда нет денег! На медицину! За границей деньги есть, всё развивается, лечить умеют, а у нас хуй!

Отец резко развернулся, убрал руку ото лба и шагнул вперёд.

— Заткнись!

— Ты мне рот не затыкай! Правда глаза режет?!

Отец подскочил сначала к столику, сцапал в лапищу связку ключей от двух квартир, затем грубо дёрнул на себя Кирилла и пошарил по его карманам, вытаскивая и рассматривая содержимое. Провернул это так молниеносно, что Кирилл и защититься не успел. Отец забрал себе ключи от машины и документы на неё, деньги в свёрнутых вдвое купюрах по тысяче и пятьсот рублей, мобильный сунул обратно Кириллу. Поднял глаза.

— Всё, мне надоело. Ни личных денег тебе, ни машины. Карта твоя, я проверял, пуста, вот и хорошо. Сиди дома и не высовывайся.

— А то что?

— А то твой любовник сразу же отправится туда, где ты его не найдёшь.

— Да? И куда же? Неужели в Мордор? Ничего ты ему не сделаешь! Умеете только с беззащитными воевать! — Кирилл понимал, что папаша блефует, но полностью в этом уверен не был и с наскока на рожон не полез, малость поджал хвост. — А кстати! Вот ты всё на Егора хуйню несёшь… а знаешь, чей он сын? Ёбаного председателя правительства области!

— А чего сразу не председателя Совета Федерации? —фыркнул отец. Из карманов его брюк торчали отобранные у сына вещи.

— Нет, его отец Мишаня Мамонов. — Кирилл вспомнил его фамилию.

— Ага, рассказывай, — отец не поверил, но на секунду заинтересовался. — У Мамонова дочери лет десять и сын в детский сад ходит, — отрезал он и повернулся к жене. — Ладно, Лен, я на базу поехал, проверю… а этот пусть дома сидит.

— Езжай. — Елена Петровна встала, окинула суровым взглядом сына, который, засунув руки в опустевшие карманы, покачивался с пятки на носок, и пошла за мужем в прихожую. Кирилл демонстративно вышел за ними, но, задрав нос, свернул в свою комнату. В принципе, он и настроился пробыть дома пару дней, так что всё шло в пределах нормы. Скандал выплеснул из его крови лишнюю тоску, подбросил адреналина. Конечно, мама Галя просила любить своих родителей, не ругаться, но… он всего лишь высказал им правду, защищал свою любовь, а они первые начали.

В спальне всё осталось по-старому с того дня, как он «улетел на Кипр»: ноутбук лежал на кровати, штора была чуть отодвинута. Мать только расправила смятое его задницей покрывало на кровати, вытирала пыль и поливала цветы. На кровать Кирилл снова и плюхнулся. Поднял повыше под спину подушки, устроился спиной к окну, чтобы солнце не слепило глаза. Взял зарядный шнур, присоединил к ноуту, воткнул в розетку над прикроватной тумбочкой, нажал кнопку «power». Поёрзал. В груди ещё кипело. Полыхало огнём. Возмущению не было предела. Хотелось делать всё наперекор. Родители всегда такие суки? Вот у Рахмановых мама просто мечта! Зато отец тварь из тварей.

Кирилл открыл браузер и вбил в поисковую строку запрос на официальный сайт областной администрации: посмотрит, что за ферзь такой Мишаня Мамонов. Но потом передумал и решил сначала глянуть сайт оппозиционной молодёжи, название которого всегда ему нравилось тем, что рифмовалось со словом «пиздец». Ну и писали там прикольно, хотя особо политикой Кирилл не увлекался, а читал, только когда уж совсем громкие события для города происходили, шумиха поднималась, редко, но и депутата Калякина песочили за его высказывания на сессиях облсовета.

Найдя сайт в закладках, Кирилл вспомнил, что Егор просил сообщить, как доедет. Это было первостепенным, благо, предки-сволочи смарт не отобрали. Он наизусть набрал номер. Гудки шли, но трубку Егор не брал. По времени он уже должен был вернуться домой. Ездил опять на «ижаке» — это словно… словно из двадцать первого в каменный век вернуться! Кирилл начал беспокоиться: вдруг драндулет заглох, сломался или перевернулся? Да нет, телефон-то у Егора при себе, ответит. Скорее всего, бабкам макароны с баранками разносить пошёл или яйца в курятнике собирает.

Наконец, в трубке послышалось «алло», но голосом не Егора, а Андрея.

— Андрюх, привет! Где Егор?

— В огороде, помидоры собирает. Отнести ему телефон?

— Не, не надо. Скажи, что я нормально доехал. Я ему вечером позвоню, перед сном.

— Хорошо, скажу.

— И скажи, что я… — Кирилл помедлил, решая, стоит ли такое передавать через пацана. — Его люблю.

Андрей засмеялся:

— Вот это точно запомню и скажу ему!

— Всё, пока! Не скучай! Я скоро приеду!

— Пока!

Кирилл отложил смартфон в сторону и, усевшись поудобнее, уставился в экран. Полистал новости и разочаровался: Мишаня нигде не засветился. В старых статейках глумились над его пустословным стремлением возродить парк в рабочем микрорайоне города, над его показушной набожностью, находили его «Порш» под запрещающим стоянку знаком, обсуждали его налоговую декларацию наряду с декларациями прочих чиновников — всё это Кирилл уже видел, перечёл с жадностью, запомнив и номер авто, и сумму годового дохода. Бывший водитель за год официально заработал всего два миллиона четыреста три тысячи рублей и ещё сорок две копейки, бедняжечка.

Кирилл вернулся к сайту администрации. Там, в разделе «Правительство области», имелась анфас-фотография сего мерзкого представителя чиновничества и человечества – рыбье лицо с пучком чёрных волос, зафотошопленное на синем фоне. Егору от него, к счастью, ничего, кроме цвета волос и глаз, не досталось, а Андрей унаследовал много черт, в том числе изгиб губ и курносость.

Из информации, кроме имени и должности, указывались только приёмные часы с возможностью электронной записи. По вторникам и пятницам с четырнадцати до восемнадцати. А сегодня среда… Кирилла озарила идея! Он кликнул по ссылке на электронную запись и вбил свои данные на пятницу — ФИО, паспорт. В графе «Сфера вопроса» отметил «Имущество» — разницы ведь не было никакой, главное, попасть в его кабинет. Если уж торчать дома три дня, то с пользой.

Радостный, Кирилл отодвинул ноутбук и откинулся на подушки. Ортопедический матрац подстроился под форму его тела.

Дома

64

Кирилл не заметил, как заснул, а когда проснулся и понял, что спал, в комнате было темно. Кто-то завесил штору и убрал с кровати ноутбук. В гостиной тихо разговаривал телевизор, на кухне журчала вода и гремела посуда — значит, не ночь, а ещё вечер, и он не проворонил обещанный звонок Егору. Мысль об этом одной из первых пришла в его одурманенную сном голову.

Кирилл повозил рукой по покрывалу, смятому его тушкой, залез под подушки, но смартфона не нащупал. Ему было интересно, сколько же он проспал, если в спальню завалился около полудня. Однако, сколько бы ни дрых, организм с удовольствием продолжал бы спать и подкидывал провокационные идейки забить на Рахманова, позвонить ему завтра и извиниться, сочинить какую-нибудь историйку про отобранные гаджеты, а сейчас закрыть глаза и спать дальше. Отоспаться за все две недели, за полтора месяца, проведённых в деревне в постоянном недосыпе. Раньше он мог спать практически сутками.

Только эти размышления казались предательскими. Голос, если не разума, то сердца возобладал: Егор так впахивает, а ты, сука ленивая, дрыхнешь! Егор ведь будет ждать звонка и, не дождавшись, бог весть чего себе навоображает, самооценка упадёт к нулю, душа, чистая душа с плохо зажившими рубцами снова будет ранена. В чём тогда его отличие от Виталика?

Невиданная во всех предыдущих отношениях нежность придала бодрости, Кирилл, потянувшись и зевнув, встал с постели. Под ногами был приятный прохладный паркет, комнату он знал назубок и давно научился передвигаться по ней в кромешной тьме вдрызг пьяным. Навыки не забылись, автопилот вёл верно. Кирилл дошёл до двери, поднял руку до той высоты, где находился выключатель, коснулся пластмассовой поверхности — нет, не забыл ещё! — и щёлкнул. Загорелись точечные светильники на потолке, ослепили, показали пространство в мельчайших деталях. Вот и ноутбук на тумбочке, и смарт там же. Кирилл сел на кровать, взял смартфон, нажал кнопку сбоку. Экран приобрёл яркость. По центру были электронные часы — двадцать один сорок девять. М-да, поспал действительно охуенно. Только звонить сейчас бесполезно, у Егора сейчас по расписанию водные процедуры, а потом ужин и процедуры с мамой Галей. Освободится не раньше одиннадцати. Кирилл решил ждать.

Первые минуты коротал время, тупо втыкая в рисунок на обоях, потом потёр лицо и встал. Вода на кухне литься перестала. Его пробуждение скорее всего было замечено, однако проигнорировано — и отлично. Он осторожно открыл дверь и высунулся в прихожую. Территория, как и предполагал, была пуста, дверь в смежную гостиную, где отец смотрел телек, прикрыта, а кухня находилась далеко.

Короткими перебежками Кирилл юркнул в туалет, снял джинсы и трусы и уселся на унитаз. Хорошо, но… непривычно. Кирилл и не знал, что можно отвыкнуть от унитаза, только факты говорили сами за себя. Струя из члена полилась почти без усилий — мочевой пузырь был переполнен, а с опорожнением кишечника неожиданно возникли проблемы — не получалось на унитазе! Гадить хотелось, подпирало, но не получалось. Организм привык опорожняться, сидя на корточках, низко свесив зад. Хоть на унитаз с ногами залезай!

Приложив усилия, прочитав инструкции, составы и артикулы всех освежителей воздуха, туалетной бумаги, средств для чистки, Кирилл всё-таки сделал своё дело, но разодрал весь анус. Вроде когда-то он так мучился в уличном сортире. До того, как его развалил. Но об этом Калякин вспоминать не хотел. Подтёрся трёхслойной «Зевой», надел трусы и джинсы и снова на цыпочках шагнул в прихожую.

Там его в полутьме поджидала мать. В красивом платье, немного в мокрых брызгах спереди, с макияжем и причёской. Руки её упирались в бёдра. Брови были скептически сдвинуты.

— Выспался? Ты что там, совсем не спал? Ехать он собрался… А за рулём заснул бы?..

— Не заснул бы, — буркнул Кирилл. Он стоял у двери туалета и корчил недовольные рожи в надежде, что скоро всё закончится, и паучиха его отпустит сидеть в интернете.

— Живи дома, кто тебе не даёт? — продолжала брюзжание мать. — Спи нормально, ешь нормально, а то совсем себя довёл. На тебя без слёз не взглянешь. Всё любовь твоя!.. Ты так и не ответил, откуда взялись эти наклонности!..

Ещё в начале монолога Кирилл свёл глаза к переносице, но последняя фраза его вовсе взбесила. Ну что у неё за мания такая — доводить его? Мыла б себе посуду да мыла, нет, надо влезть и разозлить!

— Какие наклонности? Ну же, давай скажи это слово вслух!

Дверь гостиной распахнулась, и из неё, загораживая лившийся оттуда яркий свет, вышел отец. В отличие от вечно ухоженной жены, он не боялся носить домашнее трико и футболки.

— Педерастические, — сказал за неё отец. — Проснулся, работничек? Морду не отлежал трудиться?

— Вам какая разница? Всё равно же дома заперли! Пидорас выполняет ваши указания! — Кирилл козырнул. — А насчёт наклонностей… Покопайтесь в своей родне, может, был кто голубоватый… Вам же лучше знать: вы же мои родители!

Лица исказились у обоих. Глаза отца налились кровью, как в мультиках, искривившийся рот превратился в оскал. За такой мимикой непременно последовала бы смачная оплеуха, если бы мать не рявкнула раньше:

— Кирилл!

— Ну что ещё? — Сын с нескрываемым раздражением повернулся к ней. Скрестил руки на груди, привалился плечом к туалетной двери. Здесь он чувствовал себя загнанным в угол, как заяц, на которого смотрят дула двух тяжёлых танков.

— На ночь не ругаются, — стальным, совсем не женским голосом произнесла мать. — Поговорить о родственниках ещё будет время, а сейчас иди ужинать.

Кирилл не двигался. Есть не хотелось, хотя с утра в его желудок попал только бургер, купленный в кафе для дальнобойщиков и съеденный по дороге. Бургер был так себе — два раза куснуть и потом полдня непрожаренное мясо из зубов выковыривать. Котлеты с пюрешкой сейчас бы не помешали, да сесть за стол и навернуть тарелку мамкиной стряпни - значило бы сдаться.

— Иди ешь, чего стоишь? — подогнал смягчившийся на несколько позиций отец. — Не слышал, мать зовёт?

— Слышал.

— Тогда иди, — сказала мать и отошла в сторону, пропуская его на кухню.

Кирилл постоял ещё, поиграл в гляделки с отцом, поскрипел зубами. Но выбор был невелик: либо отказ и, как следствие, открытое противостояние, война на всех фронтах, либо уступка, после которой он получит послабления за примерное поведение и возможность использовать перемирие в собственных целях.

Кирилл оторвался от стены.

— Сейчас только мобильник возьму, — сообщил он, желая сохранить хоть какое-то преимущество и последнее слово за собой. Мать с отцом молчали, наблюдая за ним, тоже оставляя много прав за собой. Кирилл под их пристальным взором зашёл в ванную, помыл руки, ополоснул лицо прохладной водой, сколько угодно льющейся из крана без надобности таскать её в вёдрах и заливать в бак. Когда вышел, церберы ещё стояли, пасли. Нарочно дразня их, неспешно, будто ничего не случилось, он сходил в спальню за смартфоном, там, поставив руки на поясницу, погнулся несколько раз вправо-влево, разминая спину и шею, покряхтел при этом и только потом прошёл мимо надзирателей в кухню. Мать сразу засеменила за ним, а папаша, видимо, отправился дальше смотреть телевизор.

Кирилл сел за стол, подпёр щёку ладонью и уставился в смартфон. Листал бесцельно, открыл соцсеть, там гуляло перекати-поле — ни сообщений, ни оповещений, ни приглашений в друзья или группы. Хотя нет, на стене кто-то написал фиолетовыми буквами корявым почерком — «Пидор». А, это Никитос Жердев. Умник, сука. Сам пидор. Уёбище лесное. Калякин удалил запись. И тут же пожалел об этом — не посмотрел, кто те пять уёбков, что лайкнули. Потом начистил бы им рожи.

— Ешь, хватит пялиться, — мать поставила перед ним тарелку со спагетти и ломтём запечённой под сырной корочкой рыбы, стакан жёлтого сока. — На ночь много не едят, но ты… — Она не договорила и села рядом, взгляд её в кои-то веки был уставшим и поэтому более человеческим. — Кирилл, почему с тобой всегда проблемы?

Сейчас стальная Елена Петровна напомнила ему маму дяди Фёдора или Малыша, пытающуюся разобраться в хитросплетениях характера сына, понять его и найти компромисс. Возможно, она не так уж и безнадёжна, а теплота души не успевала вырваться наружу из-за сложностей развивающегося бизнеса, предвыборных гонок мужа, необходимости соответствовать статусу, постоянной замороченности на быте? Кириллу внезапно захотелось, чтобы его мама из ледяной красавицы растаяла в добрую женщину, ведь всё же он в глубине души любил её. Пусть ходит в халате и бигуди, выкинет всю свою помаду, перестанет делать пилинг — ему внешность по барабану, — только бы обнимала его, смеялась с ним, гладила по волосам и называла ласково Кирюшей или Кирушкой, или как угодно, лишь бы с любовью.

Кирилл на секунду поверил, что внутри Елены Петровны сидит любящая его мамочка, такая же, как Галина Рахманова. Готов был прямо сейчас упасть в её объятия и вместе поплакать за потерянным в непонимании временем. И насрать, что ему двадцать и он мужик.

— Мам, — поднял он к ней голову в жарком порыве, — со мной не будет проблем, я обещаю. Я изменился, мам. Только пойми меня, пожалуйста, и проблем больше никогда не будет. Пойми, что я люблю Егора, вот прямо очень люблю, до боли в сердце! Пойми нас с ним и разреши…

Сильно разбавленная капля участливости ушла из её взгляда. Не дослушав, она встала, скользнула пальцами с рыжим лаком по никелированной спинке стула.

— Ешь.

И ушла из кухни.

Кирилл смотрел ей вслед. Затем решил не зацикливаться на постигшем его фиаско и принялся за еду, которую так настойчиво советовали. Спагетти были мягкими, настоящими итальянскими, а рыба оказалась сочной сёмгой, под сырной корочкой обнаружились грибы и лук — объедение. Умял за секунду, бесцельно перескакивая с сайта на сайт и всё время следя за часами.

Доел без пятнадцати одиннадцать. Собрался по привычке помыть тарелку, но передумал — посудомоечная машина на что? — и оставил на столе.

Пора было звонить Егору. Кирилл очень хотел услышать его голос, а ещё лучше — оказаться с ним рядом, прикоснуться, почувствовать тепло и гладкость кожи, вдохнуть аромат шампуня от влажных волос, утонуть в чёрных изумительных глазах и заснуть рядом, обнявшись в духоте, и чтобы пот тёк, слепляя их тела. Он бы поехал в ночь, да ключи отобрали, и деньги на такси. Да и проблем потом не оберёшься, хуй ведь оставят в покое. Потерпит два дня. Проспит их, если надо.

Через полутёмную прихожую, свет в которую проникал только из гостиной, Кирилл прошёл в свою спальню. Больше не таился, наоборот, старался вести себя наглее, показывать протест в каждом движении. Мать сидела в кресле с журналом, отец лежал на диване с ноутбуком. Для них о чём-то про политику и инфляцию распинался молодой телеведущий на жидкокристаллическом экране. На громко протопавшего и рыгнувшего сына родители обратили не больше внимания, чем на мудозвона-журналиста.

Кирилл прикрыл дверь, пробудил свой ноутбук и выключил верхнее освещение. Примостился на кровати, подложил под спину подушки, чтобы удобнее было сидеть. Кровать огромная, мягкая, посередине нет щели, как при двух сдвинутых койках — вот бы на такой с Егором… ну хотя бы просто поспать. Секс не столь существенен, как объятия и улыбки.

Мобильный горел в руках. Без пяти одиннадцать. Можно.

Кирилл вызвал список сделанных вызовов и коснулся пальцем номера Егора. Тут же пошёл набор, а по телу побежали приятные мурашки волнения.

Вызов приняли, и на этот раз в динамике раздался чуть хрипловатый, усталый голос Егора:

— Алло?

— Егор, это я, — довольно улыбнулся Калякин и съехал по подушкам вниз, бессознательно принимая удобную расслабленную позу, закинул ногу за ногу. Ноутбук тихо шелестел под боком, от экрана лилось серебристое сияние. На душе пели птички.

— Кир, привет! — Егор обрадовался. — Как доехал?

— Ну что ты всё о делах?! — весело возмутился Кирилл и дрыгнул ногой. — Нормально я доехал! Лучше скажи, что соскучился.

— Соскучился, — послушно ответил Егор.

— И я. Я очень сильно соскучился. К тебе хочу. — Кирилл сделал паузу, с благоговением ощущая названные чувства в себе. — А ты закончил уже? Лежишь?

— Только лёг.

— Видишь, я знал, когда звонить! Спать хочешь? Устал? Я по голосу слышу, что устал.

— Глаза закрываются, — отмахнулся Егор. Однако Кирилл знал, что его селянин ишачил с утра до ночи, ещё из-за его отъезда переживал, страшилками себя наверняка кормил, но ни за что не признается, не пожалуется, будет делать вид, что всё в пределах нормы. Таков уж Егорушка — полный комплексов, считающий себя «серой массой», раздавленный бедностью. Дурак, не видит своих достоинств.

— Прости, Егор, не мог сегодня вернуться, — поникши проговорил Кирилл. — Не дали уехать. Предки у меня… ну, сам понимаешь… вылечить меня хотят. От любви к тебе, ага. Но эта болезнь неизлечима, Егор, не волнуйся. Наоборот, я ещё сильнее заболеваю. Я люблю тебя. Никогда и никого не любил, а тебя люблю, очень-очень.

Дверь распахнулась, за ней стояли, конечно, мама и папа. Как полиция нравов, выследившая аморального преступника. Как чекисты в тридцать седьмом. В спальню они не зашли, остановились в дверном проёме, заняв его целиком. Отец скрестил руки на груди, его взгляд говорил, что он не потерпит гомосятины в своём доме. Пока оба не вмешивались, наверно, ожидали, что сынок сам заткнётся, узрев их разгневанные физии. Не тут-то было — Кирилл класть хотел на них. Он лишь покосился сквозь густой мрак и продолжал без прерывания.

— Ты самый лучший, Егор. Мне повезло встретить тебя. Я горжусь тобой…

— За что мной гордиться? — усмехнулся неподозревающий о «прослушке» Рахманов.

— Много за что. За то, что ты особенный, не такой раздолбай, как я.

Егор совсем тихо, боясь нарушить покой близких, рассмеялся над его признаниями, словно над великой глупостью.

— Я честно… ну, не вру ведь! — уверил Кирилл, поглядывая на мать с отцом. — Люблю, когда ты смеёшься. Всю бы жизнь тебя смешил! Да так и будет — мы состаримся вместе! Два шизанутых, смеющихся деда!

Егор смеялся. Лежал, должно быть, обнажённый на своей половине кровати… или на его, прикрывался простынкой, а может, из-за жары просунул её между ног, закрывая только упругий живот. И приподнимал, конечно, бёдра. Маленькие ягодицы ёрзали по матрацу, рука трогала член и мошонку.

— Блять, Егор, ты смеёшься, лежишь, а у меня такие фантазии… Встаёт прямо сейчас… Хочу к тебе. Мне мало того, чем мы утром занимались, хочу добавки. Чтобы ты взял меня сзади и жёстко оттр…

Рука подлетевшего отца вырвала у Кирилла смартфон и с остервенением отбросила в сторону. Модный девайс описал в воздухе короткую дугу, с глухим хлопком впечатался в стену над изголовьем кровати и конструктором из пластмассово-металлических деталек, аккумулятора и микросхем посыпался вниз. Часть упала на деревянную планку, остальное соскочило на подушки.

— Блять! — взревел Кирилл, подскакивая на ноги. — Нахуя?!

Лицо отца было перекошено, правый глаз дёргался. Он поднял руку с оттопыренным указательным пальцем, собираясь что-то прорычать, да из искривлённого гневом рта брызнула только слюна, дар речи у него пропал. Папаша беспомощно потряс скрюченным пальцем перед его носом, резко развернулся на сто восемьдесят и размашисто покинул комнату, зыркнув на неподвижную и такую же онемевшую жену.

— А не надо было подслушивать! — всплеснув в досаде руками, заорал Кирилл и за неимением главного противника уставился на мать.

— Ты совсем распоясался, — сказала она.

— Да? А что вы от меня хотели? Мне что, любить запрещается? Я люблю Егора, когда вы это запомните? Под замок вы меня не посадите, башку не оторвёте! Я вас не боюсь!

— Ты нас неправильно понял, Кирилл.

— Да? И что не так?

— Мы тебе добра хотим.

Кириллу показалось, что его голова сейчас треснет как глиняный горшок и черепками брызнет на пол. У него дыхание от этой заявочки перехватило. Он стиснул зубы, чтобы сейчас выдать что-нибудь злое и насмешливое, но слов просто не находилось. И стоило ли их искать, если опять смысл вывернут наизнанку?

— Иди спать, мам! Иди уже наконец спать — поздно! — и он указал ей на дверь, в проёме которой она стояла. — Иди!

— Не прогоняй: это мой дом, — процедила она и, вопреки словам, развернулась и ушла. Торжествующе-обиженно ушла. Слава богам, что ушла. Кирилл бросился собирать запчасти смартфона. Корпус, аккумулятор… Экран не был повреждён, только по задней крышке ползла нехилая трещина — видимо, этой стороной смарт и шмякнулся о стену. Дебилы. Долбоёбы. Егор там, наверно, в недоумении…

Кирилл набрал его номер и прикрыл рот с микрофоном ладонью.

— Алло? — послышался совсем сонный слабый голос.

— Егор, прости… У меня тут небольшой пиздец вышел. Застукали меня за разговором, короче. Ты не обиделся?

— На что?

— Что я пропал со связи.

— Нет…

— Ладно… Слышу, ты спишь. Спокойной ночи.

— Спокойной. — Егор зевнул.

Кирилл тоже зевнул.

— Завтра позвоню. Пока.

Егор не ответил, в трубке повисла тишина, потом экран погас. На душе у Кирилла стало пусто и тоскливо. Он скинул с кровати покрывало, отодвинул гаджеты на край и свернулся калачиком, размышляя о важном и неважном.

65

Как ни странно, только Кирилл проспал всю ночь напролёт. Проснулся, правда, в половине шестого утра и лежал, обдумывая вчерашние события. Глаза уже не закрывались — он выспался за весь прошлый месяц и на неделю вперёд. В спальне даже при завешенных плотных шторах было достаточно светло, солнечные лучи проникали внутрь через любые возможные щели, день снова рождался ясный и жаркий. Мышцам требовалось движение, организм привык вставать с первыми петухами и что-нибудь делать, но чем можно заняться в благоустроенной квартире?

Оправдываясь этим, Кирилл лежал. Представлял, как Егор устроился на кровати, подложив под щёку скомканную подушку, и сладко спит, не ведая, что остались последние минуты перед новым днём и старыми нескончаемыми заботами. По его спине, возможно, ползает муха, но он её не ощущает. В зале тихо сопит Андрюшка. А может, он этой ночью перебрался к брату. Мама Галя тоже спит, из её комнаты пахнет лекарствами. Воздух в хате остыл, и парни кутаются в простынки, заменяющие летом одеяла.

Кирилл смотрел на цифры на экране смартфона. Пять пятьдесят девять сменилось на шесть ноль-ноль. Сейчас у Егора звенит будильник — нудненькая мелодия дешёвых телефонов. Егор тянет руку, выключает его, зевает и садится, трёт глаза. Потом он оденется, сходит в сортир и пойдёт убирать скотину. Бесконечный день сурка, три года одно и то же. Кирилл подумал, что в таких обстоятельствах сошёл бы с ума.

Он быстро открыл окно эсэмэсок и набрал текст: «Доброе утро! Люблю тебя! Вечером позвоню». Отправил. Было шесть часов пять минут. Кирилл специально не писал раньше, чтобы не будить Егора раньше времени. Теперь он увидит и улыбнётся, маленькое послание скрасит ему разлуку и долгий тяжёлый день.

Через две минуты смарт пиликнул о входящем сообщении. Кирилл с нетерпением и тревогой открыл его, но тучи сразу развеялись: «Доброе утро! И я тебя. Жду». Чего именно ждал — звонка или возвращения — Егор не указал, скорее всего, и того, и другого, и Кириллу это было не важно. Он не отрывал взгляда от «И я тебя», перечитывал, хотя сколько можно перечитывать три слова из шести букв?

Мышцы, нервы, всё тело заполнились энергией, лежать стало не то что невыносимо, — физически больно. Кирилл встал, потянулся, прошёлся вокруг кровати, раздвинул шторы. Солнечный свет ворвался в комнату, затопляя её как цунами. День, солнце, жизнь! И он поедет к Егору. Скоро поедет. Сам пока не знает как, но поедет.

Кирилл, как был в одних плавках, сходил в туалет, ванную, потом на кухню в холодильник за куском вчерашней рыбы и хлебом, потом с тарелкой всё равно вернулся в спальню — потому что предки ещё спали. Включил ноутбук и под новостную ленту «Вконтакте» приступил к трапезе. Рыба даже холодной елась с аппетитом, а вот посты… тупые и быдлонутые. Кирилл вышел из всех сообществ, отписался от страниц и почистил свою страницу. Что дальше делать, где интересное искать — понятия не имел. Не думал никогда, что можно отвыкнуть от интернета, но он отвык. Ютуб с первого ролика вызвал омерзение, и Кирилл включил старый фильм, классику кино — «Бойцовский клуб» — и на этом успокоился.

Родители проснулись в девятом часу, захлопали дверями, загремели посудой. Засвистел чайник, дзинькнула микроволновка. Ходили из комнаты в комнату, Кирилла долго никто не трогал. Отец, уже нарядившись в костюм, открыл дверь, посмотрел, что сын в своей манере сидит за ноутбуком, и закрыл с обратной стороны.

— Нет у Егора интернета, не бойся! — крикнул ему вдогонку Кирилл. — С такими депутатами до их деревни прогресс ещё не скоро дойдёт!

Не успевший далеко уйти отец снова открыл дверь. На фэйсе зверской гримасой отражалось желание проучить зарвавшегося молокососа.

— Саш, не лезь к нему! — шикнула, выглядывая из ванной, мать. Кирилл заржал. Папаша бросил в него уничтожающий взгляд и во второй раз закрыл за собой дверь. Потом он свалил на работу.

Кирилла не беспокоили ещё час. Он спокойно досмотрел фильм, включил второй — «Бегущий в лабиринте», перемежая просмотр передвижениями по комнате и элементами физзарядки.

Мать заглянула с нахмуренными бровями. Брови были идеально выщипаны и подведены карандашом.

— Почему завтракать не идёшь? — спросила она, одёргивая фартук, и увидела стоявшую на тумбочке грязную тарелку. — Поел уже? Иди кофе пей.

— Вы мне новый телефон должны, — сказал вместо ответа Кирилл. Свой смарт он предварительно разобрал и теперь подвинул запчасти по одеялу ближе к родительнице, чтобы убедилась.

— Не работает?

— А ты как думаешь?

Елена Петровна озадаченно осмотрела ворох деталей, мало в них разбираясь, и, слава богу, не стала требовать проверки. Наверно, у Кирилла было столь злое и недовольное лицо, что она поверила.

— Ладно, посмотрим, — резюмировала мать, разворачиваясь к выходу.

— И чтобы не дешевле этого! Не говно какое-нибудь! — потребовал Кирилл. Мать не повернулась, только запнулась на пороге и ушла, снимая фартук.

Кофе Кирилл не желал. Он полез искать информацию о личной жизни Мишани Мамонова. Про жену нашёл быстро, если не сказать сразу. Звали эту раскрасавицу, любительницу чужих мужей и отцов Ириной Сергеевной, соответственно, Мамоновой. Было ей сейчас тридцать девять лет, значит, она моложе Мишани на семь лет, а когда уводила его из семьи, ей стукнуло только двадцать пять или около того. На фотографиях, в основном, с официальных приёмов, Ирочка запечатлена приличной женщиной, модной и деловой одновременно. Светлые волосы ниже плеч, белозубая улыбка — она отличалась красотой, Кирилл вынужден был это признать. Не жгучая леди Вамп, но около того. В общем, выглядела Ируся превосходно. Лучше, чем мама Галя сейчас.

Она всё равно Кириллу не понравилась.

Найти сведения о детях оказалось намного сложнее. Кирилл потратил около часа, но выяснил только, что дочери Насте одиннадцать лет — получается, родилась сразу после Андрея — а сыну Кириллу — как мило! — шесть. Дочь посещала лучшую гимназию города, а тёзка — частный детский сад. Вот тебе и дети слуг народа.

Интересно, а братья Рахмановы знают о существовании своих брата и сестры Мамоновых? Наверняка знают. А вот Мамоновы о Рахмановых — навряд ли. Одни в нищете, другие в роскоши. Кирилла эта несправедливость порядком бесила. Но ничего, завтра он посмотрит в глаза пидорасу, натравившему на жену отморозков.

Четыре стены и потолок давили на Калякина. Он привык находиться на улице, на свежем воздухе, в тишине. Слышимый даже через тройной стеклопакет шум дорожного движения раздражал. Руки чесались что-нибудь сделать — воды принести или грядки прополоть.

Кое-как проскучав до двух часов, Кирилл надел вчерашние вещи, включая носки, и решил выйти во двор.

— Ты куда? — Из гостиной вышла мать.

— За пивом, — втискиваясь в кроссовки, буркнул он то, что от него ожидали.

— Так рано?

— А что мне ещё делать? Или и до магазина дойти теперь нельзя, под замком сидеть? Странно, а ты что не в каком-нибудь парикмахерском салоне? Меня караулишь? Да приду я сейчас, не волнуйся, проветрюсь только! Кстати, денег мне дай, а то отец вчера карманы обшмонал… И с телефоном что? Мне не позвонить, про институт не узнать…

Уж не волшебная ли фраза про институт подействовала, но стоявшая истуканом мать пошевелилась и пошла в их с отцом спальню. Там скрипнула дверь в гардеробную, а минут через пять мать вернулась с тонкой стопкой пятитысячных купюр.

— Вот, пятьдесят тысяч, больше у меня нет.

— Попробую, чтобы хватило, — буркнул Кирилл и, свернув, сунул деньги в задний карман.

— Смотри, не зли больше отца, второй телефон тебе никто покупать не будет.

— Так никто не заставляет его подслушивать чужие разговоры.

Мать сжала губы. Кирилл собрался выходить, повернул рычажок внутреннего замка, однако услышал вопрос в спину. Он был задан немного растерянно и удивлённо, что несвойственно генеральше.

— Ты действительно ложишься под этого парня?

— Мне это до жути нравится, мам. — Кирилл захотел сильнее её шокировать. — А так у нас нет ограничений: кто кого хочет, тот того и трахает. Но мне больше нравится быть под Егором — хоть какая-то ему радость в жизни.

Мамуля и вправду была поражена. Мигать забыла.

— У тебя будут проблемы со здоровьем, — предупредила она, всё ещё отказываясь верить и принимать.

— Это будут мои проблемы, мам, не твои, — с презрением выдал Кирилл, опять взялся за дверную ручку и опять передумал, повернулся. — Да, мам, ключи от моей квартиры не отдашь? У меня тут шмоток нет, все там. На улице жара, а я в джинсах.

— Ключи у отца.

— Тогда ладно. — Кирилл козырнул ей двумя пальцами, как это делают иностранцы, и покинул квартиру.

Во дворе он походил вокруг своей машины, постоял в тенёчке — солнце палило, пот вырабатывался вёдрами, — посмотрел на по большей части незнакомых соседей и их отпрысков, копающихся в песочнице или гоняющих на роликах, велосипедах и гироскутерах, и пошёл по магазинам цифровой техники. Ходил пешком, деньги были, но от бесцельных трат, например, на такси, Кирилл удерживался. Да и спешить было некуда — не дома же опять тухнуть?

Подходящий смартфон купил в салоне сотовой связи. Не для себя — для Егора. Дешёвый, за двенадцать тысяч. Со средними параметрами, на «андроиде». Конечно, Калякину хотелось взять для него самый лучший из тех, что можно найти за пятьдесят штук, но он боялся… нет, даже знал, что Егор не оценит транжирства и не обрадуется дорогой игрушке, а вот деньгам он обрадуется… И снова нет — Егор у чужих лишней копейки не возьмёт. Прискорбно, но в плане денег они ещё были друг другу чужие. В плане — «брать». Отдавать Егор был готов — кормил своими продуктами, до сих пор рвался заправлять машину бензином и покупать все товары за свои средства. Странный он, этот селянин, добрый, бесхитростный.

Кирилл полазил по городу, съел шаурму и вернулся домой. Мать вышла его встречать. Вид у неё был обеспокоенный — наверно, считала, что сыночка обязательно удерёт. В качестве отчёта Кирилл махнул в воздухе коробкой со смартфоном, но не слишком близко от матушкиного носа, чтобы не смогла разглядеть и сопоставить примерную цену с количеством выданных рублей. Потом он закрылся в спальне, разделся до трусов. Шёл пятый час. Время текло медленно, деть себя было некуда. Кирилл лежал на кровати с фильмом онлайн и двумя смартами, воображал разговор с Мишаней, как загонит его в угол и заставит на коленях, со слезами и соплями, просить прощения у сыновей и Галины.

Мать позвала ужинать. Кирилл сходил на кухню, поел. Руки искали применения, но он осилил только тарелку помыть и снова лёг. Если бы вот так провести каникулы — да красота, кто же отрицает! Но через призму любви виделось иначе: не хватало Егора, а Егор — это деревня, семья, хозяйство, быт, заботы. И пока он не может сбросить с себя этот груз, надо быть с ним и подставлять своё плечо под половину тяжести. Ну, хотя бы её треть или четверть.

В половине седьмого заявился отец.

— Ну как наш труженик? — громко спросил он из прихожей, чтобы Кириллу в спальне было слышно. — На боках мозоли не натёр?

— Гулял днём, — ответила мать. — Телефон купил. Я денег дала.

— А! Ну, пусть попробует ещё позвонить, и этот об стену разобьётся.

Потом они ушли в комнату.

Кирилл злился, сжимал кулаки, стискивал зубы. Не комментировал и не высовывался. Перетерпеть оставалось сутки, а завтра он от Мишани сразу рванёт в деревню, обнимет любимого, и ни одна собака их не разлучит.

Под подушкой завибрировал его покоцанный смарт. Кирилл заблаговременно перевёл его в беззвучный режим во избежание эксцессов, и вот пригодилось. Калякин вынул девайс и несказанно удивился: звонил Пашка. Неожиданно. С чего это вдруг? Не ответишь — помрёшь от любопытства.

— Да? — протянул Кирилл. — Смольный слушает…

— Кончай прикалываться, — фыркнул где-то далеко Пашка. Весело и дружелюбно, как в былые допидористические времена. Калякин прямо видел, как он улыбается, показывая жёлтые зубы, и смешно морщит лоб.

— Я не прикалываюсь. — Кирилл рывком сел. — Вы, козлы ебучие, мне колёса прокололи и гондонов налепили!

— А! Ты про это! А я и забыл! — Машнов заржал в трубку как конь. — Прикольно получилось!

— Нихуя прикольного! Я их потом целый вечер клеил!

— Но ведь заклеил? И Егорка, наверно, помогал? Как он там? Как мамаша его?

— Слушай, ты сам заткнёшься или тебе помочь?

— А, ну не хочешь, не говори, мне по херу, что там у вас. Я вообще вот зачем… Ты же здесь? Я сегодня через ваш двор шёл, твою машину увидел.

— Ну, здесь.

— А чего не звонишь, не пишешь? Пойдём вечером забуримся куда-нибудь, выпьем, потанцуем? Я ж по тебе соскучился, чувак!

Кирилл прикинул. То, что Пашка не стебётся и не клеймит позором, в принципе, закономерно — он всегда такой был. Позлится, возбухнёт, а потом забывает, и как будто не было ничего. Ему общение нужно, у него тысяча идей в голове и шило в заднице. А насчёт сходить протрястись Кирилл не был уверен. Вечер, конечно, как-то коротать надо.

— Ладно. Только вдвоём, — предупредил он.

— Да какие проблемы, братишка? — рассмеялся Пашка. — Давай в девять подгребай к «Мегаполису».

— Окей, замётано.

Кирилл опустил трубку, снова спрятал её под подушку, задумался. На улице светло, до девяти два часа, до торгового центра «Мегаполис» полчаса ходьбы. Это почти центр города, пивнушек там полно, в пяти-шести они завсегдатаи. Можно выбрать на любой вкус, посидеть тихо или оттянуться, с каждой связан вагон воспоминаний — уж и отжигали! Кириллу даже захотелось туда, в мир диско и драйва. Егор глупый, что отрицает полезность клубов, нужно ведь когда-то отдыхать, веселиться. Пока молодые, а потом старость.

Кирилл вышел из спальни. В гостиной работал телевизор, но мать с отцом сидели на кухне, ужинали и смотрели тамошний телик. Стучали вилками. По той части квартиры разносились ароматы котлет и душистого чая.

Кирилл нарисовался на пороге. Ситуация требовала засунуть руки в карманы, но на нём были только трусы, поэтому руки деть оказалось некуда, кроме как почесать голый, загоревший на огороде живот.

— Это… па… ключи-то мои от квартиры отдай. Мне шмотки нужны.

— Я завтра заеду, привезу, — ответил отец. На его тарелке оставались только размазанные остатки картофельного пюре, котлетные крошки и шкурки от копченой горбуши. В руке была пол-литровая кружка с чаем, над поверхностью которого вился прозрачный дымок.

— Мне сейчас надо: я в клуб иду.

— Брешешь, — с ходу сделал вывод отец.

— Я не собака брехать. Правда, в клуб иду. С Пашкой. Хочешь, у него спроси.

— Это с тем, что травку у своей бабки в той деревне выращивает?

— Он не!.. — взвился Кирилл, но вмешалась мать:

— Саш, пусть идёт!

Отец обменялся с ней взглядом и примолк. Похоже, у них уже был разговор, что сынушке надо вернуться к прежней беспечной жизни, почувствовать её вкус, напиться, пошалить, а там и до баб обратно недалеко. В любом случае, отец встал из-за стола, ушёл в спальню и оттуда кинул Кириллу ключи. Тот поймал.

— Смотри, удерёшь, тебе же хуже будет, — предупредил папа.

— Сегодня точно не удеру, не ссы.

Кирилл вернулся в спальню, надел единственные джинсы и футболку. От них изрядно воняло потом, но до другой квартиры добежать ещё годились, а там полно чистой одежды, за исключением той, что осталась в доме Рахмановых. Он предполагал взять в деревню ещё тряпок и какую-нибудь бытовую технику, и то, что удалось заполучить обратно ключи, уже удача. Оставалось только выцыганить у отца ключи от машины.

Спрятав надёжно — за заднюю стенку шкафа — новый смартфон и сунув в карман свой, Кирилл побежал навстречу вечерним приключениям. Время утекало.

66

На встречу Кирилл малость опоздал. Он надел лёгкие белые брюки без стрелок, которые из-за маркости не взял в деревню, рубашку с коротким рукавом в пижонскую черно-белую вертикальную полоску и белые мокасины на босу ногу, напшикался одеколоном, гриву русых волос наскоро уложил гелем, побрился. Паша обалдел, когда его увидел, ехидно хихикнул, особенно лыбясь на причёску.

— Ну ты даёшь, братан! Прямо по-пидорски.

— Эй, Паша! — Кирилл отступил на шаг, оборвал его попытки потрогать волосы. — Ещё раз услышу и уебу. Мы в клуб идём или лясы точим?

— Извини-извини, — Машнов замахал руками. — Сейчас пойдём. Просто смешно, извини. — И он опять заржал. Кирилл закатил глаза и отвернулся, притопывая по тротуарной плитке носком ноги. Уже порядком стемнело, горели фонари, рекламные щиты, фары проносящихся мимо автомобилей. В воздухе клубились и оседали выхлопные газы. Не было комаров, птиц, кроме скачущих по ярко освещённой площадке перед торговым центром голубей и воробьёв. Из людей… в основном, вышедшая покучковаться молодежь, реже — запоздалые работяги и женщины с неподъёмными сумарями.

Пашка отсмеялся:

— Куда потопаем? В «Облака» или «Бухту»?

Кирилл задумался. Оба клуба он когда-то любил — всего лишь месяц назад, подумать только! Они различались только интерьером, как инкубаторские, но в «Облаках» из-за заоблачных цен проще было найти свободный столик, и музыка у них меньше била по ушам, ди-джей был профессиональнее.

— В «Облака».

Клуб находился в половине квартала от «Мегаполиса». Парни перешли дорогу на светофоре и направились к цели. Эту часть улицы сплошь занимали магазины, салоны, заведения общепита и конторы всяких организаций типа почты или банков. Фасады расцвечивали яркие неоновые вывески.

— Давно приехал? — спросил Пашка.

— Вчера.

— У, — Пашка хитро усмехнулся, — если бы на пару дней раньше, на такую тусу бы попал! Водяра — рекой! Травка! Бабы — огонь! У Лёши Соловейчика днюха была…

На секунду в мозгу Кирилла вспыхнул огонёк сожаления, а потом он одумался.

— Тебе двух дней в «обезьяннике» за травку не хватило?

— Так меня ж не за курение упрятали! А покурил, и что? Я ж своё здоровье гроблю, не чьё-то ещё! Хочешь, могу сегодня достать? В «Облаках» кент один есть, приторговывает.

— Да знаю я! Что я, не покупал у него? Посмотрим потом, как пойдёт.

— Замётано, чувак. — Паша посмеивался и, как всегда, беззаботно болтал, пока они не дошли до клуба. Заплатив за вход, они выбрали столик, заказали сет из суши и роллов, взяли бутылку «Джемесона». На танцпол пока не хотелось, да он только и начал заполняться - одними девочками.

— Клёвые чики, — сквозь музыку прокричал Пашка, не аристократически хлебавший виски крупными глотками, и ткнул в сторону девок стаканом. — У тебя хата сегодня свободна?

— Свободна, — кивнул Кирилл, тоже разглядывая в быстром ритме стробоскопов пляшущих телочек. Выискивал красивых, с выставленными напоказ большими сиськами и упругими жопами. Таких было много, все облегчённого поведения, пьяненькие, с накрашенными губищами. Таких пара пустяков развести на минет и обычный секс. Кирилл понимал, куда клонит приятель, но снимать бабу на ночь он не собирался. Пусть даже Егор об этом не узнает.

— Заебись, чувак! Заебись! — загорланил Пашка так, что его услышали на другом конце зала. — Вот за это я тебя люблю! Давай, давай выпьем за понимание!

Кирилл чокнулся с ним и выпил. Крепкий алкоголь обжёг ротовую полость и глотку, на языке осталась горечь. Последний раз он пил у Лариски, почти неделю назад.

— Кирюха! Как мне тебя не хватало! Ёбаный в рот! — Пашка действительно радовался, а про себя Калякин такого сказать не мог: последнее время он жил только Егором и спокойно продолжал бы так жить дальше.

За соседними столиками устраивались компании. Со всех сторон звучали перекрикивающие диджейские композиции маты, визги.

— Кирюх, ну, расскажи, что там у вас с Егоркой вышло?

— А что у нас вышло?

— Ну как что? Ты перед ним на колени бахнулся. Я сам это видел.

— Видел и видел — что из этого?

— Ты с похмелья, что ли, был?

— Да вы все с похмелья были.

— Ну ладно, ладно, — Пашка пошел на попятную, перестал ржать. — Хуй с вами. Я ж давно заметил, что ты к нему неровно дышишь. Ещё с первого дня. Да-да. Веришь мне? У меня чутьё на такого рода вещи.

— Верю, — ответил Кирилл, лишь бы Машнов отстал. Не хотел, чтобы посторонние лезли в их с Егором маленький рай и топтали его своими грязными сапожищами. Но Паша лизал виски и не унимался, хихикал, глазки хмельно блестели.

— Долго ж ты его ебал! Я думал: «Киря хуев экспериментатор, конечно. Пидора увидел, экстрима захотелось, в деревне, пока никто не видит, грех не попробовать»! Но я думал, разок-другой-третий! А ты!.. Две недели его чпокал! Ну ты гигант! — Пашка наклонился через стол и похлопал Кирилла по плечу. — Егорка, наверно, и рад, что его ебут? С Лариской-то ему без кайфа. Или она его страпоном? Не рассказывал?

— Заткнись, Паша, предупреждаю, — процедил Кирилл, он почти не был пьян. Машнов не услышал или не заметил — вот у него уже крыша отъезжала: полбутылки вылакал.

— Да я никому, Кирюха! Я могила! Случай подвернулся чмошника выебать — конечно, надо ебать! Тут базара нет! Я просто думал, он тебе раньше надоест, а ты, ебать, две недели продержался! Дупло ему сделал, а? — Паша ржал, стакан трясся в пальцах.

— Заткнись! — Калякин выкинул руку вперёд и схватил Пашу за ворот трикотажной футболки. — Я Егора не ебал, понял?!

Но тут на Кирилла навалились сзади, стиснули плечи. Стол обступили трое парней и белобрысая девка, пьяные и раскованные. Два самых дебильных были однокурсниками Паши. Голова напавшего, четвертого парня, свесилась вниз, к столу, заглянула Кириллу в лицо прежде, чем у него получилось обернуться и узнать гондона Никиту Жердева.

— Кто кого ебёт? — поинтересовался он, естественно, не слыша всей последней фразы, а только вычленив из неё единственное знакомое слово.

— Съебись, Никитос, тяжело! — психанул Кирилл и резко дёрнул плечами. Пьяный в хлам приятель отстал, сдвинул Пашу и уселся на диванчик. Третьей к ним пристроилась девка. Пацанчики остались стоять, откуда-то взяли стаканы и уже бесцеремонно наливали себе их виски, чокались, пили. Паша участвовал в процессе распития, но всё это время не сводил с Кирилла пристального взгляда, в голове его ворочались шестерёнки. Наконец, у него сошлось два плюс два.

— Это он, что ли, тебя ебал?

Компашка замерла с их роллами в слюнявых ртах, все взгляды приковались к Кириллу. Тот понял, что сболтнул лишнего. Он ещё мог соврать, обратить всё в шутку… но это бы значило снова, как тогда, во время пьянки в деревне, предать любимого человека. Опять сочинять, как шпилил его во все щели, когда сам умолял взять его и вставить поглубже. Только сказать правду — открыто признаться в гомосячестве, обратной дороги не будет.

Кирилл колебался. Смотрел Пашке в глаза. И решился.

— Да, это он меня ебал! Он всегда был сверху, я сам просил его!

Воцарилось молчание. Казалось, и грохочущая музыка исчезла.

— Охуеть, — икнул один из стоявших над столом персов, и сразу посыпалась отборная удивлённая нецензурщина.

— Это ты тоже теперь пидор? — презрительно поднял верхнюю губу Паша. — Нравится в жопу долбиться? А если я тебя трахну, тебе понравится?

Калякин встал, упёрся кулаками в столешницу и приблизил к Паше лицо.

— Если это попытаешься сделать ты, я разобью тебе морду, а Егор трахает меня божественно. И ещё хоть раз обзовёшь его пидором, чмошником, да хоть как-нибудь, я выбью тебе все зубы.

Кирилл пронзил Машнова взглядом, выпрямился. Разворачиваясь к выходу, толкнул одного из загородивших дорогу ушлёпков. Ушёл, проклиная себя за то, что вообще согласился идти в рассадник быдла и разврата. Эти дебильные рожи, эти тупые разговоры! Да с Егором молчать интереснее! Господи, а он ещё на полном серьёзе думал развлечься, нажраться, танцевать под это уёбищное «тыц-тыц-тыц», тратил сэкономленные деньги! Думал принять предложение Пашки, девок взять и в своей квартире продолжить! Без секса, конечно, но кто поручится за пьяное тело? И что, что было бы потом?! Ужас! Кошмар! Пиздец! Нет, нет, больше в клубы ни ногой!

Кирилл ускорил шаг. Он был уже у дверей, толкал тех, кто только входил, слышал в свою сторону солдатскую брань и шипел в ответ. Вдруг на его плечах снова повисла тяжесть.

— Кирюх, ну ты что? — раздался в ухо Пашкин голос, из пасти дохнуло свежим алкоголем. — Ты обиделся, что ли? Ну я ж не знал! Я думал, тебе Егор надоел, поэтому ты вернулся.

Калякин сбросил Пашу с себя, встал с ним лицом к лицу в толпе мокрощелок под пристальными взглядами двоих охранников. Эх, врезать бы сейчас! Аж зубы заскрежетали!

— Иди на хуй!

— Да что ты, правда? Пойдём покурим, перетрём…

— Я не курю, — рявкнул Кирилл и пошёл дальше, до дверей оставалось три метра. Охранники ослабили бдительность, но не контролировали ситуацию. К сожалению. Потому что Пашка не отцепился, семенил следом.

— Как не куришь? Хватит брехать!

— Брешут собаки…

Кирилл миновал охранников, протиснулся в двери через группу входящих мажорчиков с подворотами и очутился на независимой территории. Дальше Паша провожать его не пошёл.

Кирилл прогулялся по улице, отсчитывая минуты до одиннадцати часов. Сердце громко стучало: вечернее приключение вышло реально заебатым, мог время звонка пропустить. Беспечный придурок, исправился он! Нет, до исправления ещё ого-го как далеко.

Ровно в одиннадцать Кирилл набрал номер Егора, приложил трубку к уху. В динамике раздался только один гудок, а дальше усталый, измученный «Привет». У Кирилла защемила совесть.

— Привет, Егор. Ждал, да?

— Ага.

— И я ждал, когда могу позвонить. День такой долгий. — Кирилл шёл вдоль многоэтажной жилой застройки, выбирал ровные участки асфальта. — Всё время вспоминал тебя.

— Чем занимался?

— Да, так… — Кириллу нечего было ответить, его занятия прозвучали бы издёвкой: вчера спал, сегодня развлечься мечтал. Он решил утаить, но вдруг, совсем внезапно, его прорвало: — Егор, прости… Прости меня. Пожалуйста, прости меня!

— За что? — удивился Рахманов с улыбкой, но вдруг замолчал. Кирилл вздрогнул и затараторил:

— Нет! Ты меня не так понял! Я люблю тебя, просто… Егор! Ну!.. Я сегодня в клуб ходил… Это подло, да? Егор!.. — В Кирилле бурлили слёзы, внутри он плакал, потому что его поступок был чудовищен. — Я приеду завтра! И не уеду до сентября! Я не могу без тебя! Не могу без тебя! — эти фразы он кричал на всю улицу. — Я люблю тебя, милый! Я люблю тебя, Егор!

Прохожие оборачивались. Школота тыкала пальцем и орала: «Пидоры!» Егор молчал.

— Знаешь, что я понял, Егор? Ты простишь меня? Я понял, что у меня тоже разный интеллект со всеми этими… — Кирилл скривил рот, напрягся, тужась подобрать мерзкое, отвратительное слово, описывающее, как он ненавидит всех этих людей вокруг, но оно не шло на язык, только эмоции. — Всех этих!.. Быдло!.. Я не хочу быть с ними, Егор! Я хочу к тебе! А… — Кирилл почувствовал, что у него полились слёзы, сопли, слюни. Он остановился и стал вытирать их тыльной стороной ладони, в которой держал трубку, бормоча: — А меня не пускают… не пускают. — Потом он снова прижал смартфон к уху. — Я приеду, Егор, завтра вечером приеду, только прости меня…

— Кир, мне не в чем тебя винить.

— Спасибо, Егор, ты великодушный. Не то что я — дерьмо, дрянь.

— Кир, иди домой, поспи.

— Да… Да, сейчас пойду.

— Тогда — спокойной ночи?

— Да, да… Спи, отдыхай…

Кирилл сунул смартфон в задний карман. Размазал, вытирая, по лицу сопли. И пошёл дальше, рыдая — потому что Егор Рахманов такой хороший, такой чистый, он всё — для других, и ничего для себя.

67

В администрацию области Кирилл ехал на троллейбусе. Ключи от машины отец ему не отдал и, что самое поганое, обшмонал карманы и забрал ключи от квартиры. Никакого доверия к сыночку у папеньки. Правда, деньги — всего тысячи три с копейками — оставил. Остальное, так же, как и свой смарт, Кирилл перед сном спрятал. Значит, голова варила.

А сейчас голова трещала. Каким же долбоёбом он выставил себя вчера! Воображал, что трезвый! Не в лоскуты, конечно, но… звонить Егору, на всю улицу орать о любви и выть белугой? И что теперь Егор подумает? Он же наверняка понял, что исправившийся умник пьян и снова пошёл по кривой дорожке. Возможно, это ранило Егора в самое сердце, да только гордый селянин об этом никогда не скажет, переболеет в себе.

Кириллу было стыдно, хоть и орал он вчера о любви, просил прощения и честно признался про клуб. Но он знал отношение Егора к пьяным и бездельникам. Одним проступком можно перечеркнуть все попытки проявить себя со светлой стороны. А если в него перестанет верить Егор?.. Ведь деревенский гей единственный человек на земле, который верит, что он, Кирилл Калякин, хороший, небезнадёжный человек. Конечно, прежние дружки тоже считают — или считали — его клёвым, суперским, да ведь только это абсолютно разные вещи. А каждый человек хочет, чтобы его воспринимали именно «хорошим», а не «клёвым».

Кирилла жгли стыд и раскаяние.

Желудок был сыт. Маман превратилась в кухарку и кормила его на убой — запеченными грибочками, лазаньей, пловом, мясом с пряными соусами. Её надзор уже в печёнках сидел вместе с её разносолами. Вчера они с отцом, кажется, даже обрадовались, что он пьяным пришёл, к старым привычкам вернулся, только спросили, почему рано, а не посреди ночи припёрся. Сейчас мать повелась на дезу, что надо с пацанами встретиться.

Ага, с пацанами.

Кирилл вошёл в величественное, отделанное понизу серым мрамором здание обладминистрации, с фронтона которого когда-то скинули серп и молот, а место под ними забыли закрасить. Сообщил, что по записи на приём, предъявил паспорт. Его пропустили, указали дорогу.

Поднимаясь на лифте на четвёртый этаж, Кирилл думал, правильно ли поступает, вмешиваясь в личную жизнь Рахмановых. Егор же ясно сказал, что знать об отце ничего не желает, этого человека для них не существует, так же, как их с Андрюхой для Мишани. Запись на прием была импульсивной, в жажде восстановить справедливость. Без сомнения, и Егор мечтал о справедливости, о наказании отца, только не такими методами.

Кирилл был готов повернуть назад, уйти, но в конце-то концов! Егор видит в мстительных грёзах, как становится прокурором, поднимает старое дело, расследует и засаживает виновных за решётку! Молодец, вот тебе звёздочки на погоны! Да только Егор никогда не получит профессию, не сделает карьеру как раз из-за отца, натравившего на его мать уркаганов! Егор погряз в навозе, а бессовестный чинуша купается в золоте! Лифт был современным, бесшумным, в коридорах сделан евроремонт, постелены ковры, в холле подвешены хрустальные люстры — и что от этого перепадает Егору? Большое, смачное нихуя! Пусть Мишаня выгонит неудобного посетителя с порога, но нервы Кирилл решил ему подпортить. Возможно, Егор и не узнает об этом приёме по личным вопросам — не помчится же сразу тщеславный предправ в глухую дыру покаянно обнимать своих кровиночек? Вообще не помчится.

Мягко ступая в мокасинах по красной ковровой дорожке, Кирилл зашагал по широкому коридору, разглядывая таблички на дверях и как живёт-работает правительство области. Богато живёт. Он был несколько раз в администрации их городского округа, там живут беднее. Ну а тут, как блогеры откапывают на сайтах госзакупок, цветочные горшки за десять кусков деревянных каждый и графины — за сотню.

Навстречу попалась только одна девушка — длинноногая, белый верх, черный низ, волосы забраны в пучок. Она окинула незнакомца взглядом и пошла своей дорогой. Даже «чем помочь?» не спросила. Кирилл и без её услуг нашёл нужную дверь с золочёной табличкой. Мамонов Михаил Васильевич. Вон оно как.

Приемной у него не было — табличка «секретарь» висела на соседнем кабинете. Кирилл посмотрел на часы в телефоне — без пяти два. Почти его время, можно заходить. Только поднёс к дорогой массивной двери кулак, чтобы постучать, как она открылась, и оттуда высыпали трое ребятишек мал мала меньше, за ними плелась дородная мамаша лет тридцати. Все были бедно одетые, неухоженные, тётка с красными от волнения ушами и щеками. Видимо, что-то клянчили у власти.

Они ушли, и Кирилл просунул голову в кабинет:

— Можно? Я следующий по записи.

Он увидел средних размеров помещение, затемнённое полуопущенными жалюзи, и мужчину, сидящего за большим угловым столом, почти полностью заваленным папками с бумагами, там же стоял монитор. Мужчина листал одну из папок. Он был черноволосым, некрупным, сухопарым — таким, как на фотографиях. Когда поднял голову и посмотрел на посетителя, Кирилл увидел то же рыбье лицо. Как этот урод мог понравиться маме Гале, и как от него родился такой красивый Егор? Было бы из-за кого Ирочке семью рушить.

— Входите, — сказал Мишаня и опять опустил глаза к распечаткам.

Кирилл и без его команды уже шел по устеленному серым ковром, охлаждённому кондиционером кабинету, сел за приставной стол, выдвинув один из четырех стульев. Разглядывал обстановку — шкафы с папками, сувенирчики за стеклом, книги, Конституция РФ, портрет президента на стене, напольные часы с боем — всё честь по чести, типичный рабочий кабинет высокопоставленного чинуши. Для релакса — тихо журчащий водопадик с мельницей, пёстрые рыбки в аквариуме литров на триста. Класс. Ништяк.

Кирилл вертел головой, пока его не привлёк негромкий звук — Мишаня закрыл папку и постукивал нижним краем о стол, собирая листы воедино. Галстук явно жал ему шею.

— Так, вы… — Мишаня отложил папку и приоткрыл лист другой, справа от монитора, пробежался глазами по строчкам. — Калякин Кирилл Александрович, имущественный вопрос… Слушаю. — И поднял глаза на Кирилла. Был весь из себя внимательный, сосредоточенный, с глубоким скорбным взглядом слуги народа. Не ведал ещё, глупенький, что перед ним человек — плевать, что зелёный ещё, — который знает его настоящую омерзительную, тухлую личину.

Кирилл растянул губы в улыбке, наслаждаясь Мишаниной последней минутой перед моментом истины. Сказал, закидывая ногу за ногу и облокачиваясь на спинку стула:

— Имущественный. Речь пойдёт о вашем имуществе, которым вы упорно не делитесь с вашими детьми.

Мишаня сдвинул брови:

— Так, это шутка? Говорите, какое у вас дело, или не тратьте моё время. — Он поднял ручку и бросил её на стол.

— Это не шутка, Мишаня! Михаил Васильевич, — Кирилл презрительно хмыкнул, — Рахманов. Забыл свою фамилию? Сыновей у тебя, скажешь, тоже нет? Егора и Андрея? Ах, да! Конечно же, нет! Ты же все документы подчистил, чтобы алименты не платить! Но теперь заплатить придётся! За все годы! С процентами!

Мишаня часто моргал. Испуг и недоумение застыли на его лице.

— Вспомнил? — Кирилл подался ближе к нему. — Вижу, что вспомнил!

— Кто ты такой? — Мамонов совладал с эмоциями. — Где ты взял этот бред? Нет у меня никакого Егора и… как его… Андрея! — Но он буквально вцепился взглядом в Кирилла, а потом ещё раз протянул руку ко второй папке, открыл верхний лист и быстро зыркнул туда. Лоб его немного разгладился. Кирилл вдруг понял, что Мишаня искал в нём черты старшего сына, думал, что он — это Егор. Ну да, они же ровесники, а этот кобель двенадцать лет не видел первенца.

— Нет, я не Егор, — злорадно сообщил Кирилл. — Я его друг. Близкий. И тебе, козёл, не удастся отвертеться. Ты на свою жену отморозков натравил, детей не щадил! Но тогда они маленькие были, бесправные, а теперь тебе твои преступления с рук не сойдут, за всё тебе отольётся!

— Что ты несёшь?! Выйди вон отсюда!

— Не выйду! — Кирилл встал, упёрся в стол руками и наклонился, как вчера наклонялся к Паше. — Галина парализованная три года лежит, ты это знаешь, свинья?! Егор и Андрей прозябают, тебя это не волнует? Егор с утра до ночи пашет, на кусок хлеба зарабатывает, за матерью ухаживает, отойти не может, а ты жируешь!

— Выйди отсюда! — багровея, зарычал Мишаня, поднялся и двинулся к двери. — Я охрану вызову!

— Давай вызывай! Поскандалим! Кто посмеет выгнать сына депутата Калякина?! Ага, я его сын. — Кирилл злорадно хихикнул. — Фамилия знакомой не показалась?

Мишаня остолбенел. Лоб заблестел от пота.

— А ещё я в интернет-издания пойду, интересную историю им расскажу. Как думаешь, прокуратура не заинтересуется?

— Нет у меня сыновей. Эта шлюха, — Мишаня с отвращением, будто его вытошнило, произнёс это слово, — нагуляла их. Второго ублюдка точно.

— Да? — вскинул брови Кирилл. — Только этот ублюдок на тебя похож, покрасивее, правда. Тут даже экспертиза ДНК не нужна. Так что готовься делиться и моральную компенсацию выплачивать. И Галине на операцию — её после того нападения парализовало!