Селянин

Егор молчал.

Кирилл вздохнул, будто в самом деле надеялся услышать его ответ.

— На тебя я приехал посмотреть.

Выходило всё не то и не так. Как-то неправильно звучали интонации — без тепла, любви, нежности, которые разливались в душе, но в голос не перетекали. Кирилл не умел их выразить. Это расстраивало и злило. Особенно выводило из себя, что Егор не понимает, не помогает ему раскрыться, вытащить эти чувства наружу.

— Посмотрел? — Егору не терпелось избавиться от визитёра.

— Егор, ну что ты, ей-богу?! Я же к тебе по-нормальному пришёл! Не обвиняю тебя ни в чём! Ну заморочился я с хуйнёй, с коноплёй этой, ну сдали вы с банкиршей меня — я тебя понимаю, как человека, ты не мог иначе поступить. И что? Вот он я, выпустили меня, все обвинения сняли. Конопля эта хернёй технической оказалась, только позорился… Паша всё: «Нормальная, нормальная, бабла срубим!» Я тебя понимаю, Егор, очень хорошо понимаю. Ты за брата своего бьёшься и за деревню эту…

— Спасибо. Уходи.

В груди кольнуло от несправедливости. Кирилл встал, приблизился к порогам, задрал голову, чтобы смотреть в лицо Егору. Комарушки вились толпами, жундели над обоими ушами, в сарае визжали свиньи, вдалеке тишину нарушали петухи и лягушки. Проклятая живность лезла в объяснения людей.

— Егор, да что с тобой не так? Я тебе встречаться предложил!.. Помнишь, когда ты меня из лужи выталкивал?..

— И что я ответил?

— Ты ответил… Да ты ничего не ответил! Сел и уехал!

— Может, это и был ответ?

Кирилл подумал, что Егор подкрепит сарказм усмешкой, но это было не так. Не было ни усмешки, ни, наверно, сарказма. К счастью, первоначальный страх тоже изгладился. Появилась какая-то усталая отстранённость, грусть, направленная глубоко в себя. Наверняка было ещё что-то, чего Кирилл не заметил: он плохо умел читать лица, слабо разбирался в людях.

Саркастический или нет, ответ его опечалил, но Калякин был не из тех, кто смиряется с отказом.

— Почему ты отказываешься? Нормально объяснить можешь? Я разве прыщавый жирдяй?

— А ты разве пидор?

Грубое словцо, за которое в свой адрес раньше на британский флаг был готов порвать, острым лезвием резануло по ушам, однако Кирилл сдержался. Предположил, что Егор специально выбрал наиболее оскорбительную форму. Мысли над ответом разметались в разные концы света. И «да», и «нет» не подходили. Отрицание способно отпугнуть Егора, вызвать новый поток негатива, а утверждение значило, словно раскалённым тавро, заклеймить себя гомосеком, отныне и навсегда и возврата назад не будет. Но разве он собирается идти на попятную?

Солнце немного сместилось, и теперь на лице Егора лежала серая тень от угла веранды.

— Нет, я не… — Кирилл всё-таки выбрал наиболее близкое к правде. Замолчал, облизал губы и развёл руками. — Егор, это вообще важно? Я ведь извинился за своё ебанутое поведение. Тебе мало? Я извинюсь ещё раз. Извини. Извини, я знаю, что урод. Я исправился. На тебя посмотрел и исправился. Будешь со мной встречаться?

Рахманов молчал. Его взгляд упирался в сложенные в углу двора пустые деревянные ящики, а по сути был направлен внутрь себя, в свои думы. Руки, тонкие, но с рельефом мышц, висели вдоль худощавого узкого тела.

— Молчание знак согласия? — пошутил Кирилл.

— Нет, — Егор поднял глаза. — Уходи, Кирилл. Мне за коровой пора.

Егор сошёл с порожек, демонстрируя занятость, но Калякин шагнул ему наперерез, схватил за голые предплечья. Чужая тёплая кожа, почти без волосяного покрова, отдалась в сжимавших пальцах приятной волной.

— Хорошо, не надо ответа сейчас, подумай. Завтра на две недели я лечу отдыхать на Кипр, вернусь, приеду и тогда поговорим. Договорились? Две недели на обдумывание хватит? Ты мне реально нравишься, я хочу, чтобы мы были вместе, я даже гомофобом быть перестал, всех друзей на хуй послал, мне нужен только ты.

Егор медленно согнул руки в локтях и развёл, сбрасывая тиски. Смотрел в глаза своими удивительно чёрными, что радужка сливалась со зрачками, глазами.

— Приятного отдыха, Кирилл. Мне действительно некогда: корова мычит, доить пора.

Егор прошёл к калитке и распахнул её настежь, недвусмысленно намекая гостю выметаться. Калякин колебался. Проклинал блядскую корову, мычание которой он теперь тоже различал, затерянное среди других звуков природы. И вдруг на него, как откровение, снизошло понимание, какую хуйню только что наговорил. Улетает отдыхать на Кипр. От-ды-хать, веселиться, когда внезапно любимый человек прикован к земле грузом забот! Для Егора его планы, должно быть, звучат как насмешка и мощнейшее доказательство нелюбви, их социального и, главное, интеллектуального различия. Егор, Кирилл руку давал на отсеченье, никогда бы не бросил товарища в трудном положении, не смог бы спокойно лежать на пляже, зная, что его любимому не на что купить даже лишние пять литров бензина. Егор беден и привязан к деревне не потому что глуп и ленив, а потому что исходные обстоятельства сложились на порядок хуже. Жизнь несправедливая штука, она несправедлива к лучшим.

Колеблясь, но уже по другому поводу, Кирилл всё же вышел со двора. Только не пошёл своей дорогой, а развернулся к Егору.

— Хочешь, я с тобой схожу? Хочешь, помогу?

— Нет, не надо.

Пальцы Егора лежали на выступающем за доски калитки краю щеколды. Длинные, тонкие, с небольшими ногтевыми пластинами, погрубевшие от постоянной тяжёлой работы, с въевшимся под кожу травяным соком, мазутом или ещё чем-то не до конца отмывавшимся — они были по-настоящему мужскими. Всё его невысокое узкое тело тоже было мужским, без капли женственности, присущей телевизионным пидорасам. От парня исходила мощная энергия его сильной воли, нерушимой верности его собственному кодексу чести. Кирилл физически ощущал, как попадает под её влияние.

Он сглотнул, отвлекаясь от созерцания неухоженных пальцев, от вида которых у его матери немедленно случилась бы истерика, да и у него самого проявилась бы брезгливость, отвлекаясь от розовых грёз вперемешку с горькой реальностью.

— Хочешь, я никуда не полечу?

Голос дрожал и не лучился уверенностью. Кирилл сам боялся такого решения. Хотел поступить благородно, остаться и… мечтал о море, комфорте и «ол инклюзив». Почему нельзя оказаться в двух местах одновременно?! Трудный, очень трудный выбор. Кирилл смотрел на Егора и не знал, какой ответ надеется услышать. Поджилки тряслись от волнения.

Губы Рахманова впервые за полчаса подёрнула улыбка.

— Знаешь анекдот? «Уважаемые туристы, берегите родную природу — отдыхайте за границей!» Счастливого путешествия, Кирилл.

Егор вышел за калитку, прикрыл её и зашагал прямиком на дорогу, а потом прочь из пределов деревни к скрытому за густыми деревьями пастбищу. Он оглянулся только один раз — на брошенный посреди проезжей части «Фольксваген Пассат» красивого серо-серебристого цвета. Во взгляде на иномарку-двухлетку не было зависти, упрёка, презрения. Взгляд принадлежал человеку, который научился не мечтать о недоступных его кошельку вещах.

Кирилл посмотрел на мотоцикл. «Юпитер» стоял совсем рядом, неяркий свет спрятавшегося за листву заходящего солнца ещё позволял разглядеть его в деталях со всеми изъянами. Эти уродливые агрегаты, на которых гордо рассекало предыдущее поколение байкеров, сняли с производства, наверно, лет двадцать назад. Возможно, он принадлежал отцу Егора или деду. Двухцилиндровый двигатель блестел, заботливо вычищенный хозяином, но переднее крыло и днище коляски сильно тронула ржавчина, пластмасса всех деталей потускнела, на левом, обращённом к Кириллу, глушителе заметна вмятина. Сколько прослужит этот катафалк, до каких пор он будет поддаваться ремонту? На чём тогда будет передвигаться парень, у которого больна мать?

В сердцах Калякин был готов подарить ему свою машину, ведь Егор заслуживает гораздо большего. Но не всё меряется деньгами.

Раздосадованный Кирилл пошёл к машине. Открыл дверцу, постоял, всматриваясь в сгущающиеся сумерки в том направлении, где скрылся Егор. Комары всё-таки искусали, он не заметил, когда, но укусы начали чесаться — щека, шея, даже защищённый плотной водолазкой живот. И сейчас эти твари пищали рядом, вечер был их обеденным временем.

Царила странная для городского жителя тишина. Бабки с лавки разбрелись по хатам, брехала собака, но не здешняя, а где-то далеко, в другой деревне. Лягушки устроили прослушивание на «Фабрику звёзд», стрекотали сверчки и цикады, ухали совы. Казалось, что деревня — это своеобразная машина времени, каждого попавшего в неё переносившая из двадцать первого века в средневековье, когда ещё не научились качать нефть, вырабатывать электричество и транслировать изображение на расстояние посредством невидимых волн.

Однако электричество в деревне имелось: по мере того, как на темнеющее небо высыпали самые яркие звёзды, в окнах загорался свет. У Рахмановых этого света не было, не было у банкирши и Пашкиной бабки. Неясная тоска глодала изнутри. Надо было что-то делать. Кирилл пролез к пассажирскому сиденью, взял с него пачку сигарет и зажигалку, закурил, пыхнул дымом. Надо что-то делать, надо.

Он сел за руль, повернул ключ в замке зажигания, в бортовом компьютере высветились часы — восемь тридцать пять. Если поехать сейчас, можно успеть с ребятами в клуб, а потом ещё поспать удастся, если сильно в гулёж не затягивать. Утром съездить к отцу на работу, забрать путёвку, быстро покидать вещи в чемодан, прыгнуть в самолёт и помчаться навстречу приключениям. Уже послезавтра вместо российской серости можно окунуться в фешенебельный уют. Даже не верится, что рай на земле где-то существует, что можно вырваться туда из отечественного ада.

В голове крутились слова «Берегите родную природу — отдыхайте за границей». Кирилл сосредоточился на них, вычленил из потока мыслей. Анекдот, да? Простая хохма? Нет, Егор вложил очень глубокий смысл, изящно продолжил мысль, что такие нечистоплотные мажоры - позор современного поколения. Калякин скосил глаза на тлеющий в пальцах окурок, судьба которому после последней затяжки отправиться на дорогу или в траву. А куда ещё, урны же нет. А до него были сотни, тысячи других окурков, пролетевших мимо урны или пепельницы. И были бумаги, бутылки, банки, жвачки, просто плевки, отправлявшиеся под ноги. Поздно раскаиваться.

Кирилл затушил окурок о подошву кроссовка и с уколом совести отшвырнул на обочину, оранжевый смятый фильтр затерялся среди серо-жёлто-чёрных камешков и сухих травинок, завтра наверняка его найдут и склюют куры.

После Кирилл положил обе ладони на рулевое колесо, опять посмотрел на часы — прошло ещё пять минут. Собственное тело ощущалось как чужеродное, управлять им становилось сложнее. Нога норовила нажать на газ, правая рука собиралась воткнуть заднюю передачу, чтобы развернуть машину и ехать в город, а потом взять курс на море. Мозг вот-вот готов был отдать им приказ действовать, но Калякин убеждал их немного подождать — до возвращения Егора. Убеждал, что хочет взглянуть на него ещё один раз перед отъездом. На самом деле врал. Никуда он не собирался уезжать, ни на Кипр, ни из Островка. Но пока ни мозгу, ни родителям не следовало этого знать.

Минуты текли очень медленно. Кирилл не закрывал дверцу, прислушиваясь к звукам природы, надеясь различить близкое мычание идущей на поводе коровы. Темнота сгущалась, особенно под деревьями, и Калякина начала одолевать куриная слепота — потеря ориентации при сумеречном освещении. Он вглядывался в дорожный просвет между кустарниками на краю деревни, откуда должен был появиться Егор, и в каждом качании веток мерещились силуэты пастуха и коровы.

Наконец, на дорогу из-за кустарника вынырнула рогатая треугольная морда и степенно пошла в направлении дома. Егор шёл сзади с хворостиной в руках. Он увидел неуехавшую машину, но, если это вызвало какие-то эмоции, для Кирилла они остались тайной. Когда Рахманов приблизился на расстояние, при котором можно было хорошо рассмотреть его лицо, оно оставалось безучастным.

Корова хорошо знакомой дорогой свернула к дому, отяжелевшее разбухшее вымя покачивалось между ног, готовое лопнуть фонтаном парного молока. Егор, не выказывая интереса, следовал за животиной. Неужели его совсем, вот ни капельки, не задел их разговор, предложение встречаться?!

Кирилл, разгоняя вившихся над дверцей комаров, выскочил из машины.

— Егор! Я никуда не полечу! Я останусь с тобой! Мне заграница нахер не нужна! И море с отдыхом! Мне нужен ты! Егор!

Пока он кричал, опираясь руками на крышу, а корова, виляя хвостом, заходила во двор, Егор стоял и слушал, смотрел внимательным, серьёзным взглядом, но… будто в себя не впускал, будто закрылся от всего внешнего, ненужного… Твёрдый в своих убеждениях, как кремень! А когда коровий зад скрылся за забором, не сказав ни слова, он прошёл в калитку и запер её. Кирилл услышал щелчок задвигаемого металлического клина, служившего запором.

У Кирилла опустились руки. Захотелось зарыдать, забиться в истерике от отчаяния: впервые он к человеку, к парню тем более, всей душой, а ему отказали. Впервые отказали. Какой-то деревенский лох. Господи, как же больно внутри!

Бежать вдогонку, что-то доказывать грубой силой было бессмысленно. Кирилл постоял, упираясь лбом в сложенные на крыше машины руки, постарался подавить отчаяние. Да, хотелось, чтобы было легко, но легко в их случае не будет. Сам придурок, дискредитировал себя, выставил неотёсанным быдлом, наркоторговцем-дебилом, грубияном и требует от правильного парня немедленной любви и возвышенных отношений! Егора придётся завоёвывать и уйдёт на это не один день.

Кирилл приподнял голову, посмотрел на осветившиеся окна дома Рахмановых, сплюнул на дорогу, проводив слюну взглядом, и снова посмотрел на окна. Он был готов ждать, вести себя примерно и всячески доказывать искренность и глубину чувств. Однако мозг уже узнал, что его обманули. Внутренний голос подталкивал бросить долбанного пидора и быстрее валить в тёплые края, пусть этот зачуханный навозник подавится своею гордостью и сдохнет недотраханным! Калякин предвидел такой недружественный финт от своего второго я и занялся делом, чтобы загрузить мысли чем-нибудь иным.

Он сел в машину, развернул её и подъехал к дому Пашкиной бабки. Если он собирается остаться в деревне, ему надо где-то ночевать, а дом Пашкиной бабки подходит для этого как нельзя лучше: к запахам принюхался, с продавленностью дивана смирился, иконы перестал замечать, в холодильнике должен был заваляться хавчик. Другого варианта всё равно не было.

Оглянувшись, как шпион или преступник, Кирилл тенью юркнул во двор, благо, что самая заметная улика стояла у ворот. Двор встретил пустотой и тишиной. В принципе, ничего не изменилось. Наверняка приехали Пашкины родичи, поохали, схватились за голову, поплакались о разрушенном сортире, но ремонтировать старый или строить новый, конечно, не стали. Даже плесневые штаны, кроссовки и трусы валялись на прежнем месте. Кирилла они мало интересовали. Он прошёл к веранде, на двери которой висел допотопный амбарный замок. Открыть его отмычкой, даже имея сноровку, будет проблематично, а тут медвежатников только в кино видел. Были ещё окна — стёкла в хлипких деревянных рамах, изготовленных лет тридцать назад, два из них, выходящие во двор, открывались.

Кирилл заглянул в одно, потом в другое, посветил фонариком от смартфона. Шпингалеты в обоих были закрыты. Кирилл потянул на небольшой выступ неизвестного назначения в нижней части рамы, она подалась только на несколько миллиметров, а потом вернулась в исходное положение. На пальцах остались крошки трухи и краски. Внутренний голос тут же предложил не маяться дурью и ехать домой. Кирилл сделал вид, что не слышал, и набрал Пашкин номер.

— Возьми, Машнов, блять…

Пашка не отвечал на его звонки и сообщения четыре дня, мог легко и сейчас проигнорировать. Но длинные гудки прекратились.

— Алло! Паш! Это ты? — прокричал он, молясь, чтобы это не был простой обрыв связи, даже посмотрел на дисплей. — Алло, Паш… Скажи хоть слово, хер ли молчишь? Это я, Киря…

— Да я понял… — мрачно буркнул Машнов. — Хули орёшь?

— Да так… Пахан… здорова! Как ты там? Предки прессуют?

— Отошли немного… а твои?

— Да тоже… топор войны зарыли вроде.

— А что звонишь? Я никуда не пойду: не выпускают.

— Да нет, я не поэтому… Мне хата нужна…

— Откуда у меня хата? Я сейчас не могу найти, лучше Дэну Карасю позвони, что-нить подскажет.

— Да нет! Ты не так понял! Бабки твоей хата, короче… Я сейчас в деревне и мне надо где-то заночевать. А тут закрыто…

На том конце линии наступило молчание, потом Машнов издевательски фыркнул:

— А что, Егорка не пускает к себе?

Он всё понял. Ну и хуй с ним. И с тем, что он теперь всем на свете распиздит. Поздно пить боржоми, если хотел сохранить всё в секрете.

— Э-ээ, Паш… Так что, можно как-нибудь в ваш дом залезть?

— Можно, — Машнов усмехнулся. — Запасной ключ раньше висел в сарае, где погреб, на стене с картиной, на гвоздике под сетчатой сумкой. Если он там сейчас, а я хуй знаю, то тебе повезло, чувак. Если его нету, разбей окно. Потом пластиковое вставишь.

Пашка засмеялся, а Кирилл соображал, запомнил ли он этот блядский квест — погреб, картина, сетка. Вроде запомнил. Пошарит там, если что.

— А если я тут несколько дней поживу? Родня твоя не нагрянет?

— Хуй знает, что у них на уме.

— Звякнешь тогда?

— Звякну. Должен будешь. Ну ладно, бывай. И это… ты Егорку покачественней еби.

Пашка опять заржал.

— Пошёл ты! — огрызнулся Кирилл, но уже в тишину. Он включил в смарте фонарик и пошёл искать ключ. Чувствовал себя, как игрок древней передачи «Форт Боярд». В сарае было темно, много хлама, много паутины, пыли и вонючих тряпок. Кирилл чихнул. Вытер нос рукавом водолазки и, перешагивая через набитые пыльными книгами коробки, дырявые вёдра, сношенную обувь пробрался к стене с картиной, — она изображала женщину с виноградной гроздью, — прямо к сетчатой сумке в красно-синюю полоску. Сумка висела здесь сто лет и один день, была отвратительно-мерзкой. Кирилл поднял руку и, чуть помедлив, приподнял её двумя пальцами. Сердце замерло, но тут же пошло — ключ висел на гвоздике. Маленький, объёмный и тёмный от времени, как и сам замок.

Сорвав его с гвоздя, Кирилл добежал до веранды, отпер замок, открыл дверь и погрузился в затхлое тепло дома. Всё тело чесалось от комариных укусов. Холодильник был пуст и отключен, но сверху в пакете нашлись три помидора и на удивление не зачерствевший и не заплесневевший ржаной хлеб. Кирилл при свете фонарика всё это съел с солью, запил еле тёплым чаем и пошёл спать. Постельное с его кровати убрать, к счастью, не удосужились.

29

Спал Кирилл всё равно неспокойно. Внутренний голос, воспользовавшись ослаблением воли хозяина организма, принялся канючить с удвоенной нудностью: зачем тебе этот пидор, почему ты вообще прицепился к пидору, хватит бегать за ним как нимфетка, езжай домой, к нормальной жрачке и унитазу, мчи на юга, где баб через край, если повезёт, даже негритяночку уложишь, давай-давай, прямо сейчас вставай, заводи машину и уёбывай из этого дерьма, не нужны тебе проблемы, пацан, не нужны, все твои мечты о колхознике разобьются о суровую реальность, хочешь с ним спать, а сам приблизиться к нему не сможешь, или ты не знаешь, как после свинарника или коровника одежда прованивает, запах в кожу и волосы въедается, блеванёшь прямо в процессе, нет, нет, собирай чемоданы, спеши на самолёт, забудь про пидора, пока тебя пидором обзывать не стали, ты ведь не пидор, в тебе нет ничего пидорского, с чего тебе пидор понравился, столько девок с сиськами, останешься здесь, загнёшься, жиром обрастёшь, пидоры это фууу, ты не пидор, ты не пидор, не пидор, ты не…

Если во сне можно устать, то это был случай Кирилла. Монотонный бубнёж внутреннего голоса не давал мозгу отдохнуть, разгрузиться. От посылаемых подсознанием сигналов сознание находилось в состоянии крайней тревожности. Мысли были правдивыми: геем быть опасно, он не гей, он не хочет похоронить себя в глуши, когда-нибудь он точно пожалеет.

Вдруг Кирилл понял, как эти страхи можно прекратить. Мучительным усилием он открыл глаза, концентрируясь на внешних образах — четырехугольник солнечного света на задвинутой ночной шторе, на ней рисунок из цветов и листьев, несколько крохотных дырок от ветхости, застарелое пятно от зелёнки… Ощущение тепла от одеяла и сквозняка от щелей в окне. Правая рука, лежавшая под телом, начала покалывать да так яростно, что вскоре захотелось выть от боли, сжимая и разжимая кулак.

Внутренний голос заглох. Но сразу возникло другое волнение — Егор: где он, не уехал ли в город с молоком? Обидно было бы проспать и не взглянуть на него хоть мельком. Блять, где телефон, сколько времени?

Рука опустилась вниз к брошенным на пол джинсам. Пошарила наугад. Наткнулась на ткань, стала искать карман…

Вдалеке заревел мотор. Громкий мотоциклетный рёв, пропущенный через проржавевшие глушители.

Кирилл подскочил, как ошпаренный, остатки сна как рукой сняло. Рванул шторы — ночную и тюлевую одновременно, прислонился щекой и бровью к немытому стеклу, увидел часть улицы с дорогой, деревьями и забором. Услышал нарастающее «ижевское» дрынчанье. Через секунду показался и Егор в шлеме, уверенно ведущий допотопный агрегат. Ехал он медленно, коляска была набита грузом и закрыта брезентом. Кирилл прижался к стеклу другой стороной лица и увидел, как Егор остановился возле бабы Липы. Старая карга поджидала его на обочине у своего дома, опиралась на клюку. Потом свободной рукой полезла в карман безобразной телогрейки и вытащила комок носового платка. Вытерла нос и сморщенный беззубый рот.

Кирилла перекосило от отвращения, но он не отодвинулся с наблюдательного пункта, хотя коленям стоять на жёсткой кровати было больновато.

После платка баба Липа вытащила из кармана кошелёк…

Калякин снова подскочил с места, теперь на пол, подхватил джинсы, нетерпеливо прыгая, стал в них влазить. Застёгивал уже на бегу из дома. Ему физически требовалось увидеть Егора ближе, сказать ему «привет», показать Егору, что не соврал, не уехал и не уедет. Без носков всунул ноги в холодные кроссовки и кубарем вылетел с веранды, затем из калитки, чуть не упёрся коленями в бампер машины. Ну да, Егор видел же машину, понял, что преследователь до сих пор в деревне. Ну да ладно, всё равно хочется заговорить с ним.

Баба Липа и Егор повернули головы на шум. Лица Егора почти не было видно из-под шлема с козырьком и защитой челюсти. Мотоцикл работал на холостых оборотах. Характерно пахло выхлопными газами.

— Привет, Егор! — крикнул Калякин. — Здрасте, баб Лип!

Рахманов снова повернулся к старухе, а потом, газанув, покатил в сторону большака. После него рассеивались клубы едкого дыма. Кирилл так и смотрел ему вслед, пока мотоцикл не скрылся за кустами и поворотом. Ничтожно мало этих нескольких минут, чтобы душа успокоилась. Дрянная душа только разволновалась. Жестокая штука эта любовь.

— Эй! Внучек! — привлекла внимание бабка, её деревенский выговор коверкал «в» на «у» совсем как «е» в имени молодого соседа на «я». — Ты опять к нам приехал?

— Приехал, — буркнул Кирилл, не сводя глаз с дороги.

— Чего? — не поняла бабка.

— Вот глушня, — огрызнулся Калякин под нос, но не счёл за труд, подошёл к ней. — Приехал, говорю.

— А тебя выпустили из тюрьмы-то?

— Выпустили, а то не видно.

— А Нюркиного внука тоже выпустили?

Вот любопытна карга! Привыкла совать нос не в свои дела! Кирилл вдохнул, выдохнул: ему не с руки было ссориться с жителями деревни.

— Выпустили. Мы ничего не нарушили, баб Лип, это Лариска ваша неправильно поняла.

— Неужто? — глаза Олимпиады жадно загорелись, она покачала головой. — У-уу, а Лариска-то грамотная… Сейчас вот в Москву уехала на неделю учиться да погулять… Она говорила, наркотики, коноплю собираете. Она грамотная девка… умная, в мать…

— Так конопля-то техническая! — сказал Кирилл таким тоном, будто это с самого начала знал. — Мы ее на сено косили. Кроликам. Кроликов завести хотели. На мех.

Бабуля захихикала тихим скрипучим старушечьим смехом, после которого обычно начинаются поучения глупой молодёжи. Поскребла клюкой по пыли.

— Кто ж кролов коноплёй кормит? Им клевер лучше всего или молочник. А коноплю там теперь пожгли всю. Милиция приезжала жечь. Завод тут раньше сеял, да обанкротился. Все заводы позакрывались. После войны строили, а сейчас закрывают. Из Китая…

Кирилл перестал слушать давно набившее оскомину нытьё всех пенсионеров. Солнце жарило ему макушку, хотелось ссать. Думал про то, что банкирша умотала из деревни, а значит, целую неделю Егор не будет обслуживать её в постели. На целую неделю Егор свободен от её опеки.

— Баб Лип, — перебил Кирилл, — а когда Лариска уехала?

— Когда? Так третий день сегодня.

Значит, осталось пять дней. Тем более, пора действовать.

— Спасибо, баб Лип. Пойду я. Вам из города ничего не привезти?

— Так я Егору прянцев заказала и вермишели…

— Ну ладно. Тогда я пойду…

Калякин заспешил. Не только помочиться у сарайки. Он решил, что поедет домой, упакует чемоданы, заберёт путёвку и вернётся в деревню — отвлечёт внимание родителей. Полтора часа туда, полтора часа обратно, полтора часа там — итого за четыре-пять часов успеет обернуться, возможно, даже опередит Егора, если тот задержится с продажей молока и покупкой вермишели.

30

Время пока удавалось сэкономить. Гнал, как сумасшедший, потратив на дорогу час двадцать минут. В квартире за пятнадцать минут запихал одежду в сумку, выбирал, конечно, с учётом сельской местности, а никак не пляжа, всякие полезные штуки тоже запихал, презервативы и все до копейки наличные. Переоделся в летнее и шалопайское, нацепил солнцезащитные очки, кинул сумарь в машину и погнал на самую ответственную миссию — в офис к отцу.

Отцовский бизнес строился на торговле пиломатериалами, плюс на территории базы сдавались в аренду помещения под магазины, от которых на счета тоже капали не маленькие суммы. База располагалась в дальней части города, дорога туда отняла еще двадцать минут.

Кирилл заехал на огороженную бетонным забором территорию, нашёл место на маленькой парковке и рысью кинулся к одноэтажному административному зданию. Преодолел коридор с одним окном и вошёл в приёмную. Секретарша Маша, женщина тридцати лет, приходившаяся ему седьмой водой на киселе, подняла на него глаза.

— Отец у себя? — спросил Кирилл, напуская на себя позитивный вид.

— Да, — Маша, про которую родители иногда сплетничали, кивнула. — Заходи.

Кирилл толкнул дверь, вошёл. С радостной миной и улыбкой до ушей.

— Привет, пап. Где моя путёвка? Денег на карту бросил?

— И даже не спросишь, как у нас с мамой дела? — упрекнул отец, оторвавшись от чего-то в компьютере. Оглядел сына с головы до ног.

— Я же вас только вчера видел, — Кирилл принял «вид лихой, придурковатый», сел на стул. — И как у вас дела?

— Нормально, — буркнул отец и полез в ящик. Сын пожирал его руки глазами, мечтал побыстрее схватить путёвку, билеты и умчаться в деревню, пока Егор не заметил отсутствия автомобиля. Внутри всё бушевало от нетерпения и медлительности отца. Блять, быстрее!

— Денег перевёл, а вот тут твоя путёвка, — сказал отец, подавая конверт. — Тут всё. Давай покажу, какой отель… — он собрался вынуть, но Кирилл выхватил конверт.

— Я разберусь, па, не в первый раз. Спасибо. Я побегу? Вещи ещё не собрал. Маме «привет».

Кирилл проговорил скороговоркой на пути к двери.

— Позвони, как долетишь, — только и успел сказать отец. Потом дверь закрылась.

Вернувшись в машину, Кирилл суетливо повернул ключ в замке зажигания. Но конверт жёг пальцы.

Кирилл поддался соблазну и заглянул внутрь: несколько цветных бумажек. Бумажек, обещавших сказочные следующие две недели. Беззаботные, яркие, насыщенные две недели. Недели отдыха, выпивки и секса.

Кирилл отложил конверт на пассажирское сиденье и закурил, выставив левую ногу на землю. Что стоит оттянуться немного и вернуться? Егор ведь никуда из своей деревни не денется. И внутренний голос убеждал в этом всю дорогу сюда, не затыкался ни на секунду. Выбор был труден, словно на тонущем «Титанике» между жизнью своей и чужой. Быть эгоистом так привычно, а начать быть добродеем никогда не поздно, двумя неделями раньше, двумя позже… А Егор поживёт без него эти две недели спокойно, не будет бояться. А потом вернётся, докажет ему…

Что докажет? Что Кипр дороже любимого? Егор не поймёт, он ради больной матери бросил универ, перспективы и приковал себя к каторжному труду без намёков на отдых.

Кирилл сунул сигарету в рот, взял конверт и разорвал его. Трещащий звук рвущейся плотной бумаги ласкал слух. Линия обрыва вышла кривая. Кирилл сложил обрывки вместе и разорвал ещё раз. Потом дошёл до урны у порога здания и выкинул обрывки туда, следом полетел затушенный окурок. Рядом сновали люди, несли покупки, запихивали их в багажники.

Калякин сел в машину и взял курс на деревню. На душе, несмотря на осознанность выбора, было тяжело: внутренний голос то ругался, то скулил.

Надо было ещё купить продуктов.

31

Как только за задним бампером остался знак с названием деревни, сердце сразу успокоилось. Наступило такое умиротворение, что Кирилл уснул. Не сразу, конечно, не за рулём, а когда выгрузил вещи, прошёлся по улице, убедился, что мотоцикл на месте, и плотно пообедал. На сытый желудок его потянуло в сон. Он лёг перед барахлящим телевизором, сначала смотрел в экран, потом перешёл на эротические фантазии о Егоре, не заметил, как повернулся на бок, положил ладонь под голову и закрыл глаза.

Когда снова открыл их, на часах было двадцать минут девятого. То есть он сейчас должен был проходить регистрацию на рейс. Счастливого пути, самолёт! Лети на хуй отсюда!

Кирилл вспомнил о планах. Поэтому быстро встал, хотя уставшее за день и предыдущую ночь тело разморило, оно хотело покоя. Сходил в кустики под забор, умылся, переоделся в водолазку и джинсы, закрывающие тело от комаров, взял шоколадку. И направился к Рахмановым.

Сумеречная деревня… Кирилл хмыкнул: словосочетание звучало, как в кино про вампиров. Деревня в сумерки больше не страшила его, не казалась чем-то инопланетным из-за тишины, он привык.

Пересёк дорогу, обогнул вишник возле дома Рахмановых и подошёл к воротам. Свет горел в материной спаленке, остальные комнаты были тёмными. Мотоцикл был загнан во двор, Кирилл видел его через щель в досках. У калитки лежала свежая коровья лепёшка, над ней роились мухи — ага, пришли с луга.

Кирилл усмехнулся, какой он теперь следопыт, и, перешагнув лепёшку, вторгся в чужие владения.

— Егор! — Кирилл осмотрел окна с дворовой стороны, повертел головой от веранды к сараям. Собачонка высунула голову из конуры и лениво тявкнула. — Егор! Ты здесь?

Он продвигался в сторону хлева, ведь сейчас был час дойки. В этом Калякин тоже стал разбираться, как заправский селянин. В груди томилось предвкушение встречи. Пальцы сжимали шоколадку, самую дорогую, какая нашлась в супермаркете, не слишком сильно, чтобы не растаяла от тепла рук.

За калиткой во внутренний двор послышались шаги — тяжелые резиновые сапоги по бетону. Егор распахнул дверь сам. На нём действительно были сапоги и старая рабочая одежда. Волосы он стянул в хвост. А ещё от него пахло не навозом, как ночью нашёптывал внутренний голос, а молоком.

— Привет, — улыбнулся Калякин и утонул в карих глазах. Правда, взгляд их был обречённым, как у человека, который осознал свой неопасный, но неизлечимый и противный диагноз типа псориаза. Егор осознал, что никогда не избавится от приставучего, навязчивого человека. Конечно, он ничего не ответил на приветствие и не пожал протянутую руку. Просто повертел правой кистью, показывая, что ладонь влажная.

Кирилл и не ожидал, что будет легко. Но он хотел этого парня. Всего. Только для себя.

— Я не уехал. Мой самолёт сейчас взлетает. Я выбрал тебя.

— Мне теперь всегда дверь запирать? — холодно спросил Егор. Этот короткий вопрос недвусмысленно выражал всё его отношение к визитёру. Кирилл в досаде куснул губы, взмахнул рукой с шоколадкой… да, с шоколадкой.

— Я просто шоколадку принёс, — он показал плитку. — Твоей маме. Ей можно шоколад?

— Можно, но я не возьму.

В сарае протяжно мычала оставленная без внимания корова.

— Почему? Я же искренне! Ты сам говорил, что я ей не грубил. Мы поговорили и поладили. Она мне понравилась, вот я хочу сделать ей подарок. Не тебе, а ей. Хотя, она считает нас друзьями.

— Кирилл… уходи. Пожалуйста.

Ничем нельзя было прошибить этого железного парня, стойко принимавшего каждую обрушивающуюся на него напасть. На его плечах лежал чёртов Эверест, а он не сгибался! И очередным камушком к этой горе забот прибавился воспылавший любовью гомофоб. Как не хотел Кирилл не расставаться с обожаемым парнем, совесть попросила не отягощать ему существование.

— Уйду, если возьмёшь шоколадку, — поставил он ультиматум.

Егор заколебался с ответом. Корова мычала.

— Положи на мотоцикл, я передам маме.

— Хорошо, — скупо улыбнулся Кирилл и, клоунски развернувшись, махнув шоколадкой, пошёл на выход. Чувствовал себя уязвлённым, задетым за живое, болело так, что хотелось рвать на себе кожу. Оставил шоколадку на широком сиденье «Юпитера» и ушёл.

Он долго сидел на порожках веранды, курил, смотрел в звёздное небо, отыскивал созвездия и ждал падающую звезду. Но звездопада не было, месяц светил ярко, ночь становилась прохладной. Птицы угомонились, даже летучие мыши перестали носиться над дорогой, даже лягушки заснули. Интернета не было, звонить никому было нельзя — по легенде он в воздухе.

Устав отбиваться от комарья, Кирилл пошёл в дом, зажёг свет, задёрнул шторы, включил телевизор на первый канал. Изображение рябило, фильм показывали дерьмовый. Спать не хотелось, есть тоже — сердце снедала тоска. Не по Кипру — про него Кирилл забыл, — по Егору.

Громкий стук в выходившее на улицу окно его ужасно напугал. Кирилл вздрогнул всем телом, вспоминая про призраков у развалин церкви. В первую секунду подумал забиться в угол, потом вернулось рациональное мышление, и стук повторился настойчивее. Калякин подошёл к окну, отдёрнул штору и чуть опять не наложил в штаны: в темноте белело лицо! В следующий момент пришло понимание, что это лицо Егора.

Что Егор забыл здесь? Пришёл сам? Ночью?

Кирилл задёрнул штору и побежал во двор. В спешке смял задники кроссовок.

Егор уже открыл калитку. В жёлтом свете лампочки от веранды он выглядел тем самым бледным призраком. Одет, кстати, был не в домашнее разношенное, а в приличные чёрные джинсы и достаточно новую футболку с глубоким вырезом, на ногах легкие кроссовки. В руках держал портмоне. Всё это встревожило Калякина.

— Кирилл, у меня просьба, — сразу заговорил Рахманов. — Можешь отвезти меня в соседний райцентр, восемьдесят километров? Я заплачу, сколько надо.

— А что случилось?

— Брат сломал руку в лагере, сейчас в больнице.

— Он же должен был скоро вернуться? Он там долго.

— Два дня до конца смены. Отвезёшь? Извини, что обращаюсь. Такси из города долго ждать. Если вообще поедут ночью туда по плохой дороге.

— А Лариса уехала…

Егор пропустил замечание мимо ушей, открыл портмоне. Там лежали несколько бумажек. Возможно, последние сбережения.

— Сколько? Мне срочно надо.

Кирилл смотрел на него, на такого желанного. Он готов был сам заплатить, чтобы отвезти его, побыть с ним рядом несколько часов, наедине. Но сейчас был единственный, наверно, шанс повернуть обстоятельства в свою пользу, загнать любимого селянина в угол. Да, это подло, но…

— Я отвезу, куда скажешь, но не за деньги.

— А за что? — на автомате спросил Егор, в волнении за младшего брата он был более многословен.

— За секс. Обещай мне секс, и мы едем сию же минуту.

Загнанный в ловушку Егор опустил глаза, обдумывая соразмерность цены. Кирилл чувствовал себя гадко, но в душе ликовал. От ответа зависела его жизнь.

Плата

Кирилл не умел хорошо читать по лицам, но сейчас видел, как услышавший цену Егор теряет настрой, как опускаются у него руки, как бегают его глаза, продумывая иной вариант решения проблемы. Видел, что иных вариантов у Егора и не было.

— Нет, — Егор замотал головой и повернулся к калитке, — я лучше на мотоцикле. Или такси дождусь.

Сознавая свою подлую натуру, Кирилл схватил его за руку, обогнул его.

— Всего один раз.

Егор затравленно смотрел ему в глаза, прикусывал губу.

— Один раз, большего я не прошу, — повторил Кирилл, понимая, что ещё может взять верх. — Куда ты на мотоцикле поедешь? Вдруг брата домой сейчас отпустят, растрясёшь его! А таксисты больных возить не любят. А я с комфортом доставлю, куда скажешь! У меня и климат-контроль, и сиденья удобные! Бензина полный бак! И днём я выспался, могу вас хоть всю ночь катать, куда скажешь. Егор, соглашайся! Всего один раз. Без извращений. Поедем? Я только за ключами сбегаю и всё.

Егор колебался. А потом сдался, посмотрел на часы в вынутом из кармана телефоне, и побеждённо кивнул.

— Поехали.

— Спасибо, — сказал Кирилл. Первый раз поблагодарил даже не за секс, а за простое обещание секса, которое благородный селянин, конечно, сдержит. Ему стало радостно-радостно, хоть прыгай до небес: секс, и сейчас несколько часов поездки! Калякин побежал в дом за ключами и документами, а заодно обулся нормально.

32

Дорожное покрытие однозначно было хреновым, в этом Егор не соврал, только Кирилл и не думал жаловаться. Он гнал, где успевая заметить и объехать колдобины, где не успевая. Машину трясло и кидало из стороны в сторону, благо встречных почти не попадалось. Стрелка спидометра взлетала до ста десяти, на что навигатор укоризненно пищал. Егор сидел рядом, сосредоточенно вглядываясь в темноту, погрузившись в свои думы. Иногда, при особо резких виляниях и торможении, упирался ладонью в переднюю панель.

— Тут есть подушки безопасности, если что, — сказал Калякин. Ему очень хотелось говорить с Егором, однако он боялся снова ляпнуть что-нибудь не то. Тема машины ему тоже не очень нравилась: если раньше тянуло хвалиться новенькой иномаркой, то теперь было стыдно иметь купленную за родительские бабки тачку.

Рахманов естественно промолчал. Лишь вежливо тряхнул копной густых волос, подтверждая, что услышал его слова. Блять.

Проехали ещё три километра под негромкую музыку по радио.

— Сколько лет твоему брату? — не выдержал тишины между ними Кирилл, как ни призывал себя к терпению. Близость Егора, их перемирие, будоражили.

— Двенадцать.

— Его Андреем зовут?

— Да.

— А что там в лагере случилось? Как он руку сломал? Воспитатели не доглядели?

— Упал с лестницы на спортивной площадке. В шесть часов ещё, а мне только сейчас сообщили.

— Козлы, — поддержал Кирилл, а его пассажир опять замолчал и замкнулся в своих мыслях. Конечно, переживал за брата, которому заменял отца. Хорошо, наверно, жить в семье, где все друг за друга беспокоятся, заботятся, стеной стоят.

Кирилл поглядывал на Егора сквозь темноту, от чего пропускал некоторые ямы, машина прыгала, задевала днищем. Расстояние съедалось невероятно быстро, поэтому Калякин вообще не хотел смотреть на дорогу, а только на своего возлюбленного. Думал, что бы ещё сказать или спросить, чтобы прервать молчание. И наконец придумал. С этого надо было и начинать.

— Всё будет хорошо. Рука заживёт. Переломы быстро у маленьких срастаются.

— Я знаю, спасибо, — ответил Егор, и лицо его чуть разгладилось. А у Кирилла посветлело на душе оттого, что он смог хоть разбавить его тревогу. Но внезапно он подумал о вещи, которую сам всю дорогу культивировал, но в отношении Егора не применял. Вдруг Егор сейчас о сексе с ним переживает, а не из-за брата с ума сходит? Как бы ни терзали угрызения совести, отказываться от намеченного Кирилл не собирался.

Они въехали в посёлок городского типа. Маленькая районная больница располагалась на окраине посреди частной застройки. За решётчатым забором меж деревьев, высоченных поскрипывающих тополей, виднелись серые кирпичные здания разной этажности. Свет горел лишь в нескольких окнах, возможно, в вестибюлях, ординаторских, санузлах да палатах тяжёлых пациентов. На улице не было ни души, два фонаря на территории медучреждения зловеще мерцали с разными интервалами.

Егор окинул эту картину тяжёлым взглядом и отщёлкнул ремень безопасности.

— Кирилл, я не знаю, сколько времени потребуется…

— Давай я пойду с тобой?

— Нет, — Егор покачал головой, всё так же глядя на тёмный архипелаг больницы. Потом открыл дверцу, опустил ногу.

— Ты бывал здесь раньше?

— Нет, — Егор вылез из салона, Кирилл поспешно сделал то же самое, опёрся предплечьями о крышу.

— Тогда, может, мне лучше пойти с тобой? Я могу пригодиться. Имя моего отца-депутата может подействовать, если что.

Егор махнул головой:

— Не надо.

— Ладно, — Кирилл заставил себя не настаивать. — Но позвони мне, если понадоблюсь, хорошо? Сохранился мой номер?

— Да.

Егор глубоко вдохнул, обводя глазами тёмные здания, и свернул с обочины на тротуар, с него прошёл в открытые ворота больницы, скоро его силуэт растворился в отбрасываемых деревьями тенях.

— Я буду ждать, сколько влезет, — сказал Кирилл тихо, больше самому себе, чем ушедшему парню, — можешь не волноваться.

Он повернулся, прислонился спиной к кузову, от нечего делать разглядывая незнакомый посёлок. Интересного и примечательного в нём не было: неширокая прямая улица, приземистые частные дома полускрытые деревьями, кустами и темнотой, три или четыре фонаря на всё видимое расстояние, разбитая дорога со слоем пыли, похожий на ларёк магазинчик «Продукты», над дверями которого горела лампочка. Люди живут и в таком захолустье, не все же едут в большие города, а если бы ехали, то страна состояла бы только из мегаполисов.

Стало зябко. Кирилл отвлекся от тоскливого созерцания провинциального пейзажа и сел в машину. Закрывая дверь, он отметил радующий факт — здесь не водились комары, ну или они уже спали. Он пока спать не хотел, мысленно похвалил себя за дневной сон. А ещё его мысли возвращались к невероятному грядущему событию — сексу с Егором: каким он будет? Кирилл очень хотел сделать его фантастическим, таким, чтобы Егор захотел повторения. Правда, по принуждению доставить удовольствие вряд ли получится, это плохо.

Всю дорогу предвкушение будоражило, разливаясь тёплой истомой внизу живота, теперь у Кирилла встал, и он запустил руку в бельё и крепко сжал член. Глухой стон вырвался из горла. Калякин сильнее раздвинул колени, сполз на сиденье и провёл по стволу ещё. Он не собирался доводить себя до конца и спускать в кулак — только немного снять напряжение. Завтра вечером они с членом получат желаемое, о котором грезили несколько последних недель. Он переспит с Егором, с парнем — сейчас Кириллу эта мысль не казалась противоестественной и противной до блевоты. Наоборот, он был одержим этой мыслью, она каплями смазки выступала на чувствительной коже головки… на хуй Кипр!..

Сквозь заложившее уши наслаждение дрочки, Кирилл услышал голоса и открыл глаза. Из ворот выходили братья Рахмановы. Калякин жадно впился в младшего взглядом. Мальчик доходил Егору до плеча, был таким же тонким и черноволосым, только коротко стриженным. Он был одет в тёмные спортивки и футболку. Загипсованная правая рука висела на верёвке из бинта. Егор нёс в руках пакет, скорее всего, с вещами брата.

— …помогать тебе левой рукой, — пообещал Андрей и засмеялся. — Одной левой, прикольно, да, Егор?

Кирилл молниеносно вытянул руку из штанов и сел нормально, поправил ширинку.

— Прикольно, — согласился Егор, и в его голосе Кириллу послышалась огромная любовь к младшему брату, позволявшая не ругать его за перелом, не отчитывать за пережитые волнения, и за то, что скоро за поездку придётся расплачиваться собственным телом, как кабальному рабу. Егор и здесь вёл себя как взрослый ответственный глава семейства.

— А теперь давай, садись в машину, — добавил он, подводя к «Пассату», — и аккуратнее.

Но мальчик остановился, выпучив глаза.

— Ого, какая тачка! — он не послушался и с чисто детским любопытством обежал машину. — «Фольксваген Пассат»! Вот это да!

— Садись, — подогнал Егор и бросил извиняющийся взгляд на Кирилла. Он явно не вводил брата в курс дела о водителе и назначенной им цене, поэтому Андрей вёл себя раскованно. Калякина это устраивало. Он опустил стекло.

— Привет, малой! Давай, залезай. Руку только смотри не повреди.

— Привет, — откликнулся Андрей, не стесняясь рассматривать его. Егор открыл перед ним заднюю левую дверь.

— Садись, нам ещё в лагерь ехать. Времени два часа ночи.

Кирилл взглянул на часы — всё верно. Андрей уже залез в машину, переместился на правую сторону, а Егор, к сожалению, устроился рядом с ним, пакет бросил под ноги. В жёлтом свете загоревшейся при открытии двери лампочки Кирилл увидел, что братья не так сильно похожи на лицо, как по телосложению. Егор походил на мать, а Андрюшка тогда — на отца?

— Как руку умудрился сломать, малой? — спросил Кирилл до нельзя весело и дружелюбно: подружиться с младшим братишкой входило в план покорения старшего Рахманова.

Егор закрыл дверь, лампочка погасла, разноцветными огоньками подсвечивалась панель приборов. Калякин завёл мотор, глянул в зеркало заднего вида на дорогу и на Егора, и сдвинул машину с места.

— В пионерлагерь, — попросил Егор.

— Сделаем! — сообщил Кирилл. — Как называется?

— «Ёлочки», база отдыха.

Кирилл повторил название навигатору, тот быстро выстроил маршрут. Андрей просунулся между передними сиденьями и с любопытством следил за чудом техники, понимающим человеческую речь. Да и у Егора, как подозревал Кирилл, это вызвало не меньший интерес, просто он умел скрывать лишние эмоции.

— Да так… с лесенки упал. С пацанами соревновались, — очень запоздало ответил Андрюшка, наверно, решал, стоит ли незнакомый чувак за рулём доверия.

— Соревновались, кто больше костей переломает?

Андрей рассмеялся и спросил у брата:

— А кто он такой?

Ничуть не стесняясь присутствия человека, о котором спрашивает. Да, характеры у ребят тоже разные. Егор устремил взгляд в зеркало заднего вида, Кирилл тоже смотрел туда. Их глаза встретились.

— Я — Кирилл, — Калякин обернулся и протянул руку, не забывая следить за испещрённой ямами дорогой и вовремя выворачивать руль. Андрюшка коротко пожал ладонь здоровой левой рукой. Он был рад, даже горд знакомством. Егор тут же добавил:

— Кирилл приехал на лето в нашу деревню, живёт в доме бабы Нюры.

— Здорово, — отозвался Андрей, хотя его брат считал совершенно противоположное. Кирилл опять посмотрел на него через зеркало, гадая, думает ли Егор, глядя ему в затылок, о сексе. Наверняка думает, и наверняка это его тревожит.

До «Ёлочек» было всего семь километров. По безлюдным улицам они быстро пересекли посёлок и по асфальтовому покрытию въехали в хвойный лесок, который несомненно и дал название базе отдыха. Вокруг было темно, но над металлическими, покрашенными зелёной краской воротами горели два фонаря, ещё несколько светили на территории. Когда остановилась машина из-под забора выскочили две шавки и принялись тявкать.

— Жутковатое местечко для детей, — констатировал Кирилл.

— Сойдёт, — с царской снисходительностью протянул Андрей. Егор уже выходил.

— А как ты пойдёшь? — открыв дверцу, спросил, перекрикивая дворняжек, Кирилл, — Ворота закрыты, все спят. Утра не надо дождаться?

— Позвоню воспитательнице, она вынесет вещи.

Егор отошёл к воротам и, переминаясь с ноги на ногу, кружа на одном месте, стал звонить, фигура отбрасывала две постоянно движущиеся тени. В тонкой футболке с глубоким вырезом ему было холодно, он потирал ладонью свободной руки предплечье другой.

— Ох и проблем ты брату доставил, — укоризненно проговорил Кирилл и тоже выскользнул из машины в прохладную ночь. Ему хотелось согреть Егора, подойдя сзади, обняв, взяв его ладони в свои, прижав к себе всем телом. С любой девкой бы такой номер вышел, будь она даже чужой девкой, а Егор такое фамильярство не позволит. К тому же на глазах у посторонних.

Природа здесь была потрясающая. Лучше, чем в Островке. Звуки леса, вкусный хвойный воздух, ароматы трав — сюда стоило приехать только за этим.

Егор уже отзвонился. И третьим к ним подбежал Андрюшка, весёлый, будто в гипсе золото-брильянты, а не сломанные кости. Для него всё случившееся было приключением.

— Сидел бы в машине, — сказал ему Егор.

— Не-а, я воздухом подышать хочу. Егор, я по тебе соскучился! И по маме тоже!

— Мама не спит, волнуется, — укорил Егор.

— Я же не специально! Я тебе всё равно помогать буду!

— Андрей, я не про это, — Егору явно было неохота обсуждать эти моменты при парне, которого он недолюбливал. Кирилл поэтому не лез, тихо курил в сторонке под ёлкой, ему хватало функции наблюдателя, ведь теперь главное в их отношениях произойдёт скоро, можно ждать, не рыпаться.

Когда братья замолчали, Кирилл всё же задал вопрос:

— Андрея не оставили в больнице даже на ночь, сразу выгнали?

Ответа он не получил, потому что загромыхали ворота, и на пятачок перед ними вышла немолодая заспанная женщина в сопровождении молодого мужчины в форме охранника. Женщина нервничала. В руках она держала чёрную дорожную сумку средней величины.

— Здравствуйте, Капитолина Геннадиевна, — сразу поприветствовал вышедший на передний план Андрей. И ещё ближе, как трофей, он выставил свою загипсованную руку.

— Здравствуй, — на отъебись проговорила воспитательница, шаря взглядом по сопровождающим парням. — Кто из вас?..

— Я, — сказал Егор, выдвигаясь вперёд и забирая сумку.

— Здесь всё. Мы всё собрали, ничего не забыли, проверили пять раз.

— Спасибо, — ответил Рахманов. — От меня расписка нужна, что забираю Андрея раньше срока?

— Нет, — Капитолина покачала головой. — До конца смены два дня, многих забирают. Не знаю, как произошло… Они всегда на площадке играли, всё спокойно было… Мы «скорую» сразу вызвали, не думайте. Врачи не стали вас, значит, держать?

— Нет. Сказали наблюдаться по месту жительства. Перелом не сложный.

Кирилл не мог спокойно смотреть, как Егор невозмутимо разговаривает с этой каргой. Не мог смотреть, как та оправдывается, невинно складывая ручки и переваливает ответственность с себя на детей. Он бы её уже на клочки порвал, заяву в прокуратуру накатал, а Егор-добрячок только что-то мямлит, рассказывает ей что да как. Но он не вмешивался, докуривал под скучающим взором охранника, тоже дымящего сигаретой. Поведение Егора вовсе не значило, что он рохля или слабак, оно говорило лишь, что он воспитанный неконфликтный человек. Будь все такими, этот мир стал бы лучше. Кирилл не понимал его, но восхищался.

— Мы поедем, — сообщил Рахманов воспитательнице и пошёл к машине. Андрей попрощался и направился за братом. Воспитательница ещё стояла, смотрела, как они кладут сумку, усаживаются. Кирилл, не спеша, бросил сигарету на землю, наступил кроссовком, кинул взгляд на безучастного уставшего охранника и, проходя мимо Капитолины Геннадиевны, язвительно обронил:

— Не стойте, мамаша, идите, пока остальные дети себе руки-ноги не переломали.

Воспитательница скривилась, но Кириллу было насрать, он отвёл душу.

Сев в машину, Калякин прокомментировал:

— Вот стерва! Хоть бы извинилась для приличия!

Егор как обычно промолчал, и Кирилл вдруг подумал, что его снедают другие мысли, нежели разборки с воспиталкой: это он секс воспринимает как радостное событие, а для Егора это дамоклов меч. Но Кирилл не собирался ничего отменять.

— Капитошка нормальная баба вообще-то, — заступился пацан, за что мгновенно получил лёгкий подзатыльник от брата:

— Андрей! Ты как разговариваешь?!

— Ай! — Андрей закрылся от него двумя руками. — Я понял! Не буду больше!

Кирилл рассмеялся, в основном оттого, что впервые видел Егора строгим. И это показалось ему очень возбуждающим.

Пока братья шёпотом вели воспитательную беседу, Кирилл настроил навигатор на обратный путь и поехал. Автомобиль снова затрясся на кочках. Пассажиры сзади успокоились, Калякин в зеркало различил, как малой устроился на плече старшего брата и закрыл глаза. Он сделал музыку тише и пытался поймать взгляд Егора, но тот опустил его на спинку переднего сиденья и о чём-то думал. В пальцах перебирал матерчатые ручки стоявшей в ногах сумки.

— Егор…

Рахманов поднял вопросительный взгляд. Его почти не было видно в темноте.

— Давай остановлюсь, сумку в багажник кину?

— Она не мешает.

— Тогда, может, ты тоже поспишь немножко? — предложил Кирилл. — Ты устал, а завтра тебе снова ехать в город. Кстати, давай я отвезу? И с молоком, и в больницу?

Андрей обрадованно открыл глаза, но брат его обломал:

— Не надо, теперь сам справлюсь.

Андрей снова прикрыл веки, а через минуту и Егор тоже. Возможно, его укачало, ведь машину трясло, как люльку младенца, или сморила усталость, но вероятнее всего он избрал такой оптимальный способ ухода от ненужных расспросов и случайных встреч в зеркале заднего вида. Кирилл всё равно его рассматривал, мча по пустой дороге. Месяц светил с их стороны, позволяя видеть точёные черты лица, изгиб шеи. Кирилл не мог поверить, что уже сегодня, в крайнем случае завтра, сможет их целовать и делать с недоступным селянином всё, что захочет.

У него снова мощно стоял.

Населённые пункты, в которых бы приходилось сбавлять скорость, по трассе располагались редко. Два соединяемых ею райцентра не пользовались популярностью крупных торговых городов, из-за этого мало кто курсировал по этому шоссе. Рейсовый автобус наверняка ходил несколько раз в неделю да из деревень народ ездил на рынок. Как Егор. Посему власти и не занимались ремонтом, даже ямочным. Кирилл подумал, что обязательно тыкнет папашу носом в эту дорогу, мол, так-то вы, депутаты, об электорате печётесь, ночей не спите. Если сначала папаша не разорвёт его за выброшенную в мусор путёвку на Кипр и за пидорские мыслишки.

Кирилл боялся, что его проделки скоро всплывут наружу. Боялся отца и мать, не способных понять его. Боялся, что его упекут в психушку или в армию. Страхи бормашиной впивались в мозг, внутренний голос шептал, что всё ещё можно повернуть вспять: и сам позора избежит, и Егору не придётся вступать в связь против воли.

Но присутствие рядом Егора Рахманова делало Кирилла счастливым. Он не только в зеркало разглядывал его безмятежное лицо, густые ресницы, губы, которые через несколько часов поцелует, он спиной через пружины и поролон сиденья чувствовал его тепло. Кирилл не хотел заканчивать эту поездку, но она неминуемо подходила к концу.

Небо посерело, а на востоке окрасилось розовой пеленой, звёзды поблёкли. Время близилось к четырём часам. Впереди наплывал массив деревьев, за которыми прятался Островок. Рахмановы спали, склонив головы друг к дружке. У Кирилла тоже начали слипаться глаза.

Он свернул с большака на щебёночную дорогу, оставил позади указатель, и поехал медленно, экономя каждую минуту с Егором. Почти на всех подворьях хрипло, спросонья кричали петухи. Больше никаких звуков не было, и ветви не качались — безветрие. Машина бесшумно проехала мимо домов бабы Липы, банкирши, Пашкиной бабки. Возле Рахмановых Кирилл нажал на тормоз. На их дворе тоже запел петух.

Вот и закончилась поездка.

Калякин, опираясь на спинку кресла, повернулся назад.

— Егор.

Потом просунул руку между сидений и потряс Егора за предплечье. Прикосновение к желанному парню наполнило Кирилла не бывалой для него нежностью. Так бы и держал его руку всегда, терпеливо ждал, когда он выспится, хранил бы его покой, но братья заворочались. Егор открыл глаза и мгновенно вспомнил, где находится, выпрямился и с места в карьер стал серьёзен, будто его не выдернули из сладкого сна. Взглянул на водителя, сразу убравшего руку, он переключился на зевающего брата.

— Беги домой, Андрей.

— Сумку взять?

— Я сам возьму.

Андрей сложнее перенёс пробуждение. Потирая глаза, даже не попрощавшись, он выполз из машины и, ссутулившись, поплёлся к дому. К гипсу он ещё не привык.

Егор и Кирилл одновременно вышли на зябкий рассветный воздух. Ощущение грядущего за этим разговора не покидало, и почему-то казалось, что провести его лучше в вертикальном положении, стоя, когда зубы стучат от холода, маскируя волнение. Была ещё возможность отказаться от получения назначенной платы, но как бы Кирилл ни хотел поступить благородно, он знал, что не поступит.

Егор держал сумку и пакет в руке. Смотрел опять куда-то мимо.

— Спасибо, Кирилл. Я тебе должен…

— Ну не сейчас же! — перебил Калякин. — Иди спать, — он хотел быть благородным хотя бы в такой мелочи.

— Следующей ночью. Управлюсь с хозяйством и отдам долг. Устроит?

— Можешь ещё один день взять.

— Лучше сразу, — ответил Егор и будто забыл добавить «отмучиться». Он почти не поднимал глаз, но при этом держался с королевским достоинством.

— Я могу помочь тебе днём, — сказал Кирилл, не особо надеясь на положительный ответ. Или, наоборот, надеясь на него, ведь лень вперёд него родилась.

— У меня теперь есть помощник. Извини, Кирилл, мне пора. Вечером я приду к тебе.

— Гондоны у меня есть, — сообщил Калякин, чтобы Егор не заморачивался по этому поводу, и поздно сообразил, что замечание неуместно, что надо было хотя бы другое название использовать «презики» или «резинки». «Гондон» же, как и «пидор», — словечки быдло-лексикона. Но Рахманов скользнул по нему безразличным затравленным взглядом и пошёл к дому, постарался не звякнуть щеколдой.

— Спокойной ночи! — крикнул Кирилл.

К петухам присоединились всякие птицы, громко чирикали в кронах. Небо набирало голубизны. День будет жарким. И окончится жаркой ночью.

У Кирилла опять возникла эрекция. Он лишь сжал член через штаны, зашипел, и сел в машину. Дрочить хотелось, не отходя от кассы, однако он собрался потерпеть до дома, а доехав и коснувшись головой подушки, мигом уснул.

33

Кирилл проспал до обеда. Проснулся с эйфорией, подстёгнутой бьющим в окна солнцем. Скрипучая бабкина кровать и убогие интерьеры портили впечатление, но если лежать с закрытыми глазами и думать о хорошем, было сносно. Правда, нежиться в кровати не давали мухи. Они жужжа летали по комнате, садились на открытые части тела, высунувшаяся из-под одеяла нога автоматически превращалась в аэродром, а под одеялом было жарко.

Мысли, что сегодня, всего через несколько часов, он заполучит Егора, забилась в висках и в доли секунды привела член в работоспособное состояние. Кирилл стал фантазировать, где и как это случится, в каких позах, какие слова при этом будут шептать друг другу. Вдруг он вспомнил, что гандоны у него есть, а смазки вот нет! Кирилл моментом подскочил с кровати и понёсся к бабкиным шкафам, искать какой-нибудь крем. Распахивал дверцы, выдвигал ящики, рылся и среди лекарств наткнулся на металлическую, похожую на большущую таблетку, баночку вазелина. Подцепив ногтем крышечку, открыл её. Содержимое оказалось нетронутым — значит, смазка у них теперь есть.

В кровать Калякин не вернулся. Оделся и пошёл во двор. Свои дела справил в кусты, и это вызвало у него стыд. Сколько можно гадить, как животное? Дымя сигаретой возле разваленного сортира, Кирилл решил, что нельзя так жить. Раз взялся равняться на Егора, надо равняться во всём. Ну хотя бы начинать с чего-то. С собственного дерьма, чтобы перестать быть дерьмовым человеком. Кирилл решил построить сортир, пусть участок был не его, но Пашкины родичи только «спасибо» скажут за исправление нанесённого ущерба.

Но прежде Кирилл приготовил себе поесть. Ничего замысловатого — колбаса, помидоры с солью, хлеб, «дошик». Пока на старой электроплитке вкрутую варились яйца, он набрал номер матери. Голос сделал поприветливей. Было бы где взять, включил бы фоном плеск волн и крики чаек. Отцу звонить не стал: тот мог и раскусить.

— Кирюша? — спросила мать, будто с его номера мог звонить кто-то другой. — Ты долетел?

— Долетел, мам, — бодро отрапортовал сын. — В отель заселился и в море уже окунулся. Вода — класс! Сервис — суперский! Спасибо за путёвку. Вам с отцом надо тоже сюда двигать.

— Ой, как-нибудь в следующий раз, — уклонилась мать. — Как кормят?

— От пуза, мам. Обожрался. Загорать сейчас пойду, с ребятами познакомился. Ну ладно, всё, ко мне стучат… Пока!

— Только не обгори! — донеслось в трубке, но Кирилл нажал «отбой» и тяжело выдохнул: фух, пронесло. Пронесло сейчас. Потом, через две недели всё равно придётся «возвращаться». Быть загорелым, отдохнувшим, натрахавшимся, в меру проспиртованным. Загореть и имитировать хорошее настроение не сложно, но как быть с фотками, которые предки и друзья захотят посмотреть? Как быть с самим «возвращением» — домой, в город? А после учёба, институт. Егор останется в деревне приглядывать за матерью и братом.

Кирилл боялся заглядывать так далеко, не умел. Он всегда плыл по течению, никогда не согласовывал свои действия с действиями других людей, не считая совместных походов в клубы или поездок на вписки. Те люди хотя бы считали его клёвым чуваком.

Кирилл решил и сейчас поступить по старому принципу, каким руководствовались и миллионы, миллиарды землян, — думать над проблемами по мере их поступления. А первой проблемой, очень приятной, сводящей с ума ожиданием, проблемой была ночь с Егором. И было ещё одно дело, Калякин назвал его «проблемой номер ноль», за которое он собрался взяться — строительство туалета.

После лёгкого перекуса потянуло прилечь на диване, впялиться в телевизор — времени ещё много. Но Кирилл невероятным усилием воли заставил себя выйти во двор и приняться за сортир. Уговаривал себя тем, что Егор целыми днями крутится, как заведённый, один и сеет, и пашет, и скотину держит, надо равняться на Егора, чтобы увеличить шансы ему понравиться. Сколотить домик о четырёх стенах и одной дырке — плёвое дело.

Уже скоро Кирилл убедился, что не такое уж плёвое. Все его архитектурные, плотницкие навыки ограничивались уроками черчения и труда в школе, и он забыл их ещё до получения аттестата. Но упорство взяло своё. Найденной в сарае тупой штыковой лопатой он вырыл яму посреди кустов смородины. Не яму, а скорее ямку, полметра на полметра шириной и почти метр глубиной — больше ему на месяц пребывания в деревне и не надо. Вокруг ямы вкопал два толстых бруса и два тонких кривоватых бревна — эти посеревшие от времени, обросшие паутиной и гнилью сокровища Калякин обнаружил, пройдясь по участку и покопавшись в сваленном под грушей строительном мусоре, оставшемся при разборе каких-то других построек. Оттуда же приволок старых серых, изъеденных тлёй досок. Те, что покрепче, пустил на «полы» — просто положил поверх ямы, оставив прогалок для летящих «снарядов». Остальные доски пустил на стены. Правда, с гвоздями вышел облом — видимо, Пашкина бабка испытывала неприязнь к сим девайсам, или Кирилл плохо искал. Перепачкавшись в пыли, пока при свете телефонного фонарика обшаривал закутки сараев, он собирался плюнуть на затею, разломать всё, что уже построил, но… Егор…

— Егор. Егор. Егор. Егор, — монотонно повторял Калякин, глядя на груду досок в траве под смородиной, а сам усиленно думал. Наконец, придумал — его взгляд упал на торчащие из досок ржавые, гнутые гвозди разных размеров. Гвоздодёр он в сарае видел и с радостным воплем побежал за ним. Притащил ещё и топор со сломанным топорищем. Солнце даже под ветками жарило нещадно, Кирилл снял футболку, пот катился ручьями, промокая и шорты, но он терпеливо вытащил из трухлявых досок гвоздь за гвоздём. Распрямил их обухом топора на железной, тоже ржавой, пластине и взялся сколачивать стены. Вместо молотка использовал топор — тяжеленный и неудобный, как зараза! Досок чуть-чуть не хватило. Верх, в качестве крыши, Кирилл накрыл большим листом целлофана, на котором они с Пашкой сушили коноплю, и который его родичи поленились выкинуть. Тоже прибил гвоздями, чтобы ветром не сдуло. Вместо двери повесил старую дырявую дерюжку с веранды.

Закончив, Кирилл отбросил инструменты, вытер предплечьем лицо и отошёл на несколько шагов — оценить свою первую постройку целиком.

Получилось заебись. Вот поднатореет и станет королём строительства, разбогатеет на рынке недвижимости, гы-гы.

На самом деле получилось полное говно.

Кирилл сплюнул, не в силах смотреть на перекошенное уёбище. Убил на него весь день! Мастер-ломастер, блять! Руки из жопы! Этим уродством не то что хвалиться, о нём Егору даже заикаться нельзя. Сортир авангардиста, мать его!

Кириллу захотелось его сломать, но он осадил себя: во-первых, устал, как чёрт, а, во-вторых, гадить в кусты ему надоело, в-третьих, работа помогла скоротать время, солнце было уже низко. А то, что получилось говно, так оно для того и предназначено.

Кирилл тут же обновил своё строение, потом собрался немного отдохнуть и заняться подготовкой к встрече с Егором. За парнем и его братом он сегодня не следил, зная, что и так увидит при очень интимных обстоятельствах.

Наводить порядок прямо сейчас Калякин не захотел, бросил всё так, как валялось — топор в одной стороне, доски — в другой, гвозди — в третьей. Оставил на завтра. Он устал как собака. Так, как Егор устаёт каждый день. Потрудившись, набив на ладонях мозоли, разодрав пару раз кожу до крови, еле держась на ногах, он стал лучше понимать селянина, его измотанность и апатию, отсутствие любопытства, нежелание совать нос ещё и в чужие дела.

Кирилл пошёл в дом, на кухню, отрезал колбасы, сыра, хлеба, взял помидоров с горкой соли, на тарелке отнёс всё это в зал и там развалился, вытянув ножки, на диване. Рассказываемое дикторшей постоянно уплывало, растворялось за усталостью. Тело гудело, будто Кириллу было не двадцать лет, а все шестьдесят пять. Он не воспринимал ничего вокруг. Вставать и куда-то идти, бегать, суетиться было влом. Но шёл десятый час вечера, на улице стемнело, и суетиться было надо. Если, конечно, он ещё не передумал насчёт секса.

Хоть предвкушение секса служило хорошим стимулом, Кирилл с сожалением оторвал задницу от дивана и разложил этого древнего советского монстра. Да, будут трахаться тут, потому что кровати очень малы и неудобны. Тоска.

Отнеся тарелку на кухню, Кирилл вернулся и принялся копаться в бабкиных комодах и шкафах. Выдвигаемые ящики скрипели, в нос била нафталиновая вонь. Внутренности заполняло тряпьё, цветастые халаты, пуховые платки, штопанные носки, ночные рубахи. Проверив всё, Кирилл всё же выкопал два шерстяных одеяла и постелил их на диван, чтобы выскочившие пружины не впивались в голые рёбра и зады. Сверху постелил ещё одеяло с Пашкиной кровати и найденную в бабкиных закромах чистую простыню в синий цветочек. Принёс подушку и одеяло со своей кровати. Пристойного покрывала не нашлось, поэтому ничем накрывать не стал.

Да… тоска…

Кирилл вздохнул, глядя на это убожество. Самый желанный секс, кроме первого и второго раза в жизни, должен был пройти на старушечьем приданном. «Скатываешься в пропасть, Кирилл», — пропел внутренний голос, Калякин отогнал его, как назойливую муху, и положил на кровать вазелин, презервативы и влажные салфетки.

Один этап подготовки был пройден, оставался второй и последний — помыться. Превозмогая лень, Кирилл наносил воды из колодца, поставил греть в большой кастрюле. Пожалел, что не сделал этого заранее, потому что старая электроплитка не фурычила, вода теплела по градусу в год. За это время Кирилл почистил зубы, сбрил щетину на лице, а после плюнул и снял кастрюлю с плитки. Отнёс в сад и там, поливая на себя из кружки и стоя на куске целлофана, смыл с себя трудовой пот. Волосы подмышками и в паху тоже сбрил, насколько получилось. По крайней мере, заросли исчезли. Небо уже окончательно потемнело и покрылось яркими звёздами, звуки деревни, кроме лягушачьего хора и трелей сверчков, стихли.

Обернувшись полотенцем, Кирилл стоял на порожках у крыльца, чтобы волосы немного обветрили. Над его головой светила лампочка в тусклом плафоне, и все мошки летели туда.

Он прислушивался. В теле гуляла дрожь мандража. Секса он хотел, только секс был гейским. Месяц назад он ненавидел геев. Пидоров. А увидел Егора и пропал. Пропал в ту же секунду. Ещё до того, как узнал, что он… нетрадиционный. Сейчас Кирилл это вспоминал и понимал. Наверно, и придирался к Егору из-за того, что подсознательно пытался отрицать запретную влюблённость. И тонул в чёрных омутах глаз…

За мыслями, Калякин пропустил глухие шаги по притоптанной земле. Вздрогнул, когда щеколда с металлическим лязгом приподнялась. Выровнялся, пока открывалась дверь. Не ожидавший его увидеть прям сразу Егор замер, не закончив шага. Его взгляд уткнулся в повязанное на бёдра Кирилла полотенце и мгновенно ушёл в сторону. Сам он был одет по-домашнему — в футболку, шорты и сланцы. Волосы только струились мягче обычного, будто их тоже только что вымыли, высушили и причесали.

— Привет, — сказал Кирилл, когда Егор не произнёс ни слова. — Проходи. Там, правда, всё убого.

Кирилл вдруг понял, что растерялся, и не знает, как себя вести, с чего начать, о чём говорить. Однако Рахманов с привычной маской невозмутимости приблизился к порожкам и остановился, давая право хозяину показывать путь. Кирилл это понял и, придерживая полотенце, повёл в дом, сняв шлёпки на веранде. Люстру в горнице зажигать не стал — оставил незашторенными выходящие во двор два окна, и света от месяца и дворового фонаря хватало, чтобы тьма не была кромешной. Телевизор тоже работал, беззвучно. Можно было хорошо видеть друг друга, почти до подробностей.

— Вот здесь, — сказал Кирилл, указывая на диван, где лежали презики и баночка вазелина.

Егор кивнул, не проявляя никаких эмоций, кроме сосредоточенной решимости.

— Пиво будешь, чтобы расслабиться? — спохватился Кирилл, стоя истуканом. Он бы выпил, чтобы снять скованность.

— Нет, мне утром ехать.

— А как сегодня, — опять спохватился Кирилл, — всё успел? Андрей как?

— Нормально, — ответил он, качнул головой, и резко повернулся к Кириллу. — Мы так и будем попусту разговаривать?

У Калякина затряслись поджилки, он не понял отчего, и вообще предпочёл не подавать виду, что волнуется, быть собой. Собой прежним. Он отпустил полотенце, ощутив, как оно скользнуло по ногам на пол, и шагнул к Егору, проговорил игриво, нараспев:

— Разве этот вопрос произносят так тривиально? — и обнял за плечи, соприкоснулся лбами, заглядывая в цепкие глаза, и, пока снова не потонул, скользнул взглядом к губам… и, наконец, — всё ещё колеблясь, — поцеловал. В тот же миг его обдало будто кипятком, влажный жар возник в середине живота, разлился по нему и дружно ухнул в пах, поднимая заждавшийся детородный орган. Ещё через несколько мгновений он понял, что Егор никак ему не помогает. Губы приоткрыл, но не шевелится.

Кирилл отодвинулся, не снимая рук с плеч Егора.

— Так и будешь ломаться?

— Целоваться мы не договаривались. Я соглашался только на секс.

— А это не одно и то же? — съязвил Калякин.

— Нет, — Егор убрал его руки, глаз ниже груди не опускал. — Поцелуй — нечто большее.

— Так, может, у меня к тебе нечто большее?

— Я не думаю, что у тебя ко мне вообще что-то может быть. Давай уже я расплачусь с долгом и пойду.

Кириллу стало обидно, но он знал, что это обида заслуженная. Проглотил её.

Егор отвернулся к дивану и стал раздеваться — футболка, шорты, плавки полетели на кресло. Фигурка вещь за вещью открывалась достойная. Белела на фоне тёмной стены. Впадинка позвоночника, лопатки, поясница, две округлые ягодицы и крепкие ноги — Кирилл сглотнул, у него стояло до боли.

— У меня к тебе есть, — хрипло сказал он. — Многое есть.

— Тогда иди сюда, — сказал Егор и лёг головой на подушку, согнув и расставив ноги. У Кирилла затеплилась надежда. Он забрался на диван, стоял на четвереньках.

— У тебя не стоит? Я же симпатичный парень. У тебя должно вставать на парней, если ты гей.

— Ты разбираешься неплохо для гомофоба.

— Я не гомофоб! Сейчас я пройду обряд посвящения в педики.

— Тебе это нужно?

— Я хочу тебя! Егор, давай я помогу тебе рукой? Я хочу, чтобы удовольствие было обоюдным.

Рахманов лишь сильнее раздвинул колени, разрешая действовать. Кирилл, как во сне, протянул руку и взял в кулак его член. Нежная кожица заструилась под его пальцами, уже через секунду мягкая плоть начала твердеть и увеличиваться. Кирилл ласкал её как себе, медленно перебирая, обнажая и стискивая головку. Не испытывал брезгливости и только сейчас понял, что от Егора приятно пахнет, что он тоже мылся. Затвердевшая плоть была ровной, почти без изгиба, имела нормальный размер и цвет. Никак не отталкивала. Словно Кирилл знал этот член с самого детства. Хотя он впервые держался за чужой пенис.

— Можно я возьму в рот?

Кирилл не готовил этот вопрос заранее. Он не знал, как у него вырвались эти слова. Но да, он хотел взять в рот. Ему важно было доставить Егору удовольствие. Но Егор нахмурил брови, вроде как удивлённо, и покачал головой.

— Переходи к главному.

— Лучше бы не спрашивал, — буркнул Калякин и опять, постарался не зацикливаться на обиде. Подал Егору руку, тот не понял, в чём дело, но ухватился. Кирилл помог ему подняться и улёгся на его место.

— Давай, ты переходи к главному.

На лице Рахманова на миг проявился испуг. Он решил, что его приглашают сесть на член сверху и поскакать. Кирилл заметил это и поспешил уточнить:

— Переходи к главному — трахни меня.

— Тебя? Я думал… — Егор не поверил. Конечно, он ждал иного. Кириллу понравилось это выражение растерянности в его глазах, он даже рассмеялся.

— Меня-меня! А ты что думал? Что я тебя буду жарить? Нет! Я хочу, чтобы ты меня трахнул, — добавил он уже нежнее. — Давай.

Егор не двигался в нерешительности. Вопрос «почему?» застыл в его глазах.

— Потому что ты сказал, что не будешь трахать меня даже под дулом пистолета, вот я и хочу посмотреть, как ты меня без пистолета трахаешь, — весело пояснил Кирилл и, взяв за руку, подтолкнул к себе. — Вазелин там. Смажь получше, а то я боюсь в первый раз: говорят, больно.

Рахманов не улыбнулся, но зашевелился. Отвернулся за тюбиком, снял крышечку. Кирилл наблюдал за его сосредоточенными действиями, рассматривал лицо, на котором лежали тени, за ловкими длинными пальцами, набирающими странно пахнущую субстанцию. Сейчас эти пальцы войдут в его неприкосновенное место. Кирилл раздвинул ноги и закусил губу.

— Точно? — ещё раз удостоверился Егор. Кирилл, не раскусывая губы, кивнул и закрыл глаза. Егор чуть отвёл его ягодицу, и холодный вазелин коснулся промежности. Пальцы заскользили, размазывая, помассировали анальное отверстие. Ощущения оказались терпимыми, даже когда один надавил и протиснулся внутрь.

— Не зажимай, — сказал Егор, и Кирилл расслабил мышцы. То есть понял, что они были напряжены. Палец уже продвинулся на всю длину, Кирилл чувствовал, как в мягкие ткани упираются другие поджатые пальцы, а этот, средний, вертится внутри. И ещё Кирилл понял, что сдерживает вздох, и отпустил его. Получилось что-то похожее на стон облегчения. А Егор вытащил палец и вставил два. Кирилл зашипел и чуть не крикнул: «Хватит!» Но поймал взгляд Егора, обычный сосредоточенный взгляд, и заткнулся. К третьему пальцу он уже приготовился, сжал одеяло и зубы, однако хватанул воздуха. Пальцы вторгались в него, растягивали, всовывались на всю длину. Иногда Кириллу казалось, что Егор специально издевается, но это было не так.

Егор вытащил пальцы и обтёр о салфетку.

— Мне продолжать?

— Конечно! — Кирилл попытался улыбнуться, хотя в заднице саднило. — Думаешь, легко отделаешься? Нет! У тебя сегодня будет хороший секс! Только скажи, в какую позу мне лечь? В какой лучше?

— В любой. Если секса хотят двое.

— Я хочу! — поспешно воскликнул Кирилл и вдруг понял, что Егор вовсе не про него. Но промолчал, чтобы случайно не разрешить ему уйти.

— Перевернись задом ко мне, — сказал Егор, несомненно, прочитав его мысли, — тебе так будет комфортнее. Первый раз?

— Первый, — буркнул Калякин, переворачиваясь. — Видишь, как я тебя люблю?

Егор уже надел презерватив и потом помазал вазелином член и разработанное анальное отверстие. Головка в латексе коснулась кольца мышц, поводила немного, примериваясь… Калякин зажмурил глаза, упёрся лбом в скрещенные руки и попрощался со своей натуральностью… Плавно его разорвало пополам.

— Ах!.. — он снова хватанул воздуха, выгнулся, уходя от распирающего ощущения, но ладони Егора сжали его бёдра и толкнули на себя. Затем на миг ощущение пропало… и появилось вновь. Член входил неглубоко, шлепков тела о тело не было, но казалось, что он пронзает насквозь. Куча одеял скомкалась, пружины давили в колени. Кирилл шипел, издавал ещё какие-то звуки, прикусывал кожу на тыльной стороне ладоней, вроде привыкал… заставлял себя думать о Егоре, о том, как мечтал об этом сексе, только это не помогало.

До тех пор как…

Егор наклонился и плотно обхватил его член. Кирилл застонал — это прикосновение было тем, чего ему не хватало. Член заскользил в пальцах, на которых остался вазелин. Головка пихалась в них, рассылая импульсы наслаждения. Егор толкал его сзади, а он толкался в кулак — вот теперь стало хорошо, и предоргазменная дрожь нагрянула почти сразу.

— Егор, — кое-как сухими губами, сухим языком прошептал он, — а… простата? Враньё?

Егор не ответил. Он просто шевельнулся сильнее и изменил угол проникновения. Кирилл почувствовал, что не враньё, вдохнул и ртом, и носом одновременно, и тяжело задышал, спуская накопившееся семя. Ноги сжались и расслабились. Член пульсировал в кулаке, а Егор не разжимал пальцев.

Выплывая из ватных облаков, Кирилл заметил, что темп замедлился, хотя, по идее, должен был ускориться.

— Ты тоже… кончи, — попросил он сипло, не вынимая лицо из подушки, которой раньше брезговал, — в меня…

Егор всё так же молча выполнил его просьбу. Ускорился, подталкивая за бёдра. Кирилл терпел дискомфорт, мотанье себя, как тряпичной куклы. Глаза смыкались и хотелось промочить горло. Егор не издавал ни звука, аритмично натягивал и вдруг остановился. Только по такой же, как у него пульсации, Кирилл понял, что тот кончил.

— Всё, — сказал Рахманов и вытащил член. У Кирилла болели все косточки, он перевернулся, вытянулся, впился взглядом в то, как его секс-партнёр аккуратно снимает презерватив. Член под ним чуть уменьшился, блестел.

— Я не жалею, — прошептал Кирилл.

Егор кивнул, вытирая гениталии салфеткой.

— Тебе не понравилось? — спросил Кирилл. — Ты не издал ни звука за всё время, даже, когда кончал. Я думал, ты давно не был с парнем…

— Не был, — Егор встал, устремил взгляд на кресло, где лежала его одежда. Кирилл поймал его за ладонь. Та была влажной и немного скользкой. А в заднице неприятно отдалось резкое движение.

— Переночуй здесь, Егор! Пожалуйста! Тут места хватит! А утром пойдёшь!

Он вложил в эти несколько предложений всю мольбу, на которую был способен. Смотрел в чёрные, особенно ночью, глаза. Но Егор остался глух к крику его души.

— Мне надо домой. Я просто заплатил за поездку.

Он стал одеваться, быстро. В принципе, там было всего три вещи.

— Егор, — Кирилл сделал паузу и дождался, когда Рахманов на него посмотрит, — я люблю тебя. Я не шучу.

Егор смотрел на него с секунду, затем быстро опустил глаза, поправил футболку.

— Извини, мне пора. Спасибо, что отвёз нас вчера.

И ушёл. Хлопнула сначала одна дверь, потом вторая, звякнула щеколда.

Кирилл откинулся на подушку и закрыл лицо руками.

Призраки ночи

34

На следующий день, как только Егор вернулся из города, Кирилл пошёл к нему. Зад совсем не болел, чего он боялся, предлагая себя нижним, походка не изменилась, другие страшилки гомофобов, типа разорванного очка, тоже оказались мифами. Или Егор проделал с ним всё аккуратно — не из любви, конечно, а просто по доброте душевной.

Кирилл думал об этом половину ночи, кутался в одеяло, так и не уйдя с дивана. Пытался найти объяснения и оправдания, пытался не допустить вспышки гнева или слёз огорчения. Голубой секс ему не понравился физически, но это был секс с Егором, с парнем, которого он безмерно уважает и безгранично любит. Другого способа быть ближе у геев ведь нет? Так говорил сам Егор.

Конечно, ночью Кирилл злился на него, что предложил самое ценное и не получил желанной отдачи. Пылкости, страсти. Вернее, чувств и нежности — эти качества больше присущи селянину. Он не верил, что Егор настолько неопытен и скован в постели, что постесняется даже застонать. Просто вчера он прямым текстом сказал, что отрабатывает повинность, но и при этом показал мастерство — не мялся, грамотно растянул, избежал порывов, со снайперской меткостью ударил по простате, мастурбировал так, что перед глазами звёзды пылали.

Учился дрочить, дёргая за соски корову…

Кирилл отогнал эту дегенератскую издёвку, напомнил себе — своему грёбаному внутреннему голосу, — что в дойке молока нет ничего смешного и постыдного, а вот валяться на кровати целый день брюхом кверху здоровенному бугаю — стыд и срам.

Утром Кирилл решил, что секс ему приснился. Если бы не использованный презерватив, сиротливым комочком лежавший на старом затоптанном паласе у ножки дивана, а рядом высохшая салфетка из пачки и вазелин. Егор был верхним. Возможно, всегда и со всеми. От этой мысли, которая не вылезала из головы, у Калякина сводило живот, член практически не опускался, и ещё появились какие-то неведомые ранее ощущения в промежности. Наверно, он превратился в настоящего гея, самую унизительную его ипостась — любителя, чтобы его подолбили в зад. А, плевать! Плевать на всех! Да, он хочет, чтобы его долбили в зад, и что?! Чтобы это делал Егор — настоящий мужчина, а не гламурное быдло.

Чувствовал ли себя Кирилл при этом тёлкой? Нет, не чувствовал.

После затхлой нафталиновой пещеры Пашкиной бабки от солнечного света защипали глаза. Воздух был удивительно свеж. Как перед грозой, подумал Кирилл. Сунув сигарету в рот, он постоял на порожках веранды, посмотрел в голубое небо с бугристыми, словно сказочные замки, кучевыми облаками. В детстве он мечтал лежать на лугу в душистой траве и гадать, на кого похоже то или иное облако.

Теперь он хочет, чтобы его трахали в зад.

Кирилл поднял край футболки, почесал живот. Поскрёб подошвы шлёпанцев об угол порога, соскабливая засохшую грязь, отшвырнул под кусты куриной слепоты окурок и пошёл, куда намеревался.

За калиткой текла неспешная сельская жизнь, картина которой не менялась никогда — куры, гуси, кошки. На лавке у хаты бабы Липы сидели три сгорбленные старушенции, одетые как при морозе в десять градусов — в телогрейки, цветастые платки и бурки. Баба Липа опиралась на клюку, двух других Кирилл не знал. Все трое синхронно повернули повязанные платками головы и с жадным любопытством уставились на него. Кирилл приветственно махнул рукой этому самопальному фейс-контролю, поддерживая имидж вежливого воспитанного молодого человека, завоёвывая сердца местных старожилов. Внимание бабкам пришлось по душе, они кивнули ему в ответ. Сейчас примутся обсуждать. Фигня, лишь бы Пашкиной бабке про квартиранта не настучали.

Пыль дороги сохранила следы мотоциклетных колёс, обвиливающих ямки и ухабы. Следы сворачивали к дому. Рисунок протектора не читался, резина была совсем лысой. А продаются ли сейчас покрышки на «Юпитер»? Задавшись этим вопросом, Кирилл с укором совести подумал о том, что пролежал всё утро на диване, страдая и лелея обиду за безответность любви, за непонятость, обвиняя в своих несчастьях весь мир, а Егор в это время трудился, не покладая рук. Наверняка он встаёт с зарёй, доит корову и отводит её на пастбище, кормит свиней и птицу, готовит завтрак для матери и теперь ещё младшего брата, меняет памперсы, ещё что-нибудь делает и едет развозить молоко клиентам — на мотоцикле в любую погоду. Егор ответственный и пунктуальный, но наверняка ему тоже хочется понежиться в кровати хоть один денёчек, забить на всё и просто выспаться. Как же, до ломоты в суставах, захотелось дать Егору такую возможность!

Кирилл обогнул пыльные, тронутые желтизной вишни и ступил на скошенную траву придомовой территории. Мотоцикл стоял у ворот, люльку накрывал чёрный брезент. Вокруг ходили красные куры, разгребали когтистыми лапами мелкие камешки, что-то, кудахча, клевали. Во дворе царила тишина. Или нет? Какие-то звуки, голоса, тихие и неразборчивые, доносились из дома. Гостей у Рахмановых быть не должно — никто в деревню не приезжал.

Калякин открыл калитку, которую, слава богу, Егор не запер, и понял, что разговаривают в телевизоре, голоса актёров слышны из открытого окна. Спустя секунду тюлевая шторка колыхнулась, отодвинулась, и в окошко над цветочными горшками просунулась улыбающаяся рожица Андрея.

— Привет, Кирилл! Ты к Егорке?

— Привет, спортсмен. Да, к нему. Он дома?

— Нет, он… он там, — Андрей неловко махнул головой в сторону заднего двора и ударился макушкой о деревянную поперечину рамы. — Ой, блин!.. — пацан выпростал из-под шторы здоровую руку и, кривясь, принялся тереть ушиб.

— Аккуратнее, — рассмеялся Калякин, — а то и на голову гипс наложат. Как твоя рука, спортсмен? Заживает?

— Наверно. Только бы к школе не зажила ещё.

— Не любишь учиться? — поинтересовался Кирилл, бросая взгляды в сторону заднего двора и хлева, чья крыша возвышалась над серым дощатым забором. Ему не терпелось пойти туда, однако приличия требовали поддержать беседу с новым полезным другом.

— А кто любит? Ты любишь учиться?

— Ну… в школе ещё ничего было, а в институте уже капец.

— Ага, в школе ничего, — отодвигая цветок и облокачиваясь о подоконник, хохотнул Андрюшка. — Да Егор меня даже за «четвёрки» ругает. Он хочет, чтобы я в институт потом поступил, на бюджет. Ага. А сам нигде не учится.

Кирилл каждое слово мотал на ус.

— Брат правильно говорит — учись.

— Да я учусь, мне Егора подводить нельзя… Но сломанная рука — законный же повод посачковать?

— Законный, — рассеянно подтвердил Кирилл, его нос уже, как флюгер на ветру, перманентно показывал в сторону заднего двора. Будущее школьника его пока не волновало, больше заботила своя собственная судьба вкупе с его братцем. — Я пройду к Егору?

— Вчера не наговорились?

Кирилл вскинул брови, внимательно посмотрел в торчащее из оконца лицо. Пацан широко улыбался. Нет, не было похоже, что он полностью осведомлён про вчерашнее, всего лишь знает, к кому Егор ходил поздно вечером, думает, что они невъебенные друзья.

— Да, — протянул Калякин, — надо договорить. — А у самого член шевельнулся в жажде второго совокупления, закрепления опыта. Он был даже согласен на молчаливого безэмоционального партнёра, только бы тот взял его. Кирилл мог биться об заклад, что ему ничего не светит, и Егор пошлёт его в своей привычной обходительной манере, стоит только показаться из-за угла, однако ему жизненно необходимо было поговорить с ним о прошедшей ночи.

Сделав извиняющийся жест мальцу, Кирилл знакомой дорогой вдоль веранды направился к калитке, ведущей на задний двор. Собака, гремя цепью, вытянула морду из будки и вместо лая зевнула, а потом улеглась обратно. Надо будет узнать, как её зовут, и принести ей что-нибудь вкусное.

Возле калитки в нос ударил неприятный запах чего-то варящегося, какой-то тухлой бурды. Кирилл поднял руку, чтобы закрыться от него, но сообразил, что это может быть жратва для скота, и опустил, укорил себя за брезгливость.

Он прошёл к хлеву, ожидая увидеть там Егора. Дверь в коровник как раз была распахнута, рядом стояли три пустых ведра из нержавейки, к стене была прислонена метла из коричневых веток. Калякин заглянул в коровник и никого там не увидел, в помещении было темно.

Он прошёл дальше. За соседней дверью хрюкали поросята и слышалась возня, но она была закрыта задвижкой. Курятник тоже оказался заперт.

Кирилл остановился, оглядывая незамысловатое подворье — верстак вдоль забора, невысокая поленница под навесом, много старых вёдер, грабли, сложенные силикатные кирпичи, накрытые пятью листами шифера, кусты крыжовника, снова забор. Между ним и сараем было свободное пространство метра полтора шириной. Калякин двинулся к нему, обошёл сарай и… очутился ещё в одном дворе, намного большем, чем предыдущий. Тут тихо играла музыка и пахло совсем неаппетитно.

Он сразу увидел низенькую, не выше полуметра, сложенную из красных кирпичей, обмазанную глиной печку… или плиту?.. В открытой топке горел огонь, на печке стояли два чугуна, размером, наверно, с паровозные котлы, с тем самым плохо пахнущим варевом. Варево кипело, это была мелкая картошка в очистках.

К сараю примыкал загон для скота из сетки-рабицы, натянутой на металлические столбы. Он делился на две части. В ближней гуляла наседка с подросшими, оперившимися цыплятами, учила их добывать червяков. Цыплята пронзительно пищали и дрались за добычу. Остальные куры, видимо, заслужили право расхаживать по улице. Во второй прямо на голой земле лежали, блаженно похрюкивая, три огромные абсолютно чёрные свиньи! Поросёнок поменьше рылся пятачком в продолговатой деревянной лохани с нарезанными яблоками. Ноги у него были короткими, брюхо свисало почти до земли. Кирилл поразился, он не знал, что существуют чёрные поросята! Он и поросят-то видел чаще в форме котлет.

С этим изумлением в глазах его застал Егор, внезапно возникший в загоне для свиней. Он тянул за собой на верёвке маленькое металлическое корыто, с горкой наполненное… свежим жидковатым навозом. Кирилла замутило от густой вони, от мыслей о сексе не осталось и следа.

Увидев гостя, Егор запнулся, а потом, заметив, конечно, смену его настроения, надел маску безучастности и потянул корыто дальше, по проложенной борозде, к куче навоза в углу загона. Свиньи нехотя уступали дорогу, поднимались на короткие ноги, недовольно хрюкали, задирая кверху приплюснутые рыла.

Дотащив, Егор наклонился и перевернул корыто в кучу, подержал, пока весь навоз не вывалится, а жижа не стечёт. На его руках были хозяйственные перчатки, сильно поношенным футболке и трико исполнилось лет по сто, к подошвам резиновых сапог прилип навоз вперемешку с соломой. Волосы защищала бандана. На мачо этот отталкивающий образ не походил. Но это был Егор с его удивительным холодным обаянием и завораживающе-бездонным взглядом.

— Привет, — сглотнув комок брезгливости, севшим голосом сказал Кирилл и подошёл ближе по траве. Егор уже поставил пустое корыто на землю и выпрямился. Их разделяла сетка, в которой позади кучи обнаружился маленький закрытый лючок. Рядом запах навоза от кучи был куда насыщеннее, и от Егора, наверно, тоже. Но Кириллу это было безразлично, он до дрожи хотел от него взаимности, со всем остальным как-нибудь справится.

— Привет, — произнёс Егор, снял одну перчатку и вытер лоб, после надел обратно. Мухи вились вокруг него, он их не глядя отгонял.

Кирилл никак не мог придумать, что сказать дальше, импровизация не шла, слова застревали в горле, он мог только смотреть и залипать на густые длинные ресницы, тонкую переносицу, красивую линию губ, гладкие щёки. Такого безумия с ним точно никогда раньше не случалось.

— Кирилл, — привлёк внимание Егор.

— А? А, извини, — Калякин стушевался, почесал лоб. — Извини, просто… просто свиней таких никогда не видел — чёрных. Или это не свиньи?

Чёрт, что он несёт?!

— Свиньи, — ответил Рахманов, тоже, похоже, ожидавший другого разговора. — Вьетнамские вислоухие.

— А, понятно. А… а ты скоро закончишь?

— Я? Я только начал, — Егор опустил взгляд на кучу, которая тут явно копилась не один месяц и понизу поросла травой, потом обернулся на свинарник. Кирилл вспомнил, что он только что приехал из города, и проследил за его взглядом, в открытой двери увидел горевшую лампочку, лопату, прислонённую к перегородке, и загораживающую проход свинью. Животина стояла к ним жирным задом и помахивала тонким чёрным хвостом-спиралью. Дверь подпирал облезлый зелёно-голубой школьный стул, на нём стоял магнитофон — двухкассетный динозавр с бегающими разноцветными огоньками на эквалайзере! В колонках звучало что-то слабо знакомое, старинное, типа Цоя. Шнур тянулся к розетке где-то внутри сарая.

— А если я тебе помогу? — спросил Кирилл, хотя внутри всё сжалось при мысли о необходимости кидать навоз и вообще работать физически в нечеловеческих условиях.

— Не надо, я не хочу опять оказаться твоим должником.

— Я ничего не требую! Я просто так помочь, по-твоему, не могу?

— Не знаю, — Егор пожал плечами. — Но мне всё равно помощники не нужны. Спасибо, что предложил.

У Кирилла противно засосало под ложечкой и зарябило в глазах: никаким образом не получалось пробить бронированную защиту этого парня! Не впускал он в душу! Был настороже! Как это переломить?

Кирилл был готов сползти по железной опоре забора на дышащую кучу навоза. Пусть острые края сетки раздерут ему спину в клочья. А Егору не терпелось закончить разговор и вернуться к очистке закутов, он то и дело оглядывался на сарай, постукивал носком сапога по корыту.

— Егор, — Калякин зацепился пальцами за сетку, будто это могло стереть материальную границу между ними, — мне казалось, после вчерашнего нам надо поговорить.

— О чём? — устало осведомился Рахманов. К нему подошла большая свинья и ткнулась пятачком в ногу, он её отогнал. Кирилл не к месту подумал, что до смерти боится этих сально-мясных чудовищ. Но надо было что-то отвечать по другой теме.

— Ну… О нас и наших отношениях.

— У нас нет никаких отношений.

— Егор… — Кирилл попытался улыбнуться. Уголки губ приподнялись и опустились обратно. Пальцы крепче вцепились в проволоку сетки. Ему нечего было больше сказать при таком моральном противостоянии, за грудиной болело.

Рахманов посмотрел на него жалкого, сжал губы, обвёл округу взглядом и принял решение:

— Ладно, сейчас я выйду, мы поговорим.

Хоть тон не предвещал пощады, у Кирилла едва не подкосились ноги и не пролился мочевой пузырь, тёплая волна окатила его от пояса вниз к кончикам пальцев. Он опёрся на сетку, пережидая слабость. Перед глазами плыло, возможно, от нервов скакнуло давление, пришлось опустить голову и глубоко вдыхать, искоса подглядывать за Егором. Тот отвёз корыто к сараю, привязал веревку к гвоздику в двери, очистил сапоги о вбитую в землю металлическую пластину и пошёл к сетчатой калитке в ограждении загона, которая неприметно примыкала к кирпичной стене сарая.

— Пойдём, — позвал Егор, не спросив про его состояние, но прежде подкинул дров в печку.

Егор привёл его ещё в один закоулок, в часть сада, примыкавшую к длинной глухой стене дома и, соответственно, к улице. От дороги этот уголок скрывали плотные заросли сирени, американского клёна, боярышника, ещё каких-то кустов и деревьев. Здесь, на участке четырёх-пяти соток, росли молодые яблони, сливы, груши, вишни. На некоторых в зелени красными или лиловыми боками просвечивали плоды, можно было протянуть руку и сорвать. Кирилл этого не делал — его руки тряслись от мандража, что пришлось сунуть их в карманы. И лишь на миг удивился обширности владений Рахмановых, в чём, в принципе, не имелось ничего парадоксального, ведь в деревнях землю отродясь не экономили, особенно в заброшенных. Дальше его внимание приковал к себе деревянный столик на полянке, накрытый клетчатой клеёнкой, на двух ножках, с трех сторон которого помещались лавочки, тоже по-хозяйски защищенные от влаги только кое-где потрескавшимся бордовым дерматином. В метре от него высился закопчённый мангал, около которого под куском целлофана лежала кучка пиленых толстых веток и сучьев. Всё вместе выглядело солнечно, уютно, по-домашнему. Похоже, в череде однообразных будней Егор позволяет себе разгрузку с шашлычком. Вот только для кого он устраивает пикники? Для Ларисы? Любовников? Бред, нет у него других любовников!

Егор махнул рукой в направлении стола, приглашая присаживаться. Сам сел, снял перчатки и бросил их позади себя на траву. Стянул бандану и тряхнул чёрной гривой, придавая ей пышности. Кирилл сел напротив, положил руки на стол. Скамейка оказалась мягкой, наверно, под дерматином находился слой поролона. Палящие лучи закрывала листва, жара почти не ощущалась, впрочем, благодаря облакам, день был не знойным. Запахи со скотного двора сюда не доносились.

— Хорошо тут у тебя, — сказал Кирилл, однако смотрел не по сторонам, а только на Рахманова.

— Да, балую Андрейку иногда, — рассеянно ответил он, смахнул сухой листик с клеёнки. — Когда свинью режу.

Кирилл поперхнулся.

— Свинью? Ты сам?

Он вспомнил этих громадных наглых хрюкающих монстров, способных сбить человека с ног и затоптать, а может, и разодрать крупными зубами, по херу, что травоядные. Перевёл взгляд на тонкие руки Егора. Представил, как он этими тонкими, но, несомненно, сильными руками излавливает стокилограммовую тушу и всаживает длинный острый нож ей точно в сердце. По телу опять пошла дрожь возбуждения, концентрируясь в паху.

— Тех, что нам на еду, сам, — ответил Егор, не видя своей крутости или не придавая ей абсолютно никакого значения. — А на продажу, по новым санитарным нормам, приходится на бойню возить. Всё это не важно, Кирилл. Что ты хотел мне сказать? Говори, и я пойду работать.

Кирилл кивнул, ему всё равно не было, чем продолжить тему про убой свиней, не ценой же на свинину интересоваться?! Хотя и никакой конкретики про вчерашний секс в голову не приходило. Он шёл, чтобы увидеть Егора, и увидел. Блять, нет, он шёл, чтобы снова предложить ему встречаться! Какого хуя он тогда сидит, как нюня придурочная, и слова не может связно вымолвить?! Калякин разозлился сам на себя: сука, блять, возьми себя в руки!

Кирилл дёргано улыбнулся и подвинул руки к ладоням Егора, осторожно накрыл их пальцами. Кожа была тёплой, немного грубой.

— Мы вчера занимались сексом, — произнёс он с лаской в голосе, не сводя глаз с селянина, ища понимания, отголоска чувств.

Естественно, Егор убрал руки, но оставил их на столе. Опустил глаза к клетчатому рисунку клеёнки, упёрся в одну точку.

Кирилл подавил вздох.

— И я признался тебе в любви, — добавил он.

Послышались торопливые шаги по утоптанной земле, потом на поляну из-за угла дома выбежал Андрей — тощий пацан в шортах и безразмерной серой футболке. Загипсованная рука болталась в слинге из женского цветастого платка.

— А, вот вы где! — радостно завопил он и, добежав, приземлился на лавочку рядом. Егор хмуро посмотрел на него.

— Иди домой, Андрей, дай нам поговорить.

Мальчишка сразу почувствовал себя неловко, от радостного нетерпения не осталось и следа. Он встал, инстинктивно взмахнул сломанной рукой, вспомнил, что надо быть с ней аккуратнее.

— Вообще-то я пришёл сказать, что мамка проснулась. Ты сам просил сказать, когда она проснётся. Повернуть чтобы.

Кирилл прищурился: повернуть? Зачем? А, от пролежней, наверно.

— Да, я помню, — ответил Егор. — Сейчас приду. Только договорим. Иди, не мешай.

Андрей с подозрением посмотрел на Кирилла и убежал в обратном направлении. Кирилл помахал ему рукой, после обратился к его брату:

— А он знает, что ты гей?

— Знает.

— А сам он не того?

Егор пристально посмотрел на него, и Кирилл решил, что тот снова промолчит, но в этот раз ошибся. Рахманов ответил, пусть не сразу.

— Ему двенадцать.

— И что? Что это значит?

— Рано ещё определяться.

— Да? А ты во сколько определился?

— А ты? — спросил Егор и вроде даже усмехнулся. Может, усмешка Кириллу и показалась, но вот вызов в этом коротком вопросе был явным. Калякин открыл рот, чтобы ответить, и вдруг понял, что снова поставлен в тупик, как с заданным ранее вопросом пидор он или не пидор. Однако сейчас было проще — всего лишь посчитать. И оказалось — так мало! А он-то думал, что осознал голубые грёзы миллион лет до нашей эры.

— Несколько дней назад, — сдавленно признал он. — В двадцать.

Честность ответа, без сомнения, понравилась Егору, его тёмно-карие глаза залучились одобрением. Он кивнул, мол, теперь ты понимаешь, о чём я.

— А ты когда? — быстро и безо всякой надежды повторил Кирилл.

— В семнадцать. Сейчас мне двадцать один.

Калякин впитал и эту информацию, втайне радуясь, что осторожный селянин разговаривает с ним нормально, хоть и в своей молчаливой манере. Это давало шанс.

Он опять придвинул руку, но уже не накрывал ладонь Егора, а просто коснулся его пальцев.

— Егор, давай встречаться?

Тот отрицательно покачал головой. Но рук не отодвинул.

— Но почему? Ты вразумительно объяснить можешь?

— А что у нас общего? — спросил Рахманов и теперь убрал руки. Наклонился назад, сорвал травинку и сосредоточился на ней, будто на центре вселенной.

— Много чего! — Кирилл аж подпрыгнул, скамейка под ним дрогнула. — Мы молоды, красивы, мы можем проводить вместе время, заниматься сексом!

— И всё?

Кирилл растерялся. Какие ещё нужны аргументы? Ну не оратор он! Всем бабам и этих причин за глаза хватит!

— Кирилл, мы разные люди. Я деревенский пидор, каких мочить надо, сижу в грязи, по уши в навозе, от меня воняет, — для демонстрации Егор чуть выставил из-под стола ногу в резиновом сапоге с налипшими на подошву, не до конца очищенными частичками коричневой субстанции с вкраплениями соломы и зерна. Кирилл, не отрываясь, смотрел на грязный сапог и с горечью вспоминал в только что услышанном свои собственные слова. Он вдруг осознал, что пытался говорить с Егором как с клубной мокрощелкой — не из злого умысла, а просто по грёбаной привычке. Конечно, это было пиздец какой лажей!

Калякин тоже опустил голову, уткнулся взглядом в этот дурацкий рисунок на клеёнке — переплетённые зелёные, синие, красные, жёлтые полосы, синие точки внутри образованных ими квадратов. Взгляд сам заскользил по всем этим линиям и пересечениям, как в детстве по узору висевшего над кроватью ковра. Говорить надо было начистоту, искренне, убедительно.

Украдкой вздохнув, царапая узор ногтем, Кирилл начал:

— Можешь мне не верить, но я не вру. Хочешь, расскажу всё, как было? Да, я приехал сюда с Пашкой за коноплёй! Собирались лавандосами разжиться перед четвёртым курсом! По херу на людей было, каким Пашка бы толкнул траву. Травка — это неплохо, после неё расслабуха, — Кирилл натянуто рассмеялся. — Да, я курил травку. И бухал, и всякую хуйню по пьяни творил, и баб трахал. Всегда — баб. Пидоров ненавидел. Не знаю, почему… ну, может, потому что их все ненавидят. Надо же кого-то ненавидеть — пидоров, хачей, негров, пиндосов! Хотя насрать мне было на всех них, ну, а тут просто ты попался, скучно было, Пашка мозг постоянно ебал, коноплю эту ёбаную косить приходилось! Не было у меня другого развлечения, Егор, кроме как тебя чмырить! Да, я клинический кретин, я знаю!

Он посмотрел на Егора, надеясь прочитать понимание и прощение на его лице. Но Егор опять ушёл глубоко в себя. Слушал, конечно, делал для себя какие-то выводы, но никак не проявлял их. Вид у него опять был затравленный, однако Кирилл хорошо уяснил, что это лишь одна ипостась, вторая была сильной, бесстрашной.

— Прости меня, Егор. Я не знал тебя. Я не знал даже, что я эгоист, мне просто по херу было на других людей, лишь бы поржать. Я вообще дебил по жизни. Я не знал, что влюблюсь. Но я увидел тебя и… пропал. — Подперев лоб ладонью, Кирилл замолчал от тяжести признаний, многих слов прежде никогда не имелось в его лексиконе. Все эти сопли он считал чушью и писал на своей странице в соцсети: «Если у меня в статусе появятся слезливые цитатки про любовь, значит, меня взломали», ржал с этого. Но время показало, что взломали не страницу, а сердце, и сделала это не ладная тёлочка, а парень с навозом на подошвах сапог. У судьбы свои шутки.

Волосы Егора трепал поднявшийся ветер, один из посыпавшихся с яблонь листиков упал ему на голову и застрял в длинных вихрах. Солнце заслонила туча — настоящая, синяя. За забором сцепились кошки, огласили своим ором всю округу.

Взгляд Егора внезапно стал осмысленным. Кирилл затаил дыхание, приготовившись услышать вердикт.

— Кирилл… возвращайся домой. Не к бабе Нюре в дом, а к себе, в город. Съезди на Кипр, отдохни, развейся. Я уверен, что через месяц ты меня не вспомнишь. Увлечение мной, вчерашний секс в пассиве, сам подумай, это ведь блажь. Тебе стало скучно, и ты решил развлечься. Не надо. Натуралы не влюбляются в геев, тем более не бегают за ними. Ты развлечёшься и уедешь, а я навсегда прикован к деревне. Андрей школу закончит и уедет, а я останусь здесь. В моей жизни не должно случаться неожиданностей. Развлекись с теми, кто это может себе позволить.

— Я не развлекаюсь! Я хочу быть с тобой!

— «Я», «я». Эгоистичные фразы. Всё время ты. А хочу ли я быть с тобой?

— Блять, — Кирилл вскочил, подпрыгнул, как пружина, — да я у тебя!.. — он осёкся, споткнувшись об очередное «я». От промашки в жилах закипела кровь, из глотки полетели уже не смиренные признания, а крик и слюна. — Ты заебал! Что, в ответную издеваешься? Власть свою надо мной почувствовал, чмо деревенское?! Богатое быдло тебе в любви признаётся, в жопу ебать даёт, а ты посылаешь и наслаждаешься, да? Ёбаный пидорас! Ещё прибежишь ко мне и будешь в ножки кланяться, чтобы я тебя чпокнул!

Он перешагнул через лавочку и размашисто двинулся прочь. Не помнил дороги, не представлял, как выбраться с этого двора, какими путями, а глаза ещё застилала пелена, слёзы душили вместе с гневом. Перевернув несколько вёдер, споткнувшись о чурбаки, он добрался до калитки на улицу. Напоследок его облаяла обычно тихая шавка. Его ноги, сука, у этого пидора больше не будет! На Кипр из-за него не полетел, во дурак! Домой надо ехать и выпросить ещё одну путёвку, пока лето не кончилось.

35

Кирилл никуда не поехал. Прибежав в дом Пашкиной бабки, он, конечно, схватил дорожную сумку и стал остервенело срывать со стульев развешенные футболки, шорты, штаны, запихивал их комками. Психуя, выкрикивая угрозы. А потом сдулся, так и не запихнув весь «пляжный» гардероб. Дорога домой в ближайшие две недели была ему заказана: он на курорте, греет пузо на солнышке! Блять, сука пидор, всё из-за него! Тварь! Мразь! К нему со всей душой!..

С психа, чтобы унять нервы, Калякин хорошенько поел, запил двумя банками пива и завалился спать. На кровать — не на диван! На диван он теперь смотреть не мог: блять, дал пидору поебать себя в жопу, умолял ещё об этом! Фу! Полночи из-за гадины не спал, переживал. На хуй всё!

Так изнервничался, что уснул, не замечая ни мух, пикирующих прямиком на лицо, ни солнца, повернувшего на запад и поэтому светящего чётко в глаза через незанавешенное окно.

Проснулся от настойчивого телефонного звонка. Это была уже вторая или третья попытка дозвона. Сон пока не отпустил из своих сладких объятий, и Кирилл мысленно послал звонящего, вяло шевеля конечностями, накрыл ухо одеялом, не собираясь отвечать. Мелодия замолкла, но потом взвилась по новому кругу. Кирилл запсиховал, мысленно зашипел мобильнику заткнуться на хуй. Но кто-то никак не мог угомониться! Пришлось подняться.

В доме царила кромешная тьма, будто в обесточенном бункере. Даже через окно не проникало ни капли света. Только где-то в гостиной светился верещащий смартфон. Мелодия пошла по шестому или седьмому кругу, разрывая мозг. Но Кирилл не подорвался быстрее брать трубку — голова раскалывалась. Он смутно понимал, где находится и как оказался в кровати. Организм требовал ещё сна.

Смартфон снова замолчал, на секунду наступила абсолютная тишина, и вместе с ней темнота, а потом этот уродский девайс запиликал снова.

— Иду, блять! — буркнул Калякин и, выпростав ногу из-под нагретого одеяла, свесил её на пол. Ощущения вышли контрастными. Синтетический палас тактильно был неприятным. Кирилл, потирая глаза, неохотно поставил на пол и вторую ногу, и вдруг подумал, что дома могло произойти что-то страшное, поэтому до него дозваниваются без остановки. С похолодевшим сердцем он вскочил, раздвинул замещавшие дверь шторы и выбежал в горницу, вертя головой в поисках смарта. Ярко светящийся, орущий прямоугольник лежал на кресле. Кирилл схватил его и с облегчением увидел, что звонит Никитос Жердев, его однокурсник. Ещё увидел, что на часах всего двадцать три двенадцать. Он сразу вспомнил, что завалился спать днём, часов в пять, и что обозвал Егора пидорасом.

Наконец, Кирилл ответил на звонок, приложил трубку к уху, сокрушаясь о своём дерьмовом поступке и обзывая пидорасом себя.

— Никитос, блять … — проговорил он глухим со сна голосом, кашлянул в кулак. И сел в кресло, мечтая заснуть.

— А, Кира! — радостно завопил Жердев. — Дано, глянь, я его всё-таки сорвал с бабы! Кира, я тебя сорвал с бабы?

Задним фоном раздались знакомые смешки: с Никитой рядом находился Данил Ребров с их потока. Кирилла взбесил этот смех. Ни по какому серьёзному поводу эта пара звонить не могла.

— Эй, Никитос, блять! У тебя там палец к кнопке прирос? Ты чего, блять, звонишь посреди ночи? Не понимаешь, если не отвечают, значит, говорить с тобой не хотят?!

— О, мы его точно с бабы сняли… — И опять ржач.

— С какой, на хуй, бабы?

— А, точняк, там в деревне только бабки! Ха-ха-ха.

Но Кириллу внезапно стало не до смеха, не до злости.

— Откуда вы знаете про деревню?

— Да ладно тебе шифроваться, нам Пахан Машнов сказал, что ты в деревню к его бабуле поехал воздухом свежим подышать. Мы тут с Дано к тебе приехали, хотели…

— Куда приехали? — перебил Калякин, надеясь, что речь о его квартире.

— К тебе! В Островок этот сраный! Бухла привезли на всю ночь. Иди встречай, а то мы не знаем, куда ехать. Поэтому звонили: не назад же нам разворачиваться?

— Да тут всего одна дорога, последний дом по левой стороне, — сказал Кирилл, не зная ещё, как относиться к нежданным гостям. Компании, конечно, хотелось, да и не бухал он давно, не считая лёгкого пива, но друзей он этих вроде как записал в тупое быдло… Но отвертеться всё равно не мог, раз уж они, считай, на пороге.

— Не, — протянул Никита, — будь добр, встречай. Тут, блять, темень, хоть глаз выколи. Ни одного фонаря. На хуя ты в эту дыру попёрся?

— Ладно, где вы?

— Да около сраного указателя «Островок». С дороги съехали. Больше ни хера не вижу.

— Ладно, сейчас, пять минут обождите…

Кирилл положил смарт на деревянный подлокотник, почесал затылок, думая, с чего начинать. Глаза привыкли к темноте, различали очертания мебели, проёмы окон. Он сидел голый, в плавках, поэтому первым делом следовало одеться. Футболка и штаны нашлись на стуле. Не зажигая электричества, Кирилл надел их, взял сигареты и вышел во двор. Помочился возле нового сортира и отправился навстречу приятелям.

На улице Кирилл пожалел, что не надел ещё и свитер — за воротами гулял ветер, в вышине почти сплошняком неслись тёмные облака, навевая ассоциации с «Буря мглою небо кроет…» Бури ничто не предвещало, однако отсутствие звёзд и луны сказывалось на освещённости. Как сказал Никитос — хоть глаз выколи. Два фонаря, и те куда-то делись!