Штангист: назад в СССР

Глава 19

— Можно заходить? — Спросил я.

— Да-да! Конечно, — поторопилась ответить девушка. — Проходите. Ну, я пойду. До свидания. У меня еще работа!

Девушка уцокала на своих низеньких каблучках прочь. Константин Викторович проводил ее тяжелым и хмурым взглядом.

— Хреново дело, — признался он.

— Почему?

— Потому что про Гришковца нехорошие слухи ходили раньше. Он часто служил судьей-рефери на соревнованиях. Причем главным. Следил за правильностью исполнения подходов. Ну и поговаривали, спортсменов заваливал. А кому надо — подсуживал.

— Слухи, надо думать, не подтвердились? — задумал я.

— Верно. Он до сих пор зампред в Машиностроителе. Ну и, иной раз, соревнования судит. Папка твой так и не смог доказать, что он нечестный судья. Говорят, в сентябре ваши межрайонные тоже будет судить.

— Мой отец? — Нахмурил я брови.

— Ну… Ну ладно, пойдем, — поторопился перевести тему Константин Викторович. — Чего мы тут шепчемся, как заговорщики?

Тренер схватился было за ручку двери, но я потянул его за рукав рубашки.

— Расскажите мне потом, что там было между отцом и этим Гришковцом.

Константин Викторович покивал.

— Расскажу. Ох… Не верю я этому Гришковцу. Он плохой человек. Не дождешься от него помощи с Рыковым.

Тренер было замялся. Добавил:

— Мож, не пойдем, а?

— Пойдем, — решил я.

— Зачем, Вова? Толку от этого?

— Если он будет судить соревнования, хочу на него посмотреть.

Константин Викторович чуть-чуть погодя, кивнул. Потом открыл дверь, и мы вошли.

В широком кабинете, за большим налаченным столом сидел крупный мужчина. Одетый в белую в мелкой клеточке рубашку, он что-то писал на документе, отпечатанном машинкой.

У мужчины было вытянутое лицо с полноватыми щеками и пышная, тронутая сединой шевелюра. Крупные его руки говорили о былой спортивной карьере. Большой живот — свидетельство возраста и долгой сидячей работы, натягивал рубашку.

— А, Константин Викторович? — Подняв взгляд, он узнал моего тренера. — Проходите-проходите. Чего вы хотели? Лена говорила, у вас что-то строчное. А кто это с вами?

Мужчина натянуто улыбнулся, однако взгляд его оставался странным. Каким-то пренебрежительным, что ли. Он явно только пытался изобразить свое приветливое настроение.

— Володя Медведь меня зовут, — сказал я.

— А! Медведь? Наслышан-наслышан. Я был знаком с твоим папой. Он был отличным спортсменом. Соболезную твоей потере, Вова.

— Спасибо, — суховато ответил я.

— Вы присаживайтесь-присаживайтесь!

Мы взяли стулья, стоявшие у стены, поставили перед замовским столом. Уселись.

— Ну так, Костя, по какому ты вопросу? — Гришковец показал в улыбке большие, похожие на конские, зубы.

Гришковец улыбался нам, но этот его взгляд… Было в нем что-то странное. Что-то говорившее о том, что он ждет от нас совершенно определенных слов. Что уже знает, что мы ему принесли. Нам остается только это проговорить.

— Мы хотели бы… — Открыл было род Константин Викторович.

— Я о вас много слышал, — перебил я Константина Викторовича. — Рад познакомиться.

Конечно, мне пришлось слукавить. После слов Константина Викторовича я стал относиться к этому мужчине с подозрением. А, как только увидел Гришковца сам, он мне сразу не понравился. С этим человеком явно не стоило разговаривать о делишках Рыкова. Окончательно я убедился в этом выводе, когда увидел кое-что интересное у него за спиной.

— Надеюсь, только хорошее, — разулыбался Гришковец. — Я ведь, Вова, дружил с твоим папой. Не одни соревнования мы вместе прошли: я у помоста, а она на нем. Много теплых воспоминаний твой папа мне оставил.

Гришковец улыбался, произнося эти слова. Однако взгляд его глаз оставался холодным и совсем, против тона речи, неприветливым.

— Я очень рад, — вновь суховато ответил я. — Скажите, вы будете судить грядущие межрайонные соревнования среди юниоров, что пройдут в сентябре?

Гришковец едва заметно свел пушистые брови к переносице. Потом приподнял их, состроив добродушное выражение.

— Я думал, вы пришли ко мне по какому-то важному вопросу. По какому? У меня, знаете ли, немало дел сейчас накопилось. Простите, если я покажусь вам совсем невежливым, но просто так мне болтать сейчас совсем не с руки.

Константин Викторович глянул на меня. Я едва заметно качнул ему головой.

— Красивая, — улыбнулся я, глядя на большую черно-белую фотографию, висящую в рамке за спиной Гришковца.

Фотография изображала портрет обнявшихся молодых. Жених и невеста смотрели на зрителя своими темными глазами. Невесту — миловидную девушку, я не знал. Женихом же был Рыков.

Гришковец обернулся, проследив за моим взглядом.

— А… да… — Почему-то растерялся он. — Это моя дочка.

— А вон то не Вадим Сергеевич? — Кивнул я. — Тренер наш, из Надежды.

— Да, — Гришковец снова посмотрел на нас, но теперь, кажется, он взял себя в руки и снова сделался приветливым. — Он самый. Зять мой. Так, что вы хотели?

— Я хотел посмотреть на старого друга моего папы, — ответил я. — Ну вот и посмотрел. И созрел у меня вот такой вопрос: никого не смущает, что вы судите на соревнованиях подопечных вашего же зятя, Вадима Рыкова?

Гришковец изобразил удивление, однако его глаза остались холодными.

— Вова, че ты такое говоришь?

Константин Викторович бросил взгляд сначала на Гришковца, потом на меня. Едва заметно засопел от нервов.

— Просто спрашиваю, — прикинулся я дурачком. — Разве так можно? Я вот думал, что нет.

— Если судья авторитетный и имеет достаточно высокий ранг, а его решения не вызывают сомнений, то можно, — растолковал мне, как маленькому, Гришковец.

— Очень хорошо, — сказал я и встал. — Именно это я и хотел узнать. До свидания.

Растерявшийся Константин Викторович встал следом.

— Неужели только это? — Спросил Гришковец, когда мы направились к выходу. — Мне казалось, ваше дело гораздо более важное. Связанное со здоровьем воспитанников нашей спортшколы…

— Ничего подобного, — я обернулся, ожидая, когда Константин Викторович откроет дверь. — Я просто хотел познакомиться с другом моего папы, когда сам начал заниматься тяжелой атлетикой. Вот и познакомился.

— … А может быть, с пьянством на рабочем месте, или драками в школьных коридорах, — неожиданно холодным тоном докончил Гришковец.

Константин Викторович замер от удивления. Я же, не растерялся:

— Может быть. А может быть, с покровительством судьями недобросовестных тренеров. До свидания, уважаемый…

Я глянул на Константина Викторовича.

— Петр Николаевич, — подсказал дядя Костя.

— Уважаемый Петр Николаевич.

— Удачи на соревнованиях, Вова, — сказал он ледяным тоном.

— И вам тоже удачи в вашей работе, — ответил я не менее колко.

Мы покинули кабинет.

— Они заодно, — сказал я. — Сейчас ваш друг Иващенко может стать нашим единственным союзником.

— Гришковец будет выгораживать Рыкова всеми силами, — согласился Константин Викторович, когда мы направились по коридору к лестнице. — Но Максима в руководстве общества точно послушают. Его слово весомое.

— Весомое, — согласился я, а потом замер и остановил тренера за рукав. — Но и ваше не менее весомое.

— Мое?

— Да. Потому что именно вы и сможете уговорить Иващенко помочь нам с Рыковым.

— Ну как тебе? Нравится? — Спросила Мама, сидя на диване в большой комнате.

Бабушка примостилась в деревянном кресле с мягкой спинкой и сидением, что стояло у тумбы с приемником.

Я погладил приятную ткань новой школьной формы, тронул блестящую пуговку на курточке.

— Отлично, — улыбнулся я. — В самый раз. В школу пойду во всеоружии.

— Ты за лето очень скинул, — улыбнулась мама, — вытянулся.

— Ага, как на дрожжах, — сказала бабушка. — Вон как в плечах за три месяца раздался. О-го-го!

— Спасибо, — улыбнулся я.

Бабушка с Мамой заговорщически переглянулись.

— А у нас для тебя еще кое-что есть, — вдруг сказала мама. — Щас. Щас принесу.

Я заинтересовался. Бабушке даже заерзала в кресле от нетерпения. Мама вернулась из своей комнаты быстро.

— Я знаю, Вова, что ты не очень любишь мерить разную одежду, но это, тебе точно должно понравиться.

Она вышла, спрятав что-то за спиной.

— Это что? Какой-то подарок? — Удивился я. — День рождения у меня уже прошел.

— Ну и что, — разулыбалась бабушка.

— Мы с бабушкой долго думали, решали. Ну и решили, — мама как-то нетерпеливо помялась на месте, словно бы подбирая слова. — В общем, вот.

Она показала мне спрятанные до этого за спиной руки. В одной оказалось аккуратно сложенное красное спортивное трико. В другой… новенькие кожаные штангетки. Красно-белые, с широким ремешком они висели, связанные за шнурки.

— Вот этого я правда не ожидал, — улыбнулся я. — Вот это удивили.

— Может, примеришь? — Спросила Мама.

Я взял трико и штангетки. Положил обувь у ног.

— Я думал, ты против тяжелой атлетики, — сказал я, хитровато ухмыльнувшись.

— Я… — не сразу решилась мама, потом глянула на бабушку, как бы ища поддержки. — Я поняла, что ты был прав, а я нет. Понимаешь, сынок. Когда я увидела, как ты стараешься, какие успехи делаешь, меня за тебя такая гордость взяла… Такая…

Мамины глаза заблестели, и она даже отвернулась, стараясь не показывать своих слез.

— В общем… Ты был прав, Вова. Дело тут было ни в какой ни в атлетике. Просто так вышло. Просто такая уж судьба. А у тебя теперь будет другая. Ты вон как изменился за три месяца. И я поняла, что ты свою судьбу сам можешь сделать. Такую, какая тебе самому ближе.

— Я рад, что вы больше не против моих тренировок, — я улыбнулся.

— Не против, Вова, — мама не удержала слезу, и та скользнула по ее румяной щеке. Женщина быстро утерла ее тыльной стороной ладони. — Мы больше не против.

Большие межрайонные соревнования начались в первое воскресенье сентября. Участвовали в них три района: Новокубанский, Усть-Кубанский, и спортсмены из города Армавира. Там же, в Армавире, и проводились соревнования.

Принимала их детско-юношеская спортивная школа олимпийского резерва номер семь. Участвовали несколько потоков по возрастам: от двенадцати до шестнадцати лет, и по весовым категориям: от легчайшей до полутяжелой.

Соревнования растянулись на несколько недель. Первым потоком шли ребята постарше, во второе воскресенье сентября пришло и наше время.

Школьный автобус привез спортсменов из надежды к десяти часам утра. Соревнования же должны были начаться в двенадцать. За два часа до выхода на представление всех спортсменов, которых сегодня набралось не менее сорока человек, нам предстояло взвешивание и регистрация заявленных весов. Конечно, из нашего возраста и категории, это был только первый поток. Всех атлетов за один день не принять.

После, все мы собрались в просторном спортивном зале для волейбола. Тут, на возвышении, стоял сооруженный заранее помост, разместили места для судей-рефери, а также столы для жюри и прочего персонала соревнований.

Под места для зрителей использовали длинные деревянные лавки, которыми спортивный зал был заставлен до самого выхода. Людей и правда было много: родители и одноклассники маленьких атлетов пришли посмотреть на их выступления.

На представлении мы вышли в спортзал, выстроились перед помостом. Секретарем соревнований был Иващенко, он же возглавлял жюри. Он стал представлять всех атлетов, называя их фамилии и принадлежность к району, в котором те проживают. Каждый из нас, при этом, выходил из строя, встречаемый всеобщими аплодисментами.

Когда вышел я, мой взгляд упал на сидящего в первом зрительском ряду Константина Викторовича. Тренер явно переживал. Он ерзал на своем месте, нервно шевелился, поглядывая на стоявшего к нему спиной Иващенко.

— Ну что, — сказал Константин Викторович, когда мы встретились с ним в полной народу комнате для разминки. — Вес я заявил. Рывок начнешь с тридцати пяти, как и планировали. Ну а толчок… Зря ты меня уговорил сразу полтинник заявить. Надо было постепенно. Начать с сорока семи, например.

— Вы поговорили с Максимом Валерьевичем? — Спросил я, сидя на лавке, и массирую мышцы бедер.

Константин Викторович нахмурил брови. Отвел взгляд.

— Нет, Вова. Пока что не поговорил. Я хотел перед соревнованиями, но не решился. Попробую в перерыве. Или, в крайнем случае, к концу дня.

— Может, я вам помогу с этим? — Поднял я на него взгляд. — Давайте подойдем вместе. Я придумаю, что сказать. Как-нибудь заведу разговор.

— Да не Вова, — поторопился ответить он. — Давай-ка я сам. Все же, это мой друг, моя ошибка прошлого. Прежде чем говорить про Рыкова, надо мне с Максимом помириться. Вот я и помирюсь.

Я покивал, пристально глядя Константину Викторовичу в глаза.

— Все будет нормально. Вы сможете с ним поговорить.

— Смогу, — тоже покивал он, стараясь выглядеть решительным.

Но сомнения, отражавшиеся в глазах, дядя Костя скрыть так и не смог.

— На помост вызывается, — заговорил в колонках под потолком строгий голос Максима Валерьевича, — Медведь Владимир Сергеевич. На штанге тридцать пять килограммов.

Я встал, встряхнул руками. Разгоряченное, размятое тело казалось нагретым силой, пластичным, словно смола.

— Ну че, давай, Вова, — хлопнул меня по плечу Сережа, который уже удачно отработал подход. — Волнуешься?

— Не очень, — улыбнулся я ему.

— Я вот, сильно в первый раз волновался, — сказал он серьезно. — А ты что ж, совсем нет?

— Все будет нормально, — уверенно сказал я и пошел из разметочной комнаты с тренажерами в зал, к помосту.

По пути я встретился взглядом с Мартиком. Тот, хмурый, словно полено, стоял у стены, оперишься спиной. Лицо его будто бы застыло в злой, недоброжелательной маске.

После той драки в коридоре у раздевалки мы с Маратом не общались. Словно обидевшийся, он разговаривал со мной разве что по тренировочному делу, и то резко и грубо. Отрывисто. Я отвечал тем же.

— Вова, — встретил меня у выхода на помост Константин Викторович, — готовый?

— Готов, — ответил я.

Константин Викторович заозирался.

— Гришковец — главный судья-рефери. Будет сидеть перед помостом. Я боюсь, что он станет тебя валить.

— У меня тоже есть такое ощущение, — сказал я. — постарается поймать на мелких ошибках. Потому я и не собираюсь их совершать.

— Как бы с его стороны подлога не было, — ответил дядя Костя.

— Посмотрим, — бросил я и вышел в зал.

Я поднялся по ступеньке к помосту. Там меня уже ждала собранная штанга. Перед лицом немного справа я увидел столы жюри. Судьи-рефери, а было их трое, сидели на стульях вокруг помоста: один спереди, двое по бокам. В руках они держали по два флажка: белый и красный. За ними — пестрая масса зрителей, ждущих моего подхода.

— На штанге тридцать пять килограммов, — повторил Максим Валерьевич, — пожалуйста, Владимир.

Я встретился взглядом с Гришковцом. Тот смотрел безимоционально, ждал. Что же выкинет этот гад? Станет валить меня сразу? С первого подхода? Ну сейчас и посмотрим.

Я опустился к штанге, а потом легким движением вырвал ее, приняв сверху в седе. Встал.

Три секунды, что есть у всех троих судий-рефери, чтобы вынести свое решение, показались мне невероятно длинными. Казалось, я целую вечность стоял с этой штангой над головой.

Когда они истекли, все трое подняли белые флажки. Раздался протяжный звонок.

— Вес взят! — Крикнул Гришковец. — Опустить!

Он дал отмашку, и я опустил штангу, придержав, чтоб сильно не подпрыгнула. Зал разразился аплодисментами. Я сошел с помоста.

— Че это он? — Спросил Константин Викторович, когда я вернулся в коридор, разделявший комнату для разминок и спортивный зал. — Я думал, сразу начнет валить.

— Это будет слишком заметно, — сказал я.

— Ну да, — задумался тренер. — Станет, небось, исподтишка кусать, когда не ждешь.

Рыков подошел к небольшому, выделанному кафельной плиткой уличному туалету. Народу тут была куча. Поток закончил с рывком, и председатель соревнований объявил перерыв между упражнениями. Подходил черед толчка.

Молодому тренеру не хотелось в туалет. Крутился он тут совсем по другой причине. В сторонке, дожидаясь, пока дети освободят туалет, ждал Петр Гришковец.

— Петр Николаевич, — подошел к нему Рыков, делая вид, что просто хочет поболтать. — Все хорошо? У Медведя рывок отлично пошел. В третьем подходе тридцать восемь вырвал. Теперь ему меньше полтинника толкнуть надо.

— Судейство, Вадим — дело тонкое. Тут надо с умом подходить.

— Значит, все так и надо? — Спросил нахмурившийся Рыков.

— Не переживай. Нормально все будет. Вот увидишь. Сам знаешь, какая на соревнованиях бывает жаркая борьба за толчок.

— Ну что? Поговорили с Максимом Валерьевичем? — Спросил я у дяди Кости.

— Я хотел поговорить, — буркнул тот тихо, — но…

— Понятно, — кивнул я. — Тогда давайте вместе сходим. Вместе поговорим.

Раздался протяжный звон. Это закончился перерыв между упражнениями.

Константин Викторович горько посмотрел на меня.

— Нет, — сказал он. — Стыдно мне уже. Я сам поговорю с Максимом. Что я как маленький весь день хожу, от него прячусь?

Не ответив, я только вздохнул. Покачал головой. По правде сказать, я уже не сильно верил Константину Викторовичу. Показалось мне, что все еще слишком сильна в нем та рана, чтобы он мог через нее переступить. Тогда я решил, что, чего бы мне это ни стоило, я сам поговорю с Иващенко. И пусть, сложно будет добиться того, чтобы выслушали ребенка, я приложу к этому все силы.

— Хорошо, попробуете после соревнований, — только и ответил я.

Минут через пятнадцать объявили мое имя. Первый подход на толчок начинался у меня с пятидесяти килограммов.

Я взошел на помост. Глянул во внимательные глаза Максима Валерьевича, следящего за упражнением. Потом опустил взгляд вниз, на штангу. К бесстрастному лицу Гришковца я уже привык. Но расслабляться было нельзя. Хоть рывок он судил честно, я ждал от него подлости.

Подойдя к штанге, я взял гриф в замок. Он был шершавый, как говорят, «злой», не чета тем, которыми мы тренировались дома.

Сняв штангу, я принял ее на грудь. Как только стал поправлять вес, чтобы толкнуть, в воздух взлетели два красных флажка. Сигнализировали правый и передний судьи-рефери.

— Опустить! — Дал команду Гришковец, после мерзко колотящего виски звонка. — Опустить вес!

Он махнул рукой. Этот гад увидел где-то ошибку при подъеме на грудь. Но я знал, что ее не было. Просто не могло быть. Вот. Началось.

— Опустить штангу! Вес не взят!

Я нахмурился, опустил штангу с груди. Прозвучал короткий сигнал. Это жюри подзывало к себе судей. Гришковец и второй судья, поднявший красный флаг, направились к столу жюри. Стали там что-то объяснять. Гришковец хлопал себя по бедру.

— Подумал, что я коснулся бедер предплечьями, — проговорил я. — Но я знал, что не касался.

— Вес не взят, — проговорил в микрофон Максим Валерьевич.

Нахмурившись, я сошел с помоста.

— Началось, — сказал я, возвращаясь к дяде Косте. — Он меня щас валить начнет.

— Я не видел ошибки в твоей технике, — нахмурил тренер брови.

— Потому что не было там никакой ошибки. Он меня засуживает.

Константин Викторович скрестил руки на груди.

— Еще два подхода, — сказал он.

— Будет то же самое, — ответил я. — Он меня засудит. Надо что-то с этим делать.

— Уже ниче не сделаешь, вызвали следующего, — сказал тренер, прослушав новое объявление из динамиков.

Следующий мой подход был минут через десять. И ожидаемо закончился неудачей. Только теперь двое боковых рефери выбросили красные флажки. Жюри снова подозвало их, и Гришковец, под нажимом их «аргументов», решился сменить свой белый флажок на красный. Основанием послужило то, что я, якобы, недовернул локти, принимая штангу на грудь. Мне стало ясно, что трое судей работают четко и слаженно. Все они в одной упряжке.

— Заразы, ты посмотри на них? — Сказал Константин Викторович, когда я вернулся в коридор. — Неужели и третий запорют?

— Запорют, — сказал я.

— И что делать?

— А ничего. Пойду толкать. Если меня остановят в третий раз, это уже статистика. Тут можно вопросы задавать.

— А ведь верно, — нахмурил брови Константин Викторович. — Тут уже жюри поднапряжется: три подхода, и все остановлены за ошибки в технике. Причем едва видимые.

— Если только они не придумают чего-нибудь новенького.

Ожидая последнего подхода, я направился в разминочную

— Ну че, Вова, — заулыбался Марат, сидевший с нашими, на лавочке. — Не так уж и хороша твоя техника, выходит, а? Ошибка на ошибке. Толчок у тебя, дружок, не доработан.

Ничего не ответив на его провокацию, я только пошел к свободному месту на лавке.

— Э! Ты че, зазнался, что ли⁈ Ану! Отвечай, когда с тобой русским языком разговаривают!

Марат встал, пошел за мной.

— Чего тебе надо? — Обернулся я.

— Вот и всплыло все на первых же соревнованиях! Что ничерта ты не талант, а простой выпендрежник!

— Угомонись, — сказал я, видя, что окружающие мальчишки напряглись, заметив нашу перепалку.

— Выпендрежник, а еще клеветник! Да только сам ты из себя, выходит, ничего и не представляешь!

— Марат, не позорься, — сказал я. — Ты как дите себя ведешь.

— Нет, — разозлился он. — Это ты себя ведешь, как дите! Цепляешься ко всем: к нам с этими таблетками, к Вадиму Сергеевичу, а сам просто завистник!

— Ребят, уймитесь, — встал с лавки незнакомый крепкий парнишка. — Если вы хотите свои какие-то отношения выяснить, давайте не здесь.

— Ну!

— Да! Хватит уже!

— Разминаться мешаете!

— Слыхал? — Кивнул Марату я. — Ты позоришь всю нашу группу.

— Я позорю?.. Это я-то позорю?.. — Зашипел Марат, — Ану, быстро возьми назад свои слова!

Я только промолчал, глядя на него волком.

— Не возьмешь⁈ — он пошел на меня, напирая грудью. — Ну тогда я тебя щас сам заставлю!

Он толкнул меня в плечо, я ответил. Мы схватились, стали топтаться на месте. Изо всех сил я старался захватить или оттолкнуть Марата. Вокруг засуетились, ребята стали кричать, бросились к нам.

— Ты помнишь… что про нашего тренера говорил?.. а теперь, значит, я позорю?.. — Сквозь зубы давил Марат.

Ребята не успели нас разнять. Слишком быстро мы сцепились в комок. Каждый пытался удержать равновесие, и одновременно свалить другого. Марат, обхватив меня руками через спину, дернул, я, напрягся, потянул его за собой. А потом почувствовал под ногами что-то железное. Разом мы запутались в лежащей на помосте штанге и рухнули боком.

Правую руку прострелило жуткой болью. А потом я услышал щелчок ломающейся кости.