Штангист: назад в СССР

Глава 3

— Бойкот? Это за что же? — Спросил я задумчиво.

— Да не притворяйся ты, Вова, — Глеб скрестил ручонки на груди. — За предательство, конечно! Ну, хватит. А то я уже и себе на бойкот наговорил.

— А чего ж, выходит, со мной разговаривать никому нельзя?

— Конечно, никому! Если кто заговорит с предателем, сам станет предателем. И ему тоже бойкот!

— А чего ж тогда эти трое со мной разговаривали? — Спросил я с ухмылкой.

— Кто? — Удивился Глеб.

— Гриша, например. И Денис, — припомнил я известные имена тех мальчишек.

— Этого быть не может, — покачал головой Глеб. — Врешь ты все. Наговариваешь. Это ж Денис тебе бойкот и придумал объявить. И чтобы он сам, так просто заговорил? Не верю я.

— А ты у деда Фомки спроси. Мы там, с Денисом подрались немного. А перед этим разговаривали. Так что, выходит, и он тоже теперь предатель.

Глеб задумчиво помрачнел. Потом сказал:

— После того, что ты, Вова, сделал, нет тебе больше веры. Мы все из-за тебя пострадали. Весь класс. А теперь ты просто хочешь на других наговорить, чтобы оправдаться.

— Так, — решил спросить я напрямую. — Что я сделал? В чем заключалось мое предательство?

Глеб было раскрыл рот, чтобы заговорить, но вдруг глянул куда-то поверх моего плеча, и глаза мальчишки наполнились страхом. Я тоже обернулся, чтобы посмотреть: чего ж он там такого увидел?

По улице шли три девчонки. Одетые в такую уже не привычную, но теплую сердцу черно-белую форму, они, видимо, провожали до дома одну из подружек.

Невысокая красивенькая девчонка с каре темно-русых волос, помахала двум другим: высокой и худенькой блондиночке и брюнетке, что была пополнее. Потом она весело помахивая портфелем, побежала до калитки.

Оставшаяся пара дружно посмотрела на нас, остановилась.

— Привет, Глеб, — сказала та, что повыше, — ты что же, с предателем разговариваешь?

— Я? Да нет! Предателю бойкот!

— Разговаривает-разговаривает! — Поддакнула вторая, полненькая и щекастенькая с двумя темными косичками, украшенными белыми форменными бантами. — Они же с Батончиком у нас самые-присамые друзья! Я так и знала, что Глеб первый сломается!

— Как дела, девчонки? — Насмешливо спросил я, чтобы избавиться от их ехидных мордашек. — Как вам нынче погодка?

Девчонки удивленно переглянулись.

— Мы не будем тебе отвечать, Батончик, — сказала высокая. — У нас бойкот. Нам с тобой говорить нельзя.

— Да! — снова поддакнула пухлощекая. — У нас бойкот!

— Так вы же уже разговариваете, — рассмеялся я. — Выходит, вы и сами теперь предатели!

Девчонки испугались и быстро-быстро, взявшись за руки, побежали прочь.

— Друг значит, — обернулся я к Глебу, провожавшему школьниц взглядом. — Да что же я такого сделал, что даже друг от меня так легко отвернулся?

Смесь обиды и какой-то досады отразилась на лице Глеба. Такое выражение бывает у людей, кто чувствует несправедливость, но боится с ней что-то сделать.

— Прости, Вова. Мне домой пара. Уроки делать надо.

Не ответив, я кивнул, и Глеб, погрустневший, захлопнул передо мной калитку.

— Нюра! Нюрочка! — Дед Фомка постучался в окно деревянной веранды нашего дома. — Нюра, ты дома?

Я вошел в неширокий, поросший низенькой травой двор. Дом мой оказался небольшим, но сложенным из кирпича. У него был синий конек и шиферная, посеревшая от времени крыша. Небольшие окошки с такими же, как конек, синими обналичниками, смотрели на меня, распахнув ставни.

Во дворе, под фасадными окнами, раскинулся маленький палисадник, полный кустистых рос, шиповника и цветов-однолеток. Справа, у деревянного забора, сгорбился дровник.

За домом, в проходе между стеной и сараем, приглядывался тенистый и какой-то загадочный, сад, полный плодовых деревьев.

— Нету дома, — развел руки дед Фомка. — Убежала куда-то, видать. Ну, ничего. Главное задание я исполнил. Тебя до дома довел. Пойду теперь тоже домой. Рыбачить уже поздно. Жарко стало.

Я забежал на деревянные сходни, осмотрел навесной замочек.

— А как я внутрь-то попаду? — Спросил я.

Дед Фомка удивленно поднял брови.

— А ты что, не помнишь, где у тебя тут ключи висят? Вова, ты чего?

— Да я упал с ветки, когда пытался за портфелем влезть, — пожал я плечами. — Головой ударился, вот память и отбило.

— Правда, что ли? — Старик испуганно расширил глаза, кинулся ко мне, стал осматривать голову. — И ты только сейчас мне такое сказал? А мож, у тебя черепушка где рассажена? А? Так, тебе в поликлинику надо! А чего мы сюда пошли⁈

— Не надо, — отстранился я вежливо. — Не надо мне в поликлинику. Хорошо все. Чуть-чуть память отшибло. Лоскутами. Вот, про ключи я забыл.

Дед Фомка засопел.

— Точно все хорошо? Не врешь?

— Точно все хорошо.

Старик хмыкнул.

— Ну, пойдем. Даже я знаю, где у тебя тут ключи.

Старик повел меня за собой, и мы прошли в сад. Тут я заметил большие деревянные клетки, в которых держат кроликов или нутрий. Правда, клетки были пусты и выглядели совершенно заброшенными. Подгнившие, они явно очень давно пустовали.

Дед Фомка снял с гвоздика, вбитого в заднюю стенку сарая, маленький ключик на веревочке, протянул мне.

— На вот. Не забывай больше.

Вместе мы вернулись к входу, и я снял замок. Вошел внутрь. Из веранды мы сразу попали в узенький коридор-кухоньку. Была тут небольшой обеденный стол, кухонный пенал, умывальник с бочком. Рядом, на табурете, стояло железное ведро, полное воды. У дальней стены красовалась когда-то белая, но уже подкопченная кухонная печь на дровах. На дальней стене, у печки, весели кухонные ящики. Словно царь всего помещения, у самой двери стоял холодильник «Ока III».

Заглянув в зеркальце, висевшее у умывальника, я, наконец, смог рассмотреть себя. В ответ на меня глядел пухлощекий, голубоглазый мальчишка. Его светло-русые волосы растрепались. Маленький нос успел загореть и выделялся на фоне румяных, немного веснушчатых щек. Ямочка на подбородке говорила о том, что в будущем, лицо мальчика станет волевым и мужественным, особенно если избавить его тельце от излишней полноты.

— Воды напьюсь, — сказал дед Фомка и взялся за ковшик, плавающий в ведре.

Оставив Фому на кухне, я прошел дальше, в дом. Было тут еще три комнаты — большая гостиная и две поменьше. Между ними, в стене, ютилась печь для отопления. Ее черная топка красовалась на свежевыбеленной стене.

Первая из маленьких комнат оказалась, как это ни странно, моей. Я узнал ее по письменному столу и полке, что висела над ним. Были тут еще небольшая койка и красный, налаченный шкаф для одежды.

— А Вова у нас — прилежный ученик, — сказал я себе под нос, осматривая, как аккуратно убрано его рабочее место.

Учебники и тетрадки лежали стопокй в уголке стола. Полка полнилась детскими журналами и разными книгами.

Приблизившись к ней, я с интересом взял один из журналов. Это оказался «Юный натуралист». У Вовы был целый набор таких. Мальчик, кажется, интересовался животными да и живой природой в целом.

На столе лежала другая солидная книга. Вернув журнал на полку, я взял ее. Это было третье издание «Большой советской энциклопедии». Мальчик почитывал первый том. Причем усердно. Полистав книгу, я заметил многочисленные загнутые Вовой уголки страничек.

Однако, в середине книги, сквозь страницы, я почувствовал какой-то маленький предмет. Перевернул сразу стопку страничек, чтобы добраться до него.

— Ну что, я пойду? — Раздался за спиной голос деда Фомки.

Я обернулся. Краем глаза увидел, как пестрая мелочь выпала из книжки. Он щелкнул о деревянные полы и улетел под кровать.

— Да, спасибо, деда Фома, — улыбнулся я старику.

— Да не за что, — старик тоже улыбнулся в ответ. Потом посерьезнел. — Знаешь, Вова, это ведь совсем не дело.

— Что не дело?

— Ну, когда в классе у тебя такие вещи творятся. Вы ж все пионеры. Должны друг за друга горой стоять. Помогать друг другу, а не вот так враждовать. Как у нас говорят — если плюнуть в коллектив — он утрется. А если коллектив плюнет в тебя — ты утонешь.

— Знаю. Слышал. Да вот только я не уверен еще, кто в кого первый плюнул.

— Это как? — Удивился старик.

— Не знаю. Но ты, дедушка, не переживай. Я справлюсь.

Дед Фомка нахмурил брови. Потемнел лицом.

— Ну… Ты ж знаешь, что если что, я всегда тебе приду на помощь. Ты, если надо, не стесняйся. Мы с твоей бабушкой, как никак, кумовья. И с тобой мы тоже не чужие друг другу люди.

Кумовья? Вон, значит, как получается.

— Раньше ты мне много что рассказывал. Только сейчас все молчишь да молчишь, — продолжал старик. — Вот я и беспокоюсь.

Я приблизился к деду Фомке, задрав ручку, положил ладонь ему на плечо. Тот хмыкнул.

— Ты, деда, не переживай, — повторил я. — Если что, я у тебя обязательно спрошу совета.

— Это хорошо, Вова, — улыбнулся он.

Когда мы распрощались, и старик ушел, я полез под кровать, чтобы достать безделицу, что выпала из книжки.

Заглянув в полное пыли пространство под койкой, я быстро нашел значок. А это был именно значок. Значок победителя спортивных соревнований. Но, кроме него, я нашел и еще кое-что интересное — жестяную коробку.

Кругленькая, похожая на ведерко с ручкой, она была красная, но выцветшая. С нее на меня глянул Дед Мороз в синей шубе. На крышке красовалась потертая надпись: «С Новым годом! 1962»

Первым делом я осмотрел значок. Медно-желтый, он смотрел на меня золотой на красном надписью «Победитель». Под ней в алом кружке нарисовали букву «Ю», а в самом низу полукруглого значка написали 'Соревнований!

— Победителю соревнований, — прочел я. — Это чье? Вовы, что ли?

Потом пришел черед жестянки. Когда я открыл крышку, увидел внутри чье-то, заработанное потом сокровище. Это были многочисленные значки и медальки. Ими полнилась вся жестянка чуть не до половины. Я зачерпнул сразу несколько.

— Районные соревнования, призер, — прочитал я на одном из значков.

Была тут их целая россыпь. И большинство…

— По тяжелой атлетике, — сказал себе я.

Их было, правда, много: медали за различные места в городских и межрайонных соревнованиях, значки призеров в состязаниях между предприятиями и спортивными обществами. В особенности меня привлек один из значков. Серебристый, украшенный красной звездой и пшеничными колосьями, он нес на себе надписи «СССР» и «Мастер спорта». В прошлой жизни у меня был такой же.

Порывшись в банке, я нашел не менее примечательную медаль. Золотая, она несла на себе изображение атлета, одной рукой воздевшего штангу над головой. На ней, выделенная синим, была надпись «ДСО Буревестник».

Выходит, в этой семье был или есть какой-то спортсмен. Не просто спортсмен, а тяжелоатлет.

— Отцовские, что ли? — Прошептал себе под нос я.

— Володя, ты дома? — Раздался женский голос из прихожей.

— Дома. — Откликнулся я, недолго думая.

Собрав значки в жестянку, я поставил ее на стол. В комнату заглянули. Это была женщина под шестьдесят. Полненькая, она носила светлую блузку, цветастую юбку и покрыла голову белым платком от солнца. Значит, вернулась бабушка.

К моему удивлению, отреагировала она странно:

— Володя, ты опять папкино добро умыкнул? — Строго спросила она. — Ну ты же знаешь, что нельзя! Зачем лезешь-то?

— Почему нельзя?

Признаюсь, я удивился, но своих чувств не выдал.

— Ну что ты как маленький⁈ Дай сюда!

Бабушка вошла в комнату, отобрала жестяное ведерце.

— Мамка узнает — будет ругаться. Не лезь ты уже сюда. Чего ты там не видал?

— Это папино? — переспросил я спокойно.

Бабушка, которая хотела было уже выйти, обернулась, удивленно приподняла белесые брови.

— Вова. Ты что? Шутишь? Чего ты опять такой непослушный стал. Так. Садись делать уроки, — с этими словами бабушка унесла жестянку. Крикнула откуда-то из большой комнаты: — Ты голодный? Я на рынке была. Купила муки и яиц с молоком. Щас тебе напеку блинчиков, только печку растоплю. Хочешь? С сахаром.

Я пошел вслед за старушкой, успел заметить, как она спрятала жестянку в антресоли большого шкафа.

Что тут вообще происходит? Это ведь награды! Отцовские награды! Ими гордиться надо, а не прятать от ребенка!

Услышав про блинчики, я почувствовал большое желание наесться их до отвала. Тельце мальчишки буквально-таки требовало насытить себя мучной едой. Даже живот заурчал. Однако, я понимал, что на такой еде далеко не уедешь.

— Нет, ба, — ответил я.

— Чего? — не расслышала бабушка

— Не хочу я блины. Есть у тебя гречка? Я бы яиц вареных с гречкой поел.

Бабушка нахмурила брови. Приблизилась, пощупала меня за лоб.

— Вова, ты не заболел?

— Нет, — покачал я головой.

— Ну тогда не говори глупости. Сейчас я растоплю печку и будем кушать блинчики с чаем. Ну, иди. Делай уроки.

— Я не хочу блины, ба.

— Как это не хочешь? Ну все, хватит уже шутить.

Так, ладно. Я хмыкнул. Есть-то мне и правда хотелось. На с блинчиками да оладушками о спортивной карьере думать не стоит. Придется взять все в свои руки.

— Давай я тебе помогу растопить. Только переоденусь.

— Вова, да чего ты? Я сама. Тебе перенапрягаться нельзя. Иди давай, учись. А я…

— Сейчас я, быстро, — проговорил я, вернувшись в комнату.

Сняв и сложив форму, я порылся в шкафу и надел Вовины вещи: брючки, да рубашонку, рукава которой подкатил, чтобы не мешались. Затем я тут же отправился на двор, к дровнику. Нашел там топор, который оказался тупым, как валенок.

Пришлось поискать в сарае точило, к счастью, нашлась почти свежая долька точильного круга. О него я и стал править топор.

— Вова, ты чего⁈ — Вышла на сходни бабушка. — Да хватит тебе! Давай я сама!

Бабушка кинулась ко мне, но я остановил женщину.

— Ба, успокойся ты. Иди отдохни пока.

— Да ты же квеленький! Простудишься! Сляжешь! Сейчас взмокнешь — тут же продует!

— Бабушка, — встал я с пенька. — Я стану квеленьким, как ты говоришь, если окончательно жиром заплыву. А тут неплохая тренировка получается. Физическая нагрузка. В этом и есть здоровье.

— Здоровье⁈ Да ты вспомни, что с твоим папкой случилось⁈ Много ли у него было здоровья? — Испугалась бабушка. — Также хочешь⁈ А, ну отдай топор!

Бабушка потянулась, чтобы вырвать топорище у меня из рук. Запричитала при этом:

— Это ж топор! Это ж дрова! Будешь колоть — поранишься!

— Бабушка, — убрал я топорище. — Ты понимаешь, что ты говоришь? Ты, если так будешь к своему внуку относиться — абы что вырастишь. Напрочь бесполезного человечишку воспитаешь. Значит так. Давай с тобой спорить не будем. Я тебе помогу растопить печь и приготовить чего-нибудь питательного.

— Вова…

— Даже не спорь со мной. Не отговаривай. Это решено.

— Вова, что на тебя нашло, — испугалась она вновь.

Я вздохнул.

— Ба. Я же как лучше хочу. Хочу тебе помочь, чтобы ты лишний раз не уставала. Дрова колоть — неженское дело. Ну?

— Тебя как подменили, — проговорила она ошарашенно.

— Крепким, сильным мужчиной хочу вырасти. А блинчики, хоть и вкусные, но мало их для этого.

В бабушкиных глазах стояло настоящее изумление. Кажется, они до такой степени забаловали своего внука, до такой степени окружили его своей заботой, что он и на мальчишку-то перестал быть похожим. Видимо, с отцом что-то стало, раз некому было их с мамой вразумить. Очертить границы, где свою заботу надо поубавить. Ну ничего. Теперь мужчина в доме появился.

— Дед твой был крепким, — сказала она помолчав. — У него, после войны, медали за рукопашную были. В одиночку двоих фашистов мог уложить. Голыми руками.

— Я буду как дедушка, — сказал я и улыбнулся.

Бабушка вдруг тоже улыбнулась. Правда оказалась эта улыбка какой-то грустной. Бабушкины глаза заблестели.

Признаться, колка дров далась мне непросто. Устал я уже на четвертом полене. Тело мальчики буквально сопротивлялось всякой физической работе: мышцы ныли, ноги тряслись. Оно просто кричало мне: «Оставть ты это дело! Пойди отдохни!»

Тогда я взял волю в кулак и продолжал работать. Раз за разом раскалывал я все новые и новые поленья. Строгал щепки для розжига.

А еще я все думал о том, что случилось с отцом Владимира. Выходит… С моим отцом? Видимо, был он спортсмен, скорее всего, тяжелоотлет-любитель. А может, даже профессионал.

Да только исчез он из семьи. Умер? Погиб? Или может быть, просто ушел? И снова, спрашивать напрямую было нельзя. Ведь ни бабушка, ни мама точно не поймут меня в таком случае. Станут задавать вопросы, которые прибавят только новых проблем. Я решил погодить и позже выяснить все сам.

— Может, хоть масличка добавить? — Спросила бабушка, видя, как я уплетаю гречку, закусывая вареным яйцом.

— Ба, ты только не обижайся, — сказал я, отодвигаясь от стола, — вот оно, твое масличко.

С этими словами я похлопал себя по объемному животу.

— Ты что же, совсем теперь не будешь блинчики есть? — Спросила бабушка.

— Ну почему же не буду? Я люблю твои блинчики, — прислушиваясь к телу мальчишки, сказал я. — Только надо всего в меру.

А на часах, к слову, было уже шесть вечера. Я ждал, когда же домой вернется мама Вовы. Ждал, потому что у меня появилась идея, как же сделать так, чтобы она сама мне рассказала об отце мальчика. О его наградах и медалях. О том, что с ним стало, раз женщины так сильно оберегают своего ребенка.

— Спасибо, — вдруг сказала бабуля.

— За что?

— Да для меня же дрова колоть — это как пытка настоящая. Наколешься — так не разогнуться. Не ожидала я, Вова, что ты решишь мне помочь. И что… — Она замолчала, отвела взгляд. — Что проявишь характер. Я горжусь тобой.

— Спасибо, ба, — ответил я. — Обещаю, в будущем станешь гордиться еще больше.

Мама вернулась домой. Мы услышали это сразу. Калитка громко лязгнула о железный столб забора.

Она вошла в дом, поставила на полкухоньки полную авоську и свою сумку.

— Ну что? Вы уже обедаете? — Сказала мама Вовы.

Невысокая и полненькая, свои темные волосы она стригла в короткое аккуратное каре. Женщина носила красное, ниже колена платье с короткими рукавами, крупными пуговками и карманами на груди, украшенными темно-синей окантовкой.

— А что так скромненько? — Удивилась мама. — Гречка да яйца. Мам, ставь чайник. Я на ранке была. Купила пряников и сушек. Щас с майским медиком чаю попьем.

— Не захочет Вова твои сушки, — пожала плечами бабушка.

— Что за глупости? Он их любит, — ответила женщина, вешая сумку на гвоздик у дверей.

— Уже не любит.

— Как это? — Хмыкнула мама.

— Ма, — вмешался я. — А можно мне папины награды посмотреть?