Шестая жизнь Дэйзи Вест

40

Смотрю на часы на экране телефона: через несколько минут вылетает самолет Мэйсона. По крайней мере, скоро Кэйси вернется из аэропорта и мне будет не так одиноко. Хотя, конечно, Кэйси, даже когда она рядом, едва ли может составить компанию.

Мысль о том, что я чем дальше, тем больше теряю Мэтта, мучает меня. Сидеть в спальне невыносимо, и я, взяв книгу, сбегаю вниз по лестнице. Я предполагала завалиться на потрепанную кушетку в гостиной, но потом, передумав, отправляюсь в заднюю часть дома. Там через большое окно видна полоска деревьев на границе участка, служащая своего рода изгородью. Под одним из них, в середине, я замечаю тенистое местечко и решаю отправиться читать туда. Хочется глотнуть свежего воздуха.

Беру одеяло, открываю дверь черного хода, пересекаю патио и спрыгиваю в траву. В других областях страны уже идет снег, а здесь все еще двадцать с лишним градусов тепла. Странно находиться в таком месте, где совсем не ощущается смена времен года. Чем дальше я отхожу от дома, тем выше становится трава. Возле деревьев она уже по лодыжку. Бросив одеяло на землю, я сажусь и прислоняюсь спиной к шершавому стволу.

Взяв в руки книгу, я делаю попытку читать, но меня отвлекает все на свете, и сколько я ни силюсь, вникнуть в смысл написанного не могу. Перечитав первую страницу три раза, я сдаюсь. Кладу книгу на одеяло, откидываю голову назад и закрываю глаза. Как раз в тот момент, когда я начинаю дремать, у меня звонит телефон, и я подскакиваю от неожиданности. Вытащив его из кармана, я смотрю на экран и с удивлением обнаруживаю, что звонит Мэтт.

— Ты перезвонил, — удивляюсь я, нажав кнопку приема.

— Я же обещал, — мягко напоминает он. — Ты думала, я не перезвоню?

— Нет… — признаюсь я.

— Прости, — говорит Мэтт. — Я жалею о том, что не отвечал на письма и не звонил. Тяжко было. Но после того как мы поговорили с тобой недавно, я осознал, что ты — единственный человек, дающий мне облегчение.

От удивления я закрываю рот рукой и дальше говорю, прижав пальцы к губам.

— Ничего себе.

— Что?

— О, прости, — говорю я, убирая руку от лица. — Я сказала «ничего себе». Дело в том, что я чувствую по отношению к тебе то же самое. В смысле, если бы мы все время были рядом, мне было бы легче.

— Да, я понимаю, — говорит Мэтт. — В смысле, ты ведешь самую безумную жизнь из всех моих знакомых, но в твоем присутствии я становлюсь спокойным и рассудительным.

В течение нескольких секунд мы прислушиваемся к дыханию друг друга.

— Хочешь поговорить об Одри? — спрашиваю я.

— Не очень, — отвечает Мэтт. — Родители заставляют меня ходить к психиатру. Там я все время только и делаю, что говорю об Одри.

— Понимаю, — говорю я, желая сменить тему. — Значит… ты сейчас поедешь назад, в школу?

— Не сразу, — отвечает Мэтт. — Я отвез маму на встречу и заехал домой. Ее машина в сервисе. Так что заберу маму, отвезу домой и поеду в школу. Часть следующего урока я пропущу, но не все. Половина урока не имеет значения после того, что я уже пропустил.

— Да уж, — тихо соглашаюсь я.

Снова воцаряется тишина.

— Мама скоро позвонит, и мне нужно будет уезжать, — говорит наконец Мэтт.

— Да, конечно, нет проблем, — быстро соглашаюсь я.

— Но я перезвоню, обещаю, — говорит Мэтт с легким налетом игривости в голосе.

— Да уж, перезвони.

Пауза.

— Я помню, ты сказала, что не хочешь говорить об этом, но у тебя правда все в порядке? — спрашивает Мэтт. — Ты иногда так внезапно уезжаешь, и теперь вот вы в… Я забыл, где вы?

— В Техасе, — произношу я, чуть ли не стоная. — Да, все в порядке. Есть некоторые проблемы, но надеюсь, скоро все прояснится. Спасибо, что спросил.

— Да не за что, — говорит Мэтт.

Кажется, в его голосе проскользнуло что-то похожее на разочарование. Вероятно, он хотел, чтобы я рассказала о своих делах подробнее.

— Так что там, в Техасе? — продолжает он.

— Отвратительно, — говорю я. — Особенно там, где мы.

— А мне всегда казалось, что в Техасе здорово.

— Может, где-то и здорово, — соглашаюсь я, — но не в Хэйесе. Здесь, кроме жары, ничего нет.

— Жара — это круто, — шутит Мэтт. Я вытираю лоб тыльной стороной ладони.

— Жара здесь действительно, крутая! — усмехаюсь я. — Потею, как свинья!

Мэтт смеется. Я так люблю его смех, до боли. На какое-то время настроение улучшается. Мы начинаем болтать, обсуждая, действительно ли свиньи потеют сильнее других, и в течение нескольких минут разговор кажется таким нормальным, что я, осмелев, выпаливаю то, что крутилось на языке уже долго:

— Я хочу быть твоей девушкой!

— Я тоже хочу быть твоим молодым человеком, — отвечает Мэтт без колебания или напряжения.

— Что нужно для этого сделать? — спрашиваю я.

Мэтт в течение нескольких секунд обдумывает вопрос.

— Думаю, то же, что и раньше? В смысле, мы и так уже вместе. Если мы хотим этого, то будем вместе и дальше. Хоть ты сейчас и в Техасе.

— Значит, мы с тобой официально встречаемся, — произношу я, чтобы услышать, как это звучит, и оценить на слух.

— Если честно, мне кажется, что мы встречаемся уже не первый день, — говорит Мэтт. — По крайней мере, с того момента, когда мы впервые поцеловались.

В животе появляется отчетливый холодок, и я улыбаюсь так широко, что даже щеки начинают болеть.

— Жаль, нельзя сейчас поцеловаться. Так здорово было. И не только в тот раз.

— Мне тоже жаль.

— Но, Мэтт?

— Да?

— Знаешь, хорошо что мы не… ну, ты знаешь…

— Да, знаю, — говорит он и тут же быстро поправляется: — Нет, я думаю, это было бы прекрасно. Просто я рад, что мы не сделали это в такой ужасный день. Впечатление было бы слегка… подпорчено.

Мэтт говорит в точности то, что я сама думаю. Хочется немедленно рвануть к нему, чтобы быть вместе, но способа попасть туда просто не существует. Остается только утешиться, сказав, как я его люблю. Мне ужасно хочется произнести эти слова вслух, чтобы он их услышал.

Я открываю рот, чтобы сделать это, но в этот момент телефон Мэтта начинает пищать.

— Повиси секундочку, — просит он. — Я думаю, это мама.

— Давай, — отвечаю я.

Мэтт переключается на вторую линию, а я раздумываю, как лучше сказать: «Мэтт, я тебя люблю» или «Я люблю тебя, Мэтт», двигая ногами в такт музыке, которую передает оператор для абонентов, находящихся в режиме ожидания. Мимо незанятого телефоном уха пролетает муха, и я, подняв руку, отмахиваюсь от нее. Мне так хорошо, что я начинаю подпевать, гадая, о чем Мэтт сейчас разговаривает с мамой. Прошло уже несколько десятков секунд, но меня это не печалит — я могла бы ждать и целый день.

В этот момент кто-то звонит по второй линии и мне. Я быстро переключаюсь, надеясь услышать голос Меган и поделиться с ней прекрасными новостями прежде, чем Мэтт закончит разговор с мамой.

— Алло? — спрашиваю я обрадованно.

— Следует чаще убираться в комнате, Дэйзи.

Я сразу узнаю этот шепелявый голос; у меня от него мурашки по коже.

— Кто это? — спрашиваю я, храбрясь и борясь с ужасом, расползающимся по телу, подобно смертельному яду.

— Подумай, Дэйзи, — предлагает мужчина. — Я уверен, ты знаешь, кто это.

— Это… — начинаю я, но, не договорив, умолкаю. — Это Бог?

— Динь-дон, динь-динь-дон! Мы знаем имя победителя! — напевает мужчина с фальшивой веселостью. Я перестаю дышать.

Мысленно я благодарю Мэйсона за то, что интуиция его в очередной раз не подвела: он спрятал нас в Техасе, не сказав об этом никому, даже Богу. И он сделал это не зря: Бог явно не знает, где нас искать, раз уж он обшаривает мою спальню.

Мне становится чуть легче. По крайней мере, до той поры, пока он не начинает говорить снова.

— Я только что закончил читать письмо от твоей покойной подруги, — сообщает он. — Такое дурацкое и вместе с тем ужасно трогательное.

Чувство защищенности тут же пропадает, и воображаемые стены, которые я только что возвела вокруг себя, рушатся, как во время землетрясения.

— Вы в Техасе? — спрашиваю я.

— О, нет, нет, — возражает Бог, усмехаясь. — Я ненавижу жару. Но у меня везде есть глаза и уши, Дэйзи. — Последняя фраза выходит у него зловещей, как шипение змеи. — Не думай, что я тебя не вижу. Я слежу за тобой каждую секунду.

Приступ паники подбрасывает меня вверх. Муха продолжает кружить возле головы, и я вновь отгоняю ее рукой. Смотрю на дом и замечаю в одном из окон человеческий силуэт. Это окно моей спальни.

— Кто там? — спрашиваю я, вглядываясь.

— Можешь называть его Иисусом, — игриво говорит Бог.

— Что вам от меня нужно?

— Глупая девочка, подумай. Мне кажется, ты знаешь, — отвечает Бог. — Мэйсон полетел в Вашингтон, чтобы разрушить мою жизнь. В этом есть немалая доля твоей вины. Нам придется уехать, но прежде я бы хотел собрать кое-что в дорогу. И вернуть должок, конечно.

Мне не хочется спрашивать, о каком долге он говорит. Кроме того, меня в данный момент больше интересует другое: Мэйсона рядом нет, и защитить он меня не сможет, но Кэйси должна вскоре вернуться из аэропорта. Мне нужно лишь потянуть время, чтобы дать ей возможность доехать до дома.

— И куда поедете?

— Дэйзи, ты не глупый ребенок; зачем же ты задаешь такие глупые вопросы? — спрашивает Бог. — Ты же знаешь, я могу жить где угодно. И могу быть кем угодно.

— Мне известно, как вы выглядите, — говорю я, решив действовать наудачу.

— Ты лжешь, — возражает Бог. — Тебе не может быть это известно.

— И все же мне это известно, — говорю я. — Мы с вами говорили в океанариуме, в Омахе.

После этого на линии воцаряется такая леденящая тишина, что я начинаю трястись от страха. В любую секунду он может приказать Иисусу выйти и убить меня.

— Ответ неверный, — произносит голос в трубке.

Мне ясно, что он лжет. В чьем бы обличье он ни появился, шепелявость его выдаст. От нее не избавишься. Сейчас, по телефону, я различаю этот его недостаток так же отчетливо, как тогда, в зоопарке. Провоцировать его мне не хочется. В течение пары секунд я молча выжидаю и, прикрыв рукой микрофон, делаю несколько глубоких вдохов-выдохов, чтобы утихомирить бешено стучащее сердце и успокоиться самой. Бросаю взгляд на окно и оглядываю огромное открытое пространство, отчаянно стараясь вспомнить, в каком направлении находится ближайший соседний дом. Я делаю шаг вправо с намерением броситься бежать…

— Дэйзи? — зовет меня леденящий душу голос.

— Что? — хрипло спрашиваю я.

— Иисус прекрасно умеет делать некоторые вещи, — говорит он. — В том числе стрелять из снайперской винтовки.

Я замираю на месте. На линии тихо, но я, кажется, слышу стук пальцев по клавишам.

— Вот-вот, — говорит Бог. — Так-то лучше. Теперь садись на свое милое маленькое одеяло. Я не хочу, чтобы ты жарилась на солнце, и мечтаю познакомить тебя с моим другом, но чуть позже. Ты же дождешься моего разрешения, не правда ли, милая?

— Да, — отвечаю я, чувствуя себя пойманной мышью в мышеловке.

— Да, и не клади трубку, — требует Бог. — Разговор меня занимает.

Я падаю на колени, потом сажусь. Можно попробовать переключиться на другую линию и попросить помощи у Мэтта, но прошло слишком много времени. Не может быть, чтобы Мэтт так долго висел на линии. Он уже, наверное, едет за мамой.

Муха, никак не желающая отвязываться, продолжает кружить над головой, на этот раз ближе. Я снова отмахиваюсь и, задев ее затылком, понимаю, что для мухи она слишком велика. Поняв это, я снова замираю от страха, но не голос Бога тому причиной: я слышу то, чего не слышала раньше, — мерное жужжание множества насекомых.

Украдкой взглянув вверх, я вижу то, что боялась увидеть больше всего.

Пчелиный рой.

— Мне нельзя здесь оставаться, — говорю я в трубку.

— Прости, милая? — спрашивает Бог, рассеянно, мурлыкая, как довольный кот. Похоже, его что-то отвлекло.

— Я сказала, что не могу здесь оставаться, — повторяю я.

Не знаю уж, что он для меня приготовил, но это может быть нечто похуже смерти. Если же я останусь рядом с пчелами, то просто умру, и все.

— Почему? — с любопытством спрашивает Бог. — Подожди-ка.

Из телефона снова доносится стук клавиш, потом на несколько секунд ничего не слышно. Я слежу за тем, как в окне спальни появляется и вновь исчезает силуэт Иисуса. Через несколько секунд снова слышу стук пальцев по клавишам, который повторяется дважды. Бог издает короткий смешок.

— Боже мой, — бормочет он под нос. Очевидно, увиденное позабавило его. — Если подумать, есть в этом какая-то ирония.

Он снова смеется. Вернее, хихикает. Ему смешно!

— Я пойду в дом, ладно? — спрашиваю я, медленно поднимаясь на ноги. Попросите вашего приятеля не стрелять.

Повисает долгая пауза. Я слышу, как Бог дышит в трубку. Попав в воспаленный мозг, этот звук усиливается и нагоняет на меня еще больший ужас.

— Я же сказал тебе, сиди на месте, — говорит Бог, на этот раз уже без смеха ровным, безжизненным тоном. Мне становится страшней.

— Не могу, — возражаю я. — Пчелы меня покусают.

— Уверяю тебя, если ты тронешься с места, будет еще хуже, — говорит Бог.

Решаю больше с ним не спорить. Сообразив, что подручный Бога давно бы застрелил меня, если бы ему были даны соответствующие инструкции, я понимаю, что этого, скорее всего, не будет. Поднявшись на ноги, я делаю шаг вперед.

Еще один.

В трубке слышны щелчки клавиш.

— Это был неверный ход, — говорит Бог. — Мы и так потратили на тебя слишком много «Воскрешения». И все зря.

Не обращая внимания на его слова, делаю еще шаг вперед. Иисус — вернее его силуэт — снова появляется в окне. Он открывает форточку, и даже с такого большого расстояния я вижу в его руках оружие, направленное мою сторону. Закрываю глаза и задерживаю дыхание, изо всех сил надеясь, что смерть будет мгновенной.

Из-за спины доносится странный звук, похожий на удар брошенного в подушку камня. Не понимая, что это может быть, я поворачиваюсь, чтобы посмотреть. И в этот момент понимаю, что это было.

Иисус стрелял не по мне; он сбил с ветки пчелиный рой.

Разъяренные пчелы с громким жужжанием разлетаются в стороны, готовые наброситься на любое неосторожное существо, имеющее глупость оказаться поблизости. Обернувшись к дому, я смотрю на окно: силуэта Иисуса в нем не видно. Где он, я не знаю, но оставаться на месте в любом случае нельзя. Я успеваю сделать три шага, прежде чем пчелы меня замечают. Теперь они кружатся прямо над моей головой. Глаза наполняются слезами, которые тут же начинают катиться по щекам, но я не пытаюсь смахнуть их. Ужас сковал меня так, что я не могу пошевелиться. Только ноги подчиняются приказам мозга. Нельзя. Делать. Резких. Движений.

Шаг.

Вдох.

Шаг.

Выдох.

Еще немного.

Еще немного.

Еще немного.

Оказывается, я все еще прижимаю к уху телефонную трубку. Пошевелить рукой я боюсь, но продолжать разговор с Богом смысла нет, раз уж он превратил меня в марионетку и хочет понаблюдать за тем, как я умираю. Большим пальцем руки я нажимаю кнопку вызова и, к несказанному удивлению, слышу в трубке музыку.

Мой звонок все еще на удержании в телефоне Мэтта!

Музыка побуждает меня сделать еще шаг. И еще один. Может быть, пчелы меня еще не покусали, но с другой стороны, в крови столько адреналина, что я могу просто не чувствовать боли. В голове осталась единственная мысль: нужно добраться до шприца с эпинефрином. В кухне лежит моя сумка, и в ней есть шприц. Нужно только добраться до патио, пересечь его и войти в дом. Бежать недалеко. Я справлюсь.

Не нужно думать о человеке в доме. Он не знает, где лежит шприц.

Шприц будет у меня прежде, чем он догадается.

Пчелы садятся на тело и голову. Я осторожно ступаю на выкошенный участок потемневшей осенней травы и двигаюсь по направлению к дому. До патио шагов пятьдесят. Потом еще несколько до двери черного хода.

Меня одолевает мысль, которую я старалась прогнать всеми силами: в доме осталось всего несколько пузырьков с «Воскрешением», и, конечно же, повинуясь приказу Бога, Иисус первым делом захватил их. Даже если где-то есть неприкосновенный запас, сделать укол все равно некому. Я одна.

Когда я ставлю ногу на край бетонного патио, на лоб мне садится пчела. Я чувствую, как она ползает по лицу в поисках оптимального места для укуса. Остановившись, я замираю на месте и стою до тех пор, пока из дома не выходит человек. Солнечные лучи, отражаясь от окна, бьют прямо в лицо, так что разглядеть его я не могу, но мне все равно страшно. Я вскрикиваю от ужаса и продолжаю стоять не двигаясь.

Но моего крика оказывается достаточно для того, чтобы вызвать ярость пчел. Облепившие мою шею, плечи и руки, насекомые вонзают в меня жала. Одновременно, как будто по приказу. Прежде чем закрыть глаза от боли, я успеваю разглядеть стоящего в двери человека и понимаю, что это Кэйси.

Она дома!

Несмотря на то что пчелы продолжают жалить меня, я испытываю колоссальное облегчение.

— Кэйси! — кричу я. Пчелы пытаются залезть в рот, и мне поневоле приходится закрыть его. Я иду вперед, сплошь покрытая пчелами, как пасечник, но без защитной одежды и сетки на лице. Мне удается сделать еще два шага.

Радуясь тому, что я наконец добралась до дома, я тянусь к раздвижной двери. Кэйси поднимает руку, чтобы помочь мне.

Неожиданно я слышу щелчок. Замок закрыт.

Зрение мутится, но сквозь стекло мне удается разглядеть лицо Кэйси. Может быть, она не поняла, что происходит. Может, считает, что открыла замок. Вот только разве что…

Слишком уж будничное выражение на ее лице. Нейтральное. Роботоподобное. Хотя и с легкой примесью любопытства.

Я вижу также, что она набирает на клавиатуре своего компьютера какой-то текст. Как же она может продолжать работать в такой момент?

Телефон подает сигнал вызова по второй линии. Я знаю, кто звонит, но решаю все-таки ответить, надеясь, что Бог сжалился надо мной.

— Теперь ты видишь, в чем была твоя ошибка, — говорит Бог, наслаждаясь моим отчаянием. Я не отвечаю. — Что ж, полагаю, не стоит более скрывать кота в мешке, — продолжает он, откровенно веселясь. — Дэйзи, познакомься с Иисусом. Тебе он известен под именем Кэйси.

Я смотрю широко раскрытыми глазами на женщину, с которой прожила под одной крышей шесть лет, и не могу поверить в то, что говорит мне Бог. Я делала вид, что люблю ее как мать. Теперь я понимаю: она переписывается с ним. Сегодня. А может быть, и все это время.

Я снова тяну за дверную ручку. Дверь не поддается. Кэйси, улыбаясь, пожимает плечами. Потом как ни в чем не бывало разворачивается и уходит. Через ее плечо перекинут ремень моей школьной сумки с учебниками. В каждой руке по папке.

— Не расстраивайся, Дэйзи, — говорит мне Бог. — Беда в том, что ты слишком умна, чтобы оставаться невредимой. Мы все равно собирались убить вас с Мэйсоном сегодня. Пчелы просто добавили этой ситуации пикантности. Наслаждайся!

Бог отключается, и у меня в душе поднимается волна бешеной злобы: я кричу что есть сил. Пчела вонзает жало в язык. Боль от этого укуса чувствуется сильнее, чем от других. Я давлю проклятое насекомое зубами и, разжевав, выплевываю кусочки. Решив использовать последний шанс, я переключаюсь на линию, на которой висит Мэтт, но мой звонок по-прежнему находится на удержании в его телефоне. Я бросаю аппарат на землю и мчусь к торчащему из стены крану, к которому подключаются поливочные шланги. Глаза уже почти совсем заплыли, но я каким-то образом умудряюсь включить воду и пугаю этим пчел. Они разлетаются.

Но уже слишком поздно.

Все, что можно, они уже сделали.

Тяжело дыша, падаю на бетонное патио, чувствуя, как руки, ноги, лицо и все остальное раздуваются от действия яда. Я продолжаю кричать, несмотря на то, что язык практически закрыл гортань, мешая мне говорить.

— Кэйси! — кричу я. — Как ты могла это сделать?

Понимаю, что это бесполезно; Кэйси, скорее всего, уже нет в доме. Я пытаюсь позвать на помощь соседей и, собрав остатки сил, кричу: «На помощь!» — но вместо крика из-за одышки я могу лишь шептать, а вместо слов с губ срываются одни обрывки.

Бросаю бесполезные попытки. Мне осталось немного, я знаю.

Через несколько минут горло полностью закрывается.

И прежде чем яркий день превращается в темную ночь, я вспоминаю Одри.