Селянин

Кирилл помогал, не отказывался, делал всё, что ему говорили, тем более платили за это поцелуями. Андрей, как всегда, в это время дня занимался варкой еды скотине, приспособился управляться с этим одной рукой.

Егор попробовал воду в одной из кастрюль, огонь под которой горел на полную мощность, и отдёрнул палец.

— Горячая? — спросил Кирилл. Он сидел на стуле, положив локти на обеденный стол. Уже замучился за утро.

— Ещё недостаточно, — ответил Егор и повернулся к нему. — Кирилл, ты не против опять картошкой заняться? Дополоть надо. Не за один день.

— Конечно, — беззаботно согласился Калякин. Его мышцы, словно назло, тут же налились тяжестью.

— Тогда иди. А мне перед стиркой надо мамке постельное поменять и искупать её. Так что во двор полчасика не заходи.

— Ты во дворе её купаешь? — удивился Кирилл, хотя никогда не задумывался, как происходит этот процесс, и как вообще ухаживать за лежачими больными. Егор всегда ухаживал за матерью в его отсутствие или в её комнате, давал какие-то лекарства, натирал вонючими мазями, поворачивал, менял подгузники, обмывал влажными салфетками.

— Летом во дворе. На раскладушке удобно — материя высыхает, а вода в землю впитывается.

— Хочешь, я тебе помогу?

— Поможешь? — Егор усмехнулся. — Нет, она тебя стесняется. Она же женщина, а ты посторонний парень.

— Я сейчас обижусь, — заявил Кирилл. — Никакой я уже не посторонний, чего меня стесняться? Ты тоже парень, а тебя не стесняется.

— Я же сын. Да и нет другого выхода. Кто, если не я? Сиделка — это лишние расходы. К тому же не найдёшь её в нашей глуши.

— И не факт, что сиделка лучше тебя сделает. Давай я хотя бы раскладушку поставлю и маму Галю вынесу? А потом смоюсь с глаз долой. — Кириллу не хотелось идти полоть картошку, ему приятнее было поболтать с мамой Галей, которая говорила пусть медленно, но всегда что-нибудь доброе.

— Ладно, — улыбнулся Егор и, подойдя, поцеловал. Эта ласка вознаграждала Кирилла за все его труды и усилия по перебарыванию лени. Он вспоминал вкус его члена. Воспоминания, конечно, потускнели за ночь, поэтому хотелось попробовать ещё.

Галину пришлось будить — от лекарств она много спала. Егор сделал это нежно, потрогав за плечо. В комнате сильнее, чем во всём доме, стоял запах больницы.

— Мам… пора… сегодня воскресенье…

— Идите-ка ко мне на ручки, — с широченной улыбкой позвал Кирилл. Он уже сбегал, взял хранившуюся на веранде раскладушку и поставил во дворе головой против солнца. — Вы не бойтесь, мам Галь, я вас не уроню. Я вон даже покрупнее Егора, а за лето в деревне, мне кажется, ещё мускулов накачал.

После такой пламенной речи взгляд женщины стал спокойнее и доверительнее, а вот Егор заволновался, когда его парень подхватил Галину на руки. Комнатка была тесной, и Кирилл поспешил оттуда выйти, стараясь не задеть стены и мебель головой или ногами своей живой ноши. Мама Галя была до изумления лёгкой, телом походила на тряпичную безвольную куклу. На ней была тонкая белая ночная сорочка, застёгивающаяся спереди на пуговицы, как халат, и памперс — Кирилл его чувствовал рукой и животом, к которому прижималось бедро Рахмановой. Все двери он предварительно открыл, поэтому вынес маму Галю и бережно опустил на раскладушку. Поправил её руки и ноги, чтобы правильно лежали — действительно, как у куклы.

— Ну вот и прибыли, мам Галя. — Кирилл оставался на корточках рядом с ней. — Денёк сегодня хороший, только воздухом дышать.

— Дышу, Кирюша, спасибо, — проговорила она, с трудом выговаривая слова. — Ты славный парень, Кирюша. Уговори Егорушку вернуться в институт.

Калякин замолк, растерявшись, не зная, что ответить. Ему показалось, что мама Галя давно заготовила эту просьбу и ждала момента высказать её наедине. Однако он знал и позицию Егора.

— А как же вы, мам Галь?

— А я в доме престарелых буду жить. В городской богадельне. Мне койку там предлагали и уход. — Галина, выбившись из сил, немного помолчала, облизнула сухие бледные губы. — Уговори Егорушку. Вы молодые, вам жить надо, а я своё отжила. Только мучаю ребят своих.

— А Андрей куда? — спохватился Кирилл. — В детдом?

— С Егорушкой поживёт. Накопления у них есть, комнатушку в коммуналке купят. Уговори его, Кирюша. Ты в институт уедешь, вам порознь плохо будет.

Что правда, то правда. Хотя в институт возвращаться Кирилл не собирался, думал об этом с облегчением, будто избавился от тяжкого груза — не любил учиться, ненавидел преподов, сессии и домашние задания. Жить в деревне на вольных хлебах с любимым под боком было заманчивее.

Отвечать ему не пришлось, внутри дома хлопнула дверь, и в окошко веранды высунулся Егор, цепким взглядом сверху охватил сразу всю картину.

— У нас всё в ажуре, — сказал Кирилл и поднялся на ноги. — Ладно, если тут не нужен, пойду на огород. Сорняки объявили мне войну, но они не знают, с кем связались! — он улыбнулся маме Гале, подмигнул Егору и потопал на картофельную плантацию, мысленно перевоплощаясь то в киборга, то в терминатора и издавая звуки поворачивающихся сервомоторов.

Играться быстро надоело. Кирилл нашёл ведро, сорвал с ветки яблоко и откусил. Подошёл к верёвке с перчатками. Во время дождя их никто не снимал, они намокли и успели высохнуть, вроде как даже чище стали. Кирилл дохрумкал яблоко, зашвырнул не глядя огрызок и надел перчатки. Затем вышел из-под деревьев и оглядел поле деятельности. Ближние грядки с капустой, морковкой, помидорами и прочей лабудой находились в относительном порядке, за ними присматривал Андрей — полол и собирал урожай. Земля после дождя просохла и от жары стала опять превращаться в пыль и глудки. Половина картофельных грядок, которую общими стараниями вычистили от травы, получив обильный небесный полив, снова позеленела. Это было… было обидно. Как удар ниже пояса. Кирилл-то думал, она так и останется чистой. Конечно, по сравнению с другой половиной, она выглядела отлично. На второй осот и повилика бушевали вовсю.

Кирилл сосчитал грядки. Их оставалось то ли двенадцать, то ли четырнадцать — под подсолнухами было не разобрать. Присел между двумя и стал выдёргивать длинные корни. От размеренной работы мысли скоро переключились на задачку, подкинутую мамой Галей. Сказать об их разговоре или не сказать Егору? Упрашивать его, понятное дело, было бы бесполезным занятием. Егор, в отличие от него, любит и хочет учиться, получить профессию. Возможно, такого хорошего студента восстановят в институте и дадут стипендию, только он никогда не сдаст мать в богадельню ради своего будущего. Кто угодно, только не Егор.

Кирилл даже подумал, что разочаруется в Егоре, поступи он так. Но чья бы корова мычала — уж он-то сдал бы мать, просто чтобы избавить себя от обузы. Смог бы он менять матери памперсы, подтирать ей зад, таскать на руках, купать, видеть голой? Нет, он не хотел видеть свою мать голой. И про более простые вещи типа приёма лекарств по часам, массажа, растираний он бы забывал. Брезговал бы. Странно, но с мамой Галей чувства отчуждённости не возникало. А ещё он по-прежнему удивлялся, что Егор может удерживать в памяти столько мелочей и планировать день так, чтобы всё успеть.

Андрей пришёл за ним, когда заканчивались пятая и шестая грядки, а руки и ноги отваливались. Егор к тому времени уже перенёс маму в дом и завершил стирку. Мокрые простыни и пододеяльники, штаны, полотенца, носки и футболки сохли на верёвках, их раскачивал поднявшийся знойный ветерок. После небольшого отдыха с перекусом молоком и испечёнными младшим братишкой булочками опять принялись за работу. Кирилл подбирал разворошённое с утра сено и носил его в сарай, который и так был забит до отказа. Кормил кур и свиней, таскал в дом воду. Впервые в жизни варил компот — из яблок и замороженной красной смородины! Указания, конечно, давал Егор, но Кирилл подошёл к заданию творчески и добавил в кастрюлю щепотку найденной на кухонной полке корицы. Вкус получился оригинальным, самому кулинару понравилось, Рахмановы тоже похвалили.

Егор, естественно, несмотря на помощь двух человек, был занят под завязку. Зато вечерняя помывка стала традиционно совместной — с поцелуями, обниманиями и лёгким петтингом. Поужинали тоже, как всегда, втроём, а перед сном, пока Егор занимался с матерью, Кирилл с Андреем полчасика посмотрели телевизор.

Кирилл надеялся на секс, но заснул, как только голова коснулась подушки. О разговоре с мамой Галей он Егору так и не заикнулся — некогда было.

54

Утром, переодеваясь из рабочей одежды в подходящую для поездки в город, Егор ошарашил вопросом:

— Кирилл, ты сегодня работу начнёшь искать, да?

Кирилл ненавидел утро и понедельники, но в период каникул как-то с ними смирился. До поездки в Островок. Тут каждое утро приходилось просыпаться в самую рань. То Паша его будил со своей сраной коноплёй, то на помощь Егору он сам вставал в семь. Однако «совиные» биоритмы бунтовали, глаза смыкались. Он не понял вопроса. Сидел на кровати с постиранными и выглаженными брюками в руках, уже покормив живность и помыв банки для солений, втыкал, как бы не упасть и не заснуть. А ему предстояло ехать за рулём.

— Почему? — невпопад спросил он.

— Ты говорил, что в понедельник начнёшь искать работу, — объяснил Егор. Объяснил твёрдо, но взгляд его опять ушёл в сторону, из тёмной тесной спаленки, где они едва помещались вдвоём, в светлый зал. Ясно, Егор почувствовал нечто типа разочарования. Это-то и привело Кирилла в чувство. Он быстро просунул ноги в штанины и встал на ноги, натягивая брюки на задницу.

— Начну. Просто не знаю, с чего начать.

Настроение его упало. Работа… Бррр. Ещё же лето! Однако его никто за язык не тянул и начать искать — не значит прямо завтра пойти работать. К тому же деньги нужны на жизнь, на гараж, на операцию маме Гале… Да деньги всегда нужны!

Егор повеселел оттого, что подозрения в лени и вранье оказались беспочвенными. Надел футболку и, заправляя её в джинсы, повернул голову к Кириллу.

— Можно начать с центра занятости.

— Давай начнём, — согласился Калякин и, обвив милого рукой, примирительно чмокнул в губы. Потом закончил одеваться. Выйдя в зал, причесал перед зеркалом волосы и пошёл готовить машину. Перспектива искать работу казалась ему вполне заманчивой — наконец-то появится финансовая независимость от родителей. Они ещё увидят, чего их сын стоит!

Егор вышел минут через пятнадцать. Кирилл в это время, скрестив руки, сидел на капоте и смотрел в сторону «Дома лесной феи». Феи на горизонте не было, машинёнки её тоже. Пока недотраханная баба ушла в подполье, и это радовало.

Банки с молоком, сливками и сметаной уже стояли между передними и задними сиденьями, перестеленные тряпками.

— Садись, — улыбнулся Кирилл, любуясь своим красавцем, к которому немедленно со всех сторон из-под кустов и деревьев побежали куры. Эти прожорливые твари, наверно, думали, что хозяин ещё их накормит. Обломайтесь, сволочи пернатые! Егор, не обратив на них внимания, направился к машине, куры недовольно закудахтали. Кирилл показал им «фак» и засмеялся. Потом подумал, до чего дожил — с курами мысленно разговаривает! И следующая стадия — разговаривать вслух!

Они сели в машину, Кирилл тронулся с места, украдкой поглядывая на Рахманова. Нежность билась в груди — теперь любимому не приходится позориться и трястись на раздрыганной таратайке по двадцать километров туда и обратно, во время езды он отдыхает. От собственного благородства Кирилла аж распирало.

Шумел кондиционер. За стёклами медленно, домик за домиком, плыла деревня. Возле одной из хат три бабки устроили посиделки на лавочке — как обычно, с клюками, в телогрейках и цветастых платках, будто на улице не плюс тридцать в девять утра. Кирилл узнал только Олимпиаду. На траве перед ними вылизывали яйца два кота. Бабки синхронно повернули головы вслед иномарке, Кирилл и Егор кивнули в знак приветствия. Сейчас начнутся сплетни про пидорасов — бабуськам есть тема на час.

Из-под ворот последнего домовладения вынырнул знакомый чёрный пёс и, лая во всю глотку, понёсся за «Пассатом», привычно проводил до большака.

По асфальту стало ехать задорнее. Кирилл включил радио, в колонках заиграла зарубежная попса. Странной цепочкой ассоциаций от работы к петухам, кошачьим яйцам и бабке Липе его мысли добрались до Мишани. Дорога была дальней, говорить всё равно о чём-то надо, и Кирилл спросил по принципу «была-не была»:

— Что у тебя с отцом? Если не хочешь, конечно, не отвечай. — Он бросил взгляд на Егора, тот напрягся, стал суровее архангела с карающим мечом, плотно сжал губы. В таком его состоянии ответа ждать не приходилось. Но спустя пару километров тишины Егор ответил и слова произносил через силу, чем очень напоминал свою мать.

— Он номинально нам отец. Биологически.

Кирилл посмотрел на него долгим взглядом, за что поплатился тряской по ямам. Кивнул, будто понял. Решил не продолжать, но потом продолжил:

— Он давно вас бросил, да?

— Когда Андрейка родился.

— А почему? — Кирилл искренне не понимал, он жил хоть и в бездушной семье, но речь никогда не заходила о разводе, по крайней мере, в его присутствии. У приятелей и знакомых семьи распадались, но его это особо не волновало.

— Сказал, что Андрей не от него, — ответил Егор. Каждое слово, каждый звук он произносил с неохотой, будто вырывал из себя, а после плотно сжимал губы и глядел точно прямо перед собой. Но если совсем не хотел рассказывать, молчал бы как партизан — в этом он был мастер.

— Но Андрюха же похож на него… — Кирилл вспомнил фотографию и про себя обозвал Мишаню ебучим козлом.

— Похож.

— И мама Галя не пробовала доказать отцовство? Через суд такое делается. Экспертизы всякие… И сейчас видно, кто его отец.

Егор повернул голову, в глазах блестела непримиримость.

— А зачем?! — спросил он и снова уставился на дорогу, убрал из голоса гнев. — Отцовство — лишь повод. У него была любовница, дочь заместителя губернатора. Мне девять лет было, я плохо помню, да и не всё мне, ребёнку, докладывали… Мы в областном центре жили, я в школу ходил, мамка работала бухгалтером на заводе, а он — в областной администрации водителем. Потом мелким чиновником перевёлся, там и познакомился…

— Сука… — процедил Кирилл в адрес Мишани. Внутри бурлило негодование. Если бы он услышал эту историю о посторонних людях, ему было бы плевать, но тут обидели его родных и любимых. — Ребёнок-то тут при чём? Признал бы и шёл на все четыре стороны. Все так делают.

— Его бы с детьми не приняли… Дочь заместителя губернатора и обычный специалист уже не равны, а если у него ещё прицеп из двух детей, на которых надо платить алименты… Перед ним замаячили должности, перспективы. Он, — Егор упрямо называл отца местоимениями, — полностью переменился, я его не узнавал. Стал орать, устраивал скандалы, поднимал руку. Когда маму выписали из роддома, он выгнал нас из квартиры. — Егор умолк. Видимо, воспоминания давались ему совсем тяжело.

— Вот мразь… — поддержал его Кирилл. — Надо было его засудить. Вместе с этой сукой.

— Я бы засудил, да маленький ещё был. А маме некогда было.

Кирилл тоже не сразу нашёлся, что сказать. Подумал, что на выбор профессии Егором повлиял этот случай.

— Именно тогда вы в деревню вернулись? — спросил он, предполагая утвердительный ответ, и не угадал. От дальнейшего рассказа у него волосы встали дыбом.

— Нет. Для нас он благородно подыскал комнату в общежитии. Двенадцатиметровую. На пятом этаже без лифта, в окружении алкашни. Тогда я мало что смыслил, а теперь понимаю, что это было сделано намеренно: ему нужно было, чтобы мы пока оставались в городе. Подвело и то, что мама хотела, чтобы я учился в городской школе, продолжал посещать секцию рукопашного боя. Он приходил и давил на мамку, требовал, чтобы она признала, что и я не его сын, и оформила это официально. Мамка отказывалась. Скоро её, когда она ходила в магазин или гулять с Андреем, стали преследовать какие-то люди, мужчины, угрожали. Они и за мной ходили, когда я из школы возвращался.

— Уроды, — прошептал Кирилл, но Егор этого не заметил, с жаром изливал свою злость:

— Однажды они всё-таки перешли от слов к делу… Это было поздней осенью, темнело рано… Мы гуляли во дворе втроём, я побежал за дворовой кошкой, она шмыгнула за угол. Когда ее догнал и стал возвращаться, увидел, что маму окружили трое типов. Я испугался и остановился. Они ей что-то говорили. Потом один ударил её по лицу, а второй перевернул коляску в грязь. Я помню, как заплакал Андрей и закричала мама. И тогда тот, кто ударил её, достал что-то из кармана… мне показалось, это была маленькая гантель… и замахнулся. И тогда закричал я. Наверно, благодаря этому удар пришёлся не в затылок, а ниже, в шею, в основание черепа. Спас ещё высокий воротник куртки, а шапка слетела… И только тут… только тут прохожие зашевелились. Там ходили люди, и никто не обращал внимания, что женщину бьют.

— Уроды, — с силой сжимая руль, прошипел Кирилл, пока Егор переводил дух. До города оставалось немного, на горизонте виднелись крыши промышленных строений.

— Вызвали скорую. Маму госпитализировали. С Андреем, слава богу, ничего не случилось. К нам приехала бабушка. Она не принимала никаких отговорок и, когда маму выписали, увезла всех в Островок. Мамка, правда, уже не возражала ради нашей безопасности. Её уволили с работы, хотя она была в декретном отпуске. Он больше не появлялся в нашей жизни. Через какое-то время мы узнали, что он сделал документы, с помощью взяток и связей, конечно, по которым я признан не его сыном. После этого он женился и взял фамилию жены и, соответственно, её отца, заместителя губернатора, получил чистенький паспорт. Теперь, как видишь, он сам председатель правительства.

— И он о вас больше не вспоминал? А алименты?

— Алименты на чужих детей?

— Ну да… я не подумал.

— Мама бы всё равно не подала на алименты или в суд. Ни на него, ни на тех трёх типов, которых не нашли. Да и не искали, я думаю. Кто гарантировал, что однажды наш дом в деревне случайно не загорится посреди ночи, а дверь при этом не окажется заблокированной?

— Блять! — Кирилл негодовал, даже перед глазами плыло. — Но нельзя же так оставлять! Он там жирует, в правительстве своём, а вы в деревне…

Они въехали в город, дорожное полотно стало хуже. Окраина утопала в пыли и репейнике.

Егор снова повернул голову, голос его был твёрд.

— Кирилл, я тебе это рассказал, чтобы ты мне никогда не напоминал про этого человека. Мы друг другу никто. Мама его простила, а я не прощу никогда. Врачи предполагают, что парализация наступила вследствие той травмы. Не заговаривай о нём больше, ладно?

— Ладно, — пристыженно отозвался Калякин и всецело переключился на лавирование между дорожными ямами. И всё же его взволновала эта история. И отношение к ней Егора — как его, должно быть, жжёт каждое упоминание себя по фамилии и отчеству. Но… что за люди ходят по земле? Что за уроды, ради власти и денег готовые продать жену и детей?!

По указаниям Егора они доехали до многоэтажек, где ждали бабули с пустыми банками в холщовых сумках и жёваных пакетах. Покупательницы быстро расхватали свои заказы, косясь на нового друга молочника, и разошлись восвояси.

Егор, нагнувшись, расставил банки на полу салона, перестелил их тряпками и выпрямился, положил локти на крышу «Пассата». Кирилл стоял с другой стороны машины, до сих пор шокированный так, что не замечал пекла на улице и текшего со лба пота. Единственное, хотелось пить.

— Кир, давай сначала в центр занятости, а потом на рынок, — озвучил дальнейшую программу Егор.

— Да, давай, — кивнул Калякин. Он не возражал против центра занятости. Сейчас в нём пульсом билась потребность помогать Рахмановым, оберегать их. Кирилл сел в машину, проследил, как рядом садится Егор, пристёгивается ремнём безопасности. Кирилл так любил его! Не представлял, как жил без него раньше. Наклонился, намекая на поцелуй, и получил его — короткий, мягкий.

Егор опять выполнял функции штурмана: «Налево», «Направо». В принципе, в этом городишке все социально-значимые учреждения размещались на одной главной улице, по старинке носившей имя вождя мирового пролетариата. Только одни были в начале, другие в середине, третьи в конце и перемежались жилыми домами.

Районный центр занятости населения располагался в здании постройки позапрошлого века. На фасаде висела табличка, что строение является памятником архитектуры, хотя ничего замысловатого и красивого в его облике не имелось, и оконные рамы вдобавок были заменены на пластиковые. Кирилл скептически осмотрел здание и пошёл за Егором ко входу.

Внутри царили прохлада и полумрак, создаваемый одним занавешенным жалюзи окном. Ремонт тут явно делали недавно, но линолеум в двух местах порвался, а на стене у лестницы отслоились обои. В крошечный холл первого этажа выходили всего три двери без табличек. В кадке стояла разлапистая монстера. На информационных стендах информация давалась мелким шрифтом. Людей не наблюдалось.

Егор осмотрелся и повёл его на второй этаж. Лестница была деревянной, посередине неё нарисовали ковровую дорожку или дерюжку. Кирилл поймал себя на том, что хочет высмеять каждую деталь, и упрекнул себя за это.

На втором этаже было светлее за счёт целых двух окон. На одном из четырёх мягких офисных стульев сидела женщина предпенсионного возраста в платье и сандалиях, сжимала в руках сумочку. Сделала вид, что ей не любопытно. Тут было шесть дверей. Между ними висели стенды и цветочные горшки с вьющимися растениями. За дверями слышались голоса, позвякивание ложек и звуки печатающего принтера. Ещё в холле стоял столик с рекламными буклетами.

— Куда теперь? — спросил Кирилл. Егор пожал плечами:

— Надо спросить.

— Сейчас сделаем, — пообещал Кирилл и взялся за дело, пока его не опередил Егор. Повернулся к женщине. — Вы не знаете, где про работу узнать?

— В любом кабинете, — буркнула та.

— Понятно, — поморщился Кирилл и без стука открыл ближайшую дверь, просунул голову. — Здрасьте.

В кабинете за тремя столами, два из которых были с компьютерами, сидели женщины помоложе, лет тридцати, пили чай и разговаривали. Они разом умолкли и обратили взгляды к вторженцу.

— Что вам, молодой человек? — спросила самая на вид вредная, с гроздью бус. — И дверь прикройте, а то у нас кондиционер. Сквозняк будет.

Кирилл из принципа не сдвинулся с места, для него сквозняка не было.

— Мне про работу нужно узнать. Какие вакансии есть?

— Вакансии? Вам в другой кабинет к Наталье Антоновне. Это дальше, последняя дверь. И закройте уже нашу, дует!

Кирилл закрыл, как и просили, не подумав сказать «спасибо» — не заслужила грубиянка.

— Пойдём в последний кабинет, — сказал он и легонько подтолкнул Егора в спину.

В дверь указанного кабинета Калякин всё же постучал, но сразу повернул ручку и просунулся внутрь. Там тоже стояло три стола, но сотрудница была только одна, смотрела в монитор и нажимала на клавиатуру одним пальцем — что-то просматривала. На вид ей Кирилл дал лет сорок пять, но выглядела она отменно: короткая юбка с воланами, блузка, подчёркивающая грудь, ярко-рыжие волосы и сочного цвета помада.

— Наталья Антоновна? — спросил Кирилл, входя в кабинет. Он чувствовал себя свободно и уверенно. Егор выглядывал из-за его плеча.

— Да, — сообщила сотрудница, разглядывая их.

— Нас тут к вам направили… ваши коллеги. Сказали, вы можете работу подобрать по вкусу, что весь банк вакансий у вас.

— Могу. Вы оба ищете?

— Нет, только я. А это, — Кирилл показал на Егора, — мой друг.

Наталья Антоновна ещё раз их строго осмотрела, можно сказать, просканировала опытным взглядом и мазнула рукой на ряд стульев у стены:

— Проходите, садитесь.

Парни прошли и сели. Тут тоже работал кондиционер.

— Кем работать хочешь? — кликая мышкой, спросила Наталья Антоновна. Тоном она напоминала школьного завуча.

— Не знаю. Мне всё равно, лишь бы платили, — покривил душой Кирилл. Главным делом он рисовался перед Егором.

Наталья Антоновна, не отрываясь от монитора, тяжело вздохнула, будто эта фраза сидела у неё в печёнках.

— А образование какое?

— Незаконченное высшее. Менеджмент. Три курса.

Во взгляде Натальи Антоновны стали преобладать неодобрительно-брезгливые оттенки. То ли менеджеров она за людей не считала, то ли недоучек недолюбливала. Но она никак не прокомментировала. Да Кириллу и самому за выбор несерьёзной специальности было неловко перед Егором, но три года назад они не были знакомы, а его, двоечника, папа запихнул куда полегче, чтобы хоть какую-нибудь корочку получил.

— Вакансий у нас немного, — сообщила сотрудница и вытащила из стола распечатанные листы, подала Калякину. — Без высшего образования — ещё меньше. Читайте там. Слесари и водители нужны на хлебокомбинат. Токари, сварщики и фрезеровщики — на завод. Слесари ещё требуются в коммунальную службу, и дворники тоже. Разнорабочий в баню, грузчик в сетевой магазин.

Кирилл и сам всё видел. Они с Егором придвинулись друг к другу, просматривали таблицу с вакансиями. Слесарь, токарь, разнорабочий, водитель, механизатор, почтальон, грузчик, экспедитор, сварщик, электрик, парикмахер, санитар, мойщик, наладчик холодильного оборудования и так далее, и тому подобное. Кирилл загрустил. Некоторые специальности, конечно, не требовали подготовки или соответствующего образования, но… его убивала графа «заработная плата». В ней значились мизерные суммы — двенадцать пятьсот, одиннадцать семьсот, девять триста…

— Ну, про вот эту, — Кирилл провёл пальцем по самой «дорогой» строчке из тех профессий, в которых мог себя попробовать, — «водитель на хлебокомбинат» расскажите.

— Рабочий день с шести утра. А дальше — пока хлеб по точкам не развезешь. И в городе, и по деревням. Скользящий график.

— Ага, — не воодушевился Кирилл. — А мойщик на автомойке?

Наталья Антоновна заметила его недовольную рожу, пояснила сухо:

— С десяти до десяти. Два через два.

— А слесарь в «Комсервисе»?

— С восьми до пяти. Бывают ночные дежурства в случае аварийных ситуаций. И говорят, — у меня сосед там работает, — часто вызывают, так как всё коммунальное хозяйство у нас на ладан дышит. Как прорвёт где или канализацию затопит, так круглые сутки в любую погоду и копаются.

— И всё это за двенадцать триста?

— Хорошая зарплата для нашего города. Чистыми почти десять выходит. И платят без задержек.

Кирилл открыл рот. Что значит — «чистыми»? Как он это упустил? Ему и за двенадцать тысяч горбатиться целый месяц не хотелось, а когда эти двенадцать «грязные»!.. Да ну на хуй! Не будет он за копейки работать! Кирилл повернулся к Егору, чтобы посмеяться над такими нищенскими расценками и увести его отсюда, но наткнулся на серьёзное выражение лица. Егор так же, как и Наталья Антоновна, нормально воспринимал эти смехотворные зарплаты! Егор ждал от него положительного ответа!

Телефоны

Кирилл не поверил, что Егор всерьёз считает работу за мизерные суммы нормальной. Да какой человек вообще согласится работать за десять тысяч рублей в месяц?! На них же ничего не купишь! Ему мать с отцом просто так больше давали! Кто придумал такие зарплаты?!

Он рассмеялся, ткнул Рахманова в бок, потрясая листком с вакансиями:

— Хорошая зарплата? Ха! Это же практически бесплатный труд!

Егор не разделил его веселья, опустил глаза и промолчал, делая про себя какие-то выводы. Как же Кирилл не любил такие его молчания! Сразу чувствовал, как в нём разочаровываются. В подобные минуты ему хотелось быстро схватить Егора за руку и затараторить: «Нет-нет, я пошутил! Я не такой! Я не это хотел сказать! Ты меня не так понял!», и после сказать и поступить так, как любимый от него ждёт. Но при сотруднице центра занятости проявлять более чем дружеские отношения было опрометчиво. К тому же Наталья Антоновна поспешила высказать то, о чём молчал Егор.

— Поищите другую, молодой человек, — холодным, уязвлённо-пренебрежительным тоном произнесла она, раздражённо отодвинула от себя клавиатуру. — Без образования, без опыта, а сразу хотите больших зарплат и должностей. Тут вам не Москва! Да и в Москве вы никому не нужны даже с образованием и опытом: там своих москвичей хватает. Но все же лёгких денег хотят. Полгорода в Москве в охране штаны просиживает, а здесь, правильно, работать надо. Деньги небольшие, зато честные, и от семьи уезжать не надо. Если все в Москву уедут, кто же здесь останется?

— А я не собираюсь в Москву, не надо меня обвинять! — огрызнулся Кирилл. Неловкость, которую он испытывал из-за снова возникшей замкнутости Егора, помноженную на многолетнюю привычку грубить, заставляла его отвечать резко. — Я как раз собираюсь остаться! Но с такими зарплатами понятно, почему люди уезжают: на них даже собаку не прокормишь!

— Ну, знаете, молодой человек, не я их назначаю! — Наталья Антоновна возмущённо выпрямила спину и повела плечами так, что заколыхался выступающий вперёд бюст. — Мы сами тут не шибко зарабатываем, и ничего!

— Да я про вас не говорю! Но десять тысяч — это надувательство!

— А родители ваши где работают? — вдруг переменила тему Наталья Антоновна.

— Мои? — удивился Кирилл и даже показал себе в грудь пальцем. — А какое это имеет отношение к делу? Они не здесь живут. Бизнес у них свой. У отца. А я хочу жить здесь, в районе, и быть самостоятельным от них.

— Ну тогда, — со вздохом протянула сотрудница, кажется, проникаясь уважением или просто устав спорить, — походите по предприятиям, поспрашивайте там в отделах кадров. Нам не все организации сведения о вакансиях предоставляют, может, что найдёте. В сетевые магазины продавцы-кассиры часто требуются, там, говорят, платят побольше. Попробуйте поискать.

— Попробуем, — сообщил Кирилл и тряхнул листами: — Распечатку на всякий случай можно взять? — Он перевёл взгляд на Егора: вроде как продемонстрировал свою неотступность в намерениях и теперь ждал от него реакции. Его спутник поднял голову и, кажется, вновь поверил в исправление своего принятого на постой городского мажора.

Поблагодарив и попрощавшись, парни вышли из кабинета. Тётки в холле уже не было, должно быть, ушла по своим делам, и они, не задерживаясь, в полном молчании направились к лестнице. Егор спускался первым, Кирилл шёл за ним. Свёрнутые в трубочку листы жгли ладонь.

За дверью центра занятости их снова ждала жара. От яркого по сравнению даже со светлыми помещениями второго этажа солнца пришлось на секунду зажмуриться. Комфорта не было никакого, хотелось поскорее убраться с пекла в какую-нибудь тёмную прохладную нору. В машину с кондиционером, например.

Но Кирилл остановил Егора, когда тот подошёл к «Пассату» — ненавязчиво встал так, чтобы открыть дверцу было проблематично.

— Что об этом думаешь? — поведя трубочкой из листочков, спросил он. Егор опустил взгляд на распечатки, будто не знал ответа, или он был настолько неприятным, что трудно было его озвучить, потом посмотрел в глаза.

— Стоит рассмотреть все варианты. Эти зарплаты действительно маленькие.

— Конечно, маленькие! — подхватил Кирилл. — Иначе люди бы работали, а не увольнялись! Кому хочется надрываться за копейки?!

— Никому не хочется, но у некоторых выхода нет.

Кирилл прикусил язык. Он совсем забыл про ситуацию Егора и не знал, за сколько тому приходится работать и какой у него месячный доход. Недавно Егор говорил, что вместе со всеми пособиями на семью выходит больше, чем в целом по здешней местности, но теперь стал понятным рублёвый эквивалент этого «в целом». Грустный, несправедливый эквивалент!

Калякин в досаде отвернулся к дороге, положил руки на крышу авто. Мимо ехали редкие машины, многие заворачивали к магазинам. Воздух был раскалён, пешеходы, обливаясь потом, еле тащились. Думать на такой жаре не моглось: мозги плавились. Он отодвинулся от машины и сам открыл перед Егором дверь, однако недостаточно широко, чтобы тот свободно сел. Причиной была необходимость объясниться, заверить в своих твёрдых намерениях.

— Егор, я найду работу. Просто не хочу бросаться на первую попавшуюся, когда, возможно, где-то есть более подходящая для меня. Я в душе не ебу, что это за работа, чем могу заниматься… я всегда знал, что буду пылиться там, куда мать с отцом запихнут… Дай мне время до сентября. За три недели я что-нибудь подберу, а если нет, вот этим списком воспользуюсь. — Кирилл опять махнул свернутыми листами. — Всё равно из института доки надо забрать. И картошку пока выкопаем, сена накосим. — Он примирительно улыбнулся. К его удивлению, Рахманов не взял паузы на обдумывание.

— Ладно. Тогда продолжим завтра, а то сейчас уже пора домой возвращаться.

Кирилл обрадовался возникшему между ними пониманию и тому, что на сегодня трудный вопрос закрыт. Безумно тянуло поцеловать Егора, обнять и сжать до хруста рёбер, но вокруг люди и грёбаный город. В деревне лучше.

55

Пока ходили по рынку и магазинам, покупая необходимое для себя и соседских бабулек, Кирилл всё думал. С виду был беззаботен и весел, отпускал шуточки, помогал сделать выбор продуктов, если у Егора разбегались глаза, платил кое за что, но внутри ощущал себя с хмуро сдвинутыми бровями. И внутренний голос тут был ни при чём — Кирилл размышлял сам по себе.

Его угнетали усреднённые десять тысяч. Тоска брала, и руки опускались. Даже пятнадцать или двадцать, если сказочно повезёт в этой дыре, именуемой городом, найти такую зарплату, во что не очень-то уже верилось. И не в чистом офисе, где начальство будет в дружеских отношениях с твоим папой-депутатом, а там, где три шкуры сдерут за каждый лишний рубль. Не проще ли сидеть дома, помогать Егору, купить вторую корову, пока ещё не потрачены снятые с карточки деньги?

Хотя на двух коровах тоже не разгуляешься. Ладно, питаться можно картошкой и огурцами, а одежду покупать, бензин? А гараж он ещё планировал построить… Стройматериалы стоят, как будто из них можно станцию на околоземной орбите слепить! Блять, а ещё ежегодная страховка на машину, транспортный налог! С чего тут откладывать и на лечение копить?

Кирилл ходил по торговым палаткам за Егором, обращал внимание на цены и поражался. Лампочки — конечно, энергосберегающие, ибо других уже не водилось, — стоили по три сотни и выше. Самый дешёвый смеситель — убогий, советского дизайна с белыми пластмассовыми колпачками на вентилях — стоил три с половиной тысячи, а за современные, красивые и оригинальные просили пять, семь, десять тысяч! То есть заработал за месяц десятку, а у тебя сломался кран, ты купил и дальше лапу сосёшь?! Неудивительно, что в глубинке все спиваются: честно пашешь, а тебе за это пшик — рука сама к бутылке потянется, лишь бы забыться.

Он-то думал Егору красивую жизнь устроить, вытащить из нищеты! А реальность, сука, щёлкнула по носу. Деньги, оказывается, не сыплются с неба.

Кирилл не хотел работать за копейки, но как выкрутиться, не представлял. Хотел ли он вообще работать — этого вопроса пытался не касаться даже в мыслях.

Отправившись в обратный путь под прохладным дыханием кондиционера, Калякин немного разгрузил мозг. Стелящиеся под колёсами километры успокаивали, часть внимания забирали на себя ухабы, ещё часть — сидевший справа, утомившийся от жары и беготни Егор, но мысли всё равно лезли. Например, а не позвонить ли родителям?

Кирилл решил поделиться своими сомнениями и сделал музыку тише.

— Егор… я бы мог предков насчёт работы подключить. Наверняка, у бати есть здесь какие-нибудь связи… или через местных депутатов — они же все друг друга знают. А все депутаты, как правило, директора или бизнесмены, вот и местечко мне тёпленькое найдут.

Рахманов посмотрел на него безо всякого выражения. Его обострённое чувство справедливости не принимало блата и блатных. Наверное, вся эта грязь у него ассоциировалась с козлиной-отцом.

Кирилл с тяжёлым сердцем вернул взгляд к дороге, проследил за ехавшей навстречу «пятёркой» со стариканом в очках за рулём.

— Не бойся, я всё равно звонить им не буду. Ты видел моих родичей — они от меня отказались. Им пидор в доме не нужен. Я здесь уже неделю, а они даже не чешутся. Не звонят.

— Твой телефон разряжен, — без интереса напомнил Егор.

— Приехали бы! — взметнулся Кирилл, поёрзал задом в кресле. — Когда им было надо, сразу прискакали, а сейчас я им на хуй не сдался! Забыли, верно, про меня. Они совершенно не такие, как твоя мама. Для них слова «добро», «любовь» не существуют. Только «деньги». Деньгами балуют, деньгами наказывают. А потом удивляются, что из детей быдло и пидорасы получаются.

Через секунду Калякин громко рассмеялся, будто удачной шутке.

— Это я не про тебя, — проговорил он. — Это я про себя. С тобой совсем другая ситуация. А скажи!.. — его вдруг осенило задать логичный и крайне любопытный вопрос. — Ты как маме Гале признался? Что она сказала? Это было до или после болезни?

— До, — ответил Егор. — Примерно за год. В конце осени. Не думай, я тоже боялся признаваться.

— Да ну, — не поверил Кирилл, — у тебя мировая мамка!

— Но она же мамка, — резонно уточнил Егор, усмехнулся. — Страшно признаваться, что ты не такой, как все. Я боялся её огорчить… разочаровать. Дома мы как-то никогда не обсуждали голубых, я не знал, как мама к ним относится. Я не знал, и что сам голубым стану. Уехал учиться в институт нормальным, а приехал… — Он закончил фразу ещё одной ироничной усмешкой, в глазах плясали чёртики.

Кирилла охватила ревность, как всегда, когда он приближался к теме личной жизни Егора. Даже за дорогой перестал следить и растряс их по ямам. Тайна первой любви так и манила к себе, волновала кровь. Надо было пользоваться моментом и спрашивать.

— Ты в институте понял? А как? Расскажи! Ты же знаешь, как у меня вышло…

— И у меня так же вышло: познакомился с однокурсником, и, — Егор отвернулся, хмыкнул, потёр щёку, будто собираясь поведать о каком-то конфузе, — он мне понравился. — Когда повернулся и заглянул в глаза, озорно улыбался. Дразнил, сука. Признание в симпатии к другому оставило на душе Кирилла ожоги самой тяжёлой степени.

— Это был Виталик? — не помня себя, поинтересовался он.

Егор перестал улыбаться, встревожился:

— Откуда ты знаешь про Виталика?

— От верблюда, — пробурчал Кирилл. Поля заканчивались, по правую сторону от дороги на горизонте драконьей спиной возвышался зелёный массив, а меж деревьев серели и краснели крыши домов. Было ощущение, что он заучил этот кантри-пейзаж наизусть. Не хотелось, чтобы дорога заканчивалась. На ней они вдвоём, в темном пространстве, бок о бок, и сегодняшний день насыщен откровениями. Он снизил скорость.

Егор молчал. Его губы были чуть приоткрыты, а взгляд опять погрузился внутрь. Кириллу пришлось ответить, хоть он не хотел сдавать информатора и тем более не хотел, чтобы информатора ругали.

— Мне Андрей сказал. Я не шпионю за тобой, не подозревай меня. Но я ревную! Я имею на это право! Уже давно хочу посмотреть, что за ферзь такой, на которого ты запал. Хочешь, в обратку расскажу про своих баб? Я их ни одну не любил, только чпокал. «Насадки на хуй» — вот как их называют. Повертел и «пошла на хер, следующую подавайте». Мудилой я был?

Кирилл говорил с несвойственным ему мрачным весельем. На грани сознания ассоциировал себя с каким-нибудь драматическим актёром на тёмных театральных подмостках, выкладывающимся по полной. Гамлет. Бедный Йорик. Егор молчал, а он уже не мог остановиться.

— Ты его любил, а меня не любишь… Может, потом полюбишь, когда достоин буду. — Кирилл непроизвольно вздохнул. — Я знаю, что ты хранишь его фотографию в телефоне… Я не лазил по твоему телефону, это мне тоже Андрюха сказал. Ты хранишь три года фотографию… козла, — Кирилл едва удержался, чтобы не употребить матерщинное «уёбка», — который тебя бросил… Я ещё тоже не заслужил прощения за быдляцкое поведение, но… обидно так!.. — он до боли прикусил губу и впился ногтями в оплётку руля, потому что начинали щипать глаза. — Я не лазил в твой телефон, хотя возможность была. Я не видел Виталика, и это, блять, мне покоя не даёт!

В который раз воцарилось молчание. Тихо мурлыкала музыка, шумели пыль и мелкий гравий под колёсами. Кирилл в разрушающем ревнивом негодовании включил поворотник и за указателем «Островок» выкрутил руль вправо, машину сразу затрясло на неровностях щебёночного покрытия. Оказавшееся впереди солнце ударило по глазам, вынуждая сощуриться. В селе за три часа их отсутствия ничего не изменилось, только ослепительнее стали блики на оцинкованных крышах. Бабки, сидевшие утром на лавке, попрятались от жары по домам. Кур, собак и котов и тех не было. Коттедж банкирши окутывала тишина, только красные, жёлтые и прочие головки цветов выглядывали из-за чугунного кружева забора.

Затормозив перед домом Рахмановых, Кирилл остался сидеть, не заглушая двигатель, чтобы дать ему остыть. Егор тоже не сдвинулся с места.

— Ты чего? — удивился Кирилл. В среднем выходящем на улицу окне колыхнулась занавеска, и на мгновение показалась любопытная мальчишечья физиономия. Егор брата не видел, он приподнял зад над сиденьем, просунул сложенные лодочкой пальцы в узкий карман джинсов и извлёк из него свой допотопный телефон. Кирилл догадался, что будет дальше.

— Не надо! Не надо! — замахав руками, попытался остановить он парня. За приступом благородства надеялся, что Егор не послушает и доведёт дело до конца. Взгляд когтями коршуна впивался в его нажимающие на подсвеченные жёлтым клавиши. Картинки быстро сменялись, в основном, это были встроенные фирменные темы и несколько мелких нечётких фотографий.

— Вот, — сказал Егор и протянул телефон экраном вперёд. — Это Виталик.

Забирая старомодный девайс, Кирилл жадно смотрел на блёклую фотографию, сделанную крупным планом. На маленьком экранчике на фоне зимы лицо занимало почти всё пространство, и оно было… отвратительным! Нет, возможно, это предвзятость заставляла так воспринимать, Кирилл это краем сознания понимал, и Виталик был не уродом: молодое, совсем школьное овальное лицо с большими серыми или голубыми глазами, тонкие губы, обычный нос, широкие, чуть срастающиеся к переносице тёмные брови. Ушей, прически и цвета волос не видно из-за серой вязаной шапки с помпоном. Виталик был, конечно, не уродом, но выражение его лица — чванливый ботаник. Кирилл многих таких фруктов перевидал в школе, во дворе и во всём городе, над многими поиздевался. Они только в компании тихонь храбрые да хвастливые, залупаться любят, а как на нормальных пацанов попадут, так очко поджимается.

— Я фотографию не удаляю, потому что она не удаляется: телефон старый, сломался, половина функций не работает, — объяснял тем временем Егор. — И другие не могу удалить, которые Андрюшка маленьким баловался, наснимал. Давно бы всё удалил, чтобы на глаза не попадалось. И тебя не могу сфотографировать, чтобы твою фотку хранить: камера тоже заклинила.

Говорил Егор и серьёзно, и легко, и без упрёка. Как-то по-доброму, как его мама. Однако Калякин думал о своём, всё сравнивал свою внешность с осклабившейся мордой прыщавого хмыря. В реальности, может, Виталюша и был привлекательнее, но на этом фото был жаба-жабой. Ладно, вполне сносной жабой, но не четой красавцу Егору. Себя Кирилл посчитал более подходящей парой.

— И ты любил вот это чмо? — спросил он, продолжая елозить взглядом по пиксельному лицу. — Я его не оскорбляю, но не понимаю, как можно влюбиться вот в это?

— Я уже и сам не понимаю, Кирилл, — отбирая телефон, сказал Рахманов. — Мы детьми были, только школу закончили, у нас обоих никогда не было отношений, он тоже из деревни, а секса хотелось, вот и… Но он был весёлым. Обратил на меня внимание, я и заинтересовался. Два неудачника…

Хлопнула калитка, на улицу, прерывая их разговор, вышел нескладный Андрей в слинге из цветастого платка для сломанной руки. Уставился на них, не выходящих из машины. Егор кивком спросил у него, что случилось. Младший повертел головой, отвечая, что вышел просто так, посмотреть, тогда Егор короткими взмахами руки велел ему отправляться назад и не мешать взрослым.

Закончив немой диалог, Егор снова повернулся к Кириллу. Тот уже заглушил двигатель, о котором забыл из-за вожделенной фотографии. Салон не успел нагреться, хотя солнце светило точно в лобовое стекло.

— Кир, у меня ещё времени не было, чтобы полюбить тебя. Сначала мне надо понять, что ты за человек. Сейчас ты мне нравишься, мне интересно с тобой, но ты был совершенно противоположным раньше. Я и вправду не мог представить, что захочу быть с тобой вместе…

— Да-да, я помню: «Даже под дулом пистолета я не буду с тобой», — прошептал Кирилл, заворожённо глядя на губы, которые произносили такие сладкие для его слуха признания, и, наклонившись, мягко поцеловал их. Язык Егора проник в рот, а дальше Калякин на несколько минут отключился, повинуясь только приливу страстного желания, унесшего его в небеса.

Кирилл разорвал поцелуй, когда шея затекла в неудобной позе в пол-оборота, но не сел ровно за рулём, а опёрся локтями о разделяющий кресла подлокотник, положил подбородок на кулаки. Дыхание стало глубоким. Член стоял гранитным столбом, только пока с этим ничего нельзя было поделать, зато можно радоваться, что хуйло Виталик вовсе не соперник. И ещё можно было закреплять свои позиции в любимом сердце.

— Егор, могу сказать тебе точно… каким бы я ни был, я никогда тебя не предам. Я найду работу, обещаю. Конечно, тебе тут помощник нужнее, но если…

— Кир, я не гоню тебя на работу, — перебил Егор, взгляд его из умиротворённого сразу стал встревоженным. — Картошки и супа у нас на всех хватит, просто некоторые расходы, машина, например…

Калякин приложил указательный палец поперёк его губ:

— Тсс, молчи, я сам всё знаю. На себя я сам буду зарабатывать, не волнуйся.

Взгляд Егора не стал спокойнее:

— Ты ещё можешь пойти учиться, не оставаться здесь.

— Нет, ни за что! — безапелляционно ответил Калякин и сел нормально, потрогал руль. — Я решил, что брошу учёбу. Или на заочное переведусь. По фигу мне на дипломы. И не уговаривай, иначе сделаю так, что через месяц меня сами выпрут, и я вернусь к тебе.

Егор и не уговаривал. Это вселяло надежду и в его нежелание расставаться даже на пять-шесть дней в неделю. Егор просто кивнул и взялся за ручку открывания двери, намекая, что они засиделись.

Кирилл хлопнул себя по коленям и сообщил:

— Всё, собираемся!

Он выскочил из машины на солнцепёк, забрал с заднего сиденья пакеты, пока Егор забирал банки, и понёс их в дом. Прятавшиеся от жары под кустами куры выскочили из укрытия и погнались за ним как за кормильцем.

56

К обеду Кирилл умаялся. Доканывала не работа, к которой он привык, да и поручения ему давали пустяковые — накормить и напоить кур, собаку, набрать яблок поросятам, слазить в подвал за ведром мелкой прошлогодней картошки и накопать молодой. Даже «однорукий» Андрей, пока они были в городе, выполнил больше заданий брата, чем он. Собранные им огурцы, помидоры, болгарский перец, кабачки, лук, морковь, груши выстроились в разноцветных вёдрах вдоль стены на веранде в ожидании консервации. Больше всего забот доставалось, как всегда, главе их семейства. Егор разнёс заказы по соседкам, проделал дневные процедуры с мамой Галей, помыл в доме полы, пропылесосил, намыл и нарезал четыре огромные кастрюли картошки, тыквы и свёклы для скота, разжёг огонь в печурке на заднем дворе, и поставил вариться.

Их всех доканывала жара. Её буквально можно было пощупать. Листья висели в чахлой беспомощности, земля в огороде рассыпалась в пыль, любая пролитая капля мгновенно высыхала, над металлическими поверхностями стояло лёгкое марево, похожее на искажение пространства. Есть в тридцать восемь градусов в тени не хотелось, но Андрюха придумал для такой погоды самое правильное блюдо — окрошку. Огурчики, зелёный лучок, укроп, редисочка, яйца, мясо, картоха и самое важное — холодный домашний хлебный квас. Порезано, правда, было кое-как, но Кирилл не придирался.

— М-м, как вкусно, — похвалил он, только увидев огромную миску с намешанными продуктами и запотевшую, только что из холодильника, трёхлитровую банку кваса.

— Попробуй сначала, — поскромничал Андрей, доставая для всех глубокие тарелки, больше похожие на салатницы.

— Попробую сейчас, конечно, — сгримасничал ему Кирилл и повернулся к раковине, включил воду тонкой струйкой, взял мыло и принялся мыть руки. Егор ждал своей очереди рядом, улыбался, глядя на их смешки. В кухне, как и во всём доме, стояла духота, в зале крутился вентилятор, но сюда гоняемый им воздух не долетал. Даже мухи дохли от теплового удара. Как выход, все трое разделись до шорт.

Кирилл уступил место у раковины Егору, вытер руки полотенцем и сел за стол. Есть действительно не хотелось, но он насыпал себе полную тарелку и щедро залил квасом. Потом сделал то же самое и для Егора. Андрею только помог налить кваса, с остальным ловкий мальчишка прекрасно управился сам.

— Спасибо, — сказал Егор, присаживаясь. Взялся резать хлеб. Крошки летели по столу и на пол. Кирилл дождался, пока он отложит нож, подхватил кусочек, откусил, следом опробовал окрошку. Она оказалась обалденной, прохладой растекалась по желудку, откуда ни возьмись пришёл аппетит.

Некоторое время ложки стучали в тишине, иногда Андрей издавал чавкающие и прихлёбывающие звуки. На Кирилла по мере наполнения живота накатывала сонливость, уставшие мышцы расслаблялись, веки закрывались. Он решил, что так нельзя, и надо о чём-то срочно заговорить. Перебрав в уме скудный список вариантов, нашёл в закоулках памяти интересный вопрос и сразу его задал:

— Егор, а ты, значит, рукопашным боем занимался?

— Да, — прожевав, кивнул Егор. — Два года всего, в начальной школе, — добавил он, понижая существенность данного биографического факта.

Кирилл всё равно собрался развить тему, но его опередил потянувшийся за новым куском хлеба Андрей.

— А ещё ты три года занимался карате, — будто упрекая брата в скромности, напомнил он. Егор умалил и этот момент:

— Тоже в школе. С шестого по восьмой класс.

— Ты бы и дальше занимался, если бы тренер не уволился. — Потом парнишка повернулся к Кириллу. — В школе секция была от детско-юношеской спортивной школы, а потом тренер уволился, нового не нашли, и её закрыли. А я тоже хотел заниматься карате, но маленький был, меня не взяли. А сейчас у нас секции только по волейболу и лёгкой атлетике. Я на волейбол хожу. А Егор меня иногда карате учит, приёмчики показывает. У него здорово получается, сам может тренером работать! Он соревнования выигрывал!

— Ты слишком много болтаешь, — остановил поток восхвалений Егор, но он улыбался как очкарик-журналист, девушка которого наконец догадалась, что он супермен. Улыбка подтверждала слова мелкого.

Кирилл забыл про окрошку, про жару. Смотрел на него во все глаза.

— И ты… и ты не навалял мне тогда?

— А зачем?

— Ну как…

Они уставились друг на друга. Егор иронично улыбался, в красивых чёрных глазах блестела грустинка.

— И что было бы? Ты бы в милицию на меня заявил. Или дружков бы собрал со мной разобраться, а с толпой я бы не справился. Нет, Кирилл, мне неожиданности не нужны, я лучше перетерплю.

Кирилл не дышал от восхищения. У него в уме не укладывалось незнакомое трепетное ощущение — постижение любимого человека. Егор с каждым днём раскрывался всё с новой и новой стороны, и всегда это было нечто удивительное, хорошее. Обычный селянин, которого Пашка Машнов обозвал странным, был добрым, смелым, дружелюбным, страстным. Имел нечеловеческую выдержку. Вот кто со знанием приёмов карате может снести ежедневные оскорбления и не дать в зубы? Егор не о своём оскорблённом самолюбии думал, а о двух находящихся на его попечении людях. И молодец, потому что, Кирилл это знал, последствия могли оказаться плачевными. Пошевели Егор хоть пальцем, для прежнего Кирилла это стало бы поводом закопать пидора. Он позвал бы приятелей, ведь самому нападать на превосходящего силой противника было бы уже ссыкотно, а те никогда не прочь повеселиться. И действительно напали бы толпой, как шакалы, избили бы за то, что посмел возразить «правильному пацану», за то, что пидор, и просто так, оттого что сами отморозки.

Чем больше Кирилл видел внутреннюю красоту Егора, чем больше хотел походить на него, тем сильнее он… нет, не завидовал, как пытался ввернуть гаденький внутренний голос… тем сильнее он влюблялся. Просто глаз не мог отвести от Егора, столько дерьма пережившего, но не запятнавшего себя злобой и пороками. Егора, рождённого для великого, светлого, и не жалеющего, что остался на самом дне. Егора, такого настоящего на своей скромной кухне перед тарелкой незатейливой окрошки. Егора, который всегда стремится разобраться в ситуации, а не кружить сгоряча.

— Кир, о чём задумался? — позвал Егор.

Калякин выплыл из розовых грёз, рассеянно улыбнулся:

— О том, что люблю тебя.

Он протянул руку к Егору и переплёл их пальцы, думая, какое это волшебное прикосновение. Им необязательно было разговаривать, смотреть в глаза, чтобы понимать друг друга, чувствовать тепло сердец и поддержку — для этого им хватало крепко переплетённых пальцев. И мир вокруг замирал.

— А за что Егор тебе навалять должен был? — с детской непосредственностью прервал их зрительный обмен амурчиками Андрей. Кирилл собрался ответить, рассказать честно, но Егор, вынимая руку, его опередил.

— Много будешь знать, скоро состаришься, — сказал он, сохраняя в глазах мальчишки хорошую репутацию для их четвёртого члена семьи. Калякин оценил и этот жест.

Снова застучали ложки, выскребая из тарелок последние кусочки вкуснятины.

57

Вечером Кириллу было в тягость прополоть даже две грядки картошки. Всего их на сегодня осталось шесть, можно и закончить, если бы не навалившаяся через десять метров ползания на корточках с ведром под мышкой лень: всё-таки трудоголиком он магическим способом не стал. Любовь любовью, а притяжение дивана — почти как закон физики. Отвлекал себя мыслями о поиске работы, а от безрадостных мыслей о работе отвлекался шаловливыми фантазиями о Егоре. Их отношения могли ведь начаться не так: Егор не стерпел бы наездов, ударил, завязалась бы драка, они покатились бы по траве, и кто-то наверняка оказался бы сверху. Они бы долго смотрели в глаза и поцеловались бы, внезапно осознав непреодолимость влечения, химии.

Солнце отдыхало в верхушках деревьев, которые сегодня изрядно прожарило. Не польёт дождь, так вся листва быстро пожелтеет и облетит, и так на берёзках и клёнах есть рыжие проплешины.

Кирилла, как и деревья, мучила жажда. Комары, вылетевшие из своих сырых укрытий, как только градус жары снизился на пару отметок, пищали над ухом, лезли в лицо. В общем, не работалось сегодня. Днём он тоже просидел на попе, пока Егор варил и закатывал в банки лечо, грушевое повидло и кабачковую икру, лишь помогал ему по мелочам — воды принести, банки подать, лук в мясорубке — прикольном ручном механизме тысяча девятьсот шестидесятого года выпуска — перекрутить.

Еле-еле добив две грядки, Кирилл высыпал траву из ведра в старую, жухлую кучу на дальней меже и, снимая перчатки, оглядел огород. Работы осталось на час-полтора, обрамлявшие картошку подсолнухи находились совсем рядом. Четыре грядки, до захода солнца можно успеть. Только не хотелось: не к спеху ведь, копать ещё дней через пять или шесть. Наверно, в тот день он очень устанет.

Внутренний голос затосковал о городе, где еда продаётся в бургеркингах, а не растёт в земле с сорняками. Нытьё выходило очень убедительным, манящим. В пику ему Калякин дал себе слово прополоть хотя бы ещё две грядки, а последние оставить на завтра. Но прежде он сходит попить, а вернётся и всё доделает.

Отогнав круживших перед лицом комаров, Кирилл направился в дом. По пути под яблонями подобрал в траве яблоко с красно-полосатым бочком. Потёр о штаны, откусил. Кроме приятного сладко-сочного вкуса во рту появился привкус гнилости. В яблоке была бурая трухлявая червоточина. Кирилл тут же выплюнул недожёванную мякоть, надеясь, что не успел проглотить червя. Зашипел от досады, выкинул огрызок, сплюнул ещё несколько раз, пока гнилостный привкус не пропал. Вот тебе и деревенские яблочки из рекламы сока! Магазинные фрукты лучше — в них червей не бывает.

Теперь точно требовалось попить и прополоскать рот.

Егора, чистившего коровник, Кирилл слышал, но не видел. На заднем дворе у загонов издавал звуки музыки хрипящий магнитофон, играл какой-то старый-престарый плохо записанный рок — Цой или кто-то такой. Младший Рахманов, возившийся там, фальшиво подпевал.

Калякин, не останавливаясь, прошёл в дом. В окутанной сумраком прихожей и на теневой кухне стояла тишина, холодильник и тот замер в режиме покоя. В большой комнате тикали часы. Лишь его шаги топотали по скрипучему голому крашеному оргалиту. Взяв со стола кружку, Кирилл протянул руку к ведру с водой. Однако сухое горло и словно раздувшийся от жары организм потребовали не тёплой, нагревшейся за день влаги, а холодного питья. Оно нашлось в холодильнике, к тому же на выбор — сваренный им вчера компот и приготовленный Егором квас. Кирилл отдал предпочтение кислому, налил кружку кваса и большими глотками выпил. Затем налил добавки, полкружки, чтобы оставить братьям, и тоже выпил, уже смакуя. Слышал звук своих глотков.

В животе образовался холодок. Правда, после питья желания полоть картошку только поубавилось. Кирилл постоял немного и, неосознанно тяня время, тщательно сполоснул кружку, поставил на стол, ещё постоял. Затем вытолкал себя в прихожую, но там завис, глядя через окаймлённый шторами дверной проём на диван. Сей предмет мебели сейчас будто обладал собственной гравитацией и влёк Кирилла к себе. Никто ведь не узнает, если он приляжет на десять минут. А если узнает, ничего не скажут, в этом доме ко всем относятся с пониманием, особенно к гостям.

Он не гость! Кирилл решительно оборвал пагубные мысли — он не гость, а часть этой семьи, и тоже должен относиться ко всем с пониманием! С пониманием того, что Егор сейчас наёбывает как каторжный, значит, нечего зад на диване отлёживать! Он развернулся, чтобы идти, как услышал слабый голос из спальни:

— Кирюша, это ты?

Галина почти сразу научилась различать его по поступи. Зрение у неё было ослаблено, а слышала она остро.

— Да, мам Галь, — с искренней благожелательностью откликнулся он. — Что-нибудь надо? Я на огород обратно собирался, попить заходил.

— Подойди ко мне, пожалуйста, — попросила она тихо и медленно, что Кирилл скорее догадался, чем расслышал. Посетовав совести, что не виноват в задержке прополки, он поспешил в спальню. Потребности мамы в этом доме тоже были в приоритете.

Кирилл в пять больших шагов преодолел зал и, отодвинув шторы, просунул голову в тесную комнатёнку, из которой по дому разносился запах лекарств и дезинфицирующих средств. Взгляд сразу упал на постель, где лежала высохшая женщина в белой ночной рубахе. В принципе, ему больше некуда было падать: кроме односпальной кровати, комода и стула там не было ничего. На стуле, старомодном, деревянном, сидели сыновья, когда кормили Галину или читали ей книги и газеты.

Свет от единственного окна висел серой вуалью, сглаживая углы и очертания предметов.

— Я пришёл, мам Галь…

— Кирюша… — она всегда звала его так. — Ты поговорил с Егорушкой?

Кирилл замялся. Отведя глаза, сделал шаг в комнату и сокрушённо опустился на стул.

— Нет. Я… Просто я считаю… Я знаю… — попытался объяснить он, но необходимость произносить трепетные, слезоточивые речи всегда ввергала его в ступор и смущение. — Я знаю, что Егор откажется. Он очень любит тебя, мам Галь. Если я заикнусь отправить тебя в богадельню, Егор меня выгонит, а я его люблю. — Постепенно монолог давался легче, появились шутливые интонации. — Я без него не могу, так что не надо вбивать между нами клин, ага? К тому же я его поддерживаю: не надо тебе в богадельню. Тебе лечиться надо, на ноги вставать, а не списывать себя со счетов.

У Галины задрожали губы.

— Помирать мне пора… Избавить ребят от обузы… Жизнь им порчу, камнем на шее вишу.

В больших блёклых глазах заблестели слёзы. Кириллу стало не по себе. Утешать он не умел, но постарался хотя бы не испортить.

— Мам Галь, ну что ты? — Он взял её за руку, только потом по холоду и безжизненности понял, насколько это бесполезный жест, но не отпустил. — Ну будет тебе… Не говори так… Егора с Андрюхой расстроишь. И меня, я ведь тоже к тебе привязался. Ты лучшая мамка на свете, не лей слёзы.

Галина едва заметно кивнула и моргнула. Кирилл аккуратно вытер мокрые следы с её тёплых щёк, поскольку она сама не могла этого сделать. Он бы обнял её, да постеснялся.

— Твой телефон звонил, — перевела щекотливый разговор Галина.

— Да? — удивился Калякин, вспоминая, что поставил смарт на зарядку перед уходом на огород и включил его, собирался завтра в городе поймать стабильный сигнал и выйти в интернет, посмотреть, что там к чему, поискать работу на сайтах. При включении обнаружились с десяток эсэмэсок от банков, сотового оператора и МЧС, два пропущенных звонка от матери и на этом всё — его, как опущенного, бойкотировали. Жалеть об этом не стоило.

Кирилл встал со стула, вышел в зал, где рядом с телевизором на тумбочке лежал смартфон, отсоединил от зарядного устройства и вернулся на стул, просматривая на ходу.

— А, фигня… это мать звонила… Наверно, ей оповещение пришло, что абонент появился в сети.

— Она волнуется, — с позиции своей доброты предположила Галина. Она, конечно, уловила толстым слоем намазанное пренебрежение.

— Это ты так думаешь. Ей по фигу на меня. — Кирилл заблокировал экран, отложил смарт на комод. Он собирался отдать его Егору, чтобы тот выкинул свой глючный аппарат вместе с рожей Виталика. Или купить ему новый.

— Почему ты так о маме?

— А как ещё о ней?

— Маму любить надо, — наставительно произнесла Галина. У Кирилла от этих слов вспыхнуло ещё большее отторжение к своей матери-показушнице. Он собрался рассмеяться и воскликнуть: «За что её любить?» Не сделал этого, вспомнив, как только что утешал и подбадривал чужую мать. К своей он таких чувств не испытывал её же стараниями, в груди таилась жгучая обида. Кирилл не стал изливать желчь только из уважения к Галине.

— Она пять дней обо мне не вспоминала. Выключен телефон, да и ладно.

— Она позвонила…

— Если волнуется, могла и приехать! Машины у всех есть! — Кирилл всплеснул руками и охладил пыл. — Они с папашей просто бесятся, что я с Егором. Сын пидо… голубой — им это не нравится, позор рода! Вот ты, мам Галь, поняла Егора!..

— Как не понять, он же моя кровиночка.

Кирилл вздохнул. Его совсем не напрягало изливать душу женщине, у которой шевелятся только губы и глаза. И перед ним замаячила возможность узнать то, чего не добился от Егора.

— Мам Галь, а как он тебе признался? Что сказал?

— Признался? Сейчас вспомню. Осень была. Он приехал на выходные и ходил сам не свой, будто больной. Вижу, хочет что-то рассказать, да боится. Уж и я испугалась, думала, стряслось что. Спрашиваю сама: «Егорушка, что случилось?» Он отвечает: «Мама, с парнем одним познакомился», а сам дрожит. Я не поняла. «Что в этом плохого?» — спрашиваю.

Галина говорила медленно, отдыхая и облизывая губы между фразами, Кирилл не торопил, сидел, затаив дыхание.

— Егорушка аж затрясся после моего вопроса. Говорит: «Мама, мы встречаемся. Мама, я понял, что не такой, как все». Тут и я всё поняла. Разревелась, слёзы ручьями текли. А он-то приготовился, что я ругать его буду. Решил, что из-за его слов реву. Что невзлюблю его. А я ревела… из-за него и ревела. Обняла его… тогда ещё умела обнимать… целую, а сама приговариваю: «За что же тебе это, деточка? Тяжело тебе в жизни придётся». Поплакали, поговорили и решили пригласить этого мальчика к нам познакомиться.

— Виталика?

— Да, Виталика.

— И как он вам? — злорадно спросил Кирилл, зная, что этот чмырь маме Гале не понравился. Ему эту информацию Андрей слил, теперь хотелось её из первых уст услышать.

— Не очень хороший мальчик. Грубое слово мог сказать, над животными издевался. Гордыня процветала. Но промеж собой у них с Егором ласковые отношения были.

— Но я же лучше? — ревниво осведомился Кирилл, умалчивая, что живодёрство и сквернословие, а также куча других пороков были его хобби. Были.

— Ты замечательный, Кирюша. Егорушке с тобой повезло.

— А мне с ним.

— Натерпитесь вы ещё бед, ребята. От общества нашего натерпитесь. Берегите свою любовь, держитесь друг за друга.

В комнате совсем стемнело, превратилось в однообразно-серое. Электрическим светом разбивать эту тёплую атмосферу было жаль.

— Будем беречь, мам Галь.

— Ты, Кирюша, маме перезвони. Она поймёт тебя. Она мать твоя, она тебя выносила.

— Если бы всё было так просто, — ответил Кирилл, но пообещал. Потом забрал смартфон и отправился звонить на улицу, заодно посмотреть, не нужна ли помощь. На картошку идти уже не было смысла.

Корова протяжно мычала в хлеву, значит, Андрей её привел, а Егор готовил к дойке. Кирилл повертел головой, выбирая сторону, в которую идти, и выбрал улицу. Поговорит с чокнутой маман без свидетелей, заодно глянет, приехал ли «Опель Мокко».

Тихо, чтобы щеколда не звякнула, Кирилл выскользнул за калитку, дошёл до обочины, где скучал его «Пассат», и первым делом повернулся к коттеджу. Банкиршиной машинёнки не было. Слиняла, коза: стыдно Егору на глаза показываться?

Кирилл встал под деревьями, чтобы летучие мыши не спикировали ему на темечко, вызвал номер матери. У неё вместо гудка играли отвратные «Белые розы».

Песня прервалась, и возник командирский голос матушки:

— Кирилл! Ты не отвечал на мои звонки!

— И что? Ты готова меня понять и простить?

Она его как будто не слышала.

— Немедленно возвращайся домой!

— Я Егора люблю, мам. С ним хочу быть.

— Ты опять за своё? — мама театрально ужаснулась, будто не знала, что её сын вторую неделю трахается с парнем. — Немедленно возвращайся! Скоро учёба начнётся! Девок у тебя вагон будет!

— А, ясно, — протянул Кирилл. — Тогда мне твоя учёба на хуй не сдалась. Я бросаю институт и устраиваюсь на работу. Я уже искал. Дворником или слесарем в комсервисе. Или продавцом в «Магните».

— Кирилл! — голос матери зазвенел. — Кирилл! Как ты бросишь институт? Ты что, в армию захотел?! Тебя сразу заберут!

Калякин ахнул. Про армию он забыл. Что же, теперь придётся учиться? Теперь всем планам конец?

Тревоги

Кирилл онемел от шока от собственной недальновидности. Мать воспользовалась замешательством сына, увидела в нём свой успех и ринулась в новую атаку. Нет, ей бы, правда, в армии командиром служить или, на крайняк, генеральской женой быть.

— Кирилл! — загремел в ухо её голос. — Немедленно возвращайся домой! Немедленно, пока я не приняла меры! Я не дам тебе попасть в армию! И учёбу бросить не дам, так и знай! И отец на моей стороне!

Эти крики и угрозы бесили. Кирилл недовольно зарычал, борясь с желанием послать мамашу на хуй. Кое-как сдержался и выпалил в том же тоне:

— Учёбу я всё равно брошу, ясно? А если не хочешь, чтобы меня в армию загребли, помогите откосить! Отец говорил же, что у него связи есть!

Мать театрально охнула в трубку.

— Откосить, чтобы гомосексуализмом заниматься?! Нет!

— Что нет-то? Теперь скажи, что лучше в казарму меня отправишь! Давай отправляй! Там одни молодые хуи с задницами!

Кирилл расхохотался, представляя, что говорит это матери в рожу, а не в микрофон смартфона. Он, конечно, понимал, что Елена Петровна Калякина баба стреляная, её по-настоящему, без актёрских выкрутасов, из равновесия вывести сложно, однако удовольствия хотя бы попытаться сделать это лишать себя не хотел. С другой стороны, а вдруг её накрашенная физиономия сейчас действительно вытянулась? Вот умора!

— Тебе ещё два года учиться, — угрожающе холодным голосом, не дожидаясь прекращения смеха, произнесла мать, — и ты их отучишься.

Смех резко оборвался. Кирилла всё достало.

— Ага, надейтесь, — сквозь зубы прошипел он в трубку, держа её перед лицом и глядя на фотографию перекошенной мамаши на экране. — Ваш ёбаный институт я брошу, а от армии найду, как откосить. Я в леса убегу, пусть ищут. Поняла?

— Кирилл, ты вынуждаешь нас принять меры.

— Какие хоть меры? — Кирилл опять раздражённо взбрыкнул, но по позвоночному столбу прошла ледяная волна. Он подумал о Егоре, на которого могут спустить всех собак. Бешеных собак.

— Узнаешь, — пригрозила мать. — Послушай меня и возвращайся домой. Мы простим тебе эту блажь.

Закончила маманя как грёбаная богиня правосудия, голос её был твёрд, тон безжалостен и неумолим. Только говорила она клишированными фразами из фильмов — тьфу! Не могла что-нибудь пооригинальнее придумать. Кирилл опустил руку с мобильным и смачно сплюнул на землю. Как его всё задолбало! Взрослые эти, сучары, задолбали! Да он сам взрослый, сам знает, как ему быть! Если не хочется ему учиться, почему он должен каждый день ходить на дурацкие лекции и получать профессию, которая ему не интересна? Кто сказал, что это делать «надо»? Кому надо? Если в армию он идти не хочет, почему его заставляют туда идти? Кто, блять, вправе распоряжаться его жизнью и молодостью? Почему не служат только те, кому это нравится?

Кирилла мутило. Отчаянное положение выворачивало его наизнанку: как ни поступи, всё плохо. Не хотел он никуда уезжать, хотел быть с Егором — помогать ему, трахаться. Да и кто заставит его уехать? Не силком же поволокут? Меры предпримут? Пусть только попробуют!

Никогда не отличаясь послушанием, Кирилл и сейчас решил забить на давление родителей. Выкрутится как-нибудь, не в первый раз. Главное, чтобы Егор не узнал, а то опять заведёт разговор про институт и неожиданности — меньше знает, крепче спит. Молчание для их же совместного блага. Правда способна разрушить их тихое деревенское счастье.

Решение послать предков в долгое пешее путешествие взбодрило Калякина. Он быстро выкинул хрень про армию и угрозы из головы. Спрятал смарт в карман, посмотрел наверх в поисках порхающих впотьмах летучих мышей и пошел во двор. Проснулась и принялась глодать совесть за четыре недополотые грядки и отлынивание от дел. Эти муки были крайне неприятны, до июля месяца Кирилл вообще не подозревал о существовании таковых.

Сумерки висели синим покрывалом, на заднем дворе у хлева горел фонарь, свет падал на кирпичную стену оранжево-белым пятном, даже издалека было видно, как на него летит мошкара. Кирилл тоже направился туда, собираясь хоть какой-нибудь работой искупить вину и заткнуть совесть.

За хлевом мужским баритоном ещё хрипел магнитофон. Дверь в коровник оказалась распахнутой, корова не мычала, её соседи с пятачками похрюкивали редко и тихо, похоже, накормленные до отвала. Хорошо слышалось, как о стекло светильника бьются глупые жуки и бабочки. Гоголевской таинственности вечеру добавляли лающие вдали, в другой деревне, собаки и квакающие на реке лягушки.

— Кир, ты куда?

Кирилл подпрыгнул от неожиданности. Заслушавшись лягушек, представляя сцены из недавно просмотренного «Вия», почему-то пришедшие на ум посреди полутёмного двора, он не заметил стоявшего у тянувшегося вдоль забора верстака Егора. Калякин думал, что тот доит корову, и двигался туда. Хотя, да, звона тугих струй молока об эмалированные стенки ведра среди ночных звуков не было. Не привыкнет никак к сельской действительности, внимательности ноль.

Обругав себя за это, Кирилл подошёл ближе, жестикулируя на ходу.

— Да так… просто… Думал, ты в сарае.

— Нет, я уже управился, — сообщил Егор. Он улыбался и совсем не дулся за самовольную отлучку с барщины. От его благодушия Кириллу стало ещё хреновее.

— Давай я тебе чем-нибудь помогу? — быстро предложил он и устремил взгляд на верстак, выискивая, чем можно помочь. Верстака свет от фонаря почти не достигал, но пузатые «четверти» хорошо проглядывались сквозь темноту, спасибо налитому в них белому молоку. Их было три, одна неполная.

— Надо в холодильник отнести, — последил за его взглядом Рахманов. — Возьмёшь одну?

— Могу и две взять! — обрадованно откликнулся Кирилл, шмыгнул носом и потёр руки. Но хватать банки не кинулся, замялся, неловко поведя опущенными плечами. — Егор, я не хуи пинал… Ой, извини. Не бездельничал. Я с мамой Галей разговаривал. Она позвала, когда я пить ходил. Ей скучно было. А потом своей звонил, и сразу сюда.

Егор внешне не проявил интереса, но последовавший вопрос, ложно-вежливый, выдал его. Даже то, что он отвернулся и принялся вытирать с верстака капли молока скомканной тряпкой, не помогло скрыть охватившего волнения.

— Что тебе мама сказала?

— Да ничего. Сказала, что сын-пидор ей не нужен. — Кирилл отмахнулся, даже не замечая, что утаивает значимые моменты. Его и вправду уже не заботили призрачная армия и абстрактные меры принуждения, они мигом выветрились из головы, как только Егор обнаружил тревогу за судьбу их отношений. Значит, они для него важны! Вот в таких мелочах, милый, и проявляются истинные чувства!

Кирилл очнулся от эйфории, когда обнимал Егора за талию и улыбался во весь рот. Рахманов смотрел на него, как на дитё малое.

— Ой, — ещё шире растянул губы Калякин и отпустил тёплое, тонкое тело, быстро сгрёб две ближайшие банки и крепко прижал к бокам, напомнив себе этим дымковских расписных баб. — Вот. В холодильник? Который в чулане? Да как два пальца… ну… гхм… я пойду, в общем.

Но он задержался ещё на несколько секунд, не в состоянии оторваться от лучащихся глаз Егора, который так редко проявлял веселье и задор. И пусть он сейчас опять молчал, Кирилл знал, что про себя ведёт очень оживлённый диалог. Возможно, даже признаётся в любви, просто ему трудно выразить это вслух, переступить через психологический барьер. Ерунда — куда романтичнее стоять вместе под звёздным небом и молчать, прикасаясь друг к другу сердцем.

— Что стоите? — Из темноты вынырнул сначала яркий белый луч фонарика, скользнул парням под ноги, и за ним сразу раздался звонкий голос Андрея, зашлёпали по пяткам стоптанные подошвы сланцев. Он остановился и поставил единственную здоровую руку в бок. Чуть наклонил голову.

— Кто стоит? — притворно удивился Кирилл. Его ослепил режущий свет. — Где ты видишь? Я уже иду. — И он ускользнул в темноту переднего двора. Братья за спиной ещё о чём-то тихо разговаривали.

58

В деревне Кирилл научился ценить каждый отход ко сну. Неописуемым наслаждением было вытянуть гудящие ноги, закрыть глаза и помнить, что впереди целых семь часов без работы. Глаза сами закрывались в первую же минуту, но как спать, если рядом лежит парень, по которому сходишь с ума? Лежит тоже уставший, также вытянув гудящие ноги с соблазнительными коленками. Притом лежит голый, из-за духоты даже без простынки, и от его волос вкусно пахнет шампунем, а кожа чистая, без капли пота, и горячая.

Кирилл хотел его, поэтому боролся со сном, по привычке прислушиваясь к звукам. Смазка и презики у них были запиханы под подушки. В доме стояла тишина, тикали часы. Он ждал знака Егора. Минуты противостояния с дремотой текли очень долго, счет вела она. И кажется, выиграла: Кирилл вздрогнул от скользнувших по бедру пальцев и открыл глаза. Ушную раковину обдало жаркое дыхание, губы прижимались к ней плотно-плотно:

— Твоя очередь сверху.

Кирилл приподнялся на локте, посмотрел на Егора, надеясь, что он разглядит удивление на его лице. Однако тьма в маленькой спаленке без окон была кромешной, и пришлось тоже наклониться.

— Нет. Ты.

Егор помотал головой, отчего подсохшие волосы разметались по подушке, издавая лёгкий шелест. Он взял Калякина за руку, ту, которая не подпирала упрямую башку, и потянул на себя. Кирилл пахом ткнулся в его бедро, прижался животом к боку и после ощутил свою эрекцию. При таком близком контакте уверенность в распределении ролей таяла, он хотел проникнуть в тугое отверстие, почувствовать сжимающее давление на член. Хотел овладеть Егором, дать ему свою любовь и ласку, получить то, что позволялось чванливому ботанику Виталику! Последнее обстоятельство злило Кирилла больше всего и придавало решимости действовать, хоть он немного терялся перед необходимостью вести в гейском сексе. Снизу — ляг, ноги раздвинь и наслаждайся, а верхним быть — надо навыки иметь. Вдруг это не то же самое, что бабу в жопу ебать?

Ладно, как-нибудь разберётся, не маленький. Кирилл хотел, горел желанием, но у него оставались сомнения. Много сомнений и веских доводов против, из-за которых лучше перетерпеть и получить пассивный кайф. Он опять наклонился к Егору.

— Не жертвуй.

Егор покачал головой и снова раздался еле слышный шелестящий звук. Истолковав немой язык, Кирилл продолжил:

— Не верю. Не надо.

Губы Егора шевельнулись в посеревшей тьме, однако Кирилл ничего не разобрал. Ответ он понял по кулаку, обхватившему его твёрдый пенис, и погладившему головку большому пальцу. Ласка вызвала сноп искр удовольствия от паха к животу. Кирилл непроизвольно толкнулся в сжимавшую руку, чуть не прищемив расслабленную от жары мошонку. Толкнулся снова, уже аккуратнее, ловя новый кайф. Думал, как хорошо было бы сейчас потрахаться по-нормальному, по-мужски. То есть, конечно, присунуть, а не давать жарить себя, хоть ему это нравится — Егор же сам просил.

Было трудно остановиться — каждый толчок и сжатие пениса кулаком распаляло и распаляло, член стал скользким от смазки. Выручила громко скрипнувшая от его размашистых движений бёдрами кровать. Кирилл очнулся и замер, слыша своё глубокое дыхание. Стёр пот со лба, а потом опустил руку вниз и разжал продолжающие медленно дрочить пальцы, осторожно вынул из них свой орган.

— Не надо, — сказал он не на ухо, и тихий шёпот отчётливо прозвучал в ночном безмолвии. — Кто-нибудь опять скажет, что я пользуюсь твоим телом.

Егор не шикнул на него за необоснованное несоблюдение тишины, но сам ответил почти беззвучно.

— Я, — он выделил это слово, — так не скажу, Кир.

На этот раз промолчал Калякин. Боролся со своими соблазнами, глядя в чёрные искренние глаза, поблёскивавшие в темноте. Егор продолжил, улыбка чуть тронула его губы:

— Я устал, мне тяжело будет работать сверху. Я полежу, а ты всё сделай. Давай, Кир, время идёт.

Время шло. Количество отведённых на сон и отдых часов и минут неумолимо сокращалось. И Кирилл перестал ломаться и изображать благородного. Он быстро сунул руку под подушку, сгрёб смазку в мягком тюбике и квадратик с презервативом. Мозг усиленно думал, как действовать дальше.

— Тогда повернись, пожалуйста, задом ко мне. Тебе так удобно будет?

Егор кивнул и выполнил просьбу. Возле члена Кирилла оказался его голый зад с маленькими аккуратными ягодицами, они белели в темноте, как и всё тело. Похоть сразу прилила кровью к паху. Калякин сглотнул и тоже на боку, опираясь на локоть, кое-как отвинтил крышку и… уронил её. Пошарив по простыни, не нашёл и плюнул на поиски. Руки тряслись то ли от возбуждения, то ли от страха и чувства ответственности. Крем выдавился с чавканьем. Он был тёплым, комфортной температуры, и Кирилл, наугад сунув незакрытый тюбик за спину, оттопырив средний и указательный пальцы, на подушечках которых лежала большая капля вязкой субстанции, поднёс руку к промежности. Егор выпятил зад, приняв подобие позы эмбриона, половинки при этом немного раздвинулись, и Кирилл нанёс смазку, нащупал сморщенное тугое кольцо мышц. Пришла и ушла мысль, что он трогает мужское очко — её заслонили вожделение и влюблённость.

— Подсказывай или останавливай меня, если будет плохо, — попросил Кирилл и надавил средним пальцем на анус. Мышцы расступились и пропустили внутрь, плотно сжав собой. Кирилл едва не кончил, показалось, что член запульсировал, желая соития. Дальше он действовал на автомате, совершенно позабыв страх облажаться и перейти в разряд корыстных «пользователей» доверчивым парнем. Палец протиснулся внутрь полностью, Кирилл повертел им, вытащил, всунул, давя на упругие неподатливые стенки. Проделал это несколько раз, прежде чем всунуть второй. Не терпелось поскорее закончить эту часть, ни на миг не вызвавшую брезгливости и отторжения, но он берёг Егора, постоянно напоминая себе, что тот не был ни с кем три года. Ревность подливала масла в огонь, ослепляя похотью.

Егор сжимался, когда ему, вероятно, было больно, однако не издавал ни звука, иногда шевелил ступнями. Член тёрся о его волосатое бедро, вызывая мысли бросить зад и совокупиться с ногой, как собака. Но это было нервное. Внутренние стенки растягивались, места для члена там стало достаточно. По крайней мере, так казалось. Если ещё две минуты протянуть, он сойдёт с ума.

— Егор, я поменяю, можно?

Рахманов кивнул. Кирилл воспринял этот знак с облегчением и сразу вытянул скользкие, липкие пальцы. Не вытирая их, нащупал за спиной тюбик и капнул из него прямо на промежность, надеясь, что достаточно. Руки снова тряслись. Выкинув смазку, Кирилл взял свой член, надел презерватив и, подвинувшись, приставил к анальному отверстию, поводил головкой, размазывая крем. Она наткнулась на дырочку и уже не смогла уйти в сторону — Кирилла потянуло внутрь с бешеной силой. Он входил медленно, а чувствовал это, будто проваливается в бездонный колодец удовольствия. Узко и горячо. Узко и горячо. Эти мысли повторялись, когда он с сумасшедшей скоростью, забыв про осторожность, впившись в бёдра Егора, вколачивался в почти девственное нутро.

Всё кончилось внезапно. Узко и горячо — только поэтому. Кирилл едва успел закусить губу, улетая в экстаз оргазма. Короткая яркая вспышка пронзила его мозг и разнеслась по всем клеткам, выбивая за пределы мироздания. Отходя от неё, он ощутил, как наполняет презерватив спермой. Дав вытечь всему накопленному в яйцах семени, Кирилл повалился на спину. Член, ещё твёрдый, выскочил и мокрой полоской плюхнулся на живот, под лопатку попала неприятная неровность тюбика, а потом и там образовалось мокрое пятно — смазка от нажатия вытекла.

Кирилл глубоко дышал, вытирая взмокшее лицо и часто сглатывая. Хотелось пить и засунуть себя в холодильник, как вдруг мысли о холодном квасе и зиме перебило понимание, что он эгоистично кончил один! Не дал Егору разрядки! Ёбаный пиздец!

Кирилл подскочил, под действием стыда и страха расслабленность трансформировалась в энергию.

— Егор…

Он сел на колени и нагнулся над Рахмановым, лежавшим практически в той же позе. Вгляделся и не поверил своим глазам. Вернее — ушам, потому что темнота скрывала заслонённое волосами лицо, а ровное дыхание он слышал прекрасно. Егор спал. Спал, блять! Тихонько посапывал в подушку. Кириллу стало обидно: неужели он такой хуёвый любовник, что парень, которого хотел удивить своей опытностью, заснул во время секса? Это двойной ёбаный пиздец.

Никакой «опытности», стоит это признать, не было, Егор просто вымотался за день, вот его и вырубило, несмотря на процесс, и обижаться на него за это нельзя. Тут существеннее, что он предложил себя, доверился и обещал, что никогда не попрекнёт. Да, несомненно, Егору небезразличны их отношения, пусть вслух он об этом молчит — просто он молчун, замкнутый чудак.

Кирилл снял болтающийся на кончике вялого члена презерватив, сунул его под кровать и лёг на бок, обнял Егора, прижавшись жарко. Но он как-нибудь потерпит — глаза всё равно слипаются. Шесть часов сна…

59

Проснулся Кирилл от чувства тревоги. Жужжащей в сознании нудной вибрации, напрочь сжирающей покой. Неясной, непонятно, чем вызванной.

В спальне, своими размерами напоминающей гроб класса «люкс», уже не было темно. Воздух посерел, дверной проём обозначился светлым прямоугольником, загораживающая его штора задерживала проникновение солнечных лучей, в её складках лежали узкие вертикальные тени. В некоторых местах, ближе к двери, можно было разглядеть цветы на обоях. Духота немного отступила. Монотонно тикали часы, под потолком жужжала муха. Наверно, её ел паук. Храброго комарика не было, зато ощущалась тревога.

Кирилл повернулся на другой бок и с облегчением увидел спящего у стены Егора. Ночью тот всё-таки натянул угол служившей одеялом простыни на бёдра. Лежал он на животе, подогнув одну ногу, и, судя по спокойно вздымавшемуся торсу, сон был глубоким. Удержавшись от искушения погладить его по круглому, с выпирающими косточками плечу, и, тем самым, возможно, разбудить, Кирилл тоже устроился на животе, удобно скомкал подушку, собираясь доспать несколько сладких минут или даже целый час до звонка будильника. Опускать руку под кровать за смартфоном было лень, к тому же яркий свет экрана обязательно покажется раздражающим для привыкших к полутьме глаз. Может и вообще отогнать сонливость, и тогда до подъёма придётся проворочаться, а днём вставлять в глаза спички.

Пролежав несколько минут, Кирилл понял, что затея бесперспективная, уснуть у него не получится, и это при том, что он всегда любил дрыхнуть до обеда. Чёртова тревога не отпускала! Болезненным жалом въедалась в мозг и, главное, куда-то в грудь, посередине, туда, где сердце. Кирилл пытался отвлечься, думал о чудесном в кавычках сексе с Егором. Хотя секс действительно был чудесным, кавычки только из-за собственной неспособности думать о партнёре, а никак не из-за сна Егора. Не злился Кирилл на него из-за этого, наоборот, сочувствовал и жалел. Обещал беречь, брать больше хлопот по дому на себя.

Но только концентрация на подробностях любовных игр ослабевала, как всплеск тревоги вырывался из каких-то неведомых глубин и затоплял. Вот это, блять, бесило! Ещё и эта муха над головой!

Кирилл повернулся на спину, подложил под затылок скрещенные руки и, глядя на светлый с вертикальными тенями прямоугольник дверного проёма, сосредоточился на проблеме. И в то же мгновение понял, чем вызвано зудящее беспокойство — мерами, которые обещала мать. Он ослушался, не приехал домой, а значит, предки будут недовольны. И зачем он ляпнул про намерение бросить институт? Сделал бы всё по-тихому, пока очнулись бы, дело бы уже было сделано. А теперь? Хорошо, если они просто приедут и заберут его, но если их меры будут направлены против Егора, всех Рахмановых?

Нет, конечно, первый вариант тоже не устраивал Кирилла, он не хотел покидать своего любимого, особенно, когда у них наконец началось уютное семейное счастье с обоюдным согласием на «нижний» секс — это же предел мечты! Но! Подставлять Егора под удар в очередной стопятисотый раз — походило на легкомыслие, неизлечимое легкомыслие, тупость и ебанутый кретинизм. Самому со своим кретинизмом как-то можно сродниться и насрать на него, только Егора при этом придётся потерять навсегда. Егор прощает людям их тупость, но отстраняется от таких долбоёбов.

Тревога внутри Кирилла росла и ширилась. Она могла оказаться необоснованной, возможно, мать всего лишь блефовала — такой вариант тоже в её стиле. Но вдруг нет? Вдруг нет? Сомнения не давали покоя. Кирилл ворочался, размышляя, какую подлянку готовит мать, представлял толпы апатичных тёток из отдела опеки, которые забирают Андрея из дома, или ментов, нашедших под кроватью ими же подброшенный пакетик с кокаином, или поджог в ночи и подпёртую дверь… На последнее, конечно, родители не пойдут, они не убийцы, но вот первые два случая вполне реалистичны. В любом случае, папа с мамой изобретательны и найдут, как надавить на Егора, чтобы он отстал от их сына. Естественно, они считают именно его коварным совратителем, втянувшим в порочную связь их жадного до приключений сыночка.

Перекатывание с боку на бок продолжалось до звонка будильника в телефоне Егора. Херовенькая надоедливая мелодия, которые раньше пихали в телефоны на заводе-изготовителе, запиликала пронзительно. По закону подлости Кириллу сразу захотелось спать, но он этого делать, конечно, не собирался. Наоборот, обрадовался, что наступило утро, все проснутся, и он не будет один на один со своими страхами, а то от нервов даже стояка не случилось. Думать — это ужасно, за всю жизнь столько, как с момента встречи с Егором, не думал. Не подозревал, что это так сложно и мучительно.

Егор поднял голову на первых же нотах и, переместив руку, выключил телефон — тот лежал между его подушкой и стеной. Потом он откинулся на спину, зевнул и повернул голову в сторону Калякина. Взгляд его ничего не выражал, был сонным, не выспавшимся. Наверняка он ожидал увидеть своего парня, городского избалованного лежебоку, спящим, но ошибся и удивился. Кирилл ехидно улыбался ему, как бы приговаривая: «Обманули дурачка на четыре пятачка».

— Доброе утро, — проворковал он вслух.

— Доброе. Ты чего не спишь?

— Так утро уже.

Под простынёй, накрывающей бёдра Егора, чётко обозначился стояк, и Кирилл положил на него руку, несильно сжал твёрдую «колбаску», поводил по ней большим пальцем. Рахманов приоткрыл губы, принимая ласку.

— Хочешь, я ртом?.. — вполне серьёзно спросил Кирилл, продолжая разминать член через тонкую ткань. Егор мотнул головой и, сделав большие глаза, приложил указательный палец к губам. Потом убрал руку Кирилла.

— Мне надо вставать. Ты поспи ещё. — Егор сел, почесал грудь, убрал волосы за уши, зевнул. И перелез на край кровати. Опять зевнул. Взял с единственного стула трико и стал просовывать в него ноги. С какой-то обречённой настойчивостью. Кошмарно, наверно, вот так просыпаться изо дня в день, зная, что тебя ждёт работа, работа, работа и ничего, кроме работы, как раба на галерах. А Егор, похоже, не выспался, не отдохнул вдоволь: он одевался механически и смотрел стеклянным взглядом. Это наблюдение подтолкнуло Кирилла перестать отлёживаться и вставать. Он тоже сел, свесил ноги на пол, нашёл ставшие рабочей одеждой спортивные штаны.

— Я пойду с тобой.

— Как хочешь. — Егор сфокусировал на нём взгляд, а затем, встав, взял со стула футболку и вышел из спальни. Первым делом, конечно, пошёл — на цыпочках — к маме. Штора на двери чуть отъехала, через проём проник свет, приглушённый занавесками на окнах. Через проём была видна черноволосая лохматая голова спящего без задних ног Андрея. Мама Галя тоже спала — Егор крадучись прошёл на кухню.

Одевшись, Кирилл вздохнул от необходимости начинать новый полный тревог и усталости день, расправил постельное бельё, нашёл потерянную крышечку, закрутил валявшийся тюбик и, подняв использованный ночью презерватив, тоже пошёл умываться и мыть руки, которые после секса даже не обтёр, от них пахло. Странно, что Егор ни словом не обмолвился про вчерашний казус. Стеснялся или не хотел обсуждать в доме. Их возню и препирательства, кто кого должен жарить, и так могли ночью слышать. Тогда это просто капец.

Кирилл всё-таки хотел обсудить, чтобы не оставлять недомолвок и комплексов. Повесив полотенце на крючок, он отправился во двор за ушедшим туда Егором. Знал, где его сейчас искать — в туалете. Не собирался там ему мешать, поэтому, сунув ноги в прохладные шлёпки, потоптался на пороге, глядя на восток. В августе светает часа в четыре, и сейчас солнце поднялось уже над верхушками деревьев и утратило красный цвет. Вместо облаков на голубом небе стелилась какая-то белая плоская дымка, похожая на рассеивающийся след самолёта. Возможно, это он и был. День снова будет жарким, но пока духоты не ощущалось. Мычала Зорька.

Характерно заскрипела и после хлопнула деревянная дверь сортира. Кирилл сразу зашагал в ту сторону. Ему и самому требовалось отлить, но он решил потерпеть ради поцелуя и обнимашек.

Егор открывал курятник. Как только дверь распахнулась, из неё гурьбой повалили куры. Бежали, как оголтелые, куда глаза глядят, потом разворачивались и гнали обратно, под ноги своему хозяину. Последним вышел петух. Он никуда не бежал — остановился, вытянул шею и закукарекал. А потом нагадил. Куры его проигнорировали, по-броуновски вертясь возле кормильца.

— Ты у них за авторитета, — усмехнулся Кирилл, подходя ближе. — Кыш. Кыш.

Хохлатые расступались.

— Голодные, — ответил Егор. Умывшись, он не стал выглядеть более бодрым. Урезанный из-за сексуальных ласк сон в последние полторы недели сказывался на его работоспособности.

— Я тоже голодный, — обнимая Егора за талию и красноречиво опуская ладони на его упругие маленькие булочки, проговорил Кирилл. — Так бы и съел тебя.

Рахманов усмехнулся, просунул руки ему под мышки, соединяя их на спине, и поцеловал. Правда, сонно, без страсти, на губах чувствовался вкус ментоловой зубной пасты.

— Зайчик мой, — сказал Кирилл, притискивая его узкое тело к себе, — сегодня ты пойдёшь спать в девять часов и выспишься наконец. А я всё сделаю за тебя, даже корову подою. А то ты вчера вырубился прямо в процессе, любимый.

Егор нахмурился, будто не понимал, о чём идёт речь. Потом его лоб разгладился — он вспомнил. Щеки залила краска, смущённо-озорная улыбка вылезла на губы.

— Да? Точно… Прости, я сам не знаю, как это произошло… Просто отключился…

— А я так старался! Эх ты! — Кирилл захихикал. — Придётся повторить!

— Повторим.

— Только сначала ты выспишься, иначе отряд опять потеряет бойца. Егор, — Кирилл крепче обнял его, положил подбородок ему на костистое плечо и прекратил смеяться, — я люблю тебя. У меня в мыслях нет пользоваться тобой и твоим телом. Помимо того, конечно, что я хочу, чтобы ты тоже любил меня.

— Я люблю… — шепнул Егор.

Кирилл вскинул голову и уставился на него. Улыбка растянулась до ушей, он задыхался от невероятного свалившегося счастья.

— Что? Правда? Это правда?

Егор молчал и улыбался, глядя в глаза. Кирилл опять утонул в них.

— Ох, блять, это охуенно, — выдохнул он. Слишком большая порция счастья опьянила, на ногах было трудно держаться. Вот уж прекрасное начало дня! Он сегодня горы свернёт, не то что корову подоит!

Куры наступали на ноги когтистыми лапами. Зорька в тёмном хлеву подавала голос, слыша человеческую речь. Проголодавшиеся поросята хрюкали. Кирилл в эйфории мог не замечать этого, а Егор не мог, для него быт был первостепеннее любви. Он высвободился из ослабевших объятий.

— Надо идти.

— Да, иди… Я сейчас, только в сортир схожу, и помогу. Я сам всех покормлю. — Однако Кирилл не удержался и поцеловал Егора, глубоко, в засос, а затем, еле добежав до туалета, не знал, как поссать — член стоял колом. Любит! Любит! Любит! Неужели это свершилось? Он в ближайшие пять лет на такое не рассчитывал!

За спиной словно выросли крылья, в животе порхали бабочки — вот, оказывается, что бывает, когда тебе признаётся в любви любимый человек!

Буквально через час, в течение которого Кирилл с неуклюжестью городского жителя сыпал наглым курам зерна, поил их, готовил для поросят отвратительно пахнущее месиво из варёной в кожуре картошки, тёртой тыквы и свёклы, какого-то заваренного на ночь комбикорма и отходов с хозяйского стола, очищал шлёпки от налипшего навоза, тревога вернулась. Она не капнула в бочку счастья ложкой дёгтя — она хлынула туда чёрным отравляющим потоком и закрутилась, перемешалась спиралью, как полоски шоколадно-молочной пасты. От опьяняющей радости не осталось и следа, только страх, что за всякое счастье надо платить. Кирилл об этом где-то слышал или читал в каких-нибудь социальных сетях, и смеялся тогда.

Напряжение не прошло ни когда они обмывались в душе, ни когда завтракали яичницей с кофе, ни когда поехали в райцентр с молоком. В этой поездке он вообще извёлся, представляя, что в их отсутствие в дом нагрянут менты или социальные службы, а за парализованную женщину и шкета со сломанной рукой некому будет заступиться. А приехав назад, они увидят, что дом пуст, и Егор сразу забудет про любовь, во всём обвинит его и возненавидит. Да он сам себя возненавидит, если с людьми, которые хорошо отнеслись к нему, что-нибудь случится из-за его упрямства.

Ещё Кириллу не хотелось в армию, и гениальная идея бросить учёбу, дарующая спасительное право на отсрочку, уже не сильно привлекала. Он будет ходить в институт, сидеть на лекциях, чтобы не отчислили, а на выходные станет мотаться в деревню. Многие пары так живут и даже видятся реже, их любовь от этого не слабеет. Два дня хватит, чтобы наговориться, натрахаться, даже три с половиной, если гнать в деревню сразу после занятий, прогуливать понедельники или пятницы, а возвращаться в город утром ко второй паре. Почти полнедели вместе.

«И на полнедели меньше въёбывать», — добавил внутренний голос. Он зудел и зудел в мозгу, полагая, что вставляет дохуя правильные замечания. Он бесил Кирилла до трясучки. Кирилл не видел выхода, он никогда не принимал решений сложнее «купить две бутылки коньяка или три?», «соврать предкам, что деньги нужны на курсовую или на замену автомасла?», «поиметь эту телку ещё разок или послать на хуй?» Всё в нём противилось игре по чужим правилам. Он всегда жил только по своим. Да, родители его частенько ограничивали, зажимали деньги, сажали под домашний арест, но он же всё равно изворачивался! И тогда эти меры были за дело — за пьянки с лёгкими стимуляторами, прогулы лекций, неуды в семестрах. Но сейчас любовь! Настоящее чувство! На всю жизнь!

Кирилл едва не хныкал как ребёнок, у которого отбирают найденную на улице самую замечательную и интересную игрушку только за то, что она, по мнению взрослых, грязная и уродливая. Он любил Егора. Без вранья любил. И сейчас, когда после нескольких безмятежных дней угроза расставания вновь нависла дамокловым мечом, страх снова пропитывал его, как в тот первый день их совместной жизни — без Егора ему весь свет не мил. Ни Турциями, ни Кипрами, да хоть Япониями с Америками уже не соблазнишь. Только этот маленький уютный мирок, тихая гавань под названием село Островок. Маленькое село в одну улицу, где за день человека встретить проблематично, где куры и кошки, где сено и навоз, где счастье и покой. Кириллу было хорошо в этой семье, где его поняли, простили, приласкали.

«Неужели ты думал, это будет длиться вечно — твой маленький, уютный мир? Он ведь не рай на земле. Закончится лето, наступит осень, зима — с грязищей по яйца, необходимостью топить печку, просыпаться в холоде и сидеть с голой жопой в обледенелом сортире. Закончатся снятые с карточки деньги, придёт время копеечной зарплаты, если не учитывать суровых дядек из военкомата. Закончится романтика, Кирюша. Пройдёт твоя любовь, завянут помидоры». В голове звучал то голос матери, то отца, то неизвестно чей, с назидательно сочувствующими интонациями. Голос этот, его внутренний голос, сокрушенно вздыхал и советовал: «Беги, парень, беги, пока не поздно, езжай домой к готовой кормушке! Порой голос принадлежал прежнему ему, а Кирилл больше остальных не переварил быдлятского себя! Ему нравился сегодняшний он, и поэтому Кирилл отчаянно сопротивлялся.

Все эти диалоги и монологи происходили внутри него. Снаружи он оставался бодр и весел, развлекал Егора шутками и смеялся вместе с ним. Иногда даже громче него. Всю дорогу по пути назад в Островок Кирилл в лицах пересказывал новые эпизоды «Звёздных войн», особенно рьяно стебясь над Кайло Реном.

— И вот напряжённый момент, он снимает маску, и весь кинотеатр такой: «Бля! Надень её обратно!» Кайло реально такой уродец — лопоухий, носастый! Все такие: «Понятно, почему он маску носил!»

Кирилл ржал, а Рахманов только улыбался. Наверно, больше из вежливости, чем от качества спектакля. Сцепив пальцы в замок на коленях, он смотрел на приближающуюся деревню.

— Ну, чтобы понять, кино смотреть надо, — не обиделся на него Калякин. Помолчал секунду. — Егор, а ты давно в кинотеатре был?

— Когда учился. У нас в городе кинотеатр давно закрыли. «Великий Гэтсби» смотрел последний раз.

От дальнейших вопросов Кирилл отказался, потому что представил, что Егор ходил в кинотеатр с Виталиком, и они там обнимались на последних рядах или держались за руки. От этого стало грустно. Печалей к гложущим его тревогам прибавилось.

— Понятно, — бодро ответил он и сделал вид, что сосредоточился на дороге. Они как раз подъезжали к ведущему в деревню съезду с шоссе и через две минуты достигли его. Иномарка привычно перевалилась с асфальта на щебень и затряслась по неровностям. Пока, загородившись от солнца козырьками, они медленно проплывали мимо бурьяна, руин церкви, деревянных хаток, беспокойство Кирилла нарастало — вдруг за изгибом улицы увидит ведомственный уазик или какую другую машину, людей из компетентных органов, приехавших по указу депутата Калякина. Это был бы ужасный ужас.

Солнышко светило, птички пели, мотыльки порхали, а он, огибая кусты на этом повороте, мандражировал, блять! Егор его нервозности не замечал или просто не лез не в своё дело, по крайней мере, ничего не спрашивал, смотрел в окно на свою просторную, богом позабытую клетку. Возможно, думал, что выбраться из неё сможет только в одном единственном случае.

Усилившая тревога длилась недолго: изгиб остался позади, и Кирилл увидел конец улицы с полным отсутствием транспорта. Банкиршин дом скучал в безмолвии, неполитые цветы за забором чахли. Дом Пашкиной бабки опять зарастал травой. На обочине перед Рахмановыми в пыли, будто на пляже, развалились куры. Посигналив, Кирилл спугнул их и свернул на облюбованное ими место.

— Приехали, — нараспев сообщил он. Машина дёрнулась и заглохла. Хер с ней. — Отнесём пакеты и поеду, да?

Егор кивнул. Они синхронно вышли из машины в знойный полдень и открыли задние дверцы. Кирилл взял за ручки три находившихся по его сторону пакета-майки с продуктами, хозяйственным скарбом, витаминами для скота, но тут в его кармане зазвонил смартфон. Оставив пакеты и выпрямившись, Кирилл достал его, на девяносто процентов уверенный, что это мать. Егор вопросительно смотрел на него поверх запылённой крыши.

— Отец, — буркнул Кирилл, сомневаясь, стоит ли отвечать. Но Егор кивнул и тактично удалился. В одной руке он, сгибаясь вправо, понёс два пакета, в другой — три пустые банки, держа их в горсти за горлышки. В его поведении опять сквозила равнодушная отрешённость, смирение с происходящим, какой-то фатализм. Не верил Егор в их будущее. Он-то как раз видел, как хрупок их мирок — его купол тоньше мыльного пузыря, а они оба хоть и совершеннолетние, но абсолютно бесправные.

Звонящий не унимался. Кирилл вздохнул и принял вызов.

— Алло…

— Кирилл! Ты ещё не дома? — Отец не интересовался, он прекрасно знал ситуацию и рычал. Ну, начинается…

— Нет, — ответил он односложно, чтобы не дать сказанное использовать против себя. Интонация единственного слова хорошо выражала, как его все достали.

— А когда ты будешь дома? Тебе сколько раз ещё повторить, чтобы ты немедленно… понял? Немедленно ехал домой? И не к себе, а к нам! Здесь поговорим.

Кирилл закатил глаза. Ему претило, когда с ним разговаривают, будто он маленький, и грозят наказанием. В мозгу возникал психологический барьер, сковывающий голосовые связки или генерирующий только грубости.

— Что ты молчишь? — через минуту потребовал отец.

Кирилл издал тягостный вопль и, зачем-то измерив улицу шагами, сподобился ответить: отец, если уж брался за воспитание, становился ещё жёстче матери, не любил, чтобы ему перечили, а сын-пидор — пятно на его репутации, карьера ведь превыше семьи. Хотя они думают, что делают благое дело, вправляя сыну мозги, заботятся о его будущем. А Кирилл хотел для себя то будущее, в которое не верил Егор.

— Я не молчу, — вынимая соринку из внутреннего уголка глаза, огрызнулся он. — Не хочу я домой, ну как вы не поймёте?

— Я от этой деревни… — отец заговорил низким глухим голосом. — От этого рассадника наркомании и педерастии камня на камне не оставлю, а тебя…

— Да понял я! Понял! — вскричал Кирилл. Он уже далеко ушёл от машины. — Понял я!

— Что ты понял? Повтори.

Что вы нихуя меня не любите, хотел правдиво ответить Кирилл, но, естественно, не ответил.

— Приеду я, — буркнул он, про себя добавив: «Когда-нибудь».

— Когда?

— Не знаю… Скоро.

— К вечеру чтобы был дома, — отрезал отец и исчез из эфира. Кирилл в досаде сжал погасший смартфон, развернулся на пятках к дому и увидел, что Егор забирает из машины пакеты, которые он собирался отнести. Вряд ли Егор слышал разговор на расстоянии метров пятнадцати, но у Кирилла прибавилась ещё одна нехуёвая тревога. Ну, а что он мог ответить? — Всё равно бы от него не отстали. Жалкий трус.

Смирившись, он поплёлся к машине. Хотел забрать у Егора часть ноши, но тот не дал.

— Сам донесу. Ты езжай, если собрался.

— Да, поеду, — не глядя на него, кивнул Кирилл. Он рассматривал небо, выгоревшую под палящим солнцем траву, нашедших себе новый пыльный пляж кур, улегшихся и дрыгающих в этой серой рассыпчатой массе лапами, взбивающих её красными, чёрными и белыми крыльями. В подсознании проносились видения, где он достаёт из пачки сигарету и курит, опираясь спиной о кузов «Пассата». Или где он говорит: «Пфф, я что, предков слушать должен?» и сваливает по своим запланированным делам, невзирая на строжайший запрет.

— Кир…

Кирилл только заметил, что Егор стоит рядом с тремя тяжёлыми пакетами в руках, на которых напряглись выступающие вены, и смотрит на него.

— Кир, — повторил Егор, увидев, что тот обратил на него внимание, — если не хочешь ехать…

Он неверно истолковал задумчивость, с которой Кирилл, поставив руки в бока, бесцельно скользил взглядом по сельским неухоженным реалиям.

— Я поеду, — сказал Кирилл.

— С отцом… всё в порядке? — спросил Рахманов, но так, будто долго решал, задавать этот вопрос или не вмешиваться. Естественно, его интересовало вовсе не состояние дел или здоровья областного депутата.

— Всё также, — отмахнулся Калякин с улыбкой, мол, тебе не о чем беспокоиться, это только мои проблемы. Он погладил Егора по выглядывающему из-под рукава футболки плечу, вспоминая текстуру его кожи, и сел за руль. Не дожидаясь, когда хлопнет калитка, развернулся и покатил в обратном направлении.

60

Центральная усадьба бывшего колхоза «Путь Ленина» выглядела более цивилизованно, хотя тоже убого и уныло. Колхоз, конечно, давно разорили и растащили удалые дельцы, только металлическая конструкция с названием при въезде осталась, непонятно как не распиленная на чермет. Была она ржавая, некогда покрашенная в синий, белый и жёлтый цвета, и, приветствуя въезжающих в населённый пункт, своим страдальческим видом как бы говорила: «Люди, бегите отсюда, пока вас нахуй не затянула эта трясина!» Но асфальт на главной улице лежал хороший, хоть и узкий, именно по нему Кирилл понимал, куда ехать, остальные улицы власти засыпали всё тем же жёлто-серым известняковым щебнем.

Цивилизация заключалась в большом количестве домов, причём почти на всей улице они были стандартными, трёх видов — двухквартирные панельные, финские домики и коттеджи-скворечники с мансардами под остроконечными крышами. Многие утопали в цветах, кое-где хозяева соорудили декор из покрышек, пластиковых бутылок, пней, видимо, соревнуясь друг с другом в креативной утилизации мусора. Были улицы со старыми бревенчатыми домами, люди побогаче обкладывали их кирпичом или обшивали сайдингом. В отдалении стояли трёхэтажки, штук пять или шесть, зелёная краска на их фасадах облупилась, и смотрелись они как декорации к фильмам Хичкока. Кирилл удивился, он не подозревал, что в деревнях бывают многоэтажные дома.

Затем за изгибом дороги он увидел кладбище. Оно тоже было цивилизованнее, чем в Островке — его опоясывал бетонный заборчик веселенького розового цвета. Чуть дальше проезжая часть заканчивалась просторной площадкой, по периметру которой лепились друг к другу одноэтажные здания, на одном из них понуро висел российский флаг. Имелись вывески, но читаемой на расстоянии была только у магазина — «Продукты». На порожках соседнего курил молодой парень в белом халате — следовательно, медпункт. Других людей Кирилл не встретил, но слышал тарахтение тракторов, видел гусей и кур, а люди, наверно, спрятались от жары.

Он подъехал к зданию с отличительной приметой — пластиковым крыльцом. Окна в здании тоже были пластиковыми, а крыша - из малинового металлопрофиля, что слабо сочеталось с зелёным цветом фасада. Под окнами соорудили клумбы, уложив их границы красным кирпичом по принципу домино. Астры и петуньи на них сдохли без полива. Кириллу было пофиг, он вообще смотрел на сельскую действительность, как на параллельный мир. Если деревенька Егора вполне соответствовала его представлениям о деревне — маленькая, глухая, заросшая, с привольем, речкой и бабусями, то в этом населённом пункте было что-то неуютное, разрозненное. Правда, бурьяна и здесь хватало, и пыль вилась из-под колёс.

Выйдя из машины Кирилл ещё раз осмотрелся, где-то рядом должна быть школа, в которую ходили Рахмановы, но он её не увидел. Подумал, что этим летом совершил ещё одно открытие — раньше считал, что в сельских школах учатся только чмошники, а Егор выбивался из этого стереотипа. Егор, несомненно, был умным, тянулся к знаниям, и мама Галя была права, когда хотела, чтобы он учился в городе, посещал дополнительные кружки и занятия. Какой-то неправильный произошёл выверт судьбы…

Кирилл отбросил от себя мысли, он и так, чем больше узнавал Егора, тем больше восхищался им и менялся сам. Это хорошо, но сюда он пожаловал по другому делу — искал работу. Всего семь километров, ближе, чем до райцентра.

Медбрат докурил, сунул руки в карманы брюк, отчего полы халата задрались, и с любопытством смотрел на незнакомца и его тачку. Из магазина вышли две тощих тётки в пёстрых сарафанах и широкополых пляжных шляпах, потопали по асфальту с пакетами в руках.

Кирилл вынул смарт из кармана, бросил взгляд на часы — без десяти двенадцать — и поднялся по бетонным порожкам на крыльцо. Прочитал название организации, выведенное золотистыми буквами на тёмно-синем фоне — общество с ограниченной ответственностью «Лидер», хмыкнул — вот куда путь Ленина вывел — в лидеры. Затем открыл дверь, понимая, что идёт сюда только ради Егора. За хорошую зарплату он готов, конечно, работать в колхозе, но впереди маячила армия, а туда он точно не хотел.

Помещение не внушало Кириллу уважения. Колхоз есть колхоз, как его ни обзови. Обычная контора. Холл три квадратных метра, перпендикулярно ему коридор с одним окном в торце и с десятком дверей. Ремонт делали недавно, по современным стандартам, но деревенский налёт искоренить, видимо, невозможно — деревянные кадки, трафаретные узорчики на стенах, стенгазеты. Кирилла уже тошнило. Но чувствовал он себя здесь… сыном депутата облсовета.

Коридор был пуст, но его наполняли голоса работников из кабинетов, где двери были распахнуты настежь. Что бабьё, что мужичьё ржало и материлось, рассказывая друг другу байки, голоса у всех были как у ансамбля Надежды Бабкиной. В другом кабинете тётка отчитывала новенькую бухгалтершу, называя её криворукой тупицей. Кириллу было похую на всё кудахтанье. Дверь с табличкой «Приёмная» располагалась напротив, и он направился сразу туда. Там, в окружении шкафов и горшков с комнатными растениями, сидела женщина средних лет с зализанной причёской, абсолютно не накрашенная.

— Здрасте. Мне к директору надо.