Сегодня утром Светлана на стадион не пришла. Я разочарованно пробежал три круга, подтянулся 15 раз, покачал пресс и решил, что на сегодня хватит.
Maman покормила меня завтраком и, пока я уминал яичницу с сосисками, поинтересовалась, как я вчера сходил на дискотеку.
— Ты же со Светой ходил?
Я кивнул и добавил:
— А сегодня в кино собрались после уроков — со Светкой и пацанами.
— Светлана хорошая девочка, — согласилась maman. — Только вы там…
Она замялась. А мне стало смешно.
— Что? — улыбаясь, поинтересовался я. — И где это там?
Maman укоризненно вздохнула, покачала головой и сказала:
— Раньше времени меня бабушкой не сделайте!
— Ма! — засмеялся я. — Ну, какая из тебя бабушка? Ты вон у меня, как девушка молоденькая!
Я чмокнул её в щеку. Maman почему-то зарделась.
Светка встретила меня взлохмаченной, с прической «взрыв на макаронной фабрике», в домашнем халатике сонной и вялой, как осенняя муха.
— Подожди меня здесь! — она поставила мне табуретку в прихожей. — Мне пять минуточек надо.
Пять не пять, но минут через десять передо мной стояла прежняя собранная, аккуратно причесанная Светлана, словно отличница с плаката.
— Пойдём?
— Пошли!
Я забрал у неё портфель. Традиция…
— Вчера батяня с час меня пытал насчет тебя, — пояснила Светка. — Спать не давал. Кто, откуда, чем занимаешься и всё такое. И как у нас с тобой — серьезно или не очень?
Она остановилась посреди улицы, повернулась ко мне и спросила:
— А у нас с тобой серьезно? Или не очень?
Я задумался и ответил:
— Ну, ты ж мне сиськи показывала. Значит, серьезно!
И получил затрещину.
— Дурак! Когда это я их тебе показывала?
Первым уроком у нас в субботу стояла биология. Я довел Светку до раздевалки. Переобулся сам, присел на корточки перед ней, помог снять уличные туфли и обуть сменку. Поймал несколько сочувствующих (Мишка и Андрей) и завидующих (Жазиль, Верка и Майка) взглядов.
Похоже, что у нас с ней взаимоотношения становятся всё крепче и серьезней.
— Иди, я догоню, — сказал ей я. Сам подошел к ребятам, поздоровался.
— Вот так и теряют друзей! — демонстративно вздохнул Мишка. — На девок румяных меняют. Ну, что, идём в кино после уроков?
— Со Светкой, — уточнил я.
— Опять? — вздохнул Андрей. — Ты без неё никуда.
— Это точно! А разве плохо?
Сегодня утром мне не удалось зайти в Астрал исключительно из-за того, что maman была дома. В её присутствии я старался избегать всякого рода занятий магией, включая медитацию, изготовление артефактов и так далее. Maman собиралась заняться уборкой, о чём она мне утром сообщила. Мне пришлось срочно прятать все артефакты к себе в чемодан — нож, антикварный перстень, карандаши-амулеты, а также презент от лесного хозяина Силантия Еремеевича. Я так и не посмотрел, что он подарил на память через банника. Сунул свёрток в рюкзак, да и забыл про него.
Там же, в чемодане, лежали деньги, полученные от Шалвы за лечение его сына Дато.
Изучить бы заклинание-конструкт отвода глаз! Увы, в этом ни домовой, ни банник, ни колдун мне совсем не помощники. Совершенно другой вид магии, другая энергия… А жаль!
На биологии я вполуха слушал Марию Александровну (которую за глаза звали незатейливо Машкой), а сам пытался проанализировать и разобраться в «ловле» и возвращении души в тело на позавчерашнем «излечении» Дениса Устинова.
Задумался, где в теле «прячется» эта самая душа — серебристая субстанция, которая после смерти покидает организм?
Магическое зрение ответа не дало. Я осмотрел практически всех своих одноклассников, учительницу, но кроме выявленных болячек (кстати, не особо опасных) никакой «души» ни у кого не обнаружил.
Подумал, что для получения опыта неплохо было бы попрактиковаться, но где? В больницу меня никто не пустит. А найти человека при смерти — дело хлопотное, да и, пожалуй, опасное.
Внезапно мне стало страшно. Я задумался о последствиях. Точно засунут в какой-нибудь секретный «почтовый ящик» на всю оставшуюся жизнь!
— Ты чего? — вполголоса поинтересовалась Светка. — Тебе плохо?
Я вытер выступивший пот со лба, поёжился.
— Нет, нормально всё.
Мои мыслительные процессы прервал звонок. Я сунул учебник с тетрадью в «дипломат». С истории и обществоведения мы решили не сбегать, потому как Светка нашему примеру не последует и мне её всё равно пришлось бы ждать.
У двери кабинета биологии стоял Янкель. Мишка и Андрей прошли мимо. Светка остановилась поодаль, ожидая меня.
— Здорово, — буркнул мне Янкель. — Ты тут мне обещал…
Он замолчал, мазнув взглядом по сторонам.
— Здорово! — отозвался я. — Пошли!
— Куда? — удивился он.
— Ну, блин, не здесь же! — ответил я. — Пошли в пионерскую!
Пионерская комната была открыта весь день и закрывалась только на ночь. В этом же кабинете располагался военный музей 141-й стрелковой дивизии. На стенах кабинета висели стенды с фотографиями, схемами сражений и боевого пути дивизии, начиная от Курска и заканчивая Прагой. Вокруг стен стояли стеклянные столы-витрины с различными экспонатами: от тех же фотографий и документов ветеранов войны до солдатских касок, осколков снарядов, мин и элементов обмундирования. В углу, в стеклянном опечатанном шкафу стояло Знамя дивизии, переданное школе на вечное хранение.
В середине пионерской комнаты стоял большой круглый стол, за которым проводились заседания совета пионерской дружины и собрания комитета комсомола.
В дальнем углу возле окна находился стол, за которым иногда сидела старшая пионервожатая школы Лена Русакова, учившаяся на заочке в пединституте.
— Садись! — скомандовал я, блокируя дверь пионерской стулом.
— Зачем? — угрюмо поинтересовался Янкель.
— Надо!
Янкель сел, откинулся на спинку, скептически усмехаясь:
— Ну, и что дальше?
— Ничего!
Я накинул на него заклятие сна, встал рядом и стал работать.
По имеющемуся опыту, полученному в ходе лечения деда Пахома, я направил тонкий луч некроэнергии в середину опухоли, находившуюся у Янкеля в теменной области. Результат проявился тут же — опухоль стала съеживаться, словно усыхая, прямо на глазах. Быстро истаяли даже тонкие паутинки, которые она выпустила вглубь мозга.
Я даже удивился, с какой легкостью проходило исцеление. Может, это было доброкачественное образование? Но в призме магического зрения оно светилось темно-багровым светом, который указывает на тяжесть заболевания. Конечно, опухоль я совсем не убрал, но уменьшил до размера мелкого лесного ореха и закапсулировал, как у деда Пахома в легком. Вот фингалы под глазами да опухший нос лечить не стал. Пусть так походит!
Посмотрел на время — прошло меньше пяти минут. Я разбудил Янкеля, тут же наложив заклятие подчинения, и запретил кому-либо говорить обо мне, как о целителе и маге. Потом развеял подчинение, выводя парня в реальность. Задача-то всё равно на подкорке осталась.
— Ну, что, пошли на уроки?
Янкель встал, покрутил головой, улыбнулся и вдруг бросился на меня. Я от неожиданности остолбенел, а он обнял меня и прижал к себе.
— Антон! Спасибо тебе! — он разжал объятия, хлопнул по плечу. — Правда, не болит. Ну, совсем не болит! Ни капельки!
У него из глаз покатились слёзы:
— Ты себе не представляешь, как мне было хреново! Постоянная головная боль. Даже водка не помогала. А сейчас… Сейчас совсем не болит!
Последние слова он почти прокричал. В дверь сразу застучали, стали ломиться, пытаясь её открыть. Я поспешно вытащил стул.
Дверь распахнулась, в пионерскую ворвалась завуч, а заодно и учитель истории Малевская Людмила Николаевна. Она замерла в проеме, вытаращилась на довольно улыбающегося Янкеля, на меня и спросила, уподобляясь герою фильма «Посторонним вход воспрещен»:
— А что это вы тут делаете?
— Историю учим! — буркнул я, пытаясь пройти мимо завуча из кабинета в коридор. — У нас сейчас история у Максим Иваныча…
— Какую историю⁈ — взорвалась Малевская. — Что ты мне сказки рассказываешь?
— Да экспонаты мы рассматривали! — подал голос Янкель. — А что, нельзя? Пришли в музей, тут малышня всякая. Выгнали их, закрылись, чтоб никто не мешал. Что такого?
— Так, не уходить! Стойте, ждите.
Малевская прошла в кабинет, огляделась, словно проверяя, все ли стенды на месте, не подрисовали ли мы кому-нибудь усы на фотографии и не спёрли ли Знамя дивизии?
Всё оказалось на месте. Малевская разочарованно вздохнула, махнула рукой:
— Ладно, идите!
Янкель благодарно еще раз хлопнул меня по плечу, опять вводя завуча в ступор. Енкелевич нынешний разительно отличался от Енкелевича прежнего. Хотя бы тем, что с его лица пропало вечно хмурое злобное выражение недовольства. Наоборот, его довольная морда светилась от счастья.
— Как вы поживаете, Людмила Николаевна? Вы прекрасно выглядете!
Этой фразой Янкель окончательно добил Малевскую да так, что она стала заикаться:
— С-с-с-спасибо, х-х-хорошо, Гера! Ступай на занятия.
Но едва Гера отошел метра на два, как она крикнула ему вслед:
— У тебя всё хорошо?
Янкель обернулся, улыбнулся, показал большой палец вверх:
— Прекрасно, Людмила Николаевна!
Я попытался тоже уйти, но Малевская ухватила меня за руку:
— Ковалёв! Не спеши.
Она закрыла дверь пионерской, отсекая нас от любопытных посторонних глаз, и потребовала:
— Рассказывай, что у вас здесь произошло!
Я достал из кармана шоколадный батончик, развернул, откусил. После процедуры с Янкелем, как ни странно, я себя чувствовал вполне нормально, почти без всяких там откатных последствий. Ну, разве что внутри чуть-чуть неуютно было. Но только чуть-чуть, самую малость.
— Прекрати жрать, когда со старшим разговариваешь! — повысила голос Людмила Николаевна.
— Я себя плохо чувствую! — сразу сообщил я. — Голова кружится. Можно, я пройду в медпункт?
— Не ври! — взъярилась завуч.
Я вздохнул:
— Вы мне скажите, что я сделал-то?
И улыбнулся. Завуч замолчала. Я осторожно прошел мимо неё, обернулся и добавил:
— У меня действительно голова болит.
— Медпункт закрыт, — мрачно буркнула мне в спину Людмила Николаевна.
В результате, до кабинета истории я добрался, уже после звонка.
— Курил что ли? — весело поинтересовался Максим Иванович.
— Не, — мотнул я головой. — Малевская задержала.
— Садись!
Я прошел на своё место, сел, достал учебник, тетрадь, дневник.
— Что завуч от тебя хотела? — поинтересовалась Светка.
Я пожал плечами и, в свою очередь, спросил:
— Сегодня без изменений? Ты не передумала?
— С чего это я должна была передумать?