Шепот тени

Глава 3

На следующий день двое служек везли по пыльной дороге к дому судьи тяжеленную, окованную медью бочку. Один из них, низкорослый и тщедушный, постоянно спотыкался, за что получал подзатыльники от своего напарника — дородной, веснушчатой девушки с лицом, выражавшим хроническое недовольство.

— Ещё раз наступишь мне на ногу, болван, — прошипела «девушка» Акари голосом, который мог точить камни, — и я засуну тебя в эту бочку вместо сакэ!

— Виноват, сестрица! — забормотал «тщедушный служка» Дзюнъэй, подобострастно закивав. — Камушек подвернулся!

Его трансформация была поразительной. Он сгорбился, его глаза смотрели испуганно и пусто, рот был постоянно приоткрыт. Он был воплощением тупой, рабской покорности. Акари, напротив, играла грубую и властную посыльную, которой всё надоело.

Их остановили у ворот усадьбы судьи двое здоровенных охранников.

— Куда прете? — буркнул один, преграждая путь нагинатой.

Акари, не моргнув глазом, плюнула почти ему на сапог.

— Везут вашему толстому судье его мзду. «Слёзы Феникса». И если вы сейчас же не пропустите нас, он узнает, чьи это слёзы будут литься рекой — Феникса или ваши, когда он вас за опоздание на дыбу отправит!

Охранники переглянулись. Угроза прозвучала убедительно. Они отступили, пропуская их во внутренний двор.

Их проводили в прохладный, затемнённый приёмный зал. Судья Бундзи восседал на возвышении на мягких подушках. Он был полным, заплывшим человеком с маленькими, жадными глазками-щёлочками. На его широком поясе, перехватывающем роскошное кимоно, в специальном кожаном футляре висела та самая нефритовая печать.

Дзюнъэй, не поднимая глаз, со стоном поставил свой край бочки на пол и тут же повалился на колени, ударившись лбом о циновку.

— В-ваша милость! — залепетал он. — Дар скромный! От купца Фудзиты!

Акари, с трудом сдерживая фырканье, лишь небрежно кивнула.

— Принято. Распишитесь. — Она сунула судье глиняную табличку и тростниковое перо.

Пока судья, ворча, выводил свои каракули, Дзюнъэй ползал на коленях, делая вид, что вытирает невидимые пятна с пола, всё ближе и ближе подбираясь к нему.

— Что этот идиот делает? — раздражённо спросил судья, отрываясь от таблички.

Акари вздохнула с видом многострадальной женщины.

— Убирается, ваша милость. Говорит, в доме такого великого человека и пылинка должна сиять. Убогий он, простите. В детстве на башку упало.

Судья фыркнул и махнул рукой, снова погрузившись в письмо. Это был их шанс.

Дзюнъэй оказался в сантиметрах от пояса судьи. Его дыхание было ровным, хотя сердце колотилось, как птица в клетке. Его руки, казалось, просто беспомощно болтались. Но одна из них, скрытая широким рукавом, уже держала подделку.

Он видел каждую деталь футляра. Кожаная застёжка. Он мысленно прокрутил движение десятки раз. Шаг первый: мизинец левой руки поддевает застёжку. Шаг второй: правая рука с подделкой готова. Шаг третий: как только печать освобождена…

Внезапно судья чихнул. Резко дёрнулся. Дзюнъэй замер. Но старик просто потер нос и продолжил писать.

Ну давай же!

Акари уронила несколько медных монет, которые весело и звонко запрыгали по полу, и тут же бросилась их собирать.

Движение Дзюнъэя заняло меньше секунды. Левая рука мелькнула — застёжка тихо отстегнулась. Правая — выхватила настоящую печать и вложила на её место подделку. Под кресло судьи — обычный камень такого же размера — на всякий случай. Всё это было сделано в слепую, на ощупь, с идеальной точностью. Настоящий нефрит был холодным и невероятно гладким. Он скользнул в складки одежды Дзюнъэя.

— Ну всё, ваша милость, не смеем больше отвлекать! — громко проговорила Акари, хватая Дзюнъэя за шиворот и поднимая его. — Марш, болван!

Она так дёрнула его, что он чуть не выронил свою ношу, снова забормотав извинения. Они быстро, почти бегом, вышли из зала и направились к выходу.

Сердце Дзюнъэя бешено колотилось. У него в рукаве лежало состояние. И доказательство преступления.

Они уже почти вышли за ворота, когда сзади раздался крик. Голос судьи, тонкий и визгливый от ярости.

— СТОЯТЬ! МОЮ ПЕЧАТЬ! ЭТИ… ЭТИ УРОДЫ УКРАЛИ!

Дзюнъэй почувствовал, как кровь стынет в жилах. Их подловили? Но как? Он был так точен!

Охранники схватили их за руки. Акари выругалась сквозь зубы. Их поволокли обратно в зал.

Судья Бундзи, багровый от гнева, тыкал трясущимся пальцем в поддельную печать, которую он держал в руке.

— Смотрите! Она… она царапается! Она тёплая! Это подделка! Где оригинал, сволочи?!

Дзюнъэй обменялся с Акари мгновенным взглядом. План провалился. Теперь оставался только побег. Или…

И тут взгляд Дзюнъэя упал на одного из охранников. Тот стоял чуть поодаль и со странным, довольным выражением лица. И его рука была неестественно выпрямлена, будто что-то сжимала в кармане.

Мысль ударила, как молния. Не мы одни. Кто-то ещё хотел украсть печать. И этот кто-то действовал прямо сейчас, пользуясь их присутствием как прикрытием. Охранник подменил печать ещё раз, уже после них, и как только умудрился?!

Не думая, действуя на чистой импровизации, Дзюнъэй снова повалился на колени, заливаясь слезами.

— Виноват, ваша милость! Виноват! Это я! Это всё я! — он запричитал, ползя к судье.

— Что «ты», ничтожество? — зарычал Бундзи.

— Я… я видел вашу прекрасную печать, когда убирался! — всхлипывал Дзюнъэй. — Она укатилась! А я испугался, что вы меня накажете, и ничего не сказал вам! Но она там должна быть! Под вашим креслом!

Все глаза устремились под роскошное кресло судьи. В полумраке действительно было что-то похожее на камень.

Пока судья и охранники в замешательстве пялились под кресло, Дзюнъэй метнулся. Не к выходу. К тому самому охраннику. Его рука метнулась вперёд и выхватила из кармана ошеломлённого стражника… подделку своего клана, более качественную.

В зале повисла оглушительная тишина. Все смотрели то на Дзюнъэя с печатью в руке, то на охранника, чьё лицо побелело от ужаса.

— Вот… вот ваша печать, ваша милость! — торжествующе прокричал Дзюнъэй, протягивая камень судье. — Этот негодяй украл её и хотел чтобы обвинили нас!

Судья, красный от ярости и неразберихи, выхватил у него печать, сжал в кулаке, потом посмотрел на охранника.

— ЭТО ЧТО ЕЩЁ ЗА ЦИРК?! — завопил он так, что задрожали стены. — ВЗЯТЬ ЕГО!

Охранники, опомнившись, набросились на своего фальшивого коллегу.

Акари, не теряя ни секунды, снова вцепилась в Дзюнъэя.

— Ну, ясно, спектакль окончен! — рявкнула она, таща его к выходу. — Изыди, тупица, пока тебя тоже не заподозрили в этом бардаке!

На этот раз их никто не остановил. Они выбежали на улицу и пустились наутёк, оставив за спиной дом судьи, полный криков, обвинений и всеобщего хаоса.

Отбежав на безопасное расстояние, они остановились, прислонившись к стене. Акари смотрела на Дзюнъэя с новым, почти уважительным изумлением.

— Ты… ты гениальный сумасшедший, — выдохнула она. — Ты не только украл печать и подменил её. Ты устроил гражданскую войну в его охране! Заказчики будут в ярости!

— Нет, — запыхавшись, сказал Дзюнъэй. Есть еще одна сторона, они и будут виноваты. В том, что подменили подделку на подделку, а когда исчез оригинал, останется неизвестным.

Акари уставилась на него, и медленно, широко улыбнулась.

— Ладно, — сказала она. — Ты не сумасшедший. Ты — бог хаоса в облике идиота. Я почти впечатлена. Пошли, гений. Покажи эту штуку Оябуну. Посмотрю, как у него глаза на лоб полезут.

Замок Кагэнори вассала даймё Уэсуги, был не роскошным дворцом, а суровым, приземистым крепостным сооружением, вросшим в скалу как гриб-паразит. Его стены из тёмного, потрёпанного ветрами камня видели немало осад и пахли страхом, потом и дымом. Именно сюда, в самое логово врага, предстояло проникнуть Дзюнъэю и Акари.

Их легенда была проста и гениальна в своей обыденности. Они были братом и сестрой из разорённой деревни, нанятыми на подённую работу — он для чёрной работы во дворе, она — на кухню. Их документы, подделанные мастером Косукэ, были безупречны, а истории — до слез жалки.

Их приняли без лишних вопросов. Руки были нужны.

Работа Дзюнъэя была монотонной и неблагодарной. Он мел дворы, чистил отхожие места, таскал воду и дрова. Но для него это был ключ от всех дверей. Метла и скребок были его пропуском.

Он заметил, что смена караула у восточных ворот запаздывает на ровно сто ударов сердца — солдаты задерживались, чтобы попрощаться с поварихами. Он вычислил, что патруль по северной стене, самой холодной и продуваемой, всегда сокращал путь, срезая его через участок за кухней, где пахло жиром и было тепло. Он научился различать шаги начальника стражи, тяжёлые, мерные от шагов простого солдата, нервные, частые. Он знал, что скрип третьей ступеньки на лестнице в главную башню предупреждал о приближении за пять секунд. Всё это он запоминал, не делая ни единой пометки. Его дневником была собственная память.

Акари попала в самое сердце информационного потока — замковую кухню. Это был адский уголок, полный пара, чада, ворчания поваров и болтовни служек.

Солдаты, заглядывая «попробовать похлёбку», болтали обо всём: о скуке гарнизонной жизни, о новом строгом командире, о том, что в подвале западной башни «даже крысы дохнут, наверное, призраки водятся». Она быстро вычислила, кто из офицеров любит сладкое и был в милости у повара, а кто вечно сидел на диете и ходил хмурым и, следовательно, был не у дел. Она заметила, что провизию на дальние караульные посты на стенах относили раз в три часа. Она впитывала информацию, как губка, фильтруя сквозь себя потоки сплетен и жалоб, выискивая крупицы золота.

Самым большим испытанием для Дзюнъэя стал не начальник стражи, а старый дворецкий Дзин, человек, который, казалось, был ровесником замковых стен. Он был худ, как щепка, и обладал взглядом орла, видящим грехи даже у мух.

Дзин питал патологическую ненависть к грязи и лени. И он сразу же выделил нового уборщика.

— Ты! Парень с лицом лунного печенья! — его скрипучий голос резал воздух, как нож. — Это что такое?

Дзюнъэй замер с метлой в руках.

— Э… двор, господин Дзин?

— Двор? — Дзин подошёл так близко, что Дзюнъэй почувствовал запах камфоры и старого дерева. — Я вижу тридцать семь камней мостовой, на которых есть пятна! Тридцать семь! Ты называешь это чистотой?

С этого дня за Дзюнъэем закрепили «особую честь» — наводить идеальный лоск на медную посуду на кухне. Венцом творения был огромный котёл для приготовления риса, огромный, как колесница, и почерневший от многолетней копоти.

Дзюнъэй часами сидел на корточках, оттирая его смесью песка, уксуса и собственной ненависти. Дзин периодически подходил, тыкал в котёл костлявым пальцем и фыркал.

— Здесь, видишь? Отсвет моего лица должен быть идеальным, без единого пятнышка! А я даже не вижу очертаний своего носа! Это неприемлемо!

Акари, пронося мимо корзину с овощами, каждый раз не могла удержаться от комментария.

— О, смотрите-ка! Наш герой находит общий язык с местной аристократией! Уже договорились о помолвке? Брак с медным котлом — я вижу в этом большой потенциал.

— Может, он подарит мне на свадьбу новую тряпку для полировки, — мрачно бормотал в ответ Дзюнъэй, оттирая с локтя прилипшую сажу.

— Не отвлекайся! — тут же раздавался скрипучий голос. — Левая сторона котла плачет от твоего пренебрежения!

Но именно эта каторжная работа дала Дзюнъэю невероятный доступ. Таская котёл туда-сюда, чтобы сполоснуть его, он мог заглядывать в казармы, подсобки и даже постучать по полу в поисках потайных люков. Никто не обращал внимания на жалкого уборщика с его вечным медным компаньоном в руках.

Однажды, когда Дзин заставил его драить уже сияющий, как зеркало, котёл в седьмой раз за день, Дзюнъэй не выдержал. Он поймал отражение старика в меди и с самым искренним видом сказал:

— Господин Дзин, я, кажется, вижу проблему. Ваше отражение… у него слишком суровое выражение лица. Это явный дефект металла. Может, стоит его заменить?

Наступила мертвая тишина. Акари, чистившая неподалёку рыбу, замерла с ножом в руке, ожидая взрыва. Дзин несколько секунд молча смотрел на него своими острыми глазами. И вдруг… он хмыкнул. Это был короткий, сухой, похожий на скрип двери звук.

— Работай, шутник, — буркнул он и, развернувшись, ушёл, впервые за всё время не найдя ни единого изъяна.

Акари выдохнула.

— Ничего себе. Ты только что добился невозможного. Ты рассмешил призрака. Дзина никто никогда не видел улыбающимся. Говорят, в последний раз это случилось, когда он нашёл идеально отполированный пол в заброшенной камере темницы.

— Это была не улыбка, — не отрываясь от работы, сказал Дзюнъэй. — Это один из его суставов наконец-то сдвинулся с места.

К концу третьего дня у него в голове была составлена полная карта замка. Он знал каждую щель, каждую слабую точку. И всё это стоило ему нескольких слоёв кожи на пальцах и вечной ненависти к медным изделиям.

Но когда он смотрел на идеально сияющий котёл, в котором, как в зеркале, отражались башни вражеской крепости, он понимал — игра стоила свеч. Они были внутри. Они были невидимы. И они были готовы нанести удар.

Ночь в замке Кагэнори была не тихой, а наполненной собственным, особым оркестром звуков. Скрежет сверчков за стенами, переклички часовых на стенах, доносящиеся приглушёнными обрывками, да тяжёлое, мерное дыхание спящей крепости. Для Дзюнъэя это была симфония, в которой он был всего лишь одной, абсолютно беззвучной нотой.

Он лежал плашмя на холодных, шершавых балках под потолком караульного помещения, вжимаясь в пыль и паутину. Внизу, в двух шагах от него, два стражника доедали свой ночной паёк, лениво перебрасываясь словами.

— …и потом старик Дзин опять устроил разнос тому новому уборщику, — хрипло смеялся один, разминая затекшие плечи. — Говорит, его котёл недостаточно ярко отражает звёзды! Бедолага чуть не плакал.

— А тот, тот, тощий, как жердь, ещё и пошутить пытался! — фыркнул второй, отламывая кусок вяленой рыбы. — Сказал Дзину, что у него на лбу морщина несимметричная. Я думал, старик его сейчас своим же скребком прибьёт!

Дзюнъэй под потолком едва сдержал улыбку. Его легенда работала идеально. Он был всего лишь жалким посмешищем, объектом для жалости и насмешек. Никто не видел в нем угрозы.

Наконец стража, зевнув, поднялась и вышла, запирая дверь на большой железный ключ. Звук шагов затих в коридоре.

Пора. Он бесшумно спустился, как падающий лист, и прильнул к замочной скважине. Пусто. До следующего обхода оставалось чуть меньше времени, чем нужно. Он достал отмычку — не стальную пластину, а закалённую бамбуковую щепку, чтобы не звенеть о металл. Дверь поддалась с тихим, приятным слуху щелчком.

Кабинет управителя замка был таким, каким он его и запомнил во время своих «уборок»: заставленным свитками, пахнущим старым деревом, воском и властью. В углу, на массивном столе, лежала его цель.

Это была не просто карта. Это был шедевр картографии. На огромном, плотном листе бумаги тушью были выведены не только контуры замка и его укреплений, но и мельчайшие детали: уклоны склонов, глубины колодцев, даже примерная толщина стен в ключевых точках. В углу алым цветом были нанесены секретные символы — предположительно, ловушки и потайные ходы.

Вынести её было невозможно. Пропажу обнаружат утром, поднимется на ноги весь гарнизон, и их с Акари вычислят и перехватят ещё до того, как они успеют донести информацию до своего покровителя.

План был иным. Дзюнъэй развернул свой свёрток. В нём лежали листы тончайшей, почти прозрачной рисовой бумаги и несколько заострённых угольных стержней, обёрнутых шёлком, чтобы не пачкать руки.

Он не мог зажечь свет. Любой лучик из-под двери или ставни был бы подобен удару гонга. Он работал в абсолютной, густой тьме, полагаясь только на осязание.

Его пальцы, тонкие и чувствительные, легли на оригинал карты. Он водил ими по бумаге, запоминая каждый штрих, каждый изгиб линии, каждую точку, где персиковая кисть мастера сильнее надавила на тушь. Это был странный, слепой танец. Его левая рука скользила по оригиналу, а правая, держащая уголь, повторяла те же движения на рисовой бумаге.

Он не видел, что выходит. Он чувствовал это. Лёгкий, едва слышный шорох угля по шероховатой поверхности был единственным звуком его работы. Его сознание было чистым листом, на который он переносил карту, словно штамп. Размеры, пропорции, расстояния — всё должно было быть идеальным.

Внезапно его пальцы наткнулись на едва заметную выпуклость. Печать. Красная, с изображением фамильного герба Кагэнори. Её тоже нужно было скопировать. Он нащупал края печати, её сложный рельеф. Это была ювелирная работа. Он сменил угол наклона стержня и начать аккуратно, миллиметр за миллиметром, прорисовывать печать, ориентируясь только на тактильные ощущения. Пот заливал ему глаза, но он не мог почесаться. Любое лишнее движение — риск смазать рисунок или порвать тонкую бумагу.

Он был на середине копирования восточной стены, когда его слух, обострённый до предела, уловил нечто. Где-то далеко, в коридоре, скрипнула половица.

Не та, что скрипела всегда. Другая. Обход. Раньше времени.

Сердце пропустило удар. Он не мог остановиться. Оставалось скопировать ещё секцию с потайными ходами. Он ускорился, движения его пальцев стали почти неистовыми, но всё ещё точными.

Шаги приближались. Тяжёлые, мерные. Не обычного часового. Это шёл кто-то старший по званию. Возможно, сам начальник стражи, совершающий внеплановую проверку.

Дзюнъэй закончил последнюю линию, смахнул угольную пыль с оригинала сложенным платком и в одно движение свернул свою драгоценную копию. Шаги были уже у самой двери.

Вспышка паники. Где спрятаться? Комната была заставлена, но укрытий было мало. Его взгляд упал на огромный, покрытый пылью сундук в углу, заваленный старыми свитками. Он метнулся к нему, прижался к тёмной стороне, сливаясь с тенями, и замер.

Дверь открылась. В проёме возникла массивная фигура начальника стражи. Человек зажёг маленькую масляную лампу-андон и поднял её, оглядывая комнату. Свет скользнул по столам, полкам, задержался на столе с картой…

Дзюнъэй не дышал. Его сердце билось так громко, что, казалось, эхо разносилось по всей комнате. Он видел, как луч света ползёт по полу, приближаясь к его ногам. Ещё сантиметр…

Начальник стражи что-то пробормотал себе под нос. Возможно, ему показалось. Или он просто решил проверить, всё ли в порядке. Он сделал шаг вглубь комнаты.

И в этот момент где-то на кухне, этажом ниже, с грохотом упал тот самый медный котёл. Кто-то явно задел его ночью.

Начальник стражи вздрогнул, пробормотал проклятия и, развернувшись, вышел из кабинета, торопливо запирая дверь. Его шаги быстро затихли, он ушёл разбираться с источником шума.

Дзюнъэй выдохнул. Дрожь, которую он сдерживал, вырвалась наружу. Он прислонился лбом к холодному дереву сундука, пытаясь успокоить бешеный ритм сердца. Это было слишком близко.

Через час он был уже на месте встречи с Акари — в заброшенном кладовом помещении рядом с кухней.

— Ну что? — тут же спросила она, её глаза блестели в темноте. — Принёс нам билет к победе или будем прорываться с боем?

В ответ Дзюнъэй молча развернул рисовую бумагу. Даже в скудном свете, пробивавшемся из щели, было видно, что это безупречная копия. Все линии, все пометки, даже печать — всё было на своих местах.

Акари свистнула, впечатлённая.

— Ничего себе. Ты это… в темноте?

— В темноте, — кивнул он, и в его голосе сквозилa усталость и гордость за идеально выполненную работу.

— Старина Дзин был бы в восторге от такой аккуратности, — пошутила она, аккуратно принимая свёрток, как драгоценность. — Ладно, герой. Пора валить отсюда, пока наш друг-начальник стражи не решил провести внеплановую проверку отхожих мест. И да, не обижайся, но я пнула именно твой любимый котел.

Они растворились в ночи так же незаметно, как и появились. На следующее утро Кагэнори получил донесение, что два подённых рабочих самовольно покинули замок, не дождавшись расчёта. Он лишь махнул рукой — кого волнуют какие-то оборванцы?

Он не знал, что эти оборванцы унесли с собой ключ к его гибели. Через неделю их покровитель, даймё Уэсуги, использовал полученные карты для молниеносного рейда, обойдя все новые укрепления и застав гарнизон врасплох. Замок пал за несколько часов.

Работа Дзюнъэя спасла сотни жизней солдат Уэсуги и принесла клану Тенистой Реки не только щедрую оплату, но и нечто более ценное — репутацию. Репутацию тех, кто может изменить ход войны, даже не обнажив клинка.

Воздух в этой части пещеры был другим. Он был густым, сладковатым и опасным. Пахло сушёными травами, грибами сомнительной свежести, химикатами и чем-то металлическим, что щекотало ноздри и предупреждало: здесь не место для ошибок.

Лаборатория мастера ядов, О-Судзу, напоминала логово сумасшедшего алхимика. Повсюду стояли банки, склянки, тигли и ступки с пестиками. На полках сушились пучки зловещих растений, а на стенах висели схемы человеческого тела с отметками о точках воздействия.

Сама О-Судзу была маленькой, сухонькой старушкой с глазами-буравчиками и пальцами, вечно окрашенными в разные оттенки жёлтого, зелёного и фиолетового. Говорили, что она могла убить человека взглядом, но предпочитала делать это с помощью диетических добавок — так было изящнее.

— А, новобранцы, — проскрипела она, увидев Дзюнъэя и Акари на пороге. — Пришли узнать, как отправлять людей к предкам с изыском? Мило. Проходите, не топчитесь. И не дышите слишком глубоко. Вам ещё ваши лёгкие пригодятся.

Они осторожно прошли внутрь.

— Многие думают, что наше ремесло — это просто «подсыпать яду в суп», — начала О-Судзу, бесцеремонно сунув Акари в руки пучок безобидных на вид листьев. — Понюхай. Что чувствуешь?

Акари осторожно понюхала.

— Ну… пахнет травкой. Сеном.

— Правильно! — О-Судзу выхватила листья обратно. — Это и есть сено! Просто сено! Первое правило: никогда не доверяй внешнему виду. Самое смертоносное зелье может пахнуть жасмином и иметь вкус мёда. — Она повернулась к Дзюнъэю. — Ты! Как думаешь, что важнее в нашем деле? Сила яда или его количество?

— Количество? — предположил Дзюнъэй.

— Не-а! — старуха ткнула ему в грудь заострённым кончиком сушёного корня. — Точность! Дозировка! Капля одного и того же яда может быть лекарством, может вызвать недельную мигрень, а может остановить сердце. Убить может каждый дурак с топором. Заставить человека болеть ровно три дня, с температурой, слабостью и полным отсутствием интереса к политике, а потом благополучно выздороветь — вот это искусство. Это симфония, мальчик мой! Симфония из симптомов!

Она засуетилась, хватая с полок разные склянки.

— Смотрите! Вот кора белой ивы — снимает жар и боль. А вот корень чемерицы — вызывает жар, тошноту и… ну, в общем, обильное выделение жидкостей со всех отверстий. Задача — смешать их так, чтобы второй эффект ненадолго пересилил первый, создав убедительную картину лихорадки. Но! — она подняла палец, — нужно добавить щепотку сушёных листьев мяты, чтобы перебить характерный горький привкус чемерицы. Наш цель — не отравить, а обмануть. И его вкусовые рецепторы тоже.

Она принялась показывать им другие снадобья: грибы, вызывающие временный паралич; рыбу фугу, яд которой в микродозах даёт ощущение эйфории и лёгкости, а в больших — смерть; цветы, от которых слезятся глаза и появляется насморк, идеально имитирующий простуду.

— Юмор — наше главное оружие, — заявила она неожиданно, растирая в ступке какой-то синюшный порошок. — Представьте лицо врага, когда он неделю чихает и сморкается, а потом всё внезапно проходит! Он будет думать, что на него наслали порчу, а не то, что его просто грамотно пролечили отравой для крыс. Это же смешно!

Акари смотрела на всё это с практическим интересом. Дзюнъэй же чувствовал растущую тяжесть. Это была не просто наука. Это была игра в Бога.

Их вызвал Оябун. На этот раз задание показалось им странно простым после штурма замков и краж печатей.

— Монах Сэйдо, — сказал Мудзюн. — Советник даймё Мидзуно. Он известный миротворец, голос разума. Через три дня начнутся переговоры о границах с кланом Курода. Наш заказчик, влиятельный купец, кровно заинтересован в том, чтобы эти переговоры провалились. Он наживается на приграничных конфликтах.

— Убрать монаха? — уточнила Акари.

— Нет. Вывести из игры. На время. Он страдает мигренями и регулярно заказывает у травника особый сбор. Вам нужно подменить его на наш, специальный. Чтобы у него началась сильнейшая лихорадка. Не смертельная, но достаточная, чтобы он не мог участвовать в переговорах. Без его трезвого ума даймё Мидзуно пойдёт на поводу у ястребов в своём совете. Конфликт будет неизбежен.

Задание было ясным. Но у Дзюнъэя ёкнуло внутри. Что-то было не так.

Чтобы выполнить задание, нужно было изучить цель. Дзюнъэй отправился в город, в район, где жила интеллигенция и духовенство. Он стал невидимым слушателем.

Он слышал, как торговцы на рынке с уважением отзывались о монахе Сэйдо, который вступился за них, когда солдаты хотели конфисковать товары за долги. Он видел, как Сэйдо собственноручно раздавал милостыню нищим у ворот храма, не афишируя этого. Он подслушал разговоры учёных мужей в чайном доме, которые восхищались его мудростью и стойкостью.

А затем он услышал имя заказчика. Того самого «влиятельного купца». И всё встало на свои места. Это был младший брат монаха. Человек, известный своей жадностью, жестокостью и связями с пиратами, наживавшийся на контрабанде оружия. Именно миротворческая позиция брата-монаха мешала ему развязать полномасштабный конфликт, на котором можно было бы колоссально нажиться.

Их задание было не «работой на заказчика». Оно было частью грязной интриги алчного человека против своего же брата, человека чести.

Вернувшись в долину, Дзюнъэй застал Акари за приготовлением поддельного травяного сбора под пристальным взглядом О-Судзу.

— Добавь ещё щепотку солодки, — командовала старуха. — Чтобы горло першило, и он всё время хотел пить. Очень реалистичный симптом!

— Акари, — тихо сказал Дзюнъэй. — Мы не можем этого делать.

Она посмотрела на него, не понимая.

— Что? Почему? Заказ почти выполнен. Сбор готов. Завтра просто подменим его у травника.

— Этот монах… Сэйдо. Он хороший человек. Он пытается остановить войну. А его брат…

— А его брат платит нам, — холодно перебила она. — Ты снова начинаешь, Дзюн. Не наше дело — судить, кто хороший, а кто плохой. Наше дело — выполнять приказ.

— Но мы становимся соучастниками! — его голос дрогнул. — Мы поможем развязать войну из-за чьей-то жадности!

О-Судзу перестала толочь что-то в ступке и уставилась на них своими буравчиками.

— Ой-ой-ой, — проскрипела она. — У инструмента зазвучала совесть. Мило. Бесполезно, но мило.

— Он прав, — неожиданно сказала Акари, и оба взгляда устремились на неё. — Это грязно.

Старуха язвительно хмыкнула.

— Всё в этом мире грязно, девочка. Даже самый чистый родник начинается с талого снега, в который мочился медведь. Ваша задача — не оттирать мир до блеска, а аккуратно пачкать руки в нужных местах. Теперь закончите этот сбор. Он должен быть готов к утру.

Она ушла, оставив их наедине со ступкой и моральной дилеммой.

Акари вздохнула и снова принялась за работу, но уже без прежнего энтузиазма.

— Она права, Дзюн. Мы — тени. У нас нет выбора.

— У нас всегда есть выбор, — прошептал он, глядя на ядовитые травы, которые должны были сломать жизнь хорошего человека. — Просто некоторые варианты дороже других.

Впервые он почувствовал, что верность клану и его собственная совесть ведут его в разные стороны. И тихий, ядовитый голос сомнения в его голове звучал теперь громче, чем голос Оябуна.