Штангист: назад в СССР

Глава 8

— Зина, да подожди ты, не пугайся, — добродушно отмахнулся Константин Викторович. — Ты лучше послушай, что я тебе сейчас расскажу. Твой сын…

— Вот именно. Это мой сын. — Зло проговорила мама. — И, кажется, я тебе говорила, что больше не хочу, чтобы ты рядом со мной, а тем более, рядом с ним околачивался. Ты нашей семье одни только беды приносишь.

— Ну тише ты, Зина. Соседей перепугаешь. — попытался охладить ее пыл тренер. — Ты просто послушай.

— Нет, Костя, это ты послушай, — вполголоса, так, чтобы не слышали соседи, заговорила Мама. — Пожалуйста, не подходи больше к Вове.

— У него талант…

— Я хочу заниматься тяжелой атлетикой, — встрял я в разговор, чувствуя, что Константин Викторович теряет контроль над ситуацией. — Мы с дядей Костей были на моей первой тренировке по тяжелой атлетике. У меня отлично получается, и я хочу продолжать заниматься этим спортом.

Мама расширила глаза от удивления и какого-то ужаса. Сглотнув, глянула на поникшего Константина Викторовича.

— Костя… Ну что же ты а? Сначала Сережу на все эти железяки надоумил, а теперь, вот, и Володю?

— Зина, — тихо заговорил было Константин Викторович, но я перебил его.

— Если кто-то здесь кого-то надоумил, то это я дядь Костю, — проговорил я, выбираясь из люльки его мотоцикла. — Это я уговорил его взять меня на тренировку.

— И вещи папины ты тоже у него решил забрал? — Спросила мама, видимо, нашедшая отцовскую спортивную сумку.

— Вещи… — Несмело начал дядя Костя.

— Да, я, — опередил его я.

Константин Викторович глянул на меня немного удивленным взглядом, но не решился ничего ответить. Было видно, что он чувствует себя очень виноватым перед моей мамой. Что не осмеливается говорить ей чего-то против.

— Не верю я ни единому твоему слову, Костя, — проговорила мама спустя пару мгновений. — Зачем ты надоумил Вову на все это? Зачем заставил себя выгораживать?

Не успел Константин Викторович ей что-либо ответить, как мама просто вернулась во двор. Не закрыв калитку, торопливо пошла к деревянной веранде.

Я понимал, что Константин Викторович переживает. Опустив взгляд куда-то между рогами руля, он просто сидел, бессильно сложив руки на седле.

— Я поговорю с мамой, дядь Кость. Она все поймет. Не сразу, но поймет.

— Я не могу тренировать тебя, Витя, — вдруг ответил физрук. — Права мамка твоя. Ты ее сын, а я лезу тут со своим уставом в чужой монастырь. Так что, ты не серчай на меня. Просто… Просто так будет правильно.

— Ты же видел, как хорошо у меня получается, — сказал я холодно. — Ты же видел, что есть у меня к этому делу способности.

— В детстве я плотником хотел стать, — начал он грустно. — Очень мне нравилось с деревом работать. Да только не стал, хотя способности у меня к этому были хорошие. Не все в жизни получается так, как мы хотим, Витя. Иногда выходит по-другому.

— Я не оставлю тренировок, — заявил я спокойно. — Пойду в спортшколу, если надо. А ты, видимо, тяжелую атлетику больше любил, раз пошел по этой дорожке, а не по плотницкой.

Константин Викторович ничего не ответил. Щурясь от весеннего солнца, он посмотрел куда-то в небо.

— Не переживай, дядя Кость, — решил я заполнить неприятную тишину. — Я и сам пробьюсь, раз уж придется.

Поджав губы, старый тренер легонько покивал.

— Трудно тебе будет, — добавил он.

— Знаю. Ну, бывай. Пойду я.

Когда я вернулся в дом, мама хлопотала на кухне. Я успел заметить, что лицо ее опухло от слез. Она принялась торопливо вытирать щеки, когда увидела, что я зашел.

— Бабушка на рынок за творогом пошла, — сказала она, стараясь делать вид, что ничего не случилось. — Сейчас вернется — напечем плюшек. Хочешь плюшек, Вова?

— Мам, — я приблизился, легонько тронул маму за локоть.

Та вдруг вздрогнула, будто мое прикосновение показалось ей каким-то чужим.

— Ты зря на дядь Костю злишься. Он не виноват в том, что так уж с папой вышло. И папа тоже не виноват, а его любимый спорт — тем более.

— Вова…

— Не перебивай, пожалуйста. Я понимаю, тебе горько. Всем горько. Но не повод это — на людей злиться. Не повод всех винить. Горе случилось, и в этом никто не виноват. Просто так уж сложилась судьба.

Мама с трудом сглотнула, утирая слезы. Потом поторопилась отвернуться.

— У меня талант к тяжелой атлетике. Это и хотел тебе сказать дядя Костя. Я способный. Я хочу и буду заниматься. Хочу, потому что у меня к этому душа лежит. А еще, чтобы показать тебе, что ничего плохого со мной не будет. Будет только хорошее. Скоро ты это поймешь.

— У твоего папы спорт всегда был на первом месте. А мы все — на втором. Думаешь, это хорошо?

— У Королева на первом месте были ракеты. У Гагарина — космос. У Юрия Павловича Власова, олимпийского чемпиона по тяжелой атлетике, тоже спорт был на первом месте. Но это не значит, что они свою семью не любили.

Я прислушался к своим чувствам. Эти чувства исходили от тела мальчика, в котором я очутился. Оно давало мне понять, что на уровне ощущений, такой разговор дается телу непросто. В моей груди щемило.

Однако этим чувствам я не поддавался, а только ориентировался на них, как отлет ориентируется на боль в мышцах, при очередном подходе до отказа. И я знал, что они означают.

— Я буду любить тебя, мама, — сказал я, прислушиваясь к телу мальчика. — Даже если тяжелая атлетика станет для меня моей жизнью, от этого ты не перестанешь быть моей мамой.

Мама, протиравшая стол в этот момент, на миг остановилась, застыла на месте без движения, словно пораженная в самое сердце. Она ничего мне не ответила. Не решилась.

— Я пойду делать уроки, — сказал я спокойно и отправился в свою комнату.

Церковь, к которой направился весь класс, представляла собой полуразрушенные стены, оставшиеся стоять недалеко от школы.

Как я узнал позже, после революции, долгое время церковь использовали как сельскохозяйственное хранилище: держали пшеницу и зерно, складывали там орудия труда для новоиспеченных колхозников.

Когда началась война, в церковь угодила фашистская бомба, оставив от каменного здания одни только стены.

Теперь же развалены переживали новую жизнь. Они стали местом, где мальчишки и девчонки проводили свои беззаботные дни: гуляли, лазили среди руин, играли в «чухи» и «море волнуется».

Как только кончились уроки, весь класс единым отрядом направился к старым церковным стенам.

Дети смеялись и непрерывно галдели о своем. Впереди класса гордо шагал Гриша со своими друзьями. Не менее гордый рыжий Денис, шествующий рядом со своим белобрысым лидером, нес в руках распевшийся магнитофон «Протон-402», который, утянул у родителей и притащил в школу. Надо думать, рыжий серьезно рисковал, вытащив такую дорогую вещь из дома. Узнают — получит по шее. Однако всем своим видом Денис показывал, что его это ни капли не волнует.

Протон приглушенно пел знакомую песню ансамбля «ВИА Веселые ребята»:

Ты не можешь не заметить, —

Соловьи живут на свете

И простые сизари.

Как прекрасен этот мир, посмотри.

Как прекрасен этот мир.

Девчонки, весело шедшие вслед за рыжим, хором подпевали песенке. Создавалось такое впечатление, будто класс топает не выяснять, кто же стянул деньги, а просто весело прогуливаются после школы в своем полном составе.

— Переживаешь, наверное, — шепнул мне Глеб, когда я молча шел к церкви.

— А чего мне переживать?

— Ну как же… Это же очная ставка! Я, вот, очень переживаю. За тебя переживаю. И что мне тоже объявят бойкот…

— Ты думаешь, что я взял? — Глянул я на Глеба искоса. — Что я украл деньги?

— Нет, да что ты⁈ — Испугался мальчик. — У меня такого и в мыслях не было! Просто, когда все тебе бойкот объявили… Я как-то… Тоже объявил. Побоялся… Теперь мне стыдно…

— Ничего, Глеб, — ответил я. — Я на тебя не в обиде. Ты все-таки проявил смелость, когда пришел под лестницу. И потом, в классе тоже.

— С-спасибо… — Несмело проговорил мальчишка.

Школьники пересекли пустую проезжую часть. Пошли по узкой гравийке и спустились в низину, поросшую молодой акацией, душистой сиренью и колючими кустами боярышника.

Тут, на пустыре, развернувшемся перед широкими лоскутами сельскохозяйственных полей, высился древний остов церкви. Низкие каменные столбики и стенки обозначали некогда высокую ограду, внутри которой высились полуразрушенные, потерявшие крышу стены церкви.

Мы вошли во дворик, превратившийся в поросшую низенькой травой полянку. Всюду здесь лежали большие валуны и фрагменты кладки. Кто-то притащил и сложил здесь несколько старых бетонных столбов электропередач. Видимо, некуда было девать, после замены.

Класс, словно присяжные, разместился на этих развалинах. Денис приглушил громкость на своем «Платоне», примостил магнитофон у большого валуна, на который уселся сам.

Мы с Глебом заняли места на бетонных столбах.

— Все будет хорошо, Вова, — пытался подбодрить меня Глеб робко. — Я буду за тебя болеть.

— Спасибо, — улыбнулся я снисходительно.

Признаюсь, весь этот детский «суд присяжных», меня даже забавлял. Походил он на игру, которую, однако, пионеры воспринимали очень серьезно. Да и я ясно понимал, что от нее во многом зависит моя репутация в классе.

В том, что Вова Медведь не брал денег, я был практически уверен. Не той породы был мальчик, чтобы на такое решиться. Не того воспитания. Самое забавное, по моему мнению, белобрысый спортсмен Гриша тоже их не брал. Такой поступок горделивый мальчишка, скорей всего, посчитал бы ниже своего достоинства. А вот ложь… Ложь — это уже дело другое. Он вполне мог солгать, чтобы оправдаться.

— Вова? — Позвали вдруг меня. Я обернулся.

Это была темненькая девчонка Ксюша, моя соседка. Она смущенно поправила волосы, убрала их с лица за ушко.

— Привет, — улыбнулся я.

— Я хотела тебе удачи пожелать, — сказала девочка. — Я не верю, что это ты взял.

— Конечно, он не брал, Ксюша, — глуповато заулыбался Глеб. — Мы ж с тобой его с садика знаем. Вова добрый. Последнюю горбушку отдаст, если надо будет.

— Ага, — убежденно кивнула девчушка. — Ты всегда со всеми делишься. Но теперь вот это все случилось… и… Я переживаю. Мы ж с тобой давно дружим. Кажется, мне, что бойкот несправедливый получился.

— Спасибо, — с улыбкой кивнул я. — И не переживай. Сдюжим как-нибудь. Выясним, куда пропали деньги.

Ксюша улыбнулась, и наперекор недоуменным взглядам своих подружек, сел рядом с нами.

Детишки галдели, переговаривались. Высокий Сережа, вставший на мою сторону, тогда, в кабинете, задумчиво смотрел во тьму арки, что была входом в темное нутро старинных руин.

Гриша с Денисом и Семеном о чем-то совещались у замшелой стены. Потом Гриша решился.

— Ну так что? — Вышел на полянку он. — Начнем нашу очную ставку? Ну что, Медведь. Сейчас мы будем тебе перекрестный допрос устраивать.

— Не мне устраивать, — я тоже вышел на полянку. — А выяснять, куда делись деньги, собранные классом. Мы с тобой вместе присутствовали, когда они пропали, — сказал я. — Так что к тебе тоже будут вопросы.

— Я выходил в туалет! Ты сам это видел! — Нахмурил брови Гриша. — Ты один в классе остался. А коробка лежала как раз на учительском столе! Кто еще их мог взять?

— А зачем ты деньги в школу притащил? — Спросил я тут же.

Гриша удивился. Дети, притихшие, когда мы начали разговор, зашептались.

— Так, я же говорил, — хмыкнул он, состроив нахальную рожицу. — Я взял деньги с собой, потому что после школы мы должны были пойти с девчонками и Семой с Димой в магазин. Купить Ирине Сергеевне сапоги зимние!

— Сапоги? — удивился я.

— Ну да, — сказала одни из девчонок, та самая, блондиночка, которую я видел, когда первый раз приехал домой. — Ирина Сергеевна весь год жаловалась, что ее сапожки зимние на ладан дышат. Что она их ремонтировать устала. Вот мы и подумали купить ей новые, на будущий год.

— И собрали ей сорок рублей на новую обувь, — деловито дополнил Гриша. — А ты их бессовестно украл!

— Мы еще посмотрим, кто тут вор, — холодно глянул я на Гришу. — Давай-ка разберемся. Кто заметил пропажу?

— Как кто? Я заметил! — Подбоченился Гриша.

— А ты, по дороге в школу, оставлял где-нибудь коробку?

— Нет, конечно. Она всегда была со мной!

— А произошло это в прошлый понедельник, — сказал я, — хотя вы хотели в воскресенье подарок купить.

Я немного подготовился и расспросил обо всем Глеба перед очной ставкой. Когда мальчишка мне рассказал, все, что знал об этом нашем происшествии, появились у меня некоторые мысли по поводу кражи.

— Так почему в воскресенье не пошли?

— Почему не пошли? Так занят я был! — Удивился Гриша. — До обеда помогал папе масло в машине менять. А после, вдруг, вызвали в спортшколу, на тренировку! У нас же соревнования скоро. Готовимся вот. Тренер утром заехал, сказал, что надо идти! Меня все видели, как я на тренировку шел!

— И кто тебя Видел? — Спросил я, оглядывая ребятишек.

— Как кто? Денис, Сема, Ксюша с Мариной! Я же пришел к ним, сказал, что все отменяется.

Я бросил взгляд на мою соседку Ксюшу.

— Это правда, — несмело пискнула девушка.

— Ну вот. Какие ко мне могут быть вопросы? — Пожал плечами Гриша. — А теперь давай-ка ты отвечай. Зачем взял? Куда деньги потратил?

— Не торопись, — осадил его я. — Так. А не могли деньги пропасть раньше? Еще до того, как ты их в школу принес? Ты где их хранил? Где-нибудь оставлял?

— На что это ты намекаешь? — Нахмурил белесые брови Гриша.

— Гриша, — вдруг подал голос Сергей, — Когда ты, говоришь, была твоя тренировка? В воскресенье?

— Ну да, а что? — Подбоченился белобрысый.

Он пытался выглядеть уверенным, но я заметил, что мальчишка занервничал. Что его зрачки на миг растерянно забегали.

— А то, — продолжал Сергей, выглядевший, после выходных, еще более уставшим. — Что у меня в воскресенье тоже была тренировка. А из зала тяжелой атлетики хорошо видно, что на стадионе происходит. В тот день ребята мячик не гоняли. Да и Сергея Станиславовича — футбольного тренера я в спортшколе не видал.

Так, значит, Сережа занимается тяжелой атлетикой? Вот так поворот. Казалось бы, надо было думать об этой детской «очной ставке», но мои мысли сразу же переключились в другую сторону. Я подумал, что надо бы Сергея расспросить о тренировках. Да хотя бы о том, где тут спортшкола находится. Ведь сейчас я даже этого не знал.

— У вас тренировка во сколько? — Спросил Гриша.

— В четыре, — ответил Сергей буднично.

— Ну вот. А у нас в три была. Просто не пересеклись, вот ты и не видел.

— У футболистов тренировки полтора-два часа идут. Мы, время от времени, пересекаемся, — ответил Сережа. — В тот день тоже пересеклись бы. А я никого из вашей команды не видел. Только старшики играли. Так что, Гриша, меня по поводу твоих слов терзают, так сказать, смутные сомнения.

Услышав цитату из знаменитого фильма, многие из детишек рассмеялись. Кто-то из мальчишек крикнул, сделав вид, что перечисляет на пальцах:

— Три магнитофона, три кинокамеры заграничных, три портсигара отечественных, куртка замшевая… Три… куртки.

Класс снова разразился смехом.

— Тихо вы! Тихо! — поднял я руки, чтобы успокоить детей. Потом обратился к белобрысому: кто еще в твоей команде есть? Кто может подтвердить, что у тебя и правда была тренировка по футболу?

— Ну… Э… — растерялся тот.

— А разве Руслан не в твоей команде? — Подала голосок темненькая Ксюша.

Во дворике церкви повисла краткая пауза. Потом кто-то из класса подал голосок:

— А ведь и правда… Русик с Гришей играет.

— Да! Руслан с ним! Он же вратарь!

— Русик! Скажи, правда у вас была тренировка?

— Да, скажи, а то как-то не по путевому получается!

— Давай, Русик!

— Чего молчишь⁈

Под нажимом коллектива поднялся худощавый черноволосый мальчишка. Темноглазый, он походил то ли на грузина, то ли на армянина. Понять было сложно.

Мальчишка явно испугался внезапных вопросов, посыпавшихся на него, словно из кузова самосвала. Он несмело обвел взглядом присутствовавших. Отвел глаза, когда уперся им в не менее остолбеневшего от неожиданности Гришу.

— Ну… — Начал он. — Как бы…

— Не бойся, — сказал я. — Никто тебя сейчас не судит. Ты тут просто, как свидетель нужен. Говори, пожалуйста, правду.

— Ну… Иногда не всю команду зовут… Иногда… — Начал он мямлить под ожесточившемся взглядом Гриши. — Иногда там отработки всякие… Иногда…

— Не бойся Гриши, — перебил его я. — Ничего он тебе не сделает. Если надо будет, я за тебя заступлюсь.

— Ты? — Рассмеялся белобрысый. — Да ты…

— Не мешай свидетелю выступать, — бросил я холодный взгляд на Гришу, и тот, от неожиданности, даже опешил: вскинул брови, приоткрыл рот.

— Если какая-то тренировка и была, — несмело продолжил Руслан, когда я снова спросил его, — то я на ней не присутствовал.

— Тренер предупреждал тебя, что будет тренировка? — Спросил я в лоб.

— Нет, — покачал тот головой, помявшись. — Не предупреждал.

— Футбол — спорт командный. Как же так бывает, что команда не в полном составе, а почестям тренируется?

— Я не понял! — Вклинился белобрысый. — Мы сейчас футбол обсуждаем, или как Батон деньги украл⁈

— Замолчи, — осадил я Гришу.

— А ты мне не папа с мамой, чтобы указывать!

— Хочешь, совет дам, — я хмыкнул. — Если уж на чистую воду выводят, хоть уверенный вид делай. А то ты совсем разволновался. Продолжай, Русик.

— Я… Да я… — Остолбенел от удивления Гриша.

— Нет. Не было тренировки, — признался, наконец, Руслан.

Все уставились на Гришу. Я тоже глянул на него с укором.

— Ну тогда скажи, — скрестил я руки на груди. — Зачем ты, Гриша, соврал про тренировку?