Семь атаманов и один судья

Большой Сабир

Сын следовал за отцом в каких-нибудь шести шагах, не отставая и не Нагоняя его, соблюдая интервал. Со стороны казалось, что мальчишка ведет себя, как заводная машина: вышагивал Большой Сабир, шел вслед за ним Азамат, останавливался отец — тотчас же застывал и сын.

Чего уж тут говорить, ни одному телохранителю не легко в этой жизни, особенно в день получки. Вот он бредет за отцом, не спуская с него глаз.

Азамат ворчал лишь про себя. Попробуй кто-нибудь другой заикнуться худо о Большом Сабире. Заранее можно поручиться, такому типу несдобровать. Тут уж Азамат как-нибудь постоит за своего отца.

Сын и в самом деле очень им гордился. У кого еще найдется вот такой батя? Косая сажень в плечах и ходит себе вперевалку, как добрый морячок.

Тропка, по которой они шли, время от времени забегала в узкие переулки, петляла почем зря. То она внезапно уходила в глубокие овраги, то взбиралась на самую крутизну.

А с той крутизны, где ты чуть-чуть задержался, чтобы перевести дух, открывался вид на сорок километров вокруг. А то и больше… Весь мир, казалось, лежит под твоими ногами.

От такого простора замирает сердечко.

Однако Большой Сабир не повернул голову в сторону противоположного берега, известного под названием «Цыганская поляна». Может, потому, что до чертиков ему надоело всю жизнь обозревать чернеющие вдали леса. А возможно, и по другой какой причине.

«Если бы не ссутулился, то, будьте уверены, выше Большого Сабира никого бы не было на всей Последней улице», — с грустной гордостью думал мальчишка.

Ссутулился он потому, что упорно глядел себе под ноги, словно что-то потерял. Тот клад, который запрятан глубоко, он, по-видимому, ищет всю жизнь. Ищет и не находит.

Большой Сабир качнулся, будто желая руками зацепиться за воздух. Мальчишка сразу же ринулся вперед, как машина «Скорой помощи».

«Его не так легко свалить, — подумал Азамат, восхищаясь отцом. — Ему сам черт не брат!»

Пусть он в данную минуту беспомощен, как ребенок, пусть он сутулится сколько угодно, но посмотрели бы на него, когда он трезвый! Такого силача надо еще поискать! Однажды на спор он поднял целого жеребенка!

Кто еще, кроме Большого Сабира, отважится зимой ходить без головного убора? Пожалуй, никто. Он всегда легко одет, потому что ему любой мороз нипочем.

Азамат тоже попытался подражать отцу, да из этого ничего не вышло. Как только удалось отморозить левое ухо, так сразу насовсем бросил тренировку. Ведь у него, как и у всех людей, всего-навсего два уха…

Наверное, потому Азамат до сих пор не перешел на весеннюю форму, хотя на улице давным-давно дуют апрельские ветры. Вот так он и шагает в зимней одежде, нахлобучив шапку до бровей. Черная меховая шуба местами облезла, например, спереди на пузе и сзади, там, где кончается спина. Все это из-за того, что на горках Азамат пользуется ею как санками.

Отец с сыном по-прежнему бредут, строго соблюдая интервал. Мальчишка преисполнен рвения; на его лице застыла отчаянная решимость: во что бы то ни стало довести отца до дома.

Большому Сабиру хоть бы что! Знай мурлычет себе под нос какую-то разухабистую песенку.

Порою Азамата подмывает прикрикнуть:

— Хватит, батя! Меняй пластинку!

Однако мальчишка не решается мешать отцу.

Если бы он не умел держать язык за зубами, то, пожалуй, много чего мог бы порассказать.

«Но телохранитель не продается и не покупается, — рассуждает он. — Потому что телохранитель как совесть…»

Большой Сабир не был задирой. Это точно. Но ни за что ни про что любил крушить и ломать то, что, по его мнению, мешало уличному движению или лежало поперек пути.

У него, между прочим, вечно чесались руки. Может быть, потому, что они были длинные?

Кто-кто, а Азамат отлично изучил повадки Большого Сабира. Стоило тому где-нибудь затормозить и начать вежливый разговор, например, с калиткой или почтовым ящиком, сразу надо было принимать срочные меры.

— Отец, оставим калитку в покое, — говорил обычно Азамат, хитро подмигнув, словно заговорщик. — Ты уж как-то с ней разговаривал…

Если и это не помогало, Азамат, смеясь через силу, подсказывал другое решение:

— На нашем пути есть одна калитка, до которой мы ни разу не добирались.

Азамат не умолял его и не хныкал перед ним. Тем более не канючил пощады для себя и для хилой калитки. В таком возрасте многое уже соображаешь. У отца все-таки покладистый характер.

— Тебе, калитка, зверски повезло, — говорил он. — Погоди, и до тебя черед дойдет.

Окраинная улица в послеобеденный час немноголюдна. Пешеходов раз-два — и обчелся. Если, конечно, кто-нибудь и попадался навстречу, то с великой готовностью уступал дорогу Большому Сабиру. А потом, остановившись, долго и сочувственно глядел им вслед. Такой взгляд не раз чувствовал Азамат на своей спине, будто дырку на пальто.

Азамат подумал, что ему немножечко повезло. Наверное, потому, что сегодня не так чешутся руки Большого Сабира. «Так, пожалуй, без всяких происшествий и до своего жилья доберемся», — прошептал он. И на всякий случай три раза сплюнул.

Если уж в отце побеждало разрушительное начало, то даже ему, Азамату, приходилось туго. Когда Большой Сабир выходил из-под его власти, Азамату оставалось только одно — стоять неподалеку и глазеть на то, как старик крошил и ломал все, что попадало под руку. В такой миг мальчишке всегда хотелось взвыть от досады и обиды. Потому что он умел жалеть калитку почти как птицу.

В мальчишеских глазах, расширенных от ужаса, обычно застывало сосредоточенное отчаяние. Кто-кто, а Азамат понимал, что час расплаты наступит немедленно, сразу же после того, как старик протрезвится. И снова ему, как и многие разы до этого, на виду у всей улицы придется старательно чинить то, что накануне разрушал и ломал. Порою случалось и так, что починенная отцом скамейка или калитка выглядела куда лучше той, что была, но какое уж тут утешение?

Может быть, оттого, что у Большого Сабира были золотые руки, или оттого, что он имел покладистый характер, вся улица более или менее терпимо относилась к его некрасивым проделкам.

В тот день, когда Большой Сабир на виду у всех соседей стучал молотком или возился с рубанком, Азамат не совал своего носа на улицу, сам себя наказывал строгим домашним арестом.

Мальчишка здорово реагировал на насмешки, куда там, даже на косой взгляд, брошенный невзначай.

«Как будто минуло!» — только-только успел вздохнуть Азамат, как отец задержался перед воротами Сидора Айтугановича. Ни с того ни с сего стал обхаживать новенький почтовый ящик.

Надо же!

— Здрасьте! — вежливо, почти вкрадчиво заговорил Большой Сабир. — Помнится, и без подобных ящиков жили люди и притом получали письма в положенный срок.

На этот раз все что угодно могло случиться с почтовым ящиком. Разгром, пожалуй, никак нельзя было предотвратить, если бы вдруг где-то отчаянно не закричали:

— Человек на льду!