Шепот тени

Глава 10

Группа Кумао разделилась. Двое самых нетерпеливых, молодых ниндзя, выбрали стоки. Продвигаясь по колено в ледяной, зловонной воде, они не заметили почти невидимую шелковую нить, натянутую на уровне груди. Раздался тихий щелчок, и на потолке тоннеля разорвался небольшой холщовый мешок, выпустив облако мелкой белой пыли. Это был не яд, а мощное снотворное масуйаку. Ниндзя успели сделать лишь пару вдохов, прежде чем их движения стали замедленными, нескоординированными. Они рухнули в воду, погрузившись в глубокий, неестественный сон. Их просто выловят утром дворники.

Вторая группа, ведомая самим Кумао, двинулась по вентиляционным шахтам. Кумао был осторожен, он шёл последним, пропуская вперёд других. Первый ниндзя, пробираясь по узкому кирпичному ходу, наступил на камень, который под его весом слегка прогнулся. Последовала серия тихих щелчков, и с обеих стен выстрелили прочные сети, сплетённые из промасленного конского волоса. Они опутали его, словно паутина огромного паука. Чем больше он дёргался, тем сильнее сети сковывали движения. Он повис в проходе, беспомощный и униженный. Кумао, наблюдавший за этим, лишь хмыкнул и дал сигнал к отходу. Ловушка была не смертельной, но эффективной.

Но главное шоу ждало группу Акари. Она, ведомая яростью и желанием доказать свою преданность, повела своих людей по старой стене. Именно на её пути Дзюнъэй приготовил самый «особенный» сюрприз.

Акари двигалась с грацией пантеры, каждый её шаг был бесшумен и точен. Она не видела почти неразличимого покрытия из свежесрезанных веток и листьев, присыпанных сверху землёй, что перекрывало брешь в стене. Она сделала шаг вперёд — и провалилась.

Снизу не последовало глухого удара о камень, лишь тихое, противное чавканье. Она угодила по пояс в яму, заполненную липкой, чёрной, как ночь, смолой, смешанной с густым маслом и птичьим пухом для вязкости. Запах был ужасающий. Она попыталась выбраться, но смола тянула её вниз с удушающей силой, обволакивая её тело, руки, прилипая к маске и одежде.

— Чёрт! — вырвалось у неё, и это было первое, что она сказала за всю миссию.

В этот момент из тени над стеной материализовалась фигура. Дзюнъэй спрыгнул вниз, приземлившись на край ямы бесшумно, как падающий лист.

— Уходите, — тихо сказал он остальным ниндзя Акари, появившимся из темноты с обнажёнными клинками. — Пока вы можете.

Они заколебались, но увидев его непоколебимую позу и осознав, что попали в западню, отступили, растворившись в ночи.

Акари, бешено пытаясь высвободить руку с мечом, выругалась снова.

— Предатель! Подлая тварь! Дай мне выбраться, и я разрежу тебя на куски!

Дзюнъэй не двигался. Он смотрел на неё, и в его взгляде не было ни злобы, ни торжества. Была лишь усталая грусть.

— Очнись, Акари. Они используют тебя. Оябун использует твою ярость, чтобы сделать из тебя безмозглое орудие. Вся эта миссия — ложь с самого начала. Заказчик — не Уэсуги, а его советник, жаждущий власти. Мы стали пешками в его игре.

— Долг — не ложь! — выкрикнула она, и в её голосе слышались слёзы ярости и беспомощности. — Ты — предатель! Ты нарушил клятву!

— Я служу истинному выживанию клана! — его голос впервые зазвучал твёрдо и громко. — Слепая верность, не оставляющая места для вопросов, ведёт к гибели! Мы должны быть умнее, Акари! Мы должны видеть, кому и зачем служим!

В этот момент с другой стороны стены раздался громкий, отчетливый шлепок и поток самой изощрённой ругани, которую только можно было представить. Это ниндзя по прозвищу «Тиран», пытавшийся обойти ловушку по внешней стороне стены, поскользнулся и свалился в другую, такую же яму со смолой, приготовленную про запас.

— …да чтоб тебя молния пополам!.. Это что за дерьмо?! Да я тебя, анафема липкая… моя маска! Она приклеилась к моей… да чтоб вас всех!.. — его голос, глухой и булькающий, нёсся из ямы, создавая сюрреалистичный и комичный фон для драматичного противостояния Дзюнъэя и Акари.

Дзюнъэй, не отводя глаз от Акари, наклонился и бросил ей прочную верёвку.

— Выбирайся. И уводи своих. И передай Оябуну — я не его враг. Я пытаюсь спасти нас всех от участи слепого орудия в чужих руках. Скажи ему, что следующая ловушка будет последней. Не заставляйте меня сделать это.

С этими словами он отступил назад и растворился в темноте так же внезапно, как и появился.

Акари, вся в липкой, вонючей смоле, с трудом выбралась из ямы. Унижение и ярость горели в ней ярче любого огня. Она посмотрела в ту сторону, где исчез Дзюнъэй, затем на булькающую и ругающуюся яму, из которой доносились вопли «Тирана».

— Заткнись, — прошипела она в яму, её голос дрожал. — И вылезай. Мы уходим.

Кумао, прозванный «Медвежьей лапой» не только за силу, но и за кажущуюся медлительность, скрывавшую молниеносную реакцию, был не из тех, кто наступает на одни и те же грабли дважды. Провал первой, силовой атаки, унизительное отступление и, что хуже всего, насмешливые, как ему казалось, нелетальные ловушки Дзюнъэя задели его профессиональную гордость. Он понял: с этим перебежчиком сила и прямое противостояние не работали. Он знал все их приёмы. Значит, нужно было атаковать там, где он, возможно, был уязвим — в его разуме и его прошлом.

Охота перешла в новую, куда более изощрённую фазу. Фазу психологической войны.

Началось с мелочей. Вернувшись в свою каморку после сеанса «массажа» для одного из офицеров, Дзюнъэй почувствовал лёгкое изменение в атмосфере. Воздух был неподвижен, всё было на своих местах, но что-то было не так. Его пальцы, скользнувшие по простой деревянной чашке для воды, нащупали шероховатость. На дне чашки, почти невидимо, был процарапан крошечный символ клана Кагэкава — стилизованная волна. Послание было ясным: «Мы были здесь. Мы везде. Ты не спрячешься».

На следующую ночь, едва он коснулся рукой своего тонкого матраса, чтобы лечь, оттуда стремительно выскользнула крупная, блестящая многоножка-мухоловка, безвредная, но вид у неё был отталкивающий. Она исчезла в щели между половицами, оставив после себя ощущение гадливости и нарушения личного пространства.

Но Кумао на этом не остановился. Он был старым волком. Он начал использовать голоса.

Как-то раз, пробираясь ночью по безлюдному коридору, Дзюнъэй услышал из вентиляционной решётки едва уловимый, прерывистый шёпот. Голос был до боли знакомым — это был Хирото, его товарищ по обучению, погибший несколько лет назад во время несчастного случая на тренировке при срыве с отвесной скалы.

«Зачем, брат?.. Зачем променял семью на милость тирана?.. Мы росли вместе… верили в тебя… а ты… предал…»

В другой раз, когда он мылся в бане, до него донесся сдавленный смех — беззаботный, озорной смех юного ниндзя по имени Кэн, убитого на первом же задании.

«Эй, Дзюн! Смотри, у меня получилось! Летит же! А ты чего такой серьёзный? Как будто на свой похороны смотришь!»

Это была виртуозная работа. Кумао или кто-то из его команды обладал даром копирования манеры разговора и знал мельчайшие детали из жизни тех, кого уже не было в живых. Они били по больным, незажившим шрамам, пытаясь вызвать чувство вины, тоски и сомнения.

Но Дзюнъэй был не из робкого десятка. Он понял игру почти сразу. Вместо страха или паники его охватило холодное, почти академическое любопытство. «Интересно, сколько времени они потратили, чтобы разучить манеру речи Кэна?» — подумал он, вытираясь.

Его ответ был столь же изощрённым и совершенно неожиданным для Кумао.

На следующее утро, когда Кумао вернулся в своё временное укрытие — заброшенную кладовую в одном из дальних фортов замка, — он нашёл у своего спального места небольшой низкий столик. На нём стояла идеально приготовленная, ещё дымящаяся чашка зелёного чая. Рядом лежал аккуратно сложенный клочок рисовой бумаги. Почерк на ней был уставшим, дрожащим, точно его выводила рука слепого старца-комусо.

Надпись гласила: «Беспокойные ночи вредят циркуляции ци и остроте ума. Выпейте и отдохните. Ваше упорство и преданность долгу достойны лучшего применения, нежели эта тщетная охота. Ваш брат по Тени».

Кумао замер. Он осторожно, движением, полным смертоносной грации, обнюхал чай. Яда не чувствовалось. Он был идеально заварен, с тонким ароматом жасмина. Он ткнул пальцем в записку. Бумага была обычной.

И это свело его с ума сильнее, чем любая, даже самая смертоносная ловушка.

Это было не сопротивление. Это было… снисхождение. Учительское одобрение. Сочувствие. Дзюнъэй не играл с ним в кошки-мышки. Он вёл себя как старший наставник, жалеющий заблудшего ученика. Это было унизительнее любого поражения в бою.

Кумао, человек железных нервов, в ярости швырнул чашку об стену. Фарфор разлетелся на тысячи осколков, а коричневое пятно на камне выглядело как насмешка.

С этого момента охота превратилась в невыносимую дуэль нервов. Кумао продолжал свои психологические атаки, но теперь в них сквозила злоба и отчаяние. А Дзюнъэй парировал их с ледяным спокойствием, отвечая то пакетиком ароматных лечебных трав, подброшенным в карман плаща Кумао, то идеально сложенной из бумаги фигуркой журавля — символом долголетия и мира.

Юмор ситуации, абсолютно чёрный и оценённый лишь ими двумя, заключался в том, что их тихая война стала напоминать странный, извращённый ритуал ухаживания. Один оставлял угрозы и намёки на смерть, другой — заботу о здоровье и пожелания душевного покоя. Охотник и жертва поменялись ролями, даже не вступив в прямой контакт.

Терпение Кумао лопнуло. Игры разума, изысканные чаи и бумажные журавлики довели его до точки кипения. Он был бойцом, а не философом. Ему нужен был осязаемый результат — доказательство, которое можно было бы положить к ногам Оябуна. И он понял, что нужно бить не по Дзюнъэю, а по тому, что тот защищает — по его хитрой операции с Такэдой.

Его шанс представился, когда Дзюнъэй, вызванный к Такэде для очередного «сеанса», ненадолго покинул свою каморку. Кумао, наблюдавший за распорядком замка, знал, что у него есть не больше десяти минут.

Комната Дзюнъэя была аскетичной, как келья. Но Кумао был мастером своего дела. Его пальцы, чувствительные к малейшим неровностям, быстро нашли под неприбитой доской под циновкой небольшой лакированный ящичек. Внутри лежали не смертоносные клинки, а нечто, на взгляд Кумао, куда более ценное: несколько черновиков поддельных писем от имени Фудзиты, с пометками на полях, сделанными рукой Дзюнъэя, и крошечный кусочек воска с идеальным оттиском печати советника. Это было неопровержимое доказательство не только аферы, но и ее масштаба.

Забрав ящичек, Кумао бесшумно ретировался. Его план был прост: немедленно покинуть замок и доставить добычу курьеру для отправки в Долину.

Но он недооценил бдительность Дзюнъэя. Тот вернулся раньше, чем ожидалось, и мгновенно ощутил незримое присутствие чужака и нарушенную гармонию своего пространства. Его взгляд упал на слегка сдвинутую циновку. Проверка заняла секунду. Ящика не было.

Без единой секунды на раздумья Дзюнъэй ринулся в погоню. Он не видел Кумао, но чувствовал его, как акула чувствует каплю крови в воде. Он знал все возможные пути отступления.

Погоня перенеслась на крыши замкового города. Ночь окутала их в бархатный мрак, луна лишь изредка пробивалась сквозь рваные облака, выхватывая мелькающие тени. Это не был бой в привычном понимании. Это было соревнование в чистой акробатике, ловкости и знании местности.

Две тени метались по крутым скатам черепичных крыш, скользили по конькам, прыгали через узкие улочки. Кумао, тяжелый и мощный, ломал себе путь, его когти с грохотом откалывали куски черепицы. Дзюнъэй двигался бесшумно, как призрак, его ступни словно прилипали к скользкой поверхности.

Кумао, понимая, что не оторваться, решил применить грубую силу. Он резко развернулся и швырнул в преследователя гранату с ослепляющим порошком. Дзюнъэй, предугадав манёвр, не стал отскакивать, а наоборот, сделал резкий рывок вперёд-вбок, одновременно натягивая край своего плаща перед лицом. Ослепительная вспышка и облако едкой извести окутали пространство позади него, но он уже был вне зоны поражения.

В ответ Дзюнъэй метнул не сюрикэн, а небольшой мешочек с маслом и мелким песком прямо перед ногами Кумао. Тот, сделав неверный шаг, поскользнулся на внезапно образовавшейся масляной луже и едва удержал равновесие, грузно приземлившись на одно колено. Это стоило ему нескольких драгоценных секунд.

Юмор ситуации, абсолютно неуместный и потому ещё более комичный, заключался в том, что их бесшумную дуэль прервал голос сонного горожанина из окна под ними:

— Эй, вы там, коты окаянные! Спать мешаете! Разберитесь без такого треска, а то башмаком запущу!

На мгновение обе тени замерли, затем погоня продолжилась с ещё большим ожесточением.

Финальный аккорд прозвучал на самом краю высокой крыши над пустым амбаром. Кумао, желая окончательно оторваться, приготовился к рискованному прыжку на следующее здание. В этот момент Дзюнъэй, как из пращи, метнул верёвку с металлическим крюком. Но цель он выбрал не смертельную — крюк впился не в тело Кумао, а в пояс его плаща, утяжелённого тем самым ящичком.

Рывок был стремительным и точным. Кумао, уже находившийся в прыжке, потерял равновесие и с глухим стуком, запутавшись в верёвке, свалился с крыши прямо на огромную кучу пустых мешков из-под риса, сложенную у стены амбара. Удар был смягчён, но от сотрясения он на несколько секунд потерял сознание.

Дзюнъэй спустился вниз по верёвке. Он подошёл к оглушённому Кумао, аккуратно развязал его пояс и забрал свой ящичек. В этот момент Кумао пришёл в себя. Он попытался подняться, но тяжёлый мешок свалился на него сверху, снова придавив.

Дзюнъэй стоял над ним, его лицо было в тени.

— Передай Оябуну, — сказал он тихо, но чётко. — Скажи, что я сохранил честь клана, предотвратив войну, которая погубила бы и нас. Или… не передавай. Решай сам.

С этими словами он метнул в сторону Кумао маленький предмет. Тот инстинктивно поймал его. Это был не камень и не клинок, а… идеально сложенный бумажный журавлик. Последняя, унизительная капля.

Прежде чем Кумао успел что-либо сказать или сделать, Дзюнъэй растворился в ночи, оставив своего бывшего товарища лежать под мешком в компании бумажного журавлика и нарастающего чувства глубочайшего, всепоглощающего замешательства.

В замке Уэсуги, прозванном «Львиным Логовом», царила гнетущая, зловещая тишина, столь же плотная и непроглядная, как туман над окружающими его горами. Воздух в тронном зале был тяжёл от невысказанных обвинений, страха и леденящей ярости, исходившей от человека, восседавшего на центральном месте.

Уэсуги Кэнсин, Луч Дракона, сидел неподвижно. Его обычно спокойное и сосредоточенное лицо было искажено холодной, безмолвной яростью. Перед ним на низком столе был разложен весь собранный «компромат»: поддельные письма с безупречными оттисками печати Фудзиты, донесения о «признаниях» перехваченного контрабандиста, отчёты о «подрывной деятельности», стоившей ему людей и ресурсов. Каждый документ был ударом молота по наковальне его доверия.

Фудзиту привели под конвоем. Он выглядел постаревшим на десять лет; его дорогое кимоно было помято, а глаза лихорадочно блестели от страха и непонимания. Он всё ещё не мог осознать, как его упорядоченный мир рухнул за несколько дней.

— Объясни это, — голос Уэсуги был тихим, но он резал слух, как скрежет стали. Он не кричал. Его гнев был слишком глубоким для крика. Он ткнул пальцем в одно из писем. — Объясни, как твоя печать стоит на приказах, которые саботируют поставки продовольствия моей армии. Объясни, как контрабандист, вёзший эти письма, знал твоё имя.

— Господин, это клевета! — голос Фудзиты дрожал, срываясь на фальцет. — Моя печать всегда при мне! Я… я не выпускаю её из рук! Это искусная подделка!

— Подделка? — Уэсуги медленно поднял со стола один из листов и поднёс его к самому лицу Фудзиты. — Я видел тысячи оттисков твоей печати за эти годы. Я знаю каждую щербинку на нефрите, каждый след от резца. Это он. Или печать, выточенная богом-кузнецом. Где твоя?

Фудзита судорожно полез за пазуху, дрожащими руками достал футляр и показал свою печать. Уэсуги взял её, сравнил с оттиском на бумаге. Идеальное совпадение. Мастерская работа Дзюнъэя не оставляла сомнений.

— Объясни, — повторил Уэсуги, и в его голосе зазвучала смертельная опасность, — почему человек, которого ты назвал своим агентом в Каи, на допросе сказал, что получал указания именно от тебя? Почему он, умирая, просил передать тебе, что «дело сделано»?

— Я не знаю этого человека! Клянусь! Это провокация Такэды!

— Такэда? — Уэсуги усмехнулся, и это было страшнее любого крика. — Такэда казнил моих шпионов у себя в замке! И мой человек слышал, как его начальник охраны говорил, что их раскрыли благодаря «уликам, предоставленным предателем Фудзитой»! Он ликвидировал их, чтобы замести следы! Ты работал на него, а потом решил избавиться от свидетелей!

Логическая ловушка, выстроенная Такэдой, захлопнулась. Любое оправдание Фудзиты лишь затягивало петлю на его шее. Его запирающиеся, путаные ответы, его паника — всё это в глазах Уэсуги выглядело доказательством вины. Его искреннее непонимание и ужас воспринимались как верх актёрского мастерства. В какой-то момент, пытаясь доказать свою преданность, он так размахивал руками, что задел рукавом вазу с дорогими сладостями, стоявшую рядом. Позолоченная ваза с грохотом покатилась по полу, рассыпая изысканные рисовые пирожные. Одно из них, с розовой глазурью, прилипло к лбу одного из суровых самураев охраны, смотрящего в пространство. Тот не дрогнул и глазом, продолжая хранить каменное спокойствие, со сладким пятном на лице, добавляющим сюрреалистичный штрих к трагикомедии ошибки.

Уэсуги наблюдал за этим фарсом с лицом, выражающим всё нарастающее презрение. В его мире чести и прямолинейности такая «жалкая игра» была отвратительна.

— Довольно, — его голос прозвучал, как удар гонга, завершающий представление. Он поднялся. Его фигура, обычно не такая внушительная, казалась сейчас заполнившей весь зал. — Я видел трусов. Видел глупцов. Видел жадных людей. Но я никогда не видел предателя, который бы так унижал себя, пытаясь избежать справедливости.

Фудзита замер, смотря на него в ужасе, с глазами, полными слёз.

— Ты служил мне много лет. За это я дарую тебе последнюю милость, которой ты не заслуживаешь. Ты совершишь сэппуку. Твоё имя будет стёрто из хроник. Твоя семья будет изгнана, но их жизни я пощажу. Таков мой приговор.

Он повернулся спиной, демонстрируя полное окончание разговора. Дело было закрыто.

Советника Фудзиту, бывшего вторым лицом в клане, повели прочь. Его карьера и жизнь были разрушены мастерской работой тени, которой он даже никогда не видел.

Весть о самоубийстве Фудзиты и признании им вины (официальная версия, дабы сохранить лицо клана Уэсуги) достигла Каи быстрее, чем скаковая лошадь. В замке воцарилась атмосфера не столько ликования, сколько глубочайшего облегчения. Угроза большой войны, казалось, отступила.

Такэда Сингэн действовал без промедления. Пока в стане Уэсуги царили смятение и разброд, он повторно отправил к Уэсуги Кэнсину парламентёров с предложением не просто перемирия, а по-настоящему великодушного мира. Он предлагал вернуть несколько приграничных форпостов, о которых годами шли споры, установить совместный контроль над торговым путём через перевал Дзао и даже предложил символическую дань рисом в качестве жеста доброй воли.

Для Уэсуги, чья гордость была ранена внутренним предательством, а армия ослаблена неразберихой, это предложение стало неожиданным выходом. Принять его — значило спасти лицо и стабилизировать положение. Отвергнуть — выглядеть недалеким упрямцем и рискнуть ввязаться в войну, к которой был уже не готов. Уязвлённый, но практичный, Луч Дракона скрепя сердце согласился. Хрупкий, зыбкий мир был заключён.

В кабинете Такэды пахло свежей тушью и бумагой. Операция была завершена, настало время для её разбора.

— Мы достигли цели, — констатировал Такэда, откладывая только что подписанный проект договора. — Угроза нейтрализована. Война предотвращена. Враг ослаблен и надолго занят внутренними проблемами. Это блестящий успех.

Он посмотрел на Дзюнъэя, неподвижно стоявшего в своем привычном углу. Но теперь между ними не было иллюзий.

— Но для тебя цена оказалась высока, — продолжил Такэда, его голос лишился стратегической холодности и приобрёл оттенок чего-то, почти похожего на уважение и сожаление. — Ты потерял свой дом. Свою семью. На тебя объявлена охота. Ты стал изгоем ради мира на земле, которую даже не считаешь своей.

Дзюнъэй молчал. Что он мог ответить? Да, он победил. Но он чувствовал лишь пустоту и глухую, давящую усталость, как после долгой болезни. Он спас тысячи жизней, но его собственная жизнь, какой он её знал, была окончена.

Вечером того же дня он поднялся на самую высокую башню замка Каи. Оттуда открывался вид на долину, уходящую вдаль, к границам владений Уэсуги. Внизу, у главных ворот, готовился к отбытию отряд парламентёров с драгоценным свитком договора. Блеск их доспехов в последних лучах солнца кажется таким хрупким, таким ненадёжным. Один неверный шаг, одно неверное слово — и всё это рухнет.

Он не услышал шагов, но почувствовал присутствие. Рядом с ним возник Такэда. Он стоял, слегка откинув голову, наблюдая за тем же видом.

— Мир, — произнёс он задумчиво. — Странная штука. Его нельзя завоевать мечом. Его можно только выстроить. Иногда — из обмана и теней. — Он повернулся к Дзюнъэю. — Тень может не только скрывать, но и защищать от палящего солнца. Ты создал такую тень, Дзюнъэй. Тень, под которой могут отдохнуть тысячи. Теперь тебе нужно решить, что делать с этой новой силой. Куда направить свою тень дальше.

В этот момент к ним поднялся, запыхавшись, адъютант Хосидзима. Он нервно кашлянул и протянул Такэде ещё один свиток.

— Отчёт о затратах на операцию «Расколотый свиток», господин. По вашем приказу, полный подсчёт.

Такэда поднял бровь и развернул свиток. Он пробежался глазами по колонкам цифр.

— Две сети из конского волоса… тридцать фунтов липкой смолы… испорченная бумага для черновиков… снотворные препараты… — он водил пальцем по списку, а на его лице появлялось всё более невозмутимое выражение. Наконец, он свернул свиток и отдал его обратно адъютанту.

— Эффективно, — сухо заключил он. — Дешевле, чем содержание моей армии на поле боя в течение одного дня. И несравнимо меньше крови. Учтите это в будущих бюджетных раскладах, Хосидзима.

Адъютант, ожидавший выговора за «бесполезные» траты, растерянно заморгал, покраснел и, бормоча что-то о «гениальной экономии», поспешно ретировался.

Такэда и Дзюнъэй снова остались одни. Над ними простиралось темнеющее небо, усеянное первыми звёздами. Где-то там, в горах, была Долина Тенистой Реки. Дом, в который нельзя было вернуться.