Селянин

Впадая в депресняк, Кирилл свернул за кирпичный угол институтского корпуса к стоянке и резко остановился. Скакавшая сзади Машка сослепу затормозила в его рюкзак.

— Ёбаный… Ты, блять, придурок! Я чуть губу…!

— Заткнись, нахуй, — шикнул Кирилл. — Родичи мои.

— А! — понимающе притихла Машка и встала рядом. Их обходили студенты, некоторые ругались, что растопырились на проходе. Беспрерывное мелькание людей сейчас было на руку, в нём можно было спрятаться.

Мать с отцом стояли у «Пассата» в пол-оборота к ним. Отец в тёплой куртке с цигейковым воротником положил локти на крышу машины и что-то говорил матери, которая зябко переступала с ноги на ногу и грела руки в карманах голубого, сшитого точно по фигуре пальто. Видимо, давно поджидали, раз замёрзли. Жаль, в сосульки не превратились.

— Запомни, ты залетела, — бросил, чуть повернув голову, Кирилл и уверенным шагом направился к родителям. Машка догнала его и взяла под руку. Идти стало неудобно, тесно, Кирилл не любил этих телячьих нежностей, девчачьих привычек, однако признал, что у Машки соображалка работает, парочки именно так и передвигаются.

Мать вертела покрасневшим от холода флюгером и увидела их за несколько секунд до того, как они подошли, или, возможно, обернулась на шелест шагов.

— Что вы тут делаете? — шмыгнув носом, спросил Кирилл. Остановился напротив повернувшегося лицом отца. Машка очутилась перед матерью, с ухмылочкой на неё посмотрела и надула большой пузырь. Жвачка с треском лопнула. Елена Петровна дёрнулась, будто её с ног до головы забрызгало розовыми ошмётками. Причём ошмётками с кислотой. Едва не начала отряхиваться. Кирилл засмеялся. Отец тоже видел эту нелепую пантомиму, облажавшуюся жену, хохочущего над ней сына.

— Кирилл, — посуровев, оборвал он, — веди себя нормально.

— А что я? — взметнулся младший. Бросил в него ответный непримиримый взгляд. — Так что надо от меня?

— Если Маша беременна, — вступила в разговор мать, осматривая поочерёдно её и сына, — нам…

— Ага, беременна, — поддакнула Машка. Перебитая на полуслове мать остолбенела, скривила идеально накрашенные губы и обратилась к сыну, демонстративно не принимая вероятную сноху в расчёт:

— Нам надо обсудить это.

— Зачем? — вопросил Кирилл. — Всё и так заебательски. — Вся его безответственность, попустительство были нарочито показными, он их отыгрывал с элементами прошлой беспечности. Только тяжкие вздохи и охи, намекающие, как обрыдли слежки и нравоучения, были по большей мере настоящими.

— Как зачем, Кирилл? — выпучила глаза мать. — Такие дела просто так не решаются!

На её крики заозиралась проходящая мимо группа девочек-первокурсниц. Какой-то пацан поднял телефон и, вероятно, включил камеру. Пританцовывающая от холода Машка его сначала отогнала отборным матом, потом достала из рюкзака тонкие дамские сигареты и, залихватски щёлкнув зажигалкой, закурила. Опомнилась, выплюнула жвачку под колёса стоявшей рядом с «Пассатом» заниженной «Приоре».

Мать от возмущения потеряла дар речи, так и застыла с открытым ртом. Отец реагировал с ледяным спокойствием. Ему происходящее тоже не нравилось, но в руках себя держать он умел.

Кирилл, проследив за действиями Машки, мысленно её похвалил, потом повернулся к остолбеневшим родителям.

— Да не ваше это дело, не ваше, — сказал он с отцовским спокойствием, но безапелляционно. — Наш ребёнок, мы и решим.

— Но время идёт! — встрепенулась от паралича мать, косясь на дымящую в сторонке девушку.

— Для чего? Для аборта? Говорю же — мы ещё не решили! И прекратите за мной шпионить!

— А её родители? — спросил отец.

— Машкины? Мы им не говорили ещё. Да им пофигу будет: от депутатского сына залетела же, а не от Васьки на «шестёрке».

Было интересно наблюдать, как вытягиваются родительские лица, жаль засмеяться было нельзя. Хотя, конечно, маменьке и папеньке этот вариант пришёл в голову одним из первых, но они всё равно пошли красными пятнами. Матери не помог даже слой пудры и тонального крема, она выглядела как пятнистая жаба. Жабой и была.

— Кирилл, — начала мать, и под гусеницами её танка затрещали ломающиеся деревья, — мы знаем, что ты действуешь нам назло, но необдуманными решениями ты можешь погубить себе жизнь. Ты ещё молодой для детей. Да и какой ребёнок у вас может родиться — посмотри, она курит! Больной, с пороками развития! Ты хочешь всю жизнь…?

Кирилл взревел, как разбуженный за два часа до весны медведь. Глаза налились кровью, пальцы сжались в кулаки.

— Теперь тебе Машка не нравится? — Он сделал шаг вперёд, наскочил на мать. Перестал контролировать свою злость, только где-то в подкорке зудело, что нельзя признаваться в истинных чувствах и намерениях. — Может, будешь мне сама подбирать, кого трахать? Кто достоин моего хуя, королева английская?

— Успокойся, Кирилл, — отодвигая за куртку, вступился отец. — Перестань орать и успокойся. Люди косятся.

— Да я спокоен, — махнув плечами, отпихнул его руки Кирилл, сбавил накал. — Заебали лезть в мою жизнь. За дурака меня считаете? Думаете, я не способен сам понять, что мне хорошо, а что плохо?

— Ты уже один раз оступился, — напомнил отец.

— А теперь расплачиваюсь. Много нормальных девок хотят с пидором мутить? Паша с Никитосом ведь всем распиздели, что я пидор. Был пидором.

— Скоро забудут, — сказал отец, мать кивнула. Своей тирадой Кирилл хотел перевести стрелки на них, сделать виноватыми в своих проблемах, но не тут-то было. Прожжённые политиканы смотрели сочувственно, но всё сожаление относилось к его несмышлёной дурости: «А ведь мы говорили! А ведь мы предупреждали!»

— Забудут, куда денутся? — согласился Кирилл, обернулся к задубевшей, мелко подпрыгивающей на месте Машке и снова к родителям. — Вы это… денег мне дадите? Я Машке подарок обещал… айфон последний.

— А не много ли ей? — выскочила мать.

— Жмотничаете?

— Нам твои увлечения дорого обходятся, — попрекнул отец.

— Вы про лечение? Уже оплатили?

Кириллу не ответили.

— Хорошо, вечером переведу тебе деньги, — внезапно засуетившись, вытаскивая и складывая обратно содержимое карманов, предпочёл откупиться отец.

Кириллу этого было достаточно, проблема с оплатой за спектакль решилась, хмурый день стал немного ярче. Он довольно гыгыкнул.

— Ого, нормально. Спасибище. — И, придвинувшись поближе, снова оглянувшись на греющую дыханием руки Машку, сказал: — Ладно, вы не думайте, мне этот ребенок тоже без надобности. Может, он и не от меня вообще… Но если вы опять будете лезть в мою жизнь, шпионить… подкарауливать… вот тогда и узнаете, как я могу назло. Машка ведь не парень, на котором я официально не могу жениться.

Кирилл в упор смотрел на мать, умоляя, чтобы она вняла угрозе. Гляделки длились мучительно долго, за это время можно было слетать на Марс, заложить там сад, собрать урожай и вернуться обратно. Наконец мать норовисто отвела глаза, зыркнула на мужа, тот дал молчаливое согласие. Конечно, это в первые секунды они растерялись, а потом бы покумекали на пару и тоже нашли бы действенный способ, как не дать жениться, избавиться и от безродной шалавы, и от её ублюдка. Но сейчас они спасовали. Возможно, поверили в его исповедь и проблески здравого смысла. В любом случае, взамен на обещание не рубить сгоряча они пообещали оставить его в покое и ретировались в переулок, где припарковали машину.

Кирилл забрал Машку и поехал домой — проголодался и замёрз.

96

Родители отстали. По крайней мере, не высовывались и не донимали, поторапливая с решением судьбы несуществующего ребёнка. Кирилл сам отзванивался раз в день, вешал лапшу на уши и быстро сворачивал разговор. Учился, спал, ел, выгуливал Машку в людные места и считал часы.

Каждая прожитая минута давалась тяжело. В пятницу выпал снег, хотя было только второе ноября. Он лежал только на газонах — маленькими белыми барханами на чёрной уродливой траве — и к утру растаял, погрузив город в унылую сырость и грязь.

Кирилл не спал. Проснулся в половине четвертого, сходил в туалет и затем прошёл на кухню. Взял из холодильника литровую коробку апельсинового сока — темноту на несколько мгновений прорезал желтый клин света и исчез с тихим хлопком дверцы — и встал у окна. Смотрел в чёрную, расцвеченную оранжевыми и синеватыми фонарными огнями ночь. Машины по дороге не ездили, люди не ходили, лишь электрические точки расплывались в глазах многоконечными вифлеемскими звёздами, да белые пучки мёрзлой воды расползались на хлопья и исчезали.

Глубокая ночь — короткий период городской тишины. Солнце встаёт поздно, дни короткие и холодает. Скоро в витринах появится новогодняя мишура.

Кирилл смотрел на качающиеся во тьме ветви деревьев, на исчезающий белый ковёр и давил в себе депрессию. Уже почти зима, природа гола и уныла, а они расстались с Егором, когда ещё всё зеленело, день был большим и от жары рубашка моментально прилипала к телу. Два месяца — будто долгая-долгая жизнь. Беспросветная и бездарная. Искусственная, картонная жизнь. Не жизнь вовсе.

Почему она стала такой?

Из-за любви?

Была беззаботной и яркой, теперь превратилась в пытку. Непонимание со стороны… абсолютно всех преследовало на каждом шагу. Из эмоций наиболее частые — глухая, давящая печаль и спонтанная агрессия.

Так может эта любовь во вред? Жил бы да жил припеваючи, не задумываясь над несправедливостью мира. Пил, гулял, кутил в толпе приятелей и поклонниц.

Ноги прижимались к тёплой батарее, по обнажённому, кроме трусов, телу разливалась согревающая благодать. А что сейчас у Рахмановых? Печку надо корячиться, топить, иначе чуть остынет — холод. Сортир на улице, жопу с яйцами, пока погадишь, отморозишь. Грязь по колено — только в резиновых сапогах и выйдешь, а машина по пороги утонет. Красивая природа сдулась, по дворам лисы рыщут, возможно, и волки. От тоски, серости и двух каналов по телевизору повесишься. А в благоустроенной квартире всё шикарно — горячая вода, ванна и туалет, интернет, цифровое телевидение, саундбар, центральное отопление, мягкая широкая кровать и пахать, как вол, не надо.

Эти мысли приходили в голову не в первый раз. Кирилл думал их, осмыслял, находил рациональными и не лишенными здравого смысла, потом внезапно спохватывался, словно ловил себя с поличным на краже булки из магазина, и понимал, насколько труслив. Боится труда и проблем, уходит от них, как страус. Только суёт голову не в песок, а в унитаз своей квартиры.

Любовь — это счастье. Чудо, которое надо заслужить, заработать. Она сняла с его глаз розовые очки и показала, как в реальности выглядит мир. Сто платных каналов, бесконечные сайты сети, горячая вода и ванна с пенной шапкой не сравнятся с одним рукопожатием Егора. А если он улыбнётся, прижмёт к своему тонкому, но сильному телу, поцелует — за это легко горы свернуть и звёзды взорвать.

Кирилл верил, что сможет перебороть трусость, ведь и так сделал громадный рывок вперёд, прыгнул выше своей головы. Это безделье и коммунальный комфорт его снова размягчили, опять покрыли коркой лени. К тому же, необязательно жить всегда в деревне. Как только мама Галя поправится, будет себя обслуживать, они поговорят о переезде в город или в большое село близко к городу, где есть природный газ, водопровод и туалет в доме.

Или как-нибудь по-другому. Лишь бы всё было хорошо, а там разберутся. Под «хорошо» Кирилл определил для себя три вещи. Прежде всего, это здоровье мамы Гали. Если лечение не принесёт желанного результата, Егор впадёт в хандру, его будет трудно расшевелить, любовь перестанет его интересовать. При удачном же исходе операции, Егор, наоборот, будет пребывать в радостном расположении духа, у него появится больше времени на личную жизнь, но сначала возникнет потребность поделиться своим счастьем, он охотнее выслушает и простит. Именно прощение и было вторым пунктом «хорошо». Насчёт первого Кирилл не сомневался: операция дала положительный результат, иначе не потребовался бы реабилитационно-восстановительный период, и Рахмановы бы уже вернулись.

Страх вызывало третье условие. Оно было самым трудновыполнимым — чтобы от его личной жизни отстали. Кирилл не был уверен, что родители успокоятся и не найдут нового способа вбить клин между ним и Егором. Он совершеннолетний, вправе сам решать свою судьбу, но когда это останавливало церберов?

За окном не светлело, но пешеходов и машин прибавлялось. Они шли, ехали по мокрой, отражающей свет фонарей и фар земле. Наверняка, мрачные и хмурые, ведь никто не будет улыбаться, отправляясь на работу промозглым субботним утром, когда большинство людей спят в тёплых кроватях. Машка тоже спала в гостиной на разложенном диване, занятий в институте у неё сегодня не было. У Кирилла тоже значился выходной, но спать не давало гнездившееся в груди и мозгу чувство — предвкушение? Мандраж? Сомнение в своевременности поступка? Боязнь всё испортить своим капризом? Каждое по отдельности и все вместе. Внешне всё было нормально, руки не тряслись, поднося ко рту коробку с соком, глаза чётко смотрели сквозь стекло и отмечали, что его пора бы уже помыть. Внутри же было зыбко.

Глаза привыкли к плотному сумраку. Кирилл отошёл от окна к кухонному столу. Потряс коробку — на дне почти не плескалось — и выкинул её в ведро под раковиной. Часы на микроволновке зелёными электронными цифрами показывали семь-десять утра. Ступни, несмотря на центральное отопление и горячие радиаторы, замёрзли.

Калякин зашёл в туалет, вылил там выпитый сок и стал собираться в дорогу.

Он взял такси — так казалось надёжнее на случай маячков в «Пассате». Машину заказал не к подъезду, а за три квартала от дома, в глухом дворе. Надел абсолютно нейтральный чёрный пуховик, в каких ходит полгорода, козырёк бейсболки опустил на глаза, сверху накинул капюшон. Хотел ещё тёмные очки, но решил, что и так перегибает палку с перестраховкой. Однако лучше перебдеть, чем недобдеть: он очень боялся разоблачения, чувствовал себя то ли вором, то ли шпионом, что одинаково бесило, потому что ничего плохого он не планировал.

Названия населённого пункта Кирилл не помнил, только бывшего колхоза — «Путь Ленина». После поисков по карте оказалось, что это поселок Воздвиженский и до него сто двадцать шесть километров. Таксист запросил три штуки за туда и обратно. Кирилл заподозрил развод «на лоха», но деньгами его неплохо снабжали, а тратить родительские бабки впустую превратилось в дополнительное удовольствие.

— Погнали, — согласился Кирилл и пристегнулся ремнём безопасности. Водитель, конечно, ожидавший долгий и нудный торг за каждый полтиник, расслабился и тронул с места. Разговорами не докучал, включил нейтральную музыку, что-то из эстрады восьмидесятых или девяностых, и сосредоточенно уставился на дорогу. Вёл плавно, не дёргая, как сумасшедший, на светофорах и поворотах, чем грешат многие таксисты, да и машина у него была сравнительно приличная — свежий «Фокус».

Когда проезжали пригород, Кирилла разморило, он заклевал носом. В дрёме пугался, вскидывал голову, разлеплял глаза, но видел перед собой только однообразный унылый пейзаж с чёрными вспаханными под зиму полями, мокрым бурым бурьяном на обочинах или голыми, словно обглоданные кости, посадками. Трасса, знакомая до каждой выбоины по многочисленным поездкам этим летом, пролегала в обход деревень. Кирилл снова погружался в дрёму.

— Приехали, — ворвалось в его сон.

— Что? — Кирилл открыл глаза и увидел сбоку посреди бурьяна ржавую конструкцию с названием колхоза. — А, хорошо. — Горло было сухим. Пришлось откашляться, а заодно сесть прямо, так как во время сна сполз по сиденью вниз. Въехав в населённый пункт, такси сбавило скорость, медленно катилось по узкой асфальтовой дороге. Кирилл проморгался и теперь узнавал местность, особенно группу трёхэтажек за частными домами. Дальше располагалось кладбище, огораживающий его розовый бетонный заборчик в серой унылости выглядел зловеще, в обнажившихся ветвях высоких тополей, словно дохлые мухи в паутине, висели грачиные или вороньи гнёзда.

Наконец они выехали на маленькую площадь, по периметру которой находились продуктовый магазин, контора сельхозпредприятия, в которое Кирилла приглашали на работу будущей весной, и ещё несколько одноэтажных зданий с государственными флагами и нечитаемыми издалека вывесками.

— А школа где? — покрутил головой Кирилл.

— Я не знаю, — пожал плечами таксист, — навигатор не показывает.

На улице не было ни души. Пришлось зайти в магазин и спросить дорогу у кутающейся в телогрейку достаточно молодой продавщицы. Она, с любопытством разглядывая незнакомого, помятого со сна парня, любезно объяснила, в какую сторону двигаться и в какие проулки свернуть, на какие достопримечательности ориентироваться.

Кирилл, стараясь воспроизвести в точности, пересказал это водителю.

Школа располагалась на дальнем краю посёлка, практически на опушке леса или большой рощи, омерзительно чёрной и скользкой в начале ноября. Дорога до неё петляла, вилась то по грязным, что колёса утопали в вязкой жиже, улочкам, то вдоль мутного пруда, то мимо часовни-новодела. Была она двухэтажной, из белых, а вернее, уже серых панелей — такая, какую Кирилл видел на фотографиях в альбоме. Рядом стояло ещё одно двухэтажное здание с качелями, горками и сказочными скульптурами — детский сад или… тот самый приют. Оба здания были обнесены сетчатым забором. Вокруг лепились частные домики.

И в такую даль каждый день ходил Егор, а сейчас ходит Андрей.

Таксист подогнал машину прямо к сваренной из металлических прутьев калитке.

— Долго? — осведомился он.

— Не знаю, — честно признался Кирилл, — как получится. Ждите, я же плачу за это.

Калякин вышел из салона. Холод и свежий ветер сразу забрались под воротник, под подошвами заскрипел гравий. Вычищенный от жухлой листвы и мусора школьный двор был безлюдным, в соседнем дворе хриплым басом лаяла собака. Подняв капюшон, Кирилл зашагал по узкой асфальтированной дорожке к украшенному подобием колонн входу в здание. Сердце билось тревожно и радостно. Если его и разоблачат родители, уже ничего не поделаешь и вообще — пошли они на хуй.

Кирилл взошёл на четыре порожка, остановился перед дверями — их было четыре и они, несмотря на облезлый вид школы, были по-современному сделаны из белого пластика. Вверху висел деревянный стенд с синими трафаретными буквами «Добро пожаловать!»

Кирилл собрался с духом и потянул за ручку ближайшей двери — она не подалась. Вот тебе и «добро пожаловать»!

Вторая дверь тоже оказалась закрытой. Кирилл занервничал, опасаясь, что школа по субботам не работает или её во избежание террористических атак на время уроков запирают изнутри и никого не пускают. Собрался пойти, заглянуть в окна, хоть они на первом этаже располагались высоко, горит ли в каком-нибудь классе свет — утро ведь пасмурное. Или элементарно постучать в дверь. Однако тут его взгляд упал под ноги, где от порожков по узкой бетонной площадке шла грязно-мокрая дорожка следов… к последней двери, сука, шла!

Матерясь на эту странную логику, не позволившую сделать входной ближайшую дверь, Кирилл прошёл по дорожке, потянул за ручку и выдохнул. За ней был небольшой тамбур с лампочкой и всего одна дверь в холл. Кирилл вытер ноги о заботливо разложенную на полу почти сухую тряпку из мешковины и преодолел это препятствие.

Холл был пустым, широким и светлым, с большими окнами по обе стороны от двери. Перед входом в нише стояли горшки с цветами и пальмами. Справа от этого садика к стене крепилось с десятка два полок, заставленных золотистыми спортивными кубками. Дальше размещались стенды с дипломами и грамотами, фотографиями, рисунками, какими-то листами с отпечатанным текстом, с крупной надписью: «При пожаре звоните 01 или 101». Рядом находилась красная коробочка пожарной сигнализации. Пол устилал нейтральный линолеум, двери кабинетов…

— Молодой человек! — окликнула и отвлекла от размышления, куда теперь идти, вышедшая из одной из дверей женщина пенсионного или предпенсионного возраста. По виду она напоминала вахтёршу, уборщицу, а никак не учителя: в бесформенной кофте и юбке сине-чёрных тонов, в подобии сапог, только из мягкой войлочной ткани на жесткой подошве, натянутых на шерстяные колготки, встрепанные волосы хоть и были окрашены в каштаново-рыжий цвет, но уже давно, на висках пробивалась седина, из макияжа — настороженный взгляд и недружелюбно скривлённые губы. Вслед за ней вышла ещё одна тётка, похожая на первую, как клон, — как на лицо, так и одеждой. Обе, подходя ближе, уставились на Кирилла.

— Здрасте, — сказал он, неловко потирая скулу. Встретить подобную охрану не готовился, но оно и к лучшему.

— Вы с какой целью? — У тёток брови были сдвинуты к переносице.

— Мне нужен Рахманов Андрей. Из седьмого класса.

Брови тёток заползли на нос. Руки упёрлись в бока.

— Зачем? — осведомились вахтёрши в один голос. Кого они видели перед собой — рецидивиста, похитителя детей, растлителя несовершеннолетних, наркодиллера? Смешно, да не очень: Кирилл вдруг понял, что ему могут не позволить поговорить с пацаном. Мальчишка сейчас оторван от семьи, и педагоги в полном праве защитить его от любых контактов с сомнительными личностями. Выпячивать своё вседозволенное «я» себе дороже.

— Я друг его брата, — смиренно сказал Кирилл и тут же прикусил язык, поздно спохватившись, что это обстоятельство, если здешние работники в курсе ориентации Егора, может только усугубить положение. — Мне только узнать, как проходит лечение их мамы, — добавил он, надеясь, что хорошая репутация бывшего ученика и людская жалость к сирым и убогим сильнее предрассудков. — Вы же знаете, что Галина Рахманова сейчас на лечении в Израиле? Это мой отец денег достал.

Тётки выслушали его и переглянулись, после их каменные лица немного смягчились.

— Сейчас урок идёт, — сказала вторая. — У седьмого класса математика. Контрольную пишут — четверть заканчивается, каникулы завтра.

— А звонок через сколько? — спросил Кирилл, гася внутреннее негодование, что приходится скакать на задних лапках перед какими-то там уборщицами. Он всё ещё топтался у двери.

— Двенадцать минут ещё.

— Хорошо, я подожду. Здесь можно постоять, а то на улице холодно?

Ему разрешили пройти и сесть на стул, несколько штук которых стояли под окном рядом с полками для сменной обуви. Уборщицы спросили его имя и фамилию, записали в пухлый журнал, лежавший на парте по другую сторону двери и уселись в старые потрёпанные кресла возле этого стола. Завели разговор про какого-то мужика, который вчера напился и порубил соседских кур, а сами не спускали глаз с посетителя. Кирилл делал вид, что не замечает. Садиться не стал — встал лицом к окну, облокотился о широкий деревянный подоконник, разглядывал сначала старую двойную раму, замазанную белой краской, потом кустистый папоротник в синем пластмассовом горшке, около которого пристроился, потом повернулся передом к коридору и пытался расслеповать, что изображено на фотографиях на противоположной стене, но те были размером десять на пятнадцать, а люди на них — меньше тараканов.

Наконец, первая из вахтёрш подняла зад из кресла и поплыла в конец холла, там нажала на прикреплённую к стене кнопку. Резкий оглушающий дребезжащий звук откуда ни возьмись наполнил помещение. В школе Кирилла звонок звучал точно также раздражающе, в детстве он даже затыкал уши.

Через мгновенье уши забили совсем другие крикливые звуки, в холл стали выбегать ученики и ученицы в неодинаковых, но схожих по стилю одеждах. Кирилл вспомнил, как собирал Андрея в школу. Он отошёл от окна и выглядывал младшего Рахманова среди этих галдящих, бегающих и полностью неадекватных детей. Некоторые малолетки с любопытством разглядывали его и даже здоровались. Сам Кирилл поздоровался с несколькими учительницами, прошедшими мимо с прижимаемыми к груди стопками тетрадей и учебников. И всё-таки детей и педагогов, по сравнению с городскими школами, тут было мало.

Скоро Кирилл увидел его. Андрей стоял у поворота, возможно, на лестницу, в сопровождении дававшей звонки вахтёрши и смотрел на него, как смотрит бездомный щенок на приласкавшего его человека. Потом он сорвался с места и побежал через весь этот длинный холл, в самом конце раскинул руки и обхватил ими Кирилла над поясницей.

— Кирилл! — Андрей вопрошающе заглянул ему в глаза и уткнулся носом в пуховик, будто детдомовец к чудом выжившему на войне брату, на которого уже пришла похоронка. Кирилл крепко прижал мальчишку к себе, поднял вверх и на радостях едва не закружил.

— Андрюха! Привет! Как я… — Комок запер горло, наворачивались жгучие слёзы. — Скучал, — закончил он, ставя пацана на ноги и расцепляя объятия. На протестующий взгляд Андрея, не желавшего отцепляться, кивнул за его спину, мол, за нами наблюдают. Андрей понял и снова заулыбался.

— Я знал, что ты придёшь! Кира, я знал — ты с нами! Я не верил, что ты нас бросил! Я говорил это Егору!

От последних слов у Калякина засосало под ложечкой, настроение немного скатилось, возникли опережающие друг друга вопросы, но их парочку держали под наблюдением: вахтёрши и ещё несколько учительниц подобрались ближе, разговаривали между собой, но прислушивались к ним. А-аа, да что ж такое!

Андрей перехватил его взгляды и вздохи, утихомирился. На секунду задумался и предложил:

— На улицу выйдем?

— А разрешат?

— Я же не в тюрьме! — удивился Андрей. — Большая переменка, а потом труды. С трудовиком я договорюсь, он привык, что к нему все опаздывают. Сейчас только оденусь. — И он убежал в направлении, откуда пришёл. Через пару минут вынырнул из-за угла уже в объёмной куртке и вязаной шапке. Причём куртка явно была с Егорова плеча — великовата.

Андрея на ходу затормозила строгая учительница в красном мохеровом костюме, что-то спросила. Пацан ответил и тут же побежал дальше.

— Пойдём, — крикнул Кириллу и выскочил в дверь. Калякин оглянулся на группу взрослых и пошёл за ним. Местный трибунал пристально наблюдал за ним, составляя мнение, и оно наверняка было нелестным.

Андрей ждал на нижнем порожке и ещё раз крепко обнял спустившегося к нему Кирилла, а потом потянул за собой.

— Давай походим? За школой сад есть.

Распаренное в тёплом помещение тело на воздухе быстро стало замерзать, поэтому Кирилл даже обрадовался прогулке. Махнул рукой таксисту и зашагал за пацаном в обход здания.

— Как контрольная, написал?

— Откуда ты знаешь?.. — изумился Андрей и загрустил: — Ну да, написал… Вообще-то мы её переписывали… на «двойки» написали и переписывали.

— И ты на «двойку»?

— Ну да… Только Егору не говори: я же её исправлю сегодня.

— Как я могу ему сказать?

Они уже обогнули угол здания, прошли вдоль торца, и Андрей остановился, серьёзно, насколько может быть серьёзен подросток, взявшийся решать проблемы глупых взрослых, посмотрел на Кирилла.

— Ладно, рассказывай, что у вас произошло.

Калякин переступил с ноги на ногу, облизал губы, вытер лицо рукой. Так много и долго о ситуации думал, что теперь не знал, с чего начать.

— Я не бросал Егора, — ещё раз облизав губы и поскребя ногтем бетонную панель здания, выдавил он, — я люблю его, но… Но мои предки… понимаешь? Эти уёбаны заставили меня позвонить и… сказать, что я бросаю его.

— А ты не мог не слушаться их? — сочувственно глядя, спросил Андрей.

— Не мог, извини. — Кирилл вытер нос, на котором от холода повисла жидкая капля, растёр её по ладони. — Они поймали меня в капкан. Они угрожали, что не перечислят последние деньги за лечение, и тогда на Егоре повиснет нехилый долг с перспективой попадания за решетку. — Кирилл впервые встретился взглядом с Андреем, сообразив, что тот один из немногих, кто по-настоящему способен оценить тяжесть ультиматума. И парень понял — вся тяжесть последствий отразилась в его огромных глазах.

— Твои предки — сволочи, — констатировал он.

— Ещё какие. Андрюх, я просто не хотел проблем Егору… и всем вам. Если бы меня просто пугали, я бы послал всех на хуй и ни за что бы не пропал на два месяца, но меня прижали к ногтю, за мной тотально следили, мой телефон проверяли, у института караулили, моих друзей подкупали… Я не мог появиться раньше, я и сейчас-то рискую, целую схему провернул, чтобы смыться из города… Просто я услышал, что Егор и мама Галя скоро возвращаются… Это правда?

— Да. — Андрей светло, словно забыв о всех заботах, улыбнулся. — Четырнадцатого прилетают в Москву.

— Четырнадцатого? Через одиннадцать дней?! О! — Кирилл забыл, как дышать, забыл о холоде, о постоянно свисающих с носа соплях, обо всём. Радость заполнила его и хлестала через край.

— Да, мы с Лариской поедем встречать. Она уже отгулы взяла на два дня.

Упоминание банкирши привело Кирилла в чувство.

— Она не говорила, что я звонил ей в начале недели?

— Нет, — покачал головой Рахманов. — Ты звонил?

— Да, звонил. Вот она стерва! Она и со мной разговаривать не стала, а я всего лишь спрашивал, как у вас дела… Блять, ладно… нахуй мои проблемы — расскажи, как мама. Результат есть? Она ходит?

— Ну ты смешной, Кирилл! — Андрей действительно рассмеялся. — Как она так быстро пойдёт: у неё же мышцы полностью ослабли! Сейчас она проходит реабилитацию, разрабатывает их и потом ещё долго надо всякие упражнения делать… но это Егор знает, мне он особо не докладывает. А так к мамке чувствительность вернулась, вплоть до кончиков пальцев! Двигает руками, ногами, садиться научилась. Врачи из клиники говорят, что, если постоянно заниматься, проходить курсы процедур, то сможет самостоятельно передвигаться. Конечно, инвалидность вряд ли снимут, но лежачей уже не будет.

— Я рад, — искренне сказал Кирилл, правда огорчённый, что процесс возвращения в мир ходячих людей займёт так много времени. Жаль, что чудес, как по мановению волшебной палочки или цветика-семицветика, не происходит.

В школе прозвенел звонок на урок, этот ужасный звук хорошо было слышно даже за тридевять земель.

— Это благодаря тебе, Кир.

— Да ну, — поморщился Калякин. Чувствовал неловкость, когда его хвалили Рахмановы. Рука тянулась снова потрогать грязную панель.— Хватит выдумывать.

— Это Егор так говорит. И мамка тоже.

— Егор говорит? — ухватился Кирилл. — Он обо мне говорит?

— Редко, — со вздохом признался Андрей. — Почти нет.

Воодушевлённый вопрос облачком пара повис у рта и не был задан. Захотелось сесть на землю, прямо на жёлтую траву, прислониться спиной к панельной стене и побиться о неё же затылком. Но Кирилл остался стоять, пряча глаза за разглядыванием школьного двора и сада, до которого они так и не дошли.

— Егор считает меня предателем? — медленно, делая паузы после каждого слова спросил он. — Что он вам рассказал?

— Сначала ничего не говорил. — Андрей сорвал сухую жёсткую былинку, стал разламывать её. — Хмурился, мало разговаривал. Через два дня только сказал, что ты больше не приедешь, и больше ничего не говорил.

— Совсем?

— Да. Егор сильно занят был, — оправдал брата Андрей, — мотался туда-сюда: документы, визы, транспорт… Поросят продавал, корову…

— Корову продал? — вскинул голову Кирилл.

— Продал, — вздохнул пацан, сорвал ещё травинку. — Я его уговаривал не продавать: я же у Ларисы остался жить, хожу Найду кормить, мог бы и за коровой смотреть… и за курами тоже. Поросят бы, наверно, не осилил, а корову жалко… Но Егор… Ему тоже корову было жалко, но он меня ещё пожалел, чтобы я не надрывался, а учился, а я математику вон завалил, «трояк» в четверти, наверно, будет.

Кирилл слушал и диву давался. И удивлялся на себя, долбоёба. В этой маленькой обездоленной семье все друг друга защищают, жертвуют собой и чем-то дорогим, а он почти позабыл об этом, почти продался за тёплую сральню с вай-фаем. За себя стало стыдно, а к Рахмановым возникло безмерное уважение.

— Только перед самым отъездом Егор выговорился, — серьёзно, но с детской непосредственностью продолжил Андрей. — Темно уже было, мы сидели во дворе… ну, там, где столик… Мясо на мангале жарили, потом просто на небо смотрели и, в общем, он сказал, что ты его бросил. Ещё сказал, что думает, что ты не по своей воле, типа, тебя заставили… ну, родители твои… ведь они же сразу Егора невзлюбили и разлучить вас пытались…

— Егор так подумал? — В сердце Кирилла пышным цветом вспыхнула надежда. Он даже дёрнулся. Зашевелился, засуетился.

— Ага, так подумал, — не замечая его метаний или не понимая их, подтвердил Андрей. Сорвал, наверно, стотысячную былинку. — И мамка так думает. Я тоже так думаю: я знал, что ты вернёшься к нам, ты ведь мне сам говорил, что любишь Егорку. — Мальчишка доверчиво, обезоруживающее улыбнулся.

— А он любит меня?

— Не… не знаю, — поведя плечом в огромной куртке, протянул Андрей, — он не говорил об этом. Но кого ему ещё любить-то?

— Как ты думаешь, он меня простит?

— Куда он денется с подводной лодки? — хмыкнул пацан и смешно наморщил нос. — Говорю же, он не верил, что ты его по своей воле бросил, а когда ты ему расскажешь, как тебя заставили…

— Как, блять, я расскажу?.. Кстати, как ты с ним связываешься? Номер его дашь?

— Он сам мне звонит по интернету раз в три дня.

— По интернету? У вас теперь ловит интернет?

— У Лариски ловит. У неё от спутниковой тарелки. На компьютере видеозвонки по «скайпу»: ты же Егору крутой телефон подарил… Вот он и звонит по вечерам, когда освобождается. В четверг звонил, завтра будет звонить, потом в среду. Разговариваю с ним и с мамкой. Я тебе дам его номер, только ты вряд ли дозвонишься: в больнице аппаратура везде, и нельзя, чтобы помехи шли, Егор телефон выключает на всякий случай. Лучше к нам приезжай, когда он будет звонить.

У Кирилла задрожали руки, заколотились в карманах. Глаза забегали, пока мозг искал варианты: очень-очень захотелось увидеть Егора, рассказать, что тот прав на сто процентов, что его заставили, что он действовал из благородных побуждений, а вовсе не разлюбил. Хотелось прямо сегодня, прямо сейчас.

— Приедешь завтра? — спросил Рахманов. — Или ты останешься? Переночуешь у нас? Тётя Лариса, наверно, разрешит… Или можно у нас печку натопить, а я бы с тобой дома переночевал…

Его взгляд был таким просительным, что Кирилл готов был сорваться. Любовь, нетерпение, радость, надежда, привычка действовать без тормозов слились в гремучую смесь, как взболтанное шампанское, которое вот-вот выдавит пробку. Кирилл чувствовал, как эта смесь эмоций, слившаяся в дикое желание поговорить с Егором, давит на него, заставляя сказать «да». «Да» — такое короткое слово, его так легко произнести, всего лишь два звука, давай же скажи их — «да». «Да» и все твои желания исполнятся. «Да»! «Да» — скажи это.

Кирилл тряхнул головой и сказал «нет».

— Не могу, Андрюх, извини. Если предки узнают, что я говорил с тобой, а тем более приезжал сюда… Хотя… Ты не знаешь, последние деньги перечислены? За реабилитационный период этот, десять дней ведь всего осталось… Егор не говорил, все ли счета оплачены? — Калякин ухватился за эту мысль, как за открывающий двери в сказку золотой ключик, но Андрей пожал плечами:

— Не знаю. Егор меня финансовыми вопросами не загружает, принимает меня за маленького…

— Понятно, — расстроился Кирилл. — Тогда нет, извини. Я сам рискую. Рискую Егором. Сейчас не засекут, наверно, а если на ночь остаться… Я вообще на такси приехал, таксист ждёт у ворот. — Он неопределённо махнул рукой туда, где, по его мнению, располагались ворота. В воздухе закружились мелкие, величиной с перышко колибри, снежинки. Таяли, не долетая до влажной земли.

— Тогда не надо, — понял Андрей. Он тоже расстроился, смотрел под ноги. Ладони, грея, засунул в безразмерные рукава наподобие муфты. — Всё равно Егор с мамкой скоро вернутся, подождём. Важно ведь, что ты снова в нашей команде.

— Ты спроси у Егора про деньги, а я тебе позвоню… С другого телефона только позвоню, не со своего номера — конспирация. Если перечислили… тогда всё отлично. Ага?

— Я знаю. Завтра спрошу. А ты с любого звони, только не теряйся. — Андрюшка пребывал в удивительно деловом настроении. Успокаивающе добавил: — Одиннадцать дней быстро пролетят.

— Да побыстрей бы, — вздохнул Кирилл и вынул из внутреннего кармана пуховика шариковую ручку и сложенный в четверо тетрадный лист в клетку. — Диктуй свой номер. Вот так вот, Андрюх, приходится, по старинке. Мобильник дома лежит, а то вдруг меня отслеживают по нему.

— Ну ты хренов конспиратор, Кира! — рассмеялся пацан. Ему определённо нравились шпионские игры, которые Кирилла порядком подзаебали. Он продиктовал номер, Калякин записал, сунул бумажку в карман, застегнул молнию. Снег пошёл немного гуще, но земли всё равно не касался.

— Рахманов! — злой мужской голос прокатился по двору. Парни разом обернулись и увидели идущего к ним молодого человека, практически раздетого, ибо брюки и свитер на повалившем в этот момент снегу не могли считаться за одежду.

— Ой, — пискнул ученик.

— Рахманов, ты почему не в классе? Я тебя искать должен? Пол-урока прошло! К директору тебя? Ещё и в сменной обуви по грязи!

— Никита Владимирович, — взмолился Андрей, — ну сейчас… Сейчас я иду уже! Срочное дело!

Кирилл заслонил его, с любопытством рассматривая учителя — в его понимании трудовики были старыми и закладывающими за воротник, а этот, видимо, недавно из универа выпустился и был привлекательным. В груди откуда-то всколыхнулась ревность: Егор скорее всего был знаком с этим красавчиком, контактировал и, возможно, даже питал вполне объяснимую симпатию. Кирилл уже невзлюбил трудовика.

— У нас действительно важное дело, — сообщил он, — а урок в последний день четверти ничего не изменит. Через пять минут придёт. Дайте нам договорить.

— Если через пять минут не придёшь, Рахманов, отправишься к директору, а в четверти будет «неуд». — Учитель развернулся и ушёл. Ревность Кирилла сразу пошла на убыль, такого бесхребетного Егор не полюбил бы: он даже не убедился, что всё нормально и законно, а то вдруг сомнительный тип толкает школьнику дурь? Егор вот не побоялся в ментовку заявить. А потом влюбился в лоханувшегося наркоторговца.

Да-а, были времена. Но сколько не вспоминай… Кирилл обернулся к Андрею.

— Мне тоже пора ехать: два часа до дома пиликать. Не рассказывай никому, что я приезжал, даже Лариске, а то у неё ума хватит меня предкам сдать.

— А Егору?

Калякин подумал. Вообще-то ему хотелось всё самому объяснить, а не через третьи руки.

— Как хочешь. Но если тебя не будут подслушивать.

— Замётано! А ты звони и приезжай!

— Хорошо.

— Тогда я побежал, — сказал воодушевлённый семиклассник, однако, прежде чем уйти, крепко обнял, прижался щекой к припорошенному снегом пуховику. Потом припустил.

— Пока, — с грустью выдохнул Кирилл, когда Андрей заворачивал за угол школы, но тот вдруг вынырнул, на лице сияла широченная улыбка.

— Забыл сказать: мы, наверное, потом все в Грецию уедем — мамка в клинике себе оттуда друга нашла… мужчину, в общем. Поедешь с нами? Вы с Егором сможете там пожениться?

Калякин не знал, никогда отношением Греции к однополым бракам не интересовался, и, хотя идея была очень заманчивая, воспринял её как детскую наивность. Поймал себя на том, что улыбается — с грустью, светлой печалью от того, что долгожданная встреча закончилась, он получил множество ответов и множество новых вопросов и желаний, и домой возвращаться совсем не хотелось. А Андрей помахал ему покрасневшей от холода рукой, стёр с носа снежинку и снова исчез за углом.

Постояв ещё немного, Кирилл пошёл к такси. За ним по белому воздушному покрывалу тянулись чёрные следы.

97

Впервые с первого сентября Кирилл спал безмятежно. После разговора с Андреем на душе стало спокойно, как после исповеди и отпущения грехов. Конечно, настоящее вымаливание прощения было ещё впереди, но Кирилл верил, что оно будет ниспослано. Если Егор простит, он даже поставил себе зарубку сходить в церковь, зажечь свечку, купить и носить крест.

Позвонить и спросить о результатах Кирилл порывался сразу в воскресенье ночью. Катался по кровати, терзал в руках Машкин телефон, прибавлял и убавлял звук телевизора, смотрел на часы. Неизвестность убивала, но он сдержался: посчитал, что поздний звонок привлечёт ненужное и даже лишнее внимание банкирши. Решил дождаться утра, а утром понедельника вычислял, во сколько закончатся уроки, потом вспомнил про каникулы. К своим парам Калякин так бережно не относился. На втором перерыве взял у Машки смартфон и отправился под лестницу. Там было так же затхло и пыльно, как в прошлый раз, на полу и стенах остались более чистые метки от его задницы, спины и ног. Сейчас он садиться в пыль не собирался, ну по крайней мере до получения плохих известий. Встал, где наклон лестничного пролёта позволял не нагибать голову, достал из заднего кармана джинсов листок с номером, принялся, сверяясь по цифре, набирать. Бросил и набрал рабочий номер банка.

— Алло? — ответили на том конце линии. Голос был Ларискин. Кирилл этим удовлетворился и нажал на красный кружок с телефонной трубкой в нём. Теперь, когда Лариска точно была на работе, можно было звонить Андрюхе. Снова проверяя по цифрам, Кирилл набрал написанный на листке номер целиком, прислонил девайс к уху. Оно мгновенно вспотело и стало липнуть к сенсорной пластине. Гудки пошли не сразу, но Андрей ответил тотчас.

— Алло? — осторожно, полушёпотом, будто находился в тёмном лесу в окружении монстров, спросил он.

— Привет, это Кир.

— А! Кир! Привет! Я ждал тебя! — Голос Рахманова-младшего набрал силу и зазвенел колокольчиком. — Я спрашивал у Егора про оплату лечения! Егор сказал, что должны на этой неделе, но, когда точно, он не знает! Я попросил его узнать, да он и сам собирался узнавать! Узнает и в среду, когда будет звонить, скажет! Егор, конечно, спрашивал, зачем мне это надо, но я не сказал про тебя — пусть ему сюрприз будет! А когда перечислят, ты приедешь и сам ему всё расскажешь!

Кирилл не мог вставить в поток восклицаний ни слова. По лестнице над ним топотали шаги, кто-то разговаривал, а он слушал звонкий голос в динамике смартфона и улыбался: если на его стороне такой преданный и смекалистый союзник, значит, всё наладится.

— То есть ты ничего Егору про меня не говорил? — поинтересовался Кирилл, едва образовалась пауза.

— Ничего, — отрапортовал Андрей и, деловито сопя, добавил: — Правда, мне хотелось рассказать… но Лариска постоянно крутилась рядом.

— Она тоже с Егором разговаривает?

— Всегда.

— О чём?

— О мамкином лечении. Или о погоде. Или об израильской жизни. О всякой ерунде.

Кирилл расслабился, не пуская ревность в сердце. Почесал колючий подбородок.

— Тебе хорошо у неё?

— Ну как… — замялся Андрей. — Нормально. Лучше, чем в приюте. Она почти всегда на работе, я — в школе. Вечером она в компьютере сидит, я — в телефоне, который ты подарил. Пока тепло было, я на велосипеде катался. — В трубке послышался довольный смешок. — А вчера снеговика слепил! Маленького, правда — с вершок… но он уже растаял. А у вас вчера шёл снег?

— Нет, — автоматически, сообразив, о чём речь, ответил Кирилл: его мысли были далеко — в будущем, с Егором.

— А у нас…

Зазвенел звонок. Разнёсся по этажам и коридорам, проник под лестницу. Беготня вокруг ускорилась. Каблуки строчили шаги, как швейная машинка шов. Кирилл перестал слышать голос Андрея, заткнул указательным пальцем другое ухо, только это всё равно улавливал обрывки про побелевший огород и глупую Найду, которая боится снега. Потом пацан умолк и спросил:

— Что это? Звонок? Ты на учёбе?

— Да. Исправляю «двойки» ради Егора, совсем как ты. Пора бежать.

— До четверга!

— Отлично! Пока!

— Пока!

Кирилл убрал мобильный, потёр ухо. Постоял в прострации, бесцельно пялясь в видимый из его прибежища светлый треугольник окна. За пыльным стеклом шёл унылый ноябрьский дождь, здания, люди, птицы — всё было мокрым и неприятно холодным. И только надежда, что разлука, терзания и страдания скоро закончатся, грела душу. Только вера, что мучения прошли не напрасно, давали энергии двигаться вперёд, сворачивать горы — для Егора, быть таким же сильным и морально устойчивым, как он, чтобы селянин им гордился.

Лестничные пролёты опустели. Кирилл аккуратно, стараясь не зашибить макушку, выбрался из тёмного угла, расправил плечи. Выдохнул, будто освобождаясь от отравляющих ядовитых паров в организме. Меньше, чем через десять дней, Егор будет дома. Отсчёт пошёл.

98

Дождаться нужной даты оказалось не так просто, как Кирилл себе это представлял. Часы ползли так медленно, что можно было стать седым между движениями минутной стрелки, да и секундная вела себя, как опившаяся тормозной жидкости черепаха. Кирилл изнемогал. Учёба давалась со скрипом, игру с Машкой он почти забросил, новые фото в сети не добавлял. То витал в облаках, то плавал в раскалённой лаве в аду. Начиная с позитивно-радужных о жарких ночах, поцелуях и обнимашках, скатывался в картины отчаяния и беспросветной мглы. Верил, что всё будет хорошо, но боялся, что всё будет плохо. Чем больше думал, тем чаще и чаще возникали именно депрессивные мысли, от них было тошно, поэтому Кирилл решил вообще не думать. Только пустота в голове, такая привычная раньше, до середины лета, теперь не получалась.

Отвлекая бдительность родителей, Кирилл скормил им рассуждение, что не хочет детей и даже позвонил матери с просьбой подыскать врача, но не спешить списывать Машку со счетов, потому что планирует после аборта продолжать с ней встречаться и «да-да, обещаю быть осторожным, чтобы она снова не залетела».

В четверг Кирилл снова позвонил Андрею, сидя под той же лестницей в институте. Разговор вышел короткий, по той причине, что Калякин не мог ничего говорить: горло сжало тисками, голова закружилась, в ушах появился похожий на жундение комара шум, перед глазами поплыло, и воздух в лёгкие перестал набираться. Показалось, что давление подскочило. Кирилл наощупь засунул смартфон в карман, сел на пол, обхватил руками голову, упёрся лбом в колени и заплакал — деньги перечислены в среду, счета за лечение и реабилитацию полностью оплачены, Егор больше никому ни копейки и ни шекеля не должен.

Те шутки, что закончились первого сентября, иссякли. Клетка открыта. Пойманные в силки птицы свободны лететь и распоряжаться своими жизнями.

Он выдержал. Держался и выдержал. Пожертвовал душевным равновесием своим и любимого человека и выдержал. Не подвёл. Значит, чего-то он в этой жизни стоит. Значит, не совсем он дерьмовый быдлан.

— Плохо? Эй, студент, тебе плохо?

Кирилл оторвал голову от коленей, посмотрел на заслонявшую дневной свет тёмную ширококостную фигуру с шваброй и синим пластмассовым ведром в руках — одна из уборщиц, которых мало кто знал по именам. Пришла, когда не звали. Не дала выплеснуться эмоциям, дура.

— Нормально, — буркнул Кирилл и, размазав рукавом свитера слёзы и сопли по лицу, встал. Руки и ноги оставались ватными, но возвращались в тонус. Нос опух — это отчётливо ощущалось и без зеркала, а ещё веки и губы. Ну да кого ебёт?

— Ты тут не нюхал? — уборщица отодвинула его и завертела головой в поисках наркоманских принадлежностей. Кирилл открыл рот, хотел указать ей на многовековую пыль, но промолчал — не лезть в чужие дела, как не лезет в них Егор, — и ретировался. Пошёл грызть неподдающийся гранит науки, за который скоро придётся отчитываться перед Егором.

Весь день Кирилла разбирало желание рвануть в деревню сразу, наперекор родителям, вопреки их таким смешным теперь запретам — пусть знают, что его чувствам плевать на созданные ими препятствия, и бесятся. Он крутил в руках брелок от машины и внутренне метался перед выбором — ехать сейчас же или нет. Но сидел на месте, тупо глядел в телевизор, ничего там не видя. От поездки останавливали, как ни странно, именно чинённые матерью с отцом преграды. Наверняка ведь после перечисления денег, зная, что главный враг семьи со дня на день вернётся, усилили надзор. Засеки они сейчас, что сынок обманул их и сорвался к любовнику-пидору, придумают новый способ, как посадить его на цепь, недели на поиск решений им хватит.

Кирилл терпеливо дождался субботы и тогда уж нагло, практически не скрываясь, на своей машине, рванул в Островок. Выехал в шесть часов вечера, хотя из-за ноябрьских сумерек, которые опускаются почти в три часа дня, уже наступила полноценная ночь. Подмораживало, дорогу покрыла тонкая плёнка льда, шипы грохотали по асфальту, создавая в салоне шум. Освещения вдоль трассы не было, но фары светили нормально, попутки и встречные попадались редко. Музыка играла на тихой ноте, сердце стучало громче. Кирилл волновался, вытирал не в меру потеющие ладони о джинсы.

В деревню или точнее село он въехал около восьми часов. Дорожный указатель приветливо блеснул ему светоотражающим покрытием, дальше, к сожалению, ничего приветливого не было. Машина заколыхалась на щебёночных кочках, слой грязи на проезжей части, благодаря низкой температуре, замёрз и превратился в дополнительные неровности. Фары выхватывали чёрные зловещие кусты, тянущие голые ветки с одинокими сухими листиками к незваному путнику. Деревья облезлыми великанами высились над домами, бурую траву покрывал иней, возле заброшенных строений стоял непролазные бурьян-сухостой. Свет в окнах горел, и только это делало населённый пункт живым, убирая из рядов призраков. Бабки попрятались по хатам, жались к печам да смотрели задуривающие их высохшие мозги телеканалы. Даже собаки не лаяли — забились от холода по конурам.

Кирилл не узнавал деревни — она выглядела… ужасно, нежизнеспособно? Кирилл силился подобрать слово. Как укор политикам, вещающим о величии страны? В любом случае, приедь он сюда впервые в промозглом гнилом ноябре, а не в цветущем и пахнущим сеном июле, сбежал бы в тот же день, как из чистилища, и навсегда бы зарёкся показывать нос в глушь.

В коттедже банкирши синеватым светом горели четыре окна на обоих этажах. Перед воротами стоял забрызганный грязью до стёкол оранжевый «Мокко». Кирилл не остановился — проехал мимо тёмного дома Пашкиной бабки, понурых в это время года зарослей вишнёвых деревьев к дому Рахмановых. Тот тоже был погружен во тьму, на калитке висел замок. Тёмные окна, мокрая крыша.

Подавив ностальгическое желание притормозить, подойти, Калякин развернул машину и направил обратно к коттеджу, ведь, как бы ни было жалко дом… жалко, как живое существо, скоро этот дом, где он обрёл семью, где впервые признался в любви и занимался сексом с самым нужным человеком, вновь наполнится голосами, более счастливыми, чем раньше — потому что мечты его хозяев сбылись.

Бросив автомобиль на обочине, Калякин взял с заднего сиденья объёмный пакет и вышел на стылый воздух. Как оказалось, грязь, некогда бывшая дорожной пылью, не до конца промёрзла, и подошвы погрузились в вязкую субстанцию. Фары не светили, и улицу теперь обозначали только редкие тусклые прямоугольники окон.

Кирилл обогнул машину, вытер ботинки о покрытую инеем траву и пошёл к коттеджу. Калитка легко открылась — доверчивые сельские жители никогда не запирали дверей. Возможно, и дверь в дом оставалась открытой, но он не стал проверять и постучал — громко, несколько раз до боли в костяшках.

На веранде вспыхнул свет. Через незанавешенные широкие окна мелькнула грузная фигура Лариски в красных велосипедках и длинной цветастой футболке.

— Кто?..

— Кирилл Калякин.

Дверь сразу открылась, и хоть Кирилл смотрел на освещенные окна, выбившийся яркий сноп резанул по глазам, на секунду ослепил, а потом дверной проход перегородила Лариска.

— Почему-то я не удивлена, — недружелюбно выдала она и мазнула головой, приглашая, войти. Кирилл вошёл. Знакомым путём, на ходу расстёгивая пуховик, проследовал в прихожую. Не успел почувствовать одуряющее тепло жарко натопленного помещения, как на него с приветственным кличем бросился Андрей.

— Ура! Ура! Я знал, что ты приедешь! Я Егору сказал! Егор скоро будет звонить!

— Постой. — Кирилл медленно отодвинул пацана от себя. Желудок прилип к горлу. — Ты… рассказал Егору?

— Ну извини, — состроил Андрей безвинные щенячьи глазки и сразу рассмеялся, вообще не считая случившееся проблемой. — Егор вчера ещё звонил, и я не удержался.

— И… что? — Комок в горле не желал проглатываться. Мозг судорожно анализировал возможные последствия. Руки повисли с полуспущенными рукавами, одна всё ещё сжимала тонкие ручки пакета.

Зашедшая за Кириллом и замершая между ним и дверью Лариска, толкнула его в бок, ломая весь драматизм ситуации:

— Обувь снимай и проходи на кухню: чайник почти закипел.

Калякин неловко покачнулся, собрался заскрежетать зубами, но внезапно напряжение отпустило: Андрюха веселится, а значит, всё в норме. Он поднял пакет на уровень груди и вручил пацану:

— На, это тебе.

Пока младший Рахманов, шелестя, распаковывал подарок, Кирилл разулся, снял куртку и шапку и, поскольку у него никто не взял вещи, сам повесил их в шкаф, а ботинки ногой отодвинул к стене, к ряду их другой обуви, в основном женских сапог.

— Куртка! Клёвая! — восторженно вскрикнул справившийся с упаковкой Андрей, поднял новый предмет гардероба над головой и затем принялся примерять его. Он радовался. Кирилл смотрел на него и тоже радовался. Пуховик был красного цвета, с множеством замков и карманов, удобным, регулируемым капюшоном. Кирилл вчера потратил полдня, чтобы выбрать модную и практичную модель.

— Носи на здоровье. Она ветронепроницаемая, влагоотталкивающая, термоустойчивая и ещё какая-то. Хорошая, кстати, куртка. Я б сам такую носил.

— Зачем? — со скепсисом спросила Лариса. Она наблюдала за ними, скрестив руки.

— Ну… у Андрюхи куртка… велика немного, — попытался сгладить мотивы своего подарка Калякин. Андрей, крутясь перед висящим на стене зеркалом, рассмеялся.

— На мне была Егоркина куртка! У меня другая есть, в самый раз которая! Я просто Егорову ношу, потому что она мне нравится!

— И потому что он скучает, — с видом умудрённой опытом матроны, добавила Лариска. Демонстративно развернувшись, ушла на кухню. Сипло засвистел чайник.

— Всё равно спасибо, Кир! — Андрей ещё раз обнял его, прижался щекой к груди, словно мурлыкающий котёнок, потёрся о джемпер. Кирилл погладил его по спине, по шершавой ткани куртки, которая сидела, будто шили на заказ.

— Андрюх… так что Егор сказал?

— Про тебя? — Андрей отстранился и опять завертелся у зеркала. Обновка ему нравилась. — Ничего не сказал. Он же неразговорчивый, сам знаешь. Послушал и промолчал. Про мои каникулы заговорил.

— А настроение у него какое было? Как он отреагировал? Улыбался или хмурился?

— Да не знаю… Нормально вроде. Ты ведь его любишь?

— Люблю.

— У тебя никого, кроме него, нет?

— Абсолютно. — Расспросы Кириллу показались подозрительными, он собрался спросить, к чему они, но из кухни высунулась Ларискина голова.

— Долго стоять будете? Чай готов — идите.

— Я не пойду, тёть Ларис, — воспротивился пацан. — Я лучше пойду Егора ждать.

— Ну иди, — по-матерински добро разрешила банкирша. Этот тон был так непохож на неё, что Кирилла едва не стошнило. Тем не менее он направился за ней на кухню.

Пространство всё так же делилось барной стойкой на две зоны. На овальном, тёмного дерева столе на блюдцах стояли три чашки из сервиза. В них дымился чай, из чая высовывались ложечки. Рядом стояла пиала с тёмно-красным вареньем, плетёная ваза с насыпанными горкой конфетами и печеньями, тарелка с колбасой и сыром и ещё одна с нарезанной булкой. Кириллу есть не хотелось, как и общаться с Лариской, и вообще, эта кухня вызывала у него отвратительные воспоминания. Однако он сел на стул, где сидел в тот злополучный день с попыткой обвинить в изнасиловании, окинул взглядом холодильник с магнитами, картины с парусниками, безделушки на полках, черноту за окном.

Лариска убрала на барную стойку ненужную третью чашку и тоже села.

— Значит, ты не наигрался? — провокационно дёрнув крашенной бровью, спросила она. Взяла печенье, с хрустом отломила.

— А ты, значит, взяла Андрюху к себе — не стала гневить судьбу? — Кирилл тоже дотянулся до вазочки и потом повторил трюк с печеньем. Лариска хмыкнула:

— Один-один, Кирилл. Но я надеялась, ты больше не появишься на нашем горизонте.

— А я смотрю, у тебя жарко. Печку топишь дровишками, которые уставшего Егора заготавливать заставляла? — Он повёл головой и печи не увидел. Но она должна же быть: трубы парового отопления по периметру идут.

Банкирша засчитала ему и этот гол. Макнула обломок печенья в чай. От него поплыли крошки, жидкость помутнела. Лариса подняла глаза:

— У меня котёл, Кирилл. Его можно топить газом, дровами и углём. Газа нет, поэтому топлю дровами и углём. Егор не брал бы деньги просто так.

— А ты нашла бы способ уговорить его. Я вот нашёл. От меня он деньги принял. Может, он чувствовал твою неискренность? — Воображение Калякина пробудило постельные сцены, в которых его стройный сельский красавчик ебёт эту старую, много возомнившую о себе, разжиревшую дуру. Нет, не ебёт — ебут по собственному желанию, а Егор отбывал повинность, как холоп не отказывает барыне, чтобы не впасть в немилость.

— От тебя он натерпелся горя!

— Я защищал его!

Пикировка могла бы продолжаться долго, Кирилл впал в раж, Лариска тоже, обоих подстёгивала ревность, но в кухню влетел Андрей. Глаза у него были расширенными, взгляд — взбудораженным.

— Кира! Кир! Я же тебя зову! Егор на связи! Бегом!

Кирилл мгновенно переключился и на автомате вскочил с места, побежал. На ходу вспомнил, что бежит общаться с Егором — испугался, затрясся, чуть не остановился. В голове взболталась каша, ладони вспотели, но ноги бежали, а глаза видели, куда бежать — за Андреем через прихожую на лестницу, по порожкам вверх, поворот, и ещё раз по порожкам, в узенький ярко освещённый холл, дальше в дверь направо… Топот ног звоном отдавался в ушах.

— Подожди! — взявшись за ручку межкомнатной двери, Андрей затормозил и повернулся, выставив руку.

— Что? — спросил, останавливаясь, Кирилл. Он запыхался. Сердце то ли от волнения, то ли от бега стучало в висках. Он не понимал, что случилось, почему его то гонят быстрее, то не пускают. Он хотел увидеть Егора и боялся, что не готов, что всё, что готовил сказать ему, забыл. Ему нужно было время собраться с мыслями, и каждая лишняя минута казалась адом. Он вытянул голову через Андреево плечо, но в узкую щель ничего не увидел, только кусочек тёмной комнаты с серым свечением скорее всего от монитора.

— Я тебя позову, — прошептал Рахманов. — Егор не знает, что ты приехал. Жди. И тсс! — Андрей приложил указательный палец к губам и проскользнул в дверь, не закрыл её до конца. Успокоившееся сердце Кирилла застучало о рёбра вновь. Он запустил руки в волосы, взлохматил, только заметив, что Лариска не поднялась наверх. Ну и хорошо. Он не хотел сейчас думать о её боли, не хотел чувствовать вину за своё счастье.

Порывистым движением Кирилл приник к дверному косяку, желая подслушать, но в этот момент дверь распахнулась. Всё так же прикладывающий палец к губам Андрей поманил его и, оторвав палец ото рта, указал им на место у стены комнаты. Кирилл послушно вошёл и встал туда. Взгляд мгновенно прилип к монитору, в поле зрения камеры которого он не попадал. На тридцатидюймовом экране в окне «скайпа» был… Егор… Родной, милый, самый необыкновенный Егор. С колдовскими глазами, чётко очерченной линией губ, длинными непослушными волосами, падавшими на лоб и плечи.

Ноги Кирилла стали ватными. Он едва не осел по стенке, но не отрывал глаз. Изображение дёргалось, временами плыло и восстанавливалось — вероятно Егор шевелил рукой, в которой держал смартфон.

— Андрей, где ты? — нетерпеливо позвал он. Голос был чуть изменён микрофоном или динамиками.

— Уже иду. — Он подошёл к угловому компьютерному столу. Внизу экрана появилась его маленькая фигурка по пояс. — Я здесь. А ещё здесь… смотри кто! — Андрей цирковым жестом направил обе руки на Кирилла. Казалось, его улыбка расплылась шире лица.

— Кто? — с подозрением удивился Егор.

Кирилл медленно приблизился, встал рядом с пацаном в поле захвата камеры. Его изображение тоже появилось на экране, правда, часть головы не вместилась.

— Кирилл! — радостно сообщил брату Андрей, да Егор это уже сам видел. Лицо, занимавшее почти всё пространство, стало непроницаемым.

— Привет, — сказал Калякин и услышал, что голос дребезжит, как у старухи бабы Липы, и воздуха не хватает, и всё тело словно потеряло кости и вот-вот упадёт мешком без каркаса. Он смотрел на Егора.

Смотрел на Егора.

Смотрел на Егора, лицо которого занимало почти всё пространство окна, вспоминал любимые, подзабытые черты. Не замечал больше ничего. Ничего не мог больше произнести после этого грёбаного, такого дурацкого и нелепого «привет». В голове был туман — счастливый, радостный, тревожный туман. Как не грохнуться в обморок? Впору ухватиться бы за край стола, чтобы не упасть.

— Ну я пойду? — раздался над ухом голос Андрея, тоном, что он сделал для двух дураков всё от него зависящее, а дальше умывает руки. — Поговорите, пообщайтесь без меня… Садись, Кира.

Кирилл почувствовал, что ему выше коленей ткнулось что-то узкое, машинально опустил на это что-то попу и понял, что ему подсунули кресло на колёсиках — широкое, мягкое. Он пододвинул его ближе. На экране замелькали его неловкие перемещения, фрагменты частей тела. Андрей одним касанием отрегулировал наклон веб-камеры и сбежал. Дверь за спиной тихо хлопнула.

Встреча

Егор смотрел на экранчик своего смартфона, смотрел на него. Выражение красивого даже при искажении камеры лица по-прежнему было серьезным.

Кирилл испугался. Испугался, потому что остался с Егором наедине и сейчас всё решится. Ладони снова вспотели, но смелости не хватило даже сделать лишнее движение и вытереть их о джинсы. Глубоко на задворках сознания он только помнил, что никогда ничего не боялся, пёр напролом, и только… только перед Егором робел, как школьник перед милиционером — когда добивался его внимания и взаимности. Атрофия сковала все члены и голосовые связки. Секунды снова замедлились, казалось, что их взгляд друг на друга длится вечность. Глядя в серьёзные глаза Егора, Кирилл уже жалел, что согласился на «скайп», ведь, если селянин пошлёт его извинения на хер, не будет возможности бахнутся перед ним на колени, каяться, стуча головой об пол. Егор просто оборвёт соединение и всё.

Кирилл набрал в лёгкие воздуха и приготовился сказать: «Прости меня, я долбоёб, но я люблю тебя, я бросил тебя не по своей воле, меня заставили».

Блять — жалкое нытьё и история, которую Егор уже знает.

Блять, что тогда сказать? Что? Что сказать?!

— Привет, — сказал Егор и улыбнулся. Улыбка расцвела на его лице, озарила, солнечными зайчиками заиграла в бездонных глазах. Не было больше серьёзности, только благодушие, радость и смущение, присущее влюблённым, между которыми пробежала кошка, но обида давно забыта, а чувства свежи, как никогда.

Из глаз Кирилла брызнули слёзы. Слова полились из него потоком, хоть губы, руки, всё тело дрожали и голос дребезжал.

— Прости меня, пожалуйста, Егор, я долбоёб. Но я люблю тебя! Я с ума сходил без тебя! Я ненавижу себя за то, что тебе пришлось пережить! Я не бросал тебя! Я ни за что на свете не бросил бы тебя и не брошу, если ты меня простишь! Я люблю тебя! Я не могу тебя предать, понимаешь? Пойми меня, пожалуйста, Егор! Я не мог допустить, чтобы тебе и маме Гале навредили! Я вас всех люблю! И меня просто поставили к стенке! Егор, пожалуйста, прости меня, я бы ни за что тебе не наговорил всего того, что наговорил, если бы угроза не была реальной! Я не предавал тебя… Я люблю тебя…

— А я думал, ты не полюбишь меня даже под дулом пистолета, — выслушав пламенную речь, совершенно по-доброму усмехнулся Рахманов. Улыбка не сходила с его лица.

— Что? — обомлел Кирилл. Вера и неверие столкнулись в его мозгу и разбились в лепёшку. Он видел улыбку Егора, он слышал его слова, но никак не мог впустить в себя принятие ниспосланного ему прощения, как не каждый младенец сразу впускает первый воздух в сжатые лёгкие. Наконец ему удалось вдохнуть. — Ты… ты понял?.. — воскликнул Кирилл с нескрываемым изумлением. — Ты понял? Блять, боже всевышний, ты правда понял пароль?

— Понял. А ты разве не знал? Я же сразу тебе об этом сказал. — Егор тоже удивился.

На Кирилла нахлынуло такое облегчение, что он почти завалился лицом на стол, на закинутые туда руки, но быстро выпрямился, засмеялся — нервно, как ненормальный — и размазал по щекам слёзы, которые ещё катились из глаз.

— С тобой всё в порядке, Кир? — встревожился Егор.

— При чём здесь я? — прекращая смеяться, помотал головой Кирилл. — На себя мне вообще по хую. Егор, я о тебе думал. Я думал, что ты меня не понял и возненавидел меня… Хотя, нет, ты не умеешь ненавидеть… Но ты мог считать меня предателем и страдать. Я себя ненавидел за твою боль… ту, которую причинил этим ёбаным последним звонком. А я… на себя мне начхать. Я не слышал, что ты ответил, Егор: у меня вырвали трубку. Прости.

— Андрей рассказал мне, что случилось. Сочувствую тебе, Кир. Спасибо, что поступил… так, как поступил.

Кирилл проникся нежностью: Егор, как всегда, добросердечен, не злится, не обвиняет, а сочувствует и думает в первую очередь о других. Егор сочетает в себе силу и уязвимость. Егор идеален. Он святой.

— Я… я просто хотел… не подвести тебя. Ты простишь меня? — Кирилл протянул руку, чтобы дотронуться до его лица, но потрогал, естественно, только тёплый, чуть пыльный монитор. Убрал руку. Егор его попытки не заметил.

— Я на тебя не обижался, — уверил он.

— Но ты ведь замкнулся в себе?.. Извини, Андрей мне тоже кое-что рассказал.

Рахманов на секунду опустил глаза, но, видимо, сегодня исключил скрытность из своих приоритетов.

— Мне показалось, я понял твой намёк… что на тебя давят. Ты ведь не раз говорил, что твои родители ищут способы… отвадить тебя от… того, во что ты влип, приехав в деревню. Мне показалось, они нашли, чем на тебя надавить, и я почти был уверен, что это деньги, которые они дают нам на операцию. Но я не был на сто процентов уверен в своих выводах. В любом случае, мне понадобилось время, чтобы принять ситуацию, свыкнуться с… — Вот тут Егор замолчал и смущенно улыбнулся.

— С тем, что меня не будет рядом? — догадался Кирилл. Возрадовался такому признанию в любви.

— Да.

— Я не хотел причинять тебе боль и заставлять думать, что бросил тебя. Я бы не променял тебя ни на что на свете. Я думал о тебе каждый день. Нет, неправда — каждую ёбаную секунду считал до дня, когда переведут уже в клинику эти блядские деньги, и ни одна ёбаная тварь не помешает мне больше быть с тобой. Ой, прости… Я, когда волнуюсь, из меня мат на мате сыпется.

— Я помню, — мягко улыбнулся Егор. Его удивительные глаза сияли. — Я знал, что мы встретимся после возвращения домой.

— Знал?! Откуда?!

— Разве я недостаточно изучил твой характер? Ты совсем не такой, как я — не умеешь смиряться. Тот, кто заставил тебя кричать в трубку: «Я не буду любить тебя даже под дулом пистолета», только подтолкнул тебя к действиям. Думаю, он очень пожалел об этом.

Секунду они осмысливали фразы, потом оба рассмеялись. Не громко, а выдыхая последнее напряжение. Кирилл был счастлив. Внутри возникла потребность переплести свои пальцы с Егоровыми, он помнил, что это невозможно, но всё равно протянул руку к монитору, потрогал скачущее изображение. Только сейчас осознал, что сидит в чужом доме, на чужом стуле, за чужим компьютером, вокруг уютная темнота и тишина, а они с любимым путём непонятной научной магии не за тысячи километров друг от друга, а вместе, рядом. И это прекрасно, аж член встаёт.

Перебарывая сексуальное возбуждение, Калякин спросил:

— Как мама Галя? Ей лучше? Извини, что сразу не спросил. Передавай «привет» от меня.

— Она в порядке, — улыбаясь уже совсем другой, сыновьей, улыбкой, ответил Егор. — Идёт на поправку. Правда, иногда ленится упражнения выполнять — они монотонные и тяжёлые.

— Теперь не жалеет, что решилась на операцию?

— Радуется, что мы уговорили. Спасибо тебе, Кир. Ты многое для нас сделал.

— Брось, Егор… Ну что ты?! — Кирилл почувствовал неловкость, покраснел. — У меня это случайно вышло… Слышал, мама Галя друга себе нашла…

— Ага. Николаос зовут. Хороший мужчина, подбадривает мамку. Она его слушается.

— Больше, чем тебя?

— Ага.

Они опять посмеялись, глядя друг на друга на экранах, Кирилл хотел, чтобы эта уютная ночь в натопленной комнате продолжалась… не вечность — вечность по разные стороны монитора ему не была нужна, — а до момента, когда Егору придёт пора выезжать в аэропорт. И ему было, что сейчас сказать и спросить.

— Егор, ты не спешишь? Поговорим ещё? — Он изо всех сил старался быть внимательным и заботливым.

— Давай, — легко согласился Рахманов. Кирилл вдруг спохватился:

— А деньги на связь? Может, тебе на счёт кинуть? Я могу прямо сейчас через мобильный банк, только продиктуй куда. А то вдруг в Израиле другая система оплаты трафика, роуминг… вгоню тебя в долги, а мне этого не надо.

— Кир… Кир… не суетись, всё нормально. У меня есть деньги. На разговор точно хватит. — Под действием его спокойного голоса Кирилл угомонился, уселся на попе ровно. Спросил:

— Расскажи мне о себе. Как ты сам там выжил? Тяжело пришлось?

— Нормально: я же при деле был. Лучше потом расскажу, дома. Расскажи ты о себе. В институт ходишь?

— А то! Я там почти лучший студент! Шучу-шучу, я всё такой же лоботряс! — Кирилл хихикнул и перешел на полусерьёзный тон. — Вот не поверишь: я почти не пропускаю, конспектирую, на семинарах отвечаю, руку поднимаю, а всё равно ни в зуб ногой! Такой тупой от природы. Но я старался, Егор. Для тебя. Чтобы ты посмотрел на меня тупого, но старательного и простил, поверил, что я не предавал. Егор, я не знал, как ты теперь ко мне относишься… Я боялся, что потеряю тебя.

— Я люблю тебя, Кир, — словно жалея неразумного ребёнка, с улыбкой произнёс Рахманов. — Но это хорошо, что ты наладил учёбу.

— Да, можешь меня тоже чем-нибудь пошантажировать, и я вообще отличником стану, ага. Выдрессируй меня, я уже почти ручной. Егор, я тебе ещё кое в чём признаться должен, — перестал смеяться Калякин. — Я месяц назад видимость создал, что с девушкой живу. Только видимость, честно. Так надо было, чтобы от меня отстали. Просто спектакль. Я тебе не изменял. Хотя один раз думал, что изменил, и чуть с ума не сошёл. Говорю сразу, чтобы тебе кто-нибудь другой не исказил. — Кирилл виновато сжал губы и покаянно опустил глаза.

— Я знал, Кир.

— Знал? — не поверил ушам Калякин.

— Да. Андрюшка рассказал в четверг. Он со своим другом заходил к тебе на страницу.

Кирилл пришёл в ужас. Волосы зашевелились.

— И ты… ты со мной после такого разговариваешь? Я поражаюсь тебе, Егор! Я бы на твоём месте себя на хуй послал!

— Андрей сказал, вы там не по-настоящему целуетесь, — усмехнулся Егор. — Просто… Кир, наверно, просто я уже знал, что ты в школу приезжал, и что у тебя случилось тоже знал. А ещё… не в твоём характере писать сопливые цитаты и позволять девушкам вертеть собой.

— Тем более таким, как Машка, — возблагодарив бога за светлую голову и холодный рассудок Егора, согласился Кирилл. — Сначала думал, что она совсем конченая, а потом оказалось, что зачатки разума в ней есть. Хотя она за свою помощь айфон запросила… Кстати! — Он вспомнил! — Тебе Виталик извинения передавал! Сказал, что он урод и не достоин твоего внимания!

— Виталик? — больше испугался, чем удивился Егор.

— Ну да, а что тебя напрягает? Встретил его как-то в городе, постояли, поговорили о тебе, перетёрли. Он слёзно просил извинений перед тобой, даже несколько раз головой о стену ударился и по зубам себе дал. Надеюсь, стоматолог его обдерёт.

Егор, конечно, догадался, что это была за встреча.

— Кирилл, ну зачем?.. — упрекнул он.

— А чтоб знал! Да ладно, я его не сильно. Так, фейс подправил. Чтобы не слишком довольным был.

Кирилл ждал от Егора новых упрёков, качаний головой или довольных смешков, но тот внезапно отвернулся, пропал с экрана, вместо него появились попеременно чернота, кафельная стена, часть помещения, потом в обратном порядке и снова Егор.

— Кир, меня зовут. Мне пора. Увидимся дома.

— Когда ваш рейс? — удержал его Кирилл.

— В среду в пятнадцать тридцать прилетаем в Шереметьево. У Андрея уточни. Пока. — Егор исчез. Кирилл остался смотреть на экран со сменившейся картинкой, сквозь него. Осознавал, что сейчас произошло и насколько реальна его удача. Егор его простил? Даже не пришлось оправдываться? Вот так всё просто?

А почему должно быть иначе? Разве он тоже не изучил его характер? Егор адекватный парень, не завистливый, не злобливый, мыслит всегда широко, видит суть, не рубит сгоряча. Вспомнить, как он повёл себя в ситуации с подставным изнасилованием или разбитым окном — почему он сейчас должен был взбеситься, как истеричная сучка? Он не баба, а настоящий мужчина. Они любят друг друга и должны иметь взаимопонимание. Кирилл не радовался, что легко выкрутился — он вообще не выкручивался, потому что не врал, чтобы было из чего выкручиваться. Кирилл радовался, что беды закончились, а их чувства сохранились. Ему повезло с парнем, и он собирался и дальше не подводить Егора, чтобы отплатить ему тем же.

Как же Кирилл любил его! Душа разрывалась, не в состоянии вместить весь неисчислимый объём чувства.

Обнять бы Егора! Смять до хруста рёбер! Целовать! Ощущать его ласки и ласкать!

Член опять вставал, наливался в полную силу. Сидеть мечтая и грезя, улыбаясь при этом, как шальной придурок, можно было хоть до самого утра, и думать, что Егор точно так же грезит им всю ночь, глядя в потолок израильской больницы, радуется и счастлив. Конечно, мама Галя уловит перемены в настроении сына и не удержится от вопросов — не хмурится же ребёнок, а улыбается до ушей. Наверно, Егор и сам с ней поделится.

Пережить бы последние пять дней. Сегодня не считается, среда тоже, так что осталось всего три дня. Но это всё равно бесконечно долго!

Кирилл нажал на крестик и уставился в ромашковое поле рабочего стола. В глазах зарябило. Он тряхнул головой и встал, наконец осмотрелся. В тусклом мерцании монитора различил маленький диван у стены и узкий книжный шкаф, картину с букетом цветов на ней, под ногами пружинил мягкий палас. Странно он просидел здесь… Кирилл, чуть наклонившись, глянул в правый нижний угол экрана… почти час и только заметил обстановку комнаты. Во время разговора он смотрел только на Егора и совершенно не интересовался, что творится сбоку или за спиной. Да и теперь не интересно.

Кирилл вышел из комнаты. Прошёл по слабо освещённой скрипящей лестнице к кухне, откуда доносились голоса Лариски и Андрея. Те сидели за столом и пили чай. К угощениям прибавилась плошка с густо-янтарным мёдом. Андрей как раз намазывал его на булку, ронял капли на стол и ой-блинкал.

— А вот и наш герой, — скрещивая руки, произнесла банкирша. — Наговорились?

— Егора позвали, — надеясь, что у него не покраснели от слёз глаза, ответил Кирилл. Прошёл к столу, плюхнулся на стул. — Нальёшь ещё чая?

Лариска поднялась и пошла в кухонную зону к плите. Кирилл сразу же наклонился к Андрею.

— Что ты не предупредил, что видел фотки с Машкой? А если бы Егор меня послал?

— Да я сразу сказал ему, что там липа! — шёпотом возмутился пацан. — Вы не по-настоящему целовались, а как в кино — без языка! Что я не отличу, как по-настоящему целуются?

Эксперт, блять! Кирилл усмехнулся, потрепал его по волосам.

— Мы помирились, — сообщил он.

— Я же говорил! — в полный голос воскликнул Андрей, даже подскочил при этом. — Егор тебя любит!

— И я его люблю.

Вернулась Лариса, поставила перед гостем чашку на блюдце, спросила, останется ли он ночевать. Кирилл согласился — терять ему теперь было нечего: счета оплачены, отношения восстановлены. Мир, дружба, жвачка с Лариской.

99

Домой Кирилл вернулся только во вторник утром, до этого гостил у Лариски, но в основном пропадал в доме Рахмановых. Вместе с Андреем навели там порядок перед приездом остального семейства, вычистили пыль, растопили печь — нетопленная с весны, она отсырела и задымила, закоптила полкухни, но потом процесс нормализовался, а кухню они отмыли. Работа шла на пользу, поднимала настроение, вдохновение так и пёрло. Возникали разные идеи, как отпраздновать Новый год, кому что подарить. Андрей показал, куда в их доме ставят ёлку, рассказывал всякие забавно-мистические случаи из их с Егором детства. В понедельник после школы съездили в райцентр, купили продуктов, заполнили холодильник. Кирилл снял с карты все деньги подчистую, включая Машкин гонорар. Свой телефон он выключил, звонил ей с Ларискиного, но в Багдаде всё было спокойно, его не разыскивали с собаками. На этот счёт Кириллу было тревожно, однако пофигу — он жил оставшимися до прилёта Егора днями. Всеми фибрами души устремлялся ему навстречу, его теперь никто не мог бы удержать — смёл бы с пути и не заметил.

Войдя в квартиру, Кирилл первым делом увидел топающую из спальни в туалет растрёпанную, с размазанной тушью Машку. На ней ничего не было, даже трусов.

— Ничего, что я в твоей кровати спала? — выдала она тоном лисы, оккупировавшей заячью лубяную избушку, после того, как её ледяная растаяла. Не спросила, а просто поставила в известность, раз уж застукали на месте преступления, а потом ввалилась в сортир и засела там. Кириллу было похеру, главное, чтобы она туда ебарей не натащила. Не разуваясь и не снимая куртки, он заглянул во все комнаты, ничего подозрительного не заметил. Прошёл к письменному столу, вытащил из-под него институтский рюкзак, провёл ревизию содержимого и, сверившись с расписанием, вытащил одни тетрадки и запихнул другие. Шёл уже девятый час — на первую пару он опоздал, хотя неважно сейчас всё, кроме Егора.

Зажурчал слив в унитазе, бачок с шипением стал наполняться водой. Кирилл повесил рюкзак на плечо и вышел в прихожую.

— Как съездил? — спросила проснувшаяся за время сидения на толчке Машка. Наготы она не стеснялась и собиралась в ванную.

— Охуенно, — сказал Кирилл и полез в задний карман джинсов, вытащил на свет тонкую стопку свёрнутых вдвое пятитысячных и тысячных купюр. — Вот, бери и собирай вещи. Ключ от квартиры в институте заберу. Спасибо, Маш, — помолчав, добавил он.

— Обращайся, если прижмёт, — хихикнула Машка и сцапала заработанные деньги. Остальное её, походу, сразу интересовать перестало. Вместо ванной она поскакала в спальню, где в шкафу хранились её сумка и вещи. Послышался шелест открываемой молнии.

— Меня никто не искал? — вытянув шею в ту сторону, на всякий случай спросил Калякин.

— Не, всё тихо, — крикнула из недр комнаты Машка, и Кирилл, послав всё на хуй, ушёл. На улице из низких серых облаков только что посветлевшего неба шёл моросящий дождь, от заморозков не осталось следа: грязь и лужи покрывали всё вокруг, зато в окнах отдельных умников уже сияли гирлянды — тринадцатое ноября, ёпта!

Лекции сегодня давались тяжко: мысли уносились в Москву. Кирилл раз за разом продумывал, как и когда лучше ехать — сегодня или завтра, ночевать там или одним днём обернуться туда и обратно, на своей машине, с Лариской и Андреем или вообще на поезде, а обратно с Рахмановыми в заказанном микроавтобусе.

Не представлял, что остались какие-то сраные сутки, а потом… От мыслей об этом «потом» бросало в жар, особенно томно становилось в паху.

Надо бы ещё в своей квартире порядок навести, чтобы там женским духом не пахло — вдруг Егор теперь почаще гостить у него сможет? Запасной ключ ему отдаст, на машине ездить научит. Продаст свой «Фольксваген» и купит две попроще.

С этими приятными мыслями Кирилл вышел из институтского корпуса, пожал на прощанье руки нескольким однокурсникам и, продолжая думать о хорошем, сел в машину. Всё испортил последовавший телефонный звонок — мобильный завибрировал в кармане, а, когда Кирилл его вынул, увидел, что звонит мать. Разговаривать с ней было в лом: погода и так херовая, а ещё если она на мозг капать начнёт… Он сбросил, но, вздохнув, перезвонил: иначе не отстанет — это раз, и лучше знать, что у врага на уме — это два.

— Да, мам? Что ты звонила?

— Соскучилась, — притворными лисьими интонациями пропела она. — Ты давно к нам не заезжал. Сейчас не заедешь? У тебя ведь занятия кончились? И отец вот дома… Пообедаешь.

— А что есть пожрать? — осведомился Кирилл, чтобы не выдать себя изменившегося за выходные. К материным речам он отнёсся с опаской, профильтровал сквозь сито её обычной «лжи во благо». По всему выходило, что сегодняшняя приветливость — снова коварная замануха в капкан, но — возможно и скорее всего — мать с отцом всего лишь хотят жёстко обсудить с ним Машкину беременность и настоять на аборте. Ну что ж…

— Кирилл, что ты молчишь? Ты приедешь?

— А? — опомнился Кирилл. Походу, пока рассуждал, пропустил список блюд. Ну да он туда не желудок набивать поедет. — Да, да, приеду. Выезжаю уже.

— Аккуратнее на дороге, — пожелала мама. Ещё бы чмок в щёчку изобразила.

Кирилл кинул смартфон на торпеду и поехал. Настроение скакало от плохого до стёбного. За время дороги более-менее родилась тактика поведения.

Дверь открыл отец, пожал руку, помог повесить пуховик на плечики и в шкаф.

— Садись за стол, — выглянула из кухни мать, — всё готово. Пицца только из духовки.

— Можно, я потом поем? Погреюсь сначала немного: на улице пиздец дубак. — Дыша на потираемые друг о друга ладони, Кирилл прошёл мимо родителей в гостиную, занял ближайшее к выходу кресло, надеясь избежать ловушки, в которую по дурной традиции превращалась для него кухня. Взял пульт, включил телевизор, пощёлкал, оставил на каком-то фильме, где мелькнула рожа Брюса Уиллиса. Родители маячили за его правым плечом.

— Так и будете там стоять? — закидывая ногу на подлокотник, как бы ненароком спросил у них Кирилл. — Идите есть без меня. Или садитесь, ждите меня.

Мать с отцом помялись, но были вынуждены пройти на те места, которые сын им оставил, то есть далеко от двери. Мать села на диван, отец — в другое кресло. В телевизор они не смотрели — повернулись к Кириллу. Позы были напряжены.

— Хорошо, что ты приехал один, без Маши, — переглянувшись с матерью, начал отец.

— А что такое? — пялясь в фильм, удивился Кирилл. — Она, вроде, не много ест. Или пицца маленькая?

Повисла пауза.

— Мы не о том, Кирилл, — вступила в диалог мать. — Мы…

— Вы об аборте? — болтая ногой, перебил Кирилл. — Вообще-то мы решили пожениться и родить этого личинуса.

— Что?! — пришла в ужас мать и отработанным движением схватилась за сердце, а затем, закатив глаза, повалилась на спинку дивана. Но сразу вскочила в обратное положение и притопнула ногой в белом носке. — Хватит! Хватит делать из нас дураков! Мы знаем, где ты был в выходные! Ты купил подростковую куртку на мальчика и отвёз в деревню к этим голодранцам!

— Может, я её Машкиной сестре отвёз, откуда ты знаешь? — абсолютно ровным голосом, что самому было удивительно, с самой мизерной каплей вызова спросил Кирилл. Сел нормально, не глядя отложил пульт на журнальный столик. В груди была какая-то ледяная пустота по отношению к этим людям. Всё пошло не по плану.

— Отпираешься? Ты все деньги снял! Сказать в каком городе находится банкомат? – Мать гремела.

— Не надо. — Кирилл встал. — Больше не буду отпираться. Я люблю Егора. Я его дождался. Он передавал вам спасибо за деньги, которые вы неделю назад перевели. А теперь до свиданья. — Он переместился к двери. — Я ухожу. А слежкой своей подавитесь!

Кирилл вышел в прихожую, распахнул шкаф. Засовывая ногу в ботинок, стащил с вешалки пуховик. Из гостиной неслась ругань на повышенных тонах, правда на этот раз предки грызлись между собой: «Это ты допустил!» — «Это ты избаловала!» — «Поговори с ним: ты отец!» — «А ты мать — ты его воспитывала!» Одеваясь, Кирилл слушал и сожалел, что родился в этой семье у этих бесчувственных сухарей. Бизнес-планы какие-то, а не люди.

Наконец, раскрасневшиеся, встрёпанные, словно подравшиеся петухи, предки вывалились в прихожую. Кирилл уже стоял полностью одетый, поправлял переступанием с пятки на носок неудобно загнувшийся задник ботинка — и он как раз встал на место. Помешать уйти ему не могли. Родители это видели.

— Кирилл, давай поговорим, — выпалил отец.

— Я с вами один раз уже поговорил, спасибо. Я ухожу. — Он взялся за ручку двери, повернул, но дверь не открылась, лишь лязгнул внутри механизм. Отлично, уход займёт на пару секунд дольше.

— Давай поговорим, — жёстче повторил отец. — Зайдём на кухню.

— Не-а, я в вашу ловушку больше не попадусь. — Кирилл повернул фиксатор замка, и дверь открылась.

Отец удержал его за рукав. Он находился в пограничном состоянии между отчаянием и гневом.

— Поговорим здесь, в прихожей.

Кирилл испытал к нему жалость — жалость человека умного к человеку убогому.

— Что тебе надо? — спросил он, кляня себя на чём свет стоит, что медлит и не смывается сразу. Мать уже тащила им из кухни стулья. Женщина в красивом платье и макияже, неуклюже тянущая мебель, будто безродная официантка — она тоже выглядела жалко. Поставила стулья и ушла в гостиную, закрыла за собой дверь. Отец приглашающе указал на стул. Кирилл захлопнул входную дверь и сел, скрестил руки. Папаша устроился напротив него.

— Кирилл, давай поговорим.

— Мы уже сто раз разговаривали.

— Значит, неправильно разговаривали. Забудем, что мы отец с сыном. Поговорим, как мужчина с мужчиной. Согласен?

— Мужской разговор?.. Очень интересно. Попытаешься меня понять?

— Не надо сарказма, Кирилл! — в досаде повёл шеей отец. — Я действительно не понимаю тебя, как мужчина. Мне сорок четыре, и секс для меня пока не потерял привлекательность… А для тебя… Я был молодым и помню, как это — хотеть секса в двадцать лет, перебирать девушек, пробовать новых, красивых… Но парень!..

— А он красивый, — съязвил Кирилл. Мать стояла под дверью и подслушивала, наверно, грызла маникюр.

— Он парень! Кирилл, я не могу понять… вот как мужчина мужчину… гомосексуалисты — это же мерзко. Как мужчина может разрешать… трахать себя в зад? Будем уж называть своими словами. Это не в мужской природе! Мужчине не может это нравиться!

— А ты пробовал, чтобы утверждать?

Отец поёрзал на стуле, вдохнул, словно рабочий перед тем как продолжить долбать отбойным молотком неприступную стену, в которой за час долбления не появилось ни одной трещинки.

— Кирилл, гомосексуализм — это ненормально, это психическое отклонение…

— Ага, давай, запихни меня теперь в психушку.

— Ну объясни тогда мне, почему ты решил дать в жопу. Извини, по-другому я это назвать не могу. Ты рос нормальным ребёнком, встречался с девушками, и внезапно стал петухом. Бежишь к этому парню, как привязанный, в зад себя долбить даёшь. Или ты врёшь насчёт этого?

— Нет, не вру: я петух, самый натуральный, просящий, чтобы его трахнули в жопу, — процедил, впившись в глаза отца взглядом, Кирилл. — Хочешь знать, как так вышло? Давай объясню — мне нравится! А теперь давай объясню ещё кое-что: я люблю Егора! Тебе ведомо это чувство? — Голос его нарастал. И похеру, если соседи стоят на площадке и греют уши. — Ты когда-нибудь любил? Любил когда-нибудь мою мать? Или у вас деловой союз с брачным контрактом? Ты знаешь, что такое тонуть в глазах любимого человека, боготворить его?

Отец сидел красный, как после пощёчины, но не отводил глаз.

— Ты знаешь, что такое не дышать без любимого человека, понимать друг друга без слов, считать минуты до встречи? А что такое — испытывать счастье, зная, что он тоже тебя любит? — продолжил, крича, Кирилл. — Так вот — вы на два месяца превратили мою жизнь в ад! Осознай уже это, чудовище! Я не в жопу даю — я занимаюсь любовью! Я близости с Егором хочу — близости! Ты чувствуешь разницу? Ты знаешь, что такое сходить с ума от счастья в постели с любимым человеком? Я думаю, ты ничего этого не знаешь, потому что ты никогда не любил! Не видел я никогда у вас с матерью любви! А то бы вы и меня любили! Понимали бы меня — как это быть разлучённым с любимым человеком на почти три месяца и гадать, считает ли он тебя предателем! Слава богу, мы с Егором не такие, мы любим друг друга и знаем, что многих вокруг от этого корёжит! Мы будем вместе и лично мне до пизды, что вы с матерью скажете! Вы замечаете только плохое, на ваш узкий взгляд, а хорошее — хер! А то заметили бы, что я больше не пью, не курю, учусь! Каждый раз я представляю Егора: как он не ноет в трудной ситуации, а идёт вперёд!

Отец пытался что-то вставить, но у него не получалось: слова лились из Кирилла потоком. За дверью гостиной чувствовалось нервное мельтешение.

— Теперь я всё сказал. — Кирилл встал, поправил куртку. — Спасибо, что показали мне разницу между нашей семьёй и Рахмановыми. Не захотите помогать — похую. Отучусь как-нибудь, в армии отслужу и сам на жизнь заработаю. — Он развернулся и уж теперь покинул квартиру. Горло заболело от длинного монолога, голос сел до хрипоты.

— Кирилл! — заревел вдогонку отец.

Дверь, закрываясь, хлопнула. Кирилл понёсся вниз по ступенькам, не тратя время на лифт. Только сейчас начал осознавать, что легко отделался, успев уйти с поля боя, где оставил тяжёлую артиллерию противника разбитой, но не уничтоженной. Надеялся, что, вывалив им всё, поступил правильно.

Оглянувшись на окна четвёртого этажа, вспомнив побег по простыням, Кирилл прыгнул в машину и поехал в Москву, пока не догнали и не приковали к батарее. Рюкзак лежал на заднем сиденье, в нём и по карманам куртки были рассованы деньги. В крови бурлил адреналин.

100

Проснулся Кирилл в хостеле на узкой кровати. Сейчас было так же шумно, как и когда он засыпал около двух часов ночи. От батареи шло тепло. Чем-то воняло. Возможно, грязными носками или разложившейся мышью. Бельё было влажным, подушка, в которую он уткнулся носом — тощей, со сбившимся в комки синтепоном, на стене рядом с ним — засаленные обои.

Подавив приступ брезгливой тошноты, Калякин перевернулся на спину, поправил ногой колючее шерстяное одеяло, кинул взгляд на пасмурное окошко и постарался сосредоточиться на главном — сегодня он увидит Егора. Это получилось.

Думал, что будет волноваться всю ночь, ворочаться, не спать, но после долгой дороги в темноте по мокрой трассе храпел, как убитый, без снов.

Пошарив под подушкой, Кирилл нашёл смартфон. Времени было десятый час. Можно было не спешить, но так хотелось спешить!

Прислушиваясь к голосам снаружи, Кирилл полежал ещё с полчаса. За этот период как раз налился и опал утренний стояк. Потом встал, занял очередь в общий туалет и душевую, пока она подходила, сходил в ларёк в холле, купил, чем помыться и побриться. К двенадцати часам привёл себя в порядок. Сомнения вызывали только волосы — длинные и непослушные, бесформенные, как у стиляги семидесятых годов, к таким только брюки-клёш и ботинки со скрипом. Но в парикмахерскую сходит когда-нибудь потом.

Глядя в висевшее на стене номера тусклое зеркало, в котором из-за бокового освещения почти ничего нельзя было нормально разглядеть, Кирилл заправил часть волос под шапку. Надо было собираться, поторапливаться, а он нервничал. Нервничал приятно — в предвкушении. Просто боялся опоздать из-за пробок. Или не найти в толпе, хотя на этот случай есть телефон. Или что рейс задержат. Или вообще отменили. Нет, это всё паника: он звонил Андрюхе, и тот сказал, что всё идёт по плану. Они договорились встретиться в аэропорту.

Кирилл оделся, сложил в рюкзак вещи, проверил, чтобы ничего не забыть, и сдав ключ, покинул номер. Свою машину он решил не трогать из-за вероятности пробок на Ленинградке, о которых часто вещают в столичных новостях. Спустился в метро и доехал до станции «Белорусская», пересел на аэроэкспресс, который, правда, плёлся как дохлая кобыла, вызывая нервозность. Кирилл смотрел на часы в смарте каждую минуту. Время сокращалось и сокращалось, Егор и Галина к этому моменту провели в небе без малого четыре часа и скоро подлетят к Москве, а ему ещё надо добраться до терминала D.

На выходе из вагона случилась заминка: вперёд лезли вездесущие пенсионеры-путешественники с кучей чемоданов на ножках, бабы и мужики с бесконечно орущими детьми и баулами. Кирилл, придерживая рюкзак за лямку, вывалился из вагона где-то ближе к концу потока и сломя голову погнал к терминалу. В нём он был всего два раза, дорогу смутно помнил, ориентировался по указателям. Но натыкался на тех же самых пенсионеров, баб, детей и мужиков, петлял, психовал, злился, кляня блядскую запутанную архитектуру, скользкий пол, отражающий свет верхних люминесцентных ламп и всевозможных электронных табло, и огроменные расстояния. Попав в зону встречающих, нервы сменились истерикой — людей было видимо-невидимо. Они стояли, сидели на стульях и полу, перемещались, прибывали рекой и уходили. Муравейник? Нет — дурдом! Рейс что ли отменили? Или сразу два? Нарочно, чтобы он тут с катушек от волнения съехал? Ещё и эти сводящие с ума приторные голоса по громкой связи… Голова от них кругом.

Табло оповещало, что рейс из Тель-Авива прибыл десять минут назад.

Потеснив надменного мужика в строгом костюме с табличкой с надписью на иврите, Кирилл замер напротив выхода из зоны прибытия. Расстегнул пуховик, шапку ткнул в карман, рюкзак держал в опущенной вниз руке. Смотрел. Обзор заслоняли. Кирилл поднялся на цыпочки, завертел головой… Лица, затылки, анфас, профиль. Азиаты, европейцы, евреи. Кучерявые, лысые, бритые, гладковолосые, с пучками, хвостами, пирамидами. Блондины, брюнеты, рыжие, фиолетовые, седые, разноцветные. В куртках, мехах, плащах, пальто, пуховиках, полураздетые. Все шевелятся, мешаются, за детьми не смотрят. Кирилл никогда не обращал внимания, сколько в аэропортах людей, обычно свободно бывало, без суеты, культурно. А теперь… как найти в этом столпотворении Егора и Галину?

И где Андрей и Лариска?

Нет, они не могли уже встретить друг друга и уехать без него — мало времени прошло.

Кирилл завертел головой интенсивнее, выискивая банкиршу и мальчугана, и увидел…

Он едва не попятился назад в желании убежать, спрятаться.

Стукнувшись спиной о что-то мягкое, Калякин понял, что всё-таки попятился.

— Молодой человек! — грозно одёрнул старушечий голос, не дребезжащий, а весьма бодрый. Кирилл повернулся. На него строго смотрела низенькая путешественница с нарисованными бровями и вся её пенсионерская компания.

— Простите, — пробормотал Кирилл и, шагнув в сторону, спрятался за мужика с табличкой и бабу, которая тут же заняла освободившееся место. Он лишь вытянул шею и удостоверился, что ему не приглючилось. Нет — мама и папа, так же нервно озираясь и пристукивая ножками, стояли у информационного стенда. Блять, вот суки! Значит, запирать его дома они не стали, а погнались в Москву! Ну, конечно, им, как одним из спонсоров, чиновники из здравоохранительной конторы без проблем сообщили дату и рейс, на котором вернутся подопечные. Кругом одни мрази.

К счастью, родители не видели его. Тут толкучка действовала на руку.

Загородив лицо рукой, Калякин снова уставился на выходящих из зоны прилёта и вовремя! В потоке людей находились Егор и Галина!

То есть, сначала глаз выхватил среди людей фрагмент инвалидного кресла с крутящимся колесом и понёсся дальше. Потом мозг обработал эту информацию и дал сигнал, что, в общем-то, инвалидная коляска — это, во-первых, что-то не совсем обычное среди шагающих людей, а, во-вторых, инвалидная коляска вполне может оказаться тем, что надо, ведь не думает же он, что Галина выйдет из самолёта на своих двоих?

Кирилл мгновенно вернул взгляд к инвалидному креслу, но увидел в ней румяную миловидную женщину с пышной копной рыжеватых волос, с неброским аккуратным макияжем, подчёркивающим её красоту. На ней было ярко-синее полупальто с большими пуговицами и синие, но на тон светлее брюки, сапоги на плоской подошве, но вполне модные. Шею окутывал элегантный шарфик, который, вероятно, вне помещения заменял шапку. Лежащие на коленях руки сжимали кожаные перчатки, тоже синего цвета.

С разочарованием скользнув по дамочке взглядом, Кирилл без интереса поднял глаза на её спутника…

Егор! Это был самый настоящий Егор! Его глаза, губы, слегка длинноватый нос! Его сильные руки сжимали ручки инвалидного кресла!

Без шапки, в расстёгнутой чёрной тёплой куртке, серых брюках. Он катил кресло и вглядывался в толпу встречающих.

Бог ты мой — Егор…

У Кирилла перехватило дыхание. Он через силу, раздирая лёгкие, вдохнул и рванул к нему навстречу. Слышал только шум в ушах и больше ничего. Видел только Егора. Нет, теперь видел, как к Егору и Галине бежит Андрей — парень раскинул руки, как тогда в школе, и что-то кричит. Сзади него, тактично отставая, шла Лариса. Через секунду Рахмановы обнимались.

Сейчас и он обнимет Егора…

Вдруг Кирилл почувствовал толчок — рывок назад — и покачнулся, вырванный из радостной кутерьмы. Сразу вернулся слух — все шумы аэропорта ударили по ушам и самое близкое из них, скороговоркой:

— Кирилл, одумайся! Не губи себе жизнь! Ты не пидорас!

Калякин резко обернулся. Отец так и сжимал его рукав в кулаке, требовательно буравил взглядом. Поодаль переминалась мать, одетая, как на праздник.

Кирилл одарил их обоих холодным, рассудительным взглядом и ответил совершенно спокойно, чего от себя в горячке недопустимого промедления не ожидал:

— Я люблю Егора. Не хотите любить меня таким — не любите.

И он развернулся и быстрым шагом пошёл к маленькой группе родных людей. Рахмановы уже отделились от основного потока в сторону, заметили его и, разговаривая, наблюдали за его перебранкой с отцом.

Подходя, Кирилл улыбался, показывая, что всё хорошо, что всё позади. И ему улыбались. Андрей и Лариса расступились. Кирилл встал напротив Егора, почти вплотную. Они были практически одинакового роста, и глаза получились на уровне глаз. Приветственных фраз не было, обмен признаниями проходил на уровне телепатии, Кирилл почувствовал, что снова тонет в чёрных улыбающихся омутах и не хочет выплывать, но он моргнул, а затем, мысленно извинившись перед Егором, поставив на пол рюкзак, присел на корточки у ног Галины. Чувствовал, что так будет правильно.

— Рад видеть тебя, мам Галь. — Кирилл взял её ладони в свои. Они были тёплыми, живыми. — У тебя новый имидж? Я сразу тебя не узнал, подумал, что за королева красоты?

— Всё шутишь, Кирюша? — пожурила Галина. Её голос так же окреп, как преобразилась внешность. Перед ним был совсем другой, жизнерадостный человек. Лишь глаза оставались по-прежнему ласковыми. — Спасибо тебе, родной. — И она подняла руки с красивым маникюром — медленно, неуверенно — и обняла Кирилла за шею. Кирилл искренне, с повлажневшими глазами обнял её.

— Это тебе спасибо, мам Галь, что исполнила мою мечту.

— Какую?

— Помнишь, я говорил, что хочу, чтобы ты меня обняла? И вот это случилось.

Калякин обнял её ещё крепче и разжал руки. Чмокнул Галину в щеку и встал. Опять оказался перед Егором и опять между ними потекла телепатическая связь. Они никого вокруг не замечали — ни посторонних, ни своих, ни родителей Кирилла, которые наблюдали издалека, и Елена Петровна с упрёком смотрела на мужа, а тот в ответ беспомощно пожимал плечами.

Телепатия, подкреплённая дерзкими, провокационными, счастливыми улыбками не могла продолжаться долго — притяжение было велико. Егор и Кирилл, одновременно выдохнув и усмехнувшись, заключили друг друга в объятия — крепкие мужские объятия. Не смея поцеловать друг друга на людях, дотронулись щеками.

— Я люблю тебя, Кир, — прошептал на ухо Рахманов.

— Ты вся моя жизнь, — ответил Кирилл.

Два твёрдых члена, соприкасаясь через ткань, подтверждали их слова.

Эпилог

Снег напитался водой, стал рыхлым, нога проваливалась в него по щиколотку и, если бы не сапоги с высокими голенищами, а обычные калоши, зачерпнул бы по самое мама не горюй. Кирилл чертыхнулся и вытащил ногу из ледяной каши, переступил на более твёрдый пятачок. Повесил на гараж, из которого вышел, замок — хоть деревня глухая, да внутри ценностей навалом, до которых охочи алкаши-ворюги: трактор МТЗ и второй, помощнее, «Джон Дир», комбайн «Нью-Холанд», куча всяких железяк и прибамбасов к ним.

Ключ Кирилл спрятал в карман фуфайки и оглядел двор, служивший ремонтной мастерской и базой его крестьянско-фермерского хозяйства. Культиваторы, дискаторы, бороны, посевной комплекс, опрыскиватели соскучились по работе и просились в поле, но на земле ещё лежал снег. Зима в этом году никак не хотела сдавать позиций, март близился к середине, а нормального тепла ещё не видали. Солнышко грело да недогревало. Подкормка озимых и сев яровых начнутся не раньше апреля.

По натоптанной тропке, выбирая более-менее сухие и не скользкие участки, Калякин добрался до распахнутых ворот из зелёного металлопрофиля, по одной створке за раз закрыл их и тоже навесил замок. Предосторожность от грабителей не поможет, они, коли приспичит, через забор перемахнут и утащат, что им приглянулось, но… тогда его любимый прокурор всё быстро расследует, ворюг накажет, а имущество вернёт на законное место. Ладно-ладно, Егор не прокурор, а только его старший помощник, а из воровства один раз только сам замок навесной и украли, а может, он сам его потерял. Это он так, рассуждает от скуки.

В сердце сидела нежность.

Кирилл дошёл до покрытой лужами и колеями дороги, повернул голову направо, всматриваясь туда, где начиналась деревня. К марту световой день прибавился порядком, сумерки всё равно опускались рано, к семи вечера будет хоть глаз коли. Сейчас видимость была ещё прекрасной, правда, смотреть было не на что. За восемь лет от деревни ничего не осталось, она превратилась в хутор. Половина бабок повымерла, вторую забрали поимевшие совесть дети или внуки. Бабу Липу тоже забрали. Лариска уехала из Островка сама, не прощаясь, не показывалась сюда года три. Дворец лесной феи зарос бурьяном. В деревне осталось всего пять жителей, что Егора и Кирилла устраивало: меньше народу — меньше надо скрывать чувства.

А чувства горели. Крепли. С каждым годом открывались новые неизведанные грани любви и секса. Кирилл признавал, что боготворит Егора, но и Егор отвечал ему тем же. Егор раскрылся, перестал молчать, доверял полностью и бесповоротно. Кирилл кряхтел, сражаясь с ленью, и из кожи лез вон, чтобы оправдать доверие. Он надеялся, что сегодня Егора не задержат на работе, как часто бывало в первые годы после обучения.

Света фар на дороге не было. Кирилл решил подождать ещё немного: ужин он приготовил, скотины, кроме собаки и двух кошек, не держали.

Кирилл сунул озябшие руки в карман и уставился через дорогу на дом Рахмановых. В прошлом году на нём перекрыли крышу. Сделали красивую, из металлочерепицы красного цвета. Стены обшили сайдингом, вставили пластиковые стеклопакеты. Однако он месяцами стоял пустой: Галина и Андрей перебрались в Грецию к Николаосу — весёлому сухопарому дядьке с австрийскими корнями по материнской линии. Приезжали, когда вдвоём, когда втроём, раз в полгода. Галина расцвела. Ходила с костылём и на маленькие дистанции, периодически подлечивалась, но и этому была благодарна. Андрюха вымахал! После школы поступил в вуз на инженера. Егор скучал по ним, волновался, особенно в первое время, но сам переезжать отказался.

Сами они жили в новом кирпичном доме, который Кирилл с помощью родителей начал строить сразу после армии, новоселье отпраздновали, когда Егор получил диплом. Дом был одноэтажным, четырёхкомнатным, общей площадью сто сорок метров, плюс обитаемая летом мансарда. Формально он принадлежал только Калякину, а Егор был прописан в своём родовом доме, чтобы не возникло вопросов, почему работник районной прокуратуры проживает под одной крышей с посторонним парнем. Если кто и знал о нетрадиционной ориентации — помалкивал, уважая в первую очередь въедливость, неподкупность молодого юриста, его стремление к установлению справедливости.

Новый дом возвели по соседству, купив заброшенный участок вместе с избушкой-развалюшкой. Потом, при оформлении фермерского хозяйства, купили брошеную усадьбу напротив дома Рахмановых. Стоили они дешевле классических «Жигулей», и хоть числились сто лет заброшенными, когда выискался покупатель, хозяева нашлись сразу. Ещё Кирилл, чтобы расширить базу, купил примыкающий к ней дом Пашкиной бабки. Нюрка ещё колтыхалась, давно и надолго поселилась в городе, разводила сплетни. С домом она рассталась легко — семейство нуждалось в деньгах, чтобы выплачивать кредиты, после того, как Пашу замели на торговле спайсами.

Впереди блеснули фары — это могли быть только Егор и его «Лада Икс-Рей». Кирилл вброд перешёл затопленную талыми водами проезжую часть, мимо вишен, отодвигая мешающиеся ветки, зашагал в сторону нового дома. Свет приближался, в деревенской тишине нарастали шелест рассекаемой колёсами воды, хруст снега, скрип шипов.

Сойдя с обочины, Кирилл остановился, дал Егору припарковаться у металлических ворот, заглушить двигатель, выйти.

— Привет, — сказал Рахманов и, быстро чмокнув Кирилла в губы, открыл заднюю левую дверь, залез туда половиной туловища. Пятая точка в синих прокурорских штанах аппетитно выставилась наружу. Калякин пожалел испачкать его форму и светлую куртку своей грязной фуфайкой, а то бы завалил и трахнул прямо здесь и сейчас — одного короткого поцелуя ему не хватило.

Егор вылез с увесистой папкой, потряс ею, демонстрируя.

— Ты не устал? — скептически глядя на принесённую домой работу, которая наверняка отнимет часть совместной ночи, спросил Кирилл. Впрочем, он больше волновался, что Егор не выспится, чем, что придётся одиноко лежать в кровати.

— Разве на моей работе устают? — хмыкнул Егор, засунул папку под мышку.

— А я устал, — не стал прибедняться Калякин. — Устал лазить без дела туда-сюда и ждать тебя, милый. Пойдём, накормлю своего кормильца и поильца. — Он взял Егора за руку и повёл в дом.

Они прошли через двор и холодную веранду, в прихожей молча разулись. Кирилл отправил фуфайку на вешалку для домашней одежды, шапку кинул вниз на полку. Хотел помочь раздеться Егору, но вспомнил, что руки не очень чистые после гаража. Да тот сам прекрасно справился, не дожидаясь заботливого жеста.

— Ну и жара, — протянул Егор, расстёгивая золочёные пуговицы синего прокурорского кителя с одной звёздочкой меж двух полос на погонах.

— Извини, забыл газ убавить, — опомнился Кирилл и ускакал в топочную к котлу. Повернул реле, делая огонь минимальным. Голубое топливо было «свадебным» подарком от отца-депутата. Вернее, от двух отцов: Мамонову, хоть он с бывшей семьей не общался, тоже пришлось поучаствовать, чтобы протолкнуть Островок в государственную программу газификации малых населенных пунктов. Тогда в деревне жило ещё побольше народу, чем сейчас. Скважину тоже пробурили, установили башню Рожновского, проложили от неё водопровод. Только канализация была индивидуальная — обычная яма. Зато и стиральная машинка, и горячая вода из крана, и ванна с унитазом. В таком деревенском доме Кириллу жилось припеваючи.

Он вышел из топочной. Егора в прихожей уже не было, поскрипывание ламината слышалось в спальне. Кирилл заглянул туда.

— Суп разогревать или картошку? — спросил он Егора, который, включив лишь настольную лампу, вешал китель на спинку задвинутого под стол стула. Лампа светила мягким желтоватым светом, который конусом падал на столешницу, не разгоняя темноту в остальном пространстве. Её часто использовали для создания интимной атмосферы во время любовных игр. На эту лампу у Кирилла, как у собаки Павлова, выработался один приятный рефлекс. Вот и сейчас началась эрекция.

— Кир, может, потом поедим? — спросил Егор и повернулся к нему. На его по-прежнему узком тонком теле, кроме форменных брюк, были голубая рубашка, тоже с погонами, и тёмно-синий, до черноты, галстук. Страж закона и правопорядка с длинными патлами. Сексуальный, сволочь.

— О, я… — Кирилл приблизился и обвил его талию, сжал ягодицы, вдохнул дурманящий запах одеколона, наверняка напичканный афродизиаками. Вильнул бёдрами, изображая что-то подобное танцевальному движению и имитации полового акта. — Я согласен, — томно добавил он, наклоняясь вперёд. Егор ушёл от поцелуя и вывернулся из объятий.

— Кирилл, нам надо поговорить. Я хочу тебе кое-что сказать. Важное. — Рахманов отвернулся, сунул руки в карманы. Его что-то заботило, терзало. Это не могли быть профессиональные проблемы, потому что с работы домой Егор плохое настроение не приносил, а дома у них всегда царили тишь да гладь, не считая страстных постельных бурь. Кирилл испугался, посерьёзнел: только бы не беда с мамой Галей! Нет, с ней вчера было всё в порядке. Тогда… нет, не может быть, чтобы Егор полюбил другого!

Калякин отступил на шаг и в полной растерянности сел на кровать.

— Называешь меня Кириллом? Значит, всё действительно серьёзно, — попытался пошутить он. Вышло жалко и неправдоподобно.

— Серьёзно, — кивнул Егор. Он всё ещё не поворачивался к нему, находился весь в своих думах, даже, кажется, плечи опустились под тяжестью мыслей. Фигуру скрывала тень.

— Всё так плохо? — смирился с неизбежным Кирилл. — Ты меня бросаешь? — Он машинально взял с прикроватной тумбочки коробку от презервативов, покрутил в руках.

— Нет, я не хочу тебя бросать, — опять помотал головой Егор и, наконец, повернулся. На нём лица не было. Вот так приехал весёлый, а сейчас… Добрый хороший Егор совестится сообщать об измене. После девяти счастливых лет вместе. Приплыли, блять.

— Не можешь выбрать? — помог ему Кирилл. — Любишь нас двоих?

У Егора расширились глаза.

— Ко… кого — вас двоих? — с запинкой произнёс он. Калякин понял, что где-то сглупил, а Егор вообще не слышал, что он у него спрашивал, а если и слышал, то воспринимал через призму своих мыслей. В обычной семье ещё оставалась вероятность разразиться скандалу, но только не в их — они никогда не цеплялись к словам, не рубили сгоряча и не действовали наперекор.

— Так, — проговорил, успокаиваясь, Калякин, — говори. Говори мне это важное. — Он взял Егора за руку и усадил рядом с собой.

— Мне предложили должность прокурора в соседнем районе, — с совершенно беспомощным видом сообщил Егор.

Кирилл открыл рот от изумления. Мозг уже переварил новость — она была просто потрясающей! — но растерянно-ошеломлённый вид из-за такого пустяка и Егор абсолютно не вязались. Забавно не вязались. Кирилл рассмеялся.

— И поэтому ты такой ошарашенный?

— Ответ нужен завтра.

— Соглашайся, тут нечего думать.

— Но у меня ни стажа, ни опыта. Я всего лишь младший советник юстиции.

— Ты уже младший советник юстиции, — поправил Кирилл, делая акцент на слове «уже». — Ты самый лучший, тебе надо делать карьеру. Сейчас тебя назначат районным прокурором, потом областным, потом генеральным. Ответственные и неподкупные прокуроры нужны везде.