Сельская учительница

13

Ах, ученики, ученики, — шумливый народ! Шалят они, бегают, забросив учебники, откровенно радуются, если учитель не пришел на урок. Ученики, должно быть, не догадываются о том, сколько огорчений приносят учителю непоставленная запятая в диктанте или не та цифра в задаче.

— Верите ли, Валентина Петровна, — признавалась как-то Надежда Алексеевна, — проверяю иногда тетради, найду ошибку в задачке, и будто не красными чернилами, а кровью своей исправляю…

Валентину поразили слова старой учительницы: при проверке тетрадей она тоже испытывала что-то подобное. Значит, есть у нее учительская жилка! Есть! Только вот беда: Надежда Алексеевна любила учеников прилежных да нешумливых, а ей, Валентине, больше нравились бедовые, похожие на Аню Пегову. Сама она тоже когда-то не была тихоней.

Как бы ни следила за ребятами востроглазая воспитательница, сколько ни трудилась бы Зоя Александровна, за каждым не уследишь, и Валентине часто приходилось защищать свои права перед ребятишками-забияками, которых в детском доме было порядочно, и девчонок они обижать любили. Особенно надоедал Валентине веснушчатый, задиристый Вадька Беленький. Он то отнимет у нее игрушку, то дернет за косичку, и не смей жаловаться, потому что к жалобщикам относились в детском доме презрительно. Очень обидно стало Валентине, когда однажды этот противный Вадька отобрал у нее кулек с конфетами — весь новогодний подарок. Она видела, как Вадька, зажав под мышкой свой кулек, аппетитно уплетал ее конфеты.

Валентина подошла к нему.

— Вкусно? — спросила она.

— Оч-чень! — ответил довольный Вадька.

Валентина выхватила у него кулек.

— Ты что? — грозно спросил озорник, сжимая кулаки.

— А вот что! — и она с размаху закатила ему пощечину.

Мальчик опешил, часто-часто заморгал глазами.

— Ты думаешь, если я девочка, значит, у меня нет силы. — Она снова замахнулась, но ошарашенный мальчуган отступил, бросился наутек. Потом он стороной обходил Валентину и больше не отнимал у нее игрушек, не дергал за косичку и не отваживался посягать на ее сласти — праздничные подарки.

Вот так же, наверное, и Аня Пегова поступала с обидчиками. Эта порывистая, энергичная девушка все больше и больше нравилась Валентине. Да и вообще все десятиклассники были симпатичны ей. Даже в привередливом и эгоистичном Туркове она старалась разглядеть что-то хорошее. А уж о Зюзине, Вершинине, Быстрове и говорить нечего: эти ребята, по ее наблюдениям, были главными заводилами в классе, хотя и не всегда согласными друг с другом. Она слышала, что Федор Быстров прилично играет в шахматы, чувствует себя негласным чемпионом школы, и желала ему самых красивых побед на шахматной доске.

И все-таки самой себе она с горечью признавалась, что с классным руководством у нее ничего не получается. Правда, ребята вели себя тише, меньше бедокурили, меньше дерзили учителям, но к ней относились с прежним недоверием и не радовались ее приходу в класс.

— А у меня, наоборот, — большая дружба с семиклассниками, — похвастал однажды Игорь.

— Как тебе удалось поладить с ними? — допытывалась Валентина.

— Довольно просто. Я открыл секрет: дети чутки к доброте. Я никогда и никому не ставлю плохих отметок, не вызываю родителей, даже если кто-то из ребят набезобразничает в классе. Вчера, например, было разбито окно, я не стал допрашивать, кто да как, пошел в магазин, купил стекло и вставил.

— Добреньким прикидываешься? А я не хочу быть добренькой. Если у меня разобьют окно, узнаю, кто сделал, и заставлю ответить.

Игорь снисходительно усмехнулся.

— Мы с тобой по-разному понимаем дружбу с учениками. Зачем идти на конфликты, если можно жить спокойно. Мир не перевернется, если я в своем классе на что-то не обращу внимания, в чем-то уступлю ребятам…

«Возможно, Игорь прав и стоит воспользоваться его секретами, — опять размышляла Валентина, укладывая в портфель тетради. — В самом деле, что стоит тогда унять азарт, притормозить и не обгонять на велосипеде лидера Аню Пегову? Нет, — упрямо возразила она себе. — Я поступила правильно, я не должна быть слабее их, ни в чем не должна быть слабее! Конечно, если бы все обстояло по-другому, если бы тыква оказалась простой веселой выдумкой, можно было бы уступить… Но десятиклассники хотели посмеяться надо мной. Как же я могла допустить! Впрочем, дело даже не в этом. Мир может перевернуться, если равнодушно взирать на все, если уступать без надобности, мой мир перевернется, их мир. Да, Игорь, их мир тоже может перевернуться… Ты часто расспрашивал меня о жизни в детском доме. Ты помнишь, я рассказывала тебе, как после девятого класса мне захотелось уехать с девчатами на целину и стать трактористкой. Зоя Александровна не отпустила, накричала, пригрозила даже офицерским ремнем дяди Гриши. «Почему же вы других отпускаете, а меня не хотите отпустить?» — с обидой и слезами спрашивала я. И Зоя Александровна ответила, что она не всех отпускает, что она знает мои привязанности и мое призвание. Я грозилась — уеду, убегу… Она тоже пригрозила: с милицией, мол, верну… И не отпустила, и не уступила. Она не была уступчивой, наша добрая, наша самая замечательная общая мама. Мне часто попадало от нее. Стоило мне только взобраться на какой-нибудь забор и — платье порвано. Бегу к Зое Александровне — дайте другое. Она и слушать не хочет, заводит в мастерскую — садись и штопай. В другой раз опять же беда стряслась: дурачились мы на речке, и уплыла моя школьная форма. Бегу домой в трусах и майке — что делать, как быть? В школу идти не в чем! Зоя Александровна и тут осталась верной себе: приказала мне садиться и шить. А когда школьное платье и белый фартук были готовы, она осмотрела, похвалила и… выдала новую форму. А ведь могла бы сделать проще — получи новое, и точка, и жизнь была бы у нее, наверно, спокойней. Не уступила, заставила потрудиться. И правильно, спасибо ей», — так думала Валентина, разговаривая и споря с Игорем. Она в мыслях рассказала ему о своем прошлом. Прошлое далеко… А сейчас у нее другие волнения, другие неприятности и больше всего из-за шумного десятого.

«Ну что ж, если у меня пока не получается с классным руководством, сама виновата, не умею, значит, нужно отказаться и хорошенько поучиться у других», — наконец-то решилась она и стала ждать директора с последнего урока.

Как только он вошел и через учительскую направился к себе в кабинет, Валентина обратилась к нему:

— Николай Сергеевич, разрешите к вам зайти.

— Пожалуйста, буду рад…

«Не очень-то вы обрадуетесь, и улыбаетесь напрасно», — взгрустнула она и в кабинете сказала:

— Прошу освободить меня от классного руководства. Сами видите — не справляюсь я.

Директор зашагал по кабинету, потом сел за стол, повертел в руках линейку, не зная, что ответить учительнице.

— Я ожидал такой просьбы, — грустно заговорил он. — И все-таки надеялся, что вы не придете с этим… А вы пришли. Ладно, освобожу. Я думал — вы сильней. Извините, ошибся.

Он думал, что она сильней? Ну что же, прежде и она так думала. Да, видно, тоже ошиблась, переоценила себя. Но почему директор легко согласился? Почему даже не попытался отговорить? Это задело, обидело ее.

Дома Валентине плохо работалось. На столе, как всегда, лежали тетради, но проверять их не хотелось. Вспомнив, что Лиля привезла много новой литературы, она отправилась в библиотеку. Лиля была занята читателями, она кивнула на угол, где штабельками лежали, еще не разложенные по полкам книги, — смотри, мол, выбирай.

Почти невидящими глазами Валентина смотрела на книжные обложки и думала, думала о директоре, о десятом классе. Иногда появлялась мысль завтра опять пойти к Николаю Сергеевичу и попросить: не освобождайте, я еще попробую, может быть, справлюсь…

«Ты уже не девчонка, — упрекнула себя Валентина. — Решила, стой на своем».

Она выбрала книгу и пошла домой. Все-таки тетради проверять нужно.

— Добрый вечер, Валентина Петровна.

Она подняла глаза и увидела Сашу Голованова.

— Ой, как вы меня напугали. Здравствуйте.

— Як вам специально заходил, а у вас в окнах темно.

— Как видите — гуляю, думаю.

— Не о своих ли десятиклассниках?

— И о них тоже.

— Какое совпадение. И ребята о вас думают! — с непонятным раздражением бросил он. — Могу выдать вам их тайну.

— Тайны положено хранить.

— Глупая тайна, — повысил голос Голованов. — Взрослые люди, а ведут себя по-детски. Знаете, чего они хотят? Ждут, когда вы сами откажетесь от них, когда классным руководителем назначат к ним Василия Васильевича.

Валентина пораженно ахнула, услышав такое.

— Все дело рук Пеговой и Быстрова. Назначить бы комсомольское собрание да всыпать им по строгачу, чтоб знали.

— Нет, нет, — возразила Валентина, — комсомольское собрание ничего не даст. Насильно мил не будешь…

— Да чепуха все это! Они учиться должны, а не устраивать всякие глупые демонстрации. — Саша Голованов помолчал немного, потом тихо сообщил: — Между собой они называют вас «ВэПэ».

— Что это значит? А, понимаю — мои инициалы, Валентина Петровна, — догадалась она.

— Нет, на их языке это означает «весьма правильная».

«Вот и меня кличкой наградили», — с горечью подумала Валентина. Ей неловко было выспрашивать, но велик был соблазн, хотелось узнать, что еще говорят о ней бунтари-десятиклассники. Будто разгадав ее желание, Саша Голованов продолжал:

— Они убеждены, будто вы можете изрекать только всем известные истины и не способны произносить живые, человеческие слова. Я им доказывал, что это не так, что вы совсем другая.

— К сожалению, так, Саша, — удрученно призналась Валентина. — Спасибо, я, кажется, начинаю понимать. До свидания.

— Погодите, Валентина Петровна…

— Что еще?

— Вечер хороший…

— Наоборот, холодно, темно, к тому же поздно и тетради ждут.

— Если тетради, другое дело. До свидания, — грустно сказал он.

Валентина вошла в избу, зажгла свет, не снимая пальто, стояла задумчивая посреди комнаты. На душе было тоскливо.

«ВП — весьма правильная… ВП — весьма правильная», — оскорбительно звучало в ушах.

Но почему ее так называют ребята? Почему? Она как бы со стороны внимательно оглянула себя, припомнив беседы свои в классе, и вдруг стыдливая горечь охватила сердце. А ведь ребята правы, да, да, правы, она говорила им прописные истины: государство заботится… государство надеется… вести себя нужно хорошо… комсомольцы должны служить примером…

И чего ты убиваешься? Ребята ждали твоего отказа, ты отказалась, вы квиты, обе стороны получили свое и довольны… В десятый класс явится Василий Васильевич, и все пойдет по-другому. Василий Васильевич найдет с ними общий язык… Он-то найдет, а почему ты не нашла?

Да не нашла потому, что они этого не хотели и все делали назло! Шумели, плохо вели себя на уроках, прикидывались незнайками, особенно троица — Аня Пегова, Люся Иващенко и Федор Быстров. Чуть что и слышится въедливый быстровский голосок: «Валентина Петровна, объясните, пожалуйста, что значит забота государства»… Она тряхнула головой, бросилась к выключателю, потушила свет и выскочила на улицу.

У Дома культуры большой, похожий на жестяное ведро, репродуктор пел высоким женским голосом:

Валентина бежала. У директорского дома остановилась, тяжело дыша. Подумала: «Удобно ли заходить к Николаю Сергеевичу? Можно подождать до завтра».

«Завтра будет поздно. Иди», — подтолкнул ее кто-то.

Постучала в дверь.

Ей отворил русоголовый мальчик, сын директора.

— Вы к кому? К папе или маме? — спросил он.

— К папе.

Директор удивленно взглянул на нежданную гостью. На его лице промелькнула тревога — не случилось ли что в школе?

— Я к вам, Николай Сергеевич, — торопливо сказала Валентина.

— Пожалуйста, пожалуйста. Миша, — обратился он к сыну-первокласснику, — иди-ка ты, друг мой, в постельку. Давно пора. Это мы, сынок, без мамы засиделись.

Мальчик покорно ушел.

— Николай Сергеевич, я пришла к вам, пришла… — смущенно начала Валентина, не зная, как и что говорить, и вдруг почти крикнула: — Не надо освобождать меня от классного руководства! Прошу…

Директор улыбнулся.

— Согласен, Валентина Петровна, — обрадованно сказал он. — Завтра я специально хотел поговорить с вами об этом. Но теперь вопрос исчерпан! Вы, наверно, удивились, что я днем не стал отговаривать вас? Знаю, знало, удивились, обиделись даже. Мне хотелось, чтобы вы сами подумали, взвесили.

— Спасибо, Николай Сергеевич, до свидания.

— Э нет, у нас так гостей не отпускают. Раздевайтесь, Валентина Петровна. Давайте-ка я за вами по-стариковски поухаживаю.

Помогая девушке снять пальто, Николай Сергеевич заглянул ей в лицо и снова увидел в ее черных глазах что-то необъяснимо знакомое.

— Садитесь, Валентина Петровна, сейчас директор будет угощать учительницу.

— Нет, нет, я сыта, честное слово, сыта.

— От чая грех отказываться.

Пока Николай Сергеевич готовил чай, Валентина осматривала большую, в три окна, комнату. Здесь стояли книжные шкафы, высокая крашеная тумбочка с радиолой «Урал», мягкий диван, два стола — маленький письменный, на котором аккуратной стопкой лежали учебники по истории, и квадратный раздвижной, окруженный стульями. На стене она увидела увеличенную фотографию Николая Сергеевича в красноармейской форме, рядом портрет его жены, Марии Михайловны, колхозного зоотехника.

— Тесновато живем? Да, Валентина Петровна, тесновато, — говорил Николай Сергеевич, ставя на стол чайник и посуду. — Стариковские сельские хаты нам уже не подходят, потому что и новую мебель хочется втиснуть сюда, и радиоприемник, и библиотеку, а там скоро телевизор понадобится. Особенно, как видите, книгам тесно.

За чаем он спросил, почему Валентина Петровна пришла к нему с другой просьбой — не освобождать ее от классного руководства. Она откровенно рассказала о «тайном заговоре» десятиклассников.

— Ишь какие конспираторы! — без удивления воскликнул директор. — Ничего, ничего, Валентина Петровна, — шутливо продолжал он, — если известен замысел противника, его легче победить. И как вам удалось выведать их тайну?

— Саша Голованов помог.

— Саша Голованов? — директор обеспокоенно посмотрел на гостью. В Михайловке уже поговаривали о том, что Голованова все чаще видят с учительницей. Это встревожило Николая Сергеевича, потому что всем известно: Марфа Степановна с дочерью имели самые серьезные виды на парня и подумывали о скорой свадьбе.

Не замечая тревоги директора, Валентина добавила:

— У него большая дружба с десятиклассниками, Голованов у них был когда-то вожатым.

— Да, да, правильно, все правильно, Валентина Петровна, — подтвердил Николай Сергеевич. — Теперь давайте подумаем, как вести себя в классе. Во-первых, не подавайте вида, что вы знаете о «заговоре», и ведите себя так, будто ничего не случилось. И не думайте, что весь класс настроен против. Присмотритесь к каждому, создайте актив. И вот еще что. Пожалуйста, не считайте Аню Пегову, Люсю Иващенко, Федора Быстрова плохими. Они отличные ребята. Вы потом убедитесь в этом. А самое главное впереди — не сердитесь на них, не мстите. Что греха таить, бывают горе-учителя, у которых вспыхивает нелюбовь к кому-нибудь из учеников. Мы должны любить всех — и хороших, и плохих. Плохих даже больше, чтобы помочь им своей любовью. Ну, а на велосипеде можно обгонять. Обгоняйте, пусть они ноготки погрызут от зависти, — смеялся он. — Уже вся Михайловка знает о вашем состязании. И хорошо!

В пятницу вечером Валентина одна возвращалась из школы и снова повстречала на улице Сашу Голованова. Она как-то не придавала значения тому, что он уж слишком часто попадался ей на глаза то в Доме культуры, то на улице, то на минутку забегал к ней на огонек, и всегда у него находилось какое-нибудь дело.

Пожимая руку, Голованов говорил:

— Скоро Октябрьский праздник. На бюро мы решили провести комсомольский рейд по колхозу. Вопрос один: «Чем встречаем годовщину Октября?». Не примете ли участия?

— С удовольствием, — согласилась она. — А то вы совсем не даете мне комсомольских поручений.

— Считайте, что первое поручение дано. Запишу вас в свою группу.

— А нельзя ли привлечь к этому и моих десятиклассников?

— Вы просто читаете мои мысли, — улыбнулся он. — Я завтра хочу поговорить с ребятами. Кстати, как они ведут себя?

— Пока по-прежнему. Но я теперь чувствую себя уверенней. Ой, Саша, если бы не вы, я, кажется, натворила бы глупостей. Спасибо вам.

Сзади их кто-то догонял.

— Саша, — послышался голос Настеньки. — Почему же ты, Саша, не пришел в кино?

— Был занят, — хмуро ответил он.

— Занят… Понимаю, понимаю, чем и кем ты занят, — с упреком процедила девушка и вдруг, разрыдавшись, бросилась прочь.

— Саша, догоните ее, — сказала Валентина.

Парень не двинулся с места.

— Идите, Настенька ждет вас, — чуть громче повторила она.

Был холодный ветреный вечер. Остро пахло снегом. Сквозь темные облака порой на какое-то мгновение проглядывала круглым желтым глазом луна, будто для того, чтобы убедиться — все ли в порядке на земле, на месте ли стоит обдуваемое со всех сторон ветрами степное село Михайловка.

Михайловка незыблемо стояла на месте, она поблескивала веселыми огоньками окон, где-то звенела девичьей песней, приглушенно гудела над головой струнами проводов. На всей земле, должно быть, тысячи или даже миллионы вот таких же деревушек, и каждая живет своей жизнью, и в каждой есть свои счастливые и несчастливые…

Огромный, немыслимо огромный мир кругом, и сейчас в этом мире есть плачущая девушка — Настенька, обиженная парнем. Если бы в эту минуту постучал к ней в окошко Саша, вошел в дом, пусть ничего не сказал бы, а только взглянул, улыбнулся, и глаза Настеньки засияли бы счастьем.

Почему же, почему не спешит к ней парень?

Валентина сердито бросила короткое — до свидания.

— Погодите, — пытался задержать ее Саша Голованов.

— Вы жестокий, бездушный. Я не думала, что вы можете быть таким, — с болью проговорила она.

— Жестокий? А если не люблю. Что делать? Обманывать? Притворяться нежным? Что же вы молчите, Валентина Петровна, посоветуйте, как быть.

Валентина молча ушла, не зная, что посоветовать парню.

Лиля уже была дома. Она сидела за столом, что-то писала.

— А, явилась, полуночница. Ужин еще горячий.

Будто оправдываясь, Валентина сообщила:

— У нас было комсомольское собрание.

— Вдвоем с Сашей?

— Школьное комсомольское собрание!

— Рассказывай сказки, — лукаво улыбнулась Лиля. — Я вас видела с Сашей. Стоите, воркуете, как голубки…

— Противный этот Саша Голованов. Если бы ты знала, как он обидел Настеньку.

Лиля вздохнула:

— Эх, Валечка, сердцу не прикажешь…

— Так говорят только жестокие, бездушные люди, чтобы оправдать себя.

Лиля серьезно посмотрела на Валентину, спросила:

— Ты разве ничего не замечаешь?

— Не понимаю вопроса?

— Тебя он любит, по тебе страдает.

— Оставь глупости, — без обиды отмахнулась Валентина, привыкшая к частым шуткам подруги.

— Да, любит, — продолжала Лиля. — Но ты, не отвечая на его чувства, тоже обижаешь парня. Значит, и ты — жестокая, бездушная…

— Подумай, Лиля, что ты говоришь!

— Почему же ты осуждаешь Сашу? Если тебе не нравится встречаться с ним, если он тебе противен, скажи ему об этом.

— И скажу! Скажу!

Лиля с сомнением покачала головой.

— Нет, Валечка, не скажешь. Я знаю, ты храбрая, ты очень храбрая, но Саша Голованов уже чуточку нравится тебе. И потому не скажешь.

Валентина рассмеялась, обхватила подругу за талию, закружила по комнате.

— Лиля, Лиля! — восклицала она. — Нравиться могут многие, а есть один, один-единственный!

— Ты говоришь об Игоре? Ну что ж, парень видный, красивый, но мне всегда почему-то кажется, что он не герой твоего романа.

Валентина остановилась, удивленно заглянула в глаза подруге, шепотом возразила:

— Но у нас почти все решено…

— Вот именно — «почти», — усмехнулась Лиля. — Ты извини, Валя, возможно, я не права. Человеку может многое казаться. Я буду рада ошибиться…