Семь смертных грехов. Роман-хроника. Крушение. Книга вторая.

Глава двенадцатая. КОНСТАНТИНОПОЛЬ. ВОЕННЫЕ ИГРЫ

Врангель был расстроен, разгневан. В том, как он нервно ходил по посольскому кабинету, проглядывала растерянность. Врангель не мог скрыть своей озабоченности и неуверенности. А уж раздражение он всячески разжигал в себе, чтобы выплеснуть на подчиненных. Фон Перлоф, который отлично угадывал настроение «хозяина», был обеспокоен: впервые главнокомандующий приглашал его на узкое совещание через адъютанта и — а это было симптоматичнее всего! — совместно с Климовичем. Врангель демонстрировал Перлофу свое недовольство, демонстрировал перед всеми, и это усиливало настороженность контрразведчика.

Здание русского посольства в Константинополе мало изменилось за прошедший год. Все так же бесцельно толпились во дворе с утра до вечера беженцы. Сотня конвойцев, оцепив ближние и дальние подступы к посольским апартаментам, охраняла главнокомандующего.

Фон Перлоф и Климович знали: проблема переброски войск на Балканы занимает Врангеля лишь постольку, поскольку он должен еще раз показать и своим и союзникам, что остается вождем русской армии, которая сохранялась лишь его умом и дипломатическим тактом. События последних недель — потопление яхты «Лукулл» и бегство «генерала Яши» — занимали его сильнее. Врангель объявил, что должен выслушать доклады с мест. Первое слово было предоставлено Кутепову. Александр Павлович, более чем обычно спокойный и самоуверенный, огладив рукой бородку, сказал напористо:

— Господин главнокомандующий! Господа! Я прошел три школы: строевую — когда служил в лейб-гвардии Преображенском полку, на полях войны с большевиками и в Галлиполи. В последней, самой трудной школе учился более всего, памятуя, что мы должны стать в будущем основными кадрами армии. И потому я беспощаден к тем, кто роняет честь мундира — солдатского или офицерского, безразлично. — Кутепов замолчал и исподлобья оглядел собравшихся монгольскими глазами.

— Продолжайте, господин генерал, — нетерпеливо передернул плечами Врангель и пошел к столу, но в кресло не сел, а встал за высокой спинкой, как бы показывая, что времени у него мало, а потому надо говорить по делу. Раньше Врангель непременно сказал бы об этом, а теперь не посмел, не решился, вероятно. И это обстоятельство конечно же отметил каждый. — Слушаем вас, Александр Павлович, — повторил Врангель.

— Эвакуация идет по плану. — Кутепов решил не зарываться, держаться так, чтобы в его сдержанности чувствовалась сила. — Еще в последних числах августа закончилась переброска кавдивизии в Сербию на транспортах «Карасунд» и «Четыреста десятый». С сентября «Карасунд» и «Рашид-паша» эвакуировали в Варну: Дроздовский полк, штаб пехотной дивизии, Алексеевский. полк. Эвакуация сопровождалась торжественным молебном на площадке у набережной. Оркестры на берегу и судах исполняли Преображенский марш. Настроение во вверенных мне частях бодрое...

«Боже, какой дурак! — подумал Врангель и тут же оборвал себя: — Нет! Притворяется, хочет усыпить мою бдительность».

— Некоторая пауза в движении судов с войсковыми контингентами, вызванная норд-остами и штормами, слава богу, окончилась. Двадцать пятого ноября на «Карасунде» мною отправлен полк марковцев, части штаба и артиллерийский дивизион. Двадцать седьмого на пароходе «Ак-Дениз» — Александровское и Корниловское военные училища, Корниловский полк и артдивизион, на «Рашид-паше» — инженерное училище, четвертый и пятый артдивизионы, артшкола и госпиталя. Седьмого декабря «Карасунд» взял в Сербию Николаевское кавалерийское училище, технический полк, отряды Красного Креста. Сам с чинами вверенного мне штаба, Константиновским и Сергиевским училищами полагаю выехать на «Ак-Денизе» в середине декабря. Оставшиеся части будут перевезены в город Галлиполи. У меня все!

— Благодарю, Александр Павлович, за распорядительность. Ваши части всегда являли примеры доблести, коей, к моему сожалению, не хватает многим другим, особо донцам генерала Богаевского. По моим данным, весьма значительная часть их косит в сторону совдепии. И даже среди тех, кто еще летом был доставлен с Лемноса в Сербию, имеются нездоровые настроения. Это нетерпимо, господа генералы! Это дискредитирует армию! Создает дополнительные трудности даже в среде сочувствующих нам политических сил. Знаете ли, господа генералы, в чем начинают упрекать врангелевские войска, прибывшие на Балканы? В том, что они, зараженные революцией, сеют большевизм! И это о нас, господа, которые грудью встали на пути большевизма!

Потом выступил Шатилов. Коротко, безразлично рассказал о дипломатической миссии, об обстановке, в которой окажется армия на Балканах, призывал отрешиться от иллюзий: и в Болгарии, и в Сербии, по его убеждению, армии придется не легче, чем в Галлиполи. Шатилов казался чрезмерно уставшим, подавленным. Он обрюзг, горбился, под глазами набухли мешки. Казалось, он уже знает многое из того, о чем никто из присутствующих и не догадывается. «Пьет он, что ли? — неприязненно думал Кутепов. — Или раздоры с командующим?»

Врангель тоже заметил перемену, происшедшую по возвращении в Константинополь с его любимцем, и терялся в догадках. Он попытался вызвать Шатилова на доверительный разговор, но тот уклонился, сославшись на усталость и нездоровье. Врангель, обидевшись, сделал вид, что не замечает перемен, происшедших с начальником штаба, поручив, однако, Перлофу узнать, в чем причина столь разительных метаморфоз...

Фон Перлоф не очень внимательно прислушивался к происходящему, раздумывая о предстоящей встрече с Шабролем. Встреча должна была произойти вечером на конспиративной квартире, снятой предприимчивым французом. Фон Перлоф чувствовал: еще немного, и он превратится в простого исполнителя. Это его не устраивало, хотя в разведке, как в любом деле, кто платит деньги, тот и заказывает музыку. А француз платил — непрерывно и щедро. И — странно! — ничего не требовал взамен. Пока... Дезьем бюро — богатая организация, но она филантропией не занимается. Для чего-то его готовят — ясно. Возможно, хотят прибрать к рукам «Внутреннюю линию»? Или их, как не раз утверждал Шаброль, интересуют лишь большевики и их тайная агентура?.. Фон Перлоф. успокаивал себя: об их контактах знает только Шаброль. Слово Издетскому — и очаровательный м’сье исчезнет навсегда.. И все же надо отдать ему должное. Профессионал. Конспиративная квартира организована по всем правилам — бойкий магазинчик готового платья, народу толчется много, ход в заднюю комнату через одну из примерочных. Встречает и провожает всегда один и тот же продавец. На вопрос Перлофа Шаброль рассмеялся: какой продавец? Он — сторож. Мелкий вор. Случайно убил человека. Его ищет союзническая полиция — вот и молчит, прячется... Интересно, что предложит ему Шаброль сегодня? Все как будто решено, оговорено, продумано: шифр, явки — контакты после переезда в Сербию. И основное, непременное условие: никаких третьих лиц, они знают лишь друг друга. В случае невыхода на встречу любой из сторон, по независящим обстоятельствам, договор о сотрудничестве прекращает свое существование немедля, ибо каждому запрещалось привлекать к делу третьих лиц. Француз терял деньги. Русский — частное бюро и надежное легальное прикрытие. Но поскольку времена благородных мушкетеров прошли, рассуждал фон Перлоф, созданная контора не прекратит существования. Уцелеет француз — станет полной собственностью Дезьем бюро; повезет мне — придется искать нового Шаброля или перепродать контору англичанам. Пока профессионал жив, он не сможет выйти из игры.

Тем временем Врангель закончил совещание и отпустил всех, попросив задержаться лишь Шатилова, Климовича и Перлофа. Некоторое время главнокомандующий мерил по диагонали посольский кабинет, стараясь не то успокоиться, не то нагнетая в себе злость и ярость. Положение становилось смешным, ибо никто уже не боялся своего начальника.

— Вы ждете еще кого-то, Петр Николаевич? — спросил Шатилов.

— Нет, нет! — Врангеля словно прорвало. — Я никого не жду! И ничего! Что ждать?! От кого?! От французов? От сподвижников? Когда обо мне писали что угодно, оскорбляли — меня и армию, — я молчал. Когда было совершено покушение, пошел ко дну «Лукулл» и только божье вмешательство спасло меня, — я тоже молчал. Генерал Слащев — подумать только! — переметнулся к большевикам. Что?! Опять молчать прикажете?! Доколе?! Эти страшные удары мы не вправе недооценивать. Надо принимать ответные меры! Надо действовать! Или демобилизоваться, разоружиться, разбежаться по городам и странам? Что вы скажете, господин Климович? Где наша хваленая разведка, где, черт возьми, ваши люди? Почему они не работают? Мы проигрываем противникам по всем статьям, господа. По дипломатической, военной, разведывательной. Ни к чертовой матери! Обстоятельства чрезвычайные. Прошу простить: отсюда и моя несдержанность. — Он прошел к столу и сел. — Я считаю ее допустимой. Павел Николаевич долго отсутствовал, — милостиво продолжил Врангель, еще более усмиряя себя. Он не кричал уже и не бегал. — Так что вам речь держать, Евгений Константинович.

— Обстановка напряженная, ваше высокопревосходительство, — начал Климович, придав лицу значительность и озабоченность. — Севрский договор, поставивший на колени Турцию и родивший Кемаля-пашу; четкая позиция Великобритании и колебания Франции, ищущей контактов с кемалистами, — с одной стороны. С другой — интересы Греции, Италии, Болгарии; происки России, открыто поддерживающей Кемаля, заключившей по указанию Ленина мирный договор с Ангорой и...

— Увольте, Евгений Константинович! Переходите к делу, если это вас не затруднит, — оборвал Врангель.

— Я уже перешел к делу, ваше высокопревосходительство, — спокойно парировал Климович. — И я прошу дать мне возможность.

— Много разговоров! — перебил Врангель. — Говорим, говорим, говорим! А дело? Где дело, Климович?

— И все же я прошу, — твердо продолжил Климович, — дать мне возможность подвести некоторые итоги деятельности своего отдела. Весьма затрудненного в средствах. Однако несомненно...

— Несомненно одно: вы проморгали Слащева. Вы!

— Должен отметить, генерал Слащев перед отъездом беседовал с капитаном Уокером — офицером контрразведки английского генштаба. По сообщению Уокера ничто не предвещало этот отъезд.

— Отъезд предвещало его знакомство с неким матросом, большевистским эмиссаром, одним из тех, кто действует у вас под носом.

— Отряд французской полиции оцепил дачу Слащева, там всю ночь шел обыск, также не давший никаких разъяснений поступку...

— К черту французов! Пора жить своим умом.

— Я просил бы, ваше высокопревосходительство...

— Простите, генерал! — Врангель поднялся. — Не считаю возможным вас задерживать. Соображения по поводу деятельности вашего отдела, которую я приравниваю к нулю, прошу представить мне. Честь имею! — Это был прямой вызов. Пожалуй, несколько преждевременный: бывший начальник департамента российской полиции обладал еще реальной силой и не прощал таких обид.

Климович, поклонившись, вышел. Врангель, проводив его бешеным взглядом, прошелся вдоль кабинета. Странно, теперь он испытывал облегчение. Опрометчиво выгнав полицейского и сознавая, что поторопился, он почувствовал вдруг освобождение от страха, связанного с Климовичем еще со времен Крыма, точно теперь, против всякой логики, Климович становился неопасен.

— Ну зачем же так, Петр Николаевич? — спросил Шатилов.

— Я обязан крепко держать вожжи, Павлуша. — Врангель прошел за стол, добавил: — Знаю, что творю, поверь. — Сел, сурово спросил фон Перлофа: — Можете передать суть информации Климовича?

— Деятельность отдела шла в нескольких направлениях. Первое — эмигрантские группы. Тут определенный успех: Климовичу удалось внедриться, он может оказывать косвенное влияние на некоторые круги...

Какие?! — живо поинтересовался Врангель. Нервы у него сдавали, не выдерживали напряжения последнего месяца — начавшейся эвакуации воинских частей, торговли с болгарами за каждого солдата, уговоров царя Александра, находившегося под влиянием и французов, и греков, и итальянцев, и собственного окружения, колеблющегося, слабого, легко отказывающегося от своих обещаний.

— Монархические, — ответил фон Перлоф. — Местные, белградские и берлинские. Вторая линия — союзники. Тут успехи невелики. Установлена связь с Интеллиджснс сервис — скорее дипломатическая, нежели рабочая. Да и в том заслуга англичан. Они ищут человека около Климовича, сам он для них фигура одиозная и очень заметная. С французами лишь официальные связи и обязательство сотрудничать, никого ни к чему не обязывающее (Перлофу захотелось козырнуть своей игрой с французами, но он сдержал себя).

— Ясно, союзники не берут его в игру! — воскликнул Врангель. — Ну, а большевики, большевики?!

— Здесь Евгений Константинович по-прежнему разрабатывает ложные версии. Он не на правильном пути — кинул все силы на торговцев, которых считает агентурой красных.

— И пока он гоняется за призраками, их диверсанты гонятся за мной и топят «Лукулл»! А ведь этот жандарм стоит мне денег — и немалых. Полк можно содержать! У вас точные сведения?

— Абсолютно точные, ваше высокопревосходительство.

— Через этого, бывшего осведомителя из Парижа? Как его?

— Именно, — подхватил контрразведчик, не желающий произносить фамилию перевербованного им человека. — Считаю возможным поощрить его.

— Поощряйте, поощряйте, генерал! Надо повсюду иметь нужных людей. Ну, а о своей деятельности что вы скажете? Что Кутепов?

— Ждет отплытия в Болгарию, военной и политической самостоятельности. Мой человек «освещает» каждый его шаг. Я знаю даже, что было вчера на ужин у Александра Павловича.

— Браво! — Врангель с торжеством посмотрел на Шатилова.

Начальник штаба, откровенно скучая, не то рассматривал какой-то документ, не то подремывал. Врангель, негодуя, отвернулся, но от замечаний воздержался: мало того, что он отослал Климовича, не хватало еще поругаться с «Павлушей». Врангель сделал знак Перлофу: «продолжайте», но опять взглянул на Шатилова.

— Хочу добавить, ваше высокопревосходительство, — вкрадчиво произнес фон Перлоф и от нетерпения дзенькнул шпорой. Врангель милостиво кивнул, и контрразведчик, приберегший важное для себя сообщение напоследок, сказал: — «Внутренняя линия» начала действовать в двух направлениях: в местном, так сказать, и зарубежном. В Константинополе организовано частное розыскное бюро. По роду своих обязанностей оно призвано открыто следить за всеми и за каждым русским — при необходимости. В нашу сеть обязательно попадет либо красный агент, либо лицо, с ним связанное. Оно и даст возможность ухватить нитку. И — второе. Ленин затрачивает много сил, дабы поддержать Мустафу Кемаля. Большевики, придавая этому огромное значение, называют свои действия «помощь турецкой революции». Заключен Московский договор. В Ангору вот-вот должна отправиться миссия во главе с Фрунзе.

— Ого! — не в силах сдержаться, воскликнул Врангель. — Сам Фрунзе! Их цель?

— Они везут миллион золотом: хотят привязать Кемаля, обезопасить кавказскую границу. Возникла идея...

— Фрунзе не должен попасть в Ангору. Этим вы должны озаботиться!

— Я уверен, этого не допустят и сами турки. Противники Кемаля — не только в Константинополе, но в Ангоре и — особо! — в восточных областях. По меньшей мере десяток генералов претендует на его место и на титул «гази». Большевики, конечно, понимают это. Они будут оберегать миссию Фрунзе. Если я подсуну человека в группу турок, сопровождающих красного генерала, он выведет нас и на их константинопольское подполье.

— Выведет, — подхватил Врангель. — Вы отлично все затеваете. Но! Наша главная задача — уничтожить делегацию большевиков. Их много?

— Думаю, их будут охранять значительные отряды Кемаля. Да и чекистов'они пошлют достаточно.

— И все-таки! Задача уничтожения Фрунзе, фон Перлоф! Может быть, послать в Восточную Анатолию летучий отряд?

— Полагаю, лучше одного-двух человек. Был вариант, но он, к сожалению, не получил реализации. Пока — во всяком случае. Поэтому и не докладывал вам, чтоб не отнимать зря время, — контрразведчик хитрил, набивал себе цену.

— Докладывайте, фон Перлоф. Я приказывал вам — в любое время, днем, ночью — когда угодно! Я вот и про Фрунзе не знал, Безобразие! Ну! Так в чем дело?

— Энвер-паша. Я установил с ним контакт, но боюсь, поздно. Он — человек Англии. И теперь его послали в Туркестан. Я внушал ему: сблокировавшись с нашими войсками, захватить Константинополь, а затем, пока союзники не опомнились, ударить по Кемалю. Энвер готов.

— Видите, — упрекнул Врангель. — Если б вы поставили меня в известность, все повернулось бы иначе.

— Идея еще в зародыше. Эти восточные политики и военные ведут переговоры сразу на все стороны.

— Делаю вам выговор. И вы ошибались в последнее время.

«Неужели знает о контактах с Шабролем? — внутренне напрягся контрразведчик. — Хотя откуда? Не от Климовича же?»

— Отныне будете являться с докладом ежедневно, — сухо проговорил Врангель и, понимая, что зря теряет нужную, доверительную интонацию, добавил благосклонно: — Благодарю за службу, Христиан Иванович. Можете идти, если у вас все. — Поднявшись из-за стола, Врангель с подлинным чувством признательности протянул руку, которую с таким же горячим чувством пожал фон Перлоф, и, обняв контрразведчика за плечи, проводил его к дверям. Вернувшись, Врангель сел, вскинув полы черкески, и сказал: — Распустились! Холуйская черта — расслабились вожжи, опустился кнут — и понеслись кто куда.

Шатилов молчал, думал. Тонкие пальцы выколачивали по столу нервическую дробь. Видно было, как он устал. Во всей его начинающей полнеть фигуре ощущалось нечто трагическое, внутренний слом, обреченность.

— Что с тобой, Павлуша? — спросил Врангель, оценив состояние своего сподвижника. — Здоров ли ты?

— Предадут... Как есть предадут, — отозвался начштаба. — Эти разведчики, контрразведчики — перлофы, климовичи... Предадут и нас с тобой, как в свое время Романовского, Деникина. Так и будет. Вот увидишь!

— Рано ты хоронишь нас. Мы еще повоюем. Выше голову, Павлуша!

— Я, пожалуй, подам в отставку?

— Не сделаешь этого. Не имеешь права. Мы обязаны передислоцировать армию. И сохранить ее для будущего.

— Ты веришь, что у этой армии есть будущее?..