Ночью он пришёл, улёгся на полу, видимо, чтобы поберечь мой сон. Под утро, когда за окном стало светать, Пасечник набрался наглости, перебрался ко мне на кровать, разбудил невесомыми поцелуями, мягко сместился ближе.
— Доброе утро.
Я открыла глаза. В его взгляде горел голод такой силы, словно секса у него не было минимум пол жизни. У меня болела каждая мышца, я даже голову к нему повернула с трудом, дневной марафон аукнулся моему неподготовленному телу. Пасечник, кажется, уловил моё состояние.
— Массаж?
Да
Он помог мне перевернуться на живот и сладкая экзекуция началась. Чуткие пальцы стали массировать голову от корней волос к шее, чередуя разминание и поглаживание, перейдя к нежным растиранием затылка. Он разминал мои мышцы, бережно касался меня, гладил, целовал, ловил отклик моего тела. Смущение сменилось глубоким расслаблением, мягкие волны собирались внизу живота, когда Пасечник, размяв спину, погладил поясничные ямочки, увеличивая давление, постепенно спускаясь вниз на крестец.
Лёгкими и плавными движениями он возбуждал меня. Губы приоткрылись сами собой, я задышала сильнее, поцелуи сменялись пальцами, дыхание то обжигало, то скользило холодком. Голова и тело уплывали за его шёпотом.
— Тебе легче?
О, да!
— Скажи ещё раз…
Я произнесла это вслух?
Пасечник осторожно начал массировать мои ноги. Я уткнулась носом в подушку, задышала сильней, спрятала взгляд. Лёгкими, едва ощутимыми прикосновениями он прошелся по внутренней стороне бедра, усилил дразнящий эффект. Непроизвольно я вздрогнула и застонала. Невозможно такое представить, но строгий начальник умело настраивал меня как инструмент, на котором собирался сыграть мелодию. Я, кажется, завибрировала в такт его пальцам. Осторожные прикосновения стали смелей.
— О, да-а!
Он повернул меня на спину, придерживая своё тело на весу, устроился надо мной и аккуратно вошёл в меня. Неужели так бывает с мужчиной? Неужели…
— О, да-а-а!
Это был рай, моя цветочная поляна, утопающая в цветах и дурманных ароматах. Мир кружился под закрытыми веками, запах мужского тела будоражил обоняние, сладкие поцелуи с привкусом нектара на губах, невозможная лёгкость тела, яркое страстное желание и соединение в одно целое. Первозданный рай отпечатался в душе восторгом, тихим шёпотом, божественным наслаждением и невероятной нежностью.
— Пчёлка…
Сквозь окно пробился луч света. Солнце в колонии бывало так редко, что казалось, оно не появится никогда. Моя родная стихия, превращающая тьму в свет, дала надежду. Я раньше не знала, что бывает в ситуации нормальной близости, отыгрывала роль и никогда ничего не получала. Я играла в театре теней и сама становилась тенью, отражением бывшего мужа.
Пасечник лёг на бок, поцеловал в шею за ухом, отодвинув прядь волос, заботливо развернул к себе.
— Устала?
Глубокий голос обволакивал, словно пуховой периной. Пасечник осторожно взял мою руку, прижал к своей колючей щеке. Я чувствовала, ему мало моих прикосновений, моей инициативы, моих нежностей. Знал бы он, какой закомплексованной я была до него, какой невообразимо-огромный шаг я сделала навстречу ему. Что он считал естественным, для меня была Терра инкогнита — неизведанная земля, по которой я ступала впервые в сопровождении опытного проводника.
— Странно, что ты ни о чём не спрашиваешь?
— О чём?
— Почему забрал тебя из больницы. Привёз сюда.
Моё молчание его напрягло. Нет, я не перестала говорить. То, в чем хотела признаться, было невероятным мистическим озарением. Я чувствовала себя так, словно храню страшную тайну. Тем странным туманным утром над ямой у меня возникло ощущение, что он знает то, о чём догадалась я.
— Ты думал, я Её не чувствую?
Пасечник растерялся. Минуту назад он собирался мне что-то объяснить, но оказалось, объяснения не нужны.
— Как ты Её называешь?
Обескураженно взглянув на меня, Пасечник потёр переносицу. Не ожидал.
— Эм-м, тварь, бездна, нечто, чудовище. По настроению.
— Я думаю, это душа этого места.
— Душа…
Спазм опять сковал горло, я смогла только кивнуть.
Возможно, я расскажу ему, что когда началось землетрясение, и я полезла вверх, втыкая в землю разломанные деревяшки из поддона, на самом деле, я вылезла лишь до половины, потом меня выбросило оттуда. Она сделала это. Ощущение поддержки, силы всегда были. Поэтому….
— Мне не нужен… бронежилет.
Голос вернулся, я успокоилась.
— Невероятно, что ты почувствовала её.
Пасечник погладил меня по щеке, заправил прядку за ухо.
— Наверное, всё бы обошлось, если бы Виктор прооперировал тебя здесь. Я не решился. Да и Виктору не доверял. Не доверял никому здесь, если честно. Никто из прежнего состава сюда не вернётся.
— Почему?
— Потому что они знали об издевательствах и молчали.
А разве ты не знал?
Мне стало нехорошо, к горлу подкатила тошнота. Как я умудрилась забыть, что за его незнание я расплатилась собой. Вот и напомнил мне, герой — любовник.
— Пожалуйста, не отворачивайся. Прошлое не исправить. Но ведь у нас есть будущее.
Какое будущее?
— Прости, я — не романтик. Мы могли бы построить… отношения?
Попыталась отнять у него свою руку, он не отпустил. Теперь, когда возвратилась речь, мне легче будет найти работу, доказать органам опеки, что дееспособна, что не алкашка и не наркоманка. Никто не отберёт у меня сына, даже если суд признает Бортникова невиновным.
— Я говорю не про фиктивный брак.
Пасечник научился понимать меня без слов. Но слово у меня имелось.
— Нет.
Между нами всегда будет стоять то, что произошло здесь. Незначительная фраза, полу намёк, взгляд может вызвать у меня такой приступ истерики, что я обвиню его во всех смертных грехах. И даже не это главное. Из одной зависимости он предлагал нырнуть в другую.
Пасечник согнёт меня в бараний рог, если завтра ему что-то не понравится или я пойду против его воли. Его приказы давно прописались в моём теле на уровне рефлексов. Он водил меня в наручнике, как собаку на поводке. Я очнуться не успею, как буду носить ему тапки в зубах, и даже не в переносном смысле.
Пасечник показал мне, как бывает в постели между мужчиной и женщиной, он спас меня, но мясорубку, в которой я едва выжила, он крутил по очереди с мужем. Он должен понять, моё «нет» — это окончательно.
Я боялась Пасечника, не верила в его искренние порывы. Скажи он мне, что влюбился, я бросилась бы прочь как сумасшедшая, лишь бы он не связал меня своим признанием. Мне не нужна была ни его любовь, ни умопомрачительный секс, ни его финансы. Мне нужна была я сама, которую мне предстояло восстановить из руин.
Морщины прорезали лоб Пасечника, взгляд с трудом прятал душевную боль. Ему было больно, как тогда в вертолёте. В этом не было моей вины, но всё же…
— Спасибо за…
Он прикрыл ладонью мой рот, не дав договорить.
— Не надо. Это лишнее.
Вздохнула с облегчением. Конечно, лишнее. Скоро приедет женский отряд, полковник наберёт новых сотрудников, в суете будней воспоминания сотрутся, потеряют значимость. Кто-нибудь из женщин окажется в его постели. Все его сегодняшние желания затеряются под ворохом новых, свежих чувств. Чего скрывать, в сексуальных играх я дилетантка и вряд ли стану профи с моим-то комплексами. Пасечник преодолеет боль, даже если сейчас мой отказ показался ему катастрофой. Думаю, это не катастрофа — просто удар по самолюбию.
Уткнувшись в мою макушку, Пасечник дышал мною, словно набираясь впрок, пока не кончилось наше время. Что оно уходит, мы чувствовали оба. Не смотря, ни на что, я была благодарна ему. В его объятиях мне становилось спокойнее, его поцелуи заставляли забывать прошлое, его бесконечная нежность лечила меня, давала надежду, что всё когда-нибудь придёт в равновесие, и я стану счастлива.
— Скоро суд. В целях безопасности предлагаю побыть здесь.
— Разве я не должна…
— Я нанял адвоката и дал ему доверенность, как начальник колонии. Ты же отбывала срок. Считаю, что тебя надо полностью оградить от судебного процесса. Если хочешь, можешь отвечать на вопросы судьи онлайн, не хочешь — просто смотреть. Как тебе такой план?
— Хороший.
Он понимал, что я боюсь суда, только не представлял насколько. При одной мысли, что там должно произойти, меня начинало трясти, сердце выпрыгивало из груди, лоб покрывался испариной. Явиться в суд, означало по доброй воле прыгнуть в яму с ядовитыми змеями, снова пройти все круги ада. Легче второй раз умереть.
— А деньги адвокату?
— Платит ведомство в счёт компенсации за… причинённый ущерб.
Пасечник не зацепил меня на крючок зависимости, не соврал про свою якобы щедрость, не стал корчить благородного рыцаря и трепаться про чувство долга и заботу, которые я привыкла слышать от бывшего мужа. В словах Пасечника не было подводных камней и намёка, что я ему теперь должна по гроб жизни. Но «причинённый ущерб» выбил меня из колеи, я вдруг заплакала как девчонка. Никакими деньгами не возместить ущерб за пытки, боль, страх, унижение, которые мне причинили.
— Майя, не в моих силах исправить прошлое.
Я бы очень хотела, но не в моих силах забыть о прошлом. Пасечник не говорил положенного в таких случаях дурацкого «успокойся», он вообще ничего не говорил, просто вытирал мокрые щёки и целовал в макушку. Моё ранение оказалось гораздо глубже, чем я предположила вначале. Был ли на свете доктор, который смог бы помочь?
Выплакавшись, я затихла.
— Ты в каждом отряде выбираешь женщину?
Пасечник оторвался от моих волос, отстранившись, внимательно взглянул мне в глаза.
— Зачем тебе?
— Хочу знать.
— Я тебя пугаю?
— Человек не меняется. Ты — часть своей системы.
— Хорошо, что ты это сказала. Но человек может измениться, если сам этого захочет.
— Это была Карина?
Кажется, во мне неожиданно проснулась ревность. Ещё один звонок от гормональной зависимости. Ведь раньше мне было фиолетово на Карину. Пасечник проницательно посмотрел на меня, спрятав улыбку в глазах.
— Не помню. В моих мыслях давно поселилась пчёлка Майя, — он поцеловал меня в нос. — Ты до сих пор вся в страхах, маленькая пчёлка. Но это лечится.
Пасечник притянул меня ближе, мысли отключились от его нежного поцелуя, колени ослабли, внизу живота собралась тёплая волна, и я превратилась в сладкое желе, готовое к употреблению.
Мы с Пасечником больше не поднимали травмирующих тем, по ночам занимались любовью, если можно так назвать секс между начальником и бывшей заключённой, днём я гуляла по территории лагеря (странно, что всё время стояла солнечная погода) или помогала поварихе Светочке — новой пассии Витьки, той самой с розовыми волосами. Она оказалась компанейской девчонкой, рассказавшей, как по дурости они с приятелем угнали соседскую девятку, и попали в аварию. Парень получил серьёзную травму, а Света, сидевшая за рулём, отделалась диким испугом и двумя месяцами колонии.
Через несколько дней состоялся суд. Пасечник настроил свою секретную связь, и я очутилась зрителем в зале суда. Отягчающим вину Бортникова оказалось не только то, что он отправил на скамью подсудимых меня, но и то, что, оказывается, заплатил Стасу (его привели под конвоем) за насилие надо мной. Бортников отрицал вину, сказал, что заплатил, чтобы Стас присмотрел за мной, но Смердин подтвердил слова обвинения. О том, как Смердин и Козлов за мной присмотрели, сказали кратко, присоединив к делу показания Виктора и справку о моём ранении.
Адвокат предъявил суду мошенническую схему Бортникова при продаже нашей квартиры и потерю моей доли, заявление бывшего мужа в суд о лишении меня материнских прав и свидетельства соседей об отношении отца к собственному ребёнку. Адвокат вызвал соседку тетю Надю, которая подтвердила, что отец жестоко обращался с сыном. Детали и доказательства жестокости Бортникова я выслушала с каменным лицом. Все слёзы, кажется, были выплаканы.
В заключительном слове адвоката образ бывшего мужа приобрёл поистине демонические черты. Ему присудили три года колонии общего режима, с разменом квартиры и выплатой компенсации пострадавшей стороне, то есть мне.
На следующий день был суд над Козловым и Смердиным. Пасечник попросил меня присутствовать. Я наотрез отказалась. Это была не трусость, а бешеное желание заткнуть уши, закрыть глаза и спрятать голову в песок. Моя душа корчилась в муках, едва вспоминая о них. Меня окунут в подробности той грязи и унижений, в которых я не виновата, но опять должна пережить, сохраняя при этом выдержку и непроницаемую маску на лице. Не хочу даже представлять.
— Майя, пожалуйста.
— Я не могу.
— Ты будешь слышать только мои ответы.
— Это…невыносимо.
— Я знаю. Просто будь рядом. Ты сможешь.
Пасечник уговорил меня. Не знаю, чем он руководствовался, но, видимо, считал, что я должна знать всё. Он устроился перед монитором, надел гарнитуру. Если слушать только его голос, можно и не знать, что происходит в зале суда.
Судья женщина в чёрной мантии что-то вещала, сидя на возвышении за судейским столом, я повернулась боком. Не хочу. Хорошо, что нет звука, можно закрыть глаза и очутиться на солнечной поляне, вдыхая медовый запах луговых цветов. Сорвать ромашку, погадать «любит-не любит», завалиться в траву, раскинув руки, слушать жужжание маленьких работников над головой, сплести венок из трав и цветов. Для основы взять стебли ивы, как учила мама, скрутить кольцом, на него букетиками лютики, ромашки, смолку, клевер, любимый цветочек пчелок…
Голос Пасечника выдернул меня из умиротворённого состояния.
— После доклада медика осуждённую Бортникову утром доставили ко мне.
У меня ёкнуло сердце, ком подступил к горлу. Начинается. Пасечник взял меня за руку, успокаивающе погладил. За что мне это опять?
— Не поверил, предложил карандаш для самообороны. Пошутил…неудачно. На самом деле, я чувствовал, что Бортникова говорит правду, но не захотел разбираться.
Выдернула у него свою руку.
Какая мерзость! Он не захотел, а я два дня голодала в комнате, танцевала грёбаный стриптиз. Ненавижу!
— Узнал про нападение, когда ночью подняли по тревоге.
У меня не получалось отстраниться. Я отвернулась от экрана и от Пасечника.
— Я понял, как Смердин получил травму. Да, тем самым карандашом.
Как всё это выдержать?
— Бортникова не сказала про Козлова. Я не знал, что он был вместе со Смердиным. Она была в состоянии стресса и, видимо, думала, что я знал обо всём и покрывал их.
Именно так я и думала. Весь лагерь насильников во главе с начальником.
— Он исполнял обязанности заместителя.
Любимчик начальника и главная тварь колонии.
— Оставил её в мед части. Козлов докладывал, что всё в порядке. Я не знал об избиении и побеге.
Начальник, который ничего не знал. Сколько раз ещё он это скажет.
— Попросил на сеанс связи привести медика, хотел узнать о самочувствии Бортниковой. Козлов два раза придумывал причину, по которой док не смог прийти. Понял, что Козлов врёт, и срочно вылетел в колонию.
В грозу прилетел на вертушке, бежал от взлётки до лагеря! Геройский герой. И всё равно опоздал.
Пасечник обернулся ко мне, снял гарнитуру.
— У судьи вопрос. Просит назвать цвет трусов, какие были на тебе в момент нападения. Нашли несколько штук при обыске в комнате у Козлова.
К горлу подступила тошнота, виски прошило болью.
— Подыши. Не торопись.
— Серые с розовым сердечком.
Договорив, я вскочила и ринулась в туалет. Пасечник догнал уже около унитаза, придержал волосы, когда меня вырвало. Помог подняться, пустил воду в умывальнике.
— Сможешь сама? Мне надо ответить.
Он вышел, я сполоснула лицо холодной водой, прополоскала рот, подставила под струю ладони и держала их до тех пор, пока руки не заледенели. Сколько ещё терпеть это издевательство? Сейчас начнутся вопросы о яме. Пасечник мог бы меня защитить. А он? Два раза ШИЗО. И потом…. Какие ещё нужны доказательства, что я дура. Сплю с ним.
Через некоторое время Пасечник зашёл в ванную, посмотрел на меня, сидящую у стены на полу, помог подняться, обнял, пытаясь поймать мой взгляд.
— Проклинаешь?
Я чувствовала себя смертельно усталой. Из меня будто невидимым насосом выкачали силы, оставив лишь хлипкую оболочку.
— Обожаю. Разве не видно?
Хотелось лечь и вырубиться.
— Сможешь ответить на несколько вопросов?
Пасечник беспощадно разрушал свой образ в моих глазах, зная, что по касательной безжалостно бьёт по мне, всё равно пёр как ледокол сквозь торосы. Он отвечал предельно честно, живьём сдирал с себя шкуру, проходя свою голгофу, но мне от этого было не легче.
Он отключил гарнитуру, усадил меня перед монитором. Безжизненным голосом я ответила судье, что в яме сидела три дня, меня не кормили, спала на деревянном поддоне, укрывалась клеёнкой от дождя, выбралась сама, когда случилось землетрясение. Судья хотела услышать подробности, но Пасечник подхватил меня подмышки, поднял на руки и отнёс на кровать. Сознание уплывало, глаза слипались, я накрыла голову подушкой, чтобы больше ничего не слышать и, уже проваливаясь в темноту, почувствовала, как он накрыл меня одеялом. Хлопнула дверь. Начальник ушёл.
На следующий день прилетал новый отряд сотрудников, а мы со Светой покидали колонию. Пасечник отдал мне паспорт, телефон, бпнковскую карточку и ключи от своей квартиры.
— Живи с сыном у меня, пока не решишь проблему с жильём. Я ещё долго не появлюсь в городе. Сбросил тебе координаты юриста. У него документы по твоему делу, он со всем поможет. С ним я тоже буду на связи. Тебя встретит шофёр с машиной, увезёт на мой адрес, или… в любое другое место.
За руль пикапа сел Пасечник, я рядом на пассажирское место. Светочка быстро забралась на заднее сидение. Хлыщ Витя не провожал её, их любовное приключение подошло к логическому концу, к чему изображать слезливый финал, когда ночью они, скорее всего, бурно простились. Дорога до взлётки оказалась как всегда очень короткой, мы прибыли вовремя, вертолёт уже садился на бетонные плиты.
В форменной одежде ведомства я смотрелась сотрудником ФСИН, когда мы стояли около вертушки. Мужчины, вышедшие с рюкзаками из вертолёта, исподтишка рассматривали нас, многозначительно переглядываясь друг с другом. Мне было неловко, но Пасечник не обращал на них внимания.
— Можно поцеловать тебя?
После его ухода мы не общались, вечером я закрыла дверь на защёлку, но он так и не пришёл. Короткий роман закончился. Правда, как безжалостный нож, вскрыла гнойную рану, заштопала без наркоза, и залила йодом живое мясо. Правда не оставила иллюзий, очистила и освободила меня от прошлого. Надеюсь, излечила меня от него.
Моё счастье не будет зависеть от мужчины. Это самообман и попытка восполнить дыру внутри себя. Мой мир должен стать моим и только моим, без пробоин, без желания укрыться за чьей-то спиной, передать ответственность в чужие руки.
— Можно.
Мы поцеловались без надрыва и адреналина. Я чувствовала себя усталой родственницей, засидевшейся в гостях. После колонии я стала старше, наверное, на несколько жизней. Розовые пони, белые единороги никогда не дружили со мной, а сейчас и подавно очутились по ту сторону реальности.
Видимо, чтобы начать жить, мне следовало умереть.