Штангист: назад в СССР

Глава 2

Удивившись моему напору, он даже отступил на шаг. Остальные двое тоже, кажется, опешили.

— Так твой портфель, ты и лезай.

— Без сопливых разберусь, — нахмурил я брови. — А ну, давайте отсюда, мелюзга.

— Чего? — Белобрысый изумился еще сильнее. — Ты кого мелюзгой назвал⁈

— Уши давно чистил? — Дерзко кивнул я.

— Ах ты… Вот получишь сейчас по шее, будешь знать…

Белобрысый не выдержал, вцепился мне в одежду. Я не отступил, схватил его в ответ. Мы повалились на землю.

Кое-что я успел заметить. Хоть был я и ниже белобрысого, но крупнее, тяжелея него. А потому… В борьбе у меня будет преимущество.

— Давай! Давай, Гриша! — Закричали мальчишки.

— Батон расхрабрился! Покажи ему, кто тут главный!

— Да!

Мы стали бороться на траве. В руках мальчишки, которым я очутился, было немного силы. Слабенький он совсем. Зато в теле было немало веса. Потому я просто пересилил белобрысого, которого звали Гришей, и, к изумлению окружающих, оказался сверху.

— Ты че, Батон⁈ — закричал он. — Совсем осмелел⁈ Я ж тебя по всей дороге раскатаю!

— А раскатывалка-то отросла уже? — Сквозь зубы протянул я.

— Атас! — Крикнул вдруг рыжий, — кто-то идет! Кто-то из взрослых!

Двое пацанов кинулись ко мне, стянули с Гриши. Тот с трудом поднялся. Пытаясь отдышаться, торопливо полез в карман, достал свой галстук и абы как повязал на шею.

— Мы с тобой еще поговорим, Батон, — зло сказал он.

— Милости просим, — проговорил я, поднимаясь на ноги.

— Идет! Это дед Фомка идет! — Крикнул рыжий.

Ребята, все как один, метнулись к абрикосе, похватали сваленные там портфели и дали деру через лужайку, к рощице, что росла неподалеку.

— Эх вы, шалопаи! — Услышал я старческий прокуренный голос.

Обратив взгляд к озеру, откуда кричали, я увидел старика. Мужчина, одетый в поношенные брюки, высокие резиновые сапоги и стары й пиджак, бежал вверх, к дороге. Торопливо и неуклюже поднявшись, он вышел на грунтовку, отдышался.

— Ты посмотри! — Крикнул он вслед умчавшейся троице, — а еще пионеры! Уши бы вам пооборвать!

Потом дедок направился под абрикосу.

— Здорова, Володя. Опять ты тут? — Спросил он. — Я ж тебе еще после прошлого раза говорил, что б ты этой дорогой со школы домой ни ходил. Ты городом, городом топай.

Володя? Значит, зовут меня теперь Владимиром, эко чудо… Я умер и перенесся… Куда?

— Здрасте, — поздоровался я

— А чего ж ты городом не пошел? — Нахмурился старик.

У него была красное, рябое лицо и большой нос. За ухом, под кепкой-пирожком, старик держал сигарету-самокрутку.

Не ответив, я поднял взгляд на свой портфель. А то, что это был именно мой школьный портфель, у меня не было сомнений. Вернее… портфель этого мальчишки. А значит, именно в нем я смогу найти ответы, куда я попал.

Старик тоже задрал голову.

— Это твой, что ли?

— Мой, — ответил я.

— От засранцы. Ты погляди на них…

— Надо достать, — буркнул я.

— Так, — старик задумался. — По веткам мы с тобой плохие верхолазы. Мне возраст не позволяет, а ты…

Он глянул на меня. Я тоже осмотрел свое тельце. М-да… Оказался я в пухлом, совсем неспортивном теле мальчишки, который явно любит уплетать блинчики и всякие прочие оладушки…

— Лады. Пойдем, Володя. До меня домой сходим, принесем лестницу. Ну и достанем твое добро. Только удочки смотаю, что б наживка за зря ни пропала.

— Нет, деда… — Замялся я, не зная, как назвать этого старика.

Белобрысый с дружками назвали его дедом Фомкой. Совершенно ясно, что было это прозвище, а не настоящее имя. И почему он Фомка? Да черт его знает…

А по поводу лестницы… была у меня другая идея, получше. Очень уж мне хотелось мой портфель вернуть. Вернуть и понять где… или даже… Когда я оказался.

То, что это прошлое, советское время, сомнений у меня уже вызывало. Спросить у старика напрямую было странно, а в портфеле точно есть тетрадки и школьный дневник.

— Чего… Нет?..

— Давай мы без лестницы, деда, — начал я. — Она, пади, тяжелая. Тащить долго. А мы с тобой такие себе носильщики. У тебя возраст, а я…

Я многозначительно развел руки. Дед Фомка хмыкнул.

— И как же ты его хочешь достать? Уж не взобраться ли на такую верхотуру?

— Не, у меня другая идея.

С этими словами я, как ни в чем не бывало, направился к рощице.

— Это какая же? — Дед Фомка неловким шагом последовал за мной. — Слышь, Володя, ты чего задумал-то? А то у меня ж там удочки…

М-да… Ситуация была интересная. Старик, очевидно, меня знал. Я же его нет. Да и, чего говорить, все сейчас было странно. Сложно понять: это какой-то предсмертный сон или явь? Как я оказался в теле пухлого мальца? А может та, моя прошлая жизнь штангиста была одним сплошным сном ребенка? Да ну… Глупости какие-то. Слишком уж я хорошо помню себя настоящего. В общем, ладно. Будем разбираться.

— Ничего, деда, — обернулся я. — Ты иди, если надо. Только скажи, а ножика у тебя с собой случайно нету?

— Ножика? — Дед Фомка нахмурился, — а зачем тебе ножик?

— Ну, ни топора, ни пилки ты с собой, очевидно, не носишь. Так может, у тебя ножик где по карманам валяется?

— Странный ты какой-то, Володя, — дед Фомка пригнулся, пристальнее посмотрел на меня. — Вроде бы как ты, а вроде бы как и не ты.

На эти его слова я только пожал плечами. Еще раз спросил про ножик.

Дед Фомка кивнул.

— Есть, но перочинный только.

— Давай какой есть.

Дед Фомка вынул из кармана коричневую пластиковую рукоять складного ножа. Сунул мне. Рукоять была очень красивая, выполненная в форме прыгающей белочки. С одной ее стороны, под беличьей мордочкой я прочитал: «Ц 1Р 60К». То есть «цена один рубль шестьдесят копеек».

Нож, очевидно, был советский. Точно такой, какой был у одного моего одноклассника, имя которого уже давно вымылось из памяти. К двадцать четвертому году, если такие и найдешь, то точеные-переточенные. А этот был почти новый, как вчера из магазина.

Я вынул лезвие за когтевой шлиц на клинке, оно щелкнуло и зафиксировалось под прямым углом от рукояти. В памяти тут же всплыли воспоминания о том, за что мы в детстве ценили такие ножи. Ими, открытыми вот так, наполовину, очень удобно было играть в ножички.

Я хмыкнул, раскрыл лезвие до конца.

— Чего такое? Да острый-острый. Только вчера наточил, — сказал дед Фомка.

— Да вижу, — попробовав на палец наточенное острие, сказал я. — Ладно, пойду. Ты, дедушка, если надо, иди к своим удочкам. Дальше я сам.

— Сам? — Нахмурился дед Фомка. — Точно?

— Точно. А что тут такого? — Я улыбнулся.

Дед Фомка не ответил, только удивленно заморгал.

— Ты что, никогда не видел, как пацан ходит с ножиком в лес? — Спросил я с улыбкой.

— Нет, Володя, — поторопился он покачать головой. — Я никогда не видел, чтобы в лес с ножиком ходил ты.

— Все когда-то бывает в первый раз, — пожал я плечами и потоптал по подросшей почти по щиколотку зелененькой травке.

Дед Фомка потащился за мной, я, впрочем, был и не против. Рощица вымахала совсем недалеко и от дороги, и от одинокой абрикосы.

— А чего ты хочешь тут сделать, Володя? — Спросил дед Фомка, пробираясь за мной по зарослям.

— Сейчас дедушка. Подожди минутку, — сказал я, примеряясь к молоденькой и тонкой, но уже высокой акации. — Вот, эта подойдет.

— Рагатину вырезать. Чтобы снять рюкзак, — догадался дед Фомка. — Ну ножиком ты будешь долго возиться.

— За неимением других инструментов будем исходить из того, что есть.

— Давай я, — подошел дед Фомка — Вдруг форму попортишь. Мамка ж тебя тогда заругает.

— Да не, я разберусь, дедушка, — улыбнулся я, обернувшись к Фомке. — Но если хочешь помочь, то подержи деревце. Что б сподручней было резать.

Я опустился где потолще, чтобы ровная часть стволика получилась подлиннее, а потом принялся резать мягкую сочную кору, делая выемки по обе стороны ветки. Надо сказать, физическое состояние Вовы оставляло желать лучшего. Уже минуты через две работы, я покрылся испаренной и почувствовал, как майка под рубашкой липнет к телу. Мышцы на слабых руках мальчика просто горели огнем.

Когда акация поддалась, мы с дедом Фомкой, остерегаясь молодых иголок, сняли деревце с аккуратного пенечка. Стали очищать от лишних веток и игл. Срезав шарообразную, едва-едва отросшую крону, оставили самые крепкие палочки рогаткой.

Так, вооружившись своим кустарным инструментом, я и пошел под абрикос.

— Давай помогу, Володя, — дед Фомка тоже взялся за стволик, когда я потянулся им к лямке портфеля.

Мы стали пытаться поддеть лямку, чтобы отцепить мою сумку от сучка. Не сразу, но это у нас получилось.

— Лови! Лови, Володя! Щас рухнет! — Крикнул задравший голову дед Фомка.

Потревоженный портфель зашатался, а потом соскользнул с сучка и упал прямо мне в руки.

— Сняли, — улыбнулся старик, откладывая рогатину. — Ну ты молодчина, Володя. Вон как придумал.

Потом дед недоуменно посмотрел на то, как я тут же опустился на корточки, открыл золотистый нажимной замок сумки, стал рыться в учебниках. Тут же достал учебник русского языка за пятый класс. Так, ясно. Значит, я заканчиваю пятый класс. Выходит, мне одиннадцать или двенадцать лет.

Торопливо раскрыв учебник, я извлек хранящуюся в нем зеленую тетрадку. Стал читать. Лицевая ее сторона гласила: 'тетрадь по русскому языку. Ученика пятого «Д» класса Медведя Владимира Сергеевича.

— Медведя, — произнес я задумчиво. — Вот так фамилия мне досталась.

— Володя, а ты чего? — Услышав, как я бормочу себе под нос, спросил дед Фомка.

— Да ничего-ничего. Проверяю, не потерялось ли чего.

Торопливо развернув тетрадь, я дошел до первого пустого листа. Прочитал: «Двенадцатого мая. Классная работа».

Значит, сегодня двенадцатое мая. Пятница. Закрыв тетрадку, я обратил ее задней стороной. Там меня встретили Законы Пионеров Советского союза. Что ж, ситуация обрисовывалась все яснее и яснее. Я умер и очнулся в теле мальчика Вовы Медведя из пятого «Д» класса. Мне двенадцать лет, и живу я в… А какой это город? На мой родной Курганинск совсем не похоже.

Я вернул тетрадь в учебник, сунул книжку обратно в сумку. Потом достал дневник.

— Слышь, Вов, — опустился рядом дед Фомка. — Так, может, все-таки расскажешь, чего у тебя такого в школе твориться?

— В каком это смысле, дедушка? — Спросил я, не отрываясь от поисков.

— Да в таком. Этих троих ребят я знаю. Они вполне нормальные, не раздолбаи. Гриша вообще отличник, первый спортсмен в твоем классе. А они так с тобой поступают.

Я извлек дневник. Бледно-малиновая книжица несла на себе своей шершавой обложке надпись с моим именем, фамилией и номером школы. Школа, к слову, была девятая. Но главное я увидел отметку об учебном году: тысяча девятьсот семьдесят второй — семьдесят третий учебный год… Значит… Я в СССР в семьдесят третьем году.

До чемпионата мира по тяжелой атлетике два года… До олимпиады восемьдесят — семь лет. Черт… Может быть, даже… успею.

— Ты мне, Вова, расскажи. Что ты такого сделал, что на тебя эти мальчишка взъелись? Просто так они бы не стали тебя так шпынять. А тут… Какой это раз? Третий? Пятый?

— Я не знаю, — отвлекшись от дневника, сказал я.

— Не знаешь, какой раз?

— Нет, дедушка. Не знаю, за что.

Дед Фомка нахмурил кустистые брови, но промолчал. Я же вернулся к дневнику. На обложке я прочитал и город, в котором нахожусь: Усть-Кубанск. Что ж. Город, на Кубани. Я в нем не бывал, но это Краснодарский край. Все же, как ни крути, а места знакомые, даже родные. Вот только неплохо было бы теперь отыскать, где я живу. Очевидным способом было попросить деда Фомку. Раз уж он так хорошо со мной знаком, просто не может не знать, где я живу.

— Странно как, — старик нахмурил брови глубже к переносице.

— Слушай, деда, — сказал я, вернув дневник на место, — проводи меня домой, пожалуйста.

— А. Боишься, что эти ребята к тебе опять пристанут?

Конечно же, я не боялся. Я еще в детстве привык стоять за себя. Папа мой был офицером, и мы часто переезжали туда, куда пошлет его Родина. Мне же, всякий раз приходилось менять круг знакомств. И не все пацаны в новом кругу бывали ко мне дружелюбны. Часто случалось все совсем наоборот. Однако на вопрос старика я промолчал. Пусть думает, как ему удобно.

— Конечно, Володя, — согласился старик. — Путь, правда, неблизкий. Но я тебя провожу. Удочки только смотаю.

Как только старик сложил свои удочки-бамбуки и убрал их в чехол от охотничьего ружья, мы отправились в путь. Обойдя озеро, пошли к городу. Быстро попали в низкоэтажный пригород, состоящий в основном из низеньких хат, да небольших кирпичных домов с приусадебными участками.

Потом мы вышли на проезжую улицу. Потопали вдоль нее по свежеуложенному бетонному тротуару. Автомобильный поток был, хоть и не чета тому, к которому я привык к две тысячи двадцать четвертому году, но все же оставался отнюдь не скромным.

Мимо нас проносились москвичи, жигули, большие груженые самосвалы ГАЗ и новенькие КаМАЗ.

Вот, мимо проехал белый ИЖ-412. А тут и вовсе важно едет белая Волга. Видимо, везет она серьезного человека из горсовета или начальника какого-нибудь завода.

Город Усть-Кубанск был, как я потом узнал, небольшим. Старый центр его, низкоэтажный и состоящий в основном из маленьких многоквартирных домов-жактов, соседствовал с «новым», построенным преимущественно из пятиэтажных хрущевок. Дальше, ближе к Кубани, возводили новые, высотные «брежневки».

Я, следуя по городу вместе с дедом Фомкой, то и дело наблюдал, как вдали, машут своими стрелами высокие строительные краны.

Город кипел, разрастался, полнился новыми советскими людьми. Все вокруг, с высоты детских глазок, казалось мне большим, просто монументальным.

Даже «Продовольственный магазин номер пять», который мы с дедом Фомкой миновали, показался мне огромным и даже каким-то величественным.

Большое белоснежное здание красовалось своими декоративными колоннами. У входа, в его тени, улыбчивые мужики пили за круглыми стоячими столиками пиво, болтали и шутили.

Все тут было наполнено какой-то давно забытой мною жизнью. Советские люди, которых я встречал на пути к дому, виделись мне улыбчивыми, веселыми, или, напротив, серьезными и уверенно смотрящими в будущее.

Как же это контрастировало с отстраненными, холодными людьми из двадцать четвертого. С людьми, погрязшими в своих кредитах и проблемах, не знающими, что будет завтра и боящимися этого будущего. Не чувствовалось в их взглядах и позах того, что я видел в советских гражданах — спокойствия и уверенности, что завтра будет лучше, чем вчера.

Эта их уверенность вдохновляла, будоражила меня. На миг мне показалось, что я… счастлив.

Это ж выходит что? Я снова ребенок, снова все у меня впереди. Целая жизнь впереди, и я могу прожить ее так, чтобы не совершить печальных ошибок прошлого. Могу снова сделать то, чего желаю больше всего — добраться до большого спорта, до большой тяжелой атлетики.

Я могу снова пройти этот путь, но быстрее, увереннее, лучше. Теперь-то все не закончится на злосчастном тренере-шкурнике. Вот только есть пару моментов…

Мое теперешнее тело — слабее некуда. Толстый мальчишка, в котором я очутился, совсем не был готов к началу тренировок, к появлению в его жизни хоть каких-то непривычных ему физических нагрузок. Это первое. Второе же — нужно понять, где тут, в Устрь-Кубанске секция тяжелой атлетики? А то, что она тут есть, я не сомневался. Это же Советский Союз!

От мысли, что я снова могу вернуться к снарядам, к весам, к тренировкам, меня будоражило. Я чувствовал, как в душе прямо сейчас зарождается спортивный азарт.

— Ну вот, почти пришли, — сказал дед Фомка, когда мы завернули на широкую гравийную улицу, полнящуюся небольшими домиками.

Всюду тут, перед зелеными, синими, желтыми деревянными заборами, росли у дороги высокие орехи, приземистые вишни, стройные, хвастающие своей бугристой корой сливы. Улица буквально тонула в зелени и тени, которая была такой приятной под полуденным солнцем.

Старик, решивший поздороваться с моей, как я понял, бабушкой, повел меня до самой калитки. В каком именно из домов проживал я — Владимир Медведь, сказать я, конечно, не мог. Потому просто последовал за дедом Фомкой.

— О! Смотри, Вовка, — улыбнулся старик, глядя на худенького мальчонку, заворачивающего из-за угла. — А вот и Глеб идет.

Невысокий и тоненький, словно палочка, он топал нам на встречу в расхлябанной синей курточке от школьной формы. Красный галстук весело играл с ветром на его шее. Темно-русый мальчишка со смешным, приплюснутым носом и веснушками, лихо забросил портфель за плечо, и нес его, держа за лямку.

Увидев меня, Глеб изменился в лице. Секунду назад он щурился от солнца, а тут вдруг посмурнел.

— Здорова, Глебушка! — Крикнул ему дед Фомка.

— Здравствуйте, Фома Никитич! А вы чего тут?

Значит, Фомка — все же имя. Вон оно как получается.

— Да вот, с Вовкой домой идем. Я… хм… К бабушке его в гости хочу зайти. Поздороваться.

— А! Ну до свидания!

Мальчик торопливо сошел с дороги, направился к своей калитке.

А мне стала интересна одна вещь — Глебова реакция на меня. Выходит, Вову Медведя одноклассники обижают не просто так. Видимо, чем-то Вова Медведь их первым обидел. Ну или сделал еще что-нибудь неприличное. М-да… Это была проблема. И ее надо было решать. Вот только чтобы решить, надо сначала разобраться в ее сути. Поэтому я и захотел поговорить с соседом Глебом. Наверняка мы учились с ним в одной школе, если не в одном классе.

— Деда Фома, — начал я. — Ты иди. Я с Глебом поздороваюсь!

Глеб, услышав это, зыркнул на меня странно. Потом ускорил шаг.

— Чего, в школе не нагулялись? — Хмыкнул старик.

— Ага! — Только и ответил я, поспешив к Глебу.

Перехватил мальчишку у самой калитки, когда он уже вошел к себе во двор. Недолго думая, я подставил носок туфли, чтобы Глеб не смог закрыть передо мной дверь.

— Э! — Возмутился он. — Пусти! Ты чего, Батон⁈

— Разговор есть, — сказал я серьезным тоном.

— Да какой разговор? Нельзя мне с тобой разговаривать! Ты ж знаешь!

— Почему это нельзя? — Схватился я за железную ручку деревянной калитки. — А?

Я потянул, налег всеем весом, и худенький против меня Глеб, сдался.

— Ну чего⁈ — Вышел он за двор.

— Что за дела, сосед? — спросил я тут же. — Чего это ты от меня убегаешь?

— Ты че, Батон? — Удивился Глеб. — ты же…

— Еще раз батоном назовешь, я на тебя сяду. Понял? — Нахмурил я брови.

Глеб, напротив, удивленно вскинул свои.

— Э-э-э-э… ну…

— Не нукай. Скажи лучше, чего ты убегаешь?

— Мне нельзя с тобой разговаривать, ба… Вова. Если кто из наших увидит, хана мне.

— Почему? — Спросил я. — Че я, прокаженный, что ли?

— Как это почему⁈ — Удивился Глеб. — Ты что, не помнишь⁈

— А ты представь, что не помню.

Глеб недовольно поджал губы, выпрямился как по струнке и выдал:

— Медведю бойкот!