Сельская учительница

17

В десятом классе был урок машиноведения. Кузьма Фокич Раков увел ребят в мастерскую, а девушек отправил на ферму. У Валентины занятия кончились, и она решила побывать в мастерской.

Колхозные мастерские раскинулись на пригорке в полукилометре от села. Здесь была когда-то Михайловская МТС, а теперь эмтээсовские владения перешли колхозу. На большой площадке ровными рядами выстроились тракторы, комбайны, сеялки, жатки; они стояли, как солдаты на перекличке после боя; над ними, подобно неусыпному часовому, возвышалась головастая водонапорная башня.

Валентина сперва растерялась, не зная, где искать своих десятиклассников. Ей повстречался куда-то спешивший Константин Зюзин.

— Где наши? — спросила она.

— Там, — указал Зюзин на длинное кирпичное здание с широкими закопченными окнами, с широченными дверями, потемневшими от времени.

В здании было дымно и шумно. Слышался лязг металла, чумазые механизаторы колдовали у машин — что-то отвинчивали, что-то снимали, что-то ставили на свое место. Вообще учительнице трудно было понять, что здесь делается. Она знала одно — идет ремонт техники (об этом говорили на прошлом комсомольском собрании).

Увидела Дмитрия Вершинина. Сунув руки в карманы, тот со скучающим видом стоял сзади пожилого токаря. Токарь увлеченно обтачивал какую-то деталь. Из-под резца струилась синеватая стружка.

— Учимся, Вершинин, — сказала Валентина, подходя к станку.

— Мучимся, Валентина Петровна.

— То есть как?

— А вот так — стоим, смотрим. В классе на плакаты смотрим, в мастерской тоже наблюдаем: В поле хоть на прицепах сидели, иногда трактор доверяли. А здесь мы наблюдатели, «заплечники»…

Не обращая внимания на учительницу и не отрывая глаз от станка, пожилой токарь распорядился:

— Митя, сбегай к Науму, скажи — готово. Пусть приходит.

Вершинин мотнул головой, обратился к учительнице:

— Вот так и бегаем — то к Науму, то в магазин к тете Фене.

— Где Кузьма Фокич?

— Дома. С Валерией Анатольевной сарай ремонтирует.

«Бросил учеников и ремонтирует сарай». — У Валентины даже мелькнула мысль собрать всех учеников и отправить их по домам.

— У нас только Турков нашел себе полезное занятие, — кивнул Дмитрий Вершинин на товарища.

Согнувшись, Яков Турков неторопливо точил перочинный ножик.

«Он и здесь, в колхозных мастерских, работает на себя», — подумала Валентина.

Вернулся Константин. Зюзин, достал из кармана бутылку водки, протянул Тарану. Тракторист похлопал парня по плечу — спасибо, мол, за услугу.

Валентина быстро подошла к Тарану, бросила ему в лицо:

— Как вам не стыдно посылать школьников за водкой. Он пришел сюда учиться!

Тракторист усмехнулся, подмигнул Зюзину.

— Пусть и эту науку постигает. Костя — человек уважительный, старшим не откажет.

— Эх вы, «старший», — процедила Валентина. Она отвела Зюзина в сторонку, упрекнула: — Гордости у вас нет, на побегушках у Тарана… Зачем же вы согласились идти в магазин?

Константин Зюзин промолчал.

«Ничего себе — воспитательные приемы: ученики слоняются без дела, бегают в магазин. И это называется практический урок машиноведения», — возмущалась Валентина, возвращаясь из мастерской в школу. Проходя мимо двери десятого класса, она услышала громкий девичий смех. Отворила дверь.

У доски стояла Люся Иващенко. Водя указкой по красочному плакату «Колхозная молочнотоварная ферма» и подражая манере говорить и хрипловатому голосу Ракова, ученица поясняла девчатам:

— Здеся у нас будет «елочка», тута у нас будет телочка. — Увидев учительницу, девушка засмущалась.

— Что это вы задержались в классе?

— Пришли с фермы за портфелями, а Люся задержала нас, решила просветить. Повторяем урок — «у нас» и «у них». У нас на ферме и у них на плакате, — отвечала Аня Пегова.

— Я им говорила, Валентина Петровна, нельзя смеяться, — подала голос Вера Побежимова.

— А мы не смеемся, мы просто решили, что художник — очковтиратель.

— Он рисовал с других, у других лучше, — возразила Вера Побежимова, поглядывая на учительницу.

— Какое наше дело до других, — отмахнулась Аня Пегова. — Мы хотим, чтобы у нас было тоже хорошо!

— Валентина Петровна, почему так получается, — обратилась к ней Люся Иващенко, — в школе нам говорят одно, в жизни мы видим другое. Кузьма Фокич расхваливает нам «елочки» да «карусели», пичкает плакатами да рисунками комплексной механизации, а на ферме у нас ручная дойка, навоз выгребают лопатами, воду с реки подвозят на лошадке… Агитируют: иди в животноводство, поднимай вторую целину. У меня, например, нет желания садиться под корову с аттестатом зрелости.

Да, Люся Иващенко права: по старинке, по-бабушкиному садиться под корову с аттестатом не каждой захочется. Она права и в другом: на уроках Раков учит одному, на фермах ученицы видят совсем другое… Вспомнилась тетя Лена, та самая тетя Лена, которая угощала ее вкусным парным молоком на берегу Лебяжьего озера. Тогда Валентина обратила внимание на болезненно-узловатые пальцы старой доярки. «От работы руки такие», — поясняла тетя Лена. Верно. От работы. От каждодневной ручной работы… И ей, учительнице, трудно было понять, почему в таком богатом колхозе фермы почти не механизированы. И не потому ли девчата раздумывают: идти ли туда после школы, или не идти?

«Зачем же в таком случае они вообще ходят на ферму? — недоумевала Валентина. — Вот тебе и перестройка школы, вот тебе и производственное обучение по картинкам».

В учительской она увидела Ракова, тот разговаривал с кем-то по телефону.

— Да не для меня, а для школы гвоздики-то надобны! — кричал он в трубку. — Килограммчиков десять, не больше. Добро. Завтра приеду. В долгу не останусь.

«О гвоздях заботится, а учеников бросил в мастерской», — злилась Валентина. Она положила перед Раковым книжку «Производственное обучение в средней школе».

— Кузьма Фокич, вы знакомы с этой книгой?

Он краешком глаза глянул на обложку.

— Знаком. А что?

— В ней написано совсем не то, что делается в нашей мастерской.

— Книжка-то написана не про нас.

— Но для нас! Честное слово, была бы моя власть, не отпустила бы ребят в мастерскую.

Раков усмехнулся.

— Стишками баловались бы…

— Лучше стихи учить, чем слоняться без дела по мастерской, бегать в магазин за водкой. Разве для этого ребята ходят в мастерскую? Чему они там научатся?

— Занимайтесь-ка лучше своими диктантами да глаголами и не лезьте вы не в свое дело, — незлобливо отмахнулся Раков, торопясь куда-то.

Председатель колхоза Роман Прохорович Подрезов находился в том приподнято-радостном настроении, в каком обычно бывает любой человек после внушительной и вполне заслуженной победы. На днях он узнал, что колхоз вышел на одно из первых мест в области по всем показателям и занесен на областную Доску почета. Видимо, специально приезжавший с этой вестью секретарь райкома торжественно поздравил председателя и пожелал — так держать.

— Будем так держать, Иван Трифонович, и дальше пойдем, — не без гордости ответил ему Подрезов. Он был уверен, что теперь зачастят в Михайловку корреспонденты, пойдут писать о нем, фотографировать…

Маяк есть маяк, и о нем должны знать люди.

В дверь постучали.

— Да, да, войдите, — баском разрешил председатель.

В кабинете появился Лопатин — ладный, по-солдатски подтянутый.

— А, Михаил Корнеевич? — радушно воскликнул Подрезов. — Проходи, садись, учитель. Ну как твое педагогическое поприще? — с едва уловимой иронией поинтересовался он, протягивая руку.

— Трудимся потихоньку, — ответил Лопатин.

— Эх ты, «потихоньку», — упрекнул Подрезов. — С твоими ли руками, с твоей ли головушкой да «потихоньку»… — Председатель сердился на Лопатина: тот отказался от настоящей работы, от заведования большой колхозной мастерской и ушел преподавателем труда в школу. Уговорил-таки Зорич своего бывшего ученика, переманил, можно сказать, из-под носа уволок. — Говорят, на повышение в школе пошел, секретарем парторганизации избрали тебя?

— Доверили.

— Мы тоже могли бы избрать. Знаем тебя, ценим, — польстил председатель и, видя, что это не действует на собеседника, перешел на другой тон. — Послушай-ка, Миша, да плюнь ты на эту школу. Место за тобой. Хочешь, хоть завтра принимай. Сам, должно быть, знаешь, что дела в мастерской идут не так, как хотелось бы.

— Это известно.

— Вот видишь, — еще более оживился Подрезов, у которого затеплилась надежда выхватить Лопатина из школы. — Знаешь, как говорится, большому кораблю большое плавание. А школа без тебя обойдется, если надо, пошлем туда другого. Эка важность учить ребятишек доски строгать да напильником орудовать. Там не ахти какой специалист нужен, любой справится.

— Теперь ясно, почему жаловалась на мастерскую Майорова.

— Майорова жаловалась? На нашу мастерскую? — удивился Подрезов. — Плохо отремонтировали стиральную машину? Так мы этим делом не занимаемся. Или кто из слесарей-токарей обидел девичью гордость? Это уж личное…

Лопатин прервал его:

— Я пришел не для выслушивания ваших шуток, а с серьезной претензией. Майорова была сегодня в колхозной мастерской, где проходят практику десятиклассники. Ребята на побегушках, им даже гаечного ключа не доверяют!

Подрезов развел руками.

— Ну, брат, не ожидал от тебя такого. Пусть Майорова говорит, ей простительно, она ничего не смыслит в нашем деле. А ты? Не ожидал, право не ожидал, — сокрушенно говорил он. — Ты ведь знаешь, чтобы научиться мастерству, нужно и на побегушках побыть. А как же! Сам-то разве не был когда-то на побегушках? Уверен — был, потому и толк из тебя вышел.

— Что было, то прошло, плоховато учили нас. И не хочется, чтобы то плохое повторялось.

— Постой, постой. А разве я лично за плохое?

— Не могу утверждать, но мне кажется, что для вас важно только одно, чтобы ребята хорошо работали — сеяли, свеклу убирали, фермы чистили, а чему и как они учатся, вам дела нет.

Подрезов посуровел. Нервно тарабаня пальцами по настольному стеклу, сердито сказал:

— Ну, это ты слишком. Я с Законом о перестройке школы знаком, обе руки за него поднимаю.

— Руки-то вы, быть может, поднимаете, а дело плохо движется.

Председатель широко зашагал по кабинету, скрипя половицами.

— Критиковать и я умею! Да, да, научились критиковать! — Он подбежал к Лопатину. — А ты принимай мастерскую, наведи там лоск. Не хочешь? На легкие хлеба потянуло. Конечно, в школе полегче — дал мальцу рубанок — теши чурбак, все равно выбрасывать…

— И школа и колхоз одинаково отвечают за учеников, за их будущее! — повысил голос Лопатин. — А что касается легкого хлеба — всюду легко, если ничего не делать, и всюду трудно, если работать по-настоящему.

— Ты мне здесь афоризмы не сыпь, я их сам не меньше знаю. Останавливать работу в мастерской из-за учеников не могу, у меня ремонт техники идет, а что такое техника, ты, думаю, не забыл… У меня план, график.

— Ваш график нарушать не собираемся, но мы просим, требуем дать ребятам трактор, пусть сами отремонтируют от первого до последнего винтика.

— Ха! А отвечать кто будет? Это же машина, за нее денежки колхозные плачены, и немалые! Пусть ребята приходят, смотрят — не возражаю. Пусть помогают, тоже не возражаю. А чтобы доверить полностью? Нет! — отрезал председатель.

— Придется, Роман Прохорович, перенести наш разговор в другое место.

— Пожалуйста, пожалуйста. Не из пугливых!

Жена Василия Васильевича, рано располневшая, добродушно говорливая женщина, всегда радовалась, если в дом приходили гости. Отложив ученические тетради, она тут же начинала хлопотать, чтобы чем-то попотчевать.

Вот и сейчас, не успела Валентина переступить порог, Борисова радушно заговорила:

— Заходи, садись, Валечка, нынче ты у меня грибков солененьких отведаешь!

— Ой, Анна Александровна, честное слово, некогда. Я на минутку к Василию Васильевичу посоветоваться и новый сборник диктантов попросить.

Кивнув на дверь, ведущую в соседнюю комнату, Борисова приложила пухленький палец к полным губам, таинственно предупредила:

— Тише, Валечка, нет его. Да, да, для всех нет, а для тебя, — она взглянула на стенные часы-ходики, — через тридцать четыре минуты выйдет.

Валентина посмотрела на дверь, озадаченно переступила с ноги на ногу. Не хотелось ей терять эти дорогие минуты.

— Я вижу, ты заинтригована? И не проси, не расскажу, чем он там занят. Секрет! Я даже в эти часы дочурку отправляю к бабушке, чтоб не мешала.

Валентина догадывалась, чем занят Василий Васильевич — к урокам готовится. Он вообще был человеком щепетильным, трудолюбивым, изобретательным, всегда много работал, тщательно готовился к занятиям и часто советовал ей:

— Собираясь идти завтра в школу, думайте, что вы ничего не знаете, садитесь за книгу, чтобы узнать. Старые знания хороши, если они каждый день обновляются.

Борисова чуть ли не насильно усадила гостью за стол, поставила тарелку с грибами, рассказывая, как собирали их с Василием Васильевичем по недалеким лесам.

Через полчаса из соседней комнаты вышли Василий Васильевич и Щукин, бывший редактор боевого листка на бригадном полевом стане. Валентина удивилась: чем это они были там заняты? У Щукина вон какой серьезный и озабоченный вид. «У них свои дела, у меня — свои», — подумала она и, когда тракторист ушел, обратилась к Василию Васильевичу:

— Я начинаю изучать с шестым классом деепричастие. Разработала первый урок, хочу посоветоваться с вами.

— Пожалуйста, покажите, что вы там наизобретали.

Все-таки хорошо, что есть в Михайловке Василий Васильевич, он поможет, подскажет, времени для этого не пожалеет, если надо, сам придет к ней на урок. Сегодня он опять снабдил ее карточками с нужными предложениями для грамматического разбора, картинками. Потом уселся с женою за стол, изображая шестиклассников, и предложил Валентине начинать урок.

Она волновалась, будто перед ней и в самом деле были ученики.

— Нет, нет, Валентина Петровна, — порой останавливал ее учитель. — Ребята, мне кажется, не поймут из вашего объяснения, почему деепричастие все-таки является глагольной формой. Давайте уточним.

Они уточняли. Валентина благодарно поглядывала на Борисовых, чувствуя к этим отзывчивым, добрым людям большое уважение.

— Ну вот и закончился нынешний урок русского языка в нашем доме, — весело сказал Василий Васильевич, когда Валентина закрыла тетрадь с планом урока. — Вы спросите, почему второй? — Он переглянулся с женой, таинственным шепотком продолжил: — Конспирация, тайное обучение… Видели Щукина? Ушел, бедняга, расстроенный, двойку за диктант получил у меня. Но ничего, осилит, у него бычье упорство.

Валентина удивилась:

— Щукин берет у вас уроки русского языка? Но у него жена учительница.

— Он гордый. Неловко, говорит, учиться главе семейства у жены; он думает поставить ее перед фактом… Учится, читает много. А все началось с того боевого листка, который вы исчеркали красным карандашом. Щукин до сих пор хранит его…

Валентина вспомнила тот день на полевом стане, когда разгневанный Щукин-редактор сорвал с вагончика боевой листок, оставив под ржавыми шляпками гвоздей белые, похожие на крылья мотылька, треугольнички. Оказывается, не хулиганство то было, а злость на себя, на свою неграмотность. Вспомнился райкомовский инструктор Борозда, с которым она чуть не разругалась.

— Обучение взрослых можно было бы легализировать, таких, как Щукин, в селе, наверное, много.

— Есть такие, — согласился Василий Васильевич. — Это проблема ближайшего будущего. В следующем учебном году подумаем о вечерней школе. Николай Сергеевич согласен.

Неожиданно пришел сосед Борисовых Лопатин.

— Извините, на огонек забрел, — сказал он.

— Знаю, знаю, на какой огонек, — погрозила пальцем Анна Александровна. — В шахматы сыграть захотелось.

— Не отказался бы, но сегодня другое дело есть, — ответил ей Лопатин и обратился к Василию Васильевичу: — Вот статью попробовал набросать в газету.

— Ну-ка, ну-ка, Миша, прочти свое сочинение, — попросил Василий Васильевич. — Помню, ты у меня, извини за откровенность, не блистал, на троечки писал.

Лопатин улыбнулся.

— Однажды даже двойка была.

— Помню. Образ Кабанихи по драме Островского «Гроза». Наворочал ты тогда…

Лопатин покраснел. Заметив это, Василий Васильевич ободряюще произнес:

— Ладно, Миша, что было, то прошло.

Когда Лопатин прочел наброски статьи о производственном обучении, о том, как относится к этому колхозное руководство, Валентина сказала:

— Правильно. У нас и есть пародия на производственное обучение.

— Я тоже согласен, — подтвердил Василий Васильевич. — Дело не только в председателе, наш завуч тоже не проявляет рвения к этому. Давайте расширим статью, уточним, подправим и втроем подпишемся для большей убедительности. Как, Миша, не оскорбит это твое авторское самолюбие?

— Наоборот, лучше будет! — согласился Лопатин.