8 АЛИСИЯ ТОДДС

Сэм уже тысячу лет не был в Бель-Эйре. Завидев первые белые дома в колониальном стиле с просторными террасами и садами, он почувствовал легкое головокружение. Всё было таким знакомым и в то же время таким новым! Клены, высаженные вдоль улицы, кусты и пестрые клумбы, синие почтовые ящики у домов, тротуар, на котором он когда-то узнал, что такое скейт (точнее, это узнали его коленки и локти), фонарный столб, который он столько раз объехал, пока учился кататься… И вот — ему уже не десять лет, и автобус больше не высаживает его здесь после уроков, и мама не ждет с апельсиново-грейпфрутовым коктейлем («Малыш, в нём столько витаминов!») и его любимым печеньем. Теперь он здесь чужестранец. Чужак для собственного детства, для родного квартала, для того Сэма, которым мог бы стать, если бы всё не пошло наперекосяк.

Он остановился — подождать, чтобы сердце немного успокоилось. Их бывший дом — третий от угла, вон тот, с зелеными ставнями. Алисия жила чуть дальше по правой стороне улицы. А в доме номер 18, у которого Сэм сейчас стоял, жила мисс Саррок, она часто присматривала за ним, когда он был маленьким. В эту минуту она с секатором в руке склонилась над розами.

— Мисс Саррок? — окликнул бывшую соседку Сэм, подойдя поближе к забору.

Она оглянулась, явно озадаченная тем, что не узнает позвавший ее голос.

— Простите?

— Это я, Сэмюел. Сэмюел Фолкнер…

— Сэмюел Фолкнер? — переспросила она, поправляя очки на носу. — Господи боже мой, Сэмюел Фолкнер!

Она не сдвинулась с места и продолжала стоять над розами, сжимая в руке секатор.

— Я бы тебя ни за что не узнала! Откуда ты взялся? Ведь уже года три или четыре, как вы переехали, да?

— Три, — ответил Сэм, немного разочарованный таким холодным приемом.

А чего он ждал? Что жители квартала выбегут на улицу, станут запускать в небо петарды и кричать: «Аллилуйя! Сэм вернулся!»?

— Какое несчастье, — вздохнула мисс Саррок. — Ну ничего, ты растешь, со временем всё забудется… В твоем возрасте совсем другие заботы, правда?

Она вымученно улыбнулась и сжала тяжелое ожерелье из блестящих самоцветов. Мисс Саррок так страстно любила всякие камешки и побрякушки, что Аллан Фолкнер прозвал ее «мисс Сорока». Ее неудержимо притягивало всё, что хоть немного поблескивало, побрякивало или сверкало. Сэмюелу показалось, что она опасается, как бы он не сорвал с нее ожерелье!

— Ну ладно, до свидания, мисс Саррок.

— Счастливо!

Она как ни в чём не бывало снова склонилась над розами. Обидно. А ведь раньше они здорово ладили. Например, в тот день, когда Элайза попала в аварию, мисс Саррок пришла проведать Сэмюела в больницу, где он дожидался операции по удалению аппендикса. Она даже принесла ему коробочку конфет, но сама тут же съела всё прямо у него на глазах — не смогла удержаться, уж очень красивые и блестящие были фантики.

Сэмюел постарался выкинуть мисс Саррок из головы и направился к Тоддсам. Прошел по дорожке, ведущей к дому, и с силой надавил на звонок. Дверь открылась.

— Что…?

Это была Элен Тоддс, мать Алисии. Почти такая же красавица, как дочь. Те же золотые волосы, только черты лица чуть помягче. А еще в воспоминаниях Сэма она была выше ростом.

— Что вам угодно? — любезно поинтересовалась Элен.

— Я… Я — Сэмюел Фолкнер, — пробормотал Сэм.

Глаза Элен округлились от изумления и тут же радостно вспыхнули.

— Сэмюел Фолкнер! Ну конечно, Сэм!

Она без лишних церемоний обняла его и звонко расцеловала в обе щеки. Сэмюел почувствовал, как что-то оттаивает в груди.

— Слушай, ну ты совсем взрослый! И красавец — весь в отца! Даже роста уже почти такого же, да? У тебя каникулы? Поэтому решил зайти к нам?

— Вроде того. Я… Я хотел кое-что спросить…

Его смущение насмешило Элен.

— Ты ведь к Алисии, да? Ее нет дома, но, думаю, она скоро вернется. Вы ведь недавно виделись на турнире по дзюдо, да?

Алисия рассказала маме! Алисия рассказала маме о нём! На душе сразу стало светлее.

— Я был очень рад ее видеть, — сказал он.

— Да ты еще и победил! Это здорово, ведь ты уже столько лет занимаешься! Ну входи же!

Сэмюел последовал за ней в коридор и оттуда — в гостиную, оформленную в том же морском стиле, что и прежде. На стенах — светлое дерево и старинные карты, большой книжный шкаф, паркет и повсюду — навигационные приборы. Он опустился на просторный кожаный диван у низкого столика, где так любили сиживать его родители.

— Как дела у Аллана? — спросила Элен.

— Он… он сейчас в отъезде.

— А, очень хорошо. Наверное, по работе? С книжным всё в порядке?

— Ну, в общем, неплохо.

— По-моему, твой отец на хорошем счету у коллекционеров, а это самое главное! Знаешь, — добавила она вдруг немного встревоженно, — мы о нём беспокоились. Ну, после того как твоей мамы не стало… Аллан как-то замкнулся. Не хотел никуда выходить, отказывался разговаривать, вообще не желал с нами видеться… Наверное, следовало быть настойчивее и не оставлять его одного. Может, даже силой вытаскивать из дома! Я потом всё винила себя за то, что мы этого не делали. Хотя бы ради тебя… Не годится мальчику десяти-одиннадцати лет проводить так много времени одному после такой… Короче говоря, у меня осталось чувство, что мы не сделали того, что должны были. Надеюсь, ты не обижаешься на нас за это…

Сэмюел понятия не имел, что ответить. Ему-то казалось, что это он сам заперся тогда в своем горе — по примеру отца? — и не позволял никому нарушать свое печальное одиночество. Даже Алисии…

— Не беспокойтесь, — сказал он наконец. — Со мной всё в порядке.

Она пристально на него посмотрела.

— А синяк под глазом?

— А, это еще с турнира.

— Ну тогда ладно, — выдохнула она с облегчением. — И о чём же ты хотел спросить?

«Спросить?» — удивился Сэм. Ах да, он ведь придумал предлог для визита!

— Тут, знаете, такая штука… На днях по телевизору показывали программу о фламандской живописи. Я ее смотрел, потому что вообще люблю рисование. Ну и короче, не знаю, в это трудно поверить, но… Там показали один портрет — и девушка на нём была вылитая Алисия.

Элен развела руками, изображая искреннее недоумение.

— Видимо, совпадение!

— Сначала я тоже именно так и подумал, подальше в программе рассказывали, что девушку нарисовал ее отец, Ганс Балтус, и что потом она вышла замуж за некоего Ван Тоддса.

— Ван Тоддса? Надо же! По-моему, прадедушку Марка звали Ван Тоддс! Когда он перебрался через Атлантику, приставка «ван» отвалилась. Но родом он был точно оттуда, из Бельгии. По-моему, у них в роду действительно были художники. И как он тебе, этот портрет?

Сэмюел вспомнил, как позировала перед холстом Изер, далекая бабушка Алисии Тоддс, среди запахов масляной краски и камфары, наполнявших мастерскую Балтуса. Сэму посчастливилось лишь завершить портрет (он дорисовывал руки), но результатом он ужасно гордился.

— Очень… очень неплохо. На девушке платье из черного бархата и шляпка, а еще…

Он не договорил, потому что в этот момент затрезвонил дверной звонок.

— Это, наверное, Алисия, она всегда звонит. Вот ей будет сюрприз!

Они поспешили к двери и, открыв ее, увидели на пороге Алисию — но не одну. Рядом стоял, приобняв ее за плечи, Джерри Пэкстон. Сердце у Сэмюела успело за сотую долю секунды расплавиться и тут же застыть неподвижным камнем. Алисия смотрела на него с изумлением. Джерри поморщился:

— Фолкнер, а ты-то что здесь делаешь? Заблудился?

Элен возмутилась:

— Кажется, я могу приглашать к себе в дом кого хочу, как ты считаешь, Джерри?

Пэкстон изобразил какой-то извиняющийся жест. После чего попрощался с Элен, поцеловал свою девушку в щеку и, ворча что-то себе под нос, отчалил.

— Просто супер! — вздохнула Алисия, когда за ним закрылась дверь. — Теперь он несколько дней будет выносить мне мозг.

— Джерри не нравится, что ты принимаешь у себя друзей? Пусть привыкает! И теперь, когда Сэм тебя наконец дождался, я оставлю вас одних, вам наверняка многое нужно друг другу рассказать. А я в магазин, надо купить Рику летних вещей, он завтра едет к бабушке. Сэм, я очень рада, что ты к нам зашел. Обязательно заглядывай еще!

Она крепко обняла его на прощанье, а Алисия тем временем уже побежала наверх по лестнице. Только на самой последней ступеньке девушка соизволила обернуться.

— Ну чего ты там застрял? Поднимайся!


Комната Алисии была совсем не похожа на комнату Лили. Ни тебе лилового цвета, ни Орландо Блума в образе эльфа, ни моря плюшевых игрушек… Вместо этого — фотографии. Десятки черно-белых фотографий на стенах. Пейзажи, улицы — многолюдные и пустые, — сельскохозяйственная техника, животные, фрукты крупным планом, автопортреты, товарищи по школе и огромный портрет Джерри над кроватью.

— Ты увлеклась фотографией? — спросил Сэм, будто сам не мог догадаться.

— Давно, — небрежно бросила она. — Помнишь, мы однажды подшутили над соседом из дома напротив? Заказали для него пиццу. Я тогда сфотографировала курьера и бедного мистера Роджера с колонной из четырнадцати коробок пиццы, которых он вовсе не ждал. Наверное, тогда это и началось.

Сэмюел хорошо помнил и эту историю, и то, как Алисии потом досталось от родителей, обнаруживших снимки.

— Хорошие фотографии, молодец!

Ему хотелось как-нибудь получше похвалить ее, найти более точные слова для выражения восхищения, но в голову пришла только эта банальная фраза.

Сэм уселся на край кровати. Алисия вставила в дисковод альбом White Stripes[14] и, устроившись в небольшом красном кресле, принялась разглядывать в окно сад, пока Джек Уайт, вооружившись гитарой, бросал вызов армии семи наций.[15]

На третьем куплете Алисия наконец заговорила:

— Чего ты хочешь, Сэм?

— Чего я хочу?

— На прошлой неделе ты подошел ко мне на соревнованиях. Сегодня ввалился прямо домой… Ты не проявлял признаков жизни целых три года, а теперь вдруг всюду ты. Вот я и спрашиваю: чего ты хочешь?

Ну конечно… Он, в общем-то, и сам понимал, что восстановить дружбу будет непросто. Но с чего же начать?

— Прости меня, пожалуйста, — проговорил он. — Я виноват и понимаю, что был страшно не прав. Но я попробую объяснить. Все эти годы я считал, что, если позволю себе хоть одну-единственную минуту радости, то получится, что я как бы предаю маму. Мне казалось, я обязательно должен страдать, понимаешь? Должен на собственной шкуре пережить хоть малую долю того, что случилось с ней. Я вбил это себе в голову и…

— А я, — рассерженно перебила Алисия. — Что всё это время должна была делать я?

— Прости, пожалуйста. Мне было слишком тяжело.

— Знаешь, что я тогда подумала? Что ты почему-то винишь в смерти мамы меня! Я ведь позвала тебя переночевать у нас, когда у тебя случился приступ аппендицита, помнишь? И если бы я не настояла тогда на том, чтобы ты у нас остался, ты, может, и не заболел бы. Тебя бы не отвезли в больницу, маме не пришлось бы садиться в машину, чтобы поехать к тебе, и…

Алисия старалась держать себя в руках, но было видно, что глубокая рана, которую она долгое время старалась не замечать, по-прежнему причиняет ей боль.

— …и она бы не попала в аварию, — договорила Алисия.

— Что за ерунда! — возмутился Сэм. — Бред полный! Что ты тут могла изменить? Ничего! Мне даже в голову ничего подобного не приходило! Если в этом и была чья-то вина, то только моя! Это я не должен был допустить приступа! Надо было противостоять ему, надо было бороться, вот и всё!

Он замолчал, удивленный собственными словами. Неужели в глубине души он действительно чувствовал себя ответственным за гибель мамы?

Алисия смотрела на него из глубины кресла, и взгляд ее был уже чуть менее холодным. Казалось, она с каждой минутой становится всё прекраснее.

— Видишь, Сэм, что происходит, когда молчишь и ничем не делишься… Мне было так плохо, просто ужасно. Признаюсь, я тебя любила. Любила, как маленькие девочки любят сказочного принца. Ты был мой сказочный принц, да. И вдруг в одно мгновенье — раз! — и ты пропал, будто тебя и не было в моей жизни. Исчез, испарился. Представляю, как ты тогда страдал. Но мне, поверь, тоже было невесело.

«Я не знаю, что делать с собой», — принялся распевать Джон Уайт.[16] Сэмюел тоже понятия не имел, что с собой делать…

— Послушай, Сэм, не обижайся, но я не готова снова с тобой встречаться. По крайней мере пока. К тому же еще ведь есть Джерри. Он очень ревнивый, ты сам видел. Может, когда-нибудь позже…

Она слабо улыбнулась, и на Сэмюела вдруг обрушилось осознание того, какой невосполнимый урон нанесли эти три потерянных года им обоим — и ему, и ей.

Загрузка...