Сельская учительница

22

Декабрь выдался малоснежным, холодным. Непрестанно дули порывистые восточные ветры, разгоняя вороха снеговых туч. Как броней, крепким льдом сковало речку. Рыжие горы за селом стояли неприветливо-грустные, голые, и на них с обидой и тоской посматривала детвора: давно приготовлены лыжи, а горы без снега.

Кончалась вторая четверть. В эти дни директор и завуч снова теребили учителей из-за оценок. Марфа Степановна придирчиво заглядывала в классные журналы, морщилась, как от боли, если видела неприятную двойку. Двоек боялись, из-за них спорили, поругивались.

У Валентины в шестом классе контрольный диктант. Она четко произносила текст и взглядом как бы уговаривала каждого ученика: миленький, ну пиши хорошо, не делай ошибок, ставь, где положено, запятые, не подводи свою учительницу, ведь она так старается, ведь ее опять будут бранить, если ты-плохо напишешь…

Нетерпеливо собрав тетради, Валентина отправилась в учительскую. Села за стол, пододвинула поближе флакончик с красными чернилами, втайне мечтая, чтобы красные чернила не понадобились. Взяла, как неизвестность, первую тетрадь. Что в ней? Приятная учительская радость или огорчение?

Шестиклассники-умницы, будто подслушав ее уговоры, хорошо написали диктант. «Молодцы, спасибо», — в мыслях благодарила их учительница, с удовольствием ставя 5, 4 даже 3. Она не думала прежде, что будет так радостно выводить обычные цифры. И все-таки двойки были…

Валентина держала в руках тетрадь Тамары Кучумовой. Тамара — смышленая, мечтательная девочка, любительница декламировать на вечерах самодеятельности смешные басни, самая активная и аккуратная читательница у Лили. И вдруг перед «что» не поставила запятую, в слове «залежь» пропустила мягкий знак, перепутала частицы «не» и «ни», забыла правило, когда пишется в приставках «с» вместо «з» — и двойка, опять двойка.

«Ах, Тамара, Тамара, почему ты такая невнимательная», — сокрушалась Валентина. Она огляделась по сторонам — в учительской ни души, из директорского кабинета доносились голоса Лопатина и Николая Сергеевича. А что, если взять обыкновенные чернила да поставить в диктанте Тамары запятую перед «что», к слову «залежь» прибавить мягкий знак, переправить одно «не» на «ни», и вот тебе тройка, и никто не узнает… Марфа Степановна не станет говорить о педагогическом браке, директор, должно быть, похвалит за видимые успехи, не будет горестно вздыхать колхозница Софья Тихоновна Кучумова, мать шестиклассницы, В прошлый раз Софья Тихоновна, встретив на улице Валентину, жаловалась: «Вот беда-то с Тамарочкой… Две дочери у меня растут, Женя отличница, а у Тамарочки двойка…» Мать, наверное, порадовалась бы… Но вдруг Валентине припомнился Никифор Герасимович Вершинин, который приходил к ней с тетрадями внука и сурово отчитал за незаслуженную тройку…

«Нет, — решительно отшатнулась Валентина. Она даже взглянула на дверь директорского кабинета — не подслушана ли там ее мысль о нечестной тройке. — Пусть будет двойка. Нужно еще позаниматься с Тамарой, — рассудила учительница. — И нужно побранить как следует десятиклассницу Женю Кучумову — что же ты, сама отличница, а младшей сестренке не помогаешь…»

Вечером в Доме культуры перед киносеансом показывали очередной номер световой газеты «Соломотряс». На экране появлялись карикатуры с хлесткими подписями на дебоширов, лентяев, попало работникам птицефермы за разбазаривание кормов. В зале хохотали, аплодировали, слышались возгласы: «Правильно! Так и надо! Потрясти!» А как только на экране появился портрет этакого разухабистого парня с бутылкой в кармане, зрители сразу узнали — Таран!

Смеясь, михайловцы читали подпись под карикатурой, и вдруг где-то сзади сильный девичий голос пропел эти стихи как частушку. Зал задрожал от взрыва хохота. Потом частушка пошла гулять по селу.

— Смотрите, ваши стихи становятся популярными, — говорил Валентине Саша Голованов, радуясь, что световая газета нравилась людям, о ней помнили, ее ждали, ею начинали уже попугивать: смотри, мол, попадешь в «Соломотряс», там тебя протрясут…

Таран был возмущен карикатурой и стихами, он грозил:

— Попадется мне эта Майорова…

И вот сегодня, изрядно подвыпив, он решил поговорить с учительницей.

Ничего не подозревая, Валентина шла с Игорем на «школьную субботу». Директор согласился, что по субботним и воскресным вечерам вешать на двери замок не обязательно, пусть ребята веселятся в школе, это, пожалуй, лучше, чем в Доме культуры среди взрослых… Марфа Степановна отнеслась к такому новшеству с холодком, она только предупредила, что уборщицам работы прибавится, что по закону им тоже выходные дни положены.

— Ребята сами убирать будут, — успокоил завуча Николай Сергеевич.

Уже первая «школьная суббота» показала, что ученики довольны, в прошлый раз, например, даже не хотели расходиться… На сегодня у Валентины обширная программа — Лиля привезла пластинки с записями живых голосов Толстого, Горького, Маяковского, Есенина. Это же целый клад! Будут, конечно, игры, танцы, викторины, почта… Только вот противный учитель пения Садков опять уехал куда-то в соседнее село на свадьбу…

«Ничего, обойдемся без Садкова, обещал прийти историк Назаров, он тоже немного играет на баяне», — думала Валентина.

По дороге Игорь мечтательно говорил о близких зимних каникулах, о том, что в первый же день умчится в город, чтобы хоть одним глазком взглянуть на настоящую жизнь и снова почувствовать себя в лоне современной цивилизации. Валентина оскорбленно вспыхнула:

— По-твоему выходит, что мы здесь живем в условиях первобытной дикости?

— Валечка, я тебя уже давно просил — не произноси ты громких фраз, — поморщился Игорь.

— А чем они хуже пошлых, которые изрекаешь ты? Да уж лучше произносить громкие!

— По крайней мере я говорю искренне, а ты лицемеришь, потому что сама знаешь — в городе люди живут духовно богаче, полнее, там для этого созданы условия.

— Чепуха! — упрямо возразила она. — Можно жить под боком у Большого театра и оставаться беспросветным обывателем.

Они подошли к школе. У крыльца в свете висевшей на фронтоне электрической лампочки Валентина увидела Тарана.

— Ну, сочинительница, давай поговорим, побеседуем, — с угрозой сказал он.

— Отложим беседу на другой раз, когда протрезвитесь. — Валентина шагнула на крыльцо, но Таран преградил ей дорогу.

— А я сейчас желаю знать, зачем всякие оскорбительные стишки пишешь. Вот и ответь мне…

— Уйдите, я с вами разговаривать не желаю.

— А я заставлю разговаривать, не таких заставлял!

Валентина взглянула на Игоря, тот испуганно пятился, озираясь по сторонам, будто искал, куда можно убежать.

— Я и кавалера твоего не боюсь! Ты мне ответь, будешь еще писать? — Пьяные, налитые кровью глаза Тарана были страшны, и Валентину на какое-то мгновение охватил ужас. Она понимала, что дебоширу ничего не стоит ударить, а потом судись, жалуйся…

— Отвечай! — Таран столкнул ее со ступеньки, но в это время у него за спиной появился вышедший из школы Дмитрий Вершинин.

— Ты чего разоряешься? — спросил он.

— А тебе что нужно, сосунок? Проваливай, — отмахнулся Таран.

Дмитрий взял его под руку.

— Сойдем, Серега, с крылечка.

Крича и ругаясь, Таран силился вырваться.

— Сойдем, не бойся, — с нарочитой вежливостью приглашал Дмитрий.

Таран вырвался и опять к Валентине.

— Я тебя проучу, сочинительница…

Дмитрий оттолкнул дебошира, тот упал, вопя:

— Ах, ты так! Ну погоди! — Таран кинулся на Вершинина, тот рывком выбросил руку вперед, и хулиган снова шмякнулся наземь.

— Ты так… Ты так… Погоди, рассчитаемся, — бормотал Таран, отплевываясь.

— Вставай, иди своей дорогой и не вздумай сюда возвращаться, — предупредил Дмитрий Вершинин.

Таран поднялся и, ругаясь, поплелся прочь в темноту.

— Извините, Валентина Петровна, что так получилось, — смущенно сказал ученик.

— Спасибо, Дмитрий, — поблагодарила Валентина, с огорчением думая: «Нехорошо, скверно получилось».

На крыльцо выскочили Быстров и Зюзин.

— Что случилось, Митя? — спросили они.

— Все в порядке. Идемте.

К Валентине подошел Игорь.

— Вот тебе и культура села, — возмущенно говорил он. — К учительнице пристает пьяный, оскорбляет, лезет в драку… Все это достойно пера Глеба Успенского…

Валентина перебила его:

— Тебе пора домой, — сдержанно сказала она, а ей хотелось кричать в лицо обидное, злое — трус, трус.

— Но я хочу пойти с тобой на субботний школьный вечер, перенять опыт…

— Уходи, Игорь!

Он удивленно пожимал плечами.

— Меня упрекала в том, что я стал каким-то другим, но вижу — больше изменилась ты, раздражительной стала, несговорчивой.

— Ты прав: мы оба изменились, мы уже не те, какими были в институте. До свиданья.

В понедельник Марфа Степановна зашла в кабинет к директору и, горестно вздыхая, рассказывала ему о возмутительной драке. По ее словам выходило, что чуть ли не все ученики принимали участие в побоище.

— Видите, к чему приводят новшества Майоровой. У нас никогда не было драк, и вот извольте, отличились, в присутствии учительницы избивают человека, а она хоть бы что.

Николай Сергеевич не на шутку всполошился. Ему все больше и больше нравилась непримиримая, работящая Майорова. Он радовался: во второй четверти у нее меньше двоек, на уроках она чувствует себя уверенней, многому научилась за это полугодие. Он от души хохотал, когда в Доме культуры видел на экране карикатуры «Соломотряса», зная, что к ним приложила руку и Валентина Петровна. Он поддержал «школьные субботы», и вдруг эта драка…

— Нужно разобраться, в чем там дело, — озабоченно сказал директор.

— Прекратить надо эти сборища по вечерам, иначе еще и не такое будет.

— Зачем же прекращать? Наоборот, и нам следует принять участие.

— Да что ж я, отплясывать с ними буду? Крутить пластинки стану? Об успеваемости думать нужно, всякие там художества до добра не доведут, — возражала Марфа Степановна.

В учительской тоже говорили о вчерашнем происшествии. Подрезова рассказывала о драке с такими подробностями, что Василий Васильевич насмешливо спросил:

— Серафима Владимировна, и вы принимали участие в сражении?

— Не к месту шутки, Василий Васильевич, — смешалась Каваргина, вынимая свой заветный блокнотик с привязанным огрызком карандаша. Что-то записав туда, она вздохнула: — Придется вызывать Майорову на местком…

— А мне кажется, правильно сделал Вершинин, что дал по зубам нахалу! — высказался историк Назаров.

— Иван Константинович, подумайте, что вы говорите, — всплеснула руками Надежда Алексеевна. — Вершинин — ученик.

— Добавьте — хороший ученик, если не дал в обиду учительницу.

Из кабинета вышел директор.

— Вы забываете другое — Таран тоже был нашим учеником. Вот о чем подумать нужно, — сказал он.