Шепот тени

Глава 11

Воздух в кабинете Такэды наконец-то потерял вкус пороха и напряжения последних недель. Пахло лишь древесиной, воском и слабым ароматом свежезаваренного чая. Парламентёры с подписанным договором ускакали в сторону владений Уэсуги, и теперь можно было подвести итоги.

Такэда сидел за своим столом, не как стратег, планирующий сражение, а как шахматист, анализирующий сыгранную партию. Его взгляд был задумчивым.

— Операция «Расколотый свиток» завершена, — констатировал он, перебирая в руках пустую чашку. — Угроза нейтрализована. Война предотвращена. Фудзита мёртв. Уэсуги надолго увяз во внутренних разборках. Кажется, мы должны праздновать победу.

Он замолчал, его взгляд стал отрешенным, устремлённым куда-то вдаль, за стены замка.

— Странно, — произнёс он вдруг, и в его голосе прозвучала лёгкая, но настораживающая нота недоумения. — Макимура. Он был сегодня на совете. Вёл себя… неестественно тихо.

Дзюнъэй, стоявший в своей привычной позе «слепого» комусо в углу, чуть повернул голову, давая понять, что слушает.

— Он должен был бы бушевать, — продолжил Такэда, обращаясь скорее к самому себе. — Он всегда выступал против любого компромисса с Уэсуги. Он должен был бы назвать перемирие слабостью, клеймить мою «мягкотелость», требовать продолжения войны пока мы сильны… А он молчал. Кивал. Соглашался. Его молчание звенит громче любого крика.

Из-под корзины тэнгая прозвучал тихий, ровный голос Дзюнъэя:

— Змея, которую спугнули, не кусает сразу. Она затаивается, чтобы укусить вернее. Макимура лишился своего внешнего клыка — Фудзиты. Война, ради которой он всё затевал, сорвалась. Его план рухнул. Теперь он в панике и перегруппировывает силы. Молчание — его новая стратегия.

— Его цель не изменилась, — заключил Такэда, и его глаза сузились. — Убрать меня. Стать регентом при моём сыне. Ослабить клан изнутри, чтобы стать марионеткой в чужих руках или править самому. Мир ему невыгоден. Он лишает его предлога для усиления своей власти. Один змей убит. Второй притворился мёртвым, но его жало всё ещё опасно. Мы вынудили его затаиться. Теперь нам нужно выманить его и добить. Но сделать это чисто. Без слухов, без намёков на междоусобицу.

Он откинулся на спинку кресла, и на его лице появилась тень усталой улыбки.

— Значит, спектакль продолжается. На сей раз — для внутренней аудитории.

План, который предложил Такэда, был гениален в своей простоте и коварстве. Он назвал его «Приманка для Змея».

На следующее утреннее совещание с генералами и советниками Такэда явился несколько помятым. Его движения были чуть замедленными, взгляд — уставшим. Когда Макимура, сияя подобострастием, начал доклад о поставках зерна, Такэда вдруг прервал его… неестественно громким, затяжным зевком.

Дзюнъэй, находившийся у двери в образе комусо, замер. Зевок был настолько искусно наигранным, таким театральным и неуместным, что ему стоило титанических усилий не фыркнуть под своей маской. Он видел, как плечи одного из старых генералов затряслись от сдерживаемого смеха.

— Прошу прощения, Макимура-доно, — сказал Такэда, смахнув несуществующую слезу с глаза. — Нервы… эти последние недели… они истощили меня больше, чем я думал. Голова отказывается соображать. — Он сделал паузу, демонстрируя все признаки «упадка сил». — Я делегирую вам полномочия по урегулированию всех внутренних текущих вопросов. Отчеты о запасах, ремонт дорог, распределение средств для крестьян… решайте всё это сами. Вызывайте меня только в случае крайней необходимости.

Лицо Макимуры просияло. Он пытался сохранить маску скромности, но его глаза выдавали неподдельный восторг и торжество. Он почтительно склонился в глубоком поклоне, который длился немного дольше необходимого.

— Вы оказываете мне великую честь, господин! Я приложу все усилия, чтобы оправдать ваше доверие и оградить ваш покой!

Его голос звучал так сладко и подобострастно, что у нескольких присутствующих непроизвольно передёрнулись плечи. Это была настолько кричащая лесть, что даже самые наивные из советников почувствовали неловкость.

Такэда кивнул с искренней благодарностью и отпустил совет, сделав вид, что его клонит в сон.

Когда все разошлись, Дзюнъэй остался в пустом зале. Он смотрел на опустевшее место правителя. Приманка была брошена. Теперь оставалось ждать, когда жажда власти и ощущение безнаказанности заставят змея высунуть голову из укрытия и совершить роковую ошибку.

Следующие несколько дней Дзюнъэй провёл в роли призрака, неотступно следующего за Макимурой. Он стал тенью его тени, дыханием за его спиной, шелестом листа за окном его кабинета. Он наблюдал, как советник, окрылённый новыми полномочиями, раздаёт указания, принимает доклады, ведёт себя с необычной важностью. Но для глаз ниндзя его осторожность была кричащей. Макимура избегал писать что-либо, предпочитая устные распоряжения. Его встречи с подчинёнными были краткими и проходили в людных местах — во дворе, в коридорах, где трудно было подслушать.

Он был хитер, как старая лиса. Но у каждой лисы есть нора.

Слабость Макимуры заключалась не в жадности или сладострастии, а в его тщеславии. Он, выходец из небогатого самурайского рода, обожал роскошь и искусство, словно компенсируя былую ущемлённость. Его личные покои, в отличие от аскетичного кабинета, напоминали сокровищницу. Шёлковые ковры, резные ширмы, дорогие вазы. И главная его гордость — потайной альков за движущейся панелью с изображением летящих журавлей, где он хранил свою личную коллекцию.

Проникнуть туда было задачей на грани невозможного. Макимура, параноидально боявшийся шпионов, защитил свой тайник хитроумными ловушками. Дзюнъэю пришлось потратить целую ночь, чтобы обойти их: невидимые нити с ядовитыми иглами, натянутые на уровне щиколотки; доска в полу, которая проваливалась под весом больше веса кошки; сложный замок на самой панели, который пришлось вскрывать, вися вниз головой в тесном пространстве между стеной и шкафом.

Внутри алькова пахло сандалом и старыми чернилами. Воздух был неподвижен. На полках лежали бесценные свитки каллиграфии, на стенах висели шёлковые кимоно, расшитые золотыми нитями. Дзюнъэй, игнорируя сокровища, вёл методичный поиск. Он искал дневники, шифрованные записи, что-то личное.

И он нашёл. Не грубые намёки, а изощрённое доказательство. На отдельной полке лежал потрясающей красоты свиток с поэмой знаменитого мастера. Макимура, видимо, любовался им перед сном. Дзюнъэй собирался уже отложить его, когда его глаз, тренированный замечать несоответствия, уловил странность. Иероглифы в нескольких строчках казались чуть более угловатыми, их штрихи — чуть менее уверенными. Это был шифр, искусно вплетённый в произведение искусства.

Но главная находка ждала его на обороте свитка. В самом углу, на чистом поле, стоял свежий, чёткий оттиск личной печати Макимуры. А вокруг него — столбцы едва заметных, нанесённых острым шилом, цифр и дат. Советник, видимо, в момент расчётов с агентом Фудзиты за найм клана Кагекава, не нашёл под рукой черновика и использовал обратную сторону своей драгоценности, чтобы сделать быстрые пометки. Его тщеславие заставило его хранить доказательства своего предательства рядом с тем, чем он больше всего гордился.

Сердце Дзюнъэя забилось чаще. Это было оно. Неопровержимое доказательство.

Он не стал забирать свиток. Его пропажа сразу бы спугнула Макимуру. Вместо этого он достал из потайного кармана крошечный футляр с инструментами: тончайшие кисточки, баночку с тушью, листы рисовой бумаги, тоньше лепестка. Работая при слабом освещении, он сделал несколько идеальных прорисовок шифра и, что самое важное, оттиска печати. Его пальцы не дрогнули ни разу. Это была ювелирная работа, венец его обучения в Долине Тенистой Реки.

Именно в этот момент снаружи, за дверью покоев, раздались шаги и довольный голос самого Макимуры.

— …и поставьте клетку вот сюда, на стол! Я хочу наслаждаться его пением во время работы!

Дзюнъэй мгновенно задвинул картину на место, сам оставаясь внутри, замер, погасив свой крошечный светильник. Он прильнул к стене в самом тёмном углу алькова, слившись с тенями.

В комнату вошёл Макимура. Он нёс изысканную золотую клетку, внутри которой сидел крупный зелёный сверчок.

— Великолепно! Просто великолепно! — восхищался советник, ставя клетку на стол. — Послушайте эту песню! Музыка успеха!

Сверчок, как бы в ответ, издал серию громких, пронзительных трелей. Звук разносился по тихой комнате, ударяясь о стены. Макимура заслушался.

Для Дзюнъэя же этот стрекот был подобен ударам барабана, возвещающим о его поимке. Он не мог пошевелиться. Любой шорох был бы немедленно услышан. Он стоял, затаив дыхание, в темноте, пока советник наслаждался «музыкой успеха», которая могла в любой момент обернуться маршем его ареста.

Прошло десять мучительных минут. Наконец, Макимура, напев себе под нос, вышел, запирая за собой дверь.

Дзюнъэй выдохнул. Он бережно спрятал драгоценные прорисовки и так же бесшумно, как и появился, покинул логово советника. У него было всё необходимое. Теперь нити паутины, сплетённой Макимурой, вели прямиком к его собственной гибели.

Вечерние тени удлинялись, окрашивая кабинет Такэды в цвета меди и золота. Воздух был спокоен, почти торжественен. Именно в такой обстановке даймё приказал пригласить к себе советника Макимуру для «неформальной беседы о насущных вопросах управления».

Макимура вошёл с видом человека, обременённого важными заботами, но с едва скрываемым торжеством в глазах. Он видел, как «слабеет» его господин, и уже ощущал себя фактическим правителем Каи. В углу комнаты, неподвижный, как статуя, сидел слепой монах-комусо. Макимура не удостоил его даже взгляда.

— Макимура-доно, — начал Такэда, его голос был усталым, но дружелюбным. Он указал на подушку напротив. — Прошу, присаживайтесь. Эти беспокойные недели выявили некоторые… нестыковки в отчётах о снабжении армии. Как человек, взявший на себя этот груз, не могли бы вы прояснить?

Беседа началась с невинных вопросов о тоннах риса, бочках соли, количестве новых копий. Макимура, готовый к подобному, отвечал гладко, цитируя цифры с лёгкостью опытного управленца. Но вопросы Такэды становились всё более точными, всё более неудобными. Он спрашивал о конкретных датах, о переводах средств через определённых менял, о странных задержках поставок, которые совпали с пиком «неудач» на границе.

— Уверен, это просто канцелярские ошибки, господин, — голос Макимуры начал терять уверенность, в нём появились металлические нотки. — Беспорядок во время кризиса… Вы же понимаете.

— Понимаю, — тихо согласился Такэда. Его взгляд стал тяжёлым, как свинец. — Но я не понимаю вот чего. Как канцелярская ошибка привела к тому, что карты дислокации наших войск оказались у клана Кагэкава? Карты, которые могли видеть лишь вы да я.

Комната замерла. Макимура побледнел.

— Это… это чудовищное обвинение! Клевета! — он вскочил на ноги, его пальцы судорожно сжались.

В этот момент Такэда молча кивнул в сторону комусо.

Раздался лёгкий щелчок. Плетёная корзина-тэнгай была снята. С подушки поднялся Дзюнъэй. Его лицо было бесстрастным, глаза смотрели на Макимуру с холодной ясностью.

— Пятнадцатый день месяца быка, — его голос был ровным, безжизненным, как чтение погодного отчёта. — Перевод в десять золых кобанов через менялу Годзаэмона в приграничный городок Итикава. Двадцатое число — передача через того же менялы сводки о передвижении третьей когорты. Сумма — пятнадцать кобанов. Все операции подтверждены вашей личной печатью.

Он медленно развернул листок тончайшей рисовой бумаги с идеальной прорисовкой той самой печати.

Макимура смотрел на него с открытым ртом, его лицо исказилось гримасой чистого, животного ужаса и ненависти.

— Ложь! — закричал он, его голос сорвался на визг. — Подлог! Это всё подстроено! Этот… этот выброшенный щенок! Убийца в маске! Он всё подделал!

— Печать можно подделать, — согласился Дзюнъэй, не повышая голоса. — Но лишь до степени идеального сходства. Ваша печать имеет уникальную щербинку на крыле дракона, полученную, когда вы уронили её три года назад во время пира. И она здесь. — Он ткнул пальцем в прорисовку.

Макимура замолк. Его дыхание стало частым и прерывистым. Он был в ловушке, и он знал это.

Такэда поднялся. Он казался выше, могущественнее, чем когда-либо. Вся его «усталость» испарилась.

— Ты не просто предатель, Макимура. Ты глупец. Ты вёл бухгалтерию своего предательства на обороте бесценного свитка, словно хотел любоваться своим коварством, как произведением искусства. Ты превратил своё тщеславие в петлю на своей шее.

Он сделал паузу, давая словам достигнуть цели.

— Ты служил мне долго. За это ты получишь ту же милость, что и твой покойный друг Фудзита. Ты совершишь сэппуку. Сегодня. Тихо и без лишних глаз. Твоё имя будет вычеркнуто из хроник. Твоя семья будет лишена всего и изгнана, но их жизни я пощажу. Таков мой приговор.

Макимура не стал больше сопротивляться. Вся спесь и надменность ушли из него, оставив лишь пустую, дрожащую оболочку. Он молча кивнул, его глаза были пусты. Двое стражей, появившихся словно из ниоткуда, повели его прочь.

Когда дверь закрылась, в кабинете воцарилась тишина. Такэда тяжело опустился в кресло.

— Вот теперь, — выдохнул он, — операция завершена. Два хвоста у одного змея отрублены. Внешний и внутренний. Теперь мы можем спать спокойно. По крайней мере, до следующего змея.

Он посмотрел на Дзюнъэя, который снова казался измождённым после ночей слежки и напряжённого противостояния.

— На этот раз, — сказал Такэда, и в его голосе впервые прозвучала лёгкая, почти отеческая улыбка, — я полагаю, тебе не придётся красть персики. Кухня к твоим услугам. Скажи повару, что это моё распоряжение. И… пожалуйста, на этот раз ешь за столом. А не на полу в спальне у врага.

Дзюнъэй вздохнул. Усталость накатывала на него волной. Но впервые за долгое время это была усталость не от безысходности, а от сделанной работы. Тяжёлой, грязной, но необходимой.

Тишина, наступившая после самоубийства Макимуры, была обманчивой. Дзюнъэй чувствовал это кожей. Основная угроза была устранена, но одна, самая личная и болезненная, всё ещё витала в воздухе Каи. Он знал, что Акари не уйдёт. Её ярость и обида на предательство были слишком сильны.

Он не ошибся. Их встреча произошла не в темном коридоре и не на крыше, а в самом неожиданном месте — в саду камней при старом храме на территории замка. Место было пустынным, умиротворяющим, что создавало сюрреалистичный контраст с тем, что должно было произойти.

Дзюнъэй пришёл туда на рассвете, следуя условному знаку — сломанной ветке сакуры, воткнутой в землю у входа. Он шёл без оружия, в простом тренировочном кимоно. Акари уже ждала его. Она стояла спиной к нему, её фигура была напряжена, как тетива лука. На ней была тёмная, функциональная одежда ниндзя, и сюрикэны в её руках блестели в первых лучах солнца.

— Ты пришёл, — её голос прозвучал хрипло, без эмоций. — Я думала, ты будешь прятаться за спиной своего нового господина до конца.

— Мне нечего прятаться, Акари, — тихо ответил Дзюнъэй.

Она резко развернулась. Её глаза пылали.

— Предатель! Ты предал клан! Предал меня! Ты забыл всё, чему нас учили! Тень не имеет права на собственное мнение! Тень выполняет приказ!

— Слепая тень рано или поздно приводит своего хозяина в пропасть, — парировал он. — Я увидел пропасть и отказался вести туда клан.

Этого было достаточно. С криком ярости Акари атаковала. Это не был бой в обычном понимании. Это был танец смерти, где один партнёр отказывался наносить удары. Дзюнъэй только защищался. Он использовал чисто оборонительные техники, которым их учили для обезоруживания и захвата без убийства: мягкие блоки, уходы с линии атаки, подсечки.

Сюрикэны со свистом пролетали мимо, вонзаясь в стволы деревьев. Её клинки описывали смертельные дуги, но встречали лишь пустоту или скользили по его рукам, обёрнутым тканью. Он двигался с устрашающей эффективностью, предугадывая каждое её движение. Он знал её стиль лучше, чем кто-либо другой.

— Дерись, трус! — выкрикнула она, яростно нападая. — Покажи, чему научил тебя твой Тигр!

— Он научил меня видеть, — ответил Дзюнъэй, уворачиваясь от удара в прыжке. — Видеть последствия. Видеть правду за приказом.

Её атаки становились всё более отчаянными и небрежными. Ярость ослепляла её, делала предсказуемой. В кульминационный момент она совершила яростный выпад, всем телом устремляясь вперёд. Дзюнъэй не стал уклоняться. Он сделал короткий шаг навстречу, парировал клинок запястьем и, используя её же инерцию, провёл бросок через бедро.

Акари с грохотом приземлилась на спину, выронив оружие. Прежде чем она успела подняться, он прижал её запястья к земле, обездвижив.

— Всё кончено, Акари.

Она пыталась вырваться, её глаза были полы ненависти и слёз.

— Убей меня! Или я буду преследовать тебя до конца дней!

— Нет, — его голос стал твёрдым. — Я не убью тебя. И не стану твоим врагом. Я всё ещё служу клану, Акари. Я служу его истинному выживанию. Слепая верность, которую проповедует Оябун, ведёт к гибели. Мы слепо выполняли приказ человека, который сам был пешкой в чужой игре. Мы должны быть умнее. Мы должны думать.

Он отпустил её и отступил на шаг, давая ей подняться.

— Иди. Вернись в Долину. Расскажи всё Оябуну. Скажи ему, что я не враг. Что я спас нас от участи наёмных убийц, втянутых в войну ради чужой алчности. Или… не рассказывай. Решай сама.

Акари поднялась. Она смотрела на него, и в её взгляде бушевала война между годами тренировок и тем, что она только что услышала и прочувствовала. Он победил её, не нанеся ни единой царапины. Он показал силу, которая была страшнее грубой силы.

Она ничего не сказала. Молча подняла свои клинки, повернулась и исчезла среди деревьев так же быстро, как и появилась.

Дзюнъэй остался один в саду камней. Эхо их боя сменилось щебетанием птиц. Он чувствовал не радость победы, а глубочайшую грусть. Он сохранил ей жизнь, но, возможно, навсегда потерял последнюю связь со своим прошлым.

Утро было ясным и прохладным. Солнце только поднималось над зубчатыми стенами замка Каи, окрашивая каменные громады в мягкие золотые тона. Воздух в саду, разбитом в самом сердце цитадели, был напоён ароматом влажной земли и последних осенних хризантем. Именно здесь, под огненно-рыжим клёном, чьи листья медленно кружились в тихом танце, Такэда Сингэн назначил прощальную аудиенцию.

Дзюнъэй пришёл в простом, но чистом кимоно, подаренном ему из клановых запасов. На нём не было ни масок, ни скрывающих лицо корзин. Он шёл на эту встречу как он есть — бывший ниндзя, перевернувший судьбу провинции.

Такэда уже ждал его, сидя на простой деревянной скамье перед небольшим прудом с карпами. Он выглядел спокойным и умиротворённым, человеком, отогнавшим от своих границ бурю и теперь наслаждающимся затишьем.

— Садись, — пригласил он, указав на место рядом. — Нам есть о чём поговорить, прежде чем ты отправишься в путь.

Дзюнъэй молча исполнил просьбу. Между ними повисла не неловкая, а насыщенная тишина, полная взаимного уважения.

— Ты сделал то, что не удалось бы ни одной армии, — начал Такэда, глядя на плавные движения карпов в воде. — Ты остановил войну, не пролив ни капли крови врага. Нет, даже больше — ты обратил кровопролитие против самого замысла о нём. Это высочайшее искусство.

Он повернулся к Дзюнъэю, и в его глазах горел тёплый, искренний свет.

— Я предлагаю тебе остаться. Не как наёмнику, не как слуге. Как другу и советнику. Пост начальника моей личной охраны твой. Или, если пожелаешь, я дарю тебе титул самурая и небольшое поместье на западе долины. Там тихо, плодородно, и ты будешь под моей защитой. — Он сделал паузу, позволяя словам обрести вес. — Тень может отбрасываться и у подножия трона. Поверь мне, оттуда она будет длиннее и могущественнее, чем из любой другой точки.

Дзюнъэй слушал, не перебивая. Он смотрел на падающие листья клёна, на их совершенную, хрупкую красоту. Предложение было более чем щедрым. Это был шанс на совершенно новую жизнь. Жизнь в почёте и безопасности.

Он медленно поднял глаза на Такэду.

— Благодарю вас, господин, — его голос был тихим, но твёрдым. — Ваша щедрость… она безгранична. И тем больнее мне отказываться.

Такэда не выглядел удивлённым, лишь слегка наклонил голову, приглашая продолжить.

— Моё место — в тени, — сказал Дзюнъэй. — Не у подножия трона, а в самой гуще её. Просто теперь я научился выбирать, какую тень отбрасывать и какую землю защищать её прохладой. Мой долг — вернуться. Вернуться в клан и попытаться изменить его изнутри. Чтобы мы перестали быть слепыми орудиями в руках таких как Макимура. Чтобы наше искусство служило жизни, а не слепому долгу.

Такэда долго смотрел на него, а потом тихо улыбнулся. Это была улыбка понимания и лёгкой грусти.

— Я предчувствовал такой ответ. И уважаю его. — Он достал из складок своего кимоно небольшой шёлковый мешочек и протянул его Дзюнъэю. — Тогда прими от меня это на память.

Внутри лежал не слиток золота и не кинжал, а идеально отполированный, гладкий чёрный камень для игры в го.

— Чтобы помнил, — сказал Такэда, — что иногда один-единственный камень, поставленный не там, где все, может перевернуть всю доску. Ты был таким камнем. И я благодарен судьбе за эту встречу.

Дзюнъэй взял камень. Он был тёплым от тепла руки даймё и невероятно тяжелым для своего размера.

— Я не забуду, — пообещал он.

Перед самым уходом, когда Дзюнъэй уже склонился в прощальном поклоне, Такэда добавил с абсолютно невозмутимым, сухим выражением лица:

— И, пожалуйста, в следующий раз, если будешь красть персики, выбирай самые спелые. Тот, что ты прихватил у Фудзиты, был, по словам его садовников, с изрядной кислинкой. Нехорошо так пренебрегать качеством трофеев.

Дзюнъэй замер на мгновение, затем его плечи дёрнулись от беззвучного смеха. Он кивнул, не поднимая головы, и вышел из сада.

Путь назад в Долину Тенистой Реки занял несколько дней. Дзюнъэй снова облачился в робо комусо, но на этот раз это был не инструмент маскировки, а нечто большее — кокон, щит, символ его переходного состояния. Он был уже не тем слепым орудием, что покидал Долину, но ещё не знал, примут ли его обратно как своего. Под маской его лицо было спокойным. Он нёс в себе тяжесть принятого решения и лёгкость обретённой цели.

Воздух в пещере Оябуна был густым и неподвижным, словно его не тревожили века. Пламя единственного факела отбрасывало гигантские, пляшущие тени на стены, покрытые древними фресками, изображавшими историю клана — предательства, подвиги и смерти. В центре этого подземного царства, на простом каменном троне, сидел Мудзюн. Он не выглядел старым или немощным; он казался высеченным из того же камня, что и пещера, — вечным, неумолимым и холодным.

Дзюнъэй стоял перед ним без масок и притворства. Его отчёт был лаконичным, как удар клинка. Без оправданий, без эмоций. Он изложил только факты: задание по нейтрализации угрозы Уэсуги выполнено, война предотвращена. Прямой приказ не исполнен. Врагу оказана помощь. Агенты клана были остановлены и обезврежены без летального исхода.

Мудзюн слушал, не двигаясь. Его лицо, испещрённое морщинами, как высохшее русло реки, не выражало ничего. Когда Дзюнъэй замолчал, тишина стала оглушительной. Казалось, сама пещера затаила дыхание.

— Инструмент, — наконец проскрипел голос Мудзюна, звучавший как скрежет камня о камень, — который сам решает, как резать, опасен. Он может повредить руку мастера или испортить материал. — Он медленно перевёл на Дзюнъэя свой тяжёлый, всевидящий взгляд. — Но инструмент, который выполнил работу, пусть и кривым, неудобным резцом… всё ещё инструмент. Выбросить его — расточительство. Сломать — глупость.

Он сделал паузу, давая своим словам просочиться в сознание, как вода сквозь трещины в скале.

— Три месяца. Пещера «Молчаливого плача». Может быть, её воды омоют тебя от лишних идей. Или ты сам омоешь их своими мыслями. Узнаем.

Стражи, стоявшие у входа, шагнули вперёд. Их лица были непроницаемы.

Дзюнъэй не реагировал. Он уже смирился со своей участью. Но когда он проходил мимо трона, его взгляд на мгновение встретился со взглядом Мудзюна. И он увидел там не гнев. Не разочарование. Он увидел скрытую тревогу и жадный, почти хищный интерес. Старый вожак смотрел на него не как на предателя, а как на редкий, дикий и непокорный клинок, который не сломался в первом же бою. Он создал идеальное орудие, и оно начало мыслить. Эта мысль одновременно пугала его и манила, как самая опасная и соблазнительная из загадок.

Когда стражи повели Дзюнъэя прочь, один из них, угрюмый детина с носом, не раз бывавшим сломанным, не выдержал и пробормотал своему напарнику:

— Опять эти интеллектуалы с их кризисами совести… Эх, лучше бы просто кого-нибудь прирезал, как все нормальные люди. Сидел бы теперь в тёплой комнате, на диете из тушёнки и сакэ, а не на хлебе и воде в этой ледяной дыре.

Второй стражник, более умудрённый, лишь тяжело вздохнул:

— Заткнись, Рюдзи. А то Оябун и нас туда же за мысли отправит. Мне моя жена спасибо не скажет.

Три месяца пролетели в однообразии сырости, холода и постоянного рокота подземного ручья. Дзюнъэй выходил из пещеры «Молчаливого плача» измождённым, бледным, с впалыми щеками. Но его глаза… его глаза были спокойны и ясны. Он не был сломлен. Он прошёл через тьму и нашёл в ней не безумие, а тишину и уверенность.

В первый же день после освобождения он пришёл на берег подземной реки, что протекала через сердце Долины. Он сел на свой привычный камень и смотрел на воду, несущую свои тёмные воды в неизвестность.

Он видел своё отражение на поверхности — бледное, искажённое рябью. Раньше он видел бы там лишь тень, пустое место, слепое отражение мира. Теперь он видел нечто иное. Он видел силу. Не грубую силу разрушения, а тихую, непреодолимую силу воды, которая точит камень, огибает препятствия и меняет течение целых рек, не вступая в прямое противостояние.

Он не отвергал путь ниндзя. Он переосмыслил его. Он нашёл его истинную суть — не в слепом послушании, а в гибком, умном и ответственном применении силы.

Его рука непроизвольно сжала гладкий, прохладный камень для го, подаренный Такэдой.

«Я — тень, — подумал он, и мысль эта была не печальной, а полной странного, нового спокойствия. — Но тень не существует сама по себе. Она принадлежит свету, а не тьме. И теперь… теперь я сам выбираю источник своего света».

Над рекой пролетела летучая мышь, и её тень на мгновение слилась с его отражением в воде, став одним целым — тёмным, быстрым и свободным.