Селянин

Егор всё это время лукаво улыбался и не отводил глаз. Кирилл не мог угадать, какой ответ сейчас получит, верил в положительный, но он видел, как с каждым словом теплеет на сердце у его селянина, как трескается ледяная корка, раковина, скорлупа… Не слетает глухая бронированная защита, но хотя бы приоткрывается. Самую малость, что тоже очень и очень дорого. Кирилл видел эти перемены по глазам — чёрным очам, которые его заворожили с первого взгляда. Он-то нутром ощущал эту робкую торжественность момента, а вот Егор, похоже, своим чувствам значения не придавал. Он улыбнулся шире, положил ладони Кириллу на пояс.

— Кир, это точно ты коноплю собирал?

— А? Что?.. — спросил Калякин, прежде чем сообразил, что ему так аккуратно намекают на абсолютные перемены в характере. Он рассмеялся, закрывая на секунду лицо руками, завертелся в объятиях, оценивая чужой такт и юмор и сам принимаясь шутить в ответ. — Я… Да это точно не я был! Это был эгоистичный пидорас, который никогда не любил… Нет, это был несчастный человек, у которого не было тебя. Блять, Егор, так ты согласен?

— Я и не возражал. Не знаю, с чего ты решил, что я против. — Егор тоже смеялся, издевался и подтрунивал над ним. Кирилл разозлился, сгрёб его в объятия и присосался к губам. Уже скоро разомлел, ослабил напор, впихнул язык в желанный рот. Стояком ткнулся в тонкое костистое тело. Мотоцикл от их ритмичных движений проседал на пружинах, однако всё бы ничего, но Кирилла стала в лодыжку клевать какая-то дурная курица. Он лягнул её ногой. Курица со взмахом крыльев отскочила, закудахтала на всю округу. Но поцелуй уже был разорван. Калякин облизал губы, уткнулся лбом в плечо Егора, в пахнущие пылью волосы.

— Я как дебил с сюсюканьем про любовь? Не мужик? Тебе не нравится?

— Нравится. — Рахманов погладил его по спине. — Ты мужик. Причём отважный и храбрый. Спасибо за помощь.

Кирилл кивнул. Оторвал лоб от плеча, почесал его, спросил неловко:

— А ты бы вправду на мне женился?

— Если бы это было разрешено.

— У-уу, — расстроился Кирилл, — такого никогда не разрешат. Надо папеньке идею подкинуть, пусть в правительство с инициативой выйдет. Вот прикол будет.

Егор ничего не ответил, но говоряще взял с седла телефон и посмотрел на часы. Чёрт, они заболтались! Хорошего понемножку, нефиг отдыхать, надо идти работать. Кирилл украдкой вздохнул, миловаться ему нравилось больше, чем вкалывать. Егору, несомненно, тоже, но он был стальной воли человеком, с ответственностью перед семьёй.

75

Гул мотора первым уловил Кирилл, когда закончил насыпать в свои два ведра уголь. Притих в полусогнутой позе с совковой лопатой в руках, проверяя, не ослышался ли. Мотор гудел. Тихо и плавно. Значит, ехала иномарка. Медленно приближалась, ползла по неровной щебёночной дороге.

Кирилл отпустил черенок лопаты, и тот упал на располовиненный холмик угля. Снял перчатки, кинул их на уголь в правом из вёдер и пошёл к обочине, выглянул из-за занавеса листьев вишен. Вверх по улице, в данный момент мимо коттеджа, со шлейфом пегой пыли полз кофейного цвета седан. «Порше». Солнце светило ему в лобовуху.

— Кир…

Сзади у раскрытых ворот, через которые они носили уголь, застыл Егор. Забытые вёдра — два полных и два пустых — стояли у его ног. Он тоже слышал, всё понял и теперь снова разволновался.

— Мишаня пожаловал, — сказал Кирилл, обернувшись. В уме пронеслось сразу много мыслей и вариантов встречи незваного гостя, однако не он был сейчас хозяином бала и виновником торжества. Важнее, как Егор морально подготовился к встрече. А не морально… На нём были заношенные трико и футболка, что цвета не разберёшь, тёмно-синие резиновые шлёпки, на руках - перчатки, но и они выше запястья, и лицо были запачканы угольной пылью, чёрные пятна и полосы красовались на носу, лбу, щеках. Кирилл предположил, что и сам выглядит заправским кочегаром, только не он сегодня знакомится с папочкой. С другой стороны, с чего бы перед Мишаней выряжаться, как маме Гале? — В честном труде ничего постыдного нет. Пусть Мишаня подавится всем тем, что ему здесь не понравится. А из Золушек вылупляются прекрасные принцессы.

Егор чуть продвинулся, встал между кучей угля и мотоциклом, который перевёз к калитке, чтобы не мешался. Кирилл подошёл к нему, встал бок о бок, крепко, до хруста костей сжал его ладонь.

— Всё будет нормально. Перетерпи.

В этот момент из-за вишен выплыл нос «Порше», а потом и всё авто целиком. Остановилось.

В машине сидели двое — мужчина и женщина. Первого Кирилл знал лично, вторую по фотографиям.

— А её-то зачем припёр? — процедил Кирилл и ещё крепче сжал пальцы Егора, призывая крепиться. Егор оттолкнул его руку: то ли сильно занервничал и телесный контакт стал неприятен, то ли не хотел демонстрировать красноречиво близких отношений. Его право.

Мишаня степенно вылез из машины, как только её остановил. Скрытый кузовом, он поправил прилипшую к телу рубашку и бросил короткий взгляд на заросшую американским клёном улицу. Ирусик, которая находилась ближе к ним, сначала через стекло рассмотрела встречающих парней, потом открыла дверцу и дождалась, когда муж обогнёт капот и подойдёт к ней, только потом спрыгнула лакированными туфлями в придорожную пыль.

Одеты оба были не по случаю. Неизвестно, как они представляли себе деревню, но разрядились как для европейской столицы. Мишаня, к счастью, хотя бы галстук не повязал. А на Ирочке было приталенное платье с разводами сине-зелёно-жёлтой гаммы и рукавами в три четверти, бусы-цепочки, перстни-кольца-браслетики и золотые часы. Светлые волосы до плеч вились крупными пружинистыми локонами. Кирилл был уверен, что его мать ахала бы от восторга при виде наряда одной из первых дам области, ему же эта тощая молодящаяся мамзель с бесстыжими любопытными глазами категорически не нравилась.

Мамоновы не двигались. Ирочка пялилась то на одного парня, то на другого, будто на манекены в магазине или мраморные изваяния, не сознающие, что их досконально изучают под микроскопом, а может, тут больше подходило сравнение с рабами на невольничьем рынке — лишь живым товаром для богатых господ. Мишаня удостоил сына лишь краем взгляда. Отвернул голову и, пожёвывая губами, рыбьими глазами взирал на давно некрашеную хату с деревянными рамами в резных наличниках, ворохом желтой листвы, веточек и прочего мусора в стыках листов железа на крыше, на слегка покосившийся и тоже некрашеный забор из древних досок, неровно стоявшие ворота и двор за ним, копошащихся кур, для которых ничего неординарного сейчас не происходило, на потихоньку ржавеющий мотоцикл, которому место в музее, на заросли вишника без вишен, на брошеный дом на противоположной стороне улицы, просвечивающий через кустарник. Взирал свысока, как выскочки смотрят на смиренных неудачников, попирая и растаптывая их, чтобы по их головам подняться ещё на несколько ступенек лестницы. До Кирилла вдруг дошло, что для Мишани этот сельский пейзаж не новый, что он уже был здесь и всё видел. Ещё бы — здесь жила его невеста, отсюда он забирал её в город, сюда приезжал к тёще! Может быть, он даже застал времена, когда заброшенный дом был вполне жилым и даже был шапочно знаком с его обитателями. А теперь он злорадствует, что ни тесть с тёщей, ни бывшая жена, ни его родные дети не выбрались из пресловутой деревенской нищеты, а лишь глубже погрузились в неё. Презирал их за это, считал грязью. Сволочь!

Кирилл сжал кулаки и резко повернулся к Егору, забыв, что сам призывал его к смирению. Тот молчал, как всегда опустив глаза куда-то на уровень коленей. Ждал. Терпел. Калякин успокоился.

Никто так и не поздоровался.

Мишаня наконец повернул голову к сыну и на его лице отразились… конечно же, не любовь, гордость или сочувствие! О нет! Он смотрел на него, как на очередное пустое место, пришедшее просить милостыню в приёмные часы. Тоже разглядывал, как экспонат, ведь видел в последний раз ещё восьмилетнего ребёнка, а теперь перед ним был молодой мужчина. Вымазанный в угле, как кочегар.

Ирусик, проследив взгляд мужа, вцепилась в Егора с новой силой. До этого она просто не знала, кто из парней урождённый Рахманов, вот это да! Кирилл мысленно рассмеялся, представляя, какую потеху устроил бы, выбери потаскушка его.

— А он не похож на тебя, — тихо подытожила свои наблюдения Ирочка, прерывая молчание, которое не соблюдали только шастающие под ногами куры.

— Да, — сухо кивнул Мишаня, одним коротеньким словом умудряясь обозвать Егора нагулянным ублюдком. Егор, скорее всего, уловил этот лживый смысл, но снова смолчал, даже не дёрнулся в желании разбить морду. Только челюсти сомкнул сильнее. Кирилл собрался заступиться, вылить яду в отместку, но в этот момент, как насмешка судьбы над Мишаней, послышался торопливый бег по ступеням веранды, и в воротах возник Андрей. Сильно походивший на папашу. Он растерянно затормозил, не рискуя без разрешения брата высовываться со двора, а в него уже впились два взгляда.

— А вот этот похож, — злорадно и достаточно громко процедил Кирилл, чтобы это было слышно не только Егору.

— Здрасьте, — сказал Андрей. Он был менее робок и затюкан, и смело разглядывал родственничков. Правда, его не поприветствовали в ответ, он был таким же пустым местом, как и Егор.

— Мы пойдём в дом? — невинным голоском спросила Ирочка у Мишани. Эта святоша будто нарочно притворялась слепой и никого не видела вокруг. Ей было до пизды, что рядом стоит хозяин дома, и разрешения надо спрашивать у него. Нет, она и здесь мнила себя главной! Кто она вообще такая, чтобы здесь командовать? Это не её территория! Но Егор, словно поняв намерения Кирилла кинуться поперёк дороги, неуловимым жестом, коротко взмахнув пальцами опущенной руки, призвал не вмешиваться и даже развернулся, давая папеньке с его кралей пройти. Кирилл, сопя от гнева, дал задний ход, тоже посторонился. Со всей желчью, что бурлила внутри, выплюнул им в затылки:

— А чего только вдвоём приехали? Чего детишек не привезли познакомиться? Им бы тут понравилось, погостили бы недельку.

Мамоновы ухом не повели, будто не ехидный вопрос, а где-то муха прожужжала. Чуть запнулся шаг и больше никакой реакции. Они пошли мимо мотоцикла, через стаю вечно голодных кудахчущих кур, по траве, по оставшейся на земле угольной крошке, мимо ворот и прижавшегося к столбу Андрея. Мишаня пёр уверенно и невозмутимо, как танк по оккупированному посёлку, не стеснялся, ни в чём себе не отказывал. Ирочка держала его под руку, смотрела, куда ставит ножки в модельных туфлях и воротила прелестный носик — ха-ха, везде был помёт: куры всё утро срали, старались к её приезду.

Егор веселья Кирилла не разделял, возможно, вообще его не замечал. Брови его сдвинулись к переносице, между ними пролегла морщинка тревоги и озабоченности. Он сразу же двинулся за обнаглевшими гостями, предоставляя остальным право действовать по своему усмотрению. Вряд ли он сейчас думал о чём-то, кроме матери. Она ждала одного Мишаню, а не с распрекрасной дочкой губернатора в качестве придатка.

Кирилл, конечно же, присоединился к ним, на бегу давая знак Андрюхе стоять, где стоит.

Проходя через веранду, тёмный, ведущий в прихожую коридорчик, Ирочка вела себя, как царица, снизошедшая до хижины самых жалких бедняков. Вертела головой, морщила носик и поджимала губки при взгляде на засиженные мухами советские ещё шторы, линялые бумажные обои с кое-где отодранными углами, грубо окрашенный в синюю краску колченогий стол, накрытый старой клеёнкой с истёршимся рисунком, верхнюю одежду на прибитой к стене вешалке, свисающую на проволоке лампочку Ильича. Муженёк её поджимал губы, но лицо оставалось бесстрастным с лёгким оттенком надменности. Он приехал в Островок не просто так, шёл к цели и хотел побыстрее со всем покончить. Калякин предполагал, что Мамонов сразу выставит Егору условия сделки, получит желаемое и отчалит, не тратя время на рассматривание хаты и первой жены, но похоже Ирочке приспичило поглазеть на бывшую соперницу, добить её своим охуенно аристократическим видом. Сука.

Егор и Кирилл следовали за ними на расстоянии. Мишаня и Ирочка в полном молчании через скрипучую дверь ступили в прихожую, безошибочно свернули в зал. Естественно, не разуваясь, и по херу, что только что гуляли по помёту. Окаймляющие дверной проём шторы зацепили обоих по макушкам.

В зале сохранялась наведённая с утра чистота. Простая и незатейливая деревенская чистота — устаревшая, но крепкая мягкая мебель, застеленная плюшевыми пледами из набора, ящик-телевизор, трельяж, письменный стол, цветы в горшках, дешёвая люстра с висюльками. Вполне нормально, если не придираться. Однако уголки тонких губ Ирочки злорадно приподнялись: королевна торжествовала, что конкуренты оказались в ещё большей жопе, чем она надеялась. От тюрьмы и от сумы не зарекаются, дура. Но рой, рой другому яму, тварь, сама в неё попадёшь.

Кирилл сознавал, что лукавит. Помнил ещё, с каким упоением доставал Егора, измывался, глумился над его низким материальным положением. Тоже был бестолковым дураком, ушлёпком, но он попал в свою яму — влюбился и целиком перевернул свою жизнь. Повезло, а могло приключиться хуже.

В секундную заминку Мишаня шаркнул глазами. Из двух спален шторы были раздвинуты только у одной, дальней, он, взяв супружницу, направился туда. Кирилл кожей почувствовал, как напрягся Егор — он не промолвил ни звука, лишь грудью подался вперёд. Он следил за отцом с алчностью голодной собаки, которая без разрешения боится приблизиться к пиршественному столу, переминаясь с лапы на лапу. Кирилл знал, что сравнение обманчиво, и в случае чего его парень, не раздумывая, бросится между матерью и донором спермы.

В спаленку господа не зашли, да и не поместились бы там, — встали напротив.

— Здравствуй, Миша, — тихо и, должно быть, с мягкой улыбкой проговорила Галина, потом её голос оборвался на недосказанных доброжелательных приветствиях. Скорее всего она заметила Ирину, нарисовавшуюся в поле зрения на пару мгновений позже мужа. Дамочка, как коршун, уставилась вглубь спальни, на красивую физиономию вылезли уродливые презрение, пренебрежение и… превосходство. Эта сука не испытывала ни капли раскаяния за чудовищные поступки прошлого. Исковерканная жизнь молодой женщины и двух мальчиков её совсем не волновала, по ночам не мучали угрызения совести. Бездушная тварь! Она и сейчас задирала нос и ликовала, что увела из семьи мужика! Блять, кого — рыбью морду? Кирилл обалдевал от женских вкусов. Не мог понять, на что там было польститься? У Мишани что, член длиной с полкилометра? Сам неуважаемый председатель правительства свои эмоции контролировал лучше. По крайней мере, злорадства на его лице не отражалось. Ни жалости, ни омерзения, ни отсвета прежней страсти. Совсем ничего — рыбьи глаза созерцали пустое место. Никчёмную инвалидку на узкой неудобной кровати в ворохе стиранных-перестиранных простыней и одеял. Пропахшую лекарствами и мочой. Окутанную тошнотворным дыханием медленной смерти. Не сумевшую пробиться в жизни. Простившую его подлость. Добрую дуру с жалко накрашенными губами. Кирилла бесило это ёбаное наплевательство, он еле сдерживался, а Егор… Кирилл повернулся, чтобы понять, почему Егор не вмешивается, не выскажет всё, что у него накипело… Егор смотрел прямо, на «гостей», не опустив по обыкновению глаз. Он терпел. Будто мысленно твердил себе, что скоро визит закончится, что он не бесконечен, что наградой за несколько минут мучительного терпения станут деньги для матери. Егор терпел, как его просили, как он обязал себя. Давал негодяям распоряжаться в своём доме, жертвовал своей гордостью. Как же ему, должно быть, сейчас было больно, как обильно, наверно, кровоточило его сильное справедливое сердце. У Кирилла самого сердце болезненно сжалось от беспомощной вынужденности своего парня терпеть двух мразей, он остыл и умерил пылавший гнев. Тоже заставил себя терпеть, хотя ему смириться было трудно.

— Наш Егорушка совсем взрослым стал, — раздался из спаленки наполненный нежностью слабый голос Галины, которая после длительной паузы справилась со смятением. — И Андрейка вырос, на тебя похож. Он тебя совсем не помнит, малюткой был. А я… я совсем захворала, только обуза для них. — Голос задрожал, насыщаясь волнением. Мама Галя не плакала, но была близка к этому. Кирилл не понимал, зачем она извиняется за своё состояние, зачем унижается, говоря про сыновей. Он опять обернулся на Егора. Тот стоял без кровинки в лице, но не шевелился, выступающие вены на руках сильно вздулись.

— Не обижай их, Миша, они хорошие…

А грёбаный мудак Миша просто развернулся и устремился к выходу. Ни ответив ей ни слова! Ни слова поддержки для неё, ни слова на рассказ про сыновей! Просто развернулся и ушёл! Правда, наткнулся взглядом на Калякина и чуть убавил прыть, Егора он даже боковым зрением не задел, урод.

В прихожей Мишаня замедлил шаг, дождался, когда его догонит Ирочка. Но и она уходить из дома не спешила, полезла проверять кухню. Дивилась на печку, на скромный гарнитур, допотопный стол, на самодельные бачки для воды, вырезанные картинки на стенах, лёгкий беспорядок на столе, закатанные банки в углу. Мишаня ждал, пока она, качая головой, рассмотрит, и тоже глазел через дверной проём.

— Как тут жить можно? — повернувшись к нему, сокрушённо спросила Ирочка. — Потолки низкие, окошки маленькие… И хоть бы полы покрасили, стыдоба… Обои не клееные… Этот работящий мог бы дом в большем порядке держать.

Ах ты сука ехидная! А у него хоть были деньги на краску, чтобы полы красить? Тебе бы такие проблемы!

— Что?! — Кирилл, стиснув зубы от ярости, рванулся вперёд, но его удержали за футболку. Кирилл с тем же гневом обернулся к Егору, вопрошая всем своим естеством: «Зачем ты меня останавливаешь? Ты слышал, что она сказала? Ты будешь и с этим мириться?» Но Егор предстал донельзя измученным, и возглас Кирилла захлебнулся, так и не став полноценным криком.

Господа Мамоновы всё равно не повели ухом, до высоты их социального положения не долетали писки плебеев. Совершив экскурсию в бедняцкую лачугу, они вышли обратным путём на свежий воздух. Ещё раз повертели головой во дворе, где их наконец облаяла Найда, прошли мимо прислонившегося спиной к забору Андрея, до этого от нечего делать пробовавшего на прочность гипс. Кирилл и Егор, не сговариваясь, двигались за ними. Было предчувствие, что благодетель сейчас развяжет с охватившей его немотой и сообщит, какого хера приехал.

Мамоновы дошли почти до машины и там развернулись. Ирочке не очень удобно было стоять в туфлях на траве, каблуки проваливались в землю, ей приходилось переминаться с ноги на ногу. Мишаня стоял твёрдо, в профессиональной позе бывалого политика высокого ранга.

Парни замерли напротив, на расстоянии четырех-пяти шагов от них. Андрюшка приблизился, но из-за спин старших сильно не высовывался, наблюдал с любопытством, то трогал носком ноги вёдра с углём, то отходил к мотоциклу. Ветер трепал их волосы. Потревоженные куры издавали громкое «ко-ко-ко».

Мишаня долгим высокомерным взглядом окинул Егора.

— Подпишешь бумаги, которые тебе привезёт мой юрист, — сказал приказным тоном он. — Кроме этих денег, ты ничего от меня не получишь.

— Да, — совершенно не пытаясь, не собираясь сопротивляться, кивнул Егор. К счастью, и не начиная благодарить.

Ирочка выдохнула. Это было очень, ну прямо очень заметно. Возможно, она боялась, что первенец примется упираться и торговаться. Теперь обрадовалась, что быстро отделались малой кровью.

Легче вздохнул и Мишаня. Разительных перемен в его настроениях не произошло, однако вместо официоза возникла какая-никакая неформальность. Человечностью, правда, не пахло. Он снова оглядел терпеливо сносящего любое пренебрежение Егора.

— Значит, ты пидорас? — выплюнул он, впервые проявляя интерес к жизни сына. Но каким, блять, образом! Мол, я так и знал, что ничего путного из тебя не вырастет.

Кирилл вспыхнул. Вопрос хлестнул по нему кнутом.

— Пидораса в зеркале увидишь, а мы законопослушные граждане РФ.

— Кир, не надо, — Егор тронул его за локоть.

— Надо! — отодвигаясь, двинул рукой Кирилл. — Задолбал он уже! Приехал тут, блять, ферзь великий! Он мизинца твоего не стоит!

— Не надо, Кир, — опять попросил Егор.

— Пусть послушает! — огрызнулся Кирилл. Он ходил туда-сюда и эмоционально жестикулировал. — А то, пиздец, нос задрал, фыркает! Он не смеет тебя оскорблять! И никого не смеет в этом доме оскорблять! А если ещё слово вякнет… или денег на лечение зажмёт… он знает, что будет. Я тебя предупреждаю, Мишаня, проклятие ещё не снимал! И не сниму, пока…

Ирочка негодовала, её трясло от возмущения наглой молодёжью. А ещё к ней прилип какой-то овод, она никак не могла его отогнать.

— Заткнёшься ты, шавка?! — рыкнул Мишаня. Перекошенное лицо и шея пошли малиновыми пятнами. После его окрика задрал голову и закукарекал, нагоняя мистического ужаса, ходивший с курами чёрный петух. Мамонов выкаченными глазами зыркнул на него. Калякин захохотал. Ему чинуша всё равно ничего не мог сделать: это не на своего бесправного и бессловесного сына наседать, а за Кириллом Калякиным маячил его влиятельный папа-депутат.

— Я подпишу документы, — заканчивая перепалку, ровно и твёрдо повторил Егор. Мишаня перевел на него бешеный взгляд:

— После обследования, при положительном результате жди юриста. Ира, едем.

Он открыл ей дверцу, затем стремительно обошёл машину спереди и влез за руль. Заурчал мотор, «Порше» дал задний ход, зацепил кусты, ветки зашуршали, царапая заднее крыло. Со злости Мишаня не обратил на это внимания, колтыхая по всем торчащим камням, в три приёма развернулся на узкой проезжей части и укатил. Ирочка бросила последний надменный взгляд на беспризорную деревенщину.

Кирилл вышел на обочину посмотреть, как по пасмурной улице рассеиваются клубы поднятой иномаркой пыли, да разбегаются с дороги непуганные практическим отсутствием транспорта куры и утки. Вот, блять, и встретились Рахмановы с отцом. Яблочки от яблони далеко упали.

Было так противно!

— Пойдём, Кир, — позвал Егор, — надо с углём закончить. — Он потирал тыльной стороной пальцев скулу и делал вид, что ему безразлично. Андрюшка взобрался на мотоцикл, крутил ручку газа, щёлкал тумблерами и украдкой наблюдал за братом, тоже беспокоился о его душевном равновесии, спрашивать не решался, тема отца в их семье всё ещё была под запретом.

Кирилл глубоко вдохнул, что даже услышал шум втягиваемого ноздрями воздуха. Его собственное душевное состояние требовало что-то сказать — поддержать, выругаться, оскорбить уехавших ублюдков, но он, как и Андрей, чувствовал, что Егор не хочет обсуждать, по крайней мере, пока. Всколыхнутые, как ил со дна моря, старые обиды и страхи, новые проглоченные унижения должны осесть, улечься, чтобы он смог заговорить о них вслух. Кирилл научился разбираться в его замкнутом характере и уважал его привычки. Он сам за эти полчаса стал другим, продвинулся на новый уровень развития. Скачок, который совершил после прозрения, что он прежний и все его друзья — ущербное, деградирующее быдло, теперь казался лишь крошечной ступенькой. А когда он наблюдал, как матёрый пройдоха, взрослый человек, чьи поступки не спишешь на ребячество, безжалостно давит каблуком двух сыновей, смотрит на них без единой капли любви, устраняет помеху, вот тогда его мировосприятие кардинально перевернулось. Он физически почувствовал, как это произошло — рывок и пустота, а за ними жгучее желание защищать и быть рядом, быть настоящим мужчиной, потребность в этом.

Ещё Кирилл понял, что ему не так уж не повезло с родителями: они оба любят его, желают блага. Какого-то своего, в их представлении, но блага.

Он немного нерешительно приблизился к Егору. Тот сразу отвернулся, попробовал спрятать глаза, отойти, но Калякин взял его за локти, повернул к себе.

— Забей на них, — сказал он, нарушая данное слово не лезть в душу. — Больше их не увидишь.

Егор мотнул головой, пытаясь разубедить, что ему хреново. Чёрные пряди взметнулись и закрыли половину лица, давая хороший повод ещё несколько дополнительных секунд, пока убирал их со лба, на то, чтобы совладать с собой и надеть маску «У меня всё окей».

— Егор, — Кирилл перешёл на мягкий полушёпот, — я же верил, что ты справишься, перетерпишь. Ты очень-очень сильный. А я очень сильно люблю тебя. Сейчас мы всё сделаем, переносим уголь, только… поцелуешь сначала меня? А то я, капец, перенервничал.

Рахманов опустил взгляд на его губы, находившиеся совсем рядом, едва заметно сглотнул, потом повернул голову к Андрею. Пялящийся на них мальчишка быстро и слишком увлечённо приступил к изучению рычагов и панели приборов «Ижа», на котором до сих пор восседал. Понятливый пацан. Улыбнувшись, Егор обвил талию Кирилла руками и с упоением занялся его губами со вкусом угольной пыли.

Они целовались. Поглаживали друг друга и тёрлись стояками. Андрюха сначала подсматривал за ними, затем ему надоело быть лишним и он, испустив горестно-упрекающий выдох, слез с мотоцикла и утопал домой. Закапал дождь. Маленький, редкими крупными каплями. Мокрые кляксы шлёпали по рукам, плечам, макушкам, тёмными пятнами расплывались по одежде. Но даже куры продолжали как ни в чём не бывало копошиться в пыли, воздух даже потеплел.

— Я бы целовался с тобой вечно, — прошептал Кирилл, когда крупная капля упала ему прямиком на нос и пришлось разорвать поцелуй, чтобы её стереть. Но второй рукой он не отпускал Егора.

— Я тоже, — признался селянин, которому в это время на щеку упали три капли.

— Но у нас полно работы, — быстро добавил Кирилл, пока этот прискорбный факт, извиняясь пожав плечами, не озвучил главный трудяга. — Всё, идём работать!

— Только домой зайду, — предупредил Егор, избегая открыто говорить, что беспокоится о матери.

— Иди, — отпустил Кирилл и, покрутившись, будто гадая, с чего начать, надел перчатки и поднял с земли два наполненных углем ведра, тяжеленных, как падлы, понёс в сарай. Высыпал в дальний тёмный угол за загородку, вернулся на свет. Дождь как начался, так и закончился, даже землю не промочил. Егора уже не было, шнырять за ним хвостиком и стеснять в обмене впечатлениями Кирилл устыдился. Рахмановым сейчас было о чём поговорить без него. Возможно, этой встречи они ждали десять лет, а она прошла так прозаично и скомкано. Он пошёл к куче угля. Работа была монотонная, для дураков — подгребай рассыпчатый уголь лопатой, сыпь в ведро да тащи. Внутренний голос молчал, хотя мог бы нудить, что хитренький Егорушка скинул свои обязанности на влюблённого простачка, что этим углём и погреться-то не придётся — когда ещё с курортов приедут, если в сентябре отчалят, то хоть бы к новогодним праздникам отыскались, а может, и всю зиму там проведут.

Голос не появлялся, но Калякин сам думал на тему разлуки — слишком долгая, как выдержать? Он нуждался в селянине каждую минуту, не смел помыслить себя без него. Прочно привязался к нему.

Егор вышел из дома, когда Кирилл уже сбился со счёту, сколько ведер перетаскал. По вискам и груди тёк пот. Куча заметно уменьшилась и теперь походила на сильно обглоданный чёрный серп луны в три-дэ-формате.

— Ого, — одобрил Егор, сразу взявшись за лопату, чтобы наполнить свои вёдра. — Извини, что я долго.

— Как она? — спросил Калякин о маме Гале.

— Расстроилась, — ответил Егор, виртуозно пользуясь умением описывать сложную ситуацию одним словом. Ждала, надеялась, наводила красоту, а мудила привёз бабу и ни сыновьям не порадовался, ни даже поздоровался.

Лопата с шуршанием вгрызалась в спрессованную груду, камешки угля позвякивали о металлические стенки вёдер.

— Зато у неё будет веский стимул вылечиться и доказать! — нашёлся Кирилл. — На одном мудаке свет клином не сошёлся. Вылечится и… выйдет замуж! Ну или просто любовника заведёт.

Егор посмотрел на него со скепсисом. Вернее, как на неисправимого дурака.

— Не надо никому ничего доказывать. Зачем?

— Но она же красивая! И ты красивый в неё.

— Я обычный, — не согласился Егор, но против воли усмехнулся лестному комплементу. Его вёдра были уже полны, и Кирилл отобрал лопату.

— Нет, ты самый-самый… я тебе зуб даю, — рассмеялся он и, заворожённо глядя на красные, чётко очерченные губы на чумазой мордахе, потянулся за поцелуем. Только Егор с лукавой улыбкой уклонился и, подхватив вёдра, зашагал к сараю. Вот так всегда!

Андрюха присоединился к ним, когда от кучи остался маленький холмик. Он приходил и раньше, но брат спровадил его варить поросячью картошку. Дождавшись, пока она закипит, пацан вернулся к людям — одному слоняться целыми днями, так можно и помереть со скуки или одичать. Конечно, ему требовалась компания. Он не носил уголь, просто сидел на мотоцикле, как на лавке, кутался в олимпийку, болтал ногами и языком.

— Кира, а… а ты… - Андрей уже не знал, что придумать. — Ты не бесишься, когда тебя таким именем называют? Кира — женское…

— Не, не бешусь, — Калякин заебался как собака, руки вёдрами оттянул, имя его сейчас заботило меньше всего. Он работал лопатой, грязными руками и подолом футболки периодически стирая пот с лица. — Сам себя иногда так называю.

— Тогда хорошо, а то я думал, вдруг тебе не нравится. Кира, а… — Пацан подался вперёд и стрельнул глазками во двор, в сторону сарая, выискивая брата. Тот только вышел из сарая, направлялся к ним. — А Егор тебе ничего не говорил про отца? — успел спросить он.

— Сегодня? — Кирилл прислонил лопату к воротине, дал себе минуту передышки. — Не, не говорил.

Подошёл Егор, поставил вёдра, взял лопату. Андрей опасливо посмотрел на него, но всё же сказал, что его терзало:

— А я отца другим представлял… Он ещё хуже, чем в телевизоре. Хорошо, что он не живёт с нами, он мне не понравился.

Стоявший к нему спиной Егор не обернулся, не прокомментировал. Загребал уголь и кидал в ближнее ведро. Андрей осмелел.

— Кира, а здорово ты его отбрил.

— Спасибо, — усмехнулся Калякин. Вечерело и начали донимать комары.

— А про какое проклятие ты говорил?

Вот тут Кирилл захихикал, вспоминая свою выходку. Опёрся на воротину, взмахнул рукой.

— Проклятие? Да так. Когда на приём в администрацию ходил… Попугать его, короче, хотел. Ляпнул, что я типа чернокнижник-сатанист, что проклял его за… ну, в общем, за то, что он козёл… и что счастья и удачи ему тридцать лет и три года не будет, сдохнет в канаве. И похоже, он испугался, в штаны наложил.

Андрей покатывался со смеху, сгибался пополам верхом на мотоцикле. Егор бросил занятие и слушал. Сдержанно, хотя и улыбался на некоторых моментах и точно был поражён изобретательностью угрозы. И смотрел так, будто открывая всё новые и новые черты своего… любимого? Кирилл не сомневался в его любви, таял под этим взглядом, плавился, как весенний снег. Тянулся к нему всеми фибрами души.

Вдруг Егор всколыхнулся, переместил лопату из одной руки в другую. Такое поведение значило, что он вспомнил что-то существенное и собирается задать вопрос.

— Кир… Помнишь, ты говорил, что родители… твои… придумали способ забрать тебя домой. Что ты имел в виду?

— А! — Кирилл тоже вспомнил и цокнул языком от досады. Погрустнел. — Ну, в общем, херня это, ничего у них не получится. — Он хотел на этом закончить, но Егор ждал. От волнения речь запестрила словами-паразитами. — Короче, такая хуйня… Они, это, деньги дают, чтобы ты, блять, уехал далеко и надолго. Типа я, блять, тебя за это время забуду и в загулы, блять, опять пущусь, бабу себе найду. Ага, как же! Пусть, нахуй, обломаются! Но я им пока этого не скажу. Деньги отвалят, тогда и обрадую.

Егор сник. Свет во взгляде теплился еле-еле. Он поднял вёдра, одно из которых было неполным, и понёс. Кирилл ударил кулаком по серым грубо сколоченным доскам воротины и догнал его во дворе, отнял вёдра, плюхнул их на землю и целовал Рахманова до тех пор, пока он не успокоился.

76

Следующий день прошёл в волнениях, спешке и повторяющихся диалогах: «Ничего не забыл?», «Точно всё взял?», «Точно-точно? Проверь ещё раз», «Ладно, если что, я привезу». В город Егор ездил с братом, завозил его к травматологу, но гипс оставили ещё на недельку. Кроме того, он забрал необходимые документы из районной больницы, поставил участкового терапевта в известность о предстоящей госпитализации матери. Кирилл в это время приступил к перебиранию картошки. Сидел на маленькой табуреточке в сарае, при включённой лампочке, да ещё свет проникал туда через открытую дверь. Сортировал клубни по вёдрам: мелкие — на корм скотине, средние — на семена, крупные — на еду и на продажу. Вернее, сорок вёдер следовало сначала засыпать себе, а излишки Егор планировал сдать перекупщикам или в райпо, кто цену больше предложит.

Набрав несколько вёдер, Кирилл спускал их в погреб, вырытый под другим сараем. Тёмная жуткая яма трехметровой глубины с ржавыми металлическими перекрытиями, свисающей паутиной пахла сыростью, от земляных стен шла прохлада. Пол покрывал песок, дощатые стенки разделяли закрома под разные виды картошки. В углу стоял металлический стеллаж с консервацией. Банки с вареньями, компотами, закусками, соленьями, от полулитровой до «четверти», покрывал налёт пыли. Каждый раз спускаясь сюда, Кирилл думал, что в частном доме жить гораздо сложнее, чем в квартире, — надо учитывать тысячи мелочей и нюансов, быть мастером на все руки. И Егор всё успевал. И учил этому Андрея. Братьям повезло друг с другом, несчастья их сблизили. Кирилла радовало, что и он влился в семью, стал своим. Ну, ему хотелось верить, что это так.

Днём Егор чистил навоз, полол грядки, собирал урожай, стирал бельё и тоже перебирал картошку, желая максимально привести в порядок хозяйство и тем самым хоть капельку облегчить жизнь без себя. Но нельзя объять необъятное, особенно, когда главной задачей стоял сбор в больницу. Кирилл отдал ему свою вместительную дорожную сумку, туда поместились и одежда, и кухонные принадлежности, и медикаменты с памперсами. Егор заказал в платной клинике машину скорой помощи на семь утра. Кирилл обалдел, когда услышал сумму предъявленного счёта. Завтра он собирался ехать в город вместе с Рахмановыми, помочь устроиться в больнице, забрать свою машину, поселить Егора в квартире. Надеялся, что им удастся урвать свободный часок и протестировать на прочность имеющуюся там кровать. Хоть раз предаться сексу в нормальной уединённой обстановке.

Егор обзванивал клиентов, извинялся, говорил, что молока пока не будет. Уже вечером Кирилл заставил его поменять телефон на подаренный смартфон, научил пользоваться. И собственноручно с непередаваемым наслаждением утопил старый девайс со всеми его глюками в туалете. Всё, кончилась эпоха неудаляемого Виталика!

Андрей становился грустнее час от часа, сидел возле матери, читал ей книжку, пока брат не прогнал его спать. Сам Егор недалеко от него ушёл в плане эмоциональной стабильности: дёргался, нервничал и даже психовал. Боялся что-то упустить, забыть. Волновался за дом, за Андрея, за то, какие будут результаты обследования. За организационные вопросы тоже волновался. Наверняка, его мучила и необходимость провести несколько недель в незнакомой обстановке, в окружении посторонних людей, не зная, во сколько сегодня ляжет спать, что поест. Но вряд ли его заботила собственная судьба, пусть бы пришлось голодать и ночевать под открытым небом. Егор всегда жертвовал собой ради других.

Ночью он не мог уснуть. Обычно, изнурённый, отключался, как только уронит голову на подушку, а сейчас лежал уже полчаса, на спине, заложив руку за голову и пялясь в тёмный потолок. Калякин ужасно хотел спать, глаза слипались, мозг выключался, но он терпел, не мог заснуть, пока любимый не спит и даже не делится тревогами и переживаниями.

— Егор, — не выдержал он, позвал тихо, придвигаясь к нему.

Рахманов встрепенулся:

— Я думал, ты спишь. Спи.

— И ты спи. Не бойся ничего: я с тобой.

— Я не боюсь, — отрешённо ответил Егор. — Просто… просто пытаюсь запомнить день, когда моя мечта начала сбываться. Мне сложно поверить…

— Она сбудется, мой… — Кирилл запнулся и постеснялся произнести слово «милый», которое рвалось с языка, но Егор, скорее всего, этого не понял, не услышал. Егор повернулся к нему, уткнулся носом в плечо, поёрзал и засопел. Завтра придёт новый день, а с ним новый этап в его жизни, хорошо, чтобы счастливый, удачный. Тогда они смогут чаще проводить время вместе, целоваться, ходить в кино, ездить в путешествия, наслаждаться покоем и регулярным страстным интимом. Фантазируя о романтике, Кирилл уснул.

Наедине

Из больницы Кирилл уехал на такси — деньги у него были. Он приучал себя к экономии, однако заставить себя поехать на троллейбусе не мог, ну не для него был общественный транспорт с вечной толкучкой, злобными бабками и прочей шантрапой. Такси хоть и дороже, зато доставит до подъезда и не будет мозг ебать.

Пока ехали, Кирилл смотрел на город. Совершенно забыл суету, нагромождение каменных многоэтажных лабиринтов, проспекты и площади, нормальный асфальт, светофоры, рекламные щиты. Шум, гам, беготня, нервозность. А на улице лето, светит солнце, плывут облака, цветут красивые цветы на разбитых коммунальщиками клумбах — и ни одного улыбающегося лица. Все хмурые, озлобленные или пьяные, опустившиеся. Кирилл нутром ощутил разницу между крупным городом и крохотной деревней. Конечно, и в деревне особо не встретишь радостных людей, но те немногие, что живут в глубокой глубинке, хоть любят её искренне. Та же старая карга Олимпиада не рвётся к детям в городскую квартиру, живёт без воды, газа, главное, что на родимом клочке земли. А здесь все только и делают, что ругают власти, срутся друг с другом и мечтают свалить в Москву или за границу. В деревню надо ехать, там переосмысливать себя, обретать нормальность. Тогда ещё можно спасти этот мир.

Увлёкшись философией, Калякин и не заметил, как прибыл к родительскому дому. К одной комфортабельной ячейке в общем имуществе трехсот тридцати шести собственников. Да, были времена, когда он считал деревенских аборигенов психами и не понимал, зачем Егор похоронил себя в отстойной дыре.

— Двести пятнадцать, — сказал таксист.

— Чего? — не понял Кирилл, он ещё был полностью погружён в мысли, потом до него дошло, где он и что от него хотят. — А! Да, сейчас. — Он приподнял от сиденья зад, залез в карман джинсов и протянул три купюры по сто. Таксист, ворча, отсчитал сдачу мелочью, едва ли не рублями. Монеты оттянули карман. Не сказав ни слова на прощанье, Кирилл вылез из машины.

Осмотрелся, пока такси, скрепя рессорами, уезжало, задрал голову к своему окну на четвёртом этаже — последний раз из квартиры он выбирался как раз через него. Но никто из гуляющих во дворе не помнил его подвига во имя любви, не подбегал за автографами, вообще никто не обратил на его приезд внимания. Вот так вот в большом городе — живут в одном доме, а друг друга не знают. То ли дело деревня, где слухи распространяются со скоростью света!

Кирилл ностальгировал по деревне, но возвращаться туда в отсутствие Егора не хотел. Знал, что придётся, но не горел желанием.

Он вынул смартфон из кармана, посмотрел на время — одиннадцать часов почти. Надо идти. Кирилл ещё раз задрал голову к окну и пошёл к подъезду.

Поднимаясь в лифте, он понял, что ещё чуть-чуть и круто лопухнётся. Надо было бы сначала позвонить родакам, предупредить. Вдруг матери нет дома? Вдруг ключи от машины только у отца? Кстати, посмотреть, на месте ли машина, он тоже забыл. Совсем отвык, и мысли заняты только Егором.

На площадке Кирилл остановился. Кто-то шаркнул парой этажей выше, вызвал лифт. Внизу лязгнула чья-то дверь-сейф. У непосредственных соседей шумел пылесос. Как зовут этих соседей Кирилл не знал.

Выбросив всякую пошлость из головы, Кирилл повернул ручку двери родительской квартиры. Она не подалась. Тогда он нажал на кнопку звонка, услышал приглушённый «дин-дон». А потом шаги — лёгкие и мелкие. Значит, мать дома, хорошо. Через секунду она открыла дверь. Вся безупречная, до тошноты. Уставилась на него, затем за его спину, никого лишнего типа деревенского оборванца там не нашла и отодвинулась в сторону, приглашая.

— Кирилл… Ты задержался.

— В смысле? — он нога об ногу скинул кроссовки, которые стырил с полки в день побега. Теперь они заметно истрепались, запылились, что не преминула отметить мать.

— Я ждала тебя на час раньше, — сказала она, пропустив, однако, упрёки за кроссовки, направилась в гостиную. Кирилл пошёл за ней, вспоминая музейные интерьеры, тяжёлый помпезный стиль богатых домов. Квартира давила на него. Крикливые политиканы в телевизоре раздражали.

— Ждала? — рассеянно переспросил он.

— Хватит тупить! — мать уселась в кресло, взяла со столика журнал и положила себе на колени. — Сегодня среда. В среду инвалидку…

— Галину, мам. — Кирилл развалился на диване, головой на подлокотник, достал из-под задницы пульт и переключил бесящий канал.

— Инвалидку, — упрямо повторила мать, сделала нажим на слово, — кладут на обследование. За ней будет присматривать сын. Не будешь же ты сидеть в глуши без него? Ты поедешь за ним. Вот я тебя и ждала.

— А, — протянул Кирилл. Сел, как положено, убрал пульт. — Тогда дай мне ключи от машины и квартиры, я поеду туда.

— Прямо сейчас? — в голосе матери зазвучало недовольство.

— Да, сейчас. Хочу убраться перед приходом Егора, продуктов ему купить.

— Так, что это значит? — мать выпрямила спину, вытянула шею, будто жердь проглотила, уперла кулаки в мягкое сиденье кресла. Глянцевый журнал соскользнул с коленей и спланировал на пол.

— Ничего не значит. Егор будет жить в моей квартире. Что тут непонятного?

— Нет.

— Да.

Они скрестили взгляды. В гляделках мать всегда была как тяжёлая артиллерия, но в этот раз Кирилл чувствовал, что не имеет права на поражение. Он применил все свои упорство и беспринципность, с которыми задирал слабых и безвольных. Теперь направил их в благое русло, на сильного, но неправого противника. И удача пошла ему в руки.

— Кирилл, что скажут люди? — мать откинулась на спинку кресла, будто не заметила, что победа досталась сыночку. — Ты не можешь привести домой парня!

— Люди? — Калякин расхохотался. — Какие люди? Уже давно никто друг друга не знает! Я не знаю вообще, кто в том доме живёт!

— Они тебя знают! И отца! Отца все знают!

— Да мне похеру на отца! И на этих людей! Пошли все в жопу! — Кирилл встал. — Короче, давай ключи и не ссы… не бойся, то есть, я с Егором там жить не буду, я уеду к Андрюхе в деревню.

— Зачем? — В вопросе из одного слова сверкали миллионы молний.

— Помогать, конечно! Что я, пацана в одиночестве на хозяйстве оставлю?

— Ты с матерью, как с дурой, не говори!

Кирилл стиснул зубы, рыкнул. Как она его достала! Он перевёл дух, встряхнул волосами.

— Хорошо! Буду как с умной! Я не понимаю, что ты кипешуешь? Какая тебе разница, что Егор у меня поживёт? Я же у него живу! Ничего с квартирой не случится. В конце концов, это моя квартира. А вы с отцом потерпите малость. Вот уедет Егор за границу… Сами, короче, говорили…

— Ты про него забудешь раз и навсегда? — в лоб спросила мать.

Кирилл запнулся. Покачался с пятки на носок. Но пауза затягивалась, и его мысли становились очевидными даже при молчании. Но ответ пришёл сам собой:

— Ну, туда за ним точно не поеду.

Он прошёл по комнате, встал к окну в нескольких сантиметрах от дизайнерской шторы. По ту сторону стекла жарило солнце, ветер качал желтеющие листья берез и провода. В доме напротив по кирпичной кладке бежала трещина — может, она и не опасна.

Мать вот не задержалась со следующим изумительным вопросом:

— Тебе он ещё не надоел?

— Почему Егор мне должен надоесть? — Кирилл сунул руки в карманы и повернулся к ней лицом. — Я люблю его, разве я не говорил?

С матерью чуть удар не случился. Она схватилась за сердце, за голову, начала всхлипывать, будто дышать разучилась. Впрочем, это была отработанная тактика. Кирилл на неё ещё с детства перестал вестись. Не было мать жаль нисколечко: не уважала она других людей, своих близких, думала всё время о каких-то других «людях». Это горько, но терпимо.

— Ма, хорош дурака валять, дай мне ключи, да я поеду. Пару недель там Егор поживёт и всё. А вы не вздумайте туда ходить и контролировать. Я буду паинькой, я обещаю.

Елена Петровна выдержала паузу, пытаясь бороться за своё главенство. Однако преимущество она растеряла ещё в предыдущем раунде. Теперь ей осталось только встать и выполнить просьбу, очень смахивающую на приказ. Она медленно, не признавая поражения, с гипертрофированным чувством собственного достоинства подошла к горке, открыла дверцу. Кирилл со своего места увидел, что ключи лежат на стеклянной полке между шкатулочек, коробочек, футлярчиков, в которых хранились недорогие драгоценности и дорогая бижутерия. Мать взяла их оттуда, кинула через полкомнаты. Связку ключей от квартиры он поймал, а вот ключ с брелоком от машины проскочили мимо и шмякнулись на паркет.

— Ну аккуратней же! — закричал Кирилл, поднимая. Опасался, как бы брелок не заклинил. Запихнул всё в и так огромные карманы. Ключи звякнули о монеты. — Ладно, я погнал. Вечером в деревню. Отцу привет.

— Ты не вернёшься? — выпучила глаза мать.

— А чего возвращаться-то? На тебя я посмотрел, отцу привета хватит. Звоните. — говоря это, Кирилл направлялся в прихожую, пока не останавливали. Не включил там света, в полумраке принялся за надевание кроссовок, присел, завязывая шнурки, на корточки — всё это позволяло не смотреть на мать и её кислые возмущённые мины. Он обувался так быстро, как только мог.

— Кирилл, ты поступаешь неправильно…

— Правильно, ма, правильно. Я помогаю Егору, ему больше некому помочь. Послушайте, оставьте его в покое, дайте ему уехать, а потом посмотрим. Не мешайте нам сейчас, пожалуйста. Будьте людьми. — Калякин встал в полный рост, одёрнул футболку и заглянул родительнице в глаза. Он был намного выше неё. — Ма, я прошу, дайте Егору с Галиной спокойно уехать на лечение, а потом… потом я сяду дома, хотите, даже здесь, под вашим присмотром, а не у себя.

Нет, эту броню не пробить. А Кирилл так надеялся! Его даже не поняли.

— А сейчас ты где будешь сидеть? Опять в колхозе? У тебя институт через десять дней! Может, они вообще не уедут! Может, там уже некого лечить!

— Они уедут! — заскрежетал зубами Кирилл, ткнул в мать указательным пальцем. — Уедут. А тебе… тебе воздастся за все грехи! — яркой вспышкой вдруг пришло воспоминание про простой крестик на груди Егора, с цепочкой, которую ему подарил. Он верил, что всё будет хорошо, и никому бы не позволил утверждать обратное. Злой и раздражённый выбежал из квартиры.

78

Приехав за Егором в два часа, наблюдая за ним из угла холла, Кирилл увидел, как тому улыбаются три молодые медсестрички на дежурном посту. Рахманов, похоже, этого не замечал, был серьёзен и сконцентрирован на своих проблемах, на лбу залегли тонкие морщинки. Он только слушал, внимал, иногда что-то спрашивал, озадаченно кивал. Но Кирилл был в таких делах докой, на раз определял, как тёлки текут, как сучки, при виде красивого мужика. А Егор был не только совершенен внешне, он ещё был благороден внутри — парень, ухаживающий за парализованной матерью. С глубин души поднималась ревность.

Соперниц тут явно не имелось, но Кирилл подошёл, кипя от лютой неприязни к представительницам слабого пола как виду. Часть внимания девушек сразу переключилась на него. Его рассматривали, оценивали, примеряли к себе. Глупые бабы!

Егор снова всего этого не заметил. Поднял усталый взгляд.

— Кир, ты уже?.. — Он словно потерялся в пространстве и времени и только-только обретал ясность ума. — Да, мы можем поехать… Мама заснула, проспит часа два-три, как обычно. Тут тихий час. Анализы начнутся завтра… В общем, у нас не больше трёх часов…

— Не беспокойтесь, — вмешалась самая старшая, в бело-синем брючном костюме, — ваше присутствие не обязательно. Здесь хороший персонал, своё дело знаем, присмотрим. Здесь почти все без сопровождающих лечатся. Идите и не волнуйтесь, Егор. — И она ему кокетливо улыбнулась. Сучка течная! Кирилла зло разобрало, но он взял её за локоток и развернул в противоположную сторону, туда, где размещались технические помещения и, следовательно, недоставало освещения.

— Можно вас на секундочку?

Девушка оглянулась на коллег или, лучше сказать, подруг.

— Ну да… — заколебалась она и всё же позволила незнакомому парню увлечь себя в ту часть коридора. Они прошли эти несколько метров, остановились. Калякин повертел головой от двери к двери, от угла к углу, но ничего подозрительного не нашёл. Правда, оказалось всё равно достаточно светло, хоть горел всего один пыльный плафон и не было окон. У поста стояли две оставшиеся тёлочки и Егор. Чуть дальше по коридору ходили люди, кто шаркал тапочками по блёклому линолеуму, кто лавировал между этими тихоходами. Двое людей в конце коридора никого не интересовали.

— Видеонаблюдения нет?

— Нет.

— Это хорошо, — протянул Кирилл, ещё раз проходя взглядом по помещению, и повернулся к медсестре. Ей было лет двадцать семь, плюс-минус. Неестественно чёрные, завязанные в тугой узел волосы ей не шли, добавляли сходства с вороной. — Вы ухаживаете за больными, да?

— Тут у каждого свои обязанности, — уклонилась медичка, не понимая или, наоборот, понимая, к чему ведётся разговор.

— Но вы ведь тоже можете присматривать? Попить там принести, одеяло поправить?

— Я и другое могу. А что надо-то?

— Надо, чтобы вы про Галину Рахманову сегодня не забыли, повнимательнее к ней отнеслись, если вдруг её сын задержится. — Кирилл стал правым боком к медсестре, сунул руку в правый карман джинсов, ещё раз обернулся на другую часть коридора и пост и вытащил сложенные вчетверо купюры, потом быстро и осторожно опустил их в карман белой форменной блузы.

— Зачем? — зашептала девушка, тоже испуганными глазами озирая пространство впереди. Рукой она прикрыла карманчик. То есть не возмущалась факту денежной «благодарности», а опасалась быть пойманной.

— Не бойтесь, всё чисто и честно. Просто хочу, чтобы за Галиной Рахмановой был надлежащий уход, пока нет Егора. Обеспечите?

— Обеспечу, — пообещала медичка и пошла к своим. Стёрла с лица радость дополнительного заработка, чтобы не делиться и не вызвать вопросы коллег. Кирилл отправился за ней и забрал Егора. Вместе свернули на лестницу. Прошли два пролёта. Кирилл двигался первым. На третьем пролёте обернулся, продолжая идти.

— Значит, они называют тебя по имени?

— А что такого? — Егор выплыл из своих мыслей.

— Да ничего, — буркнул Калякин, он дико ревновал, но тон выбрал шутливый. — Уверен, они сейчас длину твоего члена обсуждают.

— Почему? — Он опять ничего не понял! Олух! Кирилл воздел руки к сводам лестницы.

— Да потому что запали на тебя!

Егор посмотрел на него, как на умалишённого, не поверил. И не улыбнулся даже, довольный собой. Спросил про другое:

— Зачем ты медсестру уводил?

На лестнице никого не было ни сверху, ни снизу.

— Денег ей дал, — не таясь, ответил Кирилл. — Чтобы к маме Гале внимательнее была, ухаживала.

Лицо Егора изменилось, он вмиг догнал Калякина. Дёрнул за футболку. Глаза были по пять рублей.

— Ты что?! Это же взятка! Коррупция!

— Да не взятка это, — отмахнулся Кирилл, — а оплата дополнительных услуг. А ты, Егорушка, не прокурор. Вот когда станешь прокурором, я буду тебя бояться. Но всё равно буду «благодарности» давать. Без денег в медицине палец о палец никто не ударит выше своих обязанностей, мне это один серьёзный дядька-хирург сказал. Ты ли не знаешь, что не подмажешь — не поедешь? Все любят деньги, деньги правят миром.

— Люди сами к этому приучили. И ты поощряешь.

Они миновали последний пролёт и вышли в маленький вестибюль, где на старых деревянных стульях и скамьях под выцветшими плакатами с описанием болезней сидели пациенты и посетители, пахло хлоркой.

— Пусть девка подзаработает. Егор, я просто хочу, чтобы ты был спокоен в ближайшие несколько часов. Я же вижу, что ты уходишь и как будто кусок сердца отрываешь. Ничего не случится, за мамой Галей присмотрят.

— Извини, спасибо. Но я отдам тебе деньги.

— Ох да, так я и взял! Чудо ты моё, прокурорское! — Кирилл усмехнулся во весь рот и, остановившись, заворожённо дотронулся до щеки Егора и… потянулся поцеловать.

— Ты что делаешь?! — Рахманов оттолкнул его, показывая, что кругом люди.

— Ах да! — Кирилл хлопнул себя по лбу и рассмеялся. Потащил Егора вон из мрачного сырого и гулкого вестибюля в тёплый летний день. Солнце ударило по глазам, в больничном парке громко, наперебой щебетали птицы.

По городу ехали в среднем скоростном режиме. Кирилл был счастлив, что любимый человек наконец находится на его территории. Был горд показать ему свою малую родину, рассказать про известные ему улицы, здания, учреждения. Время от времени вспоминал, что Егор тоже здесь родился, жил в детстве, учился в институте, но сразу забывал это. Егор ассоциировался у него только с деревней. С тишиной, покоем и забитостью. Рахманов не возражал, смотрел направо, налево, слушал всё, что ему говорили, не прерывал. И не показывал, какие истинные чувства у него вызывает город, откуда его семью выкурил запаршивевший отец, по которому он гулял с предателем Виталиком. Кирилл всё это поздно понял и был рад, что экскурсионная поездка закончилась.

У подъезда долго не задержались, сразу пошли внутрь, к лифту, поднялись на седьмой этаж. Там Кирилл показал Егору какими ключами и в каком порядке открывается входная металлическая дверь в квартиру и пригласил войти.

— Будь, как дома, — скидывая кроссовки, сказал он. — Это и будет твоим домом на две недели или больше. Пользуйся, не стесняйся. Всё, что моё — твоё.

Егор всем видом показывал, что не стесняется. Снял туфли, аккуратно поставил их к шкафу, носами от стенки. Поправил одежду. Осматривался, тоже аккуратненько так, вежливо. Не по себе ему было. Кирилл глядел на это плачевное чудо и не знал, что с ним делать, как растормошить. Конечно, его милый зажимался не из-за незнакомой обстановки. И не завидовал, совсем — ни попав во двор с суперсовременными детской и спортивной площадкой, ни заходя в свежую элитную двенадцатиэтажку, ни оказавшись в чужом жилье, уже с прихожей разительно отличавшемся от его деревенской хаты, как отличаются космический корабль и гужевая повозка. Просто он ещё не научился принимать заботу о себе. Она заставляет его робеть.

Не представляя, как это исправить, Кирилл взял его за руки, дёрнул к себе и поцеловал, обнимая всего. В поцелуе Егор пришёл в норму, ожил, принялся активничать, вести. Надо было его отвлечь, не акцентировать на его замешательстве, вообще не подавать виду, что заметил смятение. Кирилл знал, что Егор тоже всегда старается не задеть его чувства, причём гораздо чаще.

— Мы в начале большого пути, — прошептал он, обнимая ещё крепче, прижимая всем телом. Стояк налился тут как тут, упёрся в живот Рахманову. От желания близости мурашки побежали по спине и рукам. Трудно было сдерживаться, ведь в кои-то веки они остались одни.

— Это долгий путь, — прошептал Егор. — Долгий.

— Так давай начнём его с перекуса? Ты, наверно, голодный? В больнице тебя не покормят… — Калякин потянул селянина в ближайшую дверь, за которой находилась кухня. — Я вовсе не повар, готовить нихера не умею, но я купил курочку-гриль, пожарил сосиски с яичницей. Знаю, не ахти-что, но пахло тут вкусно. А сейчас… ничем не пахнет, — с сожалением констатировал он. — Садись.

— Я не хочу есть, — сказал Егор, рассматривая просторную кухню с моднющим угловым гарнитуром, где все изгибы были плавными, скруглёнными, а красно-желтые цвета отлично сочетались с кафельным «фартуком», где вместо газовой плиты стояла удобная варочная поверхность с накрытой крышкой тефлоновой сковородой, где имелось много встроенной техники, серебристо сверкающая вытяжка. Обедать предполагалось за барной стойкой — там в фольгированном пакете сейчас лежала курица — сидя на стульях с высокими ножками. Ещё оригинальные жалюзи на окне, светлый ламинат, точечные светильники. Егор не завидовал: к чему завидовать, если у тебя такого никогда не будет? А Кирилл на секунду помечтал, чтобы его дворец немедля превратился в лачугу.

— Не хочешь? — Кирилл даже растерялся, так за день настроился поухаживать за своим парнем! — Хоть кусочек!

— Не. Лучше покажи, где туалет. — Егор виновато улыбнулся.

— А! — Калякин понимающе кивнул. Был рад услужить. Выскочил обратно в прихожую. — Туалет здесь. А вот ванная. — Он стал открывать двери. — Все полотенца чистые. Шампунь, пена для бритья… Короче, всем пользуйся, я для тебя приготовил.

Егор неловко поблагодарил и скрылся в туалете. Кирилл, чтобы чем-нибудь занять себя, пошёл проверить остальные две комнаты, включил музыку с компьютера в гостиной, кондиционер, поправил покрывало на кровати. Волновался — боялся, что Егор откажет, ссылаясь на нужду возвращаться в больницу. Ждал его, прислонившись к дверному косяку.

Егор вышел из ванной минут через пять. Волосы по краям лица слегка намокли, на рубашке темнели несколько мелких влажных точек.

— Иди, я покажу тебе спальню, — позвал Кирилл и ушёл в комнату. Руки самую малость дрожали. Егор пришёл и встал с правого бока, молча оглядывал интерьер. Тоже очень непохожий на спальни в его доме. Прежде всего, размерами. Здесь было двадцать квадратных метров, места было предостаточно. Центральную часть комнаты занимала кровать с зеркальным изголовьем, её покрывал мягкий ворсистый бело-синий плед. Окно закрывали шторы в тон — тюлевая и ночные с ламбрекеном. Одну стену занимали шкафы-купе, тоже с зеркалами, на другой висел плоский телевизор с громадной диагональю. В углу стоял велотренажёр. Ковра на ламинатном полу не было.

— Постельное бельё я сегодня чистое постелил, даже погладил. Свет включается вот здесь. Шкафом вот этим пользуйся, — Кирилл по ходу рассказа показывал, — а то… во второй я свои вещи запихал. Обычно у меня тут бардак, на велосипед всё вешаю горой… Так что, если будешь этот шкаф открывать, ты поаккуратнее, а то может на тебя всё барахло свалиться. И не надо тут порядок поддерживать. Тут вечный хаос, это я перед твоим приходом убрался. — Кирилл не собирался во всём этом признаваться, но вот признался, само собой получилось. Он, краснея, развёл руками.

— Кир, я здесь буду только спать… Спасибо за помощь, — Егор посмотрел на него с такой любовью, что Кириллу стали не важны и миллиарды благодарностей в платиновом эквиваленте. Он, как загипнотизированный, подошёл к Егору, а тот одновременно шагнул навстречу, и их губы слились в страстном поцелуе. Ноги сами собой потопали ближе к кровати. Член снова мгновенно встал. Теперь Кирилл ощущал и каменный стояк Егора, тыкающийся ему в бедро, пах, живот. Думать о чём-то ином стало невозможно, похоть застилала разум. Даже руки, расстёгивающие молнию на джинсах, стаскивающие футболку, действовали отдельно от мыслей. Или, наоборот, в унисон мыслям, занятым округлыми плечами раздевающегося Егора, безволосой плоской грудью с маленькими сосками. Не так часто он видел его обнажённым при свете дня, точно не в интимной обстановке, когда член истекает смазкой в предвкушении сладкого соития. Заниматься любовью днём — это божественно!

— Кир, я хочу тебя…

Уже от этих слов, сказанных с томным придыханием, Калякин чуть не кончил. Видел, кожей чувствовал, что Егор не кривит душой, что это не секс ради секса. И показателем был не налитый кровью ствол, налитый под завязку, что не торчал свечкой, а опустился вниз под собственной тяжестью. Показателем была одежда, которую обычно бережно обращающийся с вещами Рахманов небрежно кинул на руль велотренажёра.

— Я хочу тебя ещё сильнее, — хрипло произнёс Кирилл, не отрывая взгляда от совершенной фигуры своего любимого. Его рук, ног и… члена. — На хуй слова, Егор! — Калякин сел на кровать, перебрался к подушкам, лёг. Егор тут же очутился над ним, приник к шее губами. На одну руку он опирался, вторая поползла по боку к бедру, огладила окружность ягодицы, прошлась по промежности, яичкам. Ласка была нежной, хозяйской.

— Блять, — сглотнул Кирилл, — я забыл смазку и гондоны. — Он лежал, закрыв глаза, боялся дышать, каждым сантиметром кожи ловил желанное прикосновение пальцев. Хотел, чтобы это не кончалось. Чуть-чуть подавался навстречу.

— Я тебе доверяю, — сказал Егор и вдруг поднялся на коленях, немного продвинулся выше, к бёдрам. Матрас заиграл под его неуклюжими шажками. Кирилл открыл глаза и приподнял голову. Совершенно не обращая на него внимания, Егор облизал два пальца — указательный и средний — и направил их себе между ног. Мошонка с небольшим пушком отросших чёрных волосков, сдвинутая кистью, приподнялась, член качнулся. Кирилл забыл, как дышать, предвидя, что сейчас последует, но Рахманов не погрузил пальцы в себя, а лишь мазнул анальное отверстие, покачивая задом, немного помассировал его, растирая слюну. Потом он так же обильно — и сексуально! — смочил пальцы другой руки и нанёс слюну на головку члена Кирилла и не стал растирать. А, слегка присев, взял член в руку, поставил перпендикулярно и опустился на него. Головка упёрлась в мягкие ткани, направляемая рукой, нашла верный угол и начала погружаться внутрь. Егор опускался на член! Разрешал трахнуть себя! Нет, он определённо настаивал на этом! Очень-очень очевидно настаивал.

Головка погружалась всё глубже и глубже. Тугая кишка обхватывала её, сжимала со всех сторон. Ощущения от медленного скольжения по почти сухой узкой плоти были дискомфортными, но потрясающими. Потрясающими! Кирилл готов был кричать, чтобы не сойти с ума от сладости. И закричал, вспомнив, что посторонних нет. Не громко. Лишь застонал, заскулил, выбрасывая наружу скопившийся в лёгких воздух. Пальцы вцепились в худые бёдра Егора, толкнули ещё на себя.

— Егор… — сухими губами взмолился он. — О, боже! Как хорошо!..

Рахманов не ответил. Снял руки с бёдер и переплёл его и свои пальцы. Используя их, как опору, медленно поднялся с члена, оставив в себе только головку, и опустился вновь. Движения повторились, стали ритмичными. Медленными, почти одинаковыми. Одинаково сладостными и желанными — ещё, ещё, ещё, ещё! Проход разработался, приобрёл податливую эластичность, слизистая внутри нагрелась от трения. Кирилл вскидывал бёдра, чтобы ещё глубже вгрызаться внутрь, ещё яростнее скользить в упругой тесноте, доводить себя до умопомрачения — столько кайфа нельзя вытерпеть и остаться в здравом рассудке. Пальцы на ногах поджимались. Глаза зажмурились, чтобы не вылезти из орбит, когда наслаждение пронизывало нервы, губы беспрерывно выдыхали стоны.

Егор стонал, совсем тихо, на выдохе, когда член входил в него на максимальную длину. Он однозначно наслаждался, растягивал удовольствие. Ему нравилось, как его заполняет толстая твёрдая плоть. Он не ослаблял замок пальцев, цеплялся за него, как за якорь в бурном шторме. Близость передавалась не только через вставленный в анал член, но и через соединение рук.

Кирилл приоткрыл глаза, стал следить, как поднимается и опускается над ним тонкое красивое тело, как качается и течёт смазкой торчащий вперёд член с обнажённой головкой, как запрокидывается или падает на грудь голова с чёрной гривой волос. Хорошо заниматься любовью днём, в ярком солнечном свете — можно рассмотреть все изгибы, родинки, эмоции. Руки немного устали быть согнутыми и поддерживать блаженствующий груз, но это было терпимым пустяком, раз Егору так удобно сидеть на нём.

Соскальзывает… Опускается… Принимает в себя… Как обалденно, как узко, как клёво.

Кирилл облизал пересохшие губы, твердя про себя эту мантру. Вдруг его прострелило, он понял, что всё, больше не сможет сдерживаться, что дальнейшее уже неконтролируемо и от него не зависит. Ноги уже подёргивались мелкими судорогами, а в животе нарастало влажное тепло.

— Я сейчас кончу, — протараторил он. Молниеносно выхватил пальцы из замка, Кирилл вцепился в бёдра Егора и резкими движениями вверх-вниз заставил его ускорить темп и так довёл себя до оргазма. Тепло оглушающим цунами хлынуло из живота по всему телу, дошло до кончиков пальцев и волос, опустошило и исчезло. Лишь сперма толчками продолжала выплёскиваться в горячую до невозможности прямую кишку.

Егор повилял задом, выцеживая из него последние импульсы удовольствия, наклонился и коснулся губ. Стал целовать осторожно, разведывательно, раз за разом добавляя настойчивости, страсти. Кирилл через вялую расслабленность отвечал ему, обнимал, и не сразу понял, когда выскользнул сдувшийся член, а Егор перелез и сел между его ног, которые каким-то чудесным образом раздвинулись. Осознал это, только когда влажные скользкие пальцы коснулись его промежности, инстинктивно сжавшегося анала. Бёдра непроизвольно дёрнулись.

— Не хочешь? — спросил, оторвавшись от губ, Егор.

— Очень хочу тебя, — с заминками из-за надобности после поцелуев сглотнуть признался Кирилл и шире расставил колени. Он очень хотел. Очень. Очень. Блуждавшее ещё по венам остаточное возбуждение слилось к анальному отверстию, зазудело, предвкушая пикантное, извращённое наслаждение. Быть взятым в задний проход… быть взятым в задний проход Егором — это не позор для парня, это — нестерпимое счастье.

Егор собрал капельку смазки с головки своего члена, сплюнул на пальцы тягучую слюну и наклонился, опять принялся целовать, отвлекая. Подушечки его пальцев, теперь сильно мокрые, коснулись отверстия, надавили. Кирилл почувствовал, как мышцы вокруг неподатливо раздвигаются, пропускают, как в него протискивается инородный предмет, который хочется одновременно и вытолкнуть, и принять полностью. Несмотря на не первый раз, тело сжалось, затвердело, как мраморная глыба, даже нежный язык во рту не помогал. Но потом всё кончилось, напряжение прошло, тело привыкло к вертящемуся в нём пальцу. Кирилл выдохнул Егору в рот и снова заводил руками по его бокам и ягодицам.

— Приготовься, — прошептал Рахманов и, высунув один палец, вставил сразу два. Просунул вглубь, провернул. Задел простату. От неожиданно пришедшего удовольствия, Кирилл выгнулся и вскрикнул, прижался грудью к Егору, зарылся носом в его волосы, затих, однако тут же накрыла вторая волна удовольствия, и всё повторилось. О третьем пальце Егор не предупредил. Он сначала влез туго, но скоро скользил внутри как по маслу. Кирилл старался не лежать бревном, двигал тазом навстречу, не зная, ловко ли у него получается. Со страхом и нетерпением ждал главного — члена. Сегодня он насмотрелся на него во всей красоте — на ровный тёмный ствол с податливой кожицей, расчерченный синими змейками кровеносных сосудов, гладкую розовую головку. Надеялся, что его парень сам знает, когда придёт момент вставить.

Егор вынул пальцы, прекратил целовать, чуть переместился. Подхватил Кирилла под колени, подтянул к себе. Калякин счёл это движение сексуальным и не успел опомниться, как ощутил охрененное распирание! Плоть вторгалась медленно, плавно и напористо. Глаза Егор закрыл, лицо было сосредоточенным. Однако, только он остановился, как немедленно шумно выдохнул и поморгал. Взгляд при этом был затуманен наслаждением, потом Егор опять опустил веки, вытащил член, оставив внутри головку, и рвано толкнулся назад. Кирилл зашипел и откинулся головой на подушку — ему нравилось это болезненное ощущение распирания. Образ трахающего его Егора возбуждал, заводил до предела, даже эрекция появилась.

— Ты никогда не будешь меня шпилить, — пробормотал в полузабытьи он, — даже под дулом автомата…

Рахманов его бормотанье то ли не услышал, то ли не разобрал — ничего не ответил. Толчки усилились, а потом резко прекратились. Чувство наполненности исчезло, висевшие в воздухе ступни опустились на матрас. Кирилл открыл глаза, но тут его шлепком по ягодице подтолкнули перевернуться на живот. Егор коварно и устало улыбался. На лбу блестели бисеринки пота, волосы на висках повлажнели, а покрасневший член лоснился от смазки по всей длине. Как сексуален Егор обнажённым!

— Ну же, перевернись! — подогнал он.

Калякин понял, что засмотрелся на своего совершенного во всех смыслах любимого.

— Слушаюсь и повинуюсь, — ворчливо улыбнулся он и перекатился на живот, подогнул колени, оттопыривая зад, опёрся на локти. Егор подлез сзади и плавно вставил, начал раскачиваться, вынимая и проталкивая член, направляя за бёдра. В такой позе Кирилл ещё острее ощутил, как ходит в нём этот толстый кожаный поршень, а потом всё слилось в чередование дикого кайфа и слепого счастья. Он словно летал на качелях: удар по простате — секундная передышка, удар по простате — вскрик и снова лишь секунда, чтобы приготовиться к новому взрыву наслаждения. Изредка заглядывал в зеркала в изголовье, бросал взгляд на своё искажённое нирваной, разрумянившееся лицо. Егор ещё и ласкал его яйца и член. Кирилл кончил второй раз и повалился на кровать в изнеможении — не видел, не соображал, ватное облако прострации поглотило его, в ушах звенело. Кажется, Егор лёг ему за спину, развернул к себе задом и быстро достиг финала. По крайней мере, Кирилл различил его оргазменную дрожь, а затем Егор прижался грудью к его спине, пахом, не вытаскивая, плотно придвинулся к ягодицам, согнутыми ногами повторил его позу, обнял поперёк живота.

Морил сон. Солнце переместилось, лучи расширяющейся полосой падали на пол и подбирались к стене с дверью. Шум в ушах сменился шелестением кондиционера. Хотелось пить. Мысли текли лениво. О том, как замечательно заниматься сексом с любимым человеком… заниматься наедине, на новой кровати с пружинящим матрасом, которая ни скрипнула, ни пошатнулась за всё время. Как ни привлекательна деревня, заниматься сексом лучше в уединении, когда не надо сдерживать страсть и бояться быть застигнутыми врасплох. Наедине проще всего проявлять чувства.

Кирилл бесконтрольно перебирал пальцы закинутой на него руки, трогал суставы, ногтевые пластины. Его наполняла любовь к Егору, а с ней чувства защищённости, умиротворения и, самое важное, уверенности, что он и есть вторая половина. Скольких развратных чикс и девок поскромнее Кирилл ни жарил в этой постели, ни с одной не хотелось заснуть и проснуться рядом, не шевелиться потом, чтобы ненароком не разбудить, а дать выспаться лишнюю минуту, уступить ей ванну и туалет, всюду сопровождать, помогать, не жалея себя. С Егором этого хотелось. Егора он любил, умирал без него. И не существенно было, предаваться постельным утехам или собирать картошку, главное, чтобы вместе, рядом.

Кирилл осторожно повернулся под его рукой, погладил по бедру. Егор открыл глаза.

— Извини, засыпаю.

— Спи. — Калякин приподнялся и укрыл ноги Егора углом пледа.

— Нет, мне пора идти, — сказал Рахманов и, словно в доказательство своей бодрости, широко зевнул, тряхнул головой. Кирилл, заразившись от него, зевнул следом.

— Рано ещё, четырех нет. И потом там медсёстры. Поспи. Ты в пять часов встал. — И добавил, увидев, что Егор опять собирается возражать. — Мама Галя будет только рада, что мы чикаемся не как мышки.

Егор собрался настаивать, набрал воздуха для тирады, но передумал, позволил себе толику собственных интересов.

— Ладно, полежу, спать не буду.

Они замолчали. Хранили тишину несколько тягучих минут, грелись в объятиях: кондиционер сожрал всё тепло.

— Мне хорошо с тобой, — сказал Егор, его голова лежала на плече Кирилла, пальцы выводили узоры на его животе. Признание стало неожиданным.

— А мне с тобой ещё лучше. Не хочу уезжать.

— Не уезжай.

— Нет, поеду — за Андрюхой надо присматривать. Мы же семья.

Егор промолчал. Кирилл не видел, какие обуревают его чувства, но почему-то был уверен, что это сентиментальная благодарность.

— Кир, ты меня любишь? — вдруг спросил Егор.

— Что за вопрос? Конечно!

— Спасибо.

— За что, дурак? — Кирилл повернул к нему голову и отвесил щелчок по лбу. — Это тебе спасибо, что подобрал меня, долбоёба. Если бы ты меня прогнал, я б сдох уже. Ты для меня действительно всё, весь мой мир. Это чувство не ослабевает. Усиливается, наверно. Не могу без тебя, вот правда. Меня пугает, что ваше лечение может задержаться. Три месяца ещё куда ни шло, а если полгода? Была бы конкретная цифра, чтобы я настроился.

— Будешь учиться, гулять с друзьями, — скрывая грусть, изложил предполагаемое развитие событий Рахманов. — Встретишь другого парня… или девушку, забудешь меня.

— Ага! Или ты найдёшь горячего испанца или какого-нибудь рыжего бюргера! Вдруг какой-нибудь Фернандо или Йохан вскружит тебе голову, и ты забудешь обо мне, эмигрируешь к нему?

Они посмотрели друг на друга, понимая, как схожи их страхи. Лица находились близко, губы без труда соединились в коротком чмоке.

— Я не собираюсь тебя бросать, Егор.

— А как же твои родители?

— Что ты опять про родителей? Мне двадцать, на хер родителей. Ничего они не сделают. Не хочу я никого, кроме тебя. Не смогу ни с кем — не встанет. Ты… не знаю, что со мной сделал… приворожил. Твои колдовские глаза… я с первого взгляда пропал, а когда ты меня динамил…

— Я динамил? — Егор издал удивлённый смешок.

— Ладно, ладно… Я не предам тебя, не брошу из-за того, что тебе надо ухаживать за матерью. Не сравнивай меня ни с кем из… своих бывших. Пожалуйста, доверяй мне. Когда будешь за границей, не бойся, что я тебя кину — этого никогда не будет, думай о матери, оставайся там столько, сколько потребуется, чтобы она вылечилась, а я буду ждать. Есть же телефоны, интернет…

Егор молчал, испытывающе глядя ему в глаза с близкого расстояния, после сказал:

— Ты думаешь, всё будет хорошо?

Он боялся, страшился будущего, провала надежд и новой пучины безысходности.

— Всё пройдёт нормально, Егор, — успокоил Кирилл, сжал его ладонь. — Мама Галя будет ходить. Даже бегать, как лань. Танцевать. А ты вернёшься в институт и станешь самым красивым прокурором или судьёй. Все преступники сами станут являться с повинной, лишь бы их судил ты.

Егор рассмеялся:

— Хватит, Кир! Глупости!

— Да вовсе не глупости! Где ты глупости увидал? Ты правда красивый, Егор! А красивый прокурор или судья — это так сексуально! Да я буду ревновать поминутно! Но ты ведь будешь трахать только меня, да, Ваша честь?

В глазах Рахманова плясали чёртики.

— Кир, я… уже не могу без тебя, — проговорил он тихо.

У Кирилла к горлу подкатили слёзы.

— А у меня уже снова стоит, — сказал он, чтобы скрыть этот недостойный комок.

— У меня тоже, — усмехнулся Егор и залез сверху. Солнечный зайчик от распахнувшегося где-то в доме напротив окна скользнул у него по лицу. Кирилл был счастлив.

79

По Андрею было заметно, что он скучает по родным. Встречая Кирилла, он сиротливо жался к деревянному столбу, на который крепилась калитка, поддерживал загипсованную руку, прижав к груди, как девочки иногда баюкают кукол. Вечерело, солнце над верхушками деревьев заползало за огромное пышное облако.

— Я нам хавчика привёз, — сказал Кирилл, забирая с заднего сиденья пакеты с купленой едой и своей взятой из дома одеждой. — Шаурму взял. Любишь?

— Я не знаю. Я ни разу не пробовал.

— О! — потрясая пакетами, с упрёком протянул Калякин. — Как Егор допустил такое? Шаурма — пища богов!

— Она дорого стоит, — виновато ответил Андрей. — И ещё, говорят, её делают из кошек.

— Что за ерунда? — подходя к нему, скривился Кирилл. — Хотя, можешь не есть, мне больше достанется. А Егор, кстати, три часа назад съел за милую душу и ни одного котёнка не нашёл.

— Он звонил, — сказал пацан, не уходя с дороги. Глаза его налились тоской, как слезами. — У них точно всё хорошо?

— Точно. — Кирилл поставил пакеты на землю и не смог подавить желания потрепать парня по чернявым вихрам. Сказал в утешение: — Только по тебе очень сильно скучают.

— И я скучаю, — признался Андрей и опустил голову, тронул гипс, смахнул с него какие-то соринки. Да, тоже научился от брата прятать свою боль, но ещё чувствовал потребность ею поделиться и тем самым уменьшить. Маленький добрый мальчик, которого уже наказала жизнь. А может, она ему подарок сделала, что вырастет в хорошего человека и настоящего мужчину. Сравнивая с собой, Кирилл склонялся ко второму. И снова не смог удержаться и обнял пацана, как обнял бы Егор. Острый подбородок Андрея упёрся ему в ключицу.

— Всё будет хорошо. Всё-всё. Верь в лучшее. Всего несколько месяцев потерпеть.

— Я потерплю. Но… я не хочу с ними расставаться… не хочу. — Андрей не плакал, крепился.

— И я не хочу. Мне же тоже придётся расстаться с Егором.

— Но я останусь совсем один…

— Что за ерунду ты говоришь? — Кирилл оторвал мальчика от себя, отодвинул на длину вытянутых рук, серьёзно посмотрел в глаза. — Ты не останешься один. Мы будем вместе.

— Нет, — мальчик покачал головой. — Мы с Егором решили, что я поживу в реабилитационном приюте для несовершеннолетних. Скотину он распродаст, порежет… Потерплю: несколько месяцев всего ведь.

— Какой ещё приют? — Кирилл был шокирован. Было страшно даже представить такое. — Ты будешь жить со мной! Приют для несовершеннолетних… Звучит, как тюрьма. Нет, нахер. Ты у меня будешь жить, в моей квартире!

Андрюха посмотрел на него совсем, как брат, когда тот слушал очередные его благородные порывы — был благодарен, но не верил, что всё так просто. Кирилла это уязвило, но не сильно, чтобы обижаться и приводить доказательства. Он решил, что у младшего Рахманова есть и свои аргументы в пользу собственного мнения, а вот когда поселится в городской фешенебельной квартире вместо приютской палаты, тогда и поймёт, что перед ним человек слова.

— Ладно, малой, до этого ещё далеко. Хватит столб подпирать, пойдём пожуём что-нибудь, а потом буду дела принимать. Может, картошку сегодня успею перебрать, мешка два хотя бы.

Андрей скинул груз тоски, пошёл в дом, рассказывая, чем занимался днём, что сделал и что ещё осталось. По всему выходило, что выполнил он всю работу, которая обычно выполнялась на этот час, только овощи не собирал, а скоро собирался идти за коровой. Кирилл переоделся, потом поели от пуза — кроме шаурмы, он привёз ещё пиццу и суши, запили кока-колой, остальные продукты — разную колбасу, копчёную рыбу, консервы, сыр, конфеты, мармелад, соки и другую всякую всячину, на которую у Кирилла падал взгляд в магазине, распихали по шкафам и полкам холодильника, а после пошли во двор. Андрей убежал за коровой, собирался сам её доить, потому что она дастся только хозяевам. Калякин и не настаивал на своей кандидатуре. Он помыл посуду, наносил воды, покормил свиней, собаку, насыпал зерна курам, собрал у них яйца и положил в гнёзда свежего сена и закрылся в сарае над горой картошки. Казалось, её перебирай-не перебирай, она никогда не закончится. Когда стемнело, зажёг лампочку.

К десяти часам Кирилл вымотался, как чёрт. Возненавидел картошку. Обещал больше никогда её не есть. Ему едва хватило сил помыться и доковылять до дома, сидя в кресле перед телевизором, съесть ломоть хлеба с сухой колбасой. Андрюшка, завернувшись в простыню, задремал на диване в обнимку со старым медведем и новым смартфоном.

Хотелось к Егору. Кирилл выключил телевизор и свет, чтобы не мешали ребятёнку спать, как это всегда заботливо делал брат, взял свой смартфон и пошёл во двор. Во-первых, чтобы и разговором не мешать юному труженику отдыхать, во-вторых, потому что в хате скопилась духота. Зажёг лампочку на веранде и сел прямо на порожки. Те были тёплые и приятные наощупь, только немного пыльные, но Кирилл счёл это несущественным обстоятельством.

Лаяли чужие собаки, воздух был пропитал ночными ароматами. На электрический огонь летели мотыльки, мельтешили белыми крылышками в черноте.

Кирилл облокотился о верхний порожек и набрал номер Егора. Тот почти сразу ответил.

— Привет, — сказал Кирилл, и время для него остановилось, а мир засиял радугой. — Люблю тебя.

— Кир… — Рахманов смутился признанию в лоб, без всяких предисловий. — Не спишь ещё?

— Я? А ты? Ты вернулся из больницы?

— Только пришёл. Поел и лёг.

— Боже, ты в моей кровати! — у Кирилла мигом встал. — Как же я хочу к тебе! Ещё раз повторить всю дневную программу!

— Боюсь, я… уже не смогу, — признался Егор с улыбкой, которая была заметна даже по телефону.

— Устал?

— Немного.

— Ясно. — «Немного» скромника Егора было эквивалентно «задрался как собака» нормального человека. — Тогда спи. Я просто хотел пожелать тебе спокойной ночи и сказать, что мы с Андрюхой справляемся. Волки целы, овцы сыты. — Он рассмеялся. — Я очень люблю тебя, — добавил с нежностью. — Ты моя жизнь, свет в окошке.

— Ты пьян, Кирилл? — Егор тоже шутил.

— Вообще в драбадан. Не просыхаю с тех пор, как в тебя влюбился. Ты ведь не против?

— Нет.

— Вот если бы ты чувствовал что-то такое…

— Я чувствую…

— Верю. — Кирилл замолчал. Сейчас хотелось просто молчать. Смотреть на крупные звёзды и молчать. Быть с любимым хотя бы тихим дыханием в трубке и молчать. Упиваться счастьем.

— Я люблю тебя, — услышал он в трубке. — Спокойной ночи, любимый. — Потом звуки стихли, и на экране появилась сообщение, что вызов завершён.

Калякин посидел ещё на порожках, глядя на звёзды. Перебирал в памяти сегодняшний день. И как Егор только что признался ему в любви, и как днём подготовил себя в ванной к сексу — значит, хотел быть нижним, думал об этом заранее.

Ночью ему снилась картошка.

Утром Егора не доставало ещё больше. Рука тянулась к соседней подушке, но не нащупывала никого. Звонок селянин сбросил, и без его «доброго утра» Кириллу стало тоскливо, как перед казнью, но он встал по будильнику и мужественно принял тяготы нового дня. Обязанности опять разделили на двоих. Отсутствие необходимости везти молоко на продажу освободило много времени. После позднего завтрака Кирилл снова засел в сарае над картошкой — она была его основной задачей. Андрей возился в огороде. Сегодня опять была жара, и одежда липла к потному телу. Длинная чёлка лезла в глаза. Всё раздражало. Особенно разлука с Егором.

Кирилл бурчал под нос, ругался на картошку. Кидал в ведро по одному крупному клубню, те со стуком отскакивали от пластмассовых стенок и падали на своих пыльных товарок. Вдруг ему почудилось тарахтенье мотора, однако, перестав швыряться и прислушавшись, он ничего не уловил. Вынул из кучи ещё два здоровых, как булыжники, клубня и запустил в ведро, словно в баскетбольное кольцо. Обоими попал. Поднял ещё две картофелины и… услышал, громкий металлический звук — стучали щеколдой.

— Егор Михайлович! — прокричал звонкий женский голос, не молодой и не старый, средний, требовательный. — Егор Михайлович! Андрей!

Кирилл переполошился, не зная, кто бы это мог быть, и пулей, едва не перевернув ведро и стул, на котором сидел, выскочил из сарая. Яркий свет резанул по глазам, он вскинул руку ко лбу, чтобы защититься, и увидел эту самую гостью — женщину лет сорока, немного полноватую, в строгой юбке и голубой блузке, простеньких туфлях на сплошной подошве, с сумкой на плече. Она явно готовилась к походу по пыльному деревенскому бездорожью. И вела себя слишком уверенно и даже нагло. Хотя впечатления бессовестной не производила. Посмотрела на Кирилла с любопытством и отпустила щеколду.

— Здравствуйте. А Егор Михайлович?..

— Его сейчас нет, — осторожно ответил Кирилл, подходя и отряхивая ладони.

— А когда он будет? — Женщина нахмурилась, что-то прикидывая, глянула на часы на руке.

— А вы, собственно, кто? — уточнил Кирилл, чтобы выбрать линию поведения. Не нравились ему этот неожиданный визит и женщина, похожая на чиновницу. Не на почтальонку уж точно.

— Я? — женщина возмущённо вскинула выщипанные брови и выглянула за оставленную распахнутой калитку. — Я из администрации сельского поселения. Мы социальный патруль, инспектируем перед учебным годом семьи категории социального риска.

Кирилл тоже выглянул на улицу и увидел перед воротами ещё одну женщину, тоже строго одетую, и мужчину в брюках и полосатой рубашке с коротким рукавом. На обочине рядом с его «Пассатом» стояла машина, серый «Рено Логан» — не померещилось, значит. Новые персонажи перестали переговариваться и повернули головы к Кириллу.

— Здрасте, — сказал он, чуть кивнув. Те кивнули в ответ и перевели вопросительные взгляды на свою спутницу. Чиновница вышла со двора. Кирилл за ней. Образовался кружок.

— Егора нет, — уведомила чиновница. — Он в город уехал? — вопрос был обращён Кириллу.

— В каком-то смысле, — уклонился Калякин и обратился к мужику и второй женщине. — А вы кто?

— Я из отдела опеки и попечительства, — неприятным высоким голосом пропела бабень и задрала нос от переизбытка чувства собственной важности. — А вы кто такой?

— Я Кирилл Александрович. Друг Егора Михайловича. — Кириллу хотелось язвить и насмехаться, но он понимал, что делать этого категорически нельзя.

— Так где он?

Вместо Кирилла ответил появившийся за спинами Андрей. Он был весь грязный, даже лицо в земле и соке какого-то растения. Старая, местами дырявая футболка, растянутое трико делали его замарашкой из трущоб. Гипс только не сильно испачкался. «Патрульные» взглянули на него и сразу сделали выводы. Какие — было понятно по поджавшимся губам. Ох, не вовремя они припёрлись!

— Егор в областной больнице с мамой. Две недели там будет или дольше.

— Ей хуже стало? — спросила баба из опеки. Не с сочувствием, блять, а с кровожадным любопытством! Выспросить всё, а потом сплетничать!

— Нет. Её лечить будут. Операцию делать. А сейчас обследуют.

У всех троих лица пошли рябью. Они точно давно поставили крест на инвалидке. И не умели радоваться чужому счастью.

— А где будут делать операцию? — спросила «опекунша», не переставая надеяться, что всё у людей хоть капельку плохо.

— Не знаем ещё, — ответил Андрей, и проверяющие невольно улыбнулись. Но рано радовались. — Где-то за границей. В хорошей клинике.

— А где же денег нашли? — полюбопытствовала чиновница из администрации поселения. — Операции дорого стоят.

— А мой отец дал, — вмешался Кирилл, пока Андрей по наивности не дал им шанс уцепиться за какое-нибудь неосторожное слово, например, про Мишаню. Вся троица посмотрела на него с предельным любопытством. С уст рвался прямо шквал вопросов, но они их не задали.

— Хорошо, хорошо, — сказала сотрудница опеки. — Хорошо, когда есть добрые люди. — Но думала она как раз, что это ужасно. Если деньги достаются не вам, а какой-то конченой семье.

— Так что вы хотели? — напомнил им Кирилл про цель визита.

— Инспектируем, — сказал мужик. — Смотрим, как готовы дети к школе. Всё ли есть.

— Всё, — уверенно ответил Кирилл.

— Егор всё купил, — подтвердил Андрей. — И тетради, и одежду. Всё есть.

Члены социального патруля посмотрели на него, как сквозь лупу.

— А руку когда сломал? — спросила «опекунша», она, судя по всему, была у них главной. — Не смотрит за тобой брат?

Кирилл начинал закипать.

— Нет, я в лагере сломал. Воспитательница за мной не досмотрела.

— А, в лагере… — Опекунша разочарованно вздохнула. — Ладно, Андрюша, веди, показывай, как к школе готов.

— Пойдёмте.

— Э! — окликнул Кирилл, когда все трое вслед за Андреем прошли во двор, затем гуськом поднялись на веранду. Он собирался выяснить на каких основаниях они ходят по домам, рыскают по вещам в отсутствие законного представителя несовершеннолетнего, собирался попросить документы. Но Андрей незаметно подал ему знак молчать. Кирилл заткнулся, но тоже пошёл в дом.

Проверяющие крутили головами по сторонам, рассматривая скромный быт семьи из группы социального риска. Влиятельными шишками они не являлись и на богатых даже близко не тянули, но во взглядах читалась та же брезгливость, что и у его матери, Ирины Мамоновой, Мишани, остальных. Презрение к бедности. Как будто все вокруг короли!

Они пристально осмотрели полки с тетрадями, учебниками, канцелярскими принадлежностями. Заглянули в шкаф, убедились в наличии достаточного количества брюк, рубашек, спортивной и тёплой одежды, обуви.

— А если бы чего-то не было? — поинтересовался Кирилл. Он стоял рядом, сложив руки на груди, наблюдал, чтобы не были превышены полномочия.

Бабень из опеки повела бровью.

— Ну… Поискали бы спонсоров. Через соцзащиту материальную помощь бы какую-нибудь выплатили…

Короче ясно, никто ничего бы не сделал. Все эти рейды да инспекции для галочки, а задача собрать ребёнка в школу лежит на его родне. Кирилл видел в этом очередную несправедливость. Как и то, что Рахмановы попали в какую-то «группу риска», как алкоголики или зэки. Нормальная семья! Руки прочь от неё!

Проверяющие ещё немного покрутились в доме и вышли на улицу. Опять собрались у ворот.

— Андрей, как же ты здесь один? — спросила «опекунша» — Кто же за коровой смотрит, ты? И поросят у вас до сих пор много? Сейчас что делал? — намекнула она на его грязный вид.

— Он не один, — вышел вперёд Кирилл. — Я за коровой и поросятами смотрю. И всё остальное делаю. — Приврал, но иначе посыпались бы нападки на бессовестного старшего брата.

— А кто вы? — опять с вызовом переспросила чиновница.

— Сказал же, Кирилл Александрович я, по фамилии Калякин. Мой отец депутат облсовета. А Егору я друг.

— Угу, — разом закивали все трое. Скорее всего, и они были в курсе нетрадиционной ориентации Егора и теперь вообразили невесть что. Про депутата их, однако, впечатлило.

— Вот вам и «угу», — сказал Кирилл. — Егор попросил меня присмотреть за братом, я присматриваю. Ещё вопросы будут?

«Опекунша» его проигнорировала, обратилась к Андрею:

— Не лучше бы тебе было у нас в социально-реабилитационном центре пожить? И присмотр, и питание пятиразовое, и сверстники. Тебе в школу через десять дней, как раз бы там поучился.

— Не, мне лучше здесь. — замотал головой Андрей.

— Ну как хочешь. Ладно, передай брату, что пятьсот рублей помощи ему перечислят на карту через неделю примерно.

— Спасибо.

Проверяющие сели в машину и уехали. Кирилл и Андрей стояли на обочине и смотрели, как рассеивается за ними пыльный шлейф.

— Фух, — сказал пацан. — Пронесло.

— А могло и не пронести?

— Не знаю. Они каждый квартал приезжают, смотрят, как живём, всё предлагают мне в приют. Им там наполняемость нужна. Ищут, за что бы меня туда поместить хоть на месяц. Но у Егора придраться не к чему. Егор меня не отдаст.

— И я тебя не отдам. — Калякин обнял Андрея за плечи, потрепал по руке. Понял, что многому научился за это лето. Постиг груз ответственности, который несёт на себе Егор. Узнал, что значит быть взрослым. Многое его не радовало.

До Егора дозвонились только после обеда, рассказали о визите социального патруля. Тот забеспокоился, но ничего поделать, сидя в больнице, не мог. Да и перестраховывался он, ничего плохого не случилось.

День шёл своим чередом. К вечеру Кирилл заметил, как существенно уменьшилась гора картошки — превратилась в холм. Вместе с тем заполнились под завязку закрома в погребе на семена и на еду.

Андрея он не контролировал, оставляя за ним свободу действовать по своему графику. Вместе только обедали и ужинали. Основой их меню стали молоко, творог и сметана, которые теперь некуда было девать.

Чего-то не хватало. Везде чувствовалось отсутствие Егора и мамы Гали. Дом будто опустел. Не слышалось ни ее мерного дыхания, не работал телевизор, который она иногда смотрела. Даже пахнуть лекарствами стало меньше. Андрей совсем затосковал, попросил отвезти его завтра в больницу проведать мать. Кирилл согласился. Егор тоже. Кирилл еле дотерпел до утра, спал хреново — так хотелось увидеть Егора! Утром они быстро переделали уйму дел и отправились в путь. Собирались вернуться засветло. Кирилл и вернулся — один, Андрей упросил оставить его с ночёвкой, а то и с двумя. Калякин не возражал, пожертвовал собой ради спокойствия ребёнка. Вот что его озадачивало — так это корова. Её же надо доить. А из него дояр, как из пшеницы пенопласт.

Кирилл погоревал-погоревал, вылез из машины и пошёл смотреть, что с живностью приключилось за восемь часов отсутствия человека. Ну не дурней же он деревенских Васьки или Маньки, чтобы с коровой не справиться?

Радость и заботы

Куры, как только увидели Кирилла, на секунду замерли, а потом понеслись к нему со всех концов двора, кудахтая и махая крыльями. Подскочили под ноги, окружили, какая-то особо умная клюнула за штанину.

— Кыш, падлы! — Кирилл взмахнул ногой, разгоняя, а то совсем ступить не давали. — Сейчас накормлю! Сейчас! Только пройти, блять, дайте! Удивительное дело, но он радовался такому ажиотажу у хохлатых пеструшек совершенно, как ребёнок. Куры принимали его за своего! В смысле — за хозяина, а не за петуха. За такого же хозяина, как Егор. Отличное достижение!

Кирилл засмеялся своим выводам.

Навстречу из будки вышла и Найда, подняла вверх рыжую морду, требуя ласки. Кирилл потрепал её по мохнатым ушам. Посмотрел на миски — они были пусты и вылизаны до блеска. Куры всё ещё толпились у ног, издавали недовольное и даже угрожающее «ко-ко-ко». С заднего двора доносилось громкое хрюканье.

— Сейчас, сейчас всех покормлю, — повторил Кирилл и в окружении куриной стаи пошёл на задний двор. Перво-наперво насыпал ячменя в курятник, чтобы от него отстали. Это сработало: куры с диким шумом ринулись к кормушке, отгоняя друг друга и прыгая по головам, про человека забыли. Кирилл закрыл дверь, чтобы больше не разлетались и усаживались по насестам на ночёвку и занялся поросятами. Наполнил два ведра, понёс в свинарник и по дороге сообразил, что надо было сначала переодеться, но свиньи завизжали, почуяв его и жратву, и Калякин пожертвовал одеждой, решив, что за пять минут она не пропитается вонью. Кроссовкам его оперативность не помогла — к подошвам прилип навоз.

Закончив здесь, он прошёлся по огороду, нашёл на грядках несколько огурцов, помидоров и перцев, собрал их в подол футболки, испачкав и её. Но поздно было уже пить боржоми. Чистота одежды заботила не так, как тишина. Жизнь на подворье текла своим чередом, но каждым нервом ощущалось одиночество. Весь дом достался в его распоряжение, но без Рахмановых он был пустым и холодным. Усадьба будто осиротела, замерла, как замок спящей красавицы.

Отгоняя эти ощущения, пока не захотелось немедленно сбежать отсюда, Кирилл всё же переоделся, вынес собаке супу с хлебом и кусочками копчёной колбасы. Смотрел, как она ест и понимал, что сколько оттягивай-не оттягивай, а пришла пора отправляться за коровой. Он надеялся, что её никто из каких-нибудь заезжих хулиганов-рыболовов-грибников не увёл и не сдал на мясо.

Корова нашлась на том же месте, где её привязали утром. Лежала в тенёчке на траве возле колышка и интенсивно обмахивалась хвостом, разгоняя слепней. Кирилл уже выдохнул, увидев её издалека, но резонно предположил, что всё остальное так благополучно не закончится.

Он дошёл до неё, остановился на расстоянии метров трёх, проследив, однако, взглядом длину верёвки — да, если рогатое чудище сейчас вскочит и погонится, чтобы забодать, это преступление у неё получится и сойдёт с рук… ну, точнее, с копыт. Кирилл хмыкнул.

— Зорька, вставай, — уперев в растерянности руки в бока, сказал он. Как можно ласковее, чтобы корова почувствовала его доброжелательность. Очень надеялся, что скотина не способна распознавать ложь. И страх заодно. Кирилл боялся к ней приближаться и вообще не представлял, как можно добровольно находиться рядом с этим полутонным орудием убийства — это же чистый суицид!

Зорька косила на него огромным тёмным взглядом и не вставала.

Кирилла её наплевательство бесило. Он и так нервничает, а она ещё и не слушается! Внутренний голос тоже дрожал и подсказывал шёпотом, что, может, и к лучшему, что коровенция лежит, так безопаснее. В кои-то веки Кирилл был с ним абсолютно согласен. Он стоял и смотрел на корову, корова смотрела на него и продолжала обмахиваться хвостом. Мухи садились на её бока.

Прошло несколько минут. Калякин знал, что надо что-то сделать, чтобы корова встала и пошла домой, но не мог. Он чувствовал себя парализованным. Страх парализовывал его, да, Кирилл крыл себя за трусость, но признавал, что ничего не в силах с этим поделать. Как же он сейчас жалел, что согласился на эту авантюру! Сидел бы себе в городе, занимался сексом с Егором! По крайней мере, Андрея бы увёз назад в деревню, чтобы он за скотиной ходил.

— Зорька, вставай, пойдём домой, — устав дрожать, повторил он. — Сегодня я за тобой пришёл, а твои хозяева в городе, хозяйка в больнице, ей лечиться надо, им за ней приглядывать, а мы тут с тобой, вдвоём остались. — Кирилл всей душой желал, чтобы корова поняла его и смилостивилась, встала и смирно потопала в закуту. Он готов был ей потом поклоняться, как индус священному животному.

Корова лежала и махала хвостом.

Кирилл постоял ещё немного. Проклял всё, чуть не плакал, что такой он слабый и никчёмный трус, боится наподдать бездушной скотине и погнать её по дороге. Успокаивал себя только тем, что некоторые в штаны ссут от пауков и мышей. Ага, девчонки в основном. Корова задрала белую в чёрных пятнах морду и трубно замычала. Калякин подпрыгнул от неожиданности и схватился за сердце, вскрикнул. Еле оправился от испуга.

— Всё, ты меня достала! — разозлился он. Крутнул головой, нашёл под деревом не очень длинный прутик, схватил его. Затем рывком отцепил от колышка верёвку, дёрнул на себя и стегнул корову веткой. — Вставай, нахуй! Домой пошла! Доиться!

Зорька замычала, начала неуклюже подниматься — на передние ноги, потом на задние. Хвост повис, вымя грузно колыхалось.

Встав, корова уставилась на Кирилла воловьими глазами, наклонила голову. Кирилл попятился.

— Иди давай! — скомандовал он, пока опять не струсил и не дал стрекоча. И снова хлестнул скотину по пёстрому боку. — А ну пошла! Пошла!

Корова сделала неловкие шаги, вышла с травы на протоптанную дорожку и остановилась. Осмелевший и злой Кирилл ударил со всей дури.

— Вперёд, блять! Сейчас я тебе покажу, как…

Договаривать стало некому: корова взбрыкнула и понеслась по дороге, поднимая клубы пыли. Верёвка из пакли, естественно, последовала за ней — протянулась через кулак, раздирая кожу в кровь.

— Блять! — завопил от боли Кирилл, затряс рукой, но смотрел он во все глаза на исчезающую за поворотом корову, он никогда не думал, что эти неповоротливые туши могут развивать такую прыть. Вообще не подозревал, что они могут бегать, тем более, как скаковые лошади. Он опять громко выругался и помчался за ней. На улице уже смеркалось, кругом лежали длинные тени.

Корова бегает лучше него — это Кирилл вынужденно признал, когда, задыхаясь, с покалыванием в боку, не смог догнать её до самого дома. К счастью, она двигалась точно по маршруту, а не погнала в неведомые дали. Перед калиткой прыткая скотина остановилась и замычала.

— Вот сука! — у Калякина не хватало нормальных слов, он злился на безмозглую тварь и радовался, что его позор хотя бы никто не видит и не доложит, надрываясь от смеха, потом Егору. — А ну пошла дальше!

Но корова мотала головой и не шла по вполне понятной причине — калитка была закрыта.

— Блять! Сука! Да чтоб тебя! — Кирилл в досаде топнул ногой и застонал, скрежеща зубами. Он ненавидел сейчас всё и вся. И особенно себя, ёбаного бездаря. Мечтал всё бросить и оказаться где-нибудь в пятизвёздочном отеле у бассейна с бокалом негрони в руке. Не хотел он корову! Ну не хотел и всё! Хоть плачь!

Кирилл застонал ещё раз, громко, хныкающе, зажмурив до боли глаза и… взял себя в руки: делать ведь всё равно придётся, не бросишь же корову недоенной и на улице? Сам подвизался, сам выполняй, а то Егор, конечно, корить не станет за бездействие, поймёт ситуацию, промолчит, но про себя посчитает слабаком, оно надо?

Кирилл набрал в лёгкие воздуха и посмотрел на проблему ясными глазами. Проблема предстала пред ним во всей красе: туша загораживала подступы к калитке, острые рога маячили почти у самой щеколды, на которую требовалось нажать, чтобы дверочка открылась. Лёгонькая задачка, ничего не скажешь. К тому же корова без перерыва мычала, желая освободиться от молока. Вот стерва!

— Зорька, — Кирилл опять применил ласковый тон, боясь, что криворогий таран от ругани вышибет калитку к чертям. — Зоренька, девочка… Отойди. Прошу, отойди в сторонку. Отойдёшь и я дверь открою, тебя впущу, а потом подою, напою, почищу, поцелую, приласкаю… — Он заговаривал ей зубы и по шажку придвигался ближе. — Зоренька… Зоренька, озорница моя…

Хрен там — корова не двигалась с места! Мычала, мотала головой, хвостом, требовала открыть грёбаную калитку, а сама не давала даже протянуть руку к щеколде!

— Тварь! — Кирилл чуть опять не хлестнул её. Выбросил ветку от греха подальше, стал, кусая губу, думать. Обычно это получалось у него не очень и сейчас он особо не надеялся. Но потом мысль пришла ему в голову, хорошая или нет, он пока утверждать не брался. Он придумал открыть дверь со стороны двора и спрятаться за ней, когда корова будет проходить в неё. Правда, для осуществления плана требовалось попасть во двор. Кирилл подёргал ворота — они были закрыты. Оставался вариант перелезь через забор. Забор был деревянный, не очень высокий, а если встать на…

Кирилл усмехнулся, представляя, как он вскакивает на широкую спину коровы, подпрыгивает, делает сальто через забор и приземляется, аки акробат, на обе ноги по ту сторону деревянной стены. Жаль, он не тореадор или Джеки Чан. Поэтому он забрался на завалинку. Забор стал ему ниже пояса. Адреналин бурлил, одышка после бега прошла. Кирилл подумал, что лазанье через забор будет попроще безумного спуска с четвёртого этажа, и перекинул ногу через верх, сместился, крепко ухватившись за край руками, нащупал подошвой металлическую поверхность завалинки с той стороны, уверено поставил ступню и перекинул вторую ногу, спрыгнул на землю — вуаля!

Засмеявшись, Кирилл открыл калитку и прикрылся ею, как щитом. Корова спокойно прошествовала мимо него и направилась к хлеву, благо он был не заперт. Калякин мысленно перекрестился и возблагодарил всех богов. Дело оставалось за малым — всего-то подоить.

— А кто у нас не умеет доить? — пробормотал он и, измученный, поплёлся за коровой. Она стояла на привычном месте дойки, переминалась задними ногами. Подходить к ней было страшно, но надо.

— Зорька, ну не психуй, мне тоже не нравится, что тебя буду доить я. Я тоже бы предпочёл, чтобы здесь был Егор, но его нет. А если ты будешь артачиться, скотиняка такая, то молоко скиснет внутри, и ты сдохнешь. Устраивает тебя такая перспектива?

Кирилл говорил медленно, спокойным тоном. Подходил, вытянув руку, заставил себя дотронуться до шерстяного бока коровы, провести пальцами. Помнил, что надо установить контакт. Корова не лягнула, и он посчитал, что контакт установлен. О порядке дойки его проинструктировали сегодня оба Рахмановых, да и он несколько раз наблюдал за процессом, имел представление. Сначала следовало помыть вымя.

Кирилл сходил в дом, нагрел воды, взял хозяйственное мыло, полотенец и вернулся в хлев. Корова встретила его мычанием. Кирилл сел сбоку от неё на корточки, погладил по боку, плеснул мыльной воды на розовое вымя, потёр рукой. Вымя на ощупь было тёплым, кожаным, скользким… мерзким. Жуть. Браться за него можно было только с отвращением.

Калякин отдёрнул руку и в несколько приёмов выплеснул на вымя остатки воды, решил, что этого достаточно для чистоты. Кое-как промокнул полотенцем. Корова стояла смирно, перестала трубить — уже что-то хорошее в этом враждебном мире.

Теперь следовало подготовить себя. Кирилл вымыл руки, надел фартук Егора, повязал его бандану, заранее подготовленные Андреем. Осмотрел себя — аховски, наверно, выглядел, зеркала только не нашлось рядом и смарта с фотокамерой: сейчас бы сфоткал, чтобы потом поржать.

Корова замычала.

— Ладно, иду. — Кирилл бросил баловство, ополоснул эмалированное подойное ведро, впихнул его под вымя и уселся на скамеечку. — Ну что, приступим?

Легко сказать, трудно сделать. Из инструктажа он помнил, что доить надо кулаком, пальцы сжимать поочерёдно, выцеживая молоко. Звучало совсем несложно. Совсем-совсем несложно, прямо задание для детского сада.

Кирилл дотронулся ладонью ближайшего переднего соска и тут же отдёрнул руку — кожа и форма были такими… противными, что ли, он не мог толком объяснить, какими, ну, будто стариковский вялый член теребишь. От сравнения Кирилла затошнило. Откуда оно взялось, он тоже не знал — никогда ведь не имел дела с вялыми стариковскими членами.

Зорька стукнула копытом по некрашеным доскам пола.

— Ладно, начинаю! — рыкнул Калякин, снова поднёс руку, сжал сосок в кулаке. Ничего не произошло, молоко не полилось. Белая капля выступила внизу, да и только. Ну что за хрень, где тугие струи? Тупая скотина не желает делиться с чужим человеком? Так хозяина нет!

— Давай же, доись!

Кирилл подёргал за другие соски и получил тот же результат. Топнул с досады ногой. И вдруг вспомнил, что приступать к дойке надо с массажа! Выдохнув, он стал растирать полное, тяжёлое вымя со всех сторон. Плевал уже на отвращение, лишь бы рогатая сука начала доиться, а то ведь что делать? Куда бежать за помощью? К Лариске? К бабке Олимпиаде? Ага, Лариску он видеть не хотел, не то что помощи просить и быть обсмеянным, а старушенция такая древняя, со скрюченными артритом пальцами, что от неё толку будет ноль, только и будешь думать, как бы она в этом хлеву не окочурилась, а молоко пить после неё не станешь — запах нафталина будет везде мерещиться. Интернет бы сейчас, там почитать, да херушки в глуши связи!

Вымя помягчело, соски малость удлинились. Кирилл возрадовался и опять взялся за передний сосок, который был ближе к нему.

— Так, как там? Сжать сверху большим и указательным. Потом по очереди средний, безымянный, мизинец. — Кирилл бормотал для уверенности и делал. Короткая тонкая молочная струйка выбилась из соска и со звоном ударила в дно ведра. О чудо! Кирилл рассмеялся: он победил! Победил!

И в этот момент получил хвостом по роже!

Хвостом по роже! Не пушистым кошачьим, а коровьим — совсем не стерильным, пованивающим!

Кирилла чуть не стошнило, ещё и удар получился хлёстким, прям посередь носа, эта полоса сразу вспыхнула болью.

— Блять! Заебала ты уже!

Кирилл подпрыгнул на скамейке, сдержался, чтобы не наподдать корове, сжал кулаки. Но остыл, признавая, что сам виноват — его предупреждали, что надо привязать хвост к ноге, ещё чему-нибудь, а из его мозгов это благополучно выветрилось.

Зорька замычала, затопталась, звякнула копытом по ведру.

— Всё, прости! — взмолился Кирилл и погладил по боку. — Стой смирно, у меня, кажется, получается.

Он повторил попытку со вторым передним соском — струйка ударила в ведро. Совсем маленькая, даже дно не прикрыла.

— Хорошо, не будем спешить.

Кирилл набрался терпения и выдоил ещё немного молока, перешёл к задним соскам, потом вернулся к передним. Получаться стало лучше, струи стали подлиньше и потолще, но выходило всё равно не так быстро и ловко, как у Егора — его-то руки мелькали, не успеешь уследить, а тут за полчаса весь извёлся, вспотел, спина отсохла, на дворе уже ночь, а и половины ведра нет. В довершении этих бед Калякин вспомнил ещё одну вещь — забыл сдоить первые струи в кружку и вылить собаке. Что ж, поздно уже рыпаться.

Корова нервничала, ей не нравилось. Мычанием заглушала сверчков, чьё пение доносилось через открытую дверь. Кирилл схлопотал по морде хвостом второй раз и очень пожалел, что не оторвал зад от скамейки и не сходил за верёвкой. Его всё злило, прямо неимоверно выбешивало. Но он погасил свой гнев, подумав о Егоре и Андрее, которые сейчас вместе в его квартире, ужинают, разговаривают об общих тревогах и радостях, не скучают друг о друге, не волнуются. Доброе дело должно было ему зачесться.

На этот раз Кирилл встал и пошёл к столу искать верёвку. В сарае сгустилась темнота, лампочка светила мощно, но до всех углов не дотягивала. До стола, что стоял под крохотным запаутиненным окошком, свет долетал тусклыми остатками, однако бечёвка лежала на виду рядом с алюминиевой кружкой, в которую следовало сцедить первое молоко. Кирилл взял бечёвку и повернулся обратно, как раз вовремя, чтобы увидеть, как от пинка коровьей задней ноги переворачивается ведро. Металл застучал по доскам, звякнула ручка, а молоко… надоенное с таким трудом… бурной волной хлынуло на пол, растеклось и стало просачиваться между досками.

Кирилл остолбенел. Сил не осталось. Руки опустились. Ебанутая скотина будто специально вредила ему! Нахуя, ну нахуя она копытами своими махала? Позлорадствует, когда её перед заграницей на бойню сдадут, сам её на фарш перекрутит и говяжьими котлетами наестся.

Лужа расползалась, мелела. Глаза смотрели на неё, и в памяти всплывало дежа вю… как он, смеясь, пнул по этому самому ведру, желая показать пидору свою крутость. Весело было? Теперь сам веселись, урод комнатный.

— Ладно, не буду тебя ругать, — сказал Кирилл корове. — Отомстила. Один-один, квиты. Всё, мир. Прекращай выделываться.

Он, перебарывая страх, замотал верёвкой задние ноги коровы, примотал заодно к ним хвост, сполоснул ведро и снова сел. Разлитое молоко почти всё стекло в щели.

Дальше прошло без эксцессов. Кирилл промучился ещё кучу времени, пока выдоил до капли — надеялся, что до капли: массировал и выцеживал, пока руки не отсохли и даже капать перестало. Обтёр вымя полотенцем и не в состоянии был сдвинуться с места. Боязнь ушла вместе с моральными и физическими силами. Посидев неизвестно сколько минут в ступоре, он развязал корове ноги и отправил её в закуток на ночёвку. Унёс молоко на улицу, разлил по банкам. Вспомнил, что не дал корове напиться — сходил за водой, напоил.

На улице была прохладная звёздная ночь, дойка заняла явно больше времени, чем Кирилл рассчитывал. Он с дикой усталостью посмотрел на дверь летнего душа и всё же поплёлся туда, обмылся от пота, навоза и вони. Соблюдение привычного распорядка дня мысленно приближало к Егору. Кирилл не мог перестать о нём думать и, в принципе, не хотел.

После купания наконец зашёл в дом, шёл голяком, не одевался в виду отсутствия наблюдателей, давал коже подышать. Часы показывали двенадцатый час. Соорудив бутерброд с колбасой и огурцом, он лёг в кровать — ноги не держали сидеть за столом — взял телефон, позвонил Рахманову. Егор быстро взял трубку.

— Привет, Кир, — сказал он тихо.

— Привет. Почему шепчешь?

— Андрей только что уснул.

— Разместились нормально? — участливо спросил Кирилл, мечтая опустить церемонии и перейти к нежностям. Разговаривать немного мешали кусочки пищи во рту от бутерброда, который он с голоду, не удержавшись, надкусил.

— Да, спасибо, всё отлично. Я тоже собирался спать. Лёг пять минут назад.

— И я лежу, — улыбнулся Кирилл, посматривая на бутерброд. — Слушай, а прикольно получается: я в твоей кровати, ты — в моей. Поменялись местами. — Он продолжал улыбаться, член встал.