Шепот тени

Глава 7

Давление нарастало, как вода за плотиной. Каждое мудрое слово Такэды, каждый взгляд, полный не воинственной ярости, а спокойной ответственности, каждый смех крестьян, которым он вернул надежду, — всё это давило на Дзюнъэя с невыносимой тяжестью. Он больше не мог это носить в одиночку. Ему нужен был союзник. Или, на худой конец, жилетка, в которую можно было бы выкричаться. У него была только Акари.

Была договоренность о системе знаков. Мелом на определённой, всегда затенённой стене у внешних конюшен, где редко бывали люди, можно было оставить сообщение. Простейший код: три короткие черты — «срочная встреча», одна длинная — «всё хорошо», круг — «опасность, уходи».

Дзюнъэй, притворяясь, что бредёт, ощупывая посохом стену, вывел три короткие черты. Его сердце бешено колотилось. Это был риск. Но риск от бездействия был теперь выше.

Встреча была глубокой ночью в заброшенном кладовом помещении неподалёку от кузницы. Дзюнъэй пришёл первым, слившись с густой тенью под полками, заставленными старыми, проржавевшими инструментами. Воздух пах пылью, металлом и страхом.

Акари появилась бесшумно, как призрак. Её образ торговки был безупречен, но глаза горели в темноте знакомым ему азартным, хищным огнём.

— Ну? — её шёпот был резким, как удар клинка. — Что там? Готов действовать? Выбрал момент?

Дзюнъэй сделал глубокий вдох под своей корзиной.

— Нет. Не готов. — Он помолчал, выбирая слова. — Акари… Тигр. Он не тот, кем его рисуют. Он не мясник. Он… стратег. Мудрый правитель. Его смерть… она погубит эти земли. Вызовет хаос.

Он ждал понимания, хоть капли сомнения. Вместо этого получил ледяную тишину, а затем — взрыв сдавленной ярости.

— Что? — её шёпот стал ядовитым, шипящим. — Ты что, совсем спятил, Дзюн? Повёлся на его сладкие речи? На его маску «мудреца»? Он надел её специально для таких, как ты! Для сентиментальных дурней, которые готовы расплакаться от стишка о луне! Он — цель. Приказ. Всё остальное — слабость!

— Это не слабость! — попытался возразить он, но голос его дрогнул. — Это… реальность. Мы служим клану, да. Но разве наша цель — не защита? Убийство Такэды не защитит никого! Оно всё уничтожит!

— Наша цель — выполнить приказ! — она отрезала, и в её голосе не осталось ничего, кроме холодной стали. — Ты — инструмент. Молоток не спрашивает, зачем ему забивать гвоздь! Твоя философия, твои сомнения… они тебя сожрут. И нас с тобой. Я не позволю этому случиться.

Он услышал лёгкий шелест одежды — она сделала шаг вперёд. В темноте он почувствовал её взгляд на себе, словно прицел.

— Ты либо делаешь свою работу, — прошипела она, — либо я сама отправлю донесение Оябуну. О том, что его инструмент затупился. Засорился ненужными мыслями. И знаешь, что он сделает? Он пришлет точильщика. Или выбросит тебя и возьмёт новый. Ты ведь помнишь, что бывает с браком?

Угроза висела в воздухе, густая и неоспоримая. Он представил себе Мудзюна, получающего такое донесение. Холодный, непроницаемый взгляд. И безжалостное решение.

— Ты выдашь меня? — тихо спросил он, и в его голосе прозвучало не столько обвинение, сколько горькое изумление.

— Я выдам слабость! — парировала она. — Я сохраню верность долгу. А ты решай, кому ты верен — клану или своему внезапно проснувшемуся «чувству справедливости». У тебя есть три дня. Потом я действую.

Она развернулась и растворилась в темноте так же бесшумно, как и появилась, оставив его одного в затхлой кладовке с грузом его мыслей, который теперь стал ещё тяжелее.

Он стоял, прислонившись лбом к холодной, шероховатой каменной стене. Его тэнгай глухо стукнулся о кладку. Он был в ловушке. С одной стороны — человек, чья смерть казалась ему величайшим преступлением. С другой — единственная семья, которую он знал, и женщина, которая была его партнёром, его другом, а теперь стала тюремщиком и палачом в одном лице.

Из темноты донеслось шуршание. Мышь? Или просто его нервы играли с ним злую шутку? Он с горькой усмешкой представил, как сообщает об этом Такэде. «Господин, моральная дилемма — это, конечно, прекрасно, но у меня тут ещё и мыши…»

Юмор отчаяния был горьким и бесполезным. Он медленно выскользнул из кладовой и побрёл назад, в свою каморку. Путь казался бесконечно длинным. Каждая тень шептала ему о долге. Каждый луч света напоминал о мудрости Такэды. Он был разорван надвое, и с каждой минутой обе половины истекали кровью.

Он лёг на свою твёрдую нарду, уставившись в потолок, который не мог видеть. Три дня. Семьдесят два часа. До конца света.

Три дня, данные Акари, истекали как песок в часах. Каждое утро Дзюнъэй просыпался с камнем на душе, каждую ночь засыпал, так и не найдя решения. Он метался между долгом и совестью, как пленник между двумя стенами своей темницы.

И вот, на исходе второго дня, судьба, словно насмехаясь, подбросила ему шанс. Вызов пришёл от самого советника Макимуры, одного из высших административных чинов замка, известного своей скрупулёзностью и нелюдимостью. Говорили, что у него болит всё: и спина от сидячей работы, и голова от бесконечных отчётов, и душа от всеобщей некомпетентности.

Паж, доставивший вызов, был на удивление почтителен.

— Господин Макимура просит вас о помощи. Его мучают ужасные мигрени. Он слышал о вашем искусстве.

Каморка Макимуры находилась в тихой, деловой части замка, подальше от казарм и кузниц. Воздух здесь пах старыми свитками, сухими чернилами и дорогим ладаном. Сам советник, сухопарый мужчина с лицом, навеки сморщенным от недовольства, сидел за столом, заваленным бумагами. Он даже не взглянул на Дзюнъэя, лишь махнул рукой в сторону циновки.

— Делай что должен. Только не мешай. У меня важные переговоры.

Дзюнъэй молча опустился на колени. Его пальцы нашли знакомые точки на шее и висках. Макимура напрягся, затем с облегчением вздохнул и снова углубился в бумаги.

Вскоре в дверь постучали. Вошёл человек в дорожном плаще, пыльном и потрёпанном. Его лицо было скрыто в тени капюшона, но в его осанке, в манере двигаться — бесшумно и эффективно — Дзюнъэй с первого взгляда узнал своего. Ниндзя. Курьер из другого клана.

— Входи, входи, — буркнул Макимура, не отрываясь от свитка. — Наконец-то. Что с докладом?

Гонец молча протянул небольшой, плотно свернутый цилиндрик из вощёной бумаги. Макимура сломал печать и быстро пробежал глазами текст. Дзюнъэй, работая над его напряжёнными плечами, чувствовал, как мышцы советника под его пальцами то напрягались, то расслаблялись.

— Хм… — прочмокал губами Макимура. — Идиот Уэсуги всё ещё не знает? Прекрасно. Пусть и дальше молится своим богам войны и пьёт сакэ. Его наивность — наш главный козырь.

Ледяная игла вошла в сердце Дзюнъэя. «Не знает»?

— Наши «друзья» из Тенистой Реки на месте? — спросил Макимура, откладывая донесение.

— Так точно, — голос гонца был низким и безличным. — Инструмент в положении. Ожидает сигнала.

— Инструмент… хе-хе, — Макимура довольно хмыкнул. — Хорошее название для этих помойных крыс. Ну что ж, пусть готовятся. Как только Тигр будет мёртв, хаос в Каи обеспечен. Уэсуги однозначно нападет на ослабленного врага, а я… я буду рядом, чтобы подобрать власть, когда мой новый господин окончательно запутается. Война всё спишет. А потом и его самого можно будет… убрать, как помеху.

Он говорил это с такой лёгкостью, с какой обсуждал погоду или поставки риса. Дзюнъэй чувствовал, как его собственные пальцы холодеют. Всё рушилось. Вся миссия, весь его внутренний конфликт, вся вера в то, что клан, пусть и суровый, служит какой-то высшей цели — всё это оказалось ложью. Их использовали. Его использовали. Он был не орудием справедливости, а ножом в руках подлого интригана, который готов был утопить в крови целые провинции ради своей жажды власти.

— Передай своим хозяевам, — продолжал Макимура, — что их оплата ждёт их в условленном месте. И скажи им, чтобы их «инструмент» не колебался. Если он провалится… — советник сделал паузу, и в воздухе повисла невысказанная угроза, — мы найдём кого-то другого. А с неудачниками мы разбираемся сурово. Нам не нужны свидетели.

— Будет исполнено, — безэмоционально ответил гонец.

В этот момент Дзюнъэй, пытаясь совладать с дрожью, сильнее, чем обычно, надавил на больную точку у Макимуры. Тот взвыл от боли и внезапной ярости.

— Ай! Чёрт! Ты что, слепой, что ли?! — выкрикнул он и тут же сам себя поправился, фыркнув: — Ну да, точно, слепой. В прямом и переносном смысле. Вали отсюда! На сегодня хватит! И чтобы я больше твоего вонючего дыхания не чувствовал!

Он швырнул в сторону Дзюнъэя несколько мелких монет. Они звякнули о деревянный пол. Унижение было намеренным и демонстративным.

Дзюнъэй не стал их подбирать. Он молча встал, поклонился и, как мог медленно и неуклюже, покинул комнату. Его разум был пуст, как выпотрошенная рыба. Он шёл по коридору, не видя ничего вокруг, слыша лишь эхо слов предателя: «Инструмент… помойные крысы… хаос в Каи… убрать, как помеху».

Он был не убийцей, нанятым для устранения угрозы. Он был пешкой в грязной игре лжеца. И его клан, его семья, стал наёмным палачом для такого негодяя.

Горькая ирония ситуации вдруг ударила его с новой силой. Вот оно, решение моей дилеммы, — подумал он с искажённой внутренней улыбкой. — Не «убивать или не убивать». А «быть орудием в руках мерзавца или стать предателем для своего клана». Великолепный выбор.

Шок прошёл, сменившись холодной, чистой яростью. Теперь он знал. И это знание меняло всё.

Слова Макимуры жужжали в голове Дзюнъэя, как разъярённый рой ос. Он механически выполнял свои обязанности, его руки сами знали, что делать, в то время как разум метались в клетке из ужаса и ярости. Он был пешкой. Хуже того — он был слепым орудием в руках слепого же, но по своей глупости, заказчика. Клан, его семья, его единственный закон, был втоптан в грязь интригой какого-то придворного шакала.

Весь следующий день прошёл в лихорадочном анализе. Сидя в своей каморке, уставившись в стену, он прокручивал всё, что видел и слышал.

Убийство Такэды.

Не «устранение угрозы». Актив. Акт величайшей глупости.

1. Хаос в Каи. У Такэды есть наследник, но молодой и неопытный. Начнётся борьба за власть между генералами. Провинция погрузится в гражданскую войну.

2. Усиление Макимуры. Уэсуги, верный своему кодексу чести, увидит в смерти врага возможность для атаки. Он бросит армию на ослабленного врага. А Макимура, как ядовитый паук, будет плести паутину интриг за спиной наследника, готовясь убрать и его самого.

3. Есть еще один предатель, который создаст хаос в провинции Уэсуги.

4. Клан Кагэкава. Станет козлом отпущения. Их либо уничтожат мстящие вассалы Такэды, либо ликвидирует сам Макимура, чтобы замести следы. «С неудачниками мы разбираемся сурово. Нам не нужны свидетели».

Отказ от убийства.

Предательство. Но во имя чего?

1. Спасение Каи. Такэда жив. Провинция остаётся стабильной и сильной.

2. Разоблачение Макимуры. Если предупредить Такэду, он сможет обезвредить угрозу со стороны советника Уэсуги. Возможно, даже избежать большой войны.

3. Вина клана. Клан выполнит контракт? Или нет? Они становятся соучастниками. Но если он сорвёт миссию, клан может быть уничтожен гневом Макимуры и его подельника на стороне Уэсуги. Или же его, Дзюнъэя, объявят предателем и устранят.

Выбора, по сути, не было. Была бездна с двумя краями. На одном — гибель тысяч невинных людей и позор для клана. На другом — гибель его самого и возможно, клана, но с шансом предотвратить катастрофу.

Его вызвали к тому самому молодому стражнику, которому он когда-то вправил плечо. Парень теперь сиял от гордости — его перевели в почётный караул.

— Вот, отец, разомни мне спину перед сменой! — он щедро бросил в протянутую руку Дзюнъэя монету побольше. — Скоро, глядишь, и у Уэсуги будем нести службу! Вот победим его, и заживём!

Дзюнъэй молча начал работу. Его пальцы разминали напряжённые мышцы, а внутри всё кричало. «Если бы ты знал, друг, что «победа» уже у меня в котомке. Она свёрнута в крошечный свёрток с красной лентой. И пахнет она мятой, имбирём и смертью. И твою счастливую жизнь она может обменять на горы трупов и море слёз».

Стражник, не получив ответа, продолжал мечтать вслух:

— Говорят, у них там, у Уэсуги, земли жирные, девушки красивые… А наш Сингэн приведёт нас к победе! Он же гений!

Он и правда гений, — думал Дзюнъэй с горькой нежностью. — И именно поэтому его должны убить. По приказу жалкого, трусливого интригана, который боится его ума и силы.

Юмор ситуации был чёрным, как смола. Он, ниндзя, проникший в самое сердце вражеской крепости, получивший бесценную информацию, теперь должен был стать предателем. Но предателем по отношению к кому? К клану, который позволил себя обмануть? Или к своей собственной внезапно проснувшейся совести?

Он закончил массаж. Стражник вскочил, потянулся и хлопнул Дзюнъэя по плечу.

— Спасибо, отец! Выкладываюсь на полную, чтобы наш Тигр мог спать спокойно!

Чтобы наш Тигр мог спать спокойно.

Фраза прозвучала как последний, решающий аргумент. Он смотрел на уходящего весёлого солдата, на других стражников, на мирную жизнь замка, которая кипела вокруг него. Это было то, что защищал Такэда. То, что хотел уничтожить Макимура.

Вес предательства был тяжек. Но вес соучастия в геноциде был невыносим.

Решение созрело, холодное и твёрдое, как клинок. Он не мог убить Такэду. Он должен был его предупредить. А там… будь что будет. Возможно, ему удастся направить гнев Тигра на истинного врага. А возможно, его самого растерзают как шпиона в первые же секунды.

Он посмотрел на заходящее солнце, окрашивавшее стены Каи в кроваво-красный цвет. Завтра. Он сделает это завтра.

Ночь после разговора со стражником была самой длинной в жизни Дзюнъэя. Он не спал. Он лежал на своей жёсткой нарде и смотрел в темноту из-под корзины тэнгая, прокручивая в голове единственно возможный путь. Он был подобен лучнику, который натянул тетиву и теперь должен был выпустить стрелу, не зная, попадёт ли она в цель или обратится против него самого.

Он должен был действовать в одиночку. Довериться Акари? Немыслимо. Она бы не просто отказалась — она бы связала его и доставила Оябуну как бракованный инструмент. Её вера в долг была слепа и несокрушима, как скала. Нет, его путь был путем одиночки.

Его новая цель родилась из пепла старой. Он не будет убивать Такэду. Он сорвёт убийство. Но не просто саботируя миссию. Он пойдёт дальше. Он должен был выйти на связь с самим Тигром и раскрыть ему весь заговор. Это был единственный шанс. Спасение Такэды могло если не оправдать, то хотя бы уравновесить его предательство в глазах клана. Ведь он нейтрализует истинную угрозу — подлого советника Макимуру. «Смотрите, Оябун, я не просто ослушался. Я нашёл настоящего врага и обезвредил его» — так он мысленно выстраивал свою защитную речь, понимая всю её шаткость.

План был безумным. Самоубийственным. Но другого не было.

Утро настало серое и туманное. Дзюнъэй действовал на автомате: утренняя молитва, скудный завтрак, работа в лазарете. Его пальцы лечили тела, а разум составлял карту последнего дня своей жизни — или жизни в том виде, в каком он её знал.

Он знал распорядок дня Такэды лучше, чем свой собственный. После утренних совещаний и приёмов, ближе к полудню, даймё удалялся в свои личные покои на час уединения. Он читал, медитировал, писал стихи. В это время его охраняли только два самурая у дверей, и им было строжайше запрещено беспокоить его без экстренной необходимости.

Это был его шанс. Единственный.

Он отпросился у смотрителя, показав на свой живот и изобразив муки голода — мол, нужно сходить на кухню выпросить чуть больше похлёбки. Смотритель, бурча, махнул рукой: «Только не облейся своей вонючей бурдой по дороге!».

Дзюнъэй вышел. Он не пошёл на кухню. Он двинулся по длинным, знакомым коридорам, ведущим в сердце замка. Его тэнгай был его пропуском — кто будет подозревать слепого монаха, бредущего не туда? Он шёл медленно, неуверенно, как и подобало его роли, но каждый его шаг был выверен. Он обходил людные места, выбирая пустынные переходы и служебные лестницы.

И вот он стоит там. В длинном, пустом коридоре с полированным полом, в конце которого виднелась массивная дверь из тёмного дерева, инкрустированная бронзовым камоном тигра. По обе стороны от неё, неподвижные, как статуи, стояли два самурая в полных доспехах. Их шлемы были надвинуты на лица, оставляя открытыми лишь глаза, полные холодной бдительности.

Воздух здесь был другим — тихим, наполненным величием и силой. Пахло древесиной, воском и властью.

Дзюнъэй остановился, прислонившись к прохладной каменной стене. Его сердце колотилось так громко, что, казалось, эхо разносилось по всему коридору. Сейчас или никогда. Он должен был найти предлог, чтобы подойти, чтобы его пропустили. Что он скажет? Что у него есть срочное донесение? Но он же немой. Что он почуял недуг господина? Смешно.

Внезапно одна из статуй у двери пошевелилась. Один из стражников, молодой парень, чьё лицо казалось усталым под тяжестью шлема, зевнул. Его напарник, ветеран с сединой на висках, бросил на него свирепый взгляд.

— Соберись, щенок! — прошипел он. — Тебя что, на дежурство в свинарник поставили?

— Прости, сэнсэй… — пробормотал молодой. — Просто скучно… Кто сюда придёт? Муха не пролетит.

— А вот этот? — ветеран кивнул в сторону Дзюнъэя. — Тоже никто?

— Комусо? — молодой стражник фыркнул. — Он и до туалета-то сам не дойдёт, не то что…

И тут Дзюнъэя осенило. Глупая, отчаянная, бредовая идея. Юмор отчаяния. Он сделал вид, что споткнулся о собственную тень, и с грохотом, достойным падения целого шкафа с посудой, рухнул на пол. Его посох с громким стуком покатился по полированному полу прямиком к ногам стражников. Он сам замер, свернувшись калачиком и тихо постанывая.

Молодой стражник прыснул со смеху.

— Смотри-ка! Корзина упала! — Он сделал шаг вперёд, чтобы поднять посох. — Эй, отец, ты там жив?

— Стой! — рявкнул ветеран, хватая его за руку. — Не двигайся с поста!

— Да это же просто слепой монах… — заныл молодой.

— А если это диверсия? А если он отвлекает? — старший стражник был параноидален, как и положено хорошей охране. — Сиди смирно! Пусть сам поднимается.

Дзюнъэй лежал, притворяясь, что не может подняться, и мысленно благословлял паранойю старого самурая. Это был его шанс. Он начал ползти. Неловко, медленно, по-пластунски, по направлению к своей палке, а значит, и к заветной двери. Он издавал жалобные хрипы, волоча за собой ноги.

— Эй, ты! Стой! — закричал ветеран, но сойти с поста он не мог. — Прекрати ползать, как жук!

Но Дзюнъэй уже дополз. Он ухватился за посох, а затем, как бы пытаясь встать, опёрся рукой о самую дверь в покои Такэды. Он сделал это — он прикоснулся к цели. Теперь оставалось самое страшное.

Дверь внезапно отъехала в сторону. Её отодвинули изнутри. На пороге возникла фигура Такэды Сингэна. Он был в простом домашнем кимоно, в руке он держал полуразвёрнутый свиток. Его взгляд скользнул по перепуганным стражникам, по молодому, застывшему с, наверно, открытым ртом, по ветерану, застывшему в почтительном, но виноватом поклоне, и, наконец, остановился на Дзюнъэе, распластавшемся у его ног.

Наступила тишина, звенящая, как натянутая струна.

Такэда поднял бровь.

— Ко мне во дворец пробрался шпион? Или это новая практика монахов-аскетов — валяться в ногах у грешных правителей? — Его голос звучал спокойно, но в нём чувствовалась лёгкая усталая ирония.

Дзюнъэй поднял голову. Он посмотрел сквозь щели тэнгая на лицо человека, которого должен был убить. Он видел усталость вокруг глаз, складку концентрации между бровями, следы чернил на пальцах. Он видел не тигра, а человека.

И тогда он сделал это. Он нарушил все правила, всю свою легенду. Он не замычал, не заковылял прочь. Он прижал палец к корзине на уровне губ в универсальном жесте «тише», а затем указал внутрь покоев, на себя и на Такэду. Его движение было быстрым, точным и абсолютно не свойственным слепому.

Глаза Такэды сузились. Исчезла всякая ирония. Взгляд стал острым, пронзительным, тем самым взглядом полководца, который видел насквозь. Он несколько секунд изучал фигуру у своих ног. Молчание стало густым, как смола.

— Оставьте нас, — тихо, но чётко произнёс Такэда, не отводя взгляда от Дзюнъэя.

— Но, господин… — начал ветеран.

— Я сказал, оставьте нас, — повторил Такэда, и в его голосе не было места для возражений. — И никого не впускайте.

Стражники, бледные от изумления и страха, отступили и замерли в почтительном поклоне. Такэда отступил на шаг внутрь комнаты, давая понять, что нужно входить.

Дзюнъэй поднялся. Он переступил порог. Дверь за его спиной медленно закрылась, оставив его наедине с самым могущественным человеком в провинции. Он слышал, как его собственное сердце стучит в ушах. Он стоял в центре комнаты, в лучах света, падающих из окна, а перед ним был Тигр Каи.

Воздух в покоях Такэды был густым и тяжёлым, как будто его откачали из самой глубины подземной пещеры и принесли сюда, чтобы подавить любого, кто посмеет войти без приглашения. Дзюнъэй стоял на коленях в центре комнаты, чувствуя на себе вес этого взгляда. Такэда Сингэн не сидел на своём возвышении. Он стоял перед ним, заложив руки за спину, и его неподвижная фигура казалась вырезанной из тёмного гранита. Его глаза, узкие и пронзительные, изучали Дзюнъэя с холодной, безжалостной внимательностью хищника, который решает, съесть ли добычу сразу или поиграть с ней.

— Итак, — голос Такэды был тихим, но он резал тишину, как лезвие. — Ты не тот, за кого себя выдаёшь. Ты не просто слепой монах. Ты даже, я подозреваю, не немой. Так кто ты?

Дзюнъэй медленно поднял голову. Сквозь щели тэнгая он видел лишь смутные очертания, но чувствовал пронзительность этого взгляда. Он сделал глубокий вдох. Его собственный голос, после долгого молчания, прозвучал хрипло и непривычно громко.

— Я… глаза, которые видят тень, падающую на вас, господин.

Такэда не сделал ни единого движения. Ни один мускул на его лице не дрогнул.

— Тень? — он произнёс это слово с лёгкой насмешкой. — От чего? От вражеского копья? От кинжала убийцы? Или, может, от моей собственной неуверенности?

— Тень предательства, — тихо, но чётко ответил Дзюнъэй. — Она длинна и тянется не от границ Каи.

Он умолк, не желая говорить больше. Слишком много информации сейчас будет похоже на ложь или провокацию.

Такэда медленно прошёлся перед ним. Его шаги были бесшумными на мягких татами.

— Очень поэтично. И очень удобно — говорить намёками, не неся ответственности за слова. Допустим, я тебе поверю. Почему я должен доверять глазам, которые скрыты прутьями корзины?

И началась проверка. Холодная, методичная, как допрос.

— Ты говоришь, что видел многое. Сколько стражников стоит у восточных ворот внутренней стены в полдень?

— Четыре, господин. Двое у ворот, двое на стене. Старший из них — самурай с шрамом на подбородке, он любит есть жареные каштаны на посту.

— Что подавали на ужин генералу Ямагата три дня назад?

— Тушёную утку с редькой. Он был недоволен, что она была слишком жирной, и отдал половину своему оруженосцу.

— Как зовут жену начальника конюшен?

— Её зовут Мидори, господин. Но все зовут её О-Цубу, «Горшок», за её… округлую форму и вспыльчивый характер. Она родила ему трёх дочерей и постоянно бранит его за то, что тот не учит их грамоте.

Дзюнъэй отвечал не задумываясь. Мельчайшие детали, подмеченные за недели наблюдений, выстраивались в чёткую картину. Он был живой энциклопедией замковой жизни.

Такэда слушал, его лицо оставалось непроницаемым. Вопросы становились тоньше.

— Мой советник Хондзи… какой палец он задевает, когда лжёт?

— Он не задевает палец, господин. Он трогает мочку своего левого уха. И его взгляд чуть уходит вверх и вправо.

Наступила пауза. Такэда остановился и снова уставился на Дзюнъэя. В его глазах холодная подозрительность стала сменяться жгучим, сфокусированным интересом.

— Удивительно, — произнёс он наконец. — Ты либо лучший шпион, которого я когда-либо видел, либо… нечто иное. Но доверие — не дешёвая монета. Если это ловушка, если ты играешь в какую-то свою игру, твоя смерть будет долгой. И очень тихой. Ты исчезнешь, и никто, даже твои боги, не найдёт и пылинки от тебя.

Он сделал шаг вперёд.

— Но… мне интересно. Поэтому ты вернёшься туда, откуда пришёл. Будешь делать то, что делал. И ждать моего знака.

Дзюнъэй уже было подумал, что аудиенция окончена, но Такэда добавил:

— И вот твоё первое испытание. Вчера мой кравчий пожаловался, что кто-то ворует дорогое сакэ из погреба. Он подозревает одного из поваров. Узнай, кто это. Но так, чтобы никто не узнал. Принеси мне доказательства. Не слова. Доказательства.

Это была блестящая проверка. Не опасная, но требующая именно тех навыков, которые есть у шпиона: наблюдательности, умения внедриться и добыть информацию.

Дзюнъэй молча поклонился. Он поднялся и, не оборачиваясь, пошёл к выходу. Его спина чувствовала на себе тяжёлый взгляд Такэды.

Уже в коридоре, когда дверь закрылась за его спиной, он мысленно выдохнул. Его руки слегка дрожали от адреналина. «Он играет в го, — подумал он, — расставляя свои камни на доске и вычисляя ходы на десятки шагов вперёд. А я тут пытаюсь объяснить ему правила сёги, используя для этого лишь мычание и неуклюжие жесты. И почему-то мне кажется, что он уже давно знает правила сёги лучше меня».

Он сделал шаг и чуть не наступил на своего старого знакомого — кота Васаби, любимца кухонной прислуги, который, как ни в чём не бывало, вылизывал лапу, развалившись посреди коридора.

— И чего уставился, корзина? — пробормотал проходивший мимо служка. — Кот и кот. Или ты у него что-то выспросить хочешь?

Дзюнъэй молча отклонился, обходя животное. Юмор ситуации был мрачным. Ему, профессиональному убийце, поручили раскрыть кражу сакэ. Это было одновременно и унизительно, и гениально. Самый незначительный промах, малейшая неосторожность — и его подозрения в глазах Такэды подтвердятся. Он был на крючке. И крючок этот засел очень глубоко.