Селянин

Мишаня вернулся за стол, встал позади высокой спинки кожаного офисного кресла, засунул руки в карманы. По рыбьему лицу и шее шли красные пятна.

— Шантажисты… Ничего вы от меня не получите. В полицию отправитесь.

— Никуда ты не заявишь на нас и всё отдашь, как миленький. Чужого не просим, только причитающееся. А не отдашь — Малахову на передачу напишем. Или на НТВ. Мне кажется, они в эту тему вцепятся: чиновник, председатель правительства области — организатор покушения на собственную семью. У-уу, да ты прославишься. В общем, неделя тебе.

Кирилл направился к двери, по пути ему в голову пришла гениальная мысль. Он остановился, почти дойдя до выхода, обернулся.

— И да… Егор учился на прокурора, хотел тебя засадить. И я верю — он это сделает. Но это слишком долго, месть тебе должна быть быстрой и неотвратимой. Короче, я тебя проклял. Я знаю, как. Не будет тебе отныне удачи, всё пойдёт прахом, ты разоришься, от тебя отвернутся, ты будешь болеть и, в конце концов, сдохнешь в канаве. Это лично моя месть лично тебе.

Мишаня побледнел. Поверил или нет, но в мозгу это теперь будет сидеть занозой, а самовнушение великая вещь.

— Убирайся, ублюдок!

— У тебя неделя.

Довольный собой Кирилл покинул кабинет и, насвистывая, направился к лифту.

Желание сбежать

Из здания обладминистрации Калякин вышел, насвистывая. Сбежал по порожкам, пересёк центральную площадь города, к которой примыкал «Серый дом», помахал рукой памятнику Ленина. Эйфория не проходила. Как он его, как! Идея с проклятием вообще шедевральна! Теперь-то у Мишани очко заиграет! Потеха, да и только!

Но приколов над Мишаней Кириллу было мало, он почувствовал в себе тягу к мщению. За Егора, Андрюху и маму Галю дерьмом должны быть закиданы все! Все должны пройти через унижения и боль, которые достались Егору. Хватит жировать, сытые свиньи, возмездие идёт к вам, трепещите!

Кирилл достал из кармана смартфон и вошёл в интернет. Вот уж великое изобретение человечества — там найдётся всё, в том числе и адрес семейства Мамоновых. Причём на официальных сайтах, в ими же заполненных декларациях, в графе — ха-ха-ха — «Имущество». Кирилл уже встречал эту информацию, поэтому сейчас действовал по проверенной схеме и добрался до неё в считанные секунды. Стрелецкая, дом двадцать, триста четырнадцать квадратных метров. Новый район, особняк — неплохо для слуги народа, находящегося на государственном обеспечении.

Указанный адрес находился на тихой чистой окраине, сплошь застроенной скромными дворцами. Кирилл бывал там всего раза три, проездом, но мать несколько лет пилила отцу мозг, что надо выбить там участок и возвести дом, не для себя, так для сына. Но у отца шатко шла предвыборная кампания, лишний раз мозолить глаза народу он не желал. А потом все участки раскупили. Сейчас Кирилл об этом жалел — вот бы поселить Егора по соседству с Мишаней — хуила-папаша на говно изошёлся бы.

Общественный транспорт в тот район не ходил — естественно, ведь его обитатели ездили не на трамваях, а на личных «Мерседесах» и «Рэндж Роверах». Можно было добраться на маршрутке до ближайших улиц, а потом прогуляться пешочком, но из-за удушающей жары Кирилл предпочёл потратиться на такси. Машины с оранжевыми шашечками стояли тут же, с краю от площади, поджидали выдохшихся отдыхающих. Кирилл направился к белому «Логану», где наверняка был кондиционер. Через полчаса он расплатился по счётчику и снова вышел в жару на улице Лескова, соседней со Стрелецкой. Здесь тоже были особняки и высокие заборы, за которыми барыги прятали награбленное. Обычно Кирилл не обращал на высоту этих заборов внимания, считал само собой разумеющимся, но теперь его мировоззрение поменялось, половым путём передалась ненависть ко всему богатому. Теперь он смеялся над излишествами, видел абсурд. Заборы? Кого боятся буржуины? Простого люда, сюда даже случайно не забредающего? Или друг друга?

Впрочем, Кирилл не учитывал себя и цель, с которой приехал сюда.

Дома были разными. Некоторые самыми обычными, безвкусными, из белого силикатного кирпича. Другие использовали цветной — зеленый, оранжевый, коричневый и даже розовый облицовочный кирпич, часто комбинируя его с белым, в тон подбирали цвет оконных рам, крыши, ворот. Были и совсем вычурные дома - со сказочными башенками, с неимоверным изгибом крыш. Да и не везде заборы делали глухими, украшая их коваными или бетонно-ажурными секциями. Можно было разглядеть лужайки, цветущие клумбы с фонтанчиками автоматических оросительных систем, какие-то качели под тентами, прудики. Всё это выглядело неумелым подражанием западным традициям. Кирилл смотрел на этот фальшивый лоск и не понимал, зачем он хотел здесь жить? Разве он почувствовал бы здесь настоящий вкус жизни, как в деревне? Разве Егор менее достоин этих удобств?

Не замечая, что противоречит сам себе, Кирилл шёл по идеально заасфальтированной, хотя и узкой дороге, потому что общего тротуара не было, и искал проулок к Стрелецкой. Вслед ему громким басом из-за заборов лаяли собаки. Не дворняжки, конечно, а породистые сторожевые псы. Найдя проулок, вдоль высоких заборов из красного и белого кирпича вышел на параллельную улицу. К углу забора был привинчен аншлаг с нужным названием. Наполовину квест был пройден, оставалось узнать, где двадцатый дом.

Калякин повернул направо, высматривая таблички с номерами, чтобы для начала хотя бы понять, какая сторона чётная, какая нечётная. Стрелецкая была такой же тихой, уютной зелёной улочкой, как и все её соседи. И в асфальте здесь ям не наблюдалось, и мусор на обочинах не валялся, и бурьян не рос. Умеют же делать, когда захотят. Для себя — не для народа.

Кирилл не задумывался, с каких пор стал причислять себя к народу. Просто вертел головой и с бурлящим в крови адреналином негодовал. Буржуи за чужой счёт построили себе красивый посёлочек. Народ бомжеватого вида тут не лазил, у каждых ворот имелось достаточно места для парковки трех автомобилей. Ну и автомобили стояли не кредитные и не дешевле пары миллионов.

Пройдя три длинных забора, Кирилл увидел на калитке первую табличку — номер шестнадцать. Значит, где-то рядом. Либо угловая усадьба, которую он обогнул, либо дальше через одну. Кирилл снова повертел головой и зашагал дальше, потому что там, у дома напротив и немного наискосок, играли дети, а больше спросить было не у кого: если кто-то и перемещался по этой улице, то только в личном автомобиле.

Детей было с полдюжины. Самые мелкие возились с совочками, ведёрками и формочками в песочнице под навесом, галдели и спорили. Девочка постарше меланхолично раскачивалась на качелях и облизывала мороженое в большом вафельном рожке, её рот был испачкан растаявшим шоколадом. Ещё одна девочка в красной бейсболке, тоже школьница, сидела в одном из сидений слабо крутящейся карусели, уткнувшись в телефон, когда карусель замедляла ход, она спускала ногу в тапочке и подталкивала. В распоряжении этих деток были и другие развлечения — горки, лабиринты, лесенки, брусья, стилизованный корабль. У Кирилла самого глаза загорелись, когда он увидел этот мини-городок развлечений, хотя и у него в детстве было не хуже, да и сейчас во дворе их дома для элитных отпрысков устроена крутая детская площадка. Но он вспомнил про Андрея, который в свои двенадцать вынужден работать даже со сломанной рукой, а из развлечений у него только старый хрипящий кассетный магнитофон. Вот за Андрея Кириллу стало обидно, ведь его младшие брат с сестрой купались в роскоши.

Кстати… У Кирилла мелькнула мысль, а нет ли их среди этой детворы? По возрасту вроде подходят.

Минуя предположительный дом номер двадцать — двухэтажный с жилой мансардой, из жёлто-коричневого облицовочного кирпича, из того же материала забором и гаражом на две машины — Кирилл направился сразу к детям. Попутно высматривал таблички с номерами, но их не было. Видимо, тут в них не нуждались.

Когда Кирилл свернул с асфальта за отделявшее площадку от дороги, выкрашенное в зелёный цвет сетчатое заграждение, ступив на прорезиненное искусственное покрытие, ребятки так или иначе обратили на него внимание. Один малыш лет трёх даже выскочил из песочницы и побежал к нему с полным песка синим пластмассовым ведёрком.

— Смотри! Смотри, что я сделал! — восторженно лепетал он, поднимая ведёрко вверх.

Девочка тут же сорвалась с качелей и бросилась на перехват:

— Лука! Нельзя! Это чужой дядя!

Мальчика она удержала за руку перед самыми ногами Кирилла, но при этом почти целое мороженое выскользнуло из обгрызенного рожка и упало ей на сандалик.

— Блять, Лука! Это из-за тебя! — Девочка шлёпнула мальчика, возможно, брата, по попе, тот заревел и убежал за горку. Сестра грозно посмотрела ему вслед и принялась чуть не плача стряхивать мороженое с сандалии прямо на покрытие. Пустой рожок с остатками мороженого и шоколада она запихивала в рот. Девочка в бейсболке всё ещё крутилась на карусели, но медленнее и опустив телефон. В песочнице ещё четверо мелких занимались своими делами, строили город с тоннелями. Получивший шлепок мальчик выл и обещал пожаловаться маме.

Кирилл, польщённый «дядей» и ничуть не смущенный произошедшим из-за него инцидентом, решил, наконец, спросить то, зачем пришёл, пока про него окончательно не забыли. Нацелился на девочку в бейсболке, потому как девочка с мороженым точно не была Настей Мамоновой.

— Скажите, где тут двадцатый дом?

Тут же Кирилл понял, что угадал с девочкой. Настя резко опустила ногу и затормозила карусель, оказавшись лицом к нему. В глазах мелькнули тревога и любопытство, свойственные одиннадцатилетним дурочкам, когда к ним обращаются взрослые незнакомцы. Дожевавшая рожок девочка, не вытирая крошек с подбородка, обернулась к ней, как бы говоря: «Про твой дом спрашивают».

— А зачем вам? — принялась играть в детектива Настенька. Была она хоть и симпатичненькая, с темными волосиками, худенькая, но ничем не походила на Егора или Андрея. Скорее пошла в маменькину породу, чем в папенькину.

— Надо. Я Ирину Мамонову ищу. Вы её знаете?

— Это Настина мамка, — выпалила сестрица переставшего хныкать, но еще не вышедшего из-за горки Луки. И указала рукой на подругу.

— Да, моя мама, — подтвердила Настя, слезая с карусели. — А зачем она вам?

— Нужна, — ответил Кирилл. — Можешь её позвать?

Из песочницы вылез мальчуган, подтянул бриджи, пачкая их песком. Вот у него был курносый, как у Мишани, нос.

— Я могу маму позвать, — радостно сообщил он незнакомцу и сестре.

— Не надо, — оборвала Настя. — У мамы сейчас маникюр и педикюр, она занята. К ней мастер пришёл.

— Надолго? — спросил Кирилл. Он почти разочаровался в затее, пожалел, что потратил время и деньги на прогулку сюда. Хотя, конечно, можно было ворваться в дом и пообщаться с Ирочкой при её маникюрше. Пусть все знают, что она заставила мужа бросить двух сыновей на произвол судьбы. Но пройти в дом за забором будет сложно… Кирилл думал.

— Часа два-три обычно, — сказала, разблокируя телефон, чтобы посмотреть на часы, Настя. Кирилл и так знал, что сейчас начало пятого. Некогда ему ждать, ещё домой надо заскочить, а потом мчаться к Егору.

И тут ему в голову пришла мысль.

— Ты Настя? А это Кирилл?

Дети удивлённо кивнули.

— А вы откуда знаете? — спросила Настя. Уже все дети на площадке слушали их.

— Я друг ваших братьев.

— Каких братьев? — ещё больше удивилась Настя. — Сашки с Тарасом? Но они троюродные братья… почти и не братья.

— Нет, — протянул Кирилл. — Родных братьев. Ну, почти родных. По отцу.

Мамоновы переглянулись и звонко засмеялись. Девочка без мороженого тоже заулыбалась. Лука выглянул из-за горки и бочком проследовал к песочнице.

— Вы лоханулись, — сказал мелкий Кирилл. — У нас нет братьев.

— Даже двоюродных, — подтвердила Настя.

Калякин этого и ожидал.

— Нет, есть. Их зовут Егор и Андрей. Егору двадцать один год, Андрюхе двенадцать. Только вы о них не знаете, потому что ваш отец их бросил в детстве, чтобы жениться на вашей мамке. Слышали сказки про злую мачеху-ведьму? Так вот, это ваша мамка.

Дети стояли ошарашенные, перестали смеяться, в глазах появился ещё не страх, но уже сомнения. Кирилл продолжил нагнетать атмосферу.

— А папка ваш скоро и вас бросит. Выгонит из дома и отправит в глухую деревню в лесу. Будете там жить, коров пасти и навоз чистить. А есть будете чёрный хлеб и картошку с огурцами. И никаких компьютеров и телефонов, потому что там интернета нет и электричества. И печку надо топить, хворост собирать.

— Папка так не сделает! — перебил тёзка. Он по малолетству был более впечатлительным, поэтому проникся рисуемыми ужасами больше сестры.

— Ты уверен? — Кирилл расширил глаза, поднял брови. — Папка хороший? А почему он тогда вам про Егора с Андреем не рассказывал? Почему их бросил и не помогает? Хороший папка разве бросит своих детей? А ваша мамка ему пособничала. Их даже из документов стерли, считай, с лица земли. И с вами так будет!

— Я не верю! — закричала Настя. Её чумазая подружка притихла и внимательно слушала, чтобы потом пересказать родителям и другим подружкам.

— Хочешь, Егора покажу? — Кирилл достал смарт и нашёл фото, где они с Егором плечом к плечу, протянул девочке. — Вот видишь? Это твой старший брат. Он в деревне живёт, сто пятьдесят километров отсюда. Он хороший, а твои родители мрази. Не будь такой, как они.

Маленький Мамонов, да и остальные дети, тоже заглянул в экран. Его более-менее старшие друзья отошли и пересказывали друг другу новость. Настя заплакала, подруга обняла её и утешала.

Кирилл спрятал смартфон в карман. Больше ему здесь делать было нечего, месть он совершил: теперь о поступке Мишани узнает вся округа, а у Мишани дома, возможно, случится фееричненький скандальчик.

— Спросите у папани, когда он познакомит вас с Егором и Андреем, — напутствовал Кирилл и ушёл в обратном направлении. На душе разливалась благодать. Эйфория понемногу утихала.

68

Дома Калякин решил вести себя нормально, с матерью не цапаться, а снова выклянчить у неё ключи от квартиры и машины, соврать, что и сегодня договорился с Пашкой в клуб, в компании будут девчонки, надо их куда-то вести, чтобы потрахать, всё такое. Он надеялся, что мать поведётся, возрадуется его исправлению, до утра искать не будет, а он за это время спокойно свалит в деревню и проведёт там бесподобную ночь, ну а потом выйдет на сбор картошки.

В квартиру Кирилл вошёл бодро, стараясь не выдавать своего эмоционального перевозбуждения. Как-никак он с пацанами встречался, а не Мишаню баламутить ходил. Остановился в прихожей, снимая мокасины, пошарил взглядом по полкам — отцовских туфель не увидел. Отлично, сейчас ровно пять часов, и раз папенька не пришёл, то его ещё часа два не будет.

Мать высунулась из гостиной:

— А, это ты… Пришёл уже?

— Как видишь. Чего там по жаре делать? — Кирилл носком ноги подвинул мокасины к стене и пошёл вслед за скрывшейся в комнате матерью. Та уселась на диван с глянцевым журналом. — Мы на вечер ещё договорились в клуб. С Пашкой. И девушками. — Привычнее было сказать «тёлками» или «шкурами», но не для этого случая. — Пятница же.

— Так идите, кто не даёт? — мать заинтересовалась, лицо стало благодушным.

Кирилл подумал, что его затея может выгореть, и продолжил:

— Ну так мне квартира нужна. Чтобы девушку где-то спать уложить. И машина ещё. Девушкам нынче парней только с машинами подавай. — Он старался подбирать более ясные намёки, и мать их понимала, расцветала на глазах. На её лице так и читалось: «Вот! Я же говорила! Тебе надоест пидоросня и снова потянет к сиськам! Мать всегда права!» Да-да, пусть будет всегда права, Кирилл не возражал, только бы ключи отдала. Он так соскучился по Егору!

— Хорошо, отец придёт, попросишь у него ключи.

— Но мне они нужны сейчас! Я… — Кирилл искал причину. — Я порядок навести хочу! У меня там срач! И машину на мойку отогнать надо! И салон пропылесосить! Я на ней по полям гонял, представляешь, сколько там пыли?

Мать шевельнула накрашенными губами, оценивая доводы. Приняла их, но ответ последовал не такой, какой ему был нужен.

— Я понимаю, Кирилл, но ключи и от квартиры, и от машины у отца.

— Он же их не с собой таскает? Спрятал куда-нибудь. Где-нибудь в твоих платьях. Не посмотришь? Видишь, я тебя прошу, а не сам втихомолку копаюсь. А отец… чего он опять бесится? Я же вчера доказал, что в деревню не собираюсь… не сбежал. Всё, я вас понял, я туда больше не поеду. Буду с Пашкой тусить, только денег мне на клубы и ключи…

Мать поднялась с дивана ещё в процессе монолога, прошла мимо него и скрылась в спальне. Полдела было сделано, теперь бы она нашла требуемое, и всё в ажуре. Кирилл присел на подлокотник кресла, взял со столика пульт, щёлкнул кнопкой, перелистывая канал.

Волнение не отпускало. Прошло уже десять минут, мать рыскала в вещах слишком долго. Неужели отец забрал две увесистые связки с собой?

Кирилл сходил в туалет и, выйдя оттуда, заправляя штаны, крикнул:

— Ма! Ну что там? Нашла?

Послышались шаги по паркету. Кирилл, закончив с одеждой, замер с гулко бьющимся сердцем. К счастью, мать, через секунду загородившая дверной проём, протягивала ему руку, из собранных щепотью пальцев свисали его вожделенные ключи вместе с брелоком от машины. Кирилл выхватил их, будто кольцо всевластия.

— О, спасибо, мам! Ну, я поехал? А то на мойке такие очереди!..

Кинув ключи в мгновенно отвисший карман, он стремглав кинулся к полке для обуви, схватил кроссовок, но вдруг вспомнил про подарок для Егора, новый телефон, который спрятал за шкаф. Забирать его при матери было палевно, только выхода не оставалось. Как-нибудь выкрутится.

— Сейчас, одну вещь надо взять… коробку от телефона.

Кирилл метнулся в свою спальню, сунул руку за шкаф, с трудом двигая из стороны в сторону, вытащил плотно застрявшую там коробку. И услышал, как с металлическим лязгом открывается входная дверь. Отец! Блять, отец! Как не вовремя! Сука! Что делать? Кирилл заколебался, глядя на коробку.

— Где он? — с порога спросил отец, и у Кирилла отпали сомнения, он втиснул коробку обратно за шкаф.

— В спальне у себя, — ответила мать. — А ты на ипподром не пойдёшь, что ли? Шестой час уже.

Но отец ей даже не ответил — он летел к сыну в комнату, с силой распахнул дверь. Подслушивавший Кирилл едва успел отпрыгнуть, чтобы ему не досталось по лбу. Глаза отца сверкали, лицо было перекошено, кулаки сжимались. Кирилл не гадал о причине такого настроения, и дураку было ясно.

Отец схватил его за футболку, притянул к себе.

— Ты, долбоящер херов! Ты к кому ходил?! Ты что ему наговорил, гнида?!

У Кирилла сердце упало к коленкам, он почувствовал, как побледнел, но о своём поступке не пожалел. Наоборот, произведённый в верхах эффект плюс не иссякший адреналин толкнули его к яростной защите своих прав и свобод.

— А не твоё дело! — Кирилл оттолкнул отца, чуть не разодрав на себе футболку.

— Не моё?! Ты сейчас узнаешь, моё или не моё!

Отец попытался снова схватить его. Кирилл отступил к кровати, намереваясь отбиваться хоть с дракой, если понадобится, но в их возню вмешалась мать, поймала мужа за руку и оттащила.

— Саш! Совсем с ума сошёл? Да что случилось, объясни!

— Что-что! — отец бешено зыркнул на Кирилла и, верно, решив повременить с расправой, в досаде взмахнул рукой, отошёл в угол комнаты. Но не стоял там столбом, а метался, как зверь по клетке. — Что, Лен, что?! Вот кого мы воспитали, а?! Пошёл сегодня к Мамонову и… Нет, убить его за это мало!..

— Кого, Мамонова? — вставил Кирилл. — Я «за».

— Тебя, недоносок, тебя! Поговори мне ещё!

Опять вмешалась мать. Она замерла у двери насторожённая, не зная, чью сторону принимать, переводила взгляд то на одного, то на другого.

— Так, Саш, успокойся. Рассказывай по порядку. Мамонов — это тот, из правительства?

— Да, Михаил Васильевич, председатель… ты его видела. Наш дурень… ой… — Отец испустил тяжкий вздох и провёл ладонями по лицу. — Наш дурень пошёл сегодня к нему на приём и… и требовал денег.

— Денег? — удивилась мать и внимательно, осуждающе посмотрела на сына. Кирилл скрестил руки на груди.

— Денег, — повторил отец. — Он вбил себе в голову, что Мамонов отец его любовника, требовал алиментов и денег на операцию для инвалидки. Угрожал прокуратурой! Блюститель справедливости недоделанный! Ещё и фамилией нашей прикрывался! Ты хоть знаешь, чем этот скандал мне может вылиться?

— Да мне пофигу! — заявил Кирилл. — Я правду сказал! Сила — в правде!

— В какой, индюк, правде? С чего ты хоть этот бред взял, что Мамонов отец тех оборванцев деревенских?

— Не называй их так! — взревел Кирилл и пошёл на отца.

— Тихо! — следом за ним взревела мать. — Кирилл, сядь на кровать! И за языком следи!

— Сам пусть следит, — огрызнулся Кирилл, но развернулся и сел на кровать, снова скрестил руки.

— Так почему ты к Мамонову пошёл? — спросила мать.

— А к кому ещё идти? Он их отец: я фото видел, детские, с ним. Пусть алименты платит и на операцию денег даёт… козёл… — Кирилл заткнулся, уставился в потолок.

— Вот как с ним разговаривать, Лен? — Папаша прижал ладонь ко лбу, лицо покраснело. — Он с гомосеком своим совсем свихнулся. Ладно бы только с ним, но… это уже за рамки выходит! На весь город нас опозорил! Мамонов спрашивал, не состоит ли сын у нас в сатанинской секте! Позорище! Позорище! А если он эту байку уже блогерам раззвонил? Под своей фамилией? Да меня же больше не переизберут! Меня сожрёт оппозиция!

— А ты говори, что твой сын защищает права обездоленных против буржуинов, — буркнул Кирилл.

— Заткнись! — рявкнул отец и опять зашагал по комнате, не отрывая руку ото лба. — Вот что с ним делать, Лен? Так это оставлять нельзя. Зачем ты его из дома отпустила?

— Он сказал, что к друзьям пошёл. И сейчас к ним собирался. Машину на мойку и ночью в клуб к девочкам. Я ему все ключи отдала.

— Вот зачем? — прикрикнул отец, что в отношении матери было редкостью, и остановился перед сыном, протянул руку. — Давай сюда.

— Не отдам! — Кирилла зло взяло. Он заупрямился, планы уехать в деревню трещали по швам. — Это моя собственность! По документам моя! Вы не имеете права мне указывать!

— Ах ты гад! — отец со всего маха отвесил ему затрещину и, пока сынок хватался за припечатанное к черепу ухо, завалил его на кровать, перевернул и вытащил из карманов вообще всё — ключи, деньги, смартфон. Вытащил и пихнул его ещё раз, для острастки.

— Не имеешь права! — завопил вырвавшийся Кирилл. — Это всё моё! Я и квартиру продам, и машину продам, чтобы на операцию деньги найти! Вы мне не помешаете! И с Егором не разлучите! А разлучите, сами об этом пожалеете! Мне, кроме Егора, никто не нужен! И мама Галя мне дороже, чем вы! Она мне роднее! Поняли?!

Мать сжала накрашенные губы, хранила молчание и даже по обыкновению не хваталась за сердце. Отец его вопли вниманием вообще не удостоил — он рассматривал оказавшийся в руках покоцанный смартфон. И складывал два плюс два. И сложил, после чего быстро поднял голову.

— Телефон!.. Ты сказал, он не работает! Ты деньги на новый брал!

— Я и купил! — Кирилл почуял, что дело пахнет керосином. Так по-детски спалился! — А этот потом починил. Что, его выкидывать теперь?

— Где новый? Сюда его дай!

Кирилл медлил. Не хотел отдавать. Знал, что отберут, а это подарок для Егора. Хотя… не видать ему теперь Егора. Блять, ну что за хуйня?!

Отец не убирал руку. Он и мать коршунами смотрели на него, готовые выдать новую порцию головомойки. Кирилл, ненавидя всех, подошёл к шкафу и с меньшим трудом, чем в прошлый раз, вытащил коробку. Отец тут же выхватил её, нервно раскрыл, выронив инструкцию и шнур от зарядки, повертел выключенный смартфон и явно вознамерился унести его с собой.

— Оставь! — Кирилл потянул девайс и коробку на себя. — Там симки нет, я и так никому позвонить не смогу. Что тебе, жалко? Пусть у меня будет.

Отец заколебался, но разжал пальцы.

— Не дай бог я узнаю, что ты общаешься с этим парнем! — прошипел он. — Из комнаты ни ногой! Только в туалет. Лен, поняла? Никуда его не пускать! Ни к каким друзьям — он врёт! Денег не давать! Хватит, шутки кончились! Хорошо ещё Мамонов человек нормальный, с юмором… Кирилл, ты меня понял?

Кирилл демонстративно отвернулся к окну. Отец наклонился над кроватью, захлопнул его ноутбук и сунул под мышку. Родители вышли, дверь за ними закрылась, наступила тишина. Кирилла злила она, и всё вокруг. Он судорожно упаковывал смартфон и бесился от происходящего. Размышлял, как поступить. Конечно, уйти! Взять сэкономленные деньги и уехать! Назло, блять, всем.

Шум в замочной скважине отправил его планы к чертям — закрыли как арестанта! Суки!

Кирилл отложил на тумбочку коробку и лёг на кровать. Некоторое время лежал в прострации, не замечая ни как солнце смещается к западу, покидая его комнату, ни как со лба скатывается пот, уже пропитавший футболку на груди и спине, ни как, подбираясь к нему, летает муха. Вообще ничего не замечал и ни о чём не думал. Но скоро сознание начало возвращаться к нему, а с ним и щемящая боль на душе — он не увидит сегодня Егора! Блять, утром даже не отправил ему эсэмэску: элементарно проспал его шестичасовую побудку, а потом не сразу сообразил и ещё устыдился вчерашних пьяных бредней. И вообще надеялся его к вечеру увидеть, обнять и не разлучаться. А Егор теперь ждёт, занимается какими-нибудь домашними делами, например, траву перед домом косит и на дорогу посматривает — не едет ли там в клубах пыли серебристый «Фольксваген»?

Нет, не едет.

Блять!

Кирилл стукнул кулаком по матрацу и резко сел. Но его злоба была беззубой, и он снова лёг, подложил руки под голову. Нашёл глазами муху, чёрной точкой бегающую по натяжному потолку.

Когда Егор не дождётся и ляжет спать в одиночестве на сдвинутых кроватях, он же не поймёт, что его любимого заперли на замок в собственной комнате. Он же решит, что его обманули, бросили. Опираясь на вчерашнюю пьянку, он подумает, что Кир загулял, запил, променял его на быдло-друзей и шлюх. Какой кошмар будет твориться в голове Егора!

Кириллу было страшно это представить. Бедный-бедный Егор, ещё не до конца отогревшийся после суки Виталика, и вот опять такая травма! Ложная, ненужная травма! Его низкая самооценка упадёт ниже некуда. Егор будет лежать в холодной кровати, терзаться и крепиться, повторять себе, что так и должно было быть, что ничего иного он не ждал и готовился к тому, что он не ровня клубам и богатой разгульной жизни.

Душевная боль стала невыносимой. Кирилл скорчился в позе эмбриона, подмял под себя одеяло и плед, впился в них ногтями. Господи, чему он послужил виной? Как всё исправить? Почему не ушёл из дома сразу, как только получил ключи, без телефона? А теперь Егор будет мучиться чувством неполноценности и окончательно потеряет веру в людей.

Кирилл бы полжизни отдал, чтобы оградить Егора от страданий, но он даже не мог связаться с ним. Смарт и ноут отобрали, не позвонишь. Полностью отрезан от мира. Не в окно же кричать? Хотя…

Он, путаясь в ногах, вскочил с кровати, отдёрнул тюлевую штору, повернул ручку пластиковой рамы и настежь распахнул среднюю створку. Из окна пахнуло сухим жаром и выхлопами, зазвенели детские голоса и фиговенькая музычка. Окно выходило во двор, четвёртый этаж — докричаться было реально. Кирилл сдвинул цветочные горшки и высунулся по пояс. Внизу у подъезда на лавочке сидели подростки и, наклонившись друг к другу, слушали в телефоне тот самый дребезжащий рэп. Но то, что они с телефоном — хорошо.

— Эй, пацаны! — крикнул Кирилл. — Пацаны! На лавке! Эй!

Пацаны подняли головы, нашли глазами его.

— Пацаны, сделайте доброе дело! Меня в квартире закрыли без мобилы, а мне позвонить срочно надо. Наберите…

Пацаны опустили головы и снова склонились над источником ужасного звука. Вот уроды!

— Пацаны, я вам сотку дам.

Головы поднялись.

— Пятьсот, — заявил один, остальные ждали реакцию странного парня в окне.

— Ладно, пятьсот, — легко согласился Кирилл. — Звоните скорее. — Он продиктовал номер, который давно знал наизусть. Пацан с телефоном в руках выключил музыку и стал водить пальцем по экрану, набирая номер.

— А что сказать-то? — спросил он, прикладывая девайс к уху.

— И это, деньги вперёд гони, — вспомнил о главном его приятель. — Кидай, а мы поймаем.

Кирилл его не принял в расчет.

— Скажи, что Кирилл сам не может говорить и просил передать, что задержится, приедет, как только сможет, на днях. И потом объяснит.

— Тут только гудки, — уже отнял трубку от уха и чуть поднял её к Кириллу, будто тот мог услышать эти гудки. — Никто не отвечает.

— Попробуй ещё раз!

— Э! Второй раз это ещё пятихатка! — вмешался приятель, явно обладающий деловой жилкой. — Ты нам ещё те деньги не отдал! Теперь штука с тебя!

— Хорошо! — психанул Кирилл. — Только звони, блять!

Увлечённый и разнервничавшийся, он не услышал, как провернулся запорный механизм двери, и в спальне возник отец. Но от его голоса за спиной подпрыгнул и мгновенно слетел с подоконника.

— Ты меня не понял, сучок?! Тебе окно заколотить?! Замуровать тебя здесь?! Ещё хоть писк раздастся!

Кирилл отошёл от испуга. Слова проносились мимо него, всё, что он воспринимал — это открытая дверь. Если поднапрячься, призвать на помощь всю удачу, можно оттолкнуть с дороги отца и попытаться прорваться на улицу. Слабо осуществимо, конечно, но шанс есть. А вот что потом? Деньги спрятаны, входная дверь, скорее всего, заперта на два замка, и бежать придётся босиком, не теряя времени на обувь. Хер с ними, с кроссовками, но ни один таксист не повезёт бесплатно.

И этот план провалился.

Кирилл демонстративно молча лёг на кровать, скрестил ноги, руки подсунул под голову и уставился в потолок. Это была и своеобразная акция протеста, и возможность, не отвлекаясь на ругань, ещё раз обдумать положение. Хотя на ум, кроме матерщины, ничего не приходило. Всё плохо, очень плохо, хоть вой. Ещё никогда не было так ужасно, пусть даже раньше он считал, что было и хуже. Нет. Раньше он эгоистично видел только свои интересы, а теперь пресс недовольства его родителей раздавит и Егора. Кирилл отдал бы вторые полжизни, чтобы оказаться под этим молотом одному, но, увы, предупредить Егора он никак не мог. Оставалась надежда, что Рахманов заметит пропущенный вызов и перезвонит тому пацану у подъезда, а пацан перескажет ему странную историю с чокнутым парнем в окошке.

Из открытого окна всё ещё доносились крики детей и заезжающих во двор машин, какие-то другие звуки, белый шум. Отец уже ушёл и запер за собой дверь. В туалет хоть выпустят или придётся ссать в цветочный горшок?

Вечерело. В комнате постепенно сгущались сумерки. Кирилл продолжал лежать, не чувствуя дискомфорта без мобильника и интернета, но чувствуя его без двигательной активности. Думал о Егоре, по биоритмам организма и густоте сумерек отсчитывая часы и минуты: вот Егор натаскал воды в дом, вот собрал яйца в курятнике, вот убрал сухую ботву с картофельных грядок, вот пошёл за коровой, вот подоил её, вот искупался, вымыл волосы, вот поужинал, вот дал лекарства матери, вот собрался спать. Вот перестал ждать его… Ни звонка сегодня, ни эсэмэски, ни обещанного возвращения. Блять, а назавтра Егор собирается копать картошку. С каким сердцем он будет это делать? Кто ему поможет?

Ещё Кирилл думал о том, что раньше подобные вопросы не лезли ему в голову. До этого лета, если кто-то рядом заговаривал о работе, он старался быстрее исчезнуть. Даже помощь Пашке в сборе конопли представлялась обременительной и нудной. Да что там — он и сейчас любого, кто заикнётся о работе, на хуй пошлёт. Но только не Егора. Тут Кирилл готов был на себя взвалить всю тяжесть хлопот, пахать через силу, надрываться, лишь бы облегчить Егору жизнь и не выглядеть в его красивых глазах тунеядцем. Почему так случилось, Кирилл не знал. Любовь — единственное объяснение этим переменам. Любовь, которая сделала из него человека. И так сложно быть вдалеке от любимого, знать, что в эту минуту он в тебе справедливо разочаровался, пожалел, что впустил в своё сердце и дом.

Совсем стемнело. Поднялся ветер, раздувал и раскачивал штору. Детские голоса сменились на вопли бухой молодежи. Муха куда-то делась, наверно, её поймал паук. Родители о нём даже не вспомнили и в сортир под конвоем не проводили. Кирилл и не хотел. С едой была другая ситуация — он с часа дня ничего не ел, и желудок не отказался бы от котлет или запечённых в сметане грибов, но ему и корочки хлеба не предложили. Мать наверняка более мягко отнеслась бы к арестанту, но отец был непреклонен. Видимо, ему нехило досталось от Мамонова. В этом надо искать свои плюсы — значит, Мишаню проняло, не зря он его посетил. И проклятья, козёл, испугался — иначе б не спрашивал про сатанинские секты. Хоть одна хорошая новость в этот ужасный вечер.

Кирилл усмехнулся, снял с себя вещи и кинул их на пол, в одних трусах залез под одеяло, перевернулся на бок и постарался уснуть. В возбуждённом мозгу ещё роились мысли о Егоре и Мишане. Похоже, чиновничек не намерен ничего предпринимать против сыновей — это тоже радует. Но и алименты отдавать не собирается — уже плохо. А квартиру и машину реально можно продать, миллионов шесть-семь за них выручить, а то и восемь, ещё сбережения Егора, на сайтах можно акцию какую-нибудь замутить, в благотворительные фонды покланяться, глядишь, и на операцию наскрести удастся. Будет мама Галя на своих двоих передвигаться, и Егор станет свободнее.

Кира, ты всё-таки эгоист — с этой мыслью он уснул.

69

За ночь в спальню через открытое окно налетели комары. Именно они и разбудили Кирилла. Жужжали над выставленным вверх правым ухом — левое прижималось к подушке — и норовили впиться хоботками в нежную кожу и выпить по пинте крови. Калякин взмахнул рукой, отгоняя их, широко зевнул и разморённо перевалился на живот. И тут вспомнил — Егор! Это имя калёным железом впилось в мозг, Кирилл вскочил — сначала на колени на матрасе, комкая под себя одеяло, потом с кровати на пол, на ноги. Ещё спал, ещё был растерян и дезориентирован, но уже понимал — случилось что-то страшное!

Яркое солнечное утро шумело под окном моторами машин, пиликаньем домофона, разномастными голосами. Кто-то выбивал ковёр, а кто-то посадил ребёнка на скрипучие блядские качели! За дверью по прихожей ходили — от ванной к кухне, от кухни к спальне.

Егор пережил эту ночь без него — вот что случилось. Ночь, в которую они должны были заниматься любовью, а вместо этого снова ни звонка, ни сообщения. Егор, естественно, не будет плакать, не будет распускать сопли и раскисать — он не такой, он гордый, ему просто некогда страдать ерундой. Он приклеит на сердце новый пластырь, отведет корову на луг и займётся картошкой. Сорок соток в одиночку, с одноруким Андреем, потому что иного выхода нет. Как к нему уехать?!

Кирилл метнулся к окну. Путаясь в шторе, пролез внутрь, высунулся, осмотрел стену, будто собираясь спускаться по ней вниз. Только ни карниза, ни пожарной лестницы, и до ближайшего балкона, и то соседского, метра три.

Природа постепенно брала своё. Утреннего стояка не устроила, но отлить захотелось невтерпёж. Он второпях закрыл окно, вылез из-под сбившейся к середине карниза шторы и побежал к двери, заколотил в неё.

— Эй! Выпустите! Я в туалет хочу! Не могу терпеть уже! Ма! Откройте, блять! Заебали! — последние маты Кирилл ворчал себе под нос и перестал бить по двери кулаками, потому что услышал материно «иду», предположительно раздавшееся с кухни. Когда дверь открылась, он хотел закричать: «Вы что, совсем охуели?» и со злости стукнуть кулаком по стене, качать права, но мочевой пузырь прихватило так, что и на злобный взгляд сил не осталось. Пулей прошмыгнул в туалет и засел там, а в это время охрана удвоилась, к матери присоединился отец. Он стоял спиной к зеркалу, ещё в не застёгнутой рубашке, и изображал инквизитора.

Кирилл отвернулся и гордо прошествовал в служившую темницей спальню.

— Кирилл! — окликнул не потерпевший его игнора отец.

— Что? — огрызнулся тот, остановился, перешагнув порог, но не повернул головы.

— Позвонишь и извинишься перед Мамоновым.

На ум сразу пришло съязвить, что телефона нет, однако это означало бы начало диалога, а вести переговоры с инквизиторами Кирилл не собирался. Он взял пример с Егора и просто оставил рот закрытым, тем более разговор явно одним условием освобождения не ограничивался.

— Обещай, что забудешь об этом мальчике раз и навсегда, — закончил отец. Зашипеть бы ему сейчас в рожу! Высказать всё, что о нём думает! Но в своей последовавшей реакции Кирилл не узнал себя.

— Нет, — сказал он коротко и ясно, самым твёрдым голосом, на который был способен в рассерженно-расстроенном состоянии, и, развернувшись, закрыл дверь. Не сомневался, что до родителей дойдёт его посыл — Егор для него дороже освобождения из-под домашнего ареста и всех денег, которые могли посыпаться в случае согласия и покаяния.

Кирилл больше часа лежал на кровати, лелеял свою гордость и терпел голод. Кондиционер не включал, хотя в комнате с каждой минутой становилось жарче и жарче — так он наказывал себя за страдания, которые сейчас, несомненно, испытывал Егор. Ругал себя, что не притворился согласным на все условия, ведь потом можно было легко сбежать под самым безобидным предлогом - сходить в магазин за сигаретами. Нет, всё-таки влияние Егора с его небывалой правильностью оказывало пагубное влияние. Врать ведь удобно. Соврал — и едешь с ветерком в деревню на своей тачке. Заупрямился и правду сказал — лежи теперь на кровати под замком и кусай локти. Даже часов нет. Даже книжек! Заняться нечем, только думать, думать и думать.

Время Кирилл определил по уходу отца — примерно девять часов. Интересно, Егор сегодня поедет молоко продавать или сразу на картошку? Во сколько приедет трактор, и как вспашка будет происходить? Управятся ли братья за день?

Мысли нервировали Кирилла: он обещал приехать, помочь!

Он вскочил с кровати, зашагал, запустив пальцы в волосы, вокруг неё. Надо что-то делать! Надо! Нельзя подвести Егора!

Кирилл метался, натыкаясь на углы кровати. Валявшуюся на полу одежду ногой подбросил в воздух и пнул, она разлетелась ещё большим радиусом. Всё раздражало. Он рванул штору, срывая её с крючков, заглянул, прислонив нос к стеклу, в окно — вчерашних пацанов не было, лавку, на которой они вчера тусовались, облюбовали коты. Невезуха. Непруха. Мозг взрывался. Кирилл чуть не драл на себе кожу, чтобы заглушить щемящий зуд беспокойства.

Он сел на кровать и раскрыл коробку с новым смартфоном, воткнул зарядку в сеть, включил. Пока шла загрузка, молился, чтобы свершилось чудо и можно было позвонить. Чудо свершилось, позвонить было можно, только на номера экстренных служб. Пожарных, что ли, вызвать, пусть подкатят лестницу и вытащат его отсюда.

Кирилл сходил с ума. Несмотря на это, он аккуратно выключил смартфон и бережно упаковал, как было. Подарок — всё, что связывало сейчас с Егором. Фотографии достались отцу.

Кирилл отложил коробку на тумбочку и подошёл к двери, готовый выгрызать свободу зубами. Постучал кулаком, чтобы точно услышали.

— Ма! Ма!

Через несколько секунд она спросила с другой стороны:

— Что? Есть хочешь? Пять минут подожди.

Есть он хотел, очень. Желудок скручивало. Это был повод выйти.

— Да, мам, хочу.

— Сейчас принесу.

— А может, выпустишь меня? Я на кухне поем, как человек? — спросил, хотя обычно он предпочитал есть на кровати перед ноутом. — Может, хватит уже надо мной издеваться? Открой дверь.

— Кирилл… — мать замялась. — Отец не хочет тебя выпускать. Боится, ты опять что-нибудь выкинешь. Ему очень стыдно за тебя вчера было перед Мамоновым.

— Ну, мам… — Кирилл притворялся. — Ну, сколько мне это припоминать будете? Ну, хочешь, я поем, в сортир схожу и опять в спальне засяду? Телефон только отдай и ноутбук, а то скучно.

— Нет, не отдам. Я с отцом согласна — ты опять начнёшь звонить тому парню. Нет, Кирилл.

Кирилл, оскалив сжатые зубы, состроил свирепую рожу. Ненавидел всех.

— Хорошо, не отдавай. Просто выпусти поесть. Я не сбегу. Просто скучно, на стенку уже лезу. И жрать хочу.

Он уже придумал, как выбраться из дома. Плевать, что опасно, зато какое-то время его не хватятся. Но сначала нужно было незаметно пробраться в кладовку.

— Ладно, — после раздумий ответила мать и исчезла. Скоро, правда, в замочной скважине зашуршало, и дверь приоткрылась градусов на сорок. Мать заглянула в широкую щель. Кирилл показал на себя:

— Я, по-твоему, в трусах к Егору побегу?

Мать не ответила на его саркастическую реплику, распахнула дверь до конца. На её лице отражалось мнение, что сынок как раз способен убежать к любовнику в трусах — чтобы быстрее раздеваться перед развратом было.

— Иди, — сказала она, пропустив сына в прихожую, — на столе накрыто.

Кирилл побежал туда. Всё-таки проголодался он как волк в морозную зиму. На столе на его любимом месте дымилась большая тарелка плова, рис получился рассыпчатым, мясо щедро лежало большими кусками. В придачу шли соленые корнишоны и свежие помидоры. Отличный завтрак перед дальней дорогой. Кирилл упал на стул и накинулся на еду.

Почти не жевал, торопился. До тех пор пока мать не встала у него над душой. Она облокотилась о стену рядом со столом и смотрела. Назидательно смотрела, с укором. Как бы говоря: «Мы для тебя из кожи вон лезем, а ты?» Кириллу было насрать, но бдящая мать мешала. Он заставлял себя притворяться, быть обычным.

— Ма, что смотришь? Садись тоже ешь.

— Сейчас.

Это «сейчас» тянулось очень долго, а Кириллу была дорога каждая минута. Ему и так пришлось есть медленнее, чтобы не заподозрили. Наконец, мать взяла из шкафа тарелку, насыпала в неё горку плова и села за стол. Кирилл быстро умял последнее, вылизал отдельные рисинки и кинул вилку на стол. Она приземлилась с громким металлическим звоном.

— Наелся! Спасибо, мам! Теперь в туалет схожу, посижу, можно?

На его «можно?» она сжала губы, взглядом упрекая в клоунских выходках. Кириллу того и требовалось. Он выскочил из-за стола и нарочито расслабленно, да живот и вправду был набит под завязку, направился в прихожую. В туалет он вошёл, громко хлопнув дверью, помочился, не утруждая себя присесть, а вышел оттуда на цыпочках, контролируя угол открывания двери, чтобы она не скрипнула и даже не вздохнула. Затем осторожно, на носочках, вдоль стены прошёл до кладовки, благо, она находилась рядом с туалетом. Это была маленькая, тёмная комната площадью в два квадратных метра. В ней хранилось всякое барахло, в том числе толстая веревка или тонкий канат. Года три назад отец что-то перевозил на дачу в прицепе, покупал, чтобы закрепить, а потом рачительно смотал и притащил домой.

Кирилл нечасто заглядывал в кладовку, но моток крученого, толщиной в большой палец каната увидел сразу. Он висел справа на крючке. Калякин снял его, удивляясь тяжести, и быстро сунул под футболку, как будто мог этим скрыть. Моток выпирал со всех сторон, топорщил ткань.

Закрыв кладовку, Кирилл совсем впопыхах, но осторожно, добрался до полки с обувью перед входной дверью, схватил кроссовки и ринулся к спальне. Казалось, топот его босых пяток слышен за три квартала, но это было не так — он ступал мягко, на цыпочках. Пробегая мимо туалета, он вспомнил, что должен хлопнуть дверью, типа только вылез оттуда, отсидев задницу до кровавых волдырей. Однако он сначала забежал в спальню, сбросил груз в платяной шкаф, прикрыл, а потом вернулся и проделал обещанный фокус. Пот катился градом. Подмышки взмокли, подбородок из-за отросшей щетины чесался.

— Мам, я всё! Закрывай! — вытягивая шею, закричал он.

— Не буду, наверно, — крикнула в ответ мать. — Передумала. Просто пообещай вести себя хорошо и никуда не уходить, даже к друзьям.

Ого! Это всё меняло. Нет, не меняло — надо выиграть время, через которое его начнут искать.

— Нет уж, закрывай. Наказан так наказан. Закрывай, не надо делать мне одолжений.

По полу заскрежетали ножки отодвигаемого стула, и скоро мать вышла из кухни. Кирилл сам прикрыл дверь спальни, облегчая ей задачу. Спустя короткое время ключ повернулся в замке. Просто отлично. Кирилл выдохнул, но ему предстояло самое трудное. Подвиг во имя любви. Да, он сумасшедший — свихнулся от безумной страсти к деревенскому пидору. О да.

Кирилл усмехнулся и начал приготовления. Руки тряслись, он делал всё судорожно. Вытащил из шкафа моток, развязал, разложил по полу и кровати, прикидывая длину — метров семь. А до земли, если брать в среднем три метра на этаж, девять метров, да ещё половина. Итого десять-одиннадцать. Блять.

Но думать особо долго не приходилось. Кирилл скинул с кровати одеяло и плед, вытянул, сдвигая подушки, простыню, скатал её по диагонали в жгут, завязал на одном конце узел — вот ещё почти три метра, а там спрыгнуть можно. Рисково, зато какой адреналин! Егор оценит, на что ради него люди идут!

Связав канат и простыню, Кирилл поискал, на чём проверить прочность узла, но не нашёл. Поэтому отложил и приступил к следующему этапу. Надел носки, джинсы — в них было много карманов — и футболку, тщательно заправив её под ремень. Потом запихал за пазуху коробку с мобильным и, прикинув, как будет спускаться, передвинул за спину. Коробка мешалась, втыкалась острыми углами, но по сравнению с настоящими сложностями, эти неудобства были ерундой. Дальше Кирилл вынул из тайника деньги, пересчитал и рассовал по карманам: в один — три тысячи на мелкие расходы, в другой — оставшиеся двадцать восемь тысяч.

Последним этапом он обул кроссовки и закрепил конец каната на радиаторе отопления. Узлы выглядели крепкими и надёжными, но мандраж всё же бил. Труба, например, могла оторваться или вся батарея из биметалла. Вылететь за ним в окно, догнать и стукнуть по дурной макушке. Ещё до того, как он превратится в мясную лепёшку на асфальте. Всякое может случиться, но он хотя бы умрёт с честью, не посрамив свои чувства.

Кирилл перекрестился, вспоминая крестик на шее Егора, открыл окно и перекинул в него канат с простынёй. Глянул вниз — хватало до окна первого этажа. Теперь бы кто из соседей не обрезал веревку, как в мультике «Ну, погоди!» Или кто-нибудь из гуляющих во дворе жильцов не вызвал копов, а заодно и «дурку».

Кирилл ещё раз перекрестился, проверил засунутую под футболку коробочку и влез коленями на нагретый солнцем подоконник, снова глянул вниз, сглотнул — высоко, страшно, надо было сто граммов махануть или упаковку валерьянки. И тут завопил не проявлявший себя три дня внутренний голос: «Идиот, расшибёшься нахуй! Одумайся, выйди через дверь! Приключения? Ради любви? Ты ненормальный! Не делай этого! Ты трус! Будь трусом, не геройствуй!»

Вопли в голове придали решимости. Кирилл, высунув язык, подполз коленями к краю подоконника, свесил ступни и голени наружу. Тонкий выступ рамы больно впечатывался в мышцы. Голова кружилась, руки дрожали, всё тело дрожало от страха. Господи, помоги!

Кирилл обтёр взмокшие ладони о джинсы на бёдрах, ухватился за канат и осторожно спустил правую ногу, потом лёг на подоконник животом и спустил левую, захватил ими канат, как в школьном спортзале. Верёвка натянулась, но держала. Работая локтями, перехватывая канат, Кирилл соскользнул вниз.

Долгий день

Канат натянулся как струна. Гравитация мгновенно потянула тело вниз, скорость набиралась стремительно. Спереди футболка выбилась из штанов и задралась, а ладони!.. Казалось, они ободрались до мяса — так жгли от трения о грубый скрученный материал.

Третий этаж Кирилл пролетел за секунду. Не успел даже заметить, какая штора была в окне, стояли ли на подоконнике цветы. Окно мелькнуло, и всё. Дальше, если спускаться в таком темпе, можно разбиться. Или, по крайней мере, лишиться кожи на ладонях и животе. Блядские приключения…

Несмотря на боль, Кирилл сильнее ухватился за канат, одновременно тормозя и ногами. К счастью, он уже был на высоте второго этажа, до земли оставалось чуть-чуть, но требовалась передышка. Подошвы кроссовок наткнулись на узел, стыкующий канат с простынёй — вот и кончилась верёвочка. Стиснув зубы, кое-как упираясь ступнями в эту зыбкую опору, Кирилл повис на канате напротив окна. Он выдохся, тяжело дышал и мысленно матерился. Раненые руки быстро слабели, взмокшее тело по-прежнему била дрожь, и канат угрожающе скрипел. Надо было скорее заканчивать эту безумную авантюру, а руки и ноги вдруг стали ватными, не слушались. Он парадоксально прирос к этому до крайней степени натянувшемуся канату. Страх сковал его.

«Егор. Егор», — повторял про себя, на границе сознания, Калякин. — «Егор. Егор». — Но ничего не получалось, он висел на канате, смотрел вниз, видел серый потрескавшийся асфальт на месте приземления, слышал голоса зевак, заметивших беглеца-альпиниста и пока не приближавшихся.

Канат дрогнул. Сейчас оторвётся радиатор, лопнет батарея и квартиру зальёт вода. И побег накроется медным тазом под оглушительный вой сирены неотложки, которую предлагали вызвать добрые соседские мальчишки. Или мать обнаружит. «Надо слезать, Кира, надо. Руки слабеют, ты всё равно сейчас упадёшь».

— Милицию вызову! — раздалось совсем близко, здесь, на высоте второго этажа. Это распахнулось окно, напротив которого он устроил привал, и оттуда высунулась толстая тётка в полосатом сине-белом халате. Она была сердита и размахивала пудовыми кулачищами. — Совсем охамели! Куда родители смотрят! Вор! Наркоман! Обколются спайсами и воруют!

Надсадные крики послужили толчком, разрушили оцепенение, да и руки сразу расслабились, ноги соскользнули с узла, и он через секунду попался уже под руки, а ноги споткнулись о второй узел, которым венчалась спусковая конструкция — последнюю половину пути Кирилл преодолел ещё стремительнее и внезапнее, чем первую. Очухался только, когда ступни стукнулись об асфальт. Боль пронзила от ступней до коленей. Остальное тело ещё по инерции стремилось вниз, а когда и рукам стало не за что хвататься, оно покачнулось и плюхнулось на задницу. Под мягкое место попались мелкие острые камни. Кирилл вскрикнул. Чуть приподняв зад, выгреб из-под него блядские камешки. Всё болело, особенно руки. Кожа поперёк ладоней была содрана, на правой руке до крови.

Но приземление было удачным: не сорвался, и отлично, а раны — херня. Страх рискованного спуска ушёл. Кирилл слышал, как топоча или цокая каблуками, к нему через двор неслись случайные свидетели его безумства, ржали и спрашивали, живой ли он, слышал, как изрыгала проклятия тётка из окна, слышал шум дорожного движения, шелест ветра в листве, металлическое позвякивание неизвестного происхождения. Всё это вместе намекало, что пора бежать, удирать отсюда, пока ещё нет ментов и матери, чтобы его затея не обернулась бессмыслицей.

Кое-как Кирилл поднялся с асфальта, плюнул на кровоточившую ладонь и растёр слюну по ране, надеясь, что так она заживёт быстрее, как у собак. Боль в ногах прошла.

— Живой? — Первыми подбежали, как ни странно, бабки, четыре штуки. Обычно эта категория жильцов еле ковыляла от подъезда до лавки. — Не убился? Что у тебя стряслось? Зачем из окна прыгал?

— Да разве ж такой убьётся? — закричала им в ответ тётка со второго этажа. — Этих иродов оглоблей не перешибёшь! Совсем охамели!

Кирилл ни на бабок, ни на припадочную тётку даже ухом не повёл, его интересовало, как перенёс спуск телефон. Он завёл руки за спину и нащупал коробку. Она находилась на прежнем месте, благо, задняя часть футболки не выпросталась из джинсов, значит, всё нормально. Хорошо.

Кирилл вытащил коробку и, протиснувшись мимо бабок, мимо тупоголовых мамаш с их личинками, мимо разевающей рот школоты, не всматриваясь в лица, заспешил прочь со двора к ближайшей стоянке такси.

— Видели?! — завопила оконная тётка. — Видели, что-то унёс? Украл! Вор! Вор!

Полоумная вопила, ей вторили бабки, но Кирилл шёл, не останавливаясь, не оглядываясь, как настоящие мужчины, которые не оглядываются на взрывы за спиной. Терять время больше было нельзя, а то истеричные крики привлекут внимание мамаши или кого-нибудь другого заинтересует свисающий из окна канат с привязанной к нему простыней. Надо уехать, пока эта карусель не закрутилась.

Таксисты обосновались через два квартала. Кирилл дошёл до них быстро, но ещё десять минут они вместе искали, кто повезёт его в глухие ебеня, и торговались за какую цену. Согласился чувак на помятом синем «Лансере», запросил две тысячи рублей. Кирилл согласился, лишь бы скорее смыться из этого города.

70

Казалось, будто машина едет медленно, хотя спидометр показывал, что почти всю дорогу они шли сто десять-сто двадцать километров в час. Только на последнем участке от райцентра до Островка дорожное покрытие стало плохим, и пришлось замедлиться. Таксист уже не донимал разговорами, перестал спрашивать, почему его пассажир нервничает, скачет на сиденье и рвётся к чёрту на кулички. Кирилл отвечал ему раздражённо и в основном, что это не его таксистское дело. Барабанил пальцами по коробке, которая лежала на коленях, вертел головой от одного окна к другому и часто смотрел на часы. В некоторые моменты нога по привычке давила на несуществующую педаль, подгоняя колымагу, и упиралась в пол. Мысли занимал Егор. Второй час дня, а он никак к нему не доедет!

Кирилл представлял, как они встретятся. Лучшим вариантом был сценарий, где Егор кидается ему на шею и взасос целует целых полчаса, а потом они занимаются страстной сумасшедшей любовью на картофельных грядках. В самом худшем варианте Егор его прогонял, заявлял, что потерял доверие и никогда не любил. А в реалистичном — Егор просто молчал, и во взгляде его смешаются радость и жалость к себе.

Как же Кирилл хотел его скорее увидеть и разрешить этот зудящий клубок страхов и сомнений! Он расскажет всю правду, почему не приехал раньше — Егор не должен чувствовать себя ущербным, никчёмным, считая, что его снова предали. Наоборот, пусть знает, на какие подвиги ради него способно его бывшее городское быдло, позор их поколения. Пусть мысль о совершаемых ради него безумствах немного согреет его покалеченную душу.

Завидев вдали до мурашек знакомые деревья и крыши, Кирилл ещё больше пришёл в нетерпение, заёрзал, даже ноготь на указательном пальце стал грызть, но, заметив это, вытащил палец изо рта. Таксист с любопытством покосился на него, но вопросов больше не задавал, катил себе да катил, объезжая ямы.

Когда въехали в село, Кирилл стал чуть ли не выпрыгивать из машины и был готов бежать вперёд неё, не в состоянии ждать, пока водитель проползёт по неровной щебёнке. Это была мука, в груди пылало невыносимое томление, масло в огонь подливала неуверенность в тёплом приёме. Нет, прогнать его не должны, но было стыдно за собственное долгое отсутствие.

Руины церкви в кустах, заросли, хаты, изгиб дороги… «Мокко»! Кирилла поразил неприятный сюрприз — у ажурных ворот коттеджа стоял кроссовер Ларисы. Вернулась всё-таки, потаскушка?! К Егору уже подмазывалась? А Егор? Вдруг Егор её трахал, поняв, что обещавший вернуться любовник даже не позвонил с горя или психа? У Кирилла затряслись руки, он опять гневно взглянул на таксиста и спидометр.

— Где дом? — спросил таксист, тоже выражая недовольство.

— Вон там, — Калякин махнул рукой, — крайний, за вишнями.

Позабытый, позаброшенный дом Пашкиной бабки остался позади. Кирилл уже достал деньги из кармана и держал их наготове. Как только машина остановилась возле Рахмановых, сунул две сложенные купюры мужику и выпрыгнул из салона, стремглав помчался к калитке. Потревоженные куры разбегались в разные стороны из-под его ног. Всё было по-старому, по-деревенски, тихо, знакомо, только куча угля появилась на траве возле ворот.

Калитка была не заперта — Егор, как всегда, не боялся воров и непрошеных гостей. Кирилл влетел во двор и, ни секунды не колеблясь, помчался на огород. Не ностальгировал ни на дом, ни на виднеющийся из-под брезента мотоцикл, ни на выскочившую из конуры и потянувшую к нему морду Найду — всего этого не было в его голове.

Проскочив внутренний двор, он остановился под яблонями. Уже видел Рахмановых, а те не видели его. Они, согнувшись в позе раком, собирали картошку в вёдра на дальнем конце огорода, шли параллельно, задом к нему. Андрей двигался медленнее — собирал картошку и переставлял ведро одной рукой. Старший брат иногда оглядывался и что-то говорил ему. А картошки было видимо-невидимо! Она лежала на двух третях огорода неровными полосами на взрыхлённой картофелекопалкой почве, как крупная жёлтая галька на прибрежной полосе. На последней — или первой? — трети стояли наполненные белые мешки, в каких обычно продаётся сахар. Только у этих бока бугрились от совсем другого содержимого, а верхушки были завязаны в хвостик.

Кирилл пялился на маячивший вдалеке вихляющий зад Егора и не переставал улыбаться: по этому заду он скучал четыре дня! Теперь надо как-то эффектнее появиться, сделать сюрприз. Он опустил коробочку на перевернутое ведро возле бочки с водой, в которой всегда мыли руки, снял с верёвки свои хозяйственные перчатки, висевшие тут с момента окончания прополки картошки, надел. Выбрал из стоявших здесь другое ведро, менее мятое и дырявое, и пошёл на помощь. Пролез, нагибаясь, под ветвями яблонь и груш, проскочил между кочанами капусты и зашагал по огороду. Ноги по щиколотки погружались в рыхлую, не помнившую дождя землю, кроссовки… Надо было переобуться в сапоги и сменить джинсы на трико… да хер с ней, с одеждой — сердце волнительно стучало.

Незамеченным, по диагонали, Кирилл преодолел половину расстояния, но тут Андрей спалил его и, выпрямляясь, закричал:

— Кирилл! Кира! — Первым криком он сообщал брату о прибытии его парня, а вторым уже приветствовал нового друга. — Кира! Привет! Привет! — Он подпрыгивал на месте и размахивал здоровой рукой.

Егор тоже разогнулся, повернулся к Кириллу. Его лицо не засветилось от счастья и радости, лоб под банданой хмурился. Нет, это не были злость и недоверие — Егор просто разучился выставлять чувства напоказ. Он молчал, как и предполагал Калякин, и смотрел, как приближается, размахивая ведром, улыбающийся во весь рот любовник. Словно выдохнул, словно сбросил с сердца тяжкий груз.

— Привет! — крикнул Кирилл Андрею и на бегу хлопнул его по выставленной ладони, а потом доскакал до Егора и, на короткий миг зависнув, заглянув в жгучие чёрные глаза, бросив ведро, накинулся с поцелуями. Рахманов отвечал, у его губ был привкус пыли и пота.

Кирилл еле насытился. Когда оторвался, увидел, что глаза Егора во время поцелуев оставались закрытыми. Значит, и ему понравилось, значит, и он сильно переживал разлуку, значит, и он безумно рад встрече! Кирилл взял его за руку — в такой же хозяйственной перчатке с синими пупырышками, как у него.

— Егор! Я приехал! Я сбежал из дома! Прости! Меня не выпускали, а я сбежал! Представляешь? Заперли в комнате! Отобрали машину, телефон — поэтому я тебе не звонил! Я люблю тебя! Господи, как я хотел к тебе! И я из окна по канату!.. Тонкий такой канат, а ещё простыню привязал!.. А четвёртый этаж, представляешь? Я чуть не обоссался со страху!.. Но я сбежал! Сбежал к тебе! Егор!..

Кирилл задыхался от эмоций, говорил восторженно, весело, желая, чтобы и селянин проникся подвигом во имя него, оценил, похвалил. И дождался награды! Сначала Андрей восхищённо раскрыл рот, потом и бесстрастное, изнурённое лицо Егора ожило. Он сделал шаг вперёд, обхватил Кирилла обеими руками за шею и с силой прижал к себе. Не вымолвил ни слова, но действие говорило само за себя.

— Я люблю тебя. Я никогда не оставлю тебя, — проговорил стиснутый со всех сторон Кирилл и потёрся возникшим стояком о пах Егора. Ощутил и его стояк. О, как же это хорошо!

— Может, вам хватит обниматься? — бесцеремонно вмешался Андрей. — Картошку кто собирать будет? Пушкин?

Парни оторвались друг от друга, будто только что узнали о наличии свидетеля их нежностей.

— Сейчас соберём, Андрюх, не переживай, — успокоил Кирилл. — Всё сделаем.

— Тебе надо переодеться, — указал Егор. Он снова заговорил, следовательно, жизнь вернулась в нормальное русло.

— Я и так могу. — Кирилл поднял своё ведро, поставил его между незаконченными грядками братьев, поправил яйца и опадающий член, присел на корточки. — Тряпки потом постираем, и будут как новенькие, ничего с ними не произойдёт.

— Ты запаришься. — Егор смотрел на него сверху вниз. Заботливый. — Сегодня не жарко, но, когда поработаешь, всё равно запаришься.

— Запарюсь — разденусь, — Кирилл поднял крупную, как булыжник, картофелину и кинул в ведро, та гулко стукнула по дну. — Не откажешься ведь от стриптиза? — Он игриво поднял глаза на Егора. Рахманов улыбнулся и нагнулся, стал подбирать клубни. Андрей тоже встал на свою полоску, бойко кидал картофелины в ведро. Кирилл подбирал то с его грядки, то с Егоркиной.

— Ты действительно сбежал? — тихо спросил Егор.

— Угу. И действительно с четвёртого этажа по верёвке спускался. Всё ради тебя, Егор. Видишь, какой я молодец? Джеймс Бонд!

— Дурак… ты мог разбиться.

— Фи! Ради тебя и разбиться не жалко! Не разбился же!

— Всё равно дурак.

Их потянуло друг к другу, и, повернувшись, прямо в тех позах, что их застала нежная страсть, они стали медленно, со вкусом целоваться.

— Вы опять?! — возопил младший Рахманов. Влюблённые снова разлетелись в стороны и, пристыжённые, только усмехались и бросали друг на друга похотливые взгляды.

Двигались вперёд в умеренном темпе, где-то картошка была крупная, но её уродилось мало, а где-то много, да одна мелочь. Вёдра по совету Егора старались наполнять одновременно, тогда шли за мешком и пересыпали: один держал, второй переворачивал ведро. Собирать картошку оказалось совсем нетрудно — подбирай да кидай в ведро. Кирилл теперь брал отдельную грядку, дурачился, распускал хвост перед Егором, на радостях про усталость и лень забыл. Только неминуемо выдохся раньше всех. Пот катился градом, пропылившуюся футболку было хоть выжимай, от подмышек завоняло. Позвоночник и ноги ныли от постоянной скрюченности. Пораненные ладони временами горели. Да, это вам не виски с колой глушить ночи напролёт. Однако Кирилл не роптал — сам напросился здесь жить и помогать, сам выпрыгивал утром из штанов, чтобы попасть на сбор урожая, мог бы ведь под благовидным предлогом дома отлежаться.

Когда в общей сложности были убраны три пятых огорода, Егор объявил перекур. Он сам устал и измотался, как мышь, а ведь проснулся, наверно, чуть свет, корову доил, тракториста встречал и все остальные дела ворочал. Только в город молоко не возил, сделал выходной.

Они втроём вышли к левой меже, к создававшей тень кукурузе и, перевернув вёдра, сели на них. Несколько минут просто молчали, утомлённые тяжёлой работой и солнцем, отходили. Над некрепкими початками кружили чёрные мелкие мошки, но к людям не лезли.

— Андрюш, сбегай домой, посмотри маму и воды принеси, — попросил Егор. — И бутербродов захвати.

— А мне трико принеси и шлёпанцы, — добавил Кирилл.

— Блин, что за дедовщина? — взбрыкнул пацан, надул губы. — Раскомандовались!

— Пожалуйста, Андрей, — вежливо надавил старший Рахманов.

— Пожалуйста, — повторил за ним волшебное слово Кирилл.

— Ну ладно, ладно… воркуйте, — Андрей встал с ведра, отряхнул спортивки на заднице пыльными же перчатками, спохватился, снял их и бросил на кукурузный лист, а потом наконец убежал и скрылся за яблоневыми ветками. Жажда и лёгкий голод действительно мучили, так что просьба Егора была обоснованной.

Они посидели ещё немного молча, глядя в синее с комками ярко-белых облаков небо. Солнце стояло ещё высоко, времени было часа три-четыре, до темноты вполне возможно управиться с уборкой картошки. Только Кирилл с честным содроганием думал ещё о полдне работы. Пока ползал на корячках по огороду, руки-ноги ныли, а сейчас на отдыхе стало совсем невмоготу. Докладывать об этом он, конечно, не собирался. Выдержит как-нибудь. Ведь, может, и Егор точно так же устал и содрогается, просто не подаёт виду.

— Тебя не отпускали? — вдруг спросил Рахманов. Он только что поднял сухой ком земли и теперь крошил его. Серые хлопья падали на его грязные ступни, покрывая их неровным слоем, скатывались обратно на притоптанную почву.

— Да вообще козлы, — поморщился, стягивая колючие жаркие перчатки, Кирилл. — Заебали.

Егор немного помолчал и продолжил:

— Может, тебе не следовало приезжать?

— Как — не следовало? — практически вспылил Кирилл, впиваясь в чёрные глаза взглядом. — Ты не рад?

— Рад. Но ссора с родителями не лучший выход.

— Ну а что мне делать? — также с вызовом воскликнул Калякин и, глядя в спокойное лицо, быстро остыл, поднял прутик, зачертил узоры между расставленных ног. — Хуй с ними, переживут. Если бы они меня поняли, я бы не ссорился и не полез в окно. Только меня никогда не поймут, кругом одни гомофобы.

Кирилл рассчитывал, что Егор улыбнётся и напомнит ему о недавнем прошлом, но он не улыбнулся и не раскрыл рта.

— Вот ты… — произнёс Кирилл, пытаясь высказать сложную мысль. — Ты сам себе хозяин, а я? За меня всё мать с отцом решают. Значит, кто я?.. По их мнению, я ещё не взрослый. Ребёнка нашли… Ну да, я разгильдяй был, тунеядец, хуила клубный. Ладно, в те времена они могли меня воспитывать, из болота вытаскивать — да, я вёл себя аморально. Но сейчас? Я же изменился. Набрасываться на меня только потому, что я люблю тебя, а не тёлку! На хуй мне надо, чтобы за меня решали! Тебе двадцать лет, мне тоже двадцать лет… Я хочу сказать, что я в силах думать своей головой и решать, как мне жить. Без мамочек и папочек. Я не маменькин сыночек!

Вот здесь Рахманов улыбнулся.

— А я бы хотел побыть маменькиным сыночком.

Кирилл, несмотря на только что пылко произнесённый монолог, посмотрел на него очень серьёзно. Что-то опять щёлкнуло в его голове. Видимо, отключился режим эгоизма. Он вспомнил, что Егор хоть и самостоятельный и взрослый парень, но такой не по своей воле, а по злому умыслу судьбы. И Егору, конечно, хотелось бы жить беззаботно, не кутить по клубам и вечеринкам, а учиться, влюбляться, знать, что всё с его близкими хорошо, и они обеспечивают ему надёжный тыл — он ведь молод. Его возраст создан для веселья, реализации мечтаний, безудержной любви, чумового секса, а он застрял в глуши без будущего и не ропщет. Так не стоит при Егоре ныть о тяжкой доле среднестатистического мажора.

Кириллу захотелось порадовать чем-нибудь Егора, вселить в него веру, и он знал, чем и как.

— Егор, — Калякин взял его руку, сжал ладонь. — Ты ещё побудешь маменькиным сыночком. Да, я тебе это гарантирую. Я придумал, где найти деньги на операцию маме Гале. Я продам квартиру и машину. Вместе с твоими деньгами может хватить. А если не хватит… ну придумаем что-нибудь, сумма ведь уже маленькая останется. Как тебе такой вариант? Согласен?

Кирилл спросил, потому что в глазах Рахманова появилась тоска.

— Спасибо, Кир, — сказал Егор и погладил его по волосам.

— И это всё, что ты можешь сказать? А где радость? Где прыжки от счастья? Ты мне не веришь?

— Верю, Кир.

Но Кирилл видел, что Егор лжёт и ни хрена не верит. Да что ж такое?! Чёртов реалист! Как его расшевелить?

— Думаешь, мне жалко?

— Нет.

— Или что предки не дадут ничего продать? Всё по документам моё! В сентябре поеду на учёбу и займусь этим. Не знаю, насколько быстро, конечно, получится, нам ведь не надо по дешёвке сбыть, а надо максимально денег выжать, чтобы на лечение хватило. Потерпишь?

Егор молчал, смотрел себе под ноги. По его щеке ползала муха, щекотала, наверно.

— Или, — Кирилл взмахом руки согнал эту чёртову муху, — ты слишком гордый, чтобы принять от меня деньги?

Егор помотал головой, не поднимая её, рыл носком шлёпанца землю. Отвечать ему не пришлось, потому что из-под яблонь появился его брат. Андрей тащил под мышкой полуторалитровую бутылку кваса и запрошенные шлёпки, а в руке — пакет, под завязку нагруженный бутербродами с основой из батона, на плече висело трико.

— Эй, а чей там телефон возле бочки лежит?

Кирилл вскинул голову. Блин, Андрюша, испортил весь сюрприз!

— Какой телефон? — не понимая, поинтересовался у брата Егор.

— Новенький, в коробке!

Егор перевёл вопросительный взгляд на Кирилла.

— Блин, Андрюх, ты весь сюрприз испортил, — со смехом озвучил свою мысль Калякин. — Это я Егору подарок купил.

— Круто! Давай я принесу сюда?

— Давай.

Андрей, отдав принесенные вещи, убежал в полном восторге, выкрикивая: «Круто! Круто!» Его брат так не думал. Он вообще не обрадовался и посмотрел на Кирилла с упрёком.

— Зачем ты тратишь на меня свои деньги?

— А на кого мне ещё тратить? — взвился тот. — И не свои, а… Блять, Егор! Ну захотелось мне тебе подарок сделать! Почему нельзя-то? Я же у тебя ничего не прошу за это! Я от чистого сердца! Потому что люблю тебя. — Последнее признание Кирилл произнёс с нежностью, снова взяв Егора за руку и глядя ему в глаза.

— Спасибо, — сдавленно произнёс Рахманов, — но не надо, не стоит… У меня нормальный телефон, мне новый не нужен.

— Ага, знаю я… Глючный он у тебя! И фотография Виталика не удаляется…

До Егора, наконец, дошло.

— Не хочу я, чтобы этот хрен был у тебя в телефоне, — досадливо проворчал Кирилл. К ним, потрясая коробкой, бежал Андрей. Остановившись, он всунул подарок Егору.

— Вот! Крутой, правда? Два гига оперативки! Игры потянет!

— Да, — кивнул Егор, рассеянно вертя и рассматривая коробку. Затем повернулся к Кириллу. — Можно, я этот Андрею отдам, а себе его телефон возьму?

Кирилл улыбнулся… Мысль, что так всё и случится, когда-то мелькала в его голове, да и не трудно было это предположить, учитывая характер Егора, его отцовскую заботу о младшем, лишённом нормального детства брате. Конечно, просьба расстроила: он хотел, чтобы именно любимый человек ходил с его подарком, но Егор обращался к нему с таким доверием, что отказать было бы просто свинством. Нет, даже за сотую долю этого доверия Кирилл был согласен на всё. К тому же и Андрей замер в ожидании. Его смартфон был слабенький, купленный из расчёта скудного семейного бюджета. Робкая надежда обладать дорогой, недоступной игрушкой сделала лицо пацана совсем детским. Как ему мало надо для счастья, а Настя Мамонова, наверно, отвернула бы нос от столь дешёвой модельки.

Кирилл загнал свою жадность поглубже и улыбнулся ещё шире:

— Можно, конечно! Это твой смарт, делай с ним, что хочешь! В телефоне Андрюхи нет ведь фотографий Виталика?

— Нет! — вместо брата ответил мелкий. — Зачем мне этот придурок?

Егор ничего не сказал на это вопиющее хамство по отношению к его бывшему и протянул коробку назад Андрею.

— На. Но изучать будешь после картошки. И скажи спасибо Кириллу.

— Я бы и без тебя сказал, — пацан благоговейно взял подарок и неожиданно обнял Калякина. — Спасибо, Кир. Егор тебя любит, — заговорщически прошептал он на ухо и после обнял брата. — И тебе спасибо. Ты лучший.

— И ты, — тепло ответил Егор и вернулся к исполнению обязанностей главного. — Всё, относи обратно, и приступаем к сбору картошки.

— Ладно. Сейчас, — отозвался, не отрывая взгляда от изображений на коробке, Андрей и так, не глядя под ноги, ушёл.

Парни остались одни.

— Спасибо, — сказал Егор.

— За что? — будто удивился Кирилл.

— За… всё.

Кирилл возликовал и ни капли не пожалел о своём согласии передать смартфон младшему Рахманову: Егор всё равно не смог бы спокойно пользоваться им, когда у брата девайс значительно хуже. Зато теперь заслужил безмерную благодарность любимого человека, и то ли ещё будет, когда деньги от продажи квартиры поступят на «операционный» счёт! Оно того стоит!

В ответ он поцеловал Егора. Слова тут были лишними, понимание происходило на уровне чувств.

Втроём они съели все до единого бутерброды, запили квасом, Кирилл переоделся, а после снова выстроились на грядках с картошкой. После передышки и перекуса работать совсем не хотелось, тянуло спать, но впереди были ещё двенадцать грядок, каждому по четыре, и их надо было убрать за пять часов, до сумерек. Андрей быстро отстал, Егор и Кирилл шли в одинаковом темпе. Солнце уже не палило в макушку, появилась мошкара.

— Егор… Лариска приехала? — с осторожностью спросил Калякин.

— Да, — не отвлекаясь от сбора картошки кивнул он, явно не хотел говорить про экс-любовницу. Или не экс? Кирилла это больше всего волновало и подталкивало расспрашивать. Он вдохнул поглубже и задал следующий вопрос:

— Ты её видел?

Егор, скидывая клубни в ведро, молча кивнул. Ревность забурлила, участила пульс. Кирилл уже практически не мог работать.

— И что? Вы… говорили? Ты… к ней ходил? Что она сказала?

Егор, продвигаясь вперёд, бросил в ведро ещё с десяток клубней и вдруг повернулся. С самой озорной и лукавой улыбкой!

— Кир, ревнуешь?

— Да! — выпалил Калякин, лыбясь от облегчения, и добавил с ехидством. — Как ты угадал?

Егор рассмеялся и положил в ведро ещё несколько крупных картофелин, хотя оно и так было наполнено с горкой, встал.

— Пойдём?

— Да, сейчас, — спохватился Кирилл и мгновенно докидал в своё ведро недостающей для ровного счёта картошки. Поднялся, почистил перчатки и, взяв ведро, пошёл по пахоте к ближайшему Стоунхенджу из мешков. Он знал, что ответы будут, просто Егору надо собраться с мыслями, найти в себе силы произнести вслух то, что пряталось в глубине души — такой уж он странный, замкнутый.

Егор поставил ведро и поднял с земли свёрнутый мешок, встряхнул его, расширил горловину.

— Лариска звонила мне, — заговорил он. — Два дня назад. Сказала, что приехала, просила прийти полить грядки и клумбы.

— И ты ходил? — Кирилл приставил край ведра к горловине мешка и поднял донышко. Картошка посыпалась внутрь с глухим стуком, шелестя пластиковым материалом мешка.

Егор кивнул.

— За неделю всё посохло. Пролил хорошенько, может, отойдёт.

Кирилл спрашивал не об этом. Он взял второе ведро и тоже ссыпал. Испытывающе посмотрел на Егора.

— И всё?

Тот пожал плечами, дёрнул губами.

— Она извинилась.

— А, ну хоть на это сподобилась… Не приставала к тебе? А то ведь она может, змея… воспользоваться моим отсутствием.

Егор впервые поднял на него глаза. Завораживающие, насмешливые.

— Кир… Я не любитель женщин в возрасте. То, что было, это… от безысходности.

Калякина обдало исходившей от последних слов беспросветностью. Сердце кольнуло болью, какой незавидной была жизнь молодого парня в умирающей деревне. Сильнее сильного захотелось ему помочь, вытащить из болота, показать все прелести мира.

К ним, таща ведро, доковылял Андрей. Пришлось прекратить откровения. Кирилл взял у него ношу и пересыпал картошку в мешок.

Полосы из клубней-булыжников укорачивались, Стоунхенджи росли, но работать становилось всё труднее и труднее. Одолевали комары, второе дыхание не открывалось. Футболка Кирилла вся провоняла потом, он еле полз по грядке — когда на карачках, когда на корточках, когда становился раком. Егор отправлял его отдыхать, но и сам сбавил темп и больше не улыбался, хотя про обязанности главы семьи не забыл и умудрялся подбадривать вконец измотанного брата обещаниями купить большую пачку чипсов и дать чуть больше карманных денег. Андрей, верно, от усталости, начал разговаривать сам с собой, бубнил что-то под нос, но Кириллу в какой-то миг послышался другой голос. Он выпрямился и прислушался. Точно — кто-то на улице выкрикивал имя Егора. Рахманов обратил внимание на поведение друга.

— Слышишь? — спросил у него Кирилл и показал в сторону дома.

Егор замер, напряг слух. Но голос — мужской и смутно знакомый — уже раздавался совсем близко.

— Егор! Егор! Рахманов!

Из сада, поднимая ветви яблонь, вышел старший лейтенант Басов! Остановился на краю капустной делянки, шаря взглядом по пространству огорода. По скоплению мешков, по недобранным шести рядкам картофеля и, наконец, по удивлённо притихшим трудящимся. На нём не было кителя и фуражки, только голубая рубашка и тёмно-синий галстук. Ну и брюки с лампасами, конечно. Чёрные туфли. Под мышкой — папка из кожзама.

— А, Егор Михайлович, вот вы где! — перейдя на официоз, обрадовался участковый, имени-отчества которого Кирилл уж не помнил. — И гость ваш здесь! Хорошо-хорошо!

— Сейчас подойду! — снимая перчатки, отозвался Егор. Их с полицейским разделяло метров тридцать, приходилось говорить громко, почти кричать.

— Не надо! Вы мне не нужны! Я с Кириллом Александровичем хочу пообщаться. Идите-ка сюда!

Калякин с Егором обменялись тревожными взглядами. Оба не понимали, к чему новый визит участкового, да ещё в выходной день. Когда же их оставят в покое?

— Может, опять Лариска настучала? — тихо выдал версию Кирилл и, сплюнув, пошагал к представителю, блять, власти. Незапланированная передышка ничуть не радовала его, лучше бы, блять, картошку скорее дособрали да хавать пошли, бутерброды давно переварились, желудок скоро к позвоночнику прирастёт.

Басов смотрел на него свысока. Барабанил пальцами по бедру — нервничал или куда-то спешил. Но заговаривать раньше, чем сомнительный элемент подойдёт на расстояние вытянутой руки, не собирался.

— Ну, что надо? — тогда спросил Кирилл. Обошёл последний не крепкий ещё кочан и встал перед старлеем. — Я опять кого-то запугал?

Отвечать участковый тоже не спешил. То ли это был приём психологического давления, предназначенный довести поднадзорного до паники, то ли визит являлся пустышкой, и поэтому сказать было нечего. В любом случае Кирилл не собирался давать спуску драной полицейской ищейке. Тут он не брезговал торговать своим родством с депутатом.

— Что рот-то закрыли? Что от меня надо? Профилактика ваша долбаная, или Лариске я опять помешал? Телитесь, мне некогда! — В доказательство своих слов Кирилл обернулся к огороду, истоптанному их ногами. Рахмановы подбирали картошку, то и дело вскидывая головы в его сторону.

— Вас объявили в розыск. Нехорошо убегать из родительского дома, Кирилл Александрович, — сложив руки на груди, мнимо по-отечески упрекнул Басов, качнулся с пятки на носок. Чёрная папка, как инородный предмет, торчала у него из подмышки.

— В розыск? — охуел Кирилл, вмиг перестал гнуть пальцы. Розыск… Блять… Он и забыл про свой героический спуск. После двухчасовой утомительной поездки на такси, после тридцати соток картошки… День выдался таким долгим, что, казалось, побег из дома произошел в прошлом году. Значит, его ищут. Суки. Нет, ну а чего он ожидал, что ему простят свисающий из окна на потеху соседям канат и возвращение к ёбарю? Гадство!

— Пока только сообщили в управление, — пошёл на попятную старлей. — Ваш же отец имеет там связи, — добавил он с неприязнью. — Депутат сразу указал, где вас искать, попросил проверить…

— Проверили?! — к Кириллу снова вернулась злость. — Всё, проваливайте отчитываться! Мой отец ждать не любит!

— Вы тоже собирайтесь, Кирилл Александрович. Отвезу вас в управление, сдам с рук на руки.

— А вот фиг! Никуда я не поеду! И вы меня насильно в машину не затащите — я совершеннолетний! Катитесь отсюда!

— Да я тебе, сопляк, сейчас травы подкину и наряд вызову! — рассвирепел старлей, выкатил глаза. Кирилл отступил на шаг, но ринулся в нападение:

— Да? А я в суд подам за угрозы и неправомерные действия! Понравится вам с депутатским сынком судиться?

У Басова плясали желваки, на лбу вздулась и посинела венка, но через десяток секунд пар из ноздрей перестал валить. Полицейский одернул резинку рубахи, погладил себя по бедру.

— Ладно, Кирилл, давай заканчивать это. У меня задание удостовериться, что ты тут.

— Ну так вы удостоверились — я тут. Идите отчитывайтесь, ваша миссия выполнена.

По лицу участкового было ясно, что он не согласен и не отступит.

Кирилл досадливо взмахнул рукой, прицокнул языком, ища выход. Егор рылся в земле, выискивая клубни, но смотрел практически безотрывно на него.

— Ну послушай, послушай, старлей… Я же тут не бухаю, не занимаюсь тем, о чём вы все думаете. Я просто приехал помочь другу. Ему, кроме меня, ведь помочь некому. Или собирать картошку теперь уголовно наказуемо, а? Это же не конопля, а картошка. Видите, сколько мешков уже собрали? Чуть-чуть осталось, надо добить, а я стою тут с вами лясы точу. Мальчик работает, а у него рука сломана. Егор с ног валится, а ему ещё корову доить и скотину кормить. Мама Галя в доме брошенная, голодная лежит, а вы меня задерживаете. — Кирилл без зазрения совести спекулировал чужими бедами, лишь бы мента прошибло на слезу, и он свалил. — Езжайте в ваш отдел и доложите отцу, что я в Островке, у Егора, и у меня всё хорошо. Что я тут, блять, картошку копаю. Он, зуб даю, не поверит. Он думает, что я лентяй, каких свет не видывал, — Кирилл хихикнул. — Вот и расскажите ему, какой я лентяй. Я, может, человеком быть хочу, а мне не дают. Меня ведь в клетку золотую хотят посадить, чтобы я в тупое клубное быдло превращался, а мне эта грязь надоела. Лучше деревенская грязь, чем клубное дерьмо. Что, я не прав?

Басов потоптался. Чело его стало задумчивым. Венка сдулась и побледнела. Желваки по-прежнему ходили на скулах.

— Ладно, — наконец сказал он, — оставайся. Но в управление я доложу.

— Да за ради бога! Докладывайте сколько хотите! Можете ещё добавить, что к сентябрю, к учёбе этой грёбаной, я обещал вернуться. Всё, идите, а то темнеть скоро начнёт, а нам ещё по полторы грядки осталось. — Сказав, Кирилл развернулся и пошёл мимо кочанов, боялся, что, задержись он, старлей передумает или примется беседы всякие профилактические проводить, а так он ясно намекнул, что пора отчаливать восвояси. Обернулся, только когда дошёл до поднявшегося ему навстречу Егора. — Басова уже действительно не было, лишь задетые его головой ветки покачивались.

— Кир…

— Всё нормально, Егор. — Теперь в душе Калякина поселилось опустошение, он всё смотрел и смотрел на покачивающиеся ветки. — Это по мою душу. Предки подали в розыск: недовольны, что я с тобой. Прислали проверить, где я. — Утёр запястьем нос и повернулся к селянину. — Всё нормально, на вас это никак не отразится. — И он снова отвернулся, потому что сам своим словам не верил, не хотел, чтобы Егор это знал.

— А на тебе?

— А на мне тем более, — ответил Кирилл и улыбнулся, чтобы придать утверждению убедительности. В своей безнаказанности он тоже сомневался, но не так, как в безопасности Рахмановых. Его-то посадят под замок, лишат денег, а ни в чём не повинную семью запросто могут разлучить. Ну или ещё что-нибудь коварное придумают, мать с отцом в этом мастера.

— Егор, давай уже уберем эту блядскую картошку, я устал как собака! — с психом на самого себя предложил он, пока сердобольный парень не стал опять учить его человеколюбию и послушанию, и поздно осознал, что ляпнул хуйню, которая может уколоть Егора, опустил глаза. — Прости. Я не это имел в виду.

Они приступили к работе. Спина ныла просто невыносимо, и это в двадцать лет, а что будет к старости? Выдохшегося до состояния выжатого тюбика из-под зубной пасты брата Егор отпустил с огорода и отправил за коровой. Смеркалось, небо отливало золотистым, было безмятежным, безветренным, даже птицы парили в нём с какой-то особой грацией. Зато комары не ощущали окружавшего величия и кусали, словно на год хотели наесться. Кирилла умудрились укусить в поднятый кверху зад, прогрызли через трусы и трико. Радовало, что Егор назначил перемещение мешков с огорода в сарай на завтра и сказал, что у него есть вместительная тачка, значит, таскать на горбу не придётся.

В дом Кирилл и Егор зашли по темноте. Сегодня, уставшие и голодные в край, решили изменить ежедневной традиции и сначала поужинать, а потом идти мыться. Запахи, конечно, от них после коровника и свинарника распространялись аховые, все ароматы Франции в одном флаконе, но работавший на пределе мозг Калякина их просто не воспринимал. Андрею было дано послабление — идти домой и отдыхать. После того как накормит маму и даст ей лекарства.

Зайдя в тесную прихожую с низкими потолками, подранными в некоторых местах обоями, на кухню с засохшими каплями жира на мебели и стенах, Кирилл понял, как соскучился по этому дому. Егору некогда было натирать его до блеска, и именно это несовершенство делало дом домом, семейным очагом, где всё настоящее, живое, а не музейное. Он всегда считал, что главное - удобства, а сейчас видел или, скорее, чувствовал, что важнее атмосфера. Пусть хоть все обои будут засалены — в конце концов, Егор не девка, чтобы целый день драить — главное, что в доме все любят друг друга, заботятся, помогают.

Прежде всего они снова умылись. Первый раз, сразу после картошки, умывались во дворе, холодной водой, налитой в синий пластиковый таз, поставленный на чурбак. Пришедшего их встречать Андрея запрягли разогревать ужин, сами пошли к маме Гале.

Зал окутывал полумрак, мелькающий свет лился от телевизора, показывали исторический сериал про колхоз. Егор включил люстру и подошёл к материной спальне. Штора, заменяющая дверь, была сдвинута, и он встал в проёме.

— Мы закончили, девяносто шесть мешков…

— Андрей сказал, Кирюша приехал? — тихим голосом медленно выговорила она.

— Да, — кивнул Егор, обернулся к Кириллу. — Очень помог нам.

Кирилл понял, что настала его очередь выходить на сцену. Высунулся из-за Егорова плеча.

— Да, вот он я, мам Галь! Куда ж я без вас денусь? Дай-ка тебя обниму! Соскучился, жесть как! — И он протиснулся в спаленку, наклонился и заключил Галину в объятия. Несильно, чтобы не повредить её хрупким безжизненным плечам. Вблизи при слабом освещении увидел, как болезнь постаралась над её телом, и ещё больше загорелся желанием продать квартиру. Потом встал.

— Молодец, что приехал, Кирюша, — прошелестела она и попыталась улыбнуться: — Егорушка, а ты боялся, что он не приедет.

Калякин резко развернулся к Егору. Удивлению и смешанным чувствам не было предела. Так вот где раскрывается правда! Наш молчаливый юноша не со всеми такой молчаливый и даже умеет делиться своими страхами! Но это была отличная новость — значит, Егору их отношения небезразличны! Замечательно! Замечательно!

Кирилл был готов расцеловать его, но только взял за руку. Улыбка растягивала рот до ушей. Все слова потерялись.

— Егор! Блин, Егор!..

Рахманов в кои-то веки не отводил глаз, принимал свой провал и одновременно признание мужественно, однако на лице его было написано, что одним людям необязательно было это знать, а вторым — необязательно раскрывать все секреты. Но мамы… они такие.

— Есть пойдёте? — строгим тоном позвал с кухни Андрей.

— Идите, идите, — отправила их Галина.

Ели самую обычную молодую картошку, до румяных корочек обжаренную в сливочном масле на сковороде, самый обычный фасолевый суп, с самым обычным слегка зачерствевшим ржаным хлебом, с самым обычным салатом из огурцов, помидоров и болгарского перца… но еда была такая вкусная, что Кирилл, забыв про навозную вонь, запихивал в рот всё новые куски. Да, ничего вкуснее сегодняшнего ужина он в жизни не ел — вот что значит наработался!

Душ бы Кирилл пропустил — живот округлился, глаза слипались, а ноги отваливались — но Егор не позволял себе лениться. Лечь с ним в постель чёрным от грязи, воняющим навозом?.. Нет уж. Лучше доплестись как-нибудь до душа и полюбоваться на обнажённую натуру, может быть пообниматься, подрочить.

Пока убирали со стола и мыли посуду, мыться побежал Андрей. Он вернулся через десять минут, сообщил, что вода «обалденная», и пошёл стелить себе на диване. Разговаривал с мамой Галей, рассказывал ей про новый смартфон, показывал «крутые» функции. Он уже поменял сим-карту и успел позвонить кому-то из одноклассников. Кирилл был счастлив за него, аж комок к горлу подступал — вот уж никогда бы не подумал, что будет так радоваться за глупую надоедливую мелюзгу. Да только Андрюха воспринимался своим, родным, младшим братом, а не просто бесплатным приложением к Егору.

Они пошли в душ в одиннадцатом часу. Разделись, Егор повернул кран, из лейки полилась вода. Сначала она показалась недостаточно тёплой, Кирилл даже, встав под струи, содрогнулся от холода, но уже через минуту, когда намокли всё тело и волосы, температура пришла в норму. А потом рядом, передом к нему, под душ встал Егор… В его руках были красная поролоновая губка и флакон с зеленоватым гелем для душа. Он выдавил гель на губку замысловатой закорючкой, убрал флакон на лавочку и собрался мылиться, однако Кирилл отобрал у него губку.

— Давай я?

— Не надо, я сам, — запротестовал Егор, но слишком вяло, а Кирилл уже вёл по его гладкой мокрой груди губкой, оставляя пенные дорожки, которые тут же уносила вода. Свободная рука, пройдясь по бедру вверх, нежно огладила член и мошонку, игриво смяла, надеясь на эрекцию.

— Кир, я еле стою на ногах, — воззвал к его совести Рахманов. — Ничего не получится. Вот такой я плохой любовник, прости.

Кирилл огорчился, но не подал виду. В конце концов, и его организм полностью солидарен с Егором.

— Ничего страшного, мой замечательный любовник, — улыбнулся Калякин и занялся делом. Тёр губкой плечи, руки, грудь, живот, бока и удивлялся отличной физической форме Егора, сильным мышцам под загорелой кожей. Он был изящным, гибким, но ни в коем случае не женственным. Хорошие природные данные и ежедневные тренировки — в кидании навоза, поднимании мамы Гали, косьбе, колке дров — давали завидный результат. Кирилл знал, что недотягивает.

Он аккуратно и тщательно, лаская, намылил гениталии Егора. Член набух лишь слегка, да и свой не дошёл до полной твёрдости — усталость, чёрт её дери!

После Егор повернулся спиной, и она оказалась не менее возбуждающей! А ягодицы? Маленькие, крепкие. Кирилл водил по ним и между ними губкой, мечтая упереть селянина в стену или в лавочку руками и по мыльной смазке протиснуться внутрь, получить полноценный расчёт за ночь, когда кое-кто нагло уснул под ним. Дальше фантазий дело, конечно, не продвинулось. Кирилл причислял себя к понятливым людям, и раз Егор сказал, нет сил, значит, нет сил. Можно потерпеть денёк-другой, обойтись петтингом. К тому же вода холоднела, места под душем не хватало для двоих.

— Давай теперь я тебя? — предложил Егор. Кирилл замотал головой:

— Нет, я точно сам.

Егор не настаивал. И хоть Кириллу нестерпимо хотелось, чтобы его тело приласкали любимые пальцы, он не заикнулся об этом. Он-то три дня на кровати провалялся, в клуб бухать ходил, а его любимый ни на минуту не присел. Поэтому надо уважать мнение Егора. Кирилл был готов на это. Он вышел из-под лейки, накапал ещё геля, быстро прошёлся по своему не такому уж сексуальному телу. С волос капала вода, мелкая растительность на руках и ногах прилипла к коже, под ступнями хлюпали лужицы.

— Кир, — позвал Егор. Он стоял под струями, и они, разбиваясь о его плечи, разлетались быстрыми брызгами. — Иди, вода заканчивается.

Да, электрический титан с хитромудрым подводом воды это вам не центральное горячее водоснабжение. Кирилл кинул губку на лавку и встал на место отошедшего Егора. Вода действительно лилась почти ледяная, сковывала члены, на спине появились мурашки. Словно в крещенскую иордань окунулся.

— Жуть, — выругался Кирилл, выныривая из-под лейки. — Замёрз! Согреешь меня?

Егор тут же накинул ему на плечи махровое полотенце, которым сам вытирался, и за края притянул к себе, обнял за талию и поцеловал. В тесном темноватом помещении всё-таки было тепло и очень влажно, а стены… будто отделяли от всего мира. Не хотелось уходить, хотелось трахаться и целоваться.

— Ты удивительный, Егор… Мне хорошо с тобой, спокойно…

Рахманов качнул головой, разубеждая его.

Они вытерлись, надели чистое бельё и так, в одних трусах, пошли в дом. Егор за задёрнутой шторой занялся матерью, делал то, что никто не видел — мыл, менял памперс, растирал мазями и кремами. Ходил туда-сюда между спальней и кухней, принося воду, вынося мусор. Кирилл лёг, чтобы ему не мешаться. О различиях кроватей в родительской квартире и этой деревенской каморке он даже не вспомнил, просто лежал и радовался, что лежит. День получился долгим, очень долгим, словно месяц или год. Всё тело, несмотря на освежающий душ, болело, израненные ладони жгли. Кстати, он так и не похвастался ими Егору, хотя воображал, как тот будет его жалеть и целовать, чтобы скорее зажили.

Егор выключил везде свет и молча лёг. Всё, на что его хватило, это найти руку Кирилла и переплести пальцы. Потом он повернулся на бок, устроился в удобной позе, накрыв простынкой только зад, и заснул. В доме всё стихло.

— Спи… Спокойной ночи… — гладя раскинувшиеся по подушке влажные волосы, прошептал Кирилл. Он не стал геройствовать, охранять покой любимого и тоже уснул.

71

Странный звон ворвался в сознание. Звон бьющегося стекла и стук от падения чего-то тяжелого. Сразу закричал Андрей, а Егор резко сел на кровати.

— Что? — спросил Кирилл. Его вдруг испугал неожиданный поворот событий. Темно, все должны спать! Что бьётся? Зачем крики?

Ответного взгляда Егора он не разглядел, видел только поворот головы, но понял, что он крайне встревоженный. Егор быстро поднялся и, отодвинув штору, кинулся в зал. Тут Кирилл заметил, что темнота не кромешная, её разбавлял тусклый свет.

— Егор! — быстро и путано заговорил Андрей. — Окно! Разбилось! Что это? Кто светит? Егор, цветок упал! Я вздрогнул! Прости, маму, наверно, разбудил.

Старший брат ничего не отвечал, не включал люстры. Слышались лишь его осторожные шаги.

Кирилл перестал тупить и, зевая, пошёл на помощь.

Светили в окна с улицы. Фонариком или… фарами. Ночные шторы не были задёрнуты, и свет беспрепятственно проникал через тюль. Под окном на полу лежал разбившийся пластмассовый горшок, земля частично рассыпалась на палас, от растения отлетели два листика. Рядом лежал жёлтый бесформенный камень размером с полбуханки хлеба, в стекле зияла дыра с острыми осколочными краями, от которых змейками расходились трещинки.

— Блять… — вырвалось у Кирилла. Именно теперь, а не под душем, у него всё похолоднело. Он пожалел сразу обо всех своих необдуманных решениях и смелых, а на деле дебильных, выпадах. Кто бросил этот камень?

Предложение

В голове Кирилла пронеслось много вариантов: Мишаня, собственные родители, истеричная жена Мишани, подосланные гопники, хулиганьё, грабители и даже ревнующая Лариска. Многим, очень многим он успел насолить или настроить против Егора. Да и для кого эта акция устрашения — для него или для Рахмановых? Единственный ли это камень или сейчас посыплются ещё? Их на дороге завались — бери и швыряй. В любом случае Кирилл знал, что причиной инциденту он, ведь совпадений быть не может: раньше в деревне жилось спокойно, а как он разворошил осиный улей, произошла эта хрень. И в любом случае Кирилл не представлял, что делать.

Егор насторожённо замер посреди комнаты, прислушивался. Андрей в напряжённой позе сидел на диване, ноги прикрывала простыня, но он был готов по команде брата её сбросить и бежать без оглядки. Оба всматривались в освещённые снаружи прямоугольники окон. Штора в спаленку мамы Гали оставалась задёрнутой, не было видно, проснулась ли она, но Кирилл был уверен, что проснулась: раз уж он спавший как убитый услышал звон бьющегося стекла, то чутко спавшая женщина тем более.

И вправду.

— Что шумело? — прошелестел из-за шторки слабый голос.

Егор не шелохнулся, только скосил глаза на Кирилла, словно спрашивая его мнения по поводу безопасности ситуации. Тот вслушался и всмотрелся в полумрак комнаты сильнее, будто, как вампир, мог регулировать остроту слуха и зрения.

Ничего не происходило. Ни тени, ни движения. В доме и снаружи стояла тишина, даже цикады и сверчки в это время суток перестали петь. Только на улице ведь кто-то был, фары — а это были именно они — ведь светили. Яркие, белые, скорее всего ксеноновые, притом машина стояла поперёк дороги, пробивая долбаными прожекторами листву деревьев.

Блять, Егор, не дождавшись его реакции, видимо, сам сделал выводы об относительной безопасности и шагнул к спальне. Осторожно шагнул, бесшумно и также бесшумно отодвинул шторку.

— Окно, — шепотом пояснил он. — Ты в порядке? — Но он уже просканировал спальню и кровать внимательным взглядом. По выражению его лица Кирилл понял, что окно цело и камней нет, и тоже успокоился.

— А вы? — спросила Галина.

— Не беспокойся, — ответил Егор и скользнул от спальни к стене рядом с разбитым окном, прижался к ней спиной. Медленно наклонил и повернул голову, заглядывая через тюлевую штору и пыльное стекло. Ему в руке только пистолета не хватало, чтобы отстреливаться от нападающих. Кирилл чувствовал себя как в дурном боевике, не знал, чем помочь, выйти за калитку и прогнать сволоту трусил. В голове крутился калейдоскоп самых плохих вариантов развития событий, внутренний голос ржал. Самое обидное заключалось в том, что он не мог разобрать, почему боится высунуться во двор и дать отпор, что за страх сковал его члены. Но в глубине души он знал причину — боялся, что обидчиком окажется кто-то из Мамоновых и расскажет Егору о приеме по личным вопросам и запрошенных алиментах. Тогда будет скандал. А потерять Егора — это… смерть. Жизнь будет кончена.

— Не вижу, — отворачиваясь от окна, прошептал Егор. — В глаза светит.

— Почему они не уезжают? — спросил Андрей, так и не поменявший позы.

— Тоже интересно. Что-то от нас нужно. — Егор ещё раз коротко выглянул в окно. — Я выйду…

— Нет! — С Калякина мигом спало оцепенение, он шагнул наперерез. До него только сейчас дошло, что селянин и не догадывается, как длинен список возможных хулиганов. — Это может быть опасно!

— Но надо же выяснить…

— Мальчики… — встревоженная их громким шепотом, прервала Галина. Ей хотелось быть в курсе нестандартной ночной ситуации. Она беспокоилась, хоть сын и просил не делать этого.

Парни замолчали.

— Я схожу, — принял волевое решение Кирилл: так он видел шанс предотвратить столкновение Егора с Мишаней или его жёнушкой. Если это они, конечно.

— Кир…

— Молчи, я схожу. Ты оставайся, прикроешь меня, если что.

И тут под окном прыснули со смеху. Сдерживаясь, будто прикрывая рот рукою, потом громче и громче. Потом уже несколько человек заржали в голосину. Один ревел, как пеликан, второй стрекотал, как мартышка, третьи будто захлёбывались соплями. Кирилл узнал этот гогот, не весь зоопарк, но половину точно. Уроды, стояли и подслушивали под окном!

— Пидоры! — тем временем сквозь смех крикнул один урод. — Зассали, голуби?

— Паша, сука! — Кирилл заскрежетал зубами. — Сейчас я ему накостыляю! Теперь точно мне идти. Ничего не бойся, — кинул он Рахманову и быстро метнулся в спаленку. На ощупь схватил со стула футболку и штаны, на ходу надел, на веранде сунул ноги в шлёпанцы с огородной пылью и рванул к калитке. Щеколда была, как всегда, открыта — Егор не имеет привычки её закрывать, а надо бы научиться.

На улице Кирилл увидел только тёмный силуэт: яркий, действительно ксеноновый свет бил ему в глаза. Четыре человека топтали траву и куриный помёт под окнами, ржали и выкрикивали про пидоров. Веселились, долбоёбы. Пьяные, конечно, — по голосам было слышно. Двое курили. Огоньки сигарет краснели во тьме.

— Сами вы пидоры, — огрызнулся тихо прикрывший калитку Кирилл. Повернулся к ним, чуть расставил ноги, руки скрестил на груди. С этими отбросами он чувствовал себя как рыба в воде, перестал бояться. Странно, как сразу не включил их в список, не думал, что они могут пожаловать. Всего не предусмотришь. Ждал-то птицу покрупнее.

Ржач оборвался.

— Опа! Главный фраерок-пидорок пожаловал! Мы вас ни от чего не оторвали? Если что, извини.

Это сказал гондон Никита Жердев. Остальная компашка загоготала.

— Себе в жопу засунь свои извинения, — посоветовал Кирилл. — Нахуя вы окно разбили?

— Ой, прости, мы не хотели, — сказал стриженный в олимпийке, которого Калякин не знал, и делано затрясся от страха. — Не бей нас, пожалуйста!

— Он всё в жопу любит совать, заметил? — Никитос толкнул Пашу в бок локтем. Он всегда слышал и видел только пошлятину.

Они уже приблизились, выстроились перед Калякиным в неровную линию, пыхали в лицо дымом. От них несло винищем. Ото всех. Хари были опухшими, но вот ведь, блять, ухмылялись! Уроды недоделанные… Четвёртого кента Кирилл раньше видел только мельком, звали его вроде Лёха Таксофон, а учился он в культпросвете.

Кириллу на их базар было насрать. Он не сдвинулся ни на миллиметр, тона не сменил.

— Хули вы припёрлись, спрашиваю. Умные очень?

— Мочить пидоров! — заорал дурниной Стриженный, который был обдолбан больше всех, аж слюна изо рта летела, и двинул вперёд кулаком. Вложил бычью силу, но пьяная координация его подвела: Кирилл уклонился от удара и чисто случайно подставил ему подножку. Практически Стриженный сам в темноте налетел на его выставленную в попытке отскочить ногу и загремел мордой в кучу угля, пропахал там канаву. Земля сотряслась.

— А-аа! — заорал он, вставая на четвереньки. — Сука! Ты за всё ответишь!

Компашка ржала уже над ним. Кирилл отвернулся от поверженного врага.

— Ладно, камень я вам прощаю. Теперь уходите — все спят.

— Не, мы что, зря ехали? — не согласился Никита и положил Кириллу руку на плечо. — Ты давай, приглашай нас в дом…

— На хуй иди! — сбрасывая руку, оборвал Кирилл. И тут его ударили сзади. В шею у основания черепа. Боль разлилась по мышцам, только некогда на неё было внимание обращать — от неожиданности он пошатнулся и подался вперёд, наткнулся лбом на нос Никиты. И дальше уже плохо соображал, что происходит: началась драка. Тумаки сыпались с четырех сторон, били и руками, и ногами, швыряли, чуть не повалили на землю.

— Мочить пидоров!

— Заднеприводный, сука! Другом моим был! Пидор, нахуй!

— Не жить! Очком на раскалённый прут насадить! Пидоры не люди!

— Опустить обоих и закопать в навозе!

— Где, блять, второй? Тащите его сюда! Пойдём разберёмся!

— А мелкий тоже пидор?

Кирилл отбивался, насколько мог, адреналин кипел, и долбоящерам нехило досталось. Он бы запросто пьяных выродков завалил, если бы они не нападали всей гурьбой, с залитыми глазами, не замечая ни боли, ни усталости. Только животная жажда убивать, «мочить пидоров». А он-то весь день с картошкой ебался, не отдохнул за два часа сна. Но когда заговорили о Егоре!.. когда стали угрожать расправой ему и Андрею!.. вот тогда Кирилл по-настоящему озверел. Он отпихнул Пашку, толкнул Лёху, дал пяткой по колену Жердеву и остался один на один со Стриженным, тот был злее остальных, пыхтел, хлюпал разбитым в кровь носом, но только и мечтал, что накрутить яйца Кирилла на кулак. Они оба стояли в позах, готовые броситься друг на друга.

Тут за спиной Калякина хлопнула калитка. Шаги сразу затихли. Никто, слава богу, не ворвался во двор, но кто-то вышел оттуда. Нетрудно было догадаться, кто.

— Егор, зачем ты вышел?! — наугад закричал Кирилл. У него всё болело, костяшки на правой кисти были сбиты, кровь текла из губы, ссадин и ушибов не сосчитать. Но присутствия Егора он не желал! Егор должен находиться в безопасности!

И всё же радовало, что Егор вышел помогать ему. Селянин всегда был смелым, что касалось защиты других, не терпел несправедливости.

— Второй пидор, ёпта, — сплюнул кровавую слюну Лёха Таксофон, однако попятился. Попятились и остальные, даже Стриженный сделал несколько неловких шагов назад, глядя Кириллу за спину. Попятился и Калякин, только в другую сторону, к забору. Оставаясь настороже, обернулся.

Перед калиткой стоял Егор. В руках сжимал толстый, тяжелый кол, похожий на черенок лопаты. Оружие деревенского пролетариата, а ещё решительный настрой воспользоваться им, написанный нахмуренными бровями, плотно сжатыми губами, размахом плеч, и повергли незваных гостей к отступлению. Кирилл возрадовался, внутренне рассмеялся: Егор наверняка владеет боевым колом не хуже, чем боевым топором или боевой косой! Поскольку Рахманов красноречиво молчал, а нападавшие отплёвывались, стирали с лиц кровь и пребывали в небольшом замешательстве, он взял руководство на себя.

— Уматывайте отсюда, дебилы. Больше чтобы вас тут не видел.

— Пидорам слова не давали, — закатывая разорванный рукав, сообщил Стриженный. Морда у него после целования с углём была чёрной, как у кочегара, под глазом наливался фингал.

— Сам ты пидор, — парировал Калякин, уверенно чувствуя себя под защитой человека с колом. — Паша, сука, это ты всему свету разболтал?

— Ты сам всему свету разболтал, — огрызнулся Машнов, вытер разбитые губы предплечьем. Он хоть и приволок сюда свору, был менее воинственен. — Ты на весь клуб трепался. Что тебя в жопу охуенно ебут.

— Так вы приехали, чтобы вас тоже охуенно отъебали? — решил схохмить Кирилл, а зря: Пашкиных приятелей перекосило, и все трое, не сговариваясь, сжали кулаки, выдвинули челюсти и попёрли на него.

— Уроем пидоров! — скомандовал Стриженный.

— Э! — щурясь от света фар, закричал Кирилл и, мгновенно среагировав, выхватил у Егора кол, замахнулся. Палочка и впрямь была тяжёлая, полновесная, не какая-нибудь трухлявая сушнина. Такой по горбу перешибёшь, мало не покажется. Пацаны это тоже поняли, остановились на полушаге.

— Я не шучу, — предупредил Калякин. — Уебу, коньки отбросите.

— Мы тебя сами уебём, — сказал Жердев и вышел из-за подельников, собрался померяться силами. — Пидоры не люди, замочить не жалко. Тремя петухами на земле меньше станет.

Кирилл занервничал, перехватил поудобнее кол. Егор справа от него маячил сжатой в пружину тенью. Преимущество было не на их стороне. Двое против четверых даже с колом не выстоят. Пьяные остервенелые ушлёпки искалечат их, вломятся в дом и примутся за инвалида и ребёнка. Они ведь пришли убивать… да пусть просто покуражиться — бед таких могут натворить! Кирилл знал, что быдло ничем не проймёшь, если оно решило повеселиться, он сам был таким. Будут измываться и на телефон снимать, чтобы на ютубе просмотров и лайков побольше срубить, ментам по хую на такое… Ментам! Да!

— Егор, неси телефон, я в ментуру звоню…

— Менты не помогут, — ухмыльнулся Никитос.

Егор без разговоров метнулся за калитку, но сразу наткнулся на Андрея. Пацанёнок прошмыгнул мимо брата на улицу, протянул руку, в пальцах яркими красками светился новенький смартфон.

— Вот, Кир, у меня есть!..

Банда перешёптывалась, отплёвывалась. Кирилл взял кол в правую руку, большим пальцем левой стал набирать экстренный номер полиции «сто два».

— Ты что здесь делаешь? — отругал младшего Егор. — Где я сказал быть?

— Но я же понадобился! — обиженно и убеждённо в своей правоте отнекнулся тот и юркнул во двор. Конечно, снова засел подслушивать за забором. Егор не стал проверять и прогонять, а взял у Кирилла кол, чтобы тому не мешался, удерживал гопоту на расстоянии.

Гудки оборвались.

— Дежурная часть, Токарев, — доложили в телефоне. — Говорите.

Кирилл немного проворонил, разбираясь, как включается громкая связь. Наконец нашёл, включил.

— Алло, говорите, — повторил Токарев. Среди нормальных пацанчиков появилось шевеление.

— Из деревни Островок звонят, — медленно проговорил Кирилл, обводя гопарей взглядом. — На нас совершено нападение. Банда из города. Они пьяные. Возможно, обкуренные. Возможно, вооружённые. — Он нагло врал, но при такой информации фараоны среагируют быстрее. К тому же нож в кармане, который вполне может быть припрятан у кого-нибудь из этих отморозков, тоже сойдёт за оружие, холодное и смертельное.

— Эй, что ты пиздишь! — первыми нервы сдали у Пашки. — Кто вооружён?!

— Сдохнешь, пидор ебучий, — прорычал Стриженный и харкнул прямо под ноги Кириллу, обрызгал ступни слюной.

— Точный адрес называйте, — поторопил дежурный, он, конечно, слышал весь разговор, смекнул, что звонок не розыгрыш.

— Тут в Островке три дома, не ошибётесь. В самый конец деревни. Мы на улице обороняемся. Маски-шоу с автоматами вызывайте и гаишников можно, чтобы водителя прав лишить. Наркоконтроль еще: один из нападавших месяц назад коноплю собирал, не прекратил это дело…

— Да хорош! — завопил Паша, глаза у него расширились, возбуждённо скакали туда-сюда. — Мы уходим! Пацаны, ну их на хуй, сваливаем. Поедем бухать лучше.

— Так пидоры же! — заупрямился Никита.

— Алло? — позвал Токарев. — Что там у вас? Алло!

Кирилл воззрился на Пашу, давая ему секунду на принятие окончательного решения. Машнов не был лидером, но был тем ещё трусом и трясся за свою задницу. За это лето он и так получил солидный нагоняй от родаков и бабки, а ночёвки в вонючем сизо запомнились ему на всю его долбаную жизнь. Стражи порядка в наше время работают оперативно и по совести, даже перерабатывают. Кирилл не любил их, но отдавал должное. И Паша, похоже, мыслил так же — он проиграл ментальный поединок и признал поражение.

— Уходим, пацаны, — повторил он, разворачиваясь. — Пока менты не нагрянули.

Остальные в бессильной ярости подвигали челюстями, шепча угрозы, и пошли к машине.

— Всё нормально, шеф, уезжают, — ответил Кирилл и нажал на сброс, но вздохнул свободно он, только когда машина, оставляя оседать пыль, скрылась за изгибом дороги, перестали мелькать за кустами огоньки габаритов. Это был «Ниссан Теана», за рулём сидел Лёха. Чтоб его дэпээсники поймали, гондона.

Наступила темнота. Свет горел в окнах зала и на веранде, но не давал той освещённости, что ксенон. Кирилл устало привалился к забору, провёл ладонью по лбу, стирая пот и отодвигая чёлку к уху. Бой окончился, в мир пришла тишина.

Егор, опустив кол, стоял рядом, молчал. Кирилл краем глаза видел, как он вяло отмахивается от комаров. Говорить было не о чем, всё, абсолютно всё было ясно без слов — он провинился, в очередной раз навлёк «неожиданность», ему нет прощения. Тоскливо, погано, и руки с ногами не держат. Уж лучше б, наверно, Мишаня или папаня-депутат Калякин…

— Пойдём домой, — обыденно позвал Егор.

Кирилл повернул голову, всмотрелся в почти неразличимое в ночи лицо, будто спрашивая: «Я такого наворотил, а ты меня после этого домой зовёшь?» Да, Егор такой, он всех прощает, не держит зла… вот только Кириллу не стало от этого легче, на душе дерьмо лежало таким толстым слоем, что ненавидел, презирал себя, сам себе не мог простить. И делать вид, что ничего не произошло, что он ни в чём не виноват, что он тоже жертва, бурно обсуждать сейчас с братьями и мамой Галей, какие говнюки на них напали, какая охуевшая молодёжь нынче пошла, тоже не мог. Все знали, кто виноват, кто привлёк внимание к этой семье. Рахмановы бы промолчали, не корили его, но он сам… не мог. Стыд, совесть? Всё едино.

Кирилл отвернулся, кашлянул, прочищая горло, кивнул.

— Иди… иди, а я… мне надо чуть-чуть проветриться, — выдавил он.

Егор не уходил.

— Я приду, — подняв на него глаза, пообещал Кирилл, и самому показалось, что соврал. Но Егор ушёл, тихо притворил калитку, сразу обнаружил за ней Андрея и стал ругать за непослушание, отправлять в кровать. Мальчишка оправдывался. Потом голоса отдалились и стихли. Хлопнула дверь, ведущая с веранды в дом — Кирилл научился по звуку отличать все двери, половицы в разных комнатах, многое другое.