Селянин

— Да, прикольно, — подтвердил Егор.

— Я к тебе хочу, — шепнул Кирилл. — У меня стояк при одной мысли о тебе голом.

В трубке послышались понимающие смешки.

— А я бы, — томно произнёс Егор, — сейчас и не был против…

Кирилла пронизала сладкая судорога.

— Егор, блять, что ты со мной делаешь? Я от твоего голоса сейчас чуть не кончил!

Они засмеялись.

— У тебя всё нормально? — спросил Рахманов, всегда умевший от приятных тем переходить на серьёзные. Кирилл вздохнул необходимости обсуждать дела, потёр лицо ладонью.

— Ты имеешь в виду, не забодала ли меня твоя корова? Как видишь, живой. Тут всё нормально. Скотину накормил, на остальное, правда, времени не хватило.

— Подоил?

— Сомневаешься во мне? А зря! Подоил по высшему разряду, но вряд ли Зорьке это понравилось: почти три часа её шмурыгал. Она, правда, тоже паинькой не была. — Кирилл в красках пересказал свои злоключения, приукрасил для весёлости, опустил некоторые моменты своей нерешительности. Егор смеялся, и от этого сердце Кирилла наполнялось счастьем: так мало в жизни любимого было радостных дней.

— Жаль, я этого не видел!

— О, надо было обязательно начать прямую трансляцию из коровника! В следующий раз так и сделаю! Бля, забыл, что тут нет интернета!

Они смеялись. Кирилл чувствовал, что они рядом, несмотря на расстояние, чувствовал единение, тепло родной души. Жестикулировал, размахивая в темноте бутербродом, крошки сыпались на матрас.

— Я люблю тебя, — прошептал он, не выдержав пылкой нежности, переполнявшей его.

— И я люблю тебя, — проговорил Егор и вдруг, будто застеснявшись признания, добавил: — Давай спать?

— Да, давай. Завтра увидимся. Спокойной ночи. Целую.

— Спокойной.

Кирилл отложил телефон и сразу заскучал. Слишком коротким был разговор, и он, дурак, не спросил, как там дела в больнице. Если плохо, Егор бы не смог смеяться - значит, нормально. Завтра при встрече, когда поедет за Андрюхой, и спросит.

Он принялся доедать, пялясь на тёмную стену. Вот как странно получается, он один в тесном, душном деревенском доме, с маленькими окошками и пылью под кроватями, со старыми занавесками и без микроволновки, а ведь ни капли не жалеет, здесь он ощущает большую свободу и полноту жизни, чем в благоустроенном бетонном кубике на высоком этаже.

80

Утро для Кирилла оставалось добрым ровно до того момента, когда он, сладко потягиваясь и удобно плюща щекой подушку, вспомнил, что снова всё позабыл — забыл включить будильник на более раннее время, чтобы всё успеть до отъезда. Судорожно подняв с пола телефон, он успокоился: была всего половина седьмого, следовательно, не так уж сильно он проспал. Всего на час. Просто яркое солнце светило в незашторенное окно.

Фыркая, как окунувшийся в воду кот, Калякин сел на постели, помедитировал немного на полированный шкаф, отправил Егору эсэмэску с добрым утром и встал. Одевался, думая, что каникулы подходят к концу, а он этим летом так и не выспался вдоволь. Раньше-то каждый божий день тюленем лежал до обеда. Но сейчас ждала скотина, и она, когда Кирилл вышел во двор, уже мычала, хрюкала и кудахтала. Он накормил и выпустил кур, свиней, а с коровой опять возникла пауза: как ни гордился собой после вчерашних успехов, как ни храбрился и ни смеялся, сегодня снова еле заставил себя к ней подойти. Конечно, учёл предыдущие ошибки, делал сразу всё по методике, связав ноги, хвост, только корове это не нравилось, она сопротивлялась, буянила, и дойка, как и вчера, затянулась на три часа. Кирилл взмок, был в бешенстве — скорее, из-за растянутости по времени, чем из-за своей неуклюжести или тупорылости рогатой твари. Ему не терпелось уехать в город, а дел было ещё дохрена.

Он поставил вариться поросячью картошку на печке в саду, накинул Зорьке на шею веревку и повёл на выпас. Сегодня, к его счастью, она не мчалась, как гончая, хотя и недостаточно торопилась, добавляя временному хозяину нервозности. Привязав её, Кирилл вернулся, подбросил дров в печку, почистил хлев, наносил воды и обошёл с инспекцией огород, собирая спелые овощи в ведро. Набрал Егору яблок, груш, огурцов, помидоров, лука, перца.

Картошка кипела, но была сырой. Кирилл наносил воды, позавтракал, переоделся. Приготовил с собой пакет с овощами, фруктами, творогом и двухлитровой банкой молока. Подкинул ещё дровишек, убедился, что пожара не случится и собрался в путь. Внутри всё зудело ехать быстрее и уединиться с Егором, потрахаться.

За калиткой Калякина ждал сюрприз: на дороге, возле багажника «Пассата», опираясь на клюку, стояла баба Липа. На старой карге, как всегда, были телогрейка, выцветший байковый халат, чулки и колоши с меховой опушкой. Она чуть горбилась, положив на поясницу морщинистую руку. Смотрела на машину. Как только хлопнула калитка, резко повернулась на звук, навела прицел мутных глаз.

— А, это ты?

Кирилл прошёл к машине, не отвечая, мало того, сжал челюсти, чтобы не нагрубить. Чуял, что эта древность быстро не отстанет, какого хера её вообще принесло сюда? А ещё притворяется, что еле дрыгает.

— Что-то Егора давно не видно, — коверкая имя, закинула она удочку, будто Егор не предупреждал её об отъезде. Хитрая лиса.

— Он уехал, — буркнул Кирилл. Открыл заднюю дверцу и поставил пакет. Закрыл. Бабка не уходила.

— Он матерю поехал лечить? Видала, «скорая помощь» под дом приезжала. За ней?

Вот, блять, доебалась, сплетница паршивая! Можно было послать её на хуй и очень хотелось так сделать. Кирилл вздохнул, ибо было нельзя портить отношения с соседями.

— За ней, — процедил он.

— А что с ней стряслось? Плохое что? Хуже сделалось? Она ведь и так лежачая. Вот не дай бог. Молодайка ведь ещё, это мне помирать пора, а я никак не уберуся туда… Так что стряслось с Галкой?

— Ничего не стряслось.

Олимпиада вперилась в него проясневшим взором. Скудость информации её не устраивала. В кратких ответах она заподозрила недоброжелательность, но ухом не повела.

— За границу лечить Егор её повезёт?

Блять, а ещё притворяется, что нихера не знает!

— Да, повезёт.

— А деньги отец ихний даст? Я видела, он сюда приезжал намедни. Это с ним пигалица его была, жена новая?

— Да.

— Совесть, видать, его замучила, кобеля такого, ирода. Что сказал? Помогать пацанам будет?

— С чего бы ему помогать, ироду-то? — Кирилл пыхтел и поглядывал на часы, а сплетников он на дух не переносил.

— Дело-то к старости, о душе надо подумать. А денег всё-таки дал, значит, что-то у него стряслось, что о пацанах да Гальке вспомнил.

Кирилл вздохнул глубже. Он знал, что «стряслось» у господина Мамонова. Говорить об этом не собирался.

— А ты с Егором подружился? — Липа осмотрела его с макушки до пят, был бы у неё микроскоп, изучила бы в него. — Ты как он, из этих?.. Я не осуждаю, не моё это дело, хоть в нашей молодости открыто про мужеложство не говорили, за это и в застенки загреметь было можно, но жизнь поменялась, а он… Он к Лариске захаживал. Как Лариска теперь без него? То Егор у неё день и ночь ковырялся в саду, в огороде, в доме. Теперь она даже со мной говорит сквозь зубы, переживает. Она ж от Егора ребёночка хотела…

Кирилл захлопал глазами:

— Она ж старая! Она старше его на двадцать лет, наверно.

— Меньше, — авторитетно заявила Липа. Достала из кармана мятый мужской носовой платок, утёрла покрытый красными капиллярами нос. — Любовь зла, никому не подчиняется, а Лариса неплохая, деньги зарабатывать умеет. Только на личном фронте не складывается. Егора она любит, только он не по бабам — жалость для неё, а то бы они сошлись да жили.

— Ага, мало Егору бед, повесила бы на него ещё один дом и ребёнка! Нет, Егор со мной, а она пусть себе мужика найдёт по возрасту.

— Где ж их найдёшь? Она в молодости не нашла, а теперь нормальные женаты все, любовниц только берут.

— Её проблемы. Нас не касается. — Кирилл злился, кулаки чесались. — Ладно, я поеду, — сказал он, обходя машину, — мне пора. — Его взбесило упоминание о страхолюдной стерве, устроившей спектакль с изнасилованием, и то, как её защищают. Лариса хорошая, Лариса распрекрасная, ага. Она хоть бы палец о палец ударила, чтобы помочь Егору. Копейки ему совала за работу, уставшего человека заставляла батрачить на себя, а сейчас, когда он её больше не чпокает, и не появилась, чтобы помочь. Любит она его, как же.

Кирилл влез за руль, завёл мотор. Карга посторонилась на обочину, а зря — подмывало её переехать, чтобы не пиздела.

81

Следующие семь дней отложились в памяти Кирилла дикой усталостью, такой, что он не понимал, где явь, а где сон, и дорогой, дорогой, дорогой, бесконечной дорогой. Он делал работу по дому и мотался между городом и деревней. То возил Андрея, то ездил один. Не мог не ездить — одуревал без Егора. Превозмогая ломоту во всем теле, садился за руль и жал на педаль. Сто раз был готов извиниться и бросить помощь, но удерживала благодарная улыбка Егора, поцелуи и нежелание прослыть, на потеху родителям, слабаком. Кирилл стискивал зубы и принимался за работу, думая, что Рахмановы тоже выматываются, а не показывают этого, для них долг превыше собственных потребностей.

В больнице двигалось помаленьку — анализы, исследования, томографии, ещё куча непонятной медицинской фигни, которую Егор пересказывал вскользь, не забивая чужой головы своими заботами. Мама Галя то теряла надежду, просилась домой, то заряжалась оптимизмом, строила планы на себя и сыновей, особенно, что старший вернётся в институт и заживёт нормальной жизнью. Кириллу казалось, что только эта мысль заставляет её бороться за своё здоровье. Ему было завидно наблюдать, как все члены семьи жертвуют собой ради других. В его роду жертвенность не была ни в почёте, ни в приоритете.

За неделю они виделись пять раз, но заняться сексом не довелось. Сегодня Калякин снова ехал домой, отсчитывал километры. Крутил баранку, а думать мог только о совершенных формах Егора, его глазах и железном характере, который тоже безмерно возбуждал. Член не падал, Кирилл время от времени его касался, поэтому радовало, что трасса была разгруженной, солнце светило в спину, а асфальт был приличным и сухим, а то бы аварии не избежать. Перевалило за полдень, Кирилл рассчитывал встретиться с Егором в больнице, забрать его в квартиру и провести несколько страстных часов в постели. Или не очень страстных ввиду крайней заёбанности обоих, но провести их вместе, голыми.

Лежавший на торпеде смартфон разразился хип-хоповой музыкой. Кирилл посмотрел на имя абонента и удивился — Егор. На душе в мгновение ока стало неспокойно — Егор никогда не звонил ему сам! Вообще никогда!

Забыв про дорогу, он схватил мобильный.

— Егор! Что?..

Ответом ему были громкие всхлипы и ещё какие-то неясные звуки. Сердце мигом ушло в пятки. Рука на руле дрогнула, машина вильнула.

— Егор! — заорал, теряя самообладание, Кирилл, не узнал своего голоса. — Что случилось? Егор! Что случилось? Не молчи!

Снова послышались те же неясные всхлипывающие звуки, но тише, дальше, будто убрали микрофон ото рта. И только через несколько наполненных ужасом секунд Егор заговорил, и его голос тоже было не узнать.

— Кир… Кир… Сейчас сказали… Сейчас был консилиум, меня позвали и… Кир…

— Я здесь, — проговорил Калякин, понимая причину его слёз. Внутренности опустились, ехать расхотелось, тяжестью на плечи легла апатия. Поздно, время упущено, планы рухнули.

— Кир… Они сказали… Врачи сказали… — у Егора не получалось говорить связно, он срывался на всхлипы. — Они сказали, что всё нормально… Операция должна дать результат! Операция возможна! Кир, ты слышишь? Кир, лечение возможно! Вылечить возможно, Кир!

Кирилл не верил своим ушам, перед глазами двоилась дорога. Волна тепла прошла по телу, чуть не расслабив мочевой пузырь. Вот теперь он понял, что это были за звуки — Рахманов смеялся. Смеялся сквозь слёзы, сквозь всхлипы — его отпустила многолетняя тревога, напряжение выливалось в слёзы счастья, теперь он не может их сдержать, он радуется, у него истерика, отходняк. Он смеётся и плачет.

— Егор, ты дурак, — прошипел в трубку Кирилл. — Ты дурак! Ты сволочь, Егор!

— Что? — На том конце линии оборвались смех и слёзы.

— Ты дурак, Егор, вот что я тебе говорю! Ты, козёл, меня чуть до инфаркта не довёл! Ты не мог сказать сразу нормально? Я уже думал, что всё плохо закончилось! Уф, Егор, — Калякин перестал шипеть, перевёл дух, — я так рад! Видишь, я же тебе говорил! Я говорил, что всё получится? Говорил! Блять, я так рад!

— Спасибо, Кир. А я до сих пор опомниться не могу… Пять минут назад из кабинета, где консилиум проводили, вышел и… руки до сих пор трясутся. Как приговор выслушал.

— Вердикт оправдательный, ты свободен. То есть, — Кирилл понял, что лезет не в те дебри. — В общем, я скоро приеду, тридцать километров осталось. Жди меня, отметим, тебе выпить сейчас надо. Чего-нибудь крепкого. У меня дома виски оставалось. Ты не натыкался? А если нет, заскочим, купим.

— Кир, я не хочу. Не пью.

— Знаю-знаю. Я шучу. Я тоже не пью: я же за рулём, мне вечером назад возвращаться. Просто жди, я скоро приеду.

— Да, жду.

— Целую.

Кирилл поднажал. Спидометр выдавал сто тридцать, а хотелось разогнать колымагу до ста восьмидесяти хотя бы, чтобы быстрей очутиться рядом с нуждающимся в поддержке любимым. Егор вроде успокоился, но у него ещё долго будет отходняк — вон он, даже позвонил, не выдержал до личной встречи, ему надо было поделиться, выговориться. А значит… значит, Егор тоже думает о нём, считает близким человеком. Человеком, с которым хочется разделить радость. Теперь сердце Кирилла защемило от счастья взаимной любви — невероятно упоительное чувство, от него за спиной вырастали крылья. Тридцать километров… Уже двадцать пять…

До областной больницы он доехал через сорок минут: задержали пробки и медленно сменяющие цвета светофоры. Бросил машину на широкой полупустой парковке, побежал на территорию к корпусам. На лавочках под акациями и кустами сирени сидели пациенты и посетители, в верхушках желтеющих от засухи деревьев каркало вороньё, у одного из подъездов стояла «скорая» на базе микроавтобуса «Рено». Мама Галя лежала в восьмом корпусе — трёхэтажном, старой постройки. Его недавно отремонтировали, однако работали гастарбайтеры-азиаты, и штукатурка местами стала отслаиваться, сыпалась.

— Кирилл!

Калякин повернул голову, ища, откуда звучит голос Егора. Засмотревшись на подпорченный фасад корпуса, он, оказывается, не заметил, как проскочил мимо своего парня. Рахманов сидел на лавочке. Вернее, уже встал, побежал за ним. На нём были серые брюки со стрелками, белая рубаха и галстук в косую полоску. В галстуке Кирилл узнал свой собственный предмет гардероба, удивился. Причём не мог определиться, чему удивляется — своему галстуку на чужой шее или сексуальности Егора в этом блядском галстуке. Никогда не видел его в столь строгом, официальном и элегантном прикиде.

— Привет, — сказал, подойдя, Егор.

— Классно выглядишь! — не сдержался Кирилл, не зная, куда деть руки, которые по привычке норовили обнять селянина. — Прям супер.

— Извини, — смутился Егор, — у тебя пришлось позаимствовать. Можно?

— Ты про галстук? Какие вопросы?! Я его всего один раз-то и надевал, наверно. А может, и никогда.

— Вообще-то, я про всё, включая туфли, — замялся Егор. Кирилл оглядел его внимательнее.

— Это моё? Странно. Что-то я не помню у себя таких шмоток… Хотя, не мой стиль, я мог их просто в дальний шкаф засунуть… А ты куда вырядился?

Они стояли на асфальтированной дорожке в тени рябины. Рядом на клумбе цвели крупные розовые ромашки. Вокруг ходили люди, раздражали мельканием туда-сюда.

Егор прикусил губу.

— Мне в департамент здравоохранения надо. Бумаги подписать. И, сказали, с тремя клиниками ещё со вчерашнего утра переписка ведётся, возможно, результат уже к вечеру узнаем, когда нам ехать. Две в Германии, одна в Израиле… Извини, что тебя не предупредил. Я точно не знал, к скольким мне назначат… если будет зачем туда идти, конечно. А потом ты уже ехал.

— Долго там проторчишь? — Кирилл расстроился: отдых голыми в постели обламывался. И, кажется, голос, да и морда, выдали его эмоции.

— Извини.

— Нет, ничего, — Калякин шмыгнул носом, — всё нормально. Главное, что лечение состоится, а мы… мы ещё… — Дальше он говорить не мог, отвернулся, выдавая себя ещё больше. Хуже было то, в людном месте он до сих пор не дотронулся до Егора, не поцеловал, не прижал к изнывающему паху, он же так мечтал об этом!

— Извини, Кир. — Егор положил ладонь ему на плечо. Интонация говорила, как он сильно сожалеет. Его жест, тепло его кожи всё прощали и давали сил смириться с обстоятельствами.

Кирилл сглотнул комок горечи, накрыл его ладонь своей, незаметно её пожимая, и повернулся — снимая его руку, но не отпуская. Пальцы сами стремились переплестись, но, блять! — даже по этому невинному действию их заклеймят пидорасами. Хотя, кому какое дело?! Кирилл отпустил свои желания на волю, и пальцы тут же переплелись. Егор крепче сжал их.

— Ничего, — улыбнувшись через силу, сказал Кирилл, — не извиняйся. У нас вся жизнь впереди, что ей один день?

— Я люблю тебя, — вместо ответа прошептал Егор. Его необыкновенные чёрные глаза смотрели с нежностью, затягивали в свой омут, из которого не хотелось выбираться.

— И я люблю тебя, — одними губами повторил Кирилл и обнял его, по-братски. — Поздравляю. Рад за вас. Собирался ещё маму Галю поздравить, но… — Он нехотя выпустил Егора.

— Но мне пора уходить. Довезёшь?

— Конечно!

Они оба развернулись и направились к выходу с территории больницы — воротам в нижней части металлическим, в верхней сваренным из прутьев с заостренными пиками на конце. На кирпичном заборе, к которому крепились ворота, местами облетела побелка, обнажив кладку. Унылое это было место, пропитанное болезнью и горем. О радости выздоровления, продолжении жизни спокойно думалось только за его стенами.

— Как мама? — спросил Кирилл, когда они вышли на солнечную парковку и двинулись к машине. Разномастные корпуса, проглядывающие сквозь листву старых деревьев, будто остались в кошмарном параллельном мире.

— Нормально.

— Готова повидать заграницу?

— Боится. — Егор, как обычно, был краток. Кирилл уже привык такому общению, к тому же молчун сегодня и так много всего наговорил, так что сетовать было не на что. Они подошли к машине с разных сторон, Калякин разблокировал двери.

— Поехали. Адрес помнишь?

— Да. Это в областной администрации.

— А, точно, — чувствуя неловкость, кивнул Кирилл и вперился в Егора взглядом. Тот сделал вид, что не заметил и сел в машину. Ну да, администрация большая, вероятность встречи с отцом крайне мала. Кирилл выбросил эти мысли из головы и уместился за рулём.

С парковки выехали в молчании. Егор разглядывал город — не очень зелёный, немного пыльный, средне красивый и вряд ли уютный. Обычный город.

— Через два дня выписывают, — обронил Рахманов.

— Первого сентября? — подсчитал Кирилл. Блять, через два дня уже первое сентября!

— Да.

Калякин приуныл.

— Егор… Мне… Мне первого сентября в институт надо переться.

— Я помню, — примирительно улыбнулся Егор.

— Я не смогу тебе помочь с отъездом… наверное. Если только после обеда. Во сколько выписка?

— Не знаю. Не беспокойся, я сам справлюсь. Ты мне уже сильно помог.

— Чем хоть? — хмыкнул Кирилл, свернул в левый ряд к светофору.

— Всем, — сказал Егор и замолчал, будто тяжело было развивать тему. Но, когда сигнал сменился на зелёный, и транспортный поток двинулся, расшифровал, отвернувшись к боковому окну. — Ты сделал всё за меня. Если бы не ты, я бы так и сидел в деревне, страдал над своей проблемой. — Он протяжно выдохнул, мотнул головой. — Я только и умею, что страдать и быть гордым. Если бы не ты…

— Брось, Егор! — перебил Калякин. Он почувствовал себя не в своей тарелке от охватившей любимого парня рефлексии. — Я ничего не сделал! Ну абсолютно! Это ты всё сделал! Ты всего добился! Если бы не ты, я бы всё лето тусил в клубах и просаживал родительское бабло на алкоголь! Ты заставил меня быть другим! Ты поверил в меня! Единственный во всём мире! Я даже бросил курить!

Егор повернулся к нему, во взгляде всё ещё читалось самоуничижение. Кирилл снял руку с руля и, отвлекшись от дороги, нашёл его ладонь.

— Егор, — сказал он, глядя в глаза, чтобы быть убедительнее, — всё, чем я смог помочь тебе, включая деньги на лечение, я сделал только после того, как ты изменил меня. Да. Так что мы квиты. И давай сменим тему. Андрюха как в школу будет добираться первого числа?

— Пешком дойдёт, — нехотя, не отойдя от предыдущего разговора, ответил Егор. Он снова смотрел в боковое окно.

Кирилл был совершенно против того, чтобы малолетние пацаны ходили по нескольку километров через поля и леса пешком, однако осадил себя от комментариев: да, он слишком проникся симпатией к Андрею, беспокоится за него, но, во-первых, тому скоро тринадцать, не ребёнок, во-вторых, в данном случае он поделать ничего не может, а, в-третьих, было за что волноваться — Егор бы ни за что такой вариант похода в школу не допустил.

— А ты по возвращении чем займёшься, будешь скотину распродавать?

— Если купят. Что живым весом, что на бойню. Себе порежу. Перекупщики, может быть, возьмут. На свинину сейчас плохой спрос, дешево… Но не о деньгах сейчас речь — девать куда-то надо и срочно. Андрей в приюте поживёт, а скотина…

— В каком приюте? — взметнулся Кирилл и потерял контроль над управлением, чуть не въехал в зад попутной «Весте». — Блять! Нахуй! — Он снова уставился на дорогу и показал средний палец оравшему на него через два стекла водителю «Тииды», которого пришлось подрезать. Слов не слышал, а беззвучное открывание рта в купе с разгневанной рожей выглядело комично, но ситуация взбесила, как и привело в недоумение решение Егора. Селянин испугался столкновения, напрягся, вцепился в ручку на дверце.

— Зачем в приют, Егор? — цедя сквозь зубы, злясь незнамо на кого, переспросил Кирилл. — Я же говорил, что возьму его к себе! У меня поживёт!

— Кир, мы всё решили…

— Отправишь брата в приют? Егор, я тебя не узнаю! Это же интернат! Детский дом!

— Это вынужденная мера. Всего на несколько месяцев. Андрей всё понимает, потерпит. Не думай, что мне легко его оставлять.

Калякин вдруг понял: снова пресловутая рахмановская жертвенность. Теперь уже Андрей жертвует собой ради матери. Научился у брата, который без промедления бросил институт и сложил своё будущее на алтарь их немощной матери. Достойно уважения, только… Только бессмысленно — зачем?!

— Егор, — сказал он спокойнее, — почему ты отмёл моё предложение? Я могу заботиться об Андрюхе не хуже тебя. У меня квартира большая, будет или в зале жить, или мою комнату займёт. Похавать всегда что-нибудь найдём. Пусть живёт.

— А школа?

Вопрос поставил в тупик. Сука, о школе он и не подумал. То есть, он помнил, что Андрею надо ходить в школу, но вот о том, что школа окажется за сто с лишним километров — нет.

— Переведём его здесь в школу. Здесь хорошие школы. Лучше, чем в деревне.

Егор мотнул головой, будто Кирилл опять чего-то не догонял.

— Это сложно и надо заранее. А если разные программы? Реабилитационный центр как раз рядом с его школой, переводиться не придётся.

— Всё равно я не узнаю тебя, Егор. — Кириллу стало несколько обидно, он заговорил ещё спокойнее, хладнокровнее. — Причины, которые ты назвал — это не причины. Я предлагаю помощь, ты отказываешься, мне как это понимать?

Егор уже давно сидел с опущенной головой, рассматривал ладони с погрубевшей от работы кожей и, похоже, жалел о затеянном разговоре, вышедшем ещё хуже предыдущего. Не хотел отвечать или собирался с мыслями. Какой-то новый камень лежал у него на душе. Кирилл видел это и ощущал, как такой же камень ложится на его душу. До областной администрации оставался один светофор.

Егор поднял голову и, видимо, прочёл его мысли, заметил сменившееся настроение. Удосужился объяснить.

— Кир… Я уезжаю на очень долгое время… три-четыре месяца — это очень долго. Зачем тебе обуза на шею?

Кирилл открыл рот возразить, но Егор взглядом удержал его и продолжил:

— Сейчас ты хочешь помочь, я тебе верю и благодарю, но ты вернёшься на учёбу, к друзьям… Вдруг у тебя вернутся прежние интересы?.. Тебе же понадобится квартира, чтобы привести кого-нибудь? Андрей будет лишним. И… он доверчивый, привязался к тебе, верит в нашу с тобой пару, а если увидит тебя с кем-нибудь… ну, ты понимаешь?.. С другим парнем или девушкой…

Кирилл ушам не верил, что слышит такое. Сейчас он мог спровоцировать десять аварий, хотел, чтобы в него врезались полсотни автомобилей, расплющили в гармошку — что угодно, лишь бы не слышать таких обидных слов.

— Нет, — мертвенным шёпотом прервал он, — нет.

— Андрей окажется тебе не нужен, — словно не замечая, добивал Егор. — Я этого боюсь. В приюте я могу быть спокоен, что он всегда под присмотром. Прости, Кир.

Кирилл сжал руль. Смотрел прямо, на дорогу, но не видел ничего. Благодаря каким-то инстинктам ехал, но не соображал, что делает. Ему казалось, что по щекам катятся слёзы, ощущал мокрые борозды, но это было обманом — глаза оставались сухи. Душа пыталась зачерстветь, покрыться панцирем, Кирилл изо всех сил боролся с этим, искал рациональное зерно, напоминал, что Егор пережил предательство и у него есть полное право бояться ещё одного. Егору ведь трудно было сейчас всё это произнести, он кусал губы и сжимал, заламывал пальцы.

— Ты ведь не серьёзно сейчас? — взмолился Кирилл. — Ты меня проверяешь?

— Нет. — Егор махнул опущенной головой и поднял её. — Я волнуюсь. Я перестраховываюсь. Прости.

Урод Виталик!

— Но ты веришь, что я люблю тебя?

— Да.

— И что никогда не брошу?

Егор молчал.

Они прибыли к месту, нашли пустой клочок на обочине, втиснулись. Кирилл отстегнул ремень безопасности. Рахманов сделал то же самое, но они оставались сидеть. Молчали.

— Егор, ты помнишь, как меня зовут? — спросил Калякин.

Егор непонимающе сдвинул брови.

— Ну, давай, скажи, как меня зовут? — потребовал Кирилл.

— Кирилл, — осторожно проговорил Егор.

— Вот именно! Я Кирилл, а не Виталик! Я до конца жизни твой, а ты до конца жизни мой. Я не обижусь на твои слова, потому что ты никогда не обижался на мои и всё мне прощал. А ещё мне понятны твои переживания. Все до единого. Я как-нибудь выдержу эти три-четыре месяца, в крайнем случае, дрочить под одеялом буду. Я хочу помочь тебе, Егор. — Кирилл взял его руку, прижал к своей груди. — Под одной крышей с Андреем нам легче пережить это время будет, обоим. Будем говорить о вас, звонить. Каждый день тебе будем видеоотчёт слать, чтобы ты нас под контролем держал. Ну?

Егор молчал, колебался, осторожничал. Руку не забирал.

— Давай так, — предложил Кирилл, — спросим у Андрюхи, куда он хочет. Скажет, в приют, я отстану, а ко мне — отстанешь ты. Пойдёт?

Егор медленно моргнул в знак согласия и… поцеловал. Поцелуй был благодарным и доверительным, никак не страстным, однако Кириллу и такого было достаточно: разногласия уладились, член встал.

— Прости, Кир, — оторвавшись от него, сказал Егор. — Я верю тебе. Просто нервничаю перед отъездом.

— Я так и подумал. Ладно, тебе пора. Мне пойти с тобой?

— Не думаю, что это уместно.

В кармане Кирилла запиликал смартфон. Он изогнулся, приподнял задницу, чтобы достать его. Егор тактично не смотрел на экран, но ждал, не уходил.

— Блять, — прокомментировал Кирилл, — мамуля любимая. Алло, ма…

— Кирилл, когда ты домой собираешься? — без предисловий наехала мама. — Ты срочно нужен здесь!

— А что такое? — Калякин даже встревожился.

— Приезжай и узнаешь! — Мамочкина грубость и раздражительность, как всегда, была на высоте. Кирилл глянул на часы.

— Через двадцать минут устроит?

— Через двадцать?.. — Мать запнулась, винтики-ролики в её мозгу провернулись, и дальше пошёл чистый гнев. — Кирилл, ты в городе? Почему домой не являешься? Немедленно чтобы был здесь!

— Да еду я, еду, — буркнул Калякин и отключил связь. Обратился к Егору. — Ну вот, вопрос отпал сам собой. Посмотрю, что там у родаков, и потом за тобой приеду.

— Хорошо. — Егор чмокнул его в губы и вышел из машины, пошёл, озираясь к величественному зданию администрации. По тротуару мимо машины ходили люди. Возможно, кто-то и засёк, как два парня целуются. Их проблемы. Кирилл поехал домой.

82

В квартире витал запах чего-то вкусного — жареного или запечённого мяса. В желудке, пока разувался, забурчало. Кирилл собирался сразу сунуться на кухню, пожевать чего-нибудь, что одним запахом вызывало обильное слюноотделение, но путь преградил отец. Не то, чтобы он планировал помешать ребёнку насытиться, просто вышел встречать блудную овцу.

— Ну наконец-то соизволил появиться, — надменно хмыкнув, сказал он. — Долго собираешься нас игнорировать? Звонить иногда можно?

— А тебе самому позвонить мне слабо? — огрызнулся Кирилл и, задев его плечом, протиснулся на кухню. В этот момент подошла мать. Поверх блузки и брюк на ней был надет фартук. Они с отцом выстроились в двери и наблюдали, как сын шарит по кастрюлям и холодильнику. То, что вкусно пахло, ещё томилось в духовке. В холодильнике обнаружились котлеты, Кирилл взял две штуки, положил на хлеб, сверху накрыл ломтём маасдама, щедро укусил — объедение, но котлеты хорошо бы погреть.

— Голодаешь? — скрещивая руки, сделал вывод отец. Кирилл поперхнулся, пожалел, что притронулся к еде. Отложил остатки — меньше половины бутерброда — обтёр подбородок, дожёвывая.

— Нет, не голодаю, — сообщил он твёрдо.

— Оно и видно, — подключилась мать. — Сядь и нормально поешь.

— Не хочу, — заупрямился Кирилл. — Спасибо, наелся уже. Зачем звали?

— Просто посмотреть на тебя, — выговорил отец. — Ты давно в городе? К нам приезжать не обязательно?

— Что вы пристали? — поморщился Кирилл. Глаза предательски скосились к бутерброду. — Только приехал. Егора из больницы до департамента здравоохранения довёз. У Галины, между прочим, хорошие анализы — сегодня сказали, и клинику уже ищут, так что скоро они за границу едут.

Мать фыркнула.

— Скорее бы. Ты, надеюсь, про институт помнишь? Через два дня учебный год начинается. Так что хорош о других думать, оставайся и готовься к учёбе, повтори что-нибудь. Хватит ездить.

— Вы меня за этим позвали, об учёбе напомнить? — догадался Кирилл. — Помню я, помню. Тридцать первого здесь буду, а сегодня снова в Островок поеду: Андрея надо в школу собрать. Кстати, он у меня жить будет, пока Егор с Галиной будут за границей. В школу его придётся здесь устроить, поможете?

— Нет! — завизжала мать, потом повторила холодным тоном. — Нет, Кирилл, такому не бывать. Мальчик здесь не нужен, не выдумывай даже.

— Не здесь, а в моей квартире.

— Нет, — поддержал отец. — Ты слышал, что тебе сказали? — нет.

— И как вы мне помешаете?

— Помешаем, — пообещал отец. — Очень некрасиво получится, если ты привезёшь мальчика, а он потом отправится в отдел по делам несовершеннолетних, опеку и, наконец, в детский дом. Учти, его могут оттуда и не вернуть.

Кирилл сглотнул, представляя ситуацию. Быстро же его предки сориентировались! Угроза или блеф — стоит ли рисковать?

Шутки кончились

Кирилл сел. Он просто не мог удержаться на ногах. Опустился боком на стул, локти положил на холодную хромированную спинку, ладонями подпёр лоб. Безвыходность ситуации давила на него, мысли лихорадочно бегали и ни одна не давала хоть чего-то похожего на ответ.

— Вы не можете так поступить, — блуждая взглядом по узору на паркете, проговорил Кирилл.

— Можем, — в один голос сообщили предки. И оба сказали это твёрдо, решительно. Они были готовы к любым жёстким и даже жестоким мерам. Их целью было оградить единственного сына от порочащих его честь и достоинство связей, защитить семью от позора, и в этой борьбе хороши любые средства. Кирилл знал их характер и всей душой ненавидел.

Он вскинул голову.

— А где, по-вашему, Андрею жить несколько месяцев? Одному в глухой деревне? Осенью и зимой? Там волки, наверно, водятся!

— Пусть его родственники заберут, — невозмутимо ответил отец.

— У него нет родственников! Только Галина и Егор! Мишаня же его не заберёт?!

— Тогда поживёт в реабилитационном центре для несовершеннолетних. В их районе же есть такой? Они везде есть.

— Есть, — подтвердила мать, и Кирилл задался вопросом, а не проверяла ли она его наличие?

— Вот и весь вопрос. Пусть обратятся туда, в центрах обычно не отказывают. Поживёт там, ничего с мальчиком не случится.

— Но это бесчеловечно! — вскочив, закричал, маша руками, Кирилл.

— Какая тебе нужна человечность? — посмеялся над ним отец, Кирилл не заметил и этого тона.

— Простая, обычная человечность! Пожалеть ребёнка! Приютить сироту!

— Кирилл, — попыталась вразумить его мать, — реабилитационные центры для того и созданы…

— А вы для чего созданы? Вы для чего? Взрослые люди? — Кирилл метался по кухне, хватался за голову, размахивал руками. Блюдо в духовке вкусно пахло, заполняя сочным мясным ароматом всю квартиру. — Вы бы и меня в детдом отдали? Отдали, если бы это помешало вашей карьере!

— Закрой рот и успокойся, — прорычал отец. — Всё равно по-твоему не будет. Притащишь сюда пацана, я сам его сдам в детдом как беспризорника. Будешь втихую своевольничать, сядешь под замок без телефона и интернета. Мы договаривались — Рахмановы получают деньги на лечение, ты забываешь об этом парне. Забываешь про всё, что случилось этим летом, возвращаешься к нормальной жизни. Так будет лучше для тебя. Сейчас ты молод, жизни не понимаешь, а потом скажешь нам спасибо, что вовремя вытянули тебя из болота. Ты не гомосек, ты просто зажрался. Потом поблагодаришь, что мы тебя удержали от пропасти. У них своя жизнь, у тебя своя, и человечность тут ни при чём.

Кирилл смотрел на них. Отец — взрослый, сорокачетырёхлетний мужик, бизнесмен, областной депутат, в выглаженных рубашке и брюках, глава семейства. Мать — вся из себя красавица и светская львица, в духовке которой запекается мясо. Да, к этой паре человечность не имеет никакого отношения, на их лицах не отражается ни капли сочувствия попавшим в беду людям, в их глазах нет бескорыстного желания помочь. Хотя, о чём это он? Неужели он не знал всего этого раньше? Неужели он не был им достойным сыном — плейбоем, мажором и транжирой? Но нельзя же не замечать очевидного! Нельзя же всю жизнь прожить чёрствыми!

В случае его матери и отца — можно.

Кирилл понял, что, сколько ни доказывай свою правоту, ему не пробить железобетонную стену их бессердечия. Бессилие усилило его ярость. Только из открытой агрессии трансформировалось в холодную злобу.

— Хорошо, если по-моему не будет, будет по-вашему. Андрея к себе не возьму, но не надейтесь, что я его брошу. Если он не будет жить здесь, я буду жить с ним и на хуй мне ваш институт, учитесь там сами!

Он хотел выйти из кухни, но стоявшие в дверном проходе предки, не сговариваясь, сомкнули плечи. Отец схватил его футболку в кулак и дёрнул на себя. Кирилл чуть не упал от резкого рывка, а, вернув равновесие, наткнулся на перекошенное гневом лицо. Пылающие глаза прожгли в нём дыры.

— Только попробуй бросить институт! — заорал отец. Из его некрасиво кривящегося рта летела слюна, попадала Кириллу на щёки, подбородок. — Я всю деревню перетряхну, тебя найду и самолично за парту посажу! Не захочешь — я тебя в военкомат отведу и кирзовые сапоги надену! Может, армия из тебя человека сделает!

— Из вас бы кто-нибудь людей сделал! — в ответ заорал Кирилл, с его губ тоже полетела слюна.

— Кирилл, мы тебе добра хотим, — вставила свои пять копеек мать.

— Добра он не заслужил! Пидорас! — Отец отпустил футболку и попытался ударить Кирилла: отвесить оплеуху или пощёчину, что именно, осталось неизвестно, потому что между ними втиснулась мать, удержала замахивающиеся руки.

— Саш, перестань! Это тоже не метод!

— Только так его учить и надо! — рявкнул отец, но немедленно отступил, расстегнул верхние пуговицы, изображая, что ему тоже не по душе бить сына, но он вынужден применять крайние меры. Из духовки уже пахло пережжённым. Мать нажала две кнопки на панели и повернулась к злобно дующему ноздри сыну. Состроила сочувствующие глаза и даже провела ладонью по его плечу. Заговорила, однако, твёрдо, размеренно, как поучающий школьный директор или деканша философского факультета.

— Кирилл, будь благоразумным. Кто тебе этот мальчик? У тебя с ним что-нибудь есть? Он тоже вовлечён в ваши гомосексуальные отношения?

— Что ты такое говоришь!

— Ты так о нём печёшься, что можно подумать… — Она поджала губы, раздосадовано качнула головой. — И если мы так думаем, то что скажут другие, когда узнают, что ты привёл чужого мальчика в квартиру? Мальчика, почти подростка. Органы опеки же наверняка будут следить за его судьбой, и у них тоже возникнут мысли. Это же уголовно наказуемое деяние, педофилия.

У Кирилла глаза на лоб полезли.

— Ты ёбнулась? — выкрикнул он, отступая, а отступать было некуда, зад наткнулся на стол. От запаха горелого затошнило. А может, от осознания её правоты, какой бы притянутой не являлась логика.

— Я просто беспокоюсь за тебя, — ответила мать, пропуская мимо ушей оскорбление и повышенный тон. — Тебе мало случая с коноплёй, хочешь, чтобы тебя снова по следователям затаскали? А мальчик всё равно окажется в детском доме, только уже со сломанной психикой. Если ты не думаешь о себе, подумай о нём.

Кирилл и так уже думал. Опустился попой на стол, обвил себя рукой, другой подпёр лоб. Большой мир и человеческое общество ему опротивело — от них веяло разложением и тленом, пираньим аппетитом в желании сожрать ближнего, извратить светлые побуждения и облить всё чистое грязью. На ум приходили средневековые учёные, которых инквизиторы вели на костёр. Но как выкарабкаться из сложившейся ситуации идей, блять, не было. Он вынужден выбросить белый флаг, если только это защитит пацана.

— Ладно, — оторвав ладони от лица, сказал Кирилл, — я не привезу Андрея к себе, радуйтесь.

Отец, наконец расслабившись, переступил с ноги на ногу и кивнул, принимая ответ. Мать повернулась к плите, взяла прихватку в виде ягоды. Из открытой ею духовки повалил горячий пар, запах подгоревшего мяса усилился.

— И в институт ваш я буду ходить, — продолжил Кирилл. — Но не потому, что вас испугался, а потому что Егору обещал. Запомнили? Я люблю Егора и всегда буду его любить. — А потом он встал со стола и, пройдя мимо отца, беспрепятственно вышел в прихожую, свернул к полкам для обуви.

— Ты куда? — опять в один голос крикнули родители.

— К Егору, а потом в деревню, — сообщил он, надевая кроссовки. — Вернусь тридцать первого. Или первого. И вы не помешаете мне быть с Егором: мы с ним совершеннолетние. Всё, пока!

Кирилл встал, потоптался, чтобы кроссовки лучше сели на ноги, похлопал по карманам и вышел прочь из ненавистной квартиры, никогда не хотел туда возвращаться.

Выскочив на улицу, Калякин прищурился от яркого солнца, нашёл взглядом свою машину и побежал к ней. Какая-то тётка в фиолетовом дачном костюме пыталась что-то втереть ему про то, что он едва не сбил её с ног, про хамство молодёжи, но он прыгнул за руль и укатил, чуть не стукнув бампер стоявшего позади «мерса». В ушах стоял шум, в голове творилась каша. Кирилл рулил, ехал, останавливался на светофорах, пропускал пешеходов, автоматически ехал дальше. Опомнился, только когда подъезжал к площади, на которой располагалось здание областного правительства. Подумал, что надо было сначала позвонить, спросить, где Егор сейчас, вынул из кармана смартфон, нашёл номер, но потом сунул девайс обратно, решив уже доехать, а потом звонить — всё равно был в раздрае и два слова связать бы не смог.

Строгое здание с мраморным поясом по первому этажу и государственным триколором на крыше величественной громадой заслоняло солнечный свет над значительным куском прилегающей территории. По площади прогуливались люди, было много молодых чик с колясками и подростков на роликах и скейтбордах, отдельные экземпляры с подвёрнутыми джинсами перемещались на гироскутерах. По этим признакам Кирилл отметил, что наступил ранний вечер, что тоже произошло неожиданно.

На парковке вдоль обочины по сравнению с дневным визитом сюда имелось больше пустых мест. Он вклинил машину между «Приорой» и «Лачетти», заглушил движок и тогда, глядя на прямые ряды окон администрации, снова достал мобильный. Возможно, Егора уже нет здесь: ушёл в больницу, не предупредив.

— Кир, — раздался в трубке его голос, почти шёпот.

— Ты где?

— В департаменте. Жду результат.

— Так долго? Ладно, я приехал, здесь, на площади стою. К тебе подняться?

— Лучше сам спущусь, — ответил после заминки Рахманов. — Сейчас иду. — И он пропал из эфира. Кирилл кинул смарт на приборную панель и стал ждать, покусывая костяшки указательного пальца. Смотрел на центральный вход, на прохожих, катающихся по площади детей, и думал, что делать с другим ребёнком, куда его девать. Проблема была бы меньше масштабом, не поругайся он сегодня с Егором по этому вопросу. А теперь получается доказывал-доказывал, что нельзя Андрюху в приют отдавать, а теперь вот «извини, я поторопился»?

Кирилл морально готовил себя признаться, покаяться, рассказать, как есть, про родителей, про ультиматум. Умолчать разве что про угрозы запихнуть Андрюху в детдом, чтобы не пугать Егора ужасами перед отъездом. Но всё равно считал ситуацию неправильной. Невыносимо было представлять хорошего домашнего пацана в приюте, среди чужих равнодушных людей, абсолютно одного без всякой поддержки. Конечно, он будет навещать Андрея, но всё равно неправильно это, нельзя так.

На площади показался Егор, и Кирилл унял свои страдания. Егор вышел не из дверей центрального входа, а откуда-то с торца здания, шёл выглядывая среди машин нужный ему «Пассат». Красивый, статный, официально одетый он походил не на деревенского измученного молочника, а на перспективного работника здешней администрации, молодого чиновника. Правда, душа и склад ума у него были совсем не чиновничьи, а именно таких чиновников и не хватало их городу и области. Кирилл почувствовал возбуждение.

У севшего в машину Егора таких мыслей не было. Вблизи его сосредоточенное лицо выглядело достаточно уставшим, хотя сегодня он всего лишь и делал, что ждал.

— Устал? — Кирилл взял его за руку. Здесь, в машине с частично тонированными стёклами он мог спокойно переплетать их пальцы, пожимать, гладить.

— Нет, — соврал Егор и откинул голову на подголовник, на секунду прикрыл веки.

— Что сказали в департаменте? Какой результат сейчас ждёшь? Начало седьмого ведь уже. Целый день тут просидел.

Егор повернул к нему голову, не отрывая затылка от подголовника. Его глаза чуть покраснели от усталости.

— Должны сказать дату госпитализации. Задержка из-за часовых поясов.

— Госпитализации куда? В иностранную клинику?

— Да, в Израиле.

— Определились?! — Кирилл подпрыгнул, выпучил глаза. — Что ж ты молчал?! Слова не вытащишь! Это же классно! Егор, блять, отличная новость! Как я рад! — Он оторвал Егора от спинки сиденья и заключил в объятия, крепко стиснул.

— Извини, неудобно было звонить, — сказал где-то за его плечом Егор, он немного повеселел, проникся поддержкой, в ответ погладил Кирилла по спине.

— Я рад, что всё так быстро определилось. Боялся, затянется на полгода. — Кирилл неохотно выпустил Рахманова из объятий, взял за обе кисти, согревал их в ладонях. Почему-то они были холодными, хотя на улице и в это время суток стояла жара. Наверно, в здании на полную мощность работали кондиционеры. Или виноваты нервы.

— Я тоже боялся, — признался Егор. — Но радоваться пока нечему: с госпитализацией может затянуться. Мне сказали, иногда по три-четыре месяца очереди ждут.

— Да уж, — посочувствовал Калякин и тут же эгоистично возликовал: эта отсрочка означала несколько месяцев, проведённых рядом, вместе. — Подождёте! Главное, что уже точно поедете туда!

— Аванс уже перечислен. И сегодня я подписал бумаги Михаила Васильевича. — Егор вымученно улыбнулся.

— Какого?.. — До Кирилла поздно дошло, о ком идёт речь, но, когда дошло, он онемел. — Мишани? Своего отца? Ты его видел?

— Когда определились с клиникой, меня пригласили в его кабинет. У него были бумаги, я их подписал.

— И что в них?

— Не знаю, я не читал.

— Ой, бля! Егор! — Кирилл разочарованно прищёлкнул языком. — Ну ты, блять, прокурор! Ты должен был эти бумаги под микроскопом изучить!

— Зачем? — Егор пожал плечами. — Там написано про отказ от всяких претензий к нему за энную сумму денег на лечение. Мне от него больше ничего не надо.

Кирилл вздохнул: ему пока трудно давались бескорыстие и немеркантильность Егора, всепрощение, милосердие. Но он хотел научиться, развить в себе эти качества. Поглаживал потеплевшие ладони селянина большими пальцами. Заставил себя думать не о материальном, а о духовном. О чувствах, которые пережил Егор в кабинете отца.

— Как он тебя встретил? Говорил что-нибудь?

— Ничего.

— Совсем?!

— Только по делу. Кир, мы… мы чужие люди. — Егор старался сохранять спокойствие, показывать безразличие, только его ладони вновь стали ледяными. И он не смотрел в глаза, а пялился в обшивку потолка. И прикусывал губы. Сволочное поведение папаши отзывалось в его душе болью.

— Вот козёл, — не выдержал Кирилл. — Как же так? Ты же его сын! Ты же помнил его нормальным! Он же любил тебя! Мразь!

— Люди меняются, Кир, — примирительно улыбнулся Егор. — Я сказал ему спасибо и ушёл. Надеюсь, больше с ним не встретиться никогда.

— Ты сказал спасибо? За что?!

— За помощь.

Кирилл фыркнул:

— Да за такую помощь, за все унижения!.. Да ему морду набить надо! А ты — спасибо!

— Не хочу быть таким, как он.

Кирилл, остужаясь, кивнул. В последней фразе был весь Егор. Святой Егорушка. Благочестивый, подставляющий вторую щёку. Доказывающий делом, а не словом. Кирилл обнял его, намного крепче, чем в предыдущий раз. Обнял, демонстрируя свою поддержку, забирая часть боли и разделяя с ним остальную. Молча, ведь некоторые действия гораздо важнее и красноречивее длинных цветастых фраз. Егор обнял его в ответ, и они сидели так долго, хотя тянуться через подлокотник и рычаг трансмиссии было неудобно.

— Спасибо, — сказал Рахманов, когда объятия слишком затянулись, но не разомкнул их. — Хватит обо мне. Как ты к своим съездил?

— Да так, — поморщился Кирилл и со вздохом отпустил его, почесал висок. — Лучше б не ездил.

— Поссорились?

Калякин обречённо кивнул.

— Нам обоим не повезло с предками. Тебе хоть с одним отцом, а мне и с мамашей. Заколебали.

— Из-за меня? — Егор умел видеть суть.

— Из-за того, что я пидор, — вывернул правду Кирилл. Почувствовал, что хмурится. Потёр пальцами лоб. Не получалось у него сейчас признаться в своей промашке, пусть момент был и подходящим. Но Егор и так устал и расстроен, что лишние заботы только повредят. Потом когда-нибудь расскажет, время ещё есть.

— Кир… — теперь Егор взял его ладони в свои, вид у него был такой жертвенный, что Кирилл поспешил перебить:

— Не надо, не начинай. Я знаю, что ты хочешь сказать. Мне пофигу на мнение предков, пусть идут в жопу со своим благоразумием. Я не собираюсь бросать тебя и снова трахать баб, только потому, что мои пидорские наклонности кому-то не нравятся. Знаешь, я где всех вертел?

Если и знал, Рахманов об этом ничего не сказал. Смотрел и улыбался невозможными тёмно-карими глазами.

— Я люблю тебя, — проговорил он потом.

— Я тоже, — переходя на шёпот, признался Кирилл. Они снова обнялись, однако не с целью поддержки и выражения благодарности, как раньше, теперь между ними текла нежность. Калякин впитывал её каждой клеточкой, наслаждался близостью любимого человека, возможностью прижимать желанное тело к себе. Он чуть повернул голову, чтобы видеть лицо Егора. Красные, точно спелые вишни, губы поманили к себе.

— Можно тебя поцеловать? — Кирилл зыркнул в лобовое стекло, Егор сделал тоже самое. Люди ходили по площади, катались на великах и гироскутерах, сидели на лавочках. Наверно, кто-нибудь заметил часто обнимающихся парней в серебристом седане, а может, все были увлечены только собой.

— Можно, — томно выдохнул Егор и, не теряя времени, поцеловал сам, проник языком в рот. Кирилл рефлекторно закрыл глаза, ладони поползли вверх по родной напряжённой спине, пальцы заплелись в чёрную густую копну. Счёт мгновений остановился. Были только нежность, любовь и похоть. И так не хотелось прерывать! Но Егор отодвинулся. Грудь высоко вздымалась, а губы припухлостью и ярким цветом ещё больше напоминали пресловутые спелые вишни.

Их лица находились совсем рядом, в паре десятков сантиметров друг от друга.

— Мало, — посетовал Кирилл, скользя взглядом по любимым губам.

— Хватит, — улыбнулся Егор. — Люди смотрят.

— Капец! — вздохнул он и внезапно вспомнил про мысль, которая пришла, когда селянин ещё не сел в машину. — Давай сходим в кафе? Накормлю тебя. Ты, наверно, тут целый день голодный…

— Ничего, справлюсь, как-нибудь, всё нормально. Мне пора возвращаться.

— Давай я с тобой? — Кирилл очень не хотел расставаться. — Сбегаю, возьму по шаурме и приду, где ты там ждёшь.

— Ты лучше езжай в Островок. Я за Андрея волнуюсь. Будь с ним.

— Ладно, — смирился Калякин, сел на сиденье нормально, повернул вставленный в замок зажигания ключ. На приборной панели вспыхнули символы-огоньки, включился компьютер.

— Езжай, — просительно повторил Егор. — А то я сам не смогу отпустить тебя. — Он взял руку Кирилла и положил ладонью себе на пах. Там был каменный стояк, лежащий наискось. От прикосновения Рахманов чуть вздрогнул, выдохнул. Кирилл его хорошо понимал, у него тоже стоял.

Они коротко попрощались. Егор вышел из машины и направился в обход лавочек и клумб к торцу здания. Кирилл проводил его взглядом и запустил мотор. Тронулся, смеясь над тем, что его милый Егорушка будет идти по зданию областной администрации с твёрдым членом, вставшим на него. Кирилл гордился собой.

83

Над деревней плыли последние синие сумерки, пронзительно и зловеще кричали притаившиеся в листве сычи. В окнах стареньких приземистых хат горели огни — верно, бабки перед сном смотрели телевизор и шамкали пряники вставными челюстями. За забором банкирши ярко светился целиком первый этаж, а перед воротами одиноко стоял её оранжевый «Мокко», почти не видный в густой темноте. Единственным безжизненным объектом на улице был дом Пашкиной бабки. Заброшенный, он полностью погрузился в оцепенение, трава перед калиткой отросла до пояса, косить её хозяева не приезжали.

У Рахмановых желтоватым светом светились окна веранды, в жилых помещениях уже вторую неделю по вечерам не имелось надобности включать свет — обычно в это время управлялись с последними делами по хозяйству, мылись и разговаривали, сидя на порожках или запылившемся от безделья мотоцикле.

Кирилл свернул к воротам, заглушил двигатель. Глянул на часы — без пяти минут девять. Немного припозднился, не помог пацану с основной работой, но тот будет не в обиде.

Кирилл посигналил — гудок басовито разорвал тишину два раза — и вышел из машины. Под кроссовками пружинили былки недавно скошенной им травы, скрипели камешки и мягко чавкал попадавшийся куриный помёт.

— Андрюх! Эй, давай сюда!

— Иду! — донеслось из-за забора и через секунду калитка отворилась, из неё показалась хрупкая фигурка мальчика в старой футболке брата и пузырящихся на коленях трико, штанины были заправлены в голенища резиновых сапог. Андрей, подходя и вытирая нос предплечьем, с любопытством уставился на старшего друга. — Кира, чего? Я уж думал, ты не приедешь!

— Приехал-приехал. Дуй сюда! — Кирилл пошёл к багажнику и поманил пацана за собой. — Вот, принимай! Нравится?

— Что? — переспросил Андрей и тут же увидел, что таилось в темноте: багажник «Пассата» был приоткрыт и из него торчало… колесо велосипеда! Лицо Андрея вспыхнуло гаммой эмоций. Первой было восхищение, потом счастье, потом боязнь, что он ошибся в догадках, потом надежда, что всё-таки не ошибся, потом неверие, что ему могут сделать столь дорогой подарок, отчуждение, отстранённость и зависть к тому, кто будет обладать этой прелестью.

— Это тебе, — сказал, улыбаясь, Кирилл и у него сжалось горло. Он был счастлив потратить половину имевшихся денег, чтобы увидеть восторг в глазах обделённого судьбой мальчика, мальчика хорошего, доброго, умеющего в столь юном возрасте ставить чужие интересы превыше своих, не ноющего, не требующего желанных игрушек, которые есть у всех его сверстников, растущих в обычных семьях. Егор, как бы из кожи вон не лез, не мог ему дать всего — модных телефонов, игровых приставок, велосипедов. Егор и себе во всём отказывал. Андрей тоже умерял аппетиты, но прятать непосредственную детскую зависть ещё не научился. И, если у него, постороннего человека, наблюдающего эту зависть, переворачивалось внутри, то что должен был чувствовать при этом Егор — ещё одну порцию собственного ничтожества? Кирилл не представлял.

— Мне? — Андрей сразу забыл про все печали, открыл рот, подскочил к багажнику, стал здоровой рукой трогать упругую шину, вилку, раму. — Он крутой! Кир, спасибо! Правда, мне?

— Тебе-тебе. Подарок к школе. Двадцать четыре скорости. Погоди, надо отвязать и… сейчас вытащу. — Кирилл с усилием распутал узлы на веревке, которой велосипед был зафиксирован в багажнике, аккуратно вытащил, поставил на землю, пробуя амортизаторы. — Сумеешь?

— Конечно! — Андрей мгновенно оседлал нового двухколесного друга, нажимал на рычаги, пробовал педали, звонок. Действовал двумя руками. Перелом сросся, съездить в больницу и снять гипс во избежание вопросов ждали Егора. — Я прокачусь?

— Прокатись. Только другую руку не сломай в темноте. Или ногу. — Кирилл улыбался, он тоже был счастлив. Намного счастливее, чем когда делал людям пакости. Андрей оттолкнулся, закрутил педали, выехал на проезжую часть. Сначала неуверенно, приноравливаясь, вихляя, затем набрал скорость и скрылся в темноте, пропал даже его силуэт.

Кирилл вернулся к машине, закрыл багажник, дверцу. Остановился, слушая звуки ночной деревни, выискивая в них шелест покрышек по щебню. Его всю дорогу сюда беспокоил вопрос пребывания пацана в приюте. Кажется, он нашёл решение. Но пока только «кажется».

Близко заскрипели по камешкам шины. Из-за вишен вынырнул счастливый велосипедист, затормозил, соскочил с седла.

— Круто едет! — сообщил он. — Можно я ещё покатаюсь? Я всё сделал, только молоко надо в холодильник отнести. Кстати, Егор звонил. Тебе звонил?

— Когда, днём? Мы днём виделись. В седьмом часу я уехал.

— А, не. Сейчас вечером звонил. Им в больницу на четырнадцатое назначили.

— Четырнадцатое? Сентября? — сердце Калякина прожгло огнём грядущей разлуки. — Так скоро?

— А чего ждать? Были варианты в октябре, вроде, третьего и в конце ноября когда-то, не помню, Егор выбрал самый ранний. Теперь боится, что все документы не успеет подготовить. — Андрей хихикнул, смеясь над заполошным братом. Кириллу же стало не до веселья. Эфемерная, неопределённая дата расставания теперь нарисовалась во всей своей пугающей красоте. Две недели! Четырнадцать блядски коротких дней, после которых он несколько месяцев не увидит Егора. И половина этих дней уйдёт на институт, останутся крохи — хоть плачь! Ну его на хуй этот институт! Будет здесь с Егором!

— Егор волнуется, как бы успеть скотину распродать, — продолжал лопотать, не подозревая о его мыслях, Андрей. — Времени же совсем мало… Объявление в газету он уже дал, перекупщикам позвонил, вроде пообещали больших свиней забрать. А корову на бойню. Корову жалко. Она спокойная и много доится. Стельная опять же. Теленок зимой будет. Может, бычок. На откорм бы его…

Кирилл с удивлением отметил, что шокирован: как, эта блядская норовистая говядина ещё и беременная? Хорошо, что он раньше этого не знал! Вообще бы к ней не подошёл. Беременная корова это фу!

— Егору тоже жалко корову, — тараторил, оседлав велосипед, Андрей, неосознанно поглаживал руль. — Поросят-то полно, новых заведём, и кур тоже, а хорошую корову найти трудно. У нас была одна, когда я маленьким был, бабушка за ней ухаживала… и та корова бодалась, бабушке руку рогом распорола, вот отсюда досюда. — Он провел пальцем по предплечью вдоль. Из-за темноты Кирилл заметил само движение, а не длину раны. Ему не было жалко ни женщины, которую он видел только на фото в альбоме, ни треклятой коровы… Хотя нет, корову ему было всё-таки жалко — столько мучений на эту суку ушло, что теперь она как родная, к тому же она была источником доходов для Егора. Но речь не об этом.

— Андрюх, — прервал свои мысли Кирилл, — что ты всё про скотину и про скотину? Это же скотина, хер с ней! А ты как? Где ты будешь? Прости, я обещал взять тебя к себе, но сегодня предки мне пригрозили…

— А, ничего! В приют для несовершеннолетних поеду, там школа рядом.

Лица пацана Кирилл не видел, но голос прозвучал так бодро и искренне, что он содрогнулся. Не ожидал столько… нет, не радости — радости в ответе всё же не было, — но столько решительности и смирения. Вдруг он зря надрывается над поиском вариантов, и пацану на самом деле понравится в казенном учреждении?

— А ты туда хочешь? — уточнил Калякин, и Рахманов-младший замялся, звякнул мелодичным звонком.

— Ну, не очень, конечно… Но мы с Егором давно обговаривали, ещё до тебя… когда мечтали. Так и думали: Егор поедет с мамкой как старший, а я перекантуюсь в приюте, от меня же не убудет. Меня там давно ждут. Теперь вот дождутся. — Он весело, со смешком фыркнул.

— В смысле — ждут? Вы уже договорились?

— Нет, балда! Мы же дату не знали! Егор приедет и договорится. Я о том, что отдел опеки давно хочет меня в приют отправить. Помнишь, приходили и предлагали?

— Помню. — Кирилл прислонился к багажнику, предварительно смахнув с него дорожную пыль ладонью. Всмотрелся в вертящийся, подвижный силуэт человека-велосипеда, иногда поблескивающий оранжевыми катафотами, нажимающий на педали, стремящийся уехать. Спросил: — Андрюх, а если бы тебя взял к себе кто-нибудь из знакомых? Здесь, в деревне, чтобы далеко от дома не уезжать, ты бы остался?

Андрей перестал нетерпеливо окучивать велосипед.

— Это ты про кого? Про бабу Липу, что ли?

— Да хоть про неё, какая разница? Ты бы захотел остаться вместо приюта?

— Ну… Наверно… да. Наверно, да. Мне в приют вообще-то не очень хочется. Но меня никто не возьмёт. Кроме тебя. А тебе не разрешают.

Мальчик был реалистом. Его розовые очки разбились когда-то давно, вместе с болезнью матери, вместе с вероломством отца. Кирилл решил и свои снять ненадолго, не обнадёживать пацана раньше времени.

— Я ничего не обещаю, Андрюх. Просто попробую один вариант.

— Пробуй. А я покатаюсь, ладно? Велик вообще классный!

— Ага, уйду ненадолго, дверь не закрывай.

— Хорошо! — пообещал Андрей и сейчас же закрутил педали прочь.

— И куртку надень, а то комары искусают! — крикнул Кирилл вдогонку. — И не разбейся в темноте!

— Да нормально, не темно! — донеслось с околицы. Калякин сокрушённо покачал головой: мелочь пузатая, всё ей нипочём! Темноты не видит! Да на улице хоть глаз коли! Долго молчавший внутренний голос тут же ляпнул, что кто-то слишком печётся о чужом пацане, но Кирилл указал ему на ситуацию под другим углом — у него наконец-то появился младший брат, о котором хочется заботиться, учить его всяким полезным штукам, лайфхакам. Кирилл сравнивал себя с Егором и верил, что у него получается быть старшим братом, ну хоть капельку. Хоть капельку быть тем, на кого равняются, к кому прислушиваются, кем пугают обидчиков: «А вот я брату расскажу, он вам покажет!»

Кирилл сходил в туалет, проверил скотину, переносил молоко с верстака в холодильник, съел бутерброд с варёной колбасой и, посмотрев на себя в зеркало, причесавшись, пошёл пытать счастья для Андрея. Выходя на веранду, остановился, подумал и взял с собой трёхлитровую банку молока — всё равно его девать некуда, а разговор как-то затевать надо.

На улице стало ещё прохладнее и темнее, погасла часть окон в избёнках — бабки, экономя электричество, ложились спать. Фонарей в этой деревне местными властями не предусматривалось — те тоже экономили бюджет, мотивируя, что молодежи нет, по ночам шастать некому. Рахманов-младший катался где-то далеко, возле церкви — наверно, именно на него в той стороне лаяли собаки. Кирилл прошёл полторы сотни метров, но так его и не увидел. Зато увидел, что банкирша ещё не спит — на первом этаже розоватым светятся два широких окна. Он прошел мимо «Опеля», открыл калитку, пересёк двор и, поднявшись на веранду, забарабанил в дверь — решил не повторять прошлых ошибок, не вламываться, как вор.

— Лариса! — Кирилл постучал громче, что костяшки пальцев заболели, второй рукой плотнее прижал банку к боку. Прислушался, прикидывая, а не стоит ли лучше постучать в окно.

— Кто? — донеслось из-за двери, робкое, но уверенное.

— Кирилл Калякин. Открой, я тебе молока принёс.

Дверь немедленно открылась, за ней в ярком электрическом сиянии стояла настороженная Лариса. Она была в просторных домашних штанах и длинной футболке, которые топорщились на её лишних килограммах, в мягких цветастых тапочках, волосы на макушке были стянуты в небрежный пучок и торчали то тут, то там.

— Молоко, — напомнил Кирилл и протянул банку. — Нам некуда девать.

Лариса нахмурилась, будто не понимала. Заторможено протянула руки, приняла презент. Молчала. Не доверяла.

— Можно войти? — попросил Кирилл, кивая ей за плечо. — Разговор есть.

Лариса пронизала его взглядом.

— Очень важный, — надавил Калякин. Он нервничал. Сунул руки в карманы, качнулся с пятки на носок. И замер, ожидая её решения. Собирался быть вежливым и очень настойчивым.

— Ночь на дворе, — банкирша зыркнула вдаль, поверх забора на погружённую во мрак улицу. — До утра не может подождать?

— Вообще никак. Сейчас надо обговорить. Не бойся, я не ругаться и уж тем более не приставать. Просто дело к тебе есть на сто рублей. Может, больше.

— Ну, входи. — Лариса отошла с дороги, и Кирилл проскочил мимо неё в прихожую. Здесь ничего не изменилось, а он продрог и был искусан комарами.

— На кухню? — Оттуда пахло чем-то влажно-сладким. Кирилл прошёл без приглашения, огляделся, увидел большую, накрытую прозрачной крышкой кастрюлю на плите и сел за стоявший посередине стол. Когда-то здесь его поили коньяком. И обвиняли в изнасиловании, н-да. Но сейчас он был не настроен вспоминать прошлое.

Лариса поставила молоко в холодильник и опёрлась спиной о шкаф-пенал, ладони подложила под спину.

— Егор с Галиной через две недели уезжают за границу на операцию, — сказал Кирилл, пристально следя за её реакцией. Банкирша сначала не подала признаков никаких эмоций, выслушала безразлично, однако, поняв, что от неё ждут ответа, всё-таки пошевелилась:

— Рада за них, но я здесь при чём?

— Андрей остаётся один.

— И что?

— Что-что… Не понимаешь? — Кирилл с каждым словом раздражался. — Возьми его к себе.

— К себе? — Банкирша недовольно поёрзала возле шкафа. Калякин подскочил на стуле и всплеснул руками.

— Блять, Ларис, ну ты тупая! Да, возьми Андрюху к себе! В этот грёбанный двухэтажный особняк! Вам что, места не хватит? — высказавшись, он вдохнул, совладал с психом. — Я бы его к себе взял, но родаки против. Ультиматум поставили, пиздец по всем статьям, обложили. Короче, Андрюхе светит интернат для несовершеннолетних… какой тут у вас поблизости есть.

— Это хороший интернат. Я там была, благотворительную помощь от банка оказывала.

— Да блять! Хороший? То есть ты ребёнка вот просто так туда поселишь?

— Ну, а что?

— Ты же баба! У тебя огромный дом! — Кирилл вскочил и сделал круг около стола, остановился перед Ларисой. Кулаки так и сжимались вцепиться в её футболку, контролировать их было трудно. — Ты же говорила, что любишь Егора! Ты от него ребёнка хотела!

Она побледнела, опустила руки.

— Кто тебе сказал?

— Ваши местные сороки наплели!.. Любишь Егора? Странная у тебя любовь-то, оказывается, Ларисочка! Брату его помочь не хочешь! Брату! Единственному родному брату! Или тебе только Егор нужен, молодой-красивый, чтобы перед подчинёнными да коллегами хвастаться? Секс нужен? Егор мастер в постели! А мать его ты куда бы дела? Ты, вообще, когда Галину в последний раз видела? Не пришла накрасить её, когда я просил! Вот я его люблю и поэтому помогаю, но не могу я взять Андрюху к себе! Мог бы, тебя бы хрен попросил! Помоги, докажи, что любишь! Зачем пацану в приют?

Лариса молчала. Отвернула голову к кухонной зоне, уставилась в одну точку, руки поставила в бока. Злилась — правда колола змеиные глаза. И Кирилл злился — на эту упрямую толстокожую дуру! Как он её ненавидел! Попробуй она откажи — разорвёт в клочья!

— Ну? — потребовал он.

— Кто мне его отдаст? Я ему никто! — Лариска демонстративно повернулась к Кириллу и прыснула ядом. Глубоко внутри она признала его истину, а бесилась от того, что ею, такой великой начальницей, помыкает сопливый юнец, призывает её к ответу за свои слова, тыкает носом в совесть.

— Отдадут! — Кирилл подлил в голос чуть-чуть елея, чтобы не так скрипеть зубами от злости. — Ты же баба… ой, извини, женщина! Ты соседка! Ты не последний человек в городе! Вот мне бы не отдали точно! Я точно чужой, к тому же парень и молодой, студент! А ты взрослая баба! Тьфу, блять — женщина! Что у тебя в администрации знакомых нет? Должны быть! Обратись туда с заявлением взять Андрюху к себе, и Егор согласие даст. Если надо, отца своего подключу. Тебе разрешат!

— Тяжело всё это… — ломалась Лариска, морщилась, водила взглядом по полу. — Он подросток… у меня детей нет, не умею я с ними обращаться.

— А что там уметь-то? Он что, грудной? Сиську давать не надо! Выдели ему комнату, в школу вози, обед готовь… хотя он сам умеет и готовить, и стирать, и всё, что хочешь. Просто избавь его от приюта и относись без зловредности — это же брат Егора! А Егор тебе благодарен будет, — последнее Кирилл произнёс с заманчивым посулом. Лариса вздохнула, провела, аки лебедь крылом, ладонью по полке шкафа. Не поднимая глаз, прошла мимо и опустилась на стул. Подняла тяжёлый взгляд на Кирилла.

— Я люблю его, ты не думай, — с нескрываемой неприязнью выговорила она. — А из-за тебя всё пошло не так.

Калякин свёл глаза к переносице. Как он устал от пустой болтовни!

— Ближе к сути. Так ты возьмёшь Андрея?

— Мне надо подумать.

— Что тут думать? Да или нет?

Лариса сжала губы, потопала носком правой тапочки по полу.

— Хорошо, если разрешат — возьму.

— Аллилуйя! — вскричал Кирилл и коротко обнял её за плечи, потом сразу ринулся в прихожую. — Теперь верю, что любишь. Сегодня же сообщу Егору. Хочешь, сама ему позвони и скажи. Да, позвони сама, чтобы он не волновался насчёт твоего решения. — Он обулся, открыл входную дверь. — Ладно, извини, что увёл Егора, но он гей, сама понимаешь. Но мы единственные, кто его любит, мы вместе все держаться должны, помогать ему. Если не мы, то кто?

Банкирша промолчала. Она была уязвлена. Наверно, с удовольствием бы огрела соперника шваброй. Любовная драма не лучшим образом сказалась на её ужасном характере, и сегодня, скорее всего, подушка промокнет от слёз, и заснуть удастся только к утру. Кирилл надеялся только, что в ней победит ответственная взрослая баба, а не малолетняя мокрощелка, которой она себя ведёт.

Так и не дождавшись от банкирши ни звука — в принципе, и не дожидаясь, — он ушёл.

Вместо радости на Кирилла накатила тоска. Легла на плечи, словно мешок с антрацитовым углем. Придавила к земле. Налила ноги свинцом, согнула спину. Всё потому, что согласие Лариски означало: отъезд Егора — реальность в самой ближайшей перспективе. Неизбежность. Уговаривать других, что это всего лишь несколько месяцев по тридцать дней, оглянуться не успеешь, как пролетят, было парой пустяков, другое же дело — применить эти месяцы к себе. Расставание придётся на осень, начало зимы, а эта отвратительная унылая пора всегда тянется долго и вызывает ещё больше тоски, даже когда целыми днями глушишь водку, танцуешь в клубах и согреваешь холодные простыни смазливыми доступными тёлочками.

— Кир! — раздалось в тёмной дали. Спустя минуту, за которую Калякин дошёл до загнанного к воротам «Пассата», на него, гремя спицами на кочках, выскочила двухколёсная махина с седоком. Покрышки заскребли по пыли, и велосипед остановился. Андрей часто дышал, будто не ехал, а бежал и толкал велосипед перед собой.

— Кир! Здорово покатался! Фару бы и вообще всю ночь!.. Завтра прям с утра!.. В школу можно ездить!.. А в приют разрешат?.. Клёвый велик!

— Про приют не знаю, — признался Кирилл. — А к Лариске жить пойдёшь? Она обещала тебя взять, если захочешь.

— К тёте Ларисе? — Широкая улыбка на губах Андрея потухла, он впервые назвал её тётей, обычно говорил попросту, только по имени. — Ты про неё говорил?

— Да. Не к бабке нафталиновой же тебя определять. Поживешь в коттедже, сможешь домой ходить.

— И корову смогу доить?

Кирилла поразило, что мальчик прежде всего подумал о деле, о треклятой корове, которую получится сохранить для семьи, как главное сокровище.

— Ну, — почесал он затылок, — про корову — это не ко мне. Мне про себя скажи. Останешься у Лариски или она тебе не нравится?

— Останусь, — с готовностью сообщил Андрей, он ломался меньше банкирши. — Она нормальная, и у них с Егором… ну, было кое-что… до тебя.

— Я в курсе, — улыбнулся Кирилл. — Всё, марш мыться, ужинать и спать. А я Егору позвоню.

Андрей не стал просить покататься ещё: несмотря на всё счастье от подарка, он, конечно, измотался за день. Его детский организм имел свой предел физической активности и, как все, нуждался в отдыхе и сне. Он завёз велосипед во двор, через несколько минут в окнах загорелся свет.

Кирилл сел в машину, а то комары одолели, искусали всего. Тоска маленько отпустила, в нагретом салоне под желтоватой тусклой лампочкой среди окружающей темноты с быстро плывущими по чёрному звездному небу облаками, качающимися ветками, меняющими форму тенями, гулкими будоражащими звуками было уютно, словно во время ночевки в палатке в лесу. Время замерло, личное пространство очертилось и стало комфортным, мягким, словно вокруг накидали пуховых подушек.

Время пришло только для них двоих.

Кир откинулся на подголовник, потрогал зеркало заднего вида.

— Привет, Егор! Не спишь?

— Нет ещё. Ложился. — Родной уставший голос. Без пафоса, понтов, лицемерия, лжи.

— Я бы лёг с тобой, обнял, — проворковал Кирилл, приподнял уголки губ и вновь опустил их. — Ты скоро уезжаешь? Четырнадцатого? Вот, а ты боялся, что очередь!

— Да, повезло. Надо очень много документов собрать, визы… — Голос был перенасыщен волнением.

— Ты всё успеешь, — поспешил подбодрить Калякин. — Чем смогу, помогу. Кстати, я вот что звоню… Егор… прости… я тебе наобещал, что Андрея возьму к себе, а мои предки блядские… — Он куснул губу, поправил солнцезащитный козырёк. — Короче, они пригрозили… Короче, я с Лариской договорился, Андрей у неё поживёт.

— Я знаю: она звонила.

— Ты не против? Андрюха согласен.

— Не против, — ответил Рахманов, и у Кирилла отлегло от сердца. — Что он сейчас делает? Спит? Пора привыкать к школьному режиму, ложиться в десять.

Калякин глянул на часы — двадцать два сорок.

— Да, он сейчас идёт спать, — растягивая слова, приврал он. — На велосипеде накатался — быстро заснёт.

— На велосипеде? — с подозрением уточнил Егор. Где-то за сто пятьдесят километров от деревни его брови сползли к переносице.

— Да нет, нет…

— Кирилл! На каком велосипеде?!

— Ни на каком, — заюлил Калякин, засмеялся, — это я так, пошутил. Всё, пока! Люблю тебя! Люблю! Люблю! — Он оборвал связь, хотя Егор пытался ещё что-то сказать, спросить. Он догадался, конечно, откуда у велосипеда ноги растут, и начал бы сокрушаться, укорять за трату денег. А так будет просто благодарен за внимание к своей семье. Возможно, это сделает его жизнь чуточку светлее. Кирилл любил Егора всей душой.

На губах его ещё сияла сладостная улыбка.

84

Андрей надевал обложки на тетради и учебники, разложив всё это на диване. Рядом на полу стоял рюкзак, с которым ходил в школу в прошлом году. Вещь хорошо сохранилась, за исключением нескольких потёртостей на переднем и боковых клапанах. В принципе, новыми были только тетради, а книги купили с рук, типографской краской от них давно не пахло, углы страниц обтрепались, и кое-где карандашом предыдущие владельцы накарябали ответы.

— Не хочу в школу, — запихивая мягкие листы в тонкий целлофан, пробубнил Андрей. — Что за дураки придумали школу?

— А мне казалось, что ты любишь учиться, — поднял бровь Кирилл. Помогая, он сидел у письменного стола и запихивал в пенал-тубу карандаши и ручки. Рубашки-майки-брюки они уже перегладили, повесили в шкаф. Приготовили на завтра парадную одежду.

— Люблю… но дома лучше.

— Кто ж спорит? Мне вон тоже в универ переться не хочется, а заставляют.

— Егору только везёт: он захотел институт бросить и бросил, ему слова никто не сказал. А мне он пару дней всего даёт пропустить в морозы да когда грязь ещё или дождь сильный льёт.

— Хорош бухтеть, — попросил Кирилл, — я сам ненавижу учёбу. — Он закрыл пенал и кинул его в пустой рюкзак, тот гулко шлёпнулся на дно.

— Ты уже взрослый.

— А толку-то? Не ссы, с друзьями встретишься, а то одичал дома один.

— Это один плюс, — рассудил Андрей. — Есть у меня парочка друзей, нормальные пацаны. Остальные не очень. И ты тоже со своими друзьями встретишься. Вот они у тебя полный отстой. Те, что ночью нам стекло разбили.

— В этом ты прав, — согласился Калякин и от нечего делать тоже взялся упаковывать учебники в обложки. Ему попалась математика — самый нелюбимый его предмет. Про друзей думать не хотел, не знал, как теперь будет с ними общаться. Теперь все наверняка в курсе, что он пидор. Изгоем себя, конечно, сделать не даст, а к прежним выходкам не вернётся. На поводу у всяких предложений типа «Кирюх, покайся, скажи, что просто пидора ебал, и мы всё забудем» не пойдёт. Всех, кто доебётся, будет посылать на хуй.

Андрей, давший ему подумать в тишине, собрал учебники и тетради в стопку, выровнял края. Потом спросил с присущей детям неловкостью, когда дело касается любовных вопросов, и непосредственностью:

— Кир, а ты Егора не бросишь?

— Нет, конечно, дурачина! И вообще, давай поторапливайся, мне пора уезжать. — Кирилл хлопнул математику в стопку поверх физики, встал. Осмотрелся, проверяя, ничего ли не забыл. Мальца к школе подготовил, ну более-менее поучаствовал в этом процессе. Свою сумку собрал ещё вчера, всё барахло забирать не стал: в конце концов, сколько его здесь не будет? Сегодня тридцать первое, понедельник. Вторник, среда, четверг, пятница… Нет, пятницу Кирилл считать не стал — её можно и пропустить. Тогда значит — раз, два, три… Четверг тоже не считался, потому что в четверг сразу после пар рванёт в деревню. Два дня его всего здесь не будет, а потом приедет на все выходные.

Часы на стене между выходящих на улицу окон отсчитывали второй час дня. Пора было отправляться в дорогу, чтобы успеть показаться на глаза родителям, а потом заглянуть к маме Гале в больницу и забрать Егора к себе, в квартиру, а там… м-м-м, что будет там, ночью!

И всё же покидать эту приземистую, ссутулившуюся за полвека хату было жаль. Будто её предавали — уезжали то одни жильцы, то другие. Хата ощущалась живым организмом, тосковавшим по прошлому, которое с выделением денег на лечение Галины безвозвратно кануло в Лету. Страшновато было оставлять пацана ночевать в одиночестве. Кирилл разобрался с чувствами, которые испытывает к нему — так любят женщину с чужим ребёнком… вернее, ребёнка любимой женщины. Ну или мужчины. Чувства проецируются на родных и близких любимого.

Хотя, он никогда в жизни не собирался жениться на девке с ребёнком.

Но здесь другая ситуация. Совершенно другая. И всё же чувства похожи.

Кирилл прекратил думать, прекрасно помня, что у него это получается хуёво, и пошёл собираться в путь.

Долгих проводов не было: за две недели они привыкли к постоянным мотаниям туда-сюда. Андрей постоял с ним у машины, пожал руку, помахал вслед, стоял и смотрел, как машина скрывается за поворотом.

И всё же в этот раз всё неуловимо было не так — беззаботное жаркое лето кончалось, начиналась осень, а с ней учёба, разлука, холода.

Кирилл ненавидел изменения.

Он ехал, обгонял попутки и думал о том, как он провёл это лето. Первую половину — в пьяном угаре, вторую — обретя своё счастье.

На девяносто пятом километре зазвонил мобильный. Кирилл взял его с передней панели и опять удивился — Егор. Звонки от Егора при их крайней редкости выбивали его из равновесия.

— Да, Егор, — немедленно ответил он.

— Привет, Кир. — Голос был спокойным, на заднем плане слышался монотонный шум. — Ты ещё в деревне?

— Нет, еду.

Возникла пауза, за которую Калякин едва не свихнулся от неизвестности.

— Плохо, — сказал Егор с искренним сожалением. — Кир, нас выписали, мы едем домой на «скорой».

— Выписали? — Кирилл вгляделся вдаль, будто на горизонте тотчас должен был появиться автомобиль с красным крестом. — Как выписали? Ты же говорил, что первого сентября… завтра. — Он не на шутку разволновался, что планы испорчены.

— Все анализы сделаны, не за чем нас держать. За документами я и так потом приеду. Звоню, чтобы ты меня в больнице не искал. — Рахманов оттарабанил это будто политик официальную часть заранее заготовленного доклада, потом запнулся и перешёл на неофициальную, без бумажки. — Кир, я… надеялся… что застану тебя дома, в Островке.

— Я могу развернуться и поехать назад, — с готовностью сообщил Кирилл. Не обманывал — его уже подмывало включить левый поворотник и пересечь сплошную.

— Нет, не надо, езжай. Готовься к институту.

— На выходных увидимся. В четверг.

— Хорошо. Извини, что раньше не позвонил: забегался.

— Вот так всегда, — наигранно вздохнул Кирилл. Расстроился не по-детски, перестал сильно давить на газ. Теперь его обгоняли даже «пятёрки» и прочие корыта.

— Созвонимся, Кир.

Егор пропал из эфира. Кирилл отложил смарт обратно на переднюю панель, включил музыку, прослушал три ноты и выключил. Солнце потухло, последний летний день потерял смысл. Он ехал на автопилоте, мечтая проспать трое суток, чтобы проснуться в четверг, посетить так и быть пары и укатить к любимому.

Через несколько километров Калякин увидел «скорую» — обычную «Газель», ехавшую с включенными проблесковыми маячками, но без звукового сигнала. Он снизил скорость, но медики пронеслись быстро. Кирилл не был уверен, что разглядел в кабине Егора. Скорее всего, тот находился в салоне с мамой. Грусть и невезуха.

Приехав в город, Кирилл направился в свою квартиру. Отзвонился матери, поехидничал и лёг в кровать, растянулся звездой на животе. Бельё хранило запах Егора. На нём хорошо было страдать о несбывшейся бурной ночи. Постепенно пришёл сон, Кирилл отдался ему: на улице даже не наступил вечер, но в последний день лета можно было позволить себе отоспаться.

85

Кирилл спал до утра. Проснулся, не понимая, где находится. Да и открыть глаза его заставила только настойчивая мелодия из смартфона. Но это был не будильник, как он сначала подумал, а сигнал входящего вызова. Кирилл дотянулся рукой до соседней подушки, где лежал мобильник, надеясь, что это Егор и у него всё в порядке. Однако на экране светилась надпись «Маман» и её прекраснейшая фотография. Не отвечать, что ли?

Он ответил.

— Что? — Голос со сна хрипел.

— Что?! — Из трубки понеслись децибелы. — Ты ещё спрашиваешь? Где ты?

— Дома сплю, а что?

— Что?! — От крика заложило ухо. — Ты знаешь, сколько времени?!

— Сколько? — Кирилл поискал глазами часы. Примерно в том месте, где они должны быть в доме Рахмановых. Вспомнил, что он у себя. Хотел посмотреть на экран смартфона, но мать уже сообщила:

— Десятый час! Все уже в институте! Ректор заканчивает выступление! Немедленно сюда: у тебя две пары! Попробуй не приди!

— Да ладно, хватит орать, — оборвал Кирилл, закончив фразу сквозь зевок. — Сейчас приеду. — Он отшвырнул смарт на матрас подальше от себя, полежал ещё, соображая, откуда мать знает, что его нет в институте и сколько же времени он проспал. Блять, проспал вечерний сеанс связи с Егором. И утренний тоже. Вот же лох.

Осознание промашки придало Калякину сил встать — его подкинуло с кровати, как пружинного чёрта из табакерки. Правда, потом он опять разленился — переспал, бодрости не чувствовал, в мышцах ощущалась вялость. Посидел в туалете, почистил зубы, умылся, потом бесцельно, не мылясь, постоял под душем. Без хлеба доел оставленную Егором копчёную колбасу. Надел не сильно мятые синие джинсы и светло-голубую рубашку в мелкую крапинку — будут возмущаться, что пришёл не в парадном костюме, но срать он хотел на сегодняшний типа праздник. Не праздник это, а начало каторги, которая мешает нормальным людям жить.

Мать не сказала, какие у него пары, да это тоже не важно. Кирилл кинул в рюкзак прошлогоднюю общую тетрадь с Флэшем на обложке, в которой ещё имелись чистые листы, вроде бы незасохшую шариковую ручку, взял мобильный, ключи и отправился просиживать штаны на ненужных лекциях. В этом году он ни с кем не созванивался, не обсуждал, что будет в институте, ничего не покупал, учебников не получал — пусть скажут спасибо, что он вообще на учёбу явится.

На узкой парковке возле корпуса свободных мест не было — студенты и преподы год от года всё беднее и беднее, что заметно по их «Ауди», «Инфинити» и «Порше». Кирилл бросил машину во дворе соседней девятиэтажки, пошёл к центральному входу. Студентов на территории было мало, те в основном послушно сидели на лекциях, гуляли в первый же день только такие лоботрясы, как он. Стояли по группкам, рассказывали о проведённых каникулах, ржали. У беседки для курения было не протолкнуться. Кирилл кивнул одному-другому, здороваться вслух было влом. Шагая быстро, чтобы никто не остановил, не начал расспрашивать или, того хуже, втирать какую-нибудь дичь, он взлетел по порожкам, протянул руку к дверной ручке…

— Кирилл!

Кирилл остолбенел и побледнел от бешенства. Резко, сжав челюсти, обернулся. Мать с отцом стояли на нижней ступеньке. Пасут его?

Собираясь проигнорировать их, Кирилл взялся-таки за ручку, потянул дверь на себя.

— После учёбы приедь к нам, — приказным тоном сказала мать.

— Сразу! — добавил отец.

Кирилл шагнул в дверь и закрыл её за собой, оставив их без ответа. В холле тоже сидело несколько студентов с разных курсов и вахтёрша. Ни с кем не здороваясь, Калякин подошёл к расписанию, нашёл листок со своей группой, номер аудитории и потопал на второй этаж.

Дверь в кабинет двести семь была современной, но дешёвой. Из-за неё слышался пожилой женский голос, слегка шипящий на букве «ч». Он не казался знакомым — видимо, новая преподша. Потоптавшись в нежелании заходить, Кирилл всё-таки зашёл, без стука. Оглядел пространство на наличие свободных мест и поднялся на самый задний ряд.

Преподша с седой причёской-одуванчиком не прервала рассказа, лишь проводила взглядом, а вот у однокурсников его появление вызвало фурор. Они зашептались, оборачиваясь друг к другу и к нему, послышались плохо скрываемые смешки, некоторые пытались что-то сказать ему жестами. Несколько раз звякнули мессенджеры, и Кирилла тоже.

Кирилл положил рюкзак на стол, достал из кармана смартфон, заглянул в «Вайбер». Три сообщения. «Пидорок». «Пидорам в группе не место». «В гей-параде уже участвовал?»

Слабоумные.

Кирилл закрыл мессенджер, открыл браузер с новостями. Не читал, просто пялился в экран. Делал вид, что пялится. От него скоро отстали, тётка продолжала что-то шепеляво рассказывать про таможенное — вроде бы — право.

Легко в этом году не будет. В принципе, Кирилл это понимал с того дня, как Егор предупредил его, что связавшийся с изгоем сам становится изгоем. Уровень своего мышления однокурсники только что продемонстрировали весьма наглядно. Были, конечно, в группе и другие «неприкасаемые» — всякие зубрилы, тихони и откровенные придурки, но тоже не его уровень. Их Кирилл по-прежнему считал второсортными, хоть и другого порядка, чем его бывшие дружки. Примкнуть к ним значило признать поражение, понизить свой ранг и самолично навесить на себя клеймо груши для битья. Второсортным себя Кирилл не считал и никому считать таковым не позволит.

До конца пары он проспал, вторую — по мировой экономике — тоже. В перерыве между ними выходил в коридор размять ноги и разболевшуюся с непривычки задницу. Над ним смеялись, но никто не заговаривал. Зубрилы всегда держались от него подальше, а пацаны и бабы из его компании объявили бойкот. Калякину это было на руку — теперь он видел их быдло-сущность, которую с некоторых пор презирал. Лучше полный игнор, чем зазывание в клубы и предложения почикаться.

Едва не подохнув от смертельной скуки, Кирилл первым удрал из института. Одногруппники договаривались о попойке, его не позвали. А позвали, он отказался бы.

Сев в машину, поехал к родителям. Не из-за их приказа — из-за нежелания самому готовить обед и просто от некуда себя деть. Мысли о Егоре не отпускали, роились в голове, жалили. Он пробовал позвонить, но номер не отвечал.

Оба родителя находились дома. У Кирилла создалось впечатление, что они вообще в последнее время не расстаются, что отец забросил бизнес и депутатство, а мать — салоны красоты.

— Ты не собирался идти в институт? — с порога набросилась мать. Отец стоял за её спиной. — Ты опоздал на полтора часа!

— Все давно привыкли, что я опаздываю, — отмахнулся Кирилл. — Вот как вы там оказались? — Он протиснулся мимо них на кухню, просканировал стол и плиту на наличие еды, открыл холодильник. Там еды было навалом, он взял котлету. Конечно, холодную, с тоненькой плёночкой застывшего жира.

— Пришли посмотреть, явился ты, как обещал, или нет, — призналась мать. — Хорошо, что пришли, а то бы ты спал.

— Пофиг. Там всё равно ничего интересного не было, можно было пропустить. — Котлета исчезла в пустом желудке за секунды, Кирилл снова открыл холодильник и достал всю тарелку с ними. Родители наблюдали за его действиями, не комментируя.

— Будешь пропускать, — накинулась мать, — тебя отчислят, а мы…

— Лен, хватит, — перебил её отец и странно шевельнул бровями. Мать умолкла, явно поняв намёк. Отец выступил немного вперёд, упёрся ладонями в спинку стула. — Кирилл, лето закончилось… и ты обязан закончить ту блажь, которую мы тебе позволили. — Говорил он твёрдо, с паузами и акцентами.

— А ещё что я должен? — спросил Кирилл и отложил недоеденную котлету в тарелку, запоминая больше никогда не есть здесь котлет, потому что после них почему-то начинаются какие-то нездоровые разговоры и бессмысленные требования.

— Ты обязан хорошо учиться и думать о дальнейшей жизни.

Кирилл демонстративно медленно вытер руки о висевшее на крючке вафельное полотенце с рисунком зайца. Родители смотрели на него.

— Я еду к себе, — вместо всякого ответа сказал Кирилл. Выйти ему не дали, кухня в очередной раз превращалась в его клетку. Глаза отца были холодными, как котлета, которую не дали доесть, а может быть холоднее, бескомпромисснее. Будто шутки кончились, точно лето.

— Сейчас ты возьмёшь телефон, — сказал он, — и позвонишь этому парню. Скажешь, что между вами всё кончено. Что ничего и не было.

— Я такого не скажу, — прошипел Кирилл, но в глубине души с помертвением понял: его заставят.

— Скажешь, — сообщил отец. — Бери телефон и звони. Сейчас, при нас.

— Скажи, что никогда его не любил, что всё было обманом, — продолжила его наставления мать. — Убеди его, что тебя искать не надо. Ни звонить тебе, ни приезжать, ни выяснять что да почему. Ты должен разорвать отношения раз и навсегда.

— Я… этого… не сделаю! — взорвался Кирилл, попытался прорваться к выходу, но отец отбросил его назад, к столу. Кирилл спиной налетел на стул и ушиб пятку о металлическую ножку. В нём клокотало безумие.

Но шутки кончились.

— Кирилл, — опять заговорил отец, — дело такое… Твой приятель собирается лечить мать, им совсем скоро уезжать. Деньги на операцию перечислены Мамоновым и благотворительным фондом, а деньги за реабилитационный период согласно договору переводят по его окончании. И это мои деньги. Если ты сейчас не позвонишь… или если ты позвонишь, но обманешь и будешь тайком встречаться, созваниваться, как-то ещё общаться с ним ли, с его братом, деньги я не переведу. Представь ситуацию, когда твоему знакомому настанет момент расплачиваться за выполненные услуги, а денег нет. Где он их возьмёт? Один, за границей, с миллионными долгами. Его оттуда не выпустят. Возможно уголовное дело. Долги — серьёзная вещь.

Кирилл опустил глаза. Он люто ненавидел всех.

— Тебе жалко парня и его мать? Ты думаешь, что любишь его, готов защищать ваши отношения? — рассуждал отец, будто не заготовил речь заранее, и он упрямо не называл Егора по имени. — Подумай и вот о чём. Если ты откажешься его бросить, мы вынуждены будем предложить это сделать ему. Он уже настроился увидеть мать ходячей, это было его мечтой, как ты думаешь, что он предпочтёт — получить деньги на лечение или благородно отказаться от них ради утех с тобой?

Отец замолчал, давая подумать. Кирилл взял досрочный ответ — конечно, Егор возьмёт деньги. Не из-за меркантильности, в этом его упрекнуть нельзя, а потому что мать для него превыше всего остального и собственных блага и совести.

Отец понял всё по его лицу.

— Выбирай, Кирилл, — подтолкнул он. — Выбирай, сам ты бросишь его или он бросит тебя. Одно из двух случится сегодня же, я тебе обещаю.

Шутки кончились.

Кирилла загнали в угол. Он вынужден был выбирать. Импульсивно чуть не выкрикнул — пусть Егор его бросает, так он хотя бы не будет считать его предателем, будет знать всю ситуацию и обстоятельства. Но Кирилл прикусил язык: Рахманов благородный, дав слово навсегда прекратить отношения, будет его держать, пресекать все попытки связаться с ним. А самому ему держать слово незачем — он не рыцарь, не д’Артаньян. Соврёт — недорого возьмёт. Причинит Егору боль, но потом чем-нибудь её искупит.

— Звони, — сказала мать. Кирилл подчинился. Негнущимися пальцами вынул из заднего кармана джинсов телефон, нашёл номер. Помедлил, но под взглядом стервятников, пришлось нажать вызов. Гудки пошли. Кирилл молился, чтобы Егор не взял трубку, вспоминал иконы в его доме и крестик на груди с цепочкой, которую он подарил. Боги остались глухи.

— Кир, привет! — радостно, как никогда, поздоровался Егор. — Отучился?

— Да, — трясущимися губами выговорил Кирилл.

— Кир, спасибо тебе, конечно, но зачем ты велосипед купил? Он же дорогой. И мне не сказал.

Мать мимикой напоминала гневного орангутанга. Отец нетерпеливо дёрнул губами. Кирилл сглотнул. Смартфон задрожал в руке.

— Егор… послушай. Я… Мы не должны больше встречаться. Я никогда не любил тебя.

Мать одобрительно кивнула. Егор замолчал. Один господь ведает, что творилось в этот момент у него в душе.

— Деньги тебе перечислят за лечение, не беспокойся. Не ищи меня, забудь. — Кирилл сознавал, что блефует, но от этого боли и признания собственного ничтожества меньше не становилось, горло едва издавало звуки. И вдруг его осенило. — Я никогда не буду любить тебя, даже под дулом пистолета! Под дулом пистолета, ты понял? — Он закричал эти слова, надеясь, что Рахманов вспомнит, расшифрует их пароль — пароль наоборот. — Ты понял, Егор? Я даже под дулом пистолета не буду любить тебя!

Егор что-то сказал, но отец вырвал у Кирилла мобильный и кинул на стол. Шутки кончились. Кирилл не услышал жизненно важных слов. Возможно, и к лучшему: вдруг Егор его не понял. Блять, всё равно он стал предателем. Обещал не предавать и… предал. Сука!

Институты и студенты

86

Кирилл лежал лицом в подушку. Слёз не было, и он об этом жалел: на сухую выть от боли ужасно. Жестоко. Невыносимо. Силы отсутствовали. Желание жить, двигаться, просто шевелиться — тоже. Вчера Егор улетел. Сел в самолёт с мамой Галей и отправился в Израиль. Уже приземлился там и прибыл в клинику. Кирилл ничего этого не знал, только предполагал. Не знал, во сколько самолёт и как в нём разместят парализованного инвалида, не знал, сколько нервов понадобилось Рахмановым, чтобы организовать поездку в Москву, разобраться в лабиринтах международного аэропорта. Все эти две недели родители пасли его круглосуточно, следили за каждым шагом, проверяли историю браузера, запрашивая данные у провайдера, брали распечатки телефонных звонков. Но вчера было четырнадцатое число, вечером церберы впервые отдали ключи от машины и разрешили переночевать в своей квартире — это значило, что экстренная опасность для них миновала, Егор улетел: уж они-то удостоверились в этом наверняка.

Запах с подушки выветрился, но бельё всё равно неуловимо пахло Егором — шампунем, гелем для душа, парфюмерной водой, потом. Или Кирилл выдавал желаемое за действительное. Душу жгло, жгло глаза. Тяжеленным прессом придавливало к кровати, к самой земле — на улице, в доме, в институте, в машине, везде — словно само небо сплющивало тебя в лепёшку, размазывало по асфальту, мешая дышать.

Кирилл пытался протестовать. Демонстративно отказывался есть, закрывшись в комнате, хлестал пиво — оно не помогало забыться, а только усиливало тоску, да к тому же отвыкший желудок заболел. Пропускал пары — на это тоже закрывали глаза как родители, так деканат: на четвёртом курсе даже ботаны пропускают пары. В группе его игнорировали, Пашка, Никита и другие придурки смеялись над ним издалека. Кириллу было насрать. На всё насрать. Он думал о Егоре.

Думал по-всякому. Прежде всего тем, что не искал способа связаться с ним и таким образом подставить, лишить денег. Рахмановым нужны эти деньги, Кирилл каждую минуту напоминал себе об этом и удерживался от опрометчивых поступков. Мысленно просил у Егора прощения, объяснял ему ситуацию, сотни раз рассказывал и пересказывал, как его вынудили позвонить и предать, спрашивал совета, клялся в любви. Егор в его грёзах всё понимал, прощал, улыбался и говорил, что всё нормально. Реальный Егор поступал, конечно, так же, только уверял, что всё хорошо, не его, а мать и брата. Не стоило сомневаться, что Егор рассказал им об очередном сбежавшем парне, а может быть они и сами догадались по его лицу и состоянию и тактично не задавали вопросов. Может быть, исподволь подбадривали его, акцентируя на новой цели жить дальше. Кирилл как наяву видел улыбающегося, делающего вид, что он в полном порядке, Егора, скрывающего свою боль, борющегося с депрессией. Егор сильный, найдёт силы простить и жить дальше, идти вперёд к цели, лечить маму. Но, сука, как же Кирилл ненавидел себя за его испорченную мечту! Егору сейчас положено светиться от радости, а вместо этого он еле передвигает ноги и выкарабкивается из серой мглы.

Быть может, Егору всё равно? Или он счастлив, что навязчивый быдло-мажор наконец отвалил, оставив деньги?

Кирилл чувствовал, что это не так. Их любовь была настоящей, взаимной.

Не была, а есть, поправил он. Есть. И поэтому надо вставать и ехать в институт — будильник давно прозвенел.

Калякин вдохнул ещё раз прелую смесь сырости и парфюмерной отдушки, сел, отмечая, что постельное бельё давно пора бы поменять, только этого делать не собирался. Наверно, все месяцы до возвращения Егора так и проспит на нём.

— Егор, Егор, что же ты ответил? — спросил он вслух, чтобы разогнать томительную тишину. Часто задавал этот вопрос — в пустоту, в тишину, как сейчас, в глубины своего подсознания. Ему необходимо было знать, подействовал пароль или нет, смягчил ли гнусный удар. Но Кирилл не знал ничего: ни как прошли эти две недели для Егора, ни с кем остался Андрей, ни продана ли корова, ни в каком городе находится клиника. Ничего. Неизвестность чёрной воронкой инферно кружила над ним.

В квартире было зябко, градусов восемнадцать. Кирилл поднял с пола брошенные ночью джинсы, влез в мятые холодные штанины и только потом встал, натянул джинсы на задницу. Не застёгивая их, ёжась от холода, потопал в туалет. Утренний стояк был вялым и уже опал. Все дальнейшие действия шли по одному сценарию — почистить зубы, умыться, одеться, засунуть что-нибудь в желудок, выйти из квартиры, проехать пять остановок, пройти триста метров, отсидеть несколько утомительно скучных пар.

Вытирая лицо полотенцем, которое тоже пахло Егором, глядя в забрызганное каплями зеркало, Кирилл подумал, что сегодня точно сорвётся. Пропустит сраный институт. Завалится в клуб, напьётся, подерётся с кем-нибудь. Выплеснет негатив. И пусть его загребут в ментовку — вот будет родакам сюрприз! Получите, суки! Вы этого хотели, блять?! Вот вам нормальная жизнь!

Кирилл отвёл глаза от своего загорелого на огородном солнце отражения, повесил полотенце на крючок, задумчиво расправил края. О том, что сорвётся, он думал каждое утро, каждый день, каждый вечер и каждую ночь. Но пока не сорвался. Мало того, на прошлой неделе перестал пропускать лекции. Ну, почти. Кроме первых пар. И всего один раз последние. Первые он просыпал, на последних, на которые раньше всегда забивал, сидел, потому что делать больше было нечего. Нормальных друзей в принципе не существовало, от вида любых людей тошнило, клубы, как рыбья кость, стояли поперёк горла, дом с кружащими, как вороньё, предками вызывал единственное желание — взять верёвку, залезть на табурет и удавиться. Лучше монотонные лекции, чем находиться под одной крышей с двумя тупыми бездушными мразями, сделавшими разлуку с любимым человеком до невыносимости болезненной.

Он даже институтскую библиотеку два раза посещал, чтобы попозже прийти домой.

Кирилл снова посмотрел в зеркало. Нет, он не стал бледной тенью самого себя. И постарается не стать ею в дальнейшем. Пошёл обратный отсчёт. Егор улетел, и значит, с каждым днём его возвращение ближе. Переждёт, перетерпит, попляшет под чужую дудку. Три-четыре месяца. Потом операция будет сделана, реабилитация пройдена, деньги перечислены и… всё, пошли на хуй!

Вымолит у Егора прощение, объяснит, как есть, ни слова не соврёт. И с хорошей успеваемостью по предметам это сделать будет проще. Привести зачётку, как доказательство любви.

Только этой мыслью Кирилл заставил себя выйти из ванной комнаты и продолжить сборы на занятия. Он и не заметил, как окончательно продрог.

Едва с рюкзаком на плече Калякин вышел в подъезд и вставил ключ в замочную скважину, в кармане джинсов зазвонил мобильный. Кирилл вытащил его, посмотрел на фото звонящего и молча приставил к уху.

— Кирилл! — Мать никогда не умела произносить его имя мягко, с любовью. Имя словно выкрикивал баклан.

Он не ответил. Повернул ключ и поскакал вниз по лестнице, поздно вспомнив про лифт. К лучшему: быстрый бег, однообразные движения ногами — раз-два, раз-два — успокаивали.

Мать не ждала ответа. По телефону он её давно уже только слушал. Да и не только по телефону.

— Кирилл, ты проснулся? Скоро восемь утра. Первой парой у тебя сегодня мировая экономика.

Кирилл доскакал до первого этажа, вылетел в дверь. Она, закрываясь, громко хлопнула — пневматический доводчик сломался. Звук получился ужасным.

— Что это? — уловила мать.

Молчание. Кирилл шёл к машине, оставленной под кустами пожелтевшей сирени. Природа увядала, особенно набрала темпы с приходом холодов.

В трубку полились и другие уличные звуки. Мать улавливала их, как радиолокационная станция ПВО.

— Ты из дома вышел? Хорошо. За рулём будь внимателен, не спеши. К первой паре успеешь. После уроков приезжай на обед, я пиццу испеку. Сегодня у…

Кирилл убрал телефон в карман, снял машину с сигнализации, открыл центральный замок, бросил на заднее сиденье рюкзак. Вот вроде мать не совсем конченая стерва, печётся о его безопасности и сытости, только зачем бездушно это делает? Похоже, словно с куклой играется — накормить, напоить, в игрушечную кроватку спать уложить. Задумывалась ли она когда-нибудь, какой человек её сын, что у него в голове, что в сердце? Задумывалась, конечно! Когда пилила за пьянки, прогулы, непотребный образ жизни. Когда с пеной у рта предупреждала, чтобы он тщательнее выбирал девок, не трахался с алчными шлюхами и не дай боже спьяну не заделал какой-нибудь тупой сучке ребёнка. Насчёт последнего Кирилл был с ней согласен, хоть всегда томно вздыхал при этих вдалбливаниях и закатывал глаза, ни одну сучку он не любил и не собирался в девятнадцать-двадцать лет вешать на шею пэмээсную бабу и с утра до ночи орущую личинку.

Но с Егором другая ситуация! Другая — не оттого, что у Егора не бывает месячных и он не может залететь, другая — потому что он любит Егора! Любит впервые! По-настоящему! Неужели мать с отцом этого не видят?

«Возможно они этого боятся?» — шепнул внутренний голос. Калякин поморщился: да чего там бояться? Радоваться надо!

Вся ситуация была сложной. Хоть думай над ней каждый день, хоть не думай. Тем более, когда ты не силён в этом, не можешь охватить всю картину разом, сплести причинно-следственные связи.

Осенний холод пробирал до костей. Кирилл осмотрел почти безлюдный уныло-жёлтый двор и поторопил себя: если он действительно любит Егора, пора двигать в институт и там учиться, учиться и ещё раз учиться.

На первую пару он уже опоздал. Доехав до своего корпуса, посидел в машине, наблюдая за такими же заспанными раздолбаями, плетущимися ко второй, затем прошёлся к курилке, посмотрел, кто ошивается там. С несколькими пацанами поздоровался. Они машинально кивали в ответ, а за спиной шушукались. Пидору никто не подавал руки. Кирилл мысленно слал их на хуй. Не верил, что во всём вузе больше нет ни одного голубого. Вот в институте Егора был, даже на его курсе.

Кирилл остановился.

Как это он раньше об этом не подумал?

Слишком был занят сегодняшними страданиями и забыл про прошлые муки.

Виталик. Теперь этот пидористический уёбок приехал из своей вшивой деревни и ходит на учёбу! О! Как Кирилл мечтал ему накостылять!

Да! Да! Это идея!

Кирилл злорадно улыбнулся и зашагал к входным дверям. Хоть что-то хорошее наметилось в скучном промозглом дне. Допрыгался ботан, скоро придёт расплата за шрамы на сердце Егора, за панцирь, в который оно одето, за то, что к сердцу этому пришлось пробиваться с титаническими усилиями, за недоверие, навсегда поселившееся в израненной душе селянина. За то, что был первым у Егора. За то, что Егор его любил. За всё.

В большом гулком холле было теплее. Вахтёрша растолковывала какому-то салабону, что звонок с первой пары дадут через десять минут. Пристроившись на стуле за колонной, Калякин расстегнул куртку и влез в интернет, на официальном сайте правительственного вуза нашёл расписание пятого курса юрфака. Групп было четыре, в какой из них учился Егор, он не знал, однако, по счастью, пары у всех юристов заканчивались одновременно — в четырнадцать двадцать, а у самого Кирилла — на десять минут раньше. Ясное дело, ждать конца четвёртой пары, чтобы лететь потом сломя голову, он не будет, уйдёт раньше. Кому нужна экономика зарубежных стран, если в своей по швам трещит?

Разрывая барабанные перепонки, прозвенел звонок, в ту же секунду холл наводнился людьми и голосами. Кирилл, закинув на плечо тощий рюкзак, отправился искать аудиторию. Встретил ребят из своей группы, но поздоровались только два затюканных ботана, которые всегда остерегались с ним ссориться. Насрать на всех.

В толпе прогульщиков он протиснулся в открытую створку двойной двери, молча поднялся к предпоследним столам, сел. Его будто не замечали. Совсем игнорировать не могли, задирать не смели, но вокруг обязательно образовывался вакуум, одногруппники рассасывались перед ним, как перед неприкасаемым. По хую. Все они ущербные. Калеки, с ампутированной толерантностью. Не умеющие любить и сострадать эгоисты. Пираньи. Позор поколения. Зеркало современного общества. Кириллу было их жалко. Влюбившись в Егора, он прозрел.

Прозрел, но вот как одолеть «Налоги и налоговую систему» не понял. Скучнейшая пара.

87

Институт государственного управления и права находился почти в центре города, занимал всего одно шестиэтажное здание, выстроенное буквой «Г». Дворовой территории из-за очень дорогой и дефицитной земли в этом востребованном районе он почти не имел. Три клумбы, беседка, замысловатый мраморный памятник букве закона, маленькая парковка — вот, пожалуй, и всё. С размерами парковки явно вышла промашка, потому что учились здесь люди небедные, да и преподаватели жили не только на зарплату, однако их «Инфинити», «Мерседесы» и «Порше» были брошены на обочинах и в дворах ближайших жилых домов. Кирилл тоже едва нашёл клочок земли, чтобы припарковаться.

Плана действий у него не было. Фамилии Виталика он не знал. Обладал о нём весьма скудной информацией. Лицо с фотографии отпечаталось в памяти, но с момента съёмки прошло больше трёх лет, сучок мог сильно измениться — отрастить бороду, например, или облысеть. Впрочем, на той фотографии Виталик был в зимней шапке. Надеясь, что язык до Киева доведёт, Кирилл зашёл в распахнутые ворота института. На его часах было четырнадцать ноль-ноль.

На порожках у центрального входа в серо-бордовое внушительное здание, вдоль стен, вокруг скульптуры, на дорожках кучковались студенты. Хоть правительственный вуз, хоть задрипанная пэтэушка — эта братия везде была одинакова в нежелании пылиться на лекциях. Кирилл прошёлся вперёд-назад, всматриваясь в лица парней постарше, но похожего на фотографию не нашёл. Приятели у него отсюда были, но именно, что приятели — бухали пару раз вместе, здоровались раз в пятилетку, называли по кликухам, телефонов и контактов друг друга не имели.

Кирилл направился к курилке — по опыту знал, что там самые разговорчивые пацаны, всегда готовые помочь собрату.

Пятачок с табличкой «Место для курения» и тремя урнами располагался у торца здания. Там толклись человек пятнадцать и точно не первокурсников.

— Здорово, пацаны! — Кирилл пристроился к одной группке из пяти негламурных парней, для антуража достал сигарету из купленной по дороге пачки. — Огоньку не найдётся?

Грузный парень в кожанке протянул ему зажигалку с колеблющимся на ветру слабым огоньком. Кирилл прикурил. Вдохнул дым и едва не закашлялся. По горлу заскребли наждаком. Глаза налились кровью, заслезились.

— Спасибо, — давясь дымом, кивнул он и оправдался: — Ебаная простуда! В сентябре и такая холодина!

На него выжидательно смотрели. Кирилл не стал тянуть. Сигарету он опустил, чтобы вновь не привыкнуть.

— Пацаны, тут дело такое… Есть из вас кто-нибудь с пятого курса? С юрфака желательно…

— А чего надо? — спросил уже другой парень, по виду спортсмен, в чёрной бейсболке и с абстрактной синей татуировкой на шее. Неласково спросил, правда, и без лишнего пафоса, всего лишь с недоверием к чужаку и прощупыванием слабых мест. Ну да, здесь же все блатные, но и он не промах.

— Да так, чувачка одного ищу. — Кирилл решил всё же не нарываться, раз уж наткнулся на знающих людей. — Зовут Виталием, фамилии не знаю. Знаю, что юрист и что на пятом курсе.

Компания разразилась смешками и переглядыванием, подобрела.

— А чего конкретнее нет? — спросил тот же, в бейсболке. — Только я там, блять, пятерых Виталиков знаю, а их там, блять, раза в три больше.

— Он вроде как деревенский.

Пацаны, дымя, как паровозы, покачали коротко стриженными головами.

— Глаза голубые или серые, брови чёрные, почти сросшиеся…

— Ты нам фоторобот что ли составляешь? — они засмеялись. Группка заметно увеличилась. Новоприбывшие спрашивали у «старожилов», что за шняга тут происходит, прислушивались, называли друг другу разных Виталиков.

— Да какой, на хуй, фоторобот? — делано обиделся Кирилл, выкинул в урну истлевшую сигарету, озадаченно почесал за ухом. — Помощи у вас, блять, прошу! В долгу не останусь! Проставлюсь!

— А, ну это другое дело. Давай ещё что-нибудь вспоминай, поможем, чем можем.

— Говорят, он пидор, — назвал последнюю примету Кирилл. Студенты переглянулись, заухмылялись пуще прежнего, и Калякин с облегчением понял, что попал в точку: вероятно, пидорасы тут тоже были наперечёт и на особом счету.

— А, пидор! — протянул кто-то над ухом.

— Так бы и сказал! — упрекнул тот, что давал огоньку.

— Пидора Виталика все знают, — сообщил главный собеседник в бейсболке. — А за хером он тебе нужен?

— А ты сам не пидор ли часом? — с ехидцей влез третий из «старожилов», высокий плечистый атлет со свисающими из-под воротника куртки наушниками-таблетками. Все захохотали.

— А в рожу получить не хочешь? — немедленно огрызнулся Кирилл, тоже с ехидцей. Все вопросы и насмешки сразу отпали, в нём признали натурала и нормального пацана. Посмеялись уже над задавшим дурацкий вопрос. — Так где мне найти Виталика? Он ещё не свалил домой?

— Хер его ведает, — озадаченно проговорил спортсмен, обернулся к своим: — Пацаны, вы не видали? — Похоже, он был тут лидером.

Пацаны замотали головами, несколько добавили к этому ответу нестройное «нет».

— Да кто за этим чмом смотрит? — пожал плечами спортсмен. — А! Погоди! — Он повернулся, сделал пару шагов в сторону, кого-то высмотрел за углом здания. — Э! Денис! Да-да, ты! Подь сюды!

Прибежал симпатичный черноволосый парень с рюкзаком под мышкой.

— Чего? — спросил он и с любопытством пробежался по лицам. — Привет, мужики!

Его поприветствовали в ответ, два-три человека пожали руку. Кириллу казалось, что всё происходит адски долго и он опоздает, пропустит Виталика, даже если тот оттарабанил от звонка до звонка все четыре значившиеся в расписании пары.

— Голубец ведь с тобой учится?

— Ну да, — кивнул Денис и в его глазах разгорелось ещё большее любопытство. Он пялился на Калякина, безошибочно угадав в нём виновника загадочных вопросов.

— А где он сейчас?

— А я его мамка что ль? На жилищное право вроде оставался. — Денис посмотрел на часы на руке. — О, оно только что закончилось. Значит… значит, сейчас в общагу попрётся. Если в столовую жрать не пойдёт. А зачем нужен-то? Ему? — Он кивком указал на Кирилла.

— Да, мне, — опережая других, ответил Калякин. — Покажешь его?

— Ну вообще-то… — сморщив смазливое лицо, замялся студент.

— Пятихатку дам, — быстро добавил Кирилл.

— Ты ещё нам должен, — напомнил лидер в бейсболке. — Мы тебе пидора нашли?..

— Ага, спасибо, пацаны. — Калякин без всяких возражений достал из заднего кармана джинсов свёрнутые вдвое банкноты разного номинала, развернул в тонкую стопку, вытащил зеленоватую тысячную, отдал. Студенты тут же набросились на неё, как галчата, с благодарными возгласами, одобрениями и планами, как потратить. Они хоть ездили на «Инфинити», но лишней копейкой не гнушались — Кирилл всё это сам проходил. Он вытащил ещё одну купюру, с Архангельском, помахал перед застывшим Денисом.