Шепот тени

Глава 8

Ночь вновь стала союзником Дзюнъэя. Но на этот раз его задача была иной — не наблюдать, не слушать, а действовать. Ему нужны были не слова, а материальные доказательства: содержание переписки между Макимурой и Фудзитой. И слепок печати Макимуры. Без этого их план «Расколотый свиток» был не более чем фантазией.

Он двигался по спящему замку со смертоносной грацией, которой не проявлял уже давно. Чёрная одежда сливалась с тенями, каждый шаг был выверен до миллиметра. Его органы чувств, притупленные ролью слепого, теперь работали на полную мощность. Он слышал скрип половиц за два поворота, чувствовал сквозняк из щели под дверью, видел в темноте как в сумерках.

Кабинет Макимуры находился в другом крыле замка, подальше от людных мест. Дзюнъэй знал путь — он отслеживал перемещения советника совсем недавно. Дверь была закрыта на сложный замок, но для него это было не более чем дело техники. Инструменты из его пояса — тонкие отмычки из закалённой стали — зашелестели в пальцах. Через несколько минут раздался тихий, приятный слуху щелчок.

Он замер у порога, вслушиваясь в тишину. Ни дыхания, ни храпа. Пусто. Он скользнул внутрь.

Комната была такой, какой он её и представлял: захламлённая, пропахшая дорогими чернилами, пылью и едва уловимым запахом чужого пота. Стол был завален свитками, стопками бумаг, чернильницами. Идеально.

Осторожно, почти не дыша, он начал поиск. Его пальцы, чувствительные как щупальца, пробирались через груды документов. Он искал что-то личное, что-то написанное от руки, а не надиктованное писцу.

И вот он — небольшой лакированный ящичек в углу стола. Внутри, на бархатной подушечке, лежала нефритовая печать. Рядом — стопка писем, подписанных тем самым корявым, угловатым почерком.

Внезапно его слух уловил шорох за дверью. Не тяжёлые шаги стражи, а лёгкие, едва слышные… и сопровождаемые тихим, недовольным звуком. Дзюнъэй мгновенно погасил свой маленький фонарь и замер в тени за тяжёлым сундуком, затаив дыхание.

Дверь скрипнула. В проёме, освещённая слабым светом луны из окна, возникла знакомая пушистая фигура. Кот Васаби. Видимо, дверь, которую Дзюнъэй закрыл не до конца, привлекла его внимание. Кот лениво вошёл, обнюхал воздух, уставился своими светящимися в темноте глазами прямо в его сторону и громко, требовательно заявил:

— Мяу!

Дзюнъэй не двигался. Он превратился в статую. Вот именно. Меня сейчас спалит не элитный отряд убийц, а рыжий комок шерсти с обострённым чувством собственного достоинства.

Кот, не получив ответа, по всей видимости, обиделся. Он уселся посередине комнаты и принялся вылизывать лапу, время от времени бросая на тень за сундуком уничижительные взгляды и издавая тихое, ворчливое мурлыканье, словно обсуждая с самим собой наглость ночных посетителей.

Минута показалась вечностью. Дзюнъэй стоял в нелепой, напряжённой позе, боясь пошевелиться. «Вот оно, моё великое предательство, — с горькой иронией подумал он. — Я, элитный ниндзя клана Кагэкава, влез в кабинет вражеского советника… чтобы подделать его письма и спасти даймё, которого должен был убить. И теперь мою миссию вот-вот сорвёт местный усатый хозяин коридоров. Оябун точно оценил бы креативность. И приказал бы сварить из меня суп за некомпетентность».

Наконец, Васаби, видимо, решил, что скучный человек за сундуком не представляет интереса, да и мышь сегодня не вышла на промысел. С грацией маленького тигра он поднялся, потянулся и, не спеша, вышел из комнаты, высоко подняв хвост трубой.

Дзюнъэй выдохнул. Он вытер со лба выступивший пот и вернулся к работе. Теперь нужно было действовать быстро. Он достал из пояса небольшой кусочек размягчённого воска и аккуратно сделал слепок с печати. Затем он быстрым движением руки отделил несколько самых характерных писем из стопки и сунул их за пазуху.

Он замер на мгновение, прислушиваясь. Тишина. Даже кот удалился. Работа была сделана.

Он так же бесшумно скользнул обратно в коридор, защёлкнул дверь и растворился в темноте. В его руках он нёс не украденные документы, а семена гибели для советника Фудзиты. Первый этап плана «Расколотый свиток» был выполнен. И его главным союзником в этом деле оказалась не удача, а обычная кошачья апатия.

Комната Шепота, с её идеальной акустикой и уединённостью, превратилась в мастерскую по производству лжи. На низком столе, заваленном кистями, чернильницами и стопками бумаги, царил творческий, если не сказать преступный, беспорядок. Дзюнъэй, сняв на время свою маску комусо, сидел в глубокой концентрации. Его лицо было серьёзно, на лбу выступила капля пота, которую он смахнул тыльной стороной руки, чтобы не испачкать документ.

Перед ним лежали украденные письма советника Фудзиты — эталон уродливого, но уникального почерка. Рядом — чистые листы бумаги того же сорта, что использовались в канцелярии Уэсуги. Дзюнъэй часами тренировался, выводя иероглиф за иероглифом, пока его рука не начала идеально копировать каждую корявую закорючку, каждый неловкий изгиб.

— Он пишет букву «ри» с таким усилием, будто пробивает дыру в бумаге, — бормотал он себе под нос, в очередной раз выводя предательский иероглиф. — И постоянно макает кисть в чернила слишком глубоко. Вот здесь, видите, клякса? Её нужно воспроизвести… но не слишком идеально.

Такэда иногда заглядывал, как строгий, но заинтересованный наставник. Он брал в руки свежеисписанный лист, изучал его при свете светильника.

— Содержание… — говорил Такэда, его стратегический ум работал в другом направлении. Он взял один из официальных отчётов Фудзиты и провёл пальцем по строчке. — Здесь он хвалит надёжность нового моста через реку Арита. В твоём письме он должен «предложить» мне тайно ослабить опоры перед следующим большим переходом обозов Уэсуги. Пусть ложь будет приправлена щепоткой правды — так она вкуснее. Уэсуги ценит инженерные сооружения, такой удар по его инфраструктуре он воспримет как личное оскорбление.

Дзюнъэй кивал, делая пометки на отдельном листе. Он мысленно отмечал, насколько Тотакда мыслит тоньше и масштабнее простого убийства. Он атакует не плоть, а саму волю противника, его веру в надёжность своего тыла.

Они создавали целую историю предательства. Письма «от Фудзиты» содержали утечку реальных военных планов Уэсуги (которые Такэда и так знал или мог предугадать), требования оплаты за «услуги». В ответных письмах «от Макимуры» были похвалы, новые инструкции и обещания высокого поста после падения Уэсуги. Слепка с печати Фудзиты не было, пришлось вырезать копию с оттисков.

Когда чернила на последнем письме высохли, настал этап состаривания. Дзюнъэй аккуратно сложил готовые документы в просмолённый ящик и отнёс его в ледник — глубочайший подвал замка, где в каменных глыбах веками хранился лёд для кухни и погребов.

Воздух здесь был пронзительно холодным. Ящик оставили на несколько часов, пока бумага не промёрзла насквозь, а чернила не вмёрзли в волокна. Затем его быстрым маршем несли наверх, в жаркую, натопленную кузницу, и ставили рядом с раскалённой печью. Бумага оттаивала, влага испарялась, волокна деформировались от резкого перепада.

Эту процедуру повторяли несколько раз. Вскоре документы приобрели нужный вид: бумага пожелтела и стала слегка ломкой по краям, чернила потускнели и слегка расплылись в некоторых местах, появились едва заметные разводы от конденсата. Они выглядели так, будто их тайно перевозили через горные перевалы и прятали в сырых схронах в течение многих месяцев.

В один из таких моментов, когда Дзюнъэй извлекал ящик из ледника, его руки дрожали уже не от холода, а от осознания масштаба их аферы. Такэда, наблюдавший за процессом, нарушил молчание:

— Страшно подумать, — произнёс он задумчиво, — какую разрушительную ложь ты мог бы создать, если бы остался моим врагом. Твоё искусство… оно поистине впечатляет.

Дзюнъэй поднял на него взгляд. В его глазах не было гордости, лишь глубокая, суровая серьёзность.

— Я и сейчас создаю ложь, господин, — тихо ответил он. — Просто теперь она на службе у правды. Остро отточенный клинок может убить невинного, а может остановить убийцу. Я просто выбираю, в чьей руке мне быть.

Он захлопнул крышку ящика с готовыми «доказательствами». Звук эхом разнёсся по ледяному склепу. Оружие было готово. Оставалось его применить.

Воздух в Комнате Шепота, обычно наполненный напряжённой тишиной, теперь гудел от низкого, ровного голоса Такэды Сингэна. Перед ним на коленях сидел самурай лет тридцати пяти с умными, быстрыми глазами и шрамом через бровь, который придавал его лицу не свирепость, а скорее выражение постоянной лёгкой задумчивости. Это был Кадзита Хидэто, один из лучших разведчиков Такэды, мастер легенд и импровизации.

— …твоя история должна быть простой, как удар мечом, — говорил Такэда, водя пальцем по карте. — Ты — Ёсиро, мелкий торговец-контрабандист. Ты возил шелк и сакэ через перевал Дзао. Тебя завербовал человек, которого ты знаешь только как «Господин Клён». Он платил тебе золотом за то, чтобы ты доставлял его «личные письма» в тайник у руин старого храма на нашей стороне. В этот раз груз был особый. Ты не знаешь содержимого, но «Клён» был особенно нервным и заплатил вдвойне.

Кадзита кивал, его глаза были закрыты, губы беззвучно повторяли слова господина, вживаясь в роль.

— Патруль Уэсуги должен перехватить тебя вот здесь, — Такэда ткнул в точку на изгибе горной тропы. — Ты попытаешься бежать от патруля с нашей стороны, они ранят тебя в плечо. Не сильно, но достаточно для правдоподобия. Ты уронишь свой мешок. В нём, среди тюков с дешёвым шёлком, они найдут вот это. — Он отодвинул в сторону карту и выдвинул просмолённый ящик с созданными Дзюнъэем документами.

Дзюнъэй, наблюдавший из тени, вмешался:

— Рана должна быть справа. Если он правша, он инстинктивно схватится за мешок левой рукой, и он выпадет естественнее. И пусть он попытается его поднять, прежде чем упасть. Отчаяние важнее самой раны.

Кадзита открыл глаза и оценивающе посмотрел на ниндзя. Между двумя мастерами маскировки пробежала искра взаимного понимания.

— Справа, — кивнул Кадзита. — И я буду не клянчить о пощаде, а умолять их вернуть мне мешок. Скажу, что иначе моя семья умрёт с голоду. Это вызовет больше любопытства, чем страх.

— Идеально, — одобрил Такэда. — Когда письма попадут к Уэсуги, тебя начнут допрашивать. Сначала — жёстко. Ты должен продержаться несколько часов, отрицая всё. Потом, когда они покажут тебе письма и пригрозят казнью, ты сломаешься. Ты назовёшь имя «Фудзита». Скажешь, что слышал, как «Клён» говорил это имя в сердцах, когда один из предыдущих гонцов опоздал.

— Скажу, что боялся произносить имя могущественного советника, — добавил Кадзита, уже полностью в образе запуганного контрабандиста Ёсиро. — Что думал, это просто совпадение.

— Именно. Деталь, которая убедит. — Такэда откинулся назад. — Вопросы?

Кадзита кивнул. Легенда была выточена, как клинок.

Операция «Случайная находка» началась на рассвете. Кадзита в потрёпанной одежде торговца, с искусно набитым синяком под глазом и подтеками грязи на лице, скрылся в утреннем тумане, направляясь к границе. Группа «преследователей» — самураев Такэды, переодетых в лёгкие доспехи, — выдвинулась следом.

Дзюнъэй и Такэда остались в замке. Наступили самые тяжёлые часы — часы выжидательного бездействия. Они расположились в кабинете Такэды. Дзюнъэй в качестве слепого монаха, ожидающего, когда его позовут для сеанса, чтобы облегчить головную боль даймё, вызванную долгим изучением карт. Но дверь была приоткрыта, позволяя им перекидываться редкими, лаконичными фразами.

Дзюнъэй не мог усидеть на месте. Его тело, привыкшее к действию, предательски напрягалось от каждого шороха за окном, от каждого крика дальнего дозорного. Он мысленно прокручивал каждый этап: качество подделки, убедительность легенды Кадзиты, бдительность патруля Уэсуги. Одна ошибка, одна чрезмерно любопытная голова среди самураев противника, который решит не везти непонятного контрабандиста к командиру, а сразу зарубить на месте, а бумаги пустить на растопку костра… Всё рухнет. И он, и Такэда, и, возможно, весь хрупкий мир в регионе.

— Они должны были уже выйти на тропу, — пробормотал он.

— Они выйдут, — спокойно ответил Такэда, не отрываясь от отчёта о сборе урожая. — Кадзита знает своё дело. Он опоздает ровно настолько, чтобы патруль Уэсуги, возвращающийся с ночного обхода, вышел ему навстречу.

— А если патруль сегодня сменили? Если у них новый командир, более осторожный?

— Тогда Кадзита спровоцирует стычку сам. Он «случайно» уронит один из тюков с настоящим, контрабандным сакэ прямо перед ними. Ни один солдат не устоит перед соблазном проверить, нет ли еще чего вкусного. Это отличный способ завязать знакомство.

Дзюнъэй взглянул на него с изумлением. Такэда продумал не только план А, но и планы Б, В и, вероятно, Г. Эта холодная, всеобъемлющая расчетливость была одновременно пугающей и внушающей глубочайшее уважение.

Чтобы усилить эффект, Такэда отдал тихий приказ своему адъютанту. Вскоре по замку забегали гонцы, понесясь к приграничным фортам. Началась тихая, но заметная подготовка: проверялось снаряжение, со складов извлекались лишние пайки, офицеры стали чаще собираться у карт. Слух о возможном локальном наступлении на том самом участке, о «предательстве» которого кричали поддельные письма, пополз по лагерю. Это была идеальная дезинформация — она работала безотказно, создавая атмосферу неизбежности и правдоподобия.

К полудню напряжение достигло пика. Дзюнъэй был похож на струну, готовую лопнуть. Его «созерцание» стало абсолютно бутафорским.

Такэда отложил кисть.

— Отец, — обратился он к нему, соблюдая легенду. — Подойди. Мои плечи снова скованы. Твои руки приносят облегчение.

Дзюнъэй поднялся и молча подошёл к креслу даймё. Его пальцы, привыкшие к массажу, легли на напряжённые мышцы Такэды, но сегодня в их движениях не было привычной уверенности. Они были резче, чуть более порывисты, выдавя внутреннюю дрожь.

Такэда указал на низкий столик с расчерченной доской для го и двумя чашами с камнями.

— Сыграем. Это успокаивает нервы. И напоминает, что иногда нужно пожертвовать несколькими камнями, чтобы выиграть партию.

Дзюнъэй замер, смотря на доску с неподдельным ужасом. Он видел эту игру, конечно, но для ниндзя из Долины Тенистой Реки это было пустой тратой времени — занятие для досужих аристократов и философов.

— Господин, я… я не умею, — честно признался он.

— Все когда-то не умели, — невозмутимо ответил Такэда. — Садись. Чёрные камни твои. Начинай.

Дзюнъэй неуверенно взял гладкий, прохладный камень и после секундного раздумья поставил его прямо в центр доски. Такэда не сдержал лёгкой улыбки.

— Смелый ход. Бесполезный, но смелый. — Он своим камнем сразу же занял один из углов. — Го — это не про захват территории в лоб. Это про влияние. Про контроль. Про то, чтобы твой противник сам загнал себя в ловушку, которую ты для него подготовил.

Они сделали ещё несколько ходов. Дзюнъэй пытался строить что-то похожее на стену, Такэда легко окружал его камни, не давая им развиться.

«Он хочет, чтобы я пожертвовал несколькими камнями? — с горькой иронией думал Дзюнъэй, глядя на свои безнадёжно окружённые группы. — Я уже пожертвовал всем, что у меня было. Своим кланом, своей верой, своей личностью. Я поставил на кон всю свою жизнь, а он предлагает мне поиграть в камушки».

Внезапно в дверь постучали. Вошёл адъютант Такэды и молча положил на стол свернутый в трубочку тонкий листок бумаги — донесение от дальнего наблюдательного поста. На нём был всего один иероглиф: «Рыба клюнула».

Такэда медленно положил свой камень на доску, забрав последнюю группу Дзюнъэя.

— Партия окончена. Кажется, наш камень, который мы пожертвовали, сработал. — Он посмотрел на Дзюнъэя, и в его глазах горел тот самый холодный огонь, который видели его враги на поле боя. — Механизм запущен. Осталось посмотреть, какую именно рыбу мы поймали на этот крючок.

Городок Ута-но-Сато, что на самой границе владений Уэсуги, был типичным прифронтовым поселением: грязным, шумным и пропитанным смесью страха и скуки. Сюда стекались обозы, здесь расквартировывались солдаты, ожидающие переброски на передовую, а местные жители научились извлекать выгоду из вечного страха и мимолётной радости тех, кто завтра мог умереть. Воздух густо пах дымом, жареным тофу, конским навозом и немытыми телами.

Идеальное поле для посева семян сомнения.

Дзюнъэй появился здесь на рассвете, в образе, не вызывающем ни малейших подозрений: слепой монах-комусо, бредущий куда-то по своим неведомым делам. Плетёная корзина-тэнгай скрывала его лицо, поношенное кэсу и потрёпанная флейта сякухати довершали образ абсолютно безобидного аскета. Он двигался медленно, постукивая посохом, его плечи были ссутулены, а дыхание под маской — ровным и отрешённым.

Его целью был не гарнизонный штаб и не дома офицеров. Его целью были уши простых солдат и язык местных жителей. Он нашёл то, что искал, у старого колодца на главной площади — естественного места сбора за сплетнями и водой.

Сначала он просто сидел на краю колодца, «слепо» вслушиваясь в окружающий мир, время от времени извлекая из флейты несколько печальных, заунывных нот. Солдаты, сначала косившиеся на него с подозрением, быстро перестали его замечать. Он стал частью пейзажа, безмолвным и немым, как камень.

И тогда он начал свою работу.

Его искусство заключалось не в том, чтобы убеждать, а в том, чтобы нашептывать. Он бросал фразы в пространство, тихие, отрывистые, будто случайные мысли, вырвавшиеся наружу. И делал он это всегда в паузах между чужими репликами, в моменты задумчивости собеседников.

Двое солдат, чистящих амуницию, спорили о недавней поимке контрабандиста.

— Везёт же нашим ребятам, прямо на тропу наткнулись, — лениво заметил один.

В паузе, заполненной лишь скрежетом щёток о металл, из-под корзины комусо прозвучал тихий, бесстрастный голос:

— Странная удача… будто знали, где искать… словно камень с неба упал прямо в руки…

Солдаты на секунду замолкали, не понимая, откуда донёсся голос, но фраза уже застревала в голове. Через минуту один из них уже ворчал: «И правда, больно уж удачно…».

Позже, у вечернего костра, где грелись несколько пехотинцев, зашла речь о налогах и жалованье.

— …а у советника Фудзиты, слыхал, новый сад разбивают. С каменными фонарями и прудом с карпами, — хмуро бросил кто-то.

В тишину, последовавшую за этим заявлением, вплелся шёпот комусо:

— Карпы… золотые… откуда же золото на карпов, когда в казне дыры?… странные дела творятся в высоких кабинетах…

И снова — задумчивое молчание, кивки, растущее как на дрожжах недовольство.

Юмор ситуации заключался в том, что Дзюнъэю приходилось часами выслушивать самый нелепый и приземлённый солдатский трёп. Он узнал, что у сержанта Харуно есть любовница в соседней деревне, которая ему постоянно изменяет; что в северной казарме по ночам якобы бродит призрак самурая, потерявшего свои штаны в давнем бою; и что кашевар Гороу подмешивает в похлёбку дешёвое сакэ, чтобы мясо казалось свежее.

В какой-то момент его терпение было вознаграждено идеальной возможностью. Двое стражников у ворот оживлённо обсуждали слух о том, что Уэсуги Кэнсин в ярости от последних неудач.

— Говорят, господин аж чернильницей в стену швырнул на совете! — с придыханием рассказывал молодой солдат.

Дзюнъэй, проходя мимо, едва слышно прошептал своё коронное:

— Говорят… мечом чуть не замахнулся на того… кто советы плохие даёт… кто страну к краю ведёт…

Идея о том, что Уэсуги был в ярости именно на Фудзиту и едва не направил на него меч, была посеяна.

Апофеозом абсурда стал момент, когда к нему подошла местная старушка, сгорбленная, как сучок, и приняла его за святого провидца. Она ткнула ему в руку морщинистыми пальцами, сунула спелую грушу и хрипло прошептала:

— Святой отец… благослови мою редьку… а то растёт кривая-прекривая… никак не пойму, в чём грех мой…

Дзюнъэй под корзиной закатил глаза. Он, элитный ниндзя, мастер маскировки и убийства, должен был благословлять корнеплоды. Он молча положил руку на её голову и издал глубокий, гортанный звук, долженствующий означать благословение. Старушка, счастливая, удалилась, а он ещё с полчаса не мог вернуться в рабочий ритм, мысленно проклиная всю эту абсурдную миссию.

Но к концу дня его работа была сделана. Семена упали в благодатную почву усталости, страха и недоверия простых людей к власть имущим. Теперь эти семена начинали прорастать уже без его помощи. Шёпот в караульне превращался в гул недовольства, который рано или поздно должен был дойти и до высоких стен замка Уэсуги.

Резиденция советника Фудзиты походила на растревоженный улей. После начала скандала охрана была удвоена, а может, и утроена. Факелы бросали тревожные блики на напряжённые лица стражников у ворот, а по внутреннему двору патрули проходили так часто, что казалось, они сменяют друг друга по кругу. Для любого обычного вора или шпиона это было бы непреодолимым препятствием.

Но Дзюнъэй был не обычным шпионом. Он был тенью, и тени не нужны были ворота.

Он наблюдал за особняком с крыши соседнего здания большую часть ночи, запоминая маршруты патрулей, интервалы, мёртвые зоны. Его цель была не войти незамеченным — это было относительно просто. Его целью было найти и изъять на время личную печать Фудзиты, не оставив следов. План, разработанный с Такэдой, был прост и гениален: создать несколько поддельных приказов за печатью Фудзиты о незначительном, но вредоносном саботаже — срыве поставок провизии, «случайной» поломке колесниц. Это стало бы последним, неопровержимым доказательством его «предательства». Оттиск печати должен быть свежим, какой выходит от оригинала именно сейчас, а не то, что было скопировано со старых документов.

Используя технику «ходьбы по жабе» — медленного, плавного перемещения по самым тёмным стенам и карнизам, цепляясь пальцами за малейшие выступы, — Дзюнъэй проник на территорию усадьбы. Он замер в саду, слившись со стволом старой сосны, когда мимо прошли два стражника.

— …и снова проверять кабинет, — ворчал один. — Как будто он там ночует. Говорят, он теперь даже есть в спальню велит подавать. Боится, что его тут же прирежут, как только отвернётся.

— Небось, и печать с собой в постель таскает, — фыркнул второй.

— Молчи уж лучше…

Сердце Дзюнъэя ёкнуло. В спальне. Или в кабинете? Судя по всему, в спальне. Это меняло всё. Он рассчитывал найти печать в кабинете, в потайном ящике стола. Но если она при хозяине…

Пробраться в спальные покои оказалось сложнее. Окно было на втором этаже, и единственный путь к нему лежал по почти гладкой стене, украшенной резными панелями. Пришлось использовать «кошки» — маленькие когти, скрытые в рукавах. Каждый щелчок металла о дерево казался ему невыносимо громким.

Наконец, он заглянул в щель между ставнями. Фудзита спал на роскошном ложе. Рядом, судя по форме, почивала его супруга. И самое главное — на табурете рядом с кроватью, аккуратно сложенные, лежали его одежды. И на поясе кимоно висел продолговатый лакированный футляр. Печать.

Задача усложнилась в сто раз. Теперь ему нужно было не взломать ящик, а провести ювелирную операцию в считанных сантиметрах от спящих людей.

Он бесшумно проник в комнату. Воздух был густой и спёртый, пах сандалом и потом страха. Дзюнъэй замер, давая глазам привыкнуть к полной темноте. Он слышал неровное, прерывистое дыхание Фудзиты — советник спал тревожно. Одно неверное движение — и он проснётся.

Дзюнъэй двинулся с обезьяньей грацией, перенося вес тела так, чтобы пол под ним не скрипнул. Он опустился на корточки у табурета. Его пальцы, чувствительные как щупальца, нашли застёжку футляра. Она была тугая.

Вдруг Фудзита вздохнул глубже и повернулся на бок. Дзюнъэй вжался в пол, превратившись в жидкую тень. Сердце колотилось у него в горле. Советник что-то пробормотал во сне: «…не я… козни…» — и снова погрузился в неспокойный сон.

Это заняло ещё несколько вечностей. Наконец, застёжка поддалась с тихим щелчком. Дзюнъэй замер, прислушиваясь. Супруга Фудзиты мирно посапывала. Он открыл футляр. Внутри на бархатной подушке лежала тяжёлая нефритовая печать с резной ручкой в виде дракона.

Достать восковой брусочек и слепить оттиск было делом техники. Он работал быстро, но тщательно, убедившись, что все детали резьбы отпечатались идеально. Потом так же осторожно вернул печать на место и защёлкнул футляр.

И тут его взгляд упал на ночной столик. Рядом с кувшином с водой лежала тарелка с персиками. Один из них, самый румяный и спелый, выглядел невероятно соблазнительно после долгой ночи напряжённой работы. «Нельзя». «Абсолютно непрофессионально».

Но рука, действуя почти на автономном режиме, уже потянулась и взяла персик. Через секунду раздался едва слышный, сочный хруст. Вкус был божественным. «Вот черт, — с укором подумал Дзюнъэй, быстро прожевывая украденное. — Я проникаю в спальню врага, ворую оттиск его печати… и заодно прикармливаюсь его фруктами. Оябун бы меня закопал за такое».

Он отёр влажные пальцы о ткань своей одежды, убедился, что не оставил следов, и так же бесшумно ретировался через окно.

На следующее утро по городу, как грибы после дождя, стали появляться «приказы» за печатью советника Фудзиты. Их доставлял неприметный курьер в склады, в казармы. Мелкие, но досадные акты саботажа, которые идеально вписывались в образ предателя, плетущего паутину раздора. Доказательство было железным. Ведь печать-то была настоящей.