Сельская учительница

30

Не откладывай на завтра то, что можно сделать сегодня. В жизни Валентина старалась придерживаться этого мудрого правила. Она попросила Сашу Голованова подвезти ее к правлению колхоза и направилась к Подрезову, рассуждая: «Он уговорил Зюзина бросить школу, теперь пусть помогает вернуть его назад».

В председательском кабинете было тепло и как-то по-особому уютно. Под потолком ярко сияла блестящими стекляшками большая люстра, выметая темень из самых, казалось, потаенных уголков.

За столом сидели чем-то озабоченные Подрезов, заведующий МТФ Егор Андреевич Пегов, зоотехник Мария Михайловна Зорич. Они продолжали, видимо, уже давно начатый спор, и когда Валентина решительно перешагнула порог, на нее посмотрели с удивлением и досадой. Подрезов небрежно махнул рукой на диван: дескать, садитесь, ждите, не до вас…

Говорил Пегов, отец десятиклассницы Ани Пеговой:

— Да пойми ты, Роман Прохорович, какой срам: на каждой ферме заведующий — раз; учетчик — два; молоковоз — три; а там еще электрик, механик, зоотехник, ветфельдшер, всех и пересчитать трудно. И вот я подумал: ну что мне там делать, заведующему? Руки в брюки — ходи, поплевывай, покуривай в свое удовольствие. Нет, Роман Прохорович, негоже такое, расточительством это называется.

— Ты погоди, погоди, — остановил его Подрезов. — А как же без руководства, без персональной ответственности? Каждый отвечает за свое!

— Вот это и плохо! А я так думаю, лучше, когда каждый отвечает за все, — возразил Пегов. — Пора уж приучать к этому.

— Ты мне обезличку брось, — погрозил пальцем председатель.

— Какая же обезличка? Я за выгоду, я за то, чтобы молочка было побольше и стоило оно нам подешевле. А какой толк держать коров, если себестоимость молока чуть ли не до базарной цены доходит. А почему так? Кроме всего прочего, у нас — один с сошкой, а семеро с ложкой. Чуть ли не над каждой дояркой начальник с портфелем. Ты меня, Роман Прохорович, освободи от портфеля, в кузницу пойду, в мастерскую, или скотником стану. Пора уж мужикам давать мужицкую работу. Ну их к лешему, эти портфели. В бумажки больше глядим, от земли отвыкать стали… Я так думаю, что Мария Михайловна без батальона руководящих единиц справится, нечего путаться у ней под ногами, она специалист, ей и карты в руки… Жалованье заведующего фермой, сам знаешь, приличное, а меня порой совесть мучает — за что получаю? Заработал ли эти деньги? А я хочу, чтоб душа была спокойной, чтоб каждой копейкой гордился — честно, мол, заработана, за дело выплачена…

Валентина заинтересованно слушала Егора Андреевича. Вот он какой — отец Ани Пеговой! «Нужно рассказать об этом ребятам, пусть послушает Яков Турков, на что способны хорошие люди», — думала она. Ей вспомнилось, как на недавней «школьной субботе» классный комсорг Женя Кучумова прочла отрывок из поэмы о Валентине Гагановой, потом заговорили о подвиге знатной ткачихи. Яков Турков пренебрежительно хмыкнул: «Все это Гаганова сделала для того, чтобы потом зарабатывать больше…» Даже присутствовавшие на вечере семиклассники и те возмутились. «Вы приведите мне пример из нашего села, из нашего колхоза», — ухмылялся Турков. Аня Пегова, конечно, неубедительно возразила ему, крикнув в лицо: «А возьми нашу Валентину Петровну, кто ей платит за субботы, которые она проводит с нами в школе?»

Яков Турков и тут нашел, что ответить: «Это не работа, это развлечение».

«Ну, погоди, погоди, Фома неверующий, — грозила сейчас Валентина десятикласснику, — я тебе приведу пример из жизни нашего колхоза!» — Она опять заинтересованно прислушивалась, чем решится разговор за председательским столом.

— Как вы думаете, Мария Михайловна? — обратился Подрезов к зоотехнику.

— Мне лично труднее будет, но Егор Андреевич прав: много руководящих и ничего не делающих людей на фермах.

— Хорошо. Давайте обсудим это на правлении, — согласился Подрезов.

Когда Пегов и Мария Михайловна ушли, председатель обратился к Валентине:

— Чем могу служить благородному делу народного образования?

— Роман Прохорович, вы знаете, что Зюзин бросил учиться? — спросила она, думая, что Подрезов сейчас воскликнет с наигранным удивлением: «Как? Не может быть!» Но он спокойно возразил:

— Зюзин учиться не бросил и не бросит.

— Но он в школу не ходит!

— Это другой вопрос, — улыбнулся председатель. — Мне думается, что в наше время учиться можно не только в школе. Если хотите знать, ваш слуга покорный с горем пополам когда-то окончил семилетку, а потом строительный техникум, сельхозинститут, и все заочно! Трудновато, конечно, было…

— Зачем же искусственно создавать человеку эти трудности? Зюзин мог бы, как и все, окончить среднюю школу, получить аттестат зрелости.

— В свое время все это у него будет. Он парень деловой и с головой. Годика этак через два-три я сам отвезу его в институт на факультет механизации, колхоз будет платить стипендию. Учись, парень, набирайся ума-разума.

— Я уже слышала — вы сулите ему златые горы.

— Нет, Валентина Петровна, такие посулы не в моем характере, — возразил председатель. — Но удовлетворить любовь, тягу парня к технике — моя святая обязанность. Вы же сами когда-то писали в статье, что Подрезов примитивно понимает политехническое обучение, Подрезов самоустранился от воспитания будущих механизаторов. Как видите — исправляю ошибки, начинаю понимать, что техника решает все и хороший механизатор в колхозе сила, которая ведет нас в гору. Костя Зюзин как раз из тех, ведущих… Больше того, вы жаловались, что девушкам неинтересно ходить на фермы и по-бабушкиному доить коров. Видели? Механизируем ферму. Девчата сами монтируют «елочку» и, насколько мне известно, довольны. — Подрезов говорил все это чуть ироническим тоном, понимая, что учительнице возразить нечего.

— Вы оказали Зюзину медвежью услугу, сманив его на работу в колхоз, — не сдавалась Валентина.

Председатель не обиделся.

— Вы необоснованно строги, Валентина Петровна, — дружески упрекнул он.

— Я, Роман Прохорович, этого так не оставлю. В партком пойду, в райком, а Зюзина в школу верну, — упрямо заявила она.

Подрезов снисходительно улыбнулся.

— Ну, ну, посмотрим чья возьмет, — сказал он, а про себя подумал: «Зубастая девка, не напрасно моя Серафима жалуется на нее…»

Председателю важно, чтобы Зюзин работал в колхозе. Это понятно, это объяснимо: не хватает механизаторов. Но почему же в школе чуть ли не все равнодушны к судьбе парня? Ушел, и ладно… Этого Валентина понять не могла. Правда, Надежда Алексеевна успокаивала ее, откровенно поясняя:

— Что поделаешь, закон всеобуча соблюден, Зюзина в школу на аркане не притащишь. Все правы.

Валентина к директору. Тот вздохнул:

— Жаль, что вам не удалось уговорить Зюзина. При случае сам побеседую с ним.

При случае! А когда представится случай? Дни то идут!

Василий Васильевич советовал:

— Только сами ребята могут помочь вам. Их настропалите.

Может быть, Василий Васильевич прав. Валентина знала, что Аня Пегова и Константин Зюзин симпатизируют друг другу. Парень часто бывал у нее дома, вместе готовили уроки, вместе иногда ходили в кино. Бедовая и шумливая девушка за последнее время стала вдруг неузнаваемо тихой, немногословной. Когда Валентина заговорила с ней о Зюзине, она смутилась, покраснела, ни разу не взглянула на учительницу.

«Почему Аня прячет глаза? — недоумевала она. — Можно подумать, что Пегова в чем-то провинилась передо мной… Да нет же, ее, видимо, подавила разлука с парнем… Первая разлука…»

Валентина разговаривала с Женей Кучумовой.

— И это называется комсомольская дружба, — распекала она девушку. — Костя бросил школу, ошибся, а ты спокойна. Получаешь пятерки, довольна собой и думаешь: мне хорошо — все хорошо.

— Я так не думаю, Валентина Петровна, — возразила Женя.

— А чем ты это докажешь и чем ты отличаешься от Якова Туркова? Ты попыталась помочь Зюзину? Нет.

— Но он возвращаться не хочет. Вы сами к нему ездили…

— Да, ездила. Потерпела поражение. Не сумела убедить. Попробуй ты.

Девушка с сомнением покачала головой.

— Если уж вы не сумели:..

— А ты сумеешь. Да, да, Женя, сумеешь, если возьмешься, если включишь в это дело всех комсомольцев, весь класс. Это дело чести класса!

Вечером Женя Кучумова забежала домой к Ане Пеговой.

— Знаешь, Аня, давайте съездим в Голубовку.

— Зачем?

— И ты спрашиваешь зачем? Костю вернем в школу!

— Так он и вернулся…

— Это дело чести нашего класса. Понимаешь? Ты посмотри — Валентина Петровна и к нему ездила, и к председателю ходила, и в партком. Она борется за Костю, а мы равнодушно взираем на это. Стыдно!

— Валентина Петровна — настоящий наш друг, — тихо сказала Аня Пегова. — Только совестно мне смотреть ей в глаза. Понимаешь, совестно. Я предательница. Да, да, Женя, предательница, — с ожесточением призналась она. — Ты ничего не знаешь, вы все ничего не знаете… Только Марфа Степановна да Костя знают, какая я гадкая…

— Выдумываешь, — отмахнулась подруга, не придавая значения ее словам. — Собирайся в кино.

— Я в кино не пойду…

Аня Пегова была страстной поклонницей кино. Она собирала открытки с портретами артистов и актрис, выписывала журнал «Экран», была влюблена сразу в Стриженова, Тихонова и Кадочникова, сама частенько поглядывала на себя в зеркало и злилась, что лицо у нее скуластое, нефотогеничное: глаза раскосые, невыразительные, губы чуть вывернуты, полные, нос большой. Будь она хоть чуточку похожа лицом на Люсю Иващенко или на Женю Кучумову, не задумываясь, отправилась бы учиться на киноактрису. Об этом она никому не говорила, даже Люсе Иващенко, от которой у нее секретов не было. Аня Пегова не пропускала ни одного фильма — новый ли фильм, старый ли шел в Доме культуры, ей безразлично. А вот сегодня впервые отказалась, даже отец удивился:

— Что это с тобой, дочка? — спросил он. — Почему в кино не идешь?

— Я уже видела, — тихо ответила она и густо покраснела, потому что сказала неправду. Эх, никто не знает, никто даже не догадывается, что у нее на душе. Может быть, и она чуточку виновата в том, что Костя ушел из школы. Они поссорились, Костя назвал ее сплетницей… Это случилось в тот день, когда Марфа Степановна уговорила ее написать, будто ребята пили у Валентины Петровны вино. Аня Пегова сказала Косте:

— Нехорошо, когда ученики подводят свою классную руководительницу.

Видимо, не поняв, о чем идет речь, парень согласился:

— Конечно, это плохо…

— А зачем же вы подвели Валентину Петровну, — наступала она. — Валентина, как хлебосольная хозяйка, могла поставить на стол вино. Пить все-таки необязательно!

— Вино для того и ставят на стол, чтобы пить…

— Значит, правда? Значит, выпивали у Валентины Петровны?

— По усам текло, а в рот не попало, — отшутился Зюзин.

— Ты не паясничай, Костя! — гневно крикнула она. — Уже всем известно, что вы там выпивали. Придется поговорить с вами на комсомольском собрании.

Зюзин в недоумении посмотрел на нее.

— Тебе что, приснилось? Единственное, что мы пили у Валентины Петровны — это чай и то по одному стакану. Ты ведь сама пила чай…

— Костя, это правда?

Он пожал плечами.

— Мы же с тобой договорились никогда не лгать друг другу.

— Костя, Костя, — чуть ли не плача говорила она, — а ведь я… я написала на вас докладную… Я написала Марфе Степановне, что вы пьянствовали у Валентины Петровны…

Костя процедил сквозь зубы:

— Сплетница… Я не думал, что ты способна на такое!

«Да, да, он прав — насплетничала, оклеветала», — горько раздумывала Аня Пегова. Несколько раз она пыталась зайти в учительскую к Марфе Степановне, чтобы забрать докладную, но там всегда был кто-нибудь из учителей, говорить же с Марфой Степановной в присутствии других она не осмеливалась. Порой она поджидала завуча на улице неподалеку от школы, и опять же Марфа Степановна возвращалась не одна…

И вот сегодня Аня Пегова решилась, наконец, пойти к Марфе Степановне домой и сказать… Впрочем, быть может, ничего не нужно говорить, а только попросить назад тот листок, исписанный под диктовку, и уничтожить, разорвать, сжечь, чтобы следов не осталось.

Было холодно. Под ногами звучно скрипел притоптанный снег. Ярко, неестественно ярко светила полная веселая луна, и от этого дома, казалось, вместо крыш, укутаны пушистыми серебристо-белыми одеялами. На улице пустынно, тихо.

В окнах дома Марфы Степановны горел свет. Аня Пегова остановилась. Она никогда не бывала в доме завуча, к Марфе Степановне, кажется, вообще никто из ребят не ходил. Девушка робко взошла на крыльцо, нерешительно постучала.

На веранде послышались шаги и голос:

— Кто там?

— Марфа Степановна, это я, Пегова.

Загремел засов. Отворилась дверь.

— Аня? Ты? Заходи, — пригласила завуч.

В комнате было душно. На столе лежало недоглаженное белье.

— Извините, Марфа Степановна, я на минутку, — смущенно пролепетала ученица.

— Хоть на две, хоть на три, хоть на целый час. — Хозяйка настороженно смотрела на нежданную гостью, силясь разгадать, что привело ее сюда.

— Марфа Степановна, отдайте мне тот листок, — тихо попросила девушка, не поднимая глаз.

— Какой листок?

— На котором я про выпивку писала. Ребята не пили, я солгала…

— Раздевайся, Аня, посидим, поговорим, чайку попьем. — Марфа Степановна услужливо помогла девушке снять пальто. — Проходи в ту комнату. Я утюг выключу. Белье потом доглажу. Ночь впереди длинная.

Аня Пегова с неохотой вошла в соседнюю комнату. Там было тесно от мебели. У одной стены стоял буфет, сквозь стекла которого виднелись тарелки, сахарницы, вазы, рюмки, бокалы. У другой стены громоздился старомодный мягкий диван с высокой спинкой. Спинка занимала чуть ли не полстены, она была с зеркалом, с полочками, шкафчиками, на одной из полок гуськом стояло стадо белых слоников. Над спинкой дивана висели портреты — увеличенные фотографии Марфы Степановны и ее мужа. Макарыч смотрел с портрета на Аню Пегову ободряюще и весело, как бы говоря: ты права, девушка, требуй, не отступай. Под этими портретами — две фотографии в рамках — Настенькина и Саши Голованова. У Настеньки чуть вскинута голова, плечи оголены. Саша Голованов стыдливо отвернулся, точно ему было неловко смотреть на оголенные девичьи плечи.

Вошла Марфа Степановна с чайником.

— Сейчас мы с тобой, Анечка, вдоволь почаевничаем. Присаживайся к столу.

— Извините, Марфа Степановна, я не хочу чаю, — тихо отказалась девушка. — Отдайте мне листок… Я солгала, оклеветала товарищей… Мне стыдно смотреть им в глаза.

Звеня посудой, Марфа Степановна отвечала:

— Ты слишком строга к себе. Успокойся, Анечка, для волнений нет причины. Если твой сигнал был ошибочным — это ничего, не ради себя старалась, а чтобы оградить от плохих поступков своих товарищей. Ты поступила честно, по-комсомольски. А что касается твоей докладной, я уже давно порвала ее. Да, да, давно, как только узнала, что ребята, кроме чая, ничего не пили у Валентины Петровны, сразу порвала тот листок. Да ты садись, садись. Чай остывает.

Аня Пегова покорно села за стол. Она поверила учительнице, она даже не могла предположить, что Марфа Степановна обманывает.