Селянин

Сама улица вызывала тоску — серая, несмотря на яркие фасады «Магнита», «Пятёрочки» и десятка более мелких, несетевых магазинов одежды, хозяйственных товаров, цифровой техники, парфюма. Асфальт на проезжей части был в глубоких ямах, узкую полоску тротуара некоторые особо деловитые владельцы торговых точек вымостили плиткой. Причём разного цвета и формы. Так что тротуар напоминал залатанную юбку Бабы Яги.

Кирилл слез с мотоцикла первым, осмотрелся. Однажды с Пашкой он заходил здесь в «Пятёрочку» и «Евросеть». Сейчас прежде всего ему требовался банкомат. Он увидел его в нише у рыночных ворот за спинами торговок и торговцев всякой дешёвой дрянью, расставивших переносные прилавки со своим барахлом прямо на тротуаре и части дороги.

— Кирилл, мне надо походить, купить кое-что, — в руках вставшего рядом Рахманова появилась маленькая записная книжка, на раскрытых им страницах шёл длинный список необходимого. Некоторые пункты объединялись фигурными скобками, у которых значились буквы с точками. Инициалы соседок, догадался Кирилл, вспоминая разговор с Олимпиадой.

— Давай сбегаем до банкомата, а потом прошвырнёмся по магазинам, — предложил Кирилл. Егор забрал у него шлем и вместе со своим спрятал в люльке под брезентом. Достал оттуда несколько аккуратно свёрнутых чёрных плотных пакетов.

— Лучше давай разделимся — так быстрее выйдет. И не покупай много: у нас всё есть. А лучше ничего не покупай, в магазин запчастей только зайди — это вон там, сразу за углом, — Егор показал направо, где метрах в ста находился т-образный перекрёсток, — купи сырую резину для вулканизации.

— Как скажешь, босс, — немного расстроившись, протянул Калякин. — Сколько у меня времени?

— Час-полтора. Встретимся здесь. Если что, созвонимся.

— Замётано! — нарочито бодро выдал Кирилл, а сам едва удержался, чтобы не спросить: «А ты точно без меня не уедешь?» Конечно, он знал, что Егор не из тех, кто заманивает человека в ловушку и бросает там, ему даже казалось, что у Егора пробуждаются к нему какие-то тёплые чувства, симпатия, однако было… страшно, тревога рисовала картины, где Егор бросает его, а он теряется в незнакомом городе и исчезает в нём. Страх был тем бредовее, что город можно было за полчаса пересечь вдоль и поперёк и запомнить наизусть, как Вайс-Сити в ГТА.

Отгоняя мрачные мысли, Кирилл пошёл к банкомату в нескончаемом потоке людей. У него имелись предположения, почему Егор решил разделиться. Скорее всего, он хотел избежать неловких ситуаций с деньгами, когда пришлось бы препираться, кому платить, не хотел, чтобы расплачивались вместо него. Возникли бы и другие ситуации — с обсуждением продуктов, которые один бы непременно положил в корзину, а второй посчитал бы излишеством. С тем, кому нести тяжёлые пакеты. Просто с различием их материального положения — возможно, Егор стесняется необходимости экономить на всём.

Выстояв очередь из двух человек, Кирилл сунул карту в банкомат, ввёл пин-код и с замиранием сердца запросил баланс. Отец мог заблокировать счёт так же легко, как и пополнил перед полётом на Кипр. Тогда вообще всё пропало: без денег он будет более уязвим и окажется перед выбором — кланяться родителям в ножки или стать ещё одним ртом на шее Егора.

Нет, ему не придётся выбирать — на счёте так и лежали шестьдесят пять тысяч рублей с копейками. Немного, но какое-то время протянуть хватит. А потом? Потом, Кирилл надеялся, что его мамочке станет жалко непутёвого, живущего впроголодь сынку, и она подкинет деньжат на хлебушек. Всегда так происходило — дулись-дулись, а затем привычка подменять любовь презентами пересиливала, и бабосики, хоть и в урезанном количестве, но капали на карту.

Кирилл снял максимально возможную сумму в двадцать пять тысяч рублей, повторил операцию по выдаче наличных ещё два раза, оставив на счёте на всякий пожарный четыреста рублей. На смартфон пришли сообщения об изменении баланса. Кирилл не стал их читать, не вынул девайс из кармана, а, спрятав карту и тоненькую стопочку тысячных и пятитысячных купюр, зашагал к перекрёстку.

Купив моток сырой резины, вернулся к рынку, у лоточников взял два блока сигарет, зажигалку, в аптечном киоске — две пачки презервативов по двенадцать штук. В рядах набрал апельсинов, виноград, персиков и абрикосов. Затем добрался до сладостей. Напоследок затарился сыром и копчёной рыбой. Время подходило к концу, но Егор пока не звонил, и Кирилл прошёлся по непродовольственным ларькам, купил Андрею воздушного змея в виде дракона, Галине — три розы. С подарком для Егора промучился дольше всего, наконец, в ювелирном ларьке присмотрел серебряную цепочку под его крест.

С кучей разномастных, полегче и совсем тяжёлых пакетов, с букетом Калякин заспешил к мотоциклу. Ориентировался на синюю крышу торгового центра, возле которого припарковались, но всё равно еле выбрался из этого самопального шанхая с узкими проходами между палатками и разевающими рты людьми. Он ненавидел рынки.

Руки отваливались от тяжести ноши. Прыти прибавилось, когда увидел чёрную шевелюру Егора, которая возвышалась над крышей приехавшего вместо микроавтобуса синего седана. Тот стоял к Кириллу спиной и складывал покупки в люльку. Обернулся, боковым зрением заметив его приближение, перевёл взгляд на пакеты.

— Зачем?

— Просто так, Егорушка, — увиливая от серьёзного ответа, пропел Калякин. — Должны же мы как-то отпраздновать наше… ну, скажем, нашу прополку картошки? Мы ведь пойдём сегодня на огород? Вот потом и устроим кутёж!

— Ты собираешься пить? — спросил Егор. Глаза его как-то разом потухли, в интонациях появилась враждебность. Кирилл зуб бы дал, что после утвердительного ответа селянин, не поморщившись, разорвал бы едва завязавшиеся отношения. Поэтому в числе покупок не было даже безалкогольного пива.

— Какого же ты обо мне плохого мнения, Егорка, — с укоризной покачал головой Кирилл. — Я собираюсь персики есть и шоколадными конфетами тебя кормить. Всё, давай ставить сумки, а то руки отсохли! — перевёл тему он и, подвинув Рахманова, плюхнул пакеты в люльку к уже стоявшим на сиденье и между банками пяти чёрным пакетам разной наполненности, пристроил цветы. Поправил, чтобы ничего на кочках не упало, не рассыпалось или не разбилось, и накрыл брезентом.

— Готово, — Кирилл отряхнул руки, — можем отправляться.

Егор перевесил шлемы на обе стороны руля, и Кирилл намеренно взял его более потасканный. Нахлобучил, пока не отняли, сделал руками приглашающий заняться управлением транспортным средством жест. Рахманов не стал дольше ждать, вставил ключ, лампочки на панели моргнули…

41

Обратный путь всегда проходит быстрее. Знакомые крыши домов в зелёной дымке листвы они увидели минут через двадцать. Кирилл жалел, что маленькое путешествие подходит к концу. За это время он понял прелесть и романтику двухколёсных коней — ветер в лицо, одежда парусом, уверенные действия спутника, объятия и иллюзия безграничной свободы, зовущая с любимым на край света.

Когда въехали в деревню, началась тряска, мелкие камешки летели из-под колёс, вился шлейф пыли. Неотъемлемые для сельского пейзажа куры прятались в прохладе под кустами и деревьями, разгребали лапами первые опавшие листья. Бабушки сидели по одной и по двое на лавочках на солнечной стороне, провожали их взглядами в ожидании заказанных продуктов. И, конечно, удивлялись, что их молодой благодетель не один, а раз они знали про его голубые наклонности, то уж наверняка и делали соответствующие выводы. Кирилл кивал в качестве приветствия некоторым старушкам, изгибал губы в дерзкой улыбке, пусть она скрывалась за защитой подбородка.

Не до смеха ему стало, когда он посмотрел вдоль по улице и узрел на обочине возле дома Пашкиной бабки серебристый джип своего отца — вот то, чего он боялся.

Потом случилось некое раздвоение личности: одна часть Кирилла захотела немедленно соскочить с мотоцикла и удрать в кусты, закопаться в пыльной зелени и отсиживаться, пока родаки не устанут ждать и не уедут. Другая стиснула зубы и приготовилась отстаивать своё мнение.

Естественно, Кирилл не спрыгнул. Плетущийся двадцать километров в час «ижак» в считанные секунды преодолел крохотное расстояние до дома Пашкиной бабки, объехал загораживающий треть узкой дороги джип и покатил дальше, к месту назначения. Мать и отец, стоявшие у капота «Пассата», с суровыми лицами проводили раритетный транспорт. Не стоило сомневаться, что в пассажире они не узнали своего сына и не заметили, как крепко он прижимается грудью к спине парня-водителя, что аж козырёк одного шлема упирается в заднюю часть другого. Егор увидел посторонних людей, но вряд ли знал, кто они такие.

Проехав вишнник возле своего дома, Егор свернул к воротам. Мотоцикл качнулся на последней кочке, распугав кур, и остановился, двигатель затих. На дорогу медленно оседала пыль, сизые облачка выхлопов кружились в воздухе и растворялись. Кирилл нехотя встал и снял шлем, опустил его на красную покатую поверхность коляски. В груди всё дрожало в предчувствии неминуемой взбучки. На родителей он срать хотел с их отношением к нему — не знал, как объяснить возникшие проблемы Егору, как разрулить без ущерба для него и их зарождающихся отношений.

А Егор будто шестым чувством уловил неладное! Тоже убрал шлем — надел на зеркало заднего вида, — слез с мотоцикла и, чуть хмурясь, посмотрел сначала на Кирилла, потом в направлении дома Пашкиной бабки и чужой машины. Спрашивать вслух ему не было нужды — вопрос чётко читался во взгляде. Ничего хорошего Егор не ожидал — этот чёртов дом в последние месяцы доставил ему массу хлопот, а теперь там снова появились чужаки с хмурыми лицами.

Деревья частично закрывали обзор, но не настолько, чтобы две пары людей не видели друг друга. Елена и Александр Калякины вышли на обочину к джипу. Мать в привезённом из-за границы платье, с уложенными волосами и безупречным, пусть и неброским макияжем, на высоких каблуках посреди залитой солнцем типично деревенской улицы с её пыльным бурьяном и куриным помётом, неровной щебёночной дорогой смотрелась нелепо, как светская львица в наркоманском притоне. Отец в отутюженных брюках и светлой рубашке тоже выпадал из гармонии общей картинки. Его лакированные туфли запылились.

— Это мои предки, — сказал Кирилл, маскируя нарастающее раздражение под непринуждённость. Больше всего бесило, что нельзя отвертеться и отложить разговор на какое-нибудь далёкое потом, а лучше навсегда. Нравоучения, при которых его отчитывали как пятилетнего ребёнка, сводили с ума. Он совершеннолетний, какого хера он должен отчитываться в своих действиях?

Во взгляде Егора появилась тревога. В первую очередь не за себя, а за него, Кирилла. Только это и успокаивало.

— Пашка, пидорас, им натрещал, — продолжил Кирилл. — А мне же нельзя быть пидором, я же депутатский сынок… Ладно, пойду пизды получать.

Егор ничего не сказал, Калякин и не рассчитывал на его поддержку, не винил за её отсутствие. Под пристальными взглядами родителей он пересёк по диагонали дорогу, стараясь держаться естественно, всем своим видом показать, что никаких преступлений за собой не признаёт. В ответ получал немой упрёк и скорбные складки меж бровей.

Приблизившись, Кирилл растянул губы в улыбке:

— Мам, пап, какими судьбами?

— Ты ещё спрашиваешь, наглец? — одёрнул его отец. Вынул руки из карманов и приготовился, возможно, применить силу, дать оплеуху, но Кирилл отодвинулся, больше не скрывая негатива.

— Я никуда отсюда не уеду.

— Уедешь, и немедленно.

— Мне двадцать лет, вы не имеете права мне указывать, как жить, — Кирилл произнёс это безапелляционным тоном, голос не дрогнул: он увидел, что Егор не ушёл во двор, крутится вокруг мотоцикла, волнуется, и это придало сил бороться.

— Ах вот как ты заговорил? — отец угрожающе надвинулся на него, но в диалог неожиданно вклинилась мать, она изображала болезную. Запричитала хорошо поставленным голосом, артистка, блять!

— Кирилл, откуда у тебя эти наклонности? В нашей семье только приличные люди! Приличные! У твоего отца депутатский значок, ты добиваешься, чтобы он его лишился?

— Конституция не запрещает мне быть геем!

— Я тебе запрещаю! — взревел отец, пытаясь схватить сына за руку. Кирилл увёл руку от захвата, но с места не сошёл.

— Ты хочешь нас в могилу свести, Кирилл? — заломила руки мать, неловко переступая каблуками по прикатанному щебню. — Меня чуть удар не хватил, когда я узнала, а отца успокоительными еле отпоили, «скорую» пришлось вызывать. И ты говоришь, что это не дурная шутка!

Кирилл сжал губы.

— А машина? — опять влез отец, кинулся вокруг стоявшего на трёх спущенных колёсах «Пассата». Он уже рвал и метал. — Ты видел, во что твою машину превратили? Что это на стекле, ты объяснишь?

Кирилл побледнел, вспомнив, что не стёр дурацкую надпись: «Валить пидоров», ни гондоны с дворников не снял. А теперь родаки, конечно, всё это увидели. Да и по хую, не маленькие.

— В молчанку будешь играть? — заорала мать, забыв про «удар». — На что ты Кипр променял, бестолочь? — она обвела руками улицу. — На эту дыру?

— Какой ему теперь Кипр, Лен? Под замок посажу!

— Нормальные люди бегут отсюда! Этот твой… приятель… — мать подобрала нейтральное слово и указала кивком сыну за плечо, Кирилл обернулся и увидел, что Егор всё ещё возле дома. — Что ты в нём нашёл? У него мать паралитик, брат на шее! Ему нужны твои деньги, и батрак ему нужен, чтобы на него вкалывал! Он тебя соблазнил! Не удалось денег за коноплю получить, так он любовью тебе мозги задурил!

Кирилл вдруг почувствовал, что больше не выдержит, что до чёртиков заебался.

— Какие хоть деньги за коноплю?! — заорал он в ответ. — Хватит! Что ты несёшь?!

— Как ты с матерью разговариваешь?! — вступился отец.

— Как она со мной, так и я с ней! Я люблю Егора, поняли?! И никуда от него не уеду! Не увезёте! А увезёте, я на вас в суд подам! Это моя ориентация, моя жизнь, что хочу, то и делаю! Не хотите меня понять и принять таким, не надо! А ты, папочка, лучше бы как депутат газ и воду сюда провёл, всё бы от тебя пользы больше было. В этой дыре твой электорат живёт, не забыл? И Егор, и его мама — твой электорат! Вот и докажи, что ты не просто так свой значок носишь, сделай их жизнь легче! А пока ты не шевелишься, я буду им помогать! И не смейте трогать Егора, у него, в отличие от всех нас, настоящие проблемы, а не выдуманные!

Он повернулся, чтобы уйти.

— Кирилл! — громовым раскатом прогремел голос отца. Кирилл обернулся. На папаше с мамашей лица не было. Он так хотел, несмотря ни на что, быть понятым и прощённым, любимым своими родителями, но…

— Кирилл, если ты уйдёшь… — бескровными губами проговорил отец. Нет, ничего они не поняли и не поймут.

— Кирилл, ты не такой, — попыталась убедить его мать, помада на губах размазалась, запачкала напудренный подбородок, — ты не можешь быть гомосексуалистом.

— Откуда ты знаешь, мам? Ты меня вообще хоть каплю знаешь? Ты хоть когда-нибудь интересовалась мной?

— Да. И ты не создан для этой жизни. Тебе быстро надоест, и тогда… — она тоже угрожала дальнейшими мерами.

— Надоест? А может, я впервые нашёл себя? Не в дебильных загулах вот с такими Пашками, которые меня на изготовление травки уламывают, а в работе…

— Ты за свою жизнь пальцем о палец не ударил, — заметил отец.

— Я хочу приносить пользу, и я люблю Егора, — закончил Кирилл. — Слушайте, мам, пап, езжайте, не забивайте себе голову мною. Если когда-нибудь перестанете злиться, я буду рад с вами общаться. Нет — ну нет так нет. Можете лишить денег — я снял с карточки. Пока хватит, а потом на работу устроюсь, на заочку переведусь. Проживу.

Мать с отцом смотрели в упор, не мигая. От жары или волнения по лбам и вискам тёк пот. У отца под мышками взмокла и потемнела рубашка. Материна причёска потеряла форму. Это они не были созданы для деревни. И деревня стирала их, растворяла, как компьютерная игрушка растворяет отработанных персонажей.

— Ты сам выбрал, — подытожил отец. — Садись, Лен, поехали. Пусть пороху понюхает и в дерьме поваляется.

С валянием в дерьме папочка немного опоздал, Кирилл уже в нём извалялся и в натуральном смысле, и в плане скотского отношения к Егору. Но он отцу говорить об этом не стал, развернулся и пошёл к дому — деревенской пятистенке без элементарных удобств — за пару дней ставшему более родным и уютным, чем шикарная городская квартира с джакузи и тёплыми полами. Главное, что Егор ждал его у дома, возясь у мотоцикла и иногда наблюдая, хоть не вмешивался, что правильно, но и не проявил безразличия. И от этого душа пела, как птички в кронах деревьев, и мир расцветал красками — голубое небо, зелёная трава, жёлтое солнце, пёстрые куры, малиновые, оранжевые, фиолетовые астры и другие цветы. А предки — они могут устроить назидательное игнорирование, а могут и через пару-тройку дней снова капать на мозги, уговаривать, давить на жалость. Сейчас Кириллу было важно, что он проявил твёрдость, отстоял своё мнение, не струсил.

Позади хлопнули по очереди две дверцы, заурчал мотор, камешки заскрипели под мощными колёсами. Машина развернулась, поехала, удаляясь и удаляясь. Где-то за ней погналась, облаивая, собака. Потом остались лишь крики птиц.

Егор всё это тоже видел и слышал. Тревога из его взгляда никуда не делась, джинсовую куртку он, правда, снял, и пакетов в люльке поубавилось — в ней стояли только два чёрных с продуктами для бабуль.

— Ну… я освободился, — сказал Кирилл, вытирая лицо задранной вверх футболкой. — Пойдём разносить макарошки страждущим, или мне дома что-нибудь сделать?

На самом деле он уже вымотался как собака, и морально его высосали, самое время сейчас было завалиться на диван и уставиться в телек, а сделать так, значило признать правоту любимой мамаши.

— Кирилл, — Егор обращался к нему по имени всегда осторожно, будто его использование в диалоге накладывало какие-то серьёзные обязательства, — родители против твоей переориентации?

— А ты как думаешь? — вздохнул Калякин и тяжело опустился на мотоцикл, поставил пятку на подножку. — Я ещё легко отделался, думал, вообще пиздец будет, но они, наверно, в шоке пока. Погоди, очухаются.

— Кирилл… — произнесено было ещё осторожнее. Егор опять не поднимал глаз на него, смотрел мимо, куда-то в район глушителя или крышки бардачка. И у Кирилла в предчувствии беды засосало под ложечкой. Усталость как рукой сняло.

— Не говори, что ты выгоняешь меня.

— Тебе лучше уехать. Лучше для нас двоих. Мне не нужны неожиданности.

Свет померк, переключился на чёрно-белые тона, небо обрушилось на землю. Внутренности стали пудовыми и ухнули вниз. Это были три самых страшных предложения, которые Кирилл когда-либо слышал.

Картошка и вулканизация

Кирилл не захотел смириться. Не хотел проёбывать то, что завоевал таким непосильным для себя трудом — просто так, из-за блядских твердолобых родителей, которым всё равно на него по херу. Страх ослепил его, поднял со дна быдло-сущность.

— А вот ни хуя! — соскочив с мотоцикла, заявил он и схватил футболку Егора в кулак. — Никуда я не уеду! Хуй дождёшься! И ехать мне не на чем, забыл? Не повёз меня в шиномонтаж, и поделом тебе! Обещал заклеить колёса, вот и клей! А когда заклеишь, я подумаю, уезжать мне или нет!

Егор не смотрел на Кирилла, хотя их лица находились в непосредственной близости. У селянина сработал защитный механизм, он снова ушёл в себя, оставив на поверхности тихое равнодушие и безучастность, апатию. Пережидал приступ агрессии в свой адрес. Наверное, он ругал себя за мягкотелость, загнавшую его в ловушку. Защитить его было некому, разве что копошащимся в пыли курам — улица оставалась абсолютно пустой.

— А пока ты не заклеил мне колёса, пидорок, — проговорил Кирилл ему прямо в ухо, — я пойду… полоть картошку, — после короткой паузы закончил он и, отпустив футболку, прижал растерявшегося Егора к себе, положил подбородок ему на плечо. — Я люблю тебя, дурень, и не уйду. Ты сказал: «Лучше для нас двоих». Нас — двое. И уж своих предков я точно к нам не подпущу.

Калякин снова отпустил Егора, в этот раз из объятий, и, отойдя на несколько шагов к калитке, повернул голову. Ему очень хотелось увидеть, как Рахманов радуется и улыбается оттого, что Кирюха неплохой, в общем-то, малый, и мнение о нём, вновь спикировавшее ниже плинтуса, оказалось ошибкой. Намеренной шуткой. Но никаких улыбок, естественно, не было. Егор всё также пребывал в задумчивой прострации и не поднимал глаз. Он напоминал зайца из сказки, в избушку к которому напросилась пожить лиса, а теперь хозяйничает там и вот-вот выгонит.

Однако дело заключалось не только в жилье и проблемах, как в сказке. В реальности сейчас были замешаны чувства — теплится ли у Егора что-нибудь в груди? Поверит ли он в искренность слов любви? Сочтёт ли себя достойным кусочка личного счастья? Даст ли шанс им двоим?

Кирилл уловил метание в мыслях Егора и, быстро шагнув назад, попросил:

— Пожалуйста, занимайся своими делами, а я сам справлюсь с огородом.

Сказав, он так же быстро развернулся и ушёл в дом переодеваться, а потом отправился в огород. Егор ещё стоял на улице, выбор перед ним стоял, видимо, трудный.

42

Кирилл ползал по грядкам, заканчивал первые две. Через каждые три минуты оглядывался: не покажется ли меж ветвей яблонь Егор, но того не было. И слава богу! Пусть не приходит, занимается матерью, братом, живностью, мотоциклом, пусть без дела валяется на диване и плюёт в потолок. Кирилл молился об этом Деве Марии, Николаю Угоднику и всем святым, каких мог припомнить поимённо, и всем им скопом.

Удивительно, но усердия в работе при страхе быть изгнанным только прибавлялось. Он выдирал траву, даже не думая о своих действиях, механически. Не ныл от впивающихся в кожу через перчатки колючек — не замечал их. Не считал, сколько метров осталось, не бурчал под нос, что сейчас упадёт мордой в землю и сдохнет. Ему не мешали ни грязь под ногтями, ни периодические попадающие между ступнями и подошвой шлёпок твёрдые, как камни, комья сухой почвы. Его не вгоняли в уныние огромные размеры картофельной плантации. Наоборот, Калякину хотелось, чтобы грядки не кончались. В мозгу сложилось некое суеверие: пока он выдирает сорняки и сваливает их в кучи, его из дома не выдворят.

Конечно, он непрерывно анализировал, искал причину, по которой Егор не шёл возобновлять неприятный разговор. Кирилл не верил, что Рахманову нужен батрак, как сказали родители, или что решающую роль сыграли пакеты с едой, уже унесённые в дом. Да при чём там еда! Эта семья не пойдёт против совести даже за мешок с бриллиантами! Кредо этой семьи — лучше бедно, но честно.

И нельзя думать, что Егор боится этого разговора, оттягивает его. О нет, этот парень с хрупкой фигуркой и длинными волосами совсем не трус, в нём закалённый адским пламенем стержень. Не будет он медлить с разговором, тем более, когда пропалывают его огород.

Значит, остаётся…

Кирилл вспомнил мягкий поцелуй в плечо после секса прошлой ночью, снова ощутил на коже невесомое касание губ. Вспомнил, что рука Егора всё время сна обнимала его. Может, где-то здесь и кроется причина. Егор ведь уже должен был понять, что от его постояльца, набивающегося в любовники и члены семьи, опасности не исходит.

И всё же Кирилл беспокоился. Он закончил с двумя грядками, вытряхнул сорняки из ведра в кучу на меже — широкой полоске травы, за которой густые заросли американского клёна обозначали границу участка, да и, наверное, всей деревни в целом. Позади этих зарослей вроде бы шла необрабатываемая полоска земли, а дальше уже пашня.

Вытерев пот и пыль с лица перчаткой, Кирилл присел отдохнуть на несколько минут на перевёрнутое вверх дном ведро. Вглядывался в лабиринт строений, скрывающихся за ветками всяких плодовых деревьев, в возвышающуюся над всем этим двускатную крышу дома. Обращённая к солнцу оцинковка отражала лучи и сияла, как само небесное светило. Во фронтоне имелась чердачная дверь.

Так сидеть и разглядывать местность можно было долго. Кирилл встал, жалея, что не взял с собой курево и воду. Попить бы сейчас не помешало, ведь в рот наверняка попали частички грязи, высушили его.

Кирилл принялся за прополку, взял ещё две грядки и передвигался по ним на корточках. Солнце жгло, пекло в макушку. От такой духоты не было ни комаров, ни оводов, ни слепней. Только муха какая-то настырная пристала, садилась сзади на шею, вспотевшую от жары. Отогнать или убить её никак не получалось.

— Да уйди ты, блять, дура! — Кирилл в сотый раз взмахнул рукой, отгоняя муху от шеи.

— Это ты с кем? — раздался спереди звонкий мальчишечий голос. Кирилл вздрогнул от неожиданности: он уже привык находиться на огороде в одиночестве, будто последний человек на планете. Было так же тихо, как и после смертельной эпидемии гриппа или какой ещё заразы, выкосившей весь люд — только белый шум: шелест листвы, крики птиц, жужжание, сука, насекомых.

— С мухой, — ответил Калякин и отбил очередную атаку поганого насекомого. Потом поднялся на ноги и посмотрел на Андрея. Тот пришёл со штыковой лопатой и светло-зелёным маленьким тазиком. Или большой миской. Миску держал в пальцах здоровой руки, а черенок лопаты зажимал под мышкой. Вроде был по-обычному весёлым, недружелюбия не выказывал.

— Понятно. Те ещё гады. Осенью вообще злые, кусаются, знают, что скоро каюк им, — Андрей заливисто засмеялся и со своим скарбом переместился к прополотой части картофельных грядок, ближе к подсолнухам. Прошёл по грядкам и остановился, воткнув лопату. — А меня за картошкой послали. Ты есть хочешь? Сейчас накопаю и сварю. Люблю молодую картошку, а ты?

— Наверное, тоже, — наугад ответил Кирилл. Рот наполнился слюной, он бы сейчас любую еду умял, а молодую картошку… да он уже толком не помнил, когда её ел вот так, прямиком с огорода. Им картошку в последние годы привозили разные фермеры уже с толстой кожурой, а может, её покупали в магазине или на рынке, или ещё где. Кирилл понятия не имел, как конкретно этот корнеплод попадал на обед в их семье. Его это и не интересовало, важнее было то, что его зовут к столу! Изгнание отменяется!

Андрей не замечал, что на него внимательно пялятся, читая как книгу. Он поставил тазик на землю. Взялся одной рукой за черенок и, помогая себе плечом, надавил ногой на край блестящего стального полотна лопаты. Земля вспучилась, развалилась, являя на свет желтоватые крупные и помельче клубни. При этом Андрей продолжал болтать:

— Больше люблю с маслом. Со сливочным, конечно. Вкуснота! А Егор любит с… ну, знаешь, в салате из огурцов, помидоров и лука жижа такая получается… Вот он так любит. А ты как любишь?

— По-всякому, — отмахнулся Кирилл, мотая сведения на ус.

— А, ну хорошо! Я салат сделаю, будете есть. Огурцы и помидоры, пока вы в город ездили, я уже набрал. Ты салат с майонезом любишь или с подсолнечным маслом?

— Я? — Кирилл дёрнул плечами, его мать на дух не переносила вредное подсолнечное масло и не жаловала майонез, но он всё это ел по разным кабакам и хатам. — Не знаю. А Егор как любит?

— С майонезом, конечно! Майонез вкусный! Особенно если на перепелином яйце.

Кирилл слушал и вдруг понял, что уже минут пять наблюдает, как Андрей копает, наклоняется и выбирает картошку из земли, ссыпая её в тазик. Хлюпает носом, пыхтит, высовывает от усердия язык, а дело движется не быстро, потому что одной рукой неудобно.

— Андрюш, давай я накопаю, — спохватился Кирилл и пошёл по грядкам к нему. Только сейчас обратил внимание, что небольшой клок картофельной делянки перерыт, из грядок не торчит жухлая коричневая ботва. Следовательно, эта вылазка за молодой картошкой не первая.

— Да нет, не надо, — возразил пацан. — Я уже почти нарыл. Картошка крупная, три раза копнул, и готово! Правда, теперь надо больше, ведь ты теперь у нас живёшь.

Эти слова бальзамом потекли на встревоженную до крайней степени душу. Кирилл всё-таки присел на корточки и стал выбирать клубни. Они были гладкими, чистыми и сухими, земля к ним не приставала.

— Андрей, а… Егор что-нибудь говорил? — Сердце Калякина сжалось, боясь ответа на только что заданный вопрос.

— О чём? — не понял мальчишка, переходя к новому кусту картошки.

— Ну… обо мне, и вообще. Какое у него настроение? Где он сейчас?

Андрей остановился, не до конца вытянув картошку на поверхность. Узкие тёмные брови сначала съехали к переносице, потом взметнулись вверх:

— А, так вы поругались? Поэтому он меня выпроводил с улицы?

— Мы не ругались.

— Ага, так я и поверю! А что вы тогда делали, когда из города приехали?

— Ничего не делали. Ко мне предки приехали, я с ними базарил, а Егор ждал, — признался Кирилл, видя в младшем брате союзника. — Вот и всё.

— И зачем твои предки в наши края заехали? — Андрей был полон здорового детского скептицизма. — Э-ээ, дай угадаю! Тебя с Егором спалили?

— Ага. Суки одни сдали меня.

— Ничего, не переживай, чувак. Когда-нибудь тебя оставят в покое.

— Да хер с ними! — Кирилл повернул голову и сплюнул через левое плечо. Слюна впечаталась в землю белой пеной и стала впитываться. — Андрюх, про Егора давай: что он говорил?

— Ничего не говорил.

— А где он?

— В подвал пошёл за мелкой картошкой, скотине варить будет. Соседям продукты разнёс, воды натаскал, мамке… — паренёк внезапно замялся, будто поняв, что не обо всём можно рассказывать посторонним, выкопал ещё куст картошки и убрал лопату, опёрся на неё. — У Егора летом всегда дела есть, а я как назло руку сломал. Хорошо, что ты помогаешь, а то бы он совсем запарился. — Андрей помолчал и добавил: — Егорка молодчина, а ведь мог себе и ленивого найти!

Кирилл хотел усмехнуться — это он-то не ленивый?! Но что-то было не до усмешек. Неопределенность глодала поедом, выгонять его вроде бы не собирались, а там кто его знает? Андрюшка вон считает его полноценным парнем брата, а Егор слишком занят, чтобы уделить ему капельку времени. Ещё и внутренний голос проснулся и нашёптывает, мол, бежать отсюда надо, ведь нормальной жизни, безудержной любви тут не обломится: любовничек будет целыми днями вкалывать, не выделяя времени на шуры-муры, да и тебя будет припрягать, умаешься. В какие-то моменты голос был очень даже убедительным. Кирилл боялся дать слабину и поддаться его увещеваниям. Однако пока его рука механически выбирала картошку из земли, большим пальцем счищая с клубней остатки грязи.

Наконец, последняя мелочь была отправлена в тазик, еле поместилась на вершине картофельной горки.

— Донесёшь или помочь? — поднимаясь на ноги, спросил Кирилл. Похлопав ладонями, отряхнул перчатки.

— Конечно, донесу! — воскликнул Андрей, словно у него опять спросили несусветную глупость. — Лопату только здесь оставлю, потом принесёшь? И помоги поднять.

Калякин нагнулся и поднял тазик. Ручек в нём не предусмотрели. Хотя одной рукой и с ручками не донесёшь такую тяжесть. Андрей оттопырил руку и кивнул на образовавшийся между ней и левым боком промежуток:

— Давай сюда.

Кирилл выполнил просьбу, прислонил тазик к телу мальчика, а тот подхватил ношу и прижал к себе.

— Аккуратно — тяжёлый, — проинформировал Кирилл, убирая руки.

— Да я уже понял. Донесу как-нибудь.

Андрей собрался идти, но Кирилл его удержал и спросил то, что давно вертелось на языке, и что частично он знал. Спросил, хоть и понимал, что парню тяжело стоять с полным тазом картошки, к тому же на солнцепёке.

— А предыдущий парень Егора?.. Ты его знал?

Рахманов наморщил нос, словно услышал о чём-то мерзком, как козявка из носа. И это уже порадовало Кирилла.

— Видел один раз, когда он к нам с Егором приезжал, — ответил Андрей, тазик в его руке играл вверх-вниз. — Ещё у Егора его фотография есть.

— Он её хранит?

— Ага.

Это выясненное обстоятельство свело на нет только что промелькнувшую радость, на сердце повеяло могильным холодом: фотографии хранят не просто так.

— Егор любит его? — спросил Кирилл и откашлялся, возвращая голосу силу. Холодно вдруг стало не только на сердце: жаркий воздух внезапно защипал морозцем. А мальчишка как специально не отвечал мучительно долго — секунды полторы!

— Не знаю. Они давно дружили, ещё в институте. Учились на одном курсе. А когда Егорка бросил учёбу, Виталик бросил его. Спроси лучше у самого Егора, а я побегу, а то рука уже отсохла держать.

Андрей, извиняясь, взглянул на него и быстро, перешагивая грядки, потопал к капустной делянке, а потом скрылся в саду за деревьями.

Кирилл остался стоять посреди вскопанных грядок, тупо глядя на весёленькие подсолнухи, поднявшие навстречу солнцу свои крупные, полные недозревших семечек цветы. Даже вновь привязавшаяся муха, та самая или другая, не могла отвлечь его от мыслей. Виталик, значит? Виталик, который бросил Егора, когда Егор забрал документы из института и уехал навсегда в деревню, чтобы ухаживать за матерью. Виталик, чью фотографию уже два или три года хранит Егор. Увидеть бы этого грёбаного Виталика!

Не из-за этого ли пидора — во всех смыслах слова — сердце Егора Рахманова разбилось и противится новой любви? Естественно, из-за него, из-за кого же ещё?! Нет, конечно, пидораса Виталика можно было понять, рассуждая, что это Егор первым уехал от него, что никому не хочется встречаться на расстоянии, и прочее, прочее. Рахманов со своей дурацкой философией добра и справедливости скорее всего так и рассуждал, понял и простил. А Кирилл не считал себя обязанным оправдывать суку, бросившую в трудную минуту человека, которому наверняка признавался в любви! На Егора тогда свалилось огромное несчастье, и в придачу куча бытовых забот, ему нужна была поддержка, а вместо этого на него наплевали. Поэтому Калякин на хую вертел оправдания такой гниде, как Виталик.

Эгоистичные мотивы тоже присутствовали, куда уж без них? Например, из-за одного хера другой хороший парень не может пробиться к сердцу Егора.

Ладно, пусть не такой хороший, а тоже наворотивший много херни в начале знакомства, но всё равно главная причина - в потере Егором веры в любовь.

Сука! Отпиздить бы этого пидора, чтобы знал!..

Кирилл поймал себя на том, что рычит угрозы сквозь сжатые зубы, и прекратил. Проморгался, фокусируя взгляд на реальных вещах, а не на воображаемых событиях. Отогнал муху, спокойно ползающую по взмокшей шее, вытер пот с висков и со лба. Надо было возвращаться к прополке. Но энтузиазм поубавился. Теперь, когда он знал, что его не выставляют за порог, работать не тянуло, голова была забита планами мести и стратегией завоевания Егора.

А трудолюбие и помощь по хозяйству были весьма удачным ходом на этом долгом извилистом пути. Кирилл взял себя в руки и развернулся к заросшей части огорода. Сегодня он прошел две целые грядки и два раза по половине, то есть выполнил только пятьдесят процентов дневной нормы Рахманова. Мало. Надо ещё, чтобы вызвать удивление и заслужить молчаливую похвалу Егора.

Подтянув перчатки и штаны, Кирилл направился к месту, где бросил полоть. Солнце уже переместилось и взяло курс на снижение, а жара не спадала, природа затихла, даже ветер перестал шелестеть листвой. Кирилл поставил перед собой ведро, согнулся раком и взялся дёргать осот и повилику. Его мысли опять вернулись к Виталику и фотографии. Как выглядит недоносок, которого полюбил Егор? Симпатичнее ли его, Кирилла? Развитее ли у него мускулатура, больше ли член? Или у него только замечательный характер? Хотя откуда у предателя возьмётся замечательный характер? А может, у них были общие увлечения?

Кирилл обладал завышенной самооценкой, но тут понял, что комплексует. Занижает свои достоинства перед выдуманными им же самим достоинствами неизвестного педрилы только потому, что Егор его любил. А в этой любви не стоило сомневаться, Рахманов сам ему говорил на дороге, когда вытаскивал из грязи. Говорил, что у него был парень, и что долбиться в зад — единственный способ близости с любимым человеком у геев.

Начав вспоминать про ту пляску в грязной луже, Кирилл вспомнил и затравленный взгляд раненого животного, которым Егор ответил на вопрос о расставании с тем давнишним парнем. Этот полный немой боли взгляд красивейших глаз ещё тогда потряс его. В тот вечер он впервые предложил Егору встречаться и признался в любви.

Кирилл был готов убить блядского Виталика за то, что стоял между ними, ну, а себя уже давно проклял за унижение беззащитного селянина.

Он добил половинки грядок и потом дважды брал по три штуки, под конец уже почти ползал на четвереньках. Как только мысли уходили, начинала ломить спина, руки и ноги еле двигались, поэтому Калякин предпочитал погружаться в думы снова, а полоть на автопилоте.

До конца трёх грядок оставались считанные метры. Кирилл смотрел на приближающиеся грядки с капустой и морковкой, как потерпевший кораблекрушение на призрачный остров на горизонте. Мечтал, как доберётся до края картофельной плантации, дойдёт до деревьев и, раскинув руки, упадёт под яблоней лицом к небу. Может, нащупает яблоко и сгрызёт его. Желательно сочное, чтобы утолить жажду: он ведь забыл попросить Андрея принести попить.

Но тут хлопнула калитка и зашуршала трава под ногами идущего. Кирилл поднял голову, ожидая снова увидеть младшего Рахманова, но увидел рослую фигуру старшего. Егор был одет по-домашнему, в трико, футболке и сланцах, волосы свободно лежали на плечах. Он шёл, раздвигая ветки или наклоняясь под ними, остановился у границы сада и огорода. Окинул внимательным взглядом картофельные просторы. Зеленая, заросшая сорняками, и серая, чистая, части которых теперь соотносились в пропорции примерно два к трём.

— Принимай работу, — поднимаясь в полный рост, со смесью волнения и гордости сказал Кирилл. И утонул в глазах Егора, когда тот посмотрел на него. Даже не сразу разобрал слова благодарности.

— Спасибо, ты мне очень помог. Только не надо было так перетруждаться: успеется до конца августа.

— Да что уж там, мне нетрудно, — бодро хохотнул Кирилл и в доказательство, наклонившись, выщипал пук повилики и сунул его в ведро.

— Иди отдыхай, Кирилл, времени уже шесть часов. Сейчас поужинаем и будем колёса клеить.

— Ага.

Кирилл опять испугался, что после заклейки колёс его начнут вежливо и аргументированно просить покинуть этот дом и село. В груди защемило. Егор уже отвернулся, заметил воткнутую в землю лопату и пошёл за ней. Кирилл оставил сорняки в покое, взял набитое на три четверти ведро, высыпал содержимое в кучу на соседних грядках, примостил ведро рядом и, стаскивая перчатки, перегородил Егору путь, когда тот шёл обратно.

— Егор, я ведь заслужил награду?

— Чего ты хочешь? — обречённо спросил Егор, опершись на черенок лопаты.

Глупый, опять вообразил всякую гадость. Кирилл сунул перчатки под мышку и осторожно положил ладони поверх его рук.

— Улыбнись.

Рахманов поднял взгляд, будто спрашивая, правильно ли он понял, что это и есть награда. Меж его бровей лежала складка, серьёзность и усталость не отпускали его.

— Да-да, улыбнись, — подтвердил Кирилл, у самого уже губы давно растянулись от уха до уха. — Я никогда не видел твоей улыбки, хочу посмотреть. Пожалуйста, улыбнись для меня.

Кирилл надеялся, что вот-вот произойдёт чудо, и лицо Егора озарится улыбкой, станет ещё красивее, в глазах мелькнёт радость, а нос так же смешно наморщится, как у младшего брата. Но всё, что сделал Егор, это не убрал его руки со своих и не отвёл взгляд, что само по себе было доказательством расположения. По крайней мере, отсутствия неприязни. А уголки губ и на миллиметр не поднялись вверх, не говоря уж об искренней открытой улыбке.

— Ладно, и так сойдёт, — не стал настаивать Калякин, отобрал у Егора лопату и, развернувшись, зашагал к саду, где под деревьями стояла бочка с водой. Повесил перчатки на верёвку, вымыл руки и обтёр о штаны. Рахманов стоял поодаль, смотрел, возможно, ещё решал, как им быть дальше.

43

После обеда… хотя в шесть часов это был скорее ужин — Кирилл не зацикливался на названиях, он просто ел с волчьим аппетитом, сметал всё, что было на столе. С удовлетворением отметил, что вместе с салатом, маслом и картошкой подали и купленную им на рынке красную рыбу. Андрей уплетал её, не стесняясь, Егор съел кусочек, и, к счастью, никто из них не разделял на «твоё» и «наше». Конфеты стояли рядом в стеклянной, сделанной под хрусталь, конфетнице с металлической ручкой, фрукты — в красной двухъярусной вазе.

А ещё на холодильнике в другой керамической вазе со всякими налепленными на неё для красоты финтифлюшками, стояли розы, про которые Кирилл к своему стыду совершенно забыл. Тот, кто разбирал пакеты, наверное, нашёл и остальные подарки — сюрприза не выйдет.

После обеда Кирилл и Егор занялись колёсами. Нашли во дворе три небольших берёзовых чурбака и потащили их к дому Пашкиной бабки. Андрей пытался увязаться за ними, помог донести чурбак, но потом брат отправил его домой. Первым делом Кирилл стянул с дворников гондоны и кинул их через забор.

— Паше с наилучшими пожеланиями, — напутствовал он.

Затем сел в машину, запустил мотор и, брызнув стеклоомывающую жидкость, включил дворники. Они резво заскребли по лобовухе, размазывая спёкшийся на солнце вазелин. Надпись «валить пидоров» постепенно теряла очертания, но не удалялась. Суки, самих их завалить, друзей этих хреновых.

Кирилл взял из-под сиденья тряпку, заодно открыл багажник и пошёл стирать художества вручную.

— Егор, посмотри пока в багажнике домкрат и монтировку.

Инструменты там были, Кирилл возил их на всякий случай, но пользоваться никогда не приходилось — в дороге новая машина ни разу не ломалась, а проблемы типа смены масла или резины он решал в автосервисе. Сам он отчистил стекло и ещё раз помыл его. Стеклоомыватель брызгал вверх и оседал на стекле белой пеной, напоминая выстреливающую сперму.

Только думать о сексе было рановато. Быть может, вечером они снова займутся приятным.

Егор достал из багажника необходимый инструмент, они поддомкратили машину, сняли одно колесо за другим, подставили под ступицы чурбаки. Работали, почти не разговаривая, за исключением мелких указаний и ответов на них. Где подержать, что подать — понимали друг друга без слов. Кириллу нравилось такое телепатическое взаимодействие. Успокаивало и то, что на маячивший за резным чугунным забором коттедж банкирши Егор не обращает ни малейшего внимания: не грустит по укатившей в столицу любовнице, не ностальгирует.

Колёса откатили во двор Рахмановых, в тот его уголок, где находились столик и мангал. Полноценных сумерек ещё в помине не было, но здесь под деревьями вились комары. Однако местечко представлялось очень уютным. Каким-то интимным, окружённое со всех сторон стенами — дома, кустов и деревьев. Полянка влюблённых.

Закопчённый до черноты вулканизатор и молоток лежали на лавочке, рядом стояла полуторалитровая пластиковая бутылка с желтоватой полупрозрачной жидкостью — бензином.

— Неси сырую резину, — сказал Егор, когда они свалили колёса на траву.

— Не знаю, где она, — отряхивая руки, ответил Кирилл. Он упарился сегодня, как пёс.

— В доме посмотри, где-нибудь возле своей сумки. Или у Андрея спроси, он разбирал твои покупки.

— Ага, хорошо, — протянул Калякин, потёр нос и пошёл в указанном направлении. Ноги еле передвигались, но об отдыхе можно было пока не задумываться. Время наедине с Егором компенсировало любую усталость.

В доме работал телевизор, показывали какое-то ток-шоу, но в зале никого не было. Штора в спальню Галины была отдёрнута, и Кирилл только сейчас обратил внимание, что телевизор, стоявший на тумбочке в углу между двумя окнами, повёрнут так, чтобы женщина могла его смотреть.

— Мам Галь, это я, Кирилл, — сказал он на всякий случай. Моток резины, а также блоки сигарет, пачки презервативов, пакет с воздушным змеем и коробочку с цепочкой он увидел сразу: Андрей сложил их на кресле, рядом с которым стояла дорожная сумка.

— Я узнала тебя, Кирюшенька, — донёсся слабый голос. Калякин удивился: как, по поступи? Наверно.

— Мы с Егором колёса заклеиваем, — продолжил он, чтобы как-то развлечь прикованную к постели женщину. — Сейчас запчасть возьму и пойду. До темноты надо управиться.

Кирилл взял резину, собрался уходить, но потом сунул в карман и продолговатую коробочку с цепочкой. На всякий случай. Если пакеты разбирал Андрей, то сюрприз не испорчен.

Сделав это, Кирилл снова не ушёл — вспомнил про букет. Заглянул на кухню, снял с холодильника вазу с розами, алыми, как любовь, и отнёс Галине. Она, как всегда, лежала на приподнятых подушках.

— Мам Галь, это вам, — улыбаясь, Кирилл показал цветы.

— Мне? Как приятно… А в честь чего? — Галина вдруг застеснялась проявленной заботы, бледные щеки покрыл еле заметный румянец. В отличие от своего сына, она не потеряла способность радоваться мелочам и улыбаться.

— А просто так, — сообщил Кирилл. — Потому что вы замечательная мама, понимающая нас с Егором. Взятка вам, чтобы вы и дальше нас не ругали.

Галина рассмеялась тихим скрипучим смехом:

— Ну хорошо, сорванцы…

— Давайте сюда вазу поставлю? — он указал на комод, где лежали таблетки, упаковки шприцов, тюбики с мазями и прочие принадлежности для лечения и ухода за больной. — Или унести?

— Поставь.

— Хорошо, — Кирилл сдвинул лекарства и на освободившееся пространство втиснул вазу. — Вот так. Ладно, я побегу помогать Егору.

В зале он ещё раз остановился возле кресла, взял из блока пачку сигарет.

На улице что-то неуловимо изменилось. Стало темнее. Прибавилось звуков — лягушки устроили вечернюю спевку на реке, и совсем рядом глухо звякал металл о металл.

Кирилл ускорил шаг, сожалея, что заболтался и вынудил Егора одного заниматься колёсами.

— Прости, — сказал он, выходя на поляну, — с мамой твоей разговаривал.

Егор обернулся и снова вернулся к делу. Он сидел на корточках, спиной к нему, и монтировкой разбортировал колесо. Рядом на траве лежал молоток. Кирилл понял, что за металлические звуки он слышал. Два других колеса тоже лежали на траве, но уже в разобранном виде — диски, покрышки и спущенные камеры отдельно. Ловко же Егор управляется!

— Тебе помочь? — Кирилл обошёл последнее колесо и встал напротив Рахманова, готовый подключиться к работе. — Только ты говори, что делать, а то я полный профан.

— Хорошо. Возьми камеру… место прокола там видно… на столе «наждачка»… слегка зачисти его и протри бензином. И со второй камерой так же. Потом вырежи кругляши из сырой резины, небольшие. Ножницы тоже на столе.

На столе вообще лежал раскрытый старый чёрный «дипломат» с инструментами. Кирилл с тоской взглянул на него и отправился выполнять требуемое. Вроде бы ничего сложного, надо только приложить немного терпения и сноровки.

Кирилл взял тощую камеру, сел за стол, повертел. Прокол нашёл быстро — суки огромным гвоздём, что ли, проткнули? Он вздохнул, достал из «дипломата» кусок мелкой наждачной бумаги и приступил.

— А Андрюха где? — спросил он у Егора, когда тот разбортировал третье колесо и принёс ему камеру.

— За коровой пошёл.

Ага, понятно.

— Поручил брату, чтобы на мои проблемы время выделить?

— Нет, сегодня его очередь, — ответил Егор и ушёл с поляны. Вернулся буквально через несколько секунд с видавшей виды камерой в руках, вроде мотоциклетной. Приблизился к столу, взял ножницы и стал вырезать. В его присутствии Кирилл работал тщательнее.

Несколько минут, в течение которых Кирилл думал, как бы завести разговор, прошли в тишине. Потом Калякин спросил о том, что у него болело:

— Ты ведь разрешишь мне остаться?

Конечно, он хотел бы спросить иначе: «Я тебе нравлюсь? Что ты чувствуешь ко мне? Тебе понравился наш секс — не первый, а вчерашний? Что нужно, чтобы ты полюбил меня?» Да только с Егором, если хочешь добиться ответа, надо разговаривать осторожно, будто внутри у него установлен предохранитель, блокирующий внешние системы при малейшей попытке добраться до мыслей.

— Оставайся.

Метод осторожности сработал, аллилуйя!

Ободрённый успехом, Кирилл задал второй вопрос:

— Это означает, что мы вместе? Как пара?

На этот раз Егор не ответил. То есть не ответил словами, продолжая заниматься латками из покрышки, шкурить их, а вот взгляд его сказал, что пары из них нет, но они могут ею когда-нибудь стать.

— Егор, ты меня до сих пор опасаешься? Ты не видишь, что я изменился? — голос Кирилла вопреки его воле задрожал от волнения. Дрожь от гортани распространилась по всему телу. Ответы на эти вопросы для него были слишком важны. Но их пришлось ждать долго, так что Кирилл потерял надежду, что их вообще получит. Егор взял кругляш сырой резины, заплатку и покрышку и зарядил всё под пресс вулканизатора. Не спеша поставил конструкцию на траву, налил бензин, поджёг. Бензин, сгорая, зачадил, едкий запах наполнил воздух.

Егор вернулся к столу, сел, чуть сдвинул «дипломат», чтобы было куда поставить локти.

— Вижу. Но люди редко меняются в лучшую сторону, Кирилл.

Не успел Кирилл порадоваться первому ответу, как его словно обухом пришибло уточнение. Да, он сам считал, что негодяй никогда не станет святым, как хуилой родился, так хуилой и помрёшь, только о себе-то он точно знал, что всё наоборот, как исключение из правил! Всё в Кирилле кричало возмутиться, начать доказывать с пеной у рта, сыпать обидами на несправедливость, да только этот путь вёл в тупик.

Однако обида и унижение, которые он не смог скрыть до конца, вылились в новый вопрос, произнесённый с ещё большей дрожью, практически с подкатывающимися слезами:

— Зачем же ты вчера принял меня в свой дом? Если ты подумал, что я упал перед тобой на колени с целью очередной подъёбки, почему не прогнал меня?

— Потому что ты не упал на колени, а опустился, — спокойно пояснил Егор. — И в этом не было ни грамма заносчивости. В этом было больше мужества, чем во всех твоих «геройских» наездах на тихого парня. Такому, как ты, надо пересилить трусость, переломить себя, чтобы опуститься перед пидором на колени. На глазах у друзей. Толпой всегда ведь легче мыслить и нападать? А вчера ты вычленил себя из толпы. Даже противопоставил себя толпе.

Речь была беспрецедентно длинной и, как всегда, обстоятельной — всё чётко, по полочкам. Кирилл слушал, опустив глаза и неосознанно похрустывая суставами пальцев. Ему не просто аргументированно выдали мотив, а через глубокий анализ его поведения дали понять, что это был осознанный выбор, сделанный на основе названных выводов. Вроде бы отзыв был положительным, местами льстящим, но Кириллу с каждым словом становилось не по себе, осознание, что ещё два дня назад он был дерьмовым человеком, придавливало к земле свинцовой тяжестью.

Кириллу потребовалось несколько минут, чтобы прийти в себя. Он кусал костяшки пальцев и думал. Егор тем временем встал, вытащил камеру из вулканизатора, проверил прочность латки и поставил заклеиваться вторую камеру. Вонь сгорающего бензина вновь достигла ноздрей. За деревьями замычала корова, возвращавшаяся с юным пастушком.

— Егор… — Кирилл облизал губы. — Наверное, ты всё правильно понял. Я не задумывался, что делал. Я просто понял, что не могу без тебя жить, пришёл и попросил не прогонять меня. И всё. Смелость, трусость — я не помню. Я не думал об этом. Я даже плохо помню, как шёл сюда. Ночью уроды эти приехали, Пашка… Мы бухали почти до утра, они всё расспрашивали, чпокнул ли я тебя… А накануне я тебя оскорбил… Извини, я не умею правильно выражать свои мысли. Короче, мне утром тошно стало от них, от себя. Я думал, умру, если не увижу тебя… Мне пиздец, короче, как плохо было… Люблю тебя больше себя…

Кирилл совсем растерял способность связно выражать мысли, вчерашнее ужасное состояние гнетущей неопределённости снова навалилось на него, хотя сегодня в самом главном вопросе — будут ли они вместе? — имелась вполне определённая, обнадёживающая ясность. Он отвернулся, уткнулся носом в сцепленные в замок пальцы, кадык ходил туда-сюда, в глазах появилась резь. Как смотрел на него сейчас Егор, вернувшийся за стол, и смотрел ли, ему было неведомо.

— Кирилл… — после паузы, наконец, произнёс Егор и… не продолжил то, что собирался за этим сказать. Замолчал, будто и слетевшего с его губ имени было много и зря. Будто он осадил себя от внезапного порыва открыться. Когда Калякин повернул к нему голову, тот уже опустил свою и закрылся.

Трудный-трудный путь, набираясь терпения, напомнил себе Кирилл — склеить разбитое хуесосом Виталиком сердце. Блять, выдержит ли он? Обладать бы красноречием и даром убедительности, как депутаты перед выборами… Надо постараться, ведь он сын своего отца, а у того талант ездить по ушам электорату.

— Егор, — Кирилл коснулся кончиков пальцев его левой руки, потом переплёл их пальцы, — ты же чувствуешь что-то ко мне? Что-то тёплое? Симпатию, типа. Ко мне, изменившемуся. Иначе… я ведь помню, что первоначальное быдло-меня ты бы под дулом пистолета трахать не стал, — он усмехнулся, разбавил тяжесть разговора ноткой шутливости. — И верю в этом тебе: ты — парень-кремень, слова на ветер не бросаешь. Но прошлой ночью я… очень даже хорошо ощущал в себе твой твёрдый болт. Так что ты попался с поличным, Егор.

Их пальцы во время этого блестящего, будто речь прокурора, приведения доказательств оставались переплетёнными. Кирилл легонько сжимал руку Егора и при этом вполне реально чувствовал, что и его руку так же нежно сжимают. Это не было игрой воображения, а, конечно, являлось подтверждением его правоты. Просто Рахманов не всё говорит вслух.

Егор вытащил пальцы из живого «замка» и, когда Калякин подавленно взглянул на него, успокоил, кивнув на чадящий вулканизатор. Огонь в нём горел, чёрный дым стелился по земле. Занятый тревожными мыслями, Кирилл совсем про него забыл, а к удушливому запаху давно принюхался.

Рахманов присел на корточки, вылил на траву остатки бензина из раскалённой чаши вместе с огнём, дал две минуты остыть и аккуратно стал разбирать пресс и осматривать круглую латку на камере. Он опять взял себе время на обдумывание, взвешивание «за» и «против». Кириллу пришлось принять такой расклад, хотя томление в груди усиливалось, неуверенность в результате заставляла зубы стучать как на пятиградусном морозе. С лавки никуда не двигался, на подсознательном уровне понимая, что лезть и помогать его не просили, даже наоборот — просили не мешать, не путать ход мыслей. Он просто сидел и смотрел, как Егор умело управляется с вулканизатором, как гибко его тело, как непослушны волосы и сосредоточен взгляд. Отгоняя комаров, мечтал, чтобы быстрее наступила ночь, и они снова оказались голыми на одной узкой кровати.

Рахманов приладил третью, последнюю камеру, плеснул бензин, чиркнул спичкой. Огонь взвился над закопчённой чашей, источая зловонный дым. Егор дождался, пока пламя станет ровным, и вернулся на лавочку, положил локти на стол — он созрел для продолжения разговора.

— Кирилл, я… я… — начинать всё равно оказалось сложно. — Кирилл, я уже говорил… что в моей жизни нет места неожиданностям. — Егор мотнул головой, как бы извиняясь за то, что обстоятельства сильнее него.

— Говорил. Уже третий раз говоришь! — с раздражением подтвердил Калякин, удерживаясь от того, чтобы хлопнуть ладонью по столу. — Но ни разу не сказал, что это за неожиданности. Понятно, что они связаны с необходимостью жить в деревне, но при чём тут ты и я? Я тебя не зову уехать из деревни, готов помогать. О каких неожиданностях ты говоришь?

— Сколько это продлится, Кирилл?

Кирилл вылупился на него, словно не понимая. Но он понимал, вопрос просто сам вырвался в приступе несдержанного возмущения:

— Что продлится?

— Очень скоро тебе наскучит деревня. Здесь нет привычных тебе развлечений, здесь надо работать. Ты примчался сюда из-за меня, увлёкся, но я не могу уделять тебе много времени… даже если хочу. Я целый день занят. Зимой, конечно, поменьше дел. Это сейчас ты в эйфории, готов на всё, а через месяц тебя снова затошнит от однообразия и скуки. И ты уедешь под предлогом начала семестра или вообще без предлога. Вольёшься в старую компанию, где много секса, алкоголя, травки…

Как только Егор умолк, сжав красивые широкие губы, Кирилл открыл рот, чтобы опровергнуть, да вовремя прикусил язык. Поспешность говорит об отсутствии ума. А Егор не хотел его оскорбить или унизить, он сам был не рад своим словам. Они были продиктованы здравым рассудком, а не шли от сердца. Желания сердца снова отходили на второй план перед суровыми реалиями. Кирилл отбросил беспечность, с которой всегда смотрел на мир, и перед ним предстала действительность без розовой дымки. Вот и мать с отцом утверждали, что блажь отшельничества скоро пройдёт, и его потянет к праздному времяпрепровождению.

Калякин пока ничего не сказал на этот счёт. Сунул руку в карман. Смотреть на Егора было совестно из-за того, что он действительно такой ненадёжный, распущенный и не внушающий доверия.

— А неожиданности? — спросил он мягко. — Ты боишься, что влюбишься в меня, а я уеду, не помахав ручкой, и разобью тебе сердце? — Он чуть было не приплёл Виталика.

— Да, этого не хочу допустить. Я не могу позволить себе тратить силы на борьбу с депрессией, мне некогда страдать, мне надо поддерживать жизнь моей семьи, у меня только на это остались силы.

Кирилл кивнул. Добавить было нечего. Ну, то есть он мог сказать ещё много чего в свою защиту, уговаривать, убеждать, стоять на коленях. Сердечная броня Егора крепка, выкована его убеждениями за годы одиночества. Он её не снимет, «даже если хочет». Теперь оставалось только встать и уйти, уехать. Насильно мил не будешь.

Кирилл вздохнул, вынул из кармана запаянную в прозрачный полиэтилен пачку сигарет, положил на стол.

— Вот, я не курю со вчерашнего утра, даже не тянет. Так же и с клубами, девками. Друзья эти… ты сам видел, что это за друзья, — Калякин указал на разбортированные колёса, поморщился. — Не хочу возвращаться в город. Вообще к людям не хочу. Ненавижу их. Я в Островок приехал… сколько, месяц назад? Думал: что за тухлое место? И первый абориген, которого я увидел, был ты. Я тебя за бабу принял, за хозяйку коттеджа. Из-за волос. А потом мы встретились глазами, и я практически мгновенно поплыл от тебя. Прикинь, я ведь ещё не знал, что ты голубой. Выходит, пидористические мыслишки появились у меня не потому, что гей ты. Выходит, они появились сами по себе. Я херню горожу, да?

— Нет, — Егор покачал головой.

— Твои глаза… — Кирилл тяжело вздохнул, вертя в руках пачку. — Я с ума от них схожу. Я смотрю в них — и всё, меня нет, — он снова вздохнул, посмотрел на закат в верхушках деревьев. — Вот ты говоришь — деревня. А я с ней сроднился, представляешь? Ну, мне как бы самому это удивительно… Но вот я сравниваю себя с наркоманом… ну или просто с каким-то отравленным организмом: я жил-жил в городе, впитывал всю его токсичную дрянь, дышал дерьмовым воздухом… У меня ведь и выбора особого не было: я там родился, только такой порядок вещей и знал, вот и сам стал дерьмом. А здесь, на твоём, кстати, примере, из меня вся грязь ушла, я снова стал белым и пушистым, каким родился. Да-да, Егор, я много думал… Странно звучит в отношении меня, да?

— Нет.

— Я держал путёвку на Кипр в руках и думал. Передо мной тоже был трудный выбор, не только перед тобой. Я… трус. Да, я трус, теперь я могу в этом признаться. И у меня на кону стояло… в общем, тоже многое стояло. Красивая жизнь или голубая любовь. Король или изгой. А что было потом, ты уже знаешь: я порвал эту блядскую путёвку и приехал сюда. Вчера я подтвердил свой выбор перед друзьями… хотя они не друзья, ушлёпки… а сегодня перед родителями. Ты вот говоришь, что я уйду, а куда мне идти? Меня теперь нигде не примут.

Кирилл усмехнулся и весело, и горько. Егор собрался что-то сказать, но Кирилл жестом его остановил:

— Подожди, дай я уже договорю. Раз уж начал сопли разводить, надо до конца высказаться, пока вдохновение накрыло. Ага?

Егор кивнул, но через секунду снялся с места и пошёл к вулканизатору. Кириллу так, без прямого контакта глаз, изливать душу было даже легче, а он хотел её излить. Солнце ещё не село, сумерки стали серыми. На скотном дворе визжали голодные поросята, изредка мычала Зорька.

Кирилл продолжил, повернувшись к проверяющему прочность латки Егору.

— Моя мать сегодня тоже втирала, что, мол, мне надоест, что я к работе не приспособлен, что я неженка такой, на хрен мне деревенщина с инвалидкой. А я, знаешь, что? Я её на хер послал. Тебе дико, да? А мне нет: они меня всю жизнь на хер посылали. Это я тоже ей сказал. Сказал, что твоя семья мне ближе, что твоя мама мне ближе, что я наконец-то получил то, о чём всю жизнь мечтал — тепло и заботу. Егор, я правда так думаю. Я не только тебя люблю, но и маму твою, и Андрея за брата считаю.

Егор вернулся за стол, принеся сложенные вместе три заклеенные камеры. Не пытался отвечать и никак не проявлял отношения к услышанному, наводил порядок в «дипломате».

— Егор, — продолжил Кирилл, — я попросился к тебе не только чтобы любовь с тобой крутить, от дел тебя отвлекать. Нет, я хочу быть членом вашей… нашей семьи, хочу разделить с тобой твои обязанности. Меня не пугают сложности, если ты рядом. Да, я ничего не умею, но я могу научиться. Даже медведи учатся на велосипедах ездить, и я смогу… ну, например, корову научиться доить, дрова колоть. Я же мужик. В универ я не поеду: или на «заочку» переведусь, или вообще брошу — я там всё равно на грани отчисления, в деканате даже обрадуются. А здесь работать пойду. Есть же здесь какая-нибудь работа в колхозе или в городе? Это тебе из дома надолго отлучаться нельзя, а я могу работать, я здоровый как конь, на мне пахать можно.

Егор закрыл «дипломат», разгладил тощие камеры, по его лицу опять было ничего не разобрать — чёртов мастер непроницаемых лиц! Кирилл уже сто раз пожалел, что затеял этот разговор, сидел бы спокойно, ему и так дали понять, что не выгонят, а теперь как на американских горках — то вверх, то вниз, то всё зашибись, то снова летит к ебеням. От длинного монолога горло пересохло.

— Много я наговорил, да? — продолжил Калякин, потому что Егор не вставлял реплик, как и просили. — Теперь последнее сказать осталось, самое главное. Его я тоже говорил много раз, но скажу ещё. Егор, прости меня за то, что гнобил тебя. Ты самый лучший человек, ты мой идеал. Теперь всё. Я по-прежнему прошу, не выгоняй меня, я не хочу возвращаться в большой поражённый моральной проказой мир. Там ведь ни с кем по душам поговорить нельзя, будут ржать как над лохом. Честность и порядочность там не в ходу. Не отдавай меня обратно толпе, которая честных и порядочных считает за слабых и учит растаптывать их.

Блять, папа-депутат гордился бы его выступлением, назвал бы выигрышной политической игрой. Да ни хуя он не понимает в искренности и стремлении быть полезным. Не всё измеряется деньгами и властью.

Голодные поросята визжали всё громче, корову пора было доить, но Егор даже не смотрел в сторону хлева, видимо, решив, что на поляне с мангалом вершится более важное дело. Сумерки стали синими, на небо выплыли месяц и звёзды, однако естественного освещения пока хватало.

Егор вышел из задумчивости.

— Кирилл, я… — сказал он и… улыбнулся! Калякин не поверил своим глазам! Боже милостивый, свершилось — Егор улыбнулся! Чудо! Чудо! Как бы в обморок от счастья не упасть!

— Кирилл, я благодарен тебе, что ты меня ненавидел. Я так устал, что последние годы меня все жалеют. Все, абсолютно все меня жалеют в глаза и за глаза, и поэтому любая другая эмоция, направленная на меня, как глоток свежего воздуха.

Рахманов продолжал улыбаться, задорно, с азартом. Его нос и вправду наморщился, а глаза чуть сузились. Кирилл не мог взгляд оторвать от этого прекрасного зрелища.

— Улыбайся, и я буду ненавидеть тебя всегда, — прошептал он, привставая и наклоняясь в сторону Егора с вполне определённым намерением. Егор сделал то же самое, их губы встретились на середине, и это был первый настоящий страстный поцелуй, которого жаждали оба. Неустойчивая поза не мешала им. Упёртые в обитую клеёнкой столешницу руки как-то смогли встретиться и снова переплести пальцы.

— Нет, я буду любить тебя, — шёпотом исправился Кирилл, разорвав поцелуй, но не убирая лица. — Жалеть, обещаю, не буду, потому что после всего, что я наговорил тебе сейчас, меня самого жалеть будут.

Егор ещё раз коснулся его губ губами, на этот раз коротким поцелуем, и отодвинулся, выпрямился. Улыбаясь.

— Мне пора корову доить и всю скотину кормить. Ты справишься сам с колёсами? Соберёшь? Насос у меня, правда, только ручной.

— Справлюсь, — на радостях сообщил Кирилл.

— Потом иди мыться и помоги Андрею с ужином. Хорошо?

— Никаких проблем, всё будет сделано.

Егор ушёл, унеся «дипломат», а Кирилл остался один на один с дисками, колёсами и покрышками, не подозревая, с какой стороны к ним подступиться, в каком порядке бортировать. Почесав репу, взял на всякий случай монтировку и приступил…

44

Когда в доме из всех звуков остались лишь мерное дыхание и тиканье часов, Кирилл на ощупь перебрался на кровать Егора. Трусы снял заранее, презервативы припрятал под подушку, член пребывал в полной боевой готовности.

— Не спишь? — едва слышно прошептал он. Егор, конечно, не спал, отодвинулся к стенке. В его постели было жарко, тело сразу покрылось липкой плёнкой пота, но Кирилл всё равно тесно прижался к любимому. Началась возня с жадными поцелуями, ощупываниями, объятиями, борьбой рук и ног. Кирилл затянул Егора на себя.

— Нет, — беззвучно, качая головой, возразил Рахманов и соскользнул на бок.

— Почему? — также шевеля только губами, спросил Кирилл. — Я хочу.

— Нельзя. Твоему анусу надо привыкнуть, не перетруждай его.

— А как тогда? Я хочу. Глянь, стоит.

— Я тебе подрочу. Ляг на спину.

Кирилл лёг, и тотчас горячая ладонь сомкнулась у основания его члена, кулак заскользил вверх, сжал головку, делая приятно. Он чуть раздвинул ноги, расслабился. На головке выделилась смазка, Егор её растёр по члену, дрочка сразу пошла плавно, шкурка струилась под пальцами.

Не выдержав одиночного блаженства, Кирилл нашёл член Егора и стал поглаживать. Кончили они, повернувшись лицом друг к другу с двумя членами в одном большом кулаке из четырёх рук. Основная масса спермы выплеснулась на ладонь Егора, он вытер руки припасённым с вечера полотенцем, передал его Кириллу. Тот тоже вытерся и кинул полотенце на вторую кровать.

— Спокойной ночи, — прошептал Егор.

— Спокойной, — ответил Кирилл, кладя его руку на себя. Едва он задремал, послышались неясные странные звуки. Егор приподнялся на локте:

— Мой телефон… подай, пожалуйста. Он под кроватью.

Да, это вибрировал телефон, ёрзая по паласу. Кирилл нашёл его по жёлтому отсвету дисплея. Пока передавал, успел прочитать: «Лариса». Не специально, просто так получилось. Егор тоже посмотрел на экран, а потом нажал кнопку — телефон был древним, кнопочным. А свой смарт Калякин даже на зарядку ставить не стал — звонить было больше некому.

— Да, — очень тихо сказал Егор.

— Привет, сладенький, — Ларису в тишине дома было слышно как раз хорошо, — я только что приехала, соскучилась. Заглянешь завтра?

Кириллу показалось, что она пьяна, голос звучал весело, со смешинками, слова чуть растягивала. Отыскалась, швабра!

— Ладно, приду, — ответил после короткой паузы Рахманов и нажал на кнопку отбоя, сунул телефон под подушку к презервативам, обнял Кирилла. А Кирилл заревновал: известно, зачем банкирше понадобился молоденький парень, а он согласился! Старая сука не получит Егора!

Сенокос

45

Утром Кирилл еле проснулся. Звонка будильника в телефоне он не слышал, но почувствовал, как Егор осторожно перелезает через него, стараясь не разбудить.

— Я не сплю, — с трудом ворочая губами, пробормотал Кирилл. При этом глаза его не открывались, голову бы при всём желании не смог оторвать от подушки, а мозг мгновенно отключался, проваливаясь обратно в прерванный сон. Невероятным усилием он удерживал себя в условно бодрствующем состоянии.

Тело, перекидывающее через него ногу, остановилось, нависая. Замерло на секунду, почти не соприкасаясь с нижележащим.

— Спи, ещё рано, — шепнул Егор и слез. Места сразу стало больше. Кирилл подвинулся, давая себе слово подремать минуточку, а потом встать и пойти помогать. Но времени, наверно, было только шесть часов, а он никогда не вставал в такую рань, тем более летом. Летом законно спать до обеда. Но кто приготовит обед? Он не дома, он обязался помогать Егору, он хотел помогать Егору. Сейчас пять минуточек полежит и обязательно поможет Егору…

Из глубокой дрёмы Кирилла выбросило толчком. Он сразу сел, ощущая бьющийся между рёбрами страх: он проспал и не помог Егору. Попался в ловушку, подстерегающую всех сонь по утрам, и нарушил данное обещание. Спал так долго, что Егор один съездил в город, а, вернувшись, ушёл к банкирше, и сейчас они занимаются сексом!

Но тревога лавиной схлынула после зевка, потирания глаз и почёсывания яичек. Реальность сурова, но не настолько, как необоснованные страхи, мучившие его всю ночь. Вот тикают часы в зале, вот слышится мерное дыхание Галины и ворочается на диване Андрей, а если мальчишка ещё не встал, значит, ещё не обед.

Кирилл свесил ноги с кровати, нашёл трусы, надел. Выглянул в зал. Шторы были задёрнуты. Андрей спал, отвернувшись к спинке дивана, пододеяльник без одеяла сполз на пол, по бедру ползала муха. Первым делом Кирилл посмотрел на часы, издающие громкие и однообразные звуки, затем согнал наглую тварь.

Окончательно успокоившись, он оделся во вчерашнюю, отнесённую к разряду рабочей одежду и вышел во двор. Вне четырёх стен мир наполнился многоголосьем — птицы, мухи, куры, собаки. Ни кудахтанье, ни тявканье уже не резали слух, как в первые дни нахождения в деревне. Тогда Калякин мечтал купить «воздушку» и пострелять всех на хер. И тогда бы он обязательно сунул в зубы сигарету, покурил бы с наслаждением, сливая мочу под куст полыни, кинул бы увесистый камень в какую-нибудь кошку и поржал над её истошными криками.

Теперь с этими ебанутыми привычками пора завязывать. Надо начинать жить, как цивилизованный человек. Конечно, понятия «деревня» и «цивилизованный» несовместимы для горожан, однако с некоторых пор Кирилл слал в зад таких горожан.

Он поторчал возле крыльца, дрожа от непрогревшегося воздуха, сонно пялясь на покрывшийся росой мотоцикл. Потом пошёл в туалет, надеясь встретить по дороге Егора и погреться об него, но того нигде не было. На верстаке стояли банки с молоком под оранжевыми капроновыми крышками, куры гуляли, где хотели, из закутов доносилось сытое ленивое похрюкивание свиней, а дверь коровника была распахнута. Кирилл на всякий случай проверил задние дворы, огород. Егор либо повёл Зорьку на выпас, либо ушёл к Лариске.

Быстро сделав свои дела в туалете, Калякин понёсся на улицу, кляня себя последними словами, что не согнал свою тушку с постели раньше. Вообще-то помощь Егору не требовалась, они ещё вечером договорились, что Кирилл займётся установкой колёс на машину, чтобы на ней поехать в город.

Пулей выбежав из калитки, чуть не подавив копавшихся перед нею с уличной стороны кур, тут же поднявших возмущённое кудахтанье, Кирилл пробежал по пружинящей траве и затормозил на обочине. Завертел головой направо, куда обычно уводили корову, и налево, где находился «дом лесной феи Лариски». Справа он не увидел ничего, кроме обрамляющих дорогу деревьев и кустов с пыльными листьями. А картина слева порадовала его мятущуюся душу: возле дома банкирши стояли пять автомобилей. Её оранжевый «Мокко» был припаркован непосредственно у витых ворот, рядом, прямо на ухоженной зелёной лужайке, поставили «Лэнд Крузер Прадо» и «Паджеро», и два «Ниссана» — «Кашкай» и «Альмера» бросили на обочине. Машины блестели от росы.

Так-так, у Лорика полный коттедж народу. Значит, он не ошибся, что банкирша вчера подшофе названивала. Приехала с карагодом гостей, нажралась и сразу за телефон схватилась — типичная баба! Кирилл надеялся, что среди этого сборища имеется хоть один мужик, который её выебал ночью. Какой-нибудь толстопузый владелец «крузака» — самая подходящая ей пара.

Егор точно при посторонних к ней не пойдёт. Тем более в семь утра. Да и вот следы его сланцев и коровьих копыт отпечатались в пыли. Теперь Кирилл их заметил.

Он злобно ухмыльнулся про себя и пошёл за колёсами, которые вчера с горем пополам собрал воедино. По одному перекатил их со двора Рахмановых через дорогу к своей машине. Испачкал руки. Его обругали куры. Но и он их тоже.

Когда поддомкратил правую заднюю часть кузова, убрал из-под ступицы берёзовый чурбак и обернулся, увидел приближающегося Егора. Он шёл быстро, уверенно, с обычным отстранённым видом. На растянутой линяло-синей футболке темнели влажные пятна. Голые коленки выглядели соблазнительно.

Кирилл разогнулся и, вытирая ладони о штаны, развернулся к нему. Улыбнулся во весь рот.

— Утро доброе! А я вот только начал. Но успею! — заверил он. Протянул руку, чтобы привлечь Егора к себе, но тот сделал шаг назад и покачал головой.

— Не надо на людях.

— А где ты видишь людей? — не проявил серьёзности Кирилл, повёл носом по сторонам, хмыкнул, утирая нос запястьем, и указал на скопление иномарок. — Ты про этих, что ли?

Ему хотелось видеть, как Рахманов реагирует на приезд банкирши с большой компанией. Ревность заставляла идти на провокации, разводить на проявление эмоций. Однако с Егором, к сожалению, этот трюк не проходил. Он, конечно, устремил взгляд на машины и коттедж, но это был совершенно бесстрастный взгляд, будто он смотрел на банку огурцов или ведро картошки.

Егор вернул взгляд на Кирилла.

— Помощь нужна?

— С чем? С этим? — Калякин носком шлёпанца пнул прислоненное к двум другим колесо с резиной «мишлен». — Нет, конечно! Я сам справлюсь, — в этом у него имелись сомнения, впрочем, и энтузиазма не меньше. — За полчаса, думаю, справлюсь, а потом тебе помогу. Пойдёт так?

— Не надо мне помогать. Просто здесь не напортачь, чтобы у нас по дороге, как в «Ну, погоди!», колёса не отлетели. — Лицо Егора посветлело, на губах заиграло что-то типа усмешки. Вот ради такого его настроения Кирилл вообще был готов горы свернуть. И ему очень захотелось прикоснуться к любимому, прямо невмоготу, аж в теле дискомфорт появился. Он оглянулся по сторонам, убедился, что их своей двухтонной тушей прикрывает «Фольксваген», и, встав почти вплотную к Егору, провёл рукой по его бедру, приподнимая эластичную ткань дешёвых шорт. Селянин поймал скользнувшую ладонь и крепко сжал в своей. Его губы чуть разомкнулись, показывая белые ровные зубы, а тёмно-карие, лишающие рассудка глаза вперились в него. В них Кирилл прочёл беззвучную симпатию, которую Егор мог позволить себе, бесконечное желание наконец быть любимым и доверять, благодарность, вожделение и мольбу сделать его счастливым. А может, Кириллу только показалось, что он прочел именно это. Возможно, в глазах Егора было написано об отказе себе в этих естественных человеческих потребностях и запрете на любовь и ласку.

Нет, всё-таки ладонь в ладони, глаза в глаза — говорило о многом. Несравненно большем, чем два члена в одном кулаке вчерашней ночью. Они словно оказались в собственном маленьком мирке, где существуют только двое, слитые воедино, и каждый для другого — целая вселенная, центр мироздания. Кирилл даже забыл о Ларисе. Он лишь жалел, что не умеет произносить красивых речей, и поэтому не может нормально выразить переполнявших его чувств. Мечтал простоять так вечность — на утреннем чистом воздухе, в гомоне птиц, когда из-за барьера в виде машины все думают, что они просто смотрят друг на друга, а они держатся за руки и так обмениваются признаниями в любви.

Первым очнулся от наваждения Егор. Да и прошло-то не больше двух минут.

— Кирилл, — сказал он, и Кирилл понял, что Рахманова тянет прямо сейчас прижать его к дверце «Пассата», запустить пальцы в изрядно отросшие волосы и, прижав своим цыплячьим весом, поцеловать, смять губы в кровь. Но это оказалась мимолётная искра, потом взгляд потух, и голос утратил страсть. — Если закончишь раньше восьми тридцати, помоги Андрею с завтраком.

— Хорошо, — сказал Калякин. Рука Егора выпустила его ладонь. В этом движении было что-то пронзительное, рвущее душу, и вместе с тем радостное, дарящее надежду. Реальность и повседневный быт разлучали их, не давали проводить время в плотских утехах. Однако делать одно дело, быть одной семьёй — великое наслаждение.

Кирилл смотрел в спину удаляющемуся Егору и не понимал, как его мог зацепить воняющий фермой парень. Парень, из-за которого он вскакивает с постели ни свет ни заря, клеит колёса на примитивном оборудовании, берётся сам ставить их, хотя в душе не представляет, как это правильно делается, борется с прочно пустившей корни в его мозгу ленью. Парень, которого хочется оберегать. Парень, на которого хочется равняться. Парень, с которым прекрасно спать.

Уму непостижимо: деревенщина — его идеал, пидор — его идеал.

Когда тонкая фигура Егора исчезла за растущими у обочины вишнями, Кирилл вздохнул и всё-таки приступил к возвращению заднего колеса на законное место. Подкатил, пристроил на шпильки, вынул из пакета гайки…

Мысли ушли прочь от рутинной работы.

С девками всё в его жизни было иначе. Совершенно иначе. Снял или они сами прицепились, угостил бухлом, прокатил на тачке, трахнул во всех позах. Заводить семью? С кем, с этими шалапендрами? Зачем вообще её заводить? Жизнь ведь дана для развлечений, и все возможности для этого имелись, конфликты с родителями можно было пережить. Блять, да родители на него бочку катили как раз потому, что он за ум не брался, а теперь, когда взялся, их снова не устраивает! Парадокс, товарищи! Ах да — он же с пидором спутался!

Та жизнь была… Орудуя новеньким блестящим баллонным ключом, Кирилл силился подобрать слово. Жизнь была… яркой? Беззаботной? Весёлой? Лёгкой? Поверхностной? Да, она была поверхностной — скакать по верхам, снимать сливки, брать, что близко лежит, до чего без труда дотянешься, и никогда не задумываться о мотивах, последствиях, вообще ни о чём. Хорошо было растрачивать дни в пьяном угаре, на пьяных чиксах, с пьяными друзьями и не знать, не замечать, что где-то есть люди, угробившие себя на тяжёлой работе, чтобы прокормить двух детей, и сверстники, отказавшиеся от перспектив ради сыновнего долга. Лучше было не знать о них или называть их тупыми дебилами, и никогда-никогда не ставить себя на их место, потому что…

Кирилл помнил, как собирался сдать в богадельню собственную мать, если она вдруг станет паралитичкой.

Но к Егору его влекло и физически. С добрым парнем из простой приличной семьи можно было стать и друзьями, но с Егором хотелось спать. Член всегда однозначно реагировал на его присутствие. Да и задний проход тоже.

Кирилл продолжал удивляться переменам в себе. Недавно он сравнил своё прежнее и сегодняшнее состояние с отравлением и детоксикацией и до сих пор считал сравнение подходящим. Правда, признавал, что изменился только в отношении одного человека и одной семьи, на остальных ему было глубоко по хую.

Прикручивая третье, левое переднее колесо, Калякин услышал хлопанье металлической калитки и, повернув голову, увидел вышедшего с банкирского двора мужика лет пятидесяти. У него были чёрные прилизанные волосы и внушительное брюшко. Одет был, будто прибыл сразу после официального мероприятия, только пиджак держал в руке.

Мужик небрежно осмотрел неказистую сельскую действительность, чуть поднял кисть руки, и тут же писком и миганием фар отозвался «Лэнд Крузер». Кирилла постигло злорадное удовольствие, что он угадал внешность хозяина сего навороченного джипа, именно так его себе и представлял — невысоким, старым и толстым. Мужик тем временем кинул пиджак на заднее сиденье машины, закрыл дверь и вальяжно закурил. Продолжал водить взглядом по деревенским «красотам» — зарослям кустов, низким хатам, бурьяну и курам. Конечно, в первую очередь обратил внимание на стоявшую на противоположной стороне иномарку и возящегося возле неё парня в запылённых штанах.

Кирилл, украдкой поглядывая на него, собрал инструменты, встал с корточек и пошёл к раскрытому багажнику. Позади заскрипели камешки. Он не обернулся, раскладывая ключи по ячейкам специального чемоданчика. Разложив, закрыл его. Камни заскрипели совсем близко, несколько, случайно задетых ногами, покатились с обочины в траву. Приближение человека на щебёночной дороге можно было определить только так.

Петли закрываемого багажника тихо скрипнули. Кирилл подёргал, проверяя, надёжно ли закрыл его, и повернулся. Мужик стоял сзади, сосал сигаретку и глазел на машину. Рожа у него была помятая. Белая в тонкую полоску рубашка не сходилась на брюхе, в промежутке между пуговицами виднелась волосатая кожа.

— Твоя машина? — махнув рукой с сигаретой, спросил мужик.

— А чья ж ещё? — потирая ладонью о ладонь, ответил Кирилл. Этого мужика ему сам бог послал. Но он не спешил.

— А Лариса говорила, что её машина тут единственная. А тут даже новые иномарки водятся.

Мужик явно был шишкой. Говорил свысока, но снисходил до единственного подвернувшегося собеседника. Вероятно, принял за местную шантрапу, сельскую «элиту», какого-нибудь фермерского сыночка. Не знал, что Кирилл ещё пошишковитее среди приятелей, коллег и партнёров своего отца видал.

— У вас тоже не «таз», — заметил он, с помощью слюны оттирая с рук грязные пятна. — И у других тоже. Что за сборище?

Мужик грозно зыркнул при слове «сборище», но, в конце концов, пропустил мимо ушей.

— Это? — он опять махнул сигаретой. — Семинар вчера был на базе здешнего филиала… Филиала банка, — с пафосом уточнил он. — «Уралсиб». Слышал о таком?

— Скрытая реклама?

— А почему бы нет? — хрюкнул, давясь дымом, мужик. — После семинара в ресторан поехали, а потом завфилиалом нас к себе пригласила, на природу. Природа у вас так себе, я скажу.

Кирилл не счёл нужным заступаться за русские берёзки, американские клёны и бурьян, спросил то, что волновало лично его. Не в лоб, конечно.

— А я подумал, сваты приехали, наконец-то соседку замуж выдадим. А вы по работе! Не подыскали там ей женишка?

Мужик хрюкнул. Брови взмыли вверх, широкий жирный лоб сделался складками, как у шарпея.

— Да кому она нужна? Ты её видел? — он наклонился и, понизив голос, доверительно сообщил: — Гром-баба. Тяжеловес. Дизель. Её из наших даже спьяну никто ещё ебать не отважился. Да ну нахуй такую страховидлу!

Калякина перекосило. Он бы прямо сейчас дал в харю этому уроду за его слова, затолкал бы их в глотку! Не за Лариску — эта дура ему на хер не сдалась! Но он знал, кому она нужна! Знал, кто её трезвым трахал, и правда резала глаза! Вот за эту боль Кирилл бы стукнул мужика, если б тот произнёс бы ещё хоть слово!

Но мужик досасывал то, что осталось от сигареты, и похрюкивал, развеселившись от унижения своей коллеги. Ещё одно типичное быдло, фу. Кирилл сплюнул.

Со двора коттеджа донеслись голоса, смешки. Снова звякнула калитка. Вдалеке залаяла чья-то собака. На улицу один за другим выходили банкиры, останавливались на асфальтированной дорожке, рассредотачивались по лужайке вокруг машин, вертели головами, чего-то обсуждали, закуривали. Кирилл насчитал девять человек, включая Лариску — эта особа увидела своего босса, или кто он ей там, возле дома Пашкиной бабки, а рядом с ней его, парня, которого она с апломбом выдворила из села на бело-синем автомобиле с мигалками, и аж позеленела. Ну, по крайней мере, Кириллу хотелось, чтобы она позеленела.

Его новый знакомый обернулся на шум, перестал хрюкать, кинул бычок в пыль и даже не удосужился наступить на него в целях пожарной безопасности. Потом повернулся обратно к Кириллу, наклонил корпус целиком, будто части его тела не двигались по отдельности.

— Только ты ей не говори, ага? Тсс! — он приложил палец к пухлым губам, подмигнул и, распрямившись, пошёл к своим. Калякин удержался от «фака» банкирше и пошёл к Рахмановым, помогать Андрею с завтраком. Настроение стало паршивым.

46

Егор внял голосу разума и согласился везти молоко на продажу на машине. Втроём они погрузили банки на пол между передними и задними сиденьями, зафиксировали их там, переложив тряпками. Брата Егор не взял, как тот ни просился, чего только ни обещал взамен сделать по дому, в утешение дав слово, что через два дня они поедут к врачу и за школьными принадлежностями тоже с Кириллом. Андрей смирился, но взял слово ещё и с Калякина.

Егор, проверив карманы, сел в машину. Кирилл с радостным сердцем запустил двигатель и вырулил от ворот на дорогу. Ревность его немного отпустила. Видя Егора справа от себя, он вспоминал предыдущее их путешествие по ночным шоссе, когда предвкушал выторгованный секс. Сейчас Кирилл предчувствовал хорошую поездку: за завтраком он и младший Рахманов много шутили и смеялись, а старший с наигранным укором следил за их болтовнёй, но всё же не сдерживался и улыбался, иногда даже вставлял меткие замечания.

Однако светлые мечты потускнели и осыпались прошлогодней мишурой, когда, оказавшись на проезжей части, увидел Ларису. Она возле дома провожала последних гостей — двух немолодых женщин без макияжа и причёсок, но в деловых костюмах. Старые прошмандовки. Задержались дольше всех. Теперь грузились в «Альмеру» и никак не могли распрощаться. Когда Кирилл ходил перегонять машину от Пашкиного дома к Рахмановым, улица была пуста, джипы и кроссовер к тому времени отчалили восвояси, а бабы на седане, видимо, истребляли недоеденные вчера продукты.

Хотя не о тех двух бабах речь — Лариска мгновенно повернула голову на звук мотора медленно приближающейся по неровной дороге машины. Этот звук в глухой деревне вообще редкость, практически событие года, а уж со стороны Рахмановых его и не слышали никогда. Пока «Пассат» был скрыт деревьями, она, наверно, посчитала, что надоедливый пацан свалил из Островка, но не тут-то было! Пацан не только не свалил, но и рядом с ним сейчас ехал её вожделенный, правильный сосед Егорушка! Выкуси, дура!

Банкирша застыла на месте, подавая бабе-водителю сумочку, только её голова поворачивалась вслед за движением авто. Кирилл отвечал ей тем же презрением, изо всех сил удерживаясь, чтобы не выставить в открытое окно средний палец, прямо перед её курицами коллегами.

Когда коттедж остался позади, Кирилл посмотрел на Егора, пожалев, что не сделал этого раньше. Теперь на лице молодого селянина не было никаких компрометирующих эмоций. Он сидел несколько скованно, без привычки к автомобилям, разглядывал не понравившуюся банкиру природу, хаты бабулек. У одного из домов на лапы вскочила здоровенная чёрная собачища и с лаем понеслась за машиной, проводила их до самого большака, потом отстала.

Кирилл не отрывал взгляда от изрытого ямами, словно лунная поверхность, асфальта. В голове крутились нехорошие мысли.

— Это она тебе ночью звонила? Лариса? — спросил он и пожалел, что сунул палку в улей с дикими пчёлами. Надо молчать и не совать нос, куда не просят, чтобы подтвердить свою новую репутацию понятливого человека. Благо, вопрос прозвучал бесстрастно.

— Она, — кивнул Егор.

Калякин решил дальше не вдаваться в подробности. Но молчать у него не получалось, голова изнутри зудела: узнав «А», он хотел узнать «Б».

— Ты к ней пойдёшь?

— Да.

Кирилл резко повернул голову. В груди клокотало.

— Зачем?

Егор удивлённо посмотрел на него. Удивлённо в том плане, что не понимал, почему должен отчитываться. Почему, если ответ очевиден? Он не сказал ни слова.

Кирилл вдохнул, облизал губы, устремляя взгляд вперёд. Помолчал, обдумывая.

— Ты продолжишь с ней спать? — выдавил он из себя самое тревожащее, затем говорить стало проще. — Егор, я всё понимаю. Если тебе нужны деньги, у меня они сейчас есть, я тебе всё отдам. Почти шестьдесят тысяч. Я же сказал, я пойду работать, прямо с понедельника начну искать место. Я всё понимаю, Егор, но неужели… неужели для тебя ничего не значит, что мы теперь вместе? Откажись хотя бы от этого вида заработка. Егор…

Кирилл посмотрел на него так жалобно, как совсем от себя не ожидал. И пропустил яму. Машину тряхнуло — люди качнулись, банки звякнули. Калякин сразу повернулся к дороге, а так хотелось бросить её и в ожидании ответа не спускать глаз с лица Егора, считывать тени его эмоций.

Егор молчал. Через минуту произнёс, чуть горько и чуть насмешливо:

— Считаешь меня проституткой и альфонсом? Я не торгую своим телом и не продаюсь.

— Я знаю! — поспешил заверить Кирилл. — Знаю! И никем тебя ни считаю! Раньше называл тебя альфонсом, но раньше я был полным дерьмом, извини! Так ты не спишь с ней?

— Сплю, — разочаровал его Рахманов, — но не так часто, как об этом сплетничают. Я работаю у Ларисы: поливаю клумбы и грядки, подметаю двор, окашиваю траву на участке и газоны, дрова колю, воду ношу, любую мужскую работу делаю. Мне нужны деньги. Тех денег, что ты предлагаешь, мне не хватит. Извини, я даже не уверен, что хочу у тебя что-то брать. — Последнюю фразу Егор произнёс очень эмоционально, с сомнениями и искренним извинением, потом сжал губы и замолчал. Было ясно, что внутри него продолжают бушевать эмоции, которые он не хочет выплёскивать наружу.

Кирилл же будто снова провалился в выгребную яму, и на этот раз по макушку. Ему снова выразили недоверие. Обоснованное недоверие, памятуя про выбивание долга за испачканные коровьими какашками штаны. Недоверие, вызванное и неуверенностью Егора в его раскаянии и окончательном исправлении, чувствах к нему. А ведь утром они держались за руки!

Город был уже близко, оставалось километров пять. Кирилл не желал приехать туда поссорившимися.

— Не хочешь брать у меня деньги, не бери, — примирительно, тихо сказал он. — Но я всё равно пойду работать и буду приносить домой зарплату. Домом я теперь считаю твой дом. Не знаю, сколько денег у тебя уходит на жизнь, сколько хватит, а сколько не хватит, но я хоть чем-то помогу.

— И ты начинаешь меня жалеть?

— Нет! Ни в коем случае!

— Кирилл, у меня хватает денег. Это правда, что на жизнь уходит много. Но мы получаем пенсию, пособия, есть льготы. Я оформлен на полставки соцработником. Свинину сдаю. Молоко большой прибыли не даёт, потому что надо хотя бы три коровы держать, но какая-то копейка от него перепадает. Три года подряд я по бычку держал, сдавал. В этом вот тёлкой отелилась, они на откорм не идут и продаются дешевле. Я, конечно, продал по нормальной цене, подращённую, за двенадцать, собирался добавить и бычка купить, но тут то морозилка сломалась в жару, а я только поросёнка заколол, то Андрей рюкзак порвал… пока подкопил, уже ни к чему было.

Егор замолчал, словно устал говорить и оправдываться. Кирилл тихо охреневал от его объёма работы и трудоспособности, а ещё от цен — вот уж не подозревал, что телята такие деньжищи стоят. Он бы назвал цену за бычка тысячи в две, максимум в три.

— У меня в месяц выходит нормальный доход по меркам нашего района, — сказал, спокойнее, Егор. — Просто, Кирилл, я… коплю на лечение маме, — в этом он признался будто нехотя, будто не собирался в обозримом будущем посвящать в свои планы и проблемы. Странный он, как говорил Пашка, замкнутый. Зачатки чувств не скрывает, а дальше, в глубь души и жизни не пускает, присматривается, испытывает.

Кирилла задевало его недоверие, но с ним он ничего пока не мог поделать. Сосредоточился на главной информации, тем более что она вызвала радостный отклик, а интерес к ней, дружеское участие повысят доверие Егора к нему.

— Маму Галю можно вылечить? Это же отлично!

Егор отвернулся к боковому окну. Начинался неухоженный пригород с развалинами заброшенных складов и других промышленных строений.

— Вылечить можно. За деньги многое можно.

Кирилл очень хорошо понимал это утверждение, которое часто повторял отец. Естественно, думал, что знает о деньгах всё.

— А сколько нужно?

— Лечение за границей, — повернув голову к нему, сообщил Егор, словно этими тремя словами было всё сказано. В его красивых глазах стояли мука и обречённость, сжатые губы выражали решимость и упорство. Помолчав, он раскрылся: — Такие операции проводят только в Израиле или Германии. Мы консультировались, отправляли документы, там готовы нам помочь, просчитали цену основного курса и последующей реабилитации. В евро. Больше ста тысяч, не считая дополнительных расходов. Это три года назад. Курсы валют постоянно скачут. Каждый свободный рубль я перевожу в валюту и кладу на счёт. Не набрал и седьмой части требуемой суммы.

Приблизительная, грубо проведённая в уме калькуляция по примерному курсу евро повергла Кирилла в шок. Получившаяся сумма даже для его состоятельной депутатской семьи, ведущей маленький бизнес, была приличная. Не внушительная, но приличная. А для парня из захолустья во что она превращалась? В недостижимую звезду Сириус? Кирилл в очередной раз понял, что ничего не знает ни о деньгах, ни о настоящей жизни, ни о ведущейся вокруг его сытой кормушки борьбе за существование.

Они ехали по прямой улице райцентра мимо домишек и домов, по внешнему виду которых сразу можно было судить о благосостоянии хозяев. Некоторые жители ухватили удачу за хвост, заработали или наворовали на новые добротные кирпичные особнячки. Другие облицовывали фасады модным сайдингом разных цветов. Люди победнее по десятому разу красили старые обшитые деревом стены, а у совсем бедных денег не было даже на краску. Хотя, может, дело не в богатстве, а в трудолюбии? Кириллу неприятно об этом было рассуждать, потому что пробуждалась совесть.

— Куда ехать? — спросил он с тяжёлым сердцем. Радостная новость про возможность поставить маму Галю на ноги не принесла радости. И ему, и Егору. Известная формула «выговорись и станет легче» с ним работала в обратную сторону — напомнила о тщетности его бытия, сизифовом труде по наполнению бездонного кошелька. Егор сидел и смотрел на свои сцепленные в замок, лежащие на коленях руки, иногда шевелил большими пальцами. Вопрос вернул его в реальность, где есть банки с молоком, покупатели и симпатичный ему парень, который избавил его от необходимости трястись на старом вонючем агрегате, дышать пылью и выхлопными газами, и доставил с комфортом.

— Ещё два квартала прямо, — дал указание Рахманов. — Затем за большим белым зданием школы направо в переулки, всё.

— Угу, — кивнул Кирилл и добавил: — Я не буду больше спрашивать, зачем ты ходишь к Лариске. Попробую помогать тебе откладывать деньги.

— Посмотрим, — ответил Егор. По крайней мере, он не сказал «нет» и не промолчал, что тоже было равнозначно отказу.

Кирилл увидел большое белое здание школы на углу за чёрным решётчатым забором с распахнутыми воротами. Двухэтажное, величественное, с высокими, закруглёнными сверху окнами. Постройки начала прошлого, а то и позапрошлого века. По обе стороны от двустворчатой двери развевались российские флаги. Площадка перед входом была выложена серой тротуарной плиткой. Вдоль забора росли ровно постриженные кусты. Под окнами на клумбах цвели цветы. На одной возились дети-практиканты, ими командовала пожилая учительница, скорее всего, биологичка.

Сразу за школой находился перекрёсток. Главная дорога была широкой, а пересекающая её — настолько узкой и неприметной, теряющейся в зелени, что, не знай о ней заранее, легко проехать мимо.

— Сюда? — уточнил Кирилл, уже включив правый «поворотник». Рахманов кивнул.

— Да. Останови у второго дома справа.

Машина въехала в переулок, уходивший, как оказалось, вниз под небольшим углом. Он был таким же безликим и пыльным, как и весь этот городишко. Асфальт на узкой проезжей части не ремонтировался, наверно, с советских времён. Палисадники заросли травой. Спокойно разгуливали куры и кошки. К стенам построенных в едином стиле домов с тремя окнами на улицу, как признак цивилизации, были приколочены спутниковые тарелки.

Дом, у которого попросил остановиться Егор, отличался тем, что находился в состоянии апгрейда — вместо крыши надстраивали мансарду, два из трёх выходивших на улицу окон объединили в одно огромное, пластиковую раму вставили, а откосы и отвесы ещё не удосужились. Забор и калитка были сделаны из плоского шифера, покрашенного в изумрудный цвет.

Кирилл съехал на обочину, заглушил мотор. Повернулся к уже взявшемуся за ручку открытия двери Егору, остановил.

— Егор, и ещё один момент… — он произнёс намеренно грубо, как наезд, даже голос стал басовитее. — У меня ощущение, что ты всегда говоришь обо мне так, будто я временное явление. — Он сделал паузу, чтобы увидеть настороженность в чёрных глазах. — А ты слышал, Егор, что нет ничего постояннее временного?

Закончив, Калякин усмехнулся и протянул руку, продолжая наблюдать за пассажиром. Егор осмыслил заданный ему вопрос, и его внутренняя пружина разжалась.

— Слышал, — с похожим вызовом ответил он и вложил руку в ладонь Кирилла. Они потянулись губами друг к другу через разделяющий кресла подлокотник, поцеловались без жадности, просто запечатлевая, что они пара. Их пальцы переплелись и крепко сжались, а глаза на короткий миг закрылись. Для Кирилла это был очень сладкий миг единения, не испытываемый им никогда ранее. Для Егора, он догадывался, что не первый в жизни, но уж точно первый после того, как сука Виталик бросил его в беде.

— Тебе помочь? — спросил Кирилл, когда их губы разомкнулись, но лица оставались на близком расстоянии, а глаза продолжали смотреть в глаза. Он мог видеть крошечного себя в зрачках напротив.

— Помоги, — согласился Егор, внутренне улыбаясь. И он опять собрался выйти, а Кирилл снова его остановил:

— Ещё одна вещь…

Они рассмеялись: настолько это было похоже на предыдущую ситуацию, но уже без напряжения и наигранных наездов. Кирилл сунул руку в карман и вынул маленькую чёрную картонную коробочку. Снял крышку и положил её на панель. В коробочке горкой лежала цепочка.

— Вот, — вытягивая её, произнёс он. — Для тебя купил. Второй день ношу, то забываю отдать, то момента подходящего нет.

— Зачем? — упрекнул Егор.

— Для твоего крестика. У тебя же веревка. А будет цепочка. Она серебряная. Ну, меня так заверили в магазине. И проба есть, я смотрел.

— Я не об этом? Зачем? Мне веревки хватает!

— Просто подарок. Надень, пожалуйста, а то я так и буду носить её в кармане, — Кирилл расстегнул цепочку и протянул руку за крестом.

— Ну хорошо, — сдался Рахманов, снял с шеи старенькую верёвочку, снял с неё крест и отдал Кириллу. Тот продел цепочку в ушко, подвинул на середину и надел цепочку на шею наклонившемуся Егору. Тот сразу спрятал крест под футболку.

— Спасибо, Кирилл.

— Мне приятно. А теперь можем идти.

И они оба вышли из машины.

Разгорающийся день не собирался становиться жарким, по данным бортового компьютера температура воздуха равнялась девятнадцати градусам. В голубом небе висели почти недвижимые, пышные, как сладкая вата, кучевые облака. К обеду либо разогреет, либо совсем затянет на дождь.

Егор открыл заднюю дверь «Пассата», взял одну из трёхлитровых банок и направился к калитке. Там, переложив банку на одну руку, нажал кнопку звонка. Но на веранде дома в тот же миг распахнулась дверь, и оттуда выбежала молодая девушка — над забором показались только её голова и бюст под голубым велюровым халатом. Когда она открыла калитку, в руках у неё была пустая банка на обмен, под ногами вертелась девочка лет трёх, в кофте и штанишках, с пластмассовым совочком. Девочка хмурилась, исподлобья поглядывая на незнакомых дядей.

— Егор, это ты? А я-то думаю, чья машина возле нас остановилась? — риторически проговорила девушка. Но совсем не так, как вчерашние досужие бабки из многоэтажки: эта покупательница тоже была дружелюбной, но держала вежливую дистанцию. Поставила свою банку на лавочку, аккуратно забрала у Егора молоко, поблагодарила. Егор что-то сказал в ответ, взял банку с лавки и зашагал к машине. Мать и дитя скрылись во дворе, калитка закрылась. Вся процедура заняла не больше двух минут. Сторублёвая бумажка и две монетки лежали на дне пустой банки.

Егор взял следующую банку и понёс в дом на противоположной стороне переулка. Там самостоятельно зашёл во двор за коричневым металлическим забором и через полминуты вышел с пустой банкой, на дне которой также лежали деньги.

— Здесь, в основном, молодёжь живёт, — пояснил Егор. — Детям молоко берут. Многие на работе утром, вот и оставляют банки в условленном месте.

— Как ты клиентов находишь?

— Они сами меня находят. Один кто-нибудь начал брать, знакомым рассказал, те тоже натуральных продуктов захотели. Коров мало, желающих много.

Они спустились на три дома ниже. Там покупательница лет сорока ждала молочника, сидя на скамейке. Удивлённо встала навстречу, сама поднесла банку к машине.

— Егор! А я мотоцикл твой слушаю, думаю, что-то запаздывает…

Женщина пялилась на Кирилла и машину, а Кирилл молил, чтобы она начала любопытствовать, а женщина, как назло, не задавала вопросов, взяла молоко и ушла.

Дальше были ещё четыре дома. Егор разнёс молоко, творог, сметану, сливки. В одном случае Кириллу повезло ему помочь — заказ состоял из всех четырёх продуктов. Покупательницами были молодые мамы, симпатичные и не очень, но каждая стремилась улыбнуться красавцу-молочнику. Калякин злился, хоть и безосновательно, размышляя, сколько из этих шкур готовы наставить рога своим мужьям с Егором. Да все! Даже та сорокалетняя бабища! Всем, как Лариске, молодого, красивого, горячего подавай!

Перестелив уже пустые банки тряпками, они поехали в центр города. По магазинам ходили вместе, купили хлеб, майонез, подсолнечное масло, селёдку — то есть того, что проблематично было изготовить и вырастить самим. Ещё взяли два мешка комбикорма. Кириллу удалось всучить Егору только двести рублей, больше тот брать отказался, а Кирилл не настаивал — когда-нибудь его финансы пригодятся. Например, на заправку машины бензином.

На обратной дороге Калякин расспрашивал об особенностях разведения коров и быков. Понял, что вообще неправильно представлял себе весь процесс. В принципе, коровы и быки его раньше не заботили. Только двуногие доступные тёлки.

47

Второй пятидесятикилограммовый мешок опустился на пол сарая, тёмного и запаутиненного, как все старые хозпостройки. Руки на ощупь были пыльными, Кирилл побоялся их вытереть о чистые штаны. Хотя штаны тоже могли запачкаться при переноске.

— Спасибо, — бросил Егор, выходя из сарая на свет. Кирилл последовал за ним, осмотрел штаны — вроде бы чистые. Замер, осмотрелся и, найдя воду только в собачьей миске, зачерпнул пригоршней оттуда, быстро ополоснул ладони, пока не утекла между пальцев. Несколько брызг всё-таки попали на низ штанин, а остальное вылилось на утоптанную землю. Собака смотрела на эту наглость оскорблённо. Егор никак не прокомментировал, но его глаза улыбались.

Кирилл обтёр ладони друг о друга, потряс ими, иссушая влагу.

— Какие планы на сегодня?

Солнце так и не начало жарить. С заднего двора доносились неаппетитные запахи варящейся вместе с очистками мелкой поросячьей картошки, за которую сегодня был ответственным Андрей. Делать Кириллу больше ничего не хотелось, однако он об этом предусмотрительно молчал, зная, что всё равно будет делать.

Егор посмотрел на небо, на облака, поставил руки в бока.

— Дождь не передавали, так что через часок я поеду косить, пока духоты нет. Андрея возьму. Хочешь, поехали с нами. Поможешь, а потом в речке искупаемся.

— Но я не умею косить! — воскликнул Кирилл и чуть не рассмеялся, представив себя орудующим косой: картинка была нелепой! — У тебя же обычная коса?

— Обычная.

Кириллу этот примитивный инструмент представлялся сложнее напичканного электроникой большого адронного коллайдера.

— Обычная… — повторил он, погрустнев. Присел на стоявший здесь же мотоцикл. — Егор, я хочу поехать с вами… но, может, я лучше картошку прополю, а потом приеду на речку? Косить не умею, не получится у меня обычной косой, только буду тебя задерживать.

— Картошка никуда не денется, а сена много надо. Даже медведи учатся на велосипеде ездить.

Кирилл собирался снова возразить, но приведённая на днях им самим фраза про медведей, процитированная Егором, остановила. Не он ли вчера распинался, что будет с охотой учиться сельскому хозяйству? Не он ли сегодня просил иметь на него долгосрочные планы? Вдруг Егор так проверяет правдивость и полноту его намерений? И вообще, Егор его уговаривает — такое происходит впервые. Такой подарок свыше нельзя упускать!

— Ладно, я поеду косить. Но если я буду лажать, это, — Кирилл ткнул в Рахманова указательным пальцем, — на твоей совести.

Егор моргнул в знак согласия, хитро усмехнулся. Калякин сделал шаг к нему, обнял за талию, заставляя убрать руки с боков и тоже обнять. Поцеловал, прижимаясь пахом. Они были примерно одного роста, и члены легко соприкасались через ткань. Кирилл почувствовал, что возбуждается. Они оба — возбуждаются. Он ещё сильнее прижал Егора к себе, опустив руки на ягодицы, но тот отстранил, уперев ладонь в грудь. Его губы красиво припухли.

— Кирилл, я к маме, а ты яблок собери… ведро… и поросятам насыпь, а потом курам ячменя дай. Он в большой металлической бочке в сарае, найдёшь.

— Сделаю, — согласился Калякин: задание было плёвым. — Только сейчас, машину посмотрю… кажется, багажник не закрыл. А, да! — вспомнил он. — А к Лариске когда пойдёшь?

— Вечером, — ответил Егор и, развернувшись на сто восемьдесят градусов, взбежал по порожкам веранды, скрылся в доме. Как только хлопнула внутренняя дверь, Кирилл пошёл на улицу.

Багажник действительно был открыт. Его следовало закрыть, а загораживающую выезд из ворот машину — перегнать в другое место, чуть подальше, поставить в тень. Со временем придётся вырубить деревья, чтобы устроить заезд, построить гараж или, на крайний случай, навес.

Потом, когда-нибудь потом, в перспективе. Кириллу многое сейчас хотелось обустроить в своей новой жизни, однако он, не осознавая, откладывал всё на потом. Сам себе называл эту дату — сентябрь. К тому моменту разберётся с институтом, найдёт работу. А лето — пора законного отдыха. Летом допустима только всякая мелочь — огород полоть, траву косить, а всё масштабное — осенью, в холода.

Мысленно заверив себя, что в сентябре по-настоящему возьмётся за ум и будет поступать по-взрослому, по-семейному, Кирилл пошёл к машине. С мягким хлопком опустил крышку багажника, подёргал — замок хорошо защёлкнулся. Затем вытащил из кармана ключи, сел за руль, завёл мотор, отъехал на пять-десять метров в сторону околицы. Остановился и, положив локоть на спинку сиденья, повернулся назад, выясняя, освободил ли проезд мотоциклу Егора и… вместе с этим увидел на дороге возле коттеджа Ларису. Полминуты назад, когда Кирилл смотрел в зеркало заднего вида, её там не было. Теперь стоит и пасёт его! Вот змея!

Дизель, как назвал эту мымру банкир с толстым пузом, бесила Кирилла, но не настолько, чтобы впадать в истерику от одного её вида. Маячит где-то на горизонте и пусть маячит, а он возьмёт ведро и пойдёт в сад падалицу собирать. А до вечера, когда Егор собирается к ней идти, ещё дожить надо.

Кирилл вышел из машины и, позвякивая ключами, как ни в чём не бывало, прогулочным шагом направился к калитке. Неожиданно для себя и словно назло похотливой бабище даже принялся насвистывать, правда, тихо, себе под нос. Вертел головой по сторонам, будто рассматривая улицу. На самом деле и к заброшенному дому с зияющими чернотой окнами, полускрытыми деревьями, и к курам, и к их помёту, и к крыжовнику у забора он давно привык, они уже не бросались в глаза, как раньше, сливались с общим пейзажем.

Боковым зрением Калякин заметил движение впереди, повернул голову — к нему семимильными шагами бежала Лариса. Её груди, на которых не было лифчика, колыхались под бордовой стрейчевой футболкой с круглым вырезом, красные бриджи складками задрались к промежности. Кончики светлых волос при быстрой ходьбе отлетали назад.

— Кирилл! — с остервенением закричала она, когда Калякин уже поворачивал к дому, игнорируя её стремительное приближение. — Остановись! Немедленно!

— Пошла на хуй, — выдал он и показал наконец ей средний палец, отогнув его на вытянутой руке.

— Ты сейчас сам пойдёшь, мерзавец! Где таких только воспитывают?!

— В пизде! — сообщил в рифму Кирилл и остановился, развернулся, изобразив на лице отвращение даже больше, чем у него имелось. Лариса в этот момент добежала, рожа у неё покраснела пятнами, по вискам, груди и лбу струился пот.

— Ты что здесь делаешь? — с ходу накинулась она, перекрывая путь к калитке. Куры за её спиной повскакивали с земли, петух с чёрным хвостом закукарекал во всё горло.

— Живу, — выплюнул Кирилл и попытался обойти. Не тут-то было. Банкирша стояла насмерть.

— Живёшь? Нечего тебе здесь делать! Нам тут наркоманы не нужны! Садись в машину и уезжай! Держись от Островка и от Егора подальше!

Глаза Калякина налились кровью. Он с угрозой шагнул к защитнице села.

— Слушай ты, манда деревенская! — прошипел Кирилл, и вдруг ему померещилось шевеление занавески в крайнем окне. Егор находился в доме и мог услышать крики. Егору не понравится ссора. Ругань с местной барыней может навредить ему. Кирилл понизил голос и процедил: — По-хорошему прошу, сама съебись отсюда.

На этот раз ему удалось обогнуть обомлевшую банкиршу. Свою злость он выместил на калитке, не в меру сильно толкнув её. Пошёл сразу в сад, чтобы никто не прицепился с расспросами, а то в порыве остаточной злости нагрубил бы и им. К счастью, ни старший, ни младший Рахмановы по пятам его не преследовали.

А суку эту бешеную Кирилл возненавидел ещё больше. Трахнуть, блять, её хотел! Ага, с конём пусть трахается, пизда!

48

На луг по настоянию Кирилла поехали на машине. Косы загрузили в багажник, косовища торчали наружу. По грунтовой дороге из-под колёс вился шлейф пыли, её частички толстым слоем оседали на кузове, проникали в салон, рециркуляция воздуха едва справлялась. Андрей сидел на заднем сиденье, вернее, вертелся от одного стекла к другому, едва не сваливая на пол пакет с едой, банные полотенца и двухлитровую бутылку с компотом.

Широкая полоса высокой травы, которую предстояло скосить, находилась немного ближе того места над рекой, где в прошлый раз Кирилл с Пашкой встретили Егора. С высокого бугра был виден песчаный островок, где они загорали, обсуждая голубых. Кирилл уже в то время подсознательно хотел, чтобы у них с сельским пидором случился секс.

— Косить — пара пустяков! — сказал Андрей и, сверкая голыми пятками, понёсся вниз по склону к поблёскивающей серой ленте реки. Вода, несмотря на не очень жаркий день, обещала быть тёплой, нагретой за предыдущую знойную неделю.

— Гипс не намочи! — крикнул вдогонку Егор и вынул из багажника косы, взвесил их в руках и одну протянул Кириллу. Потом достал оттуда же две пары перчаток и брусок. — Бери вот так, — он зажал косовище под мышкой, взялся за середину обушка и провёл несколько раз по лезвию. Потом наблюдал, как то же самое повторяет подмастерье. Этот первый этап Кириллу показался наилегчайшим, а вот потом начались мучения.