Сказки народов Сибири, Средней Азии и Казахстана

ПЕСЕННЫЙ ЧЕЛОВЕК Долганская сказка

Пересказ для детей Н. Гессе и З. Задунайской

края леса, у края тундры стояла, говорят, рубленая избушка. В ней женщина с тремя сыновьями жила. Два старшие сильные были, а младший — Куначжи́ его звали — все на печи лежал. Не ходил совсем, не держали его ноги. Отчего так, сам не знал и мать не знала. А если и знала, ничего не говорила.

Мать всегда с Куначжи дома сидела, разве только за хворостом в лес сходит. А братья все по лесу бродили, у речки дневали. Дичи добудут, рыбы наловят, сами наедятся, а объедки домой несут. С утра уйдут, вечером вернутся.

Так и в тот день, с которого наша сказка начинается. Первый раз Куначжи проснулся, когда братья на тихой зорьке промышлять собирались. Дождался он, пока хлопнула за ними дверь, и опять уснул. Второй раз проснулся — снаружи буря бушует. Дверь избушки настежь распахнута, все тепло выдуло, и печь уже остыла. Куначжи позвал мать — она не откликается. Хотел он сам слезть с печки, чтобы дверь закрыть, да не сумел — упал на пол. Бок ушиб, руку ушиб, однако пополз к порогу.

Дополз, оперся о порог руками. Глянул направо — увидел подобные ворчливому тощему медведю буреломы, увидел подобные голодному изогнувшемуся волку кривые пни.

Посмотрел налево — свою мать увидел. Стоит она, за угол избушки держится, вверх глядит. Вдруг блеснула молния, грянул гром. Зажмурился Куначжи, а когда открыл глаза, матери уже не было на том месте, где стояла.

— Мама! Мама! — позвал Куначжи.

То ли послышалось ему, то ли ветер прошумел, то ли и правда мать ответила:

— Приходи ко мне, сынок!

— Куда приходить, мама? — закричал Куначжи.

Только ничего больше не услышал. Заплакал тут Куначжи. Кое-как дверь прикрыл, забился в угол, братьев ждет.

К вечеру вернулись братья: в избе не топлено, в углу убогим щенком Куначжи свернулся.

— Куначжи, почему лежишь на полу? — спрашивают братья.

— Упал с печки.

— Почему в избе холодно?

— Ветер раскрыл дверь, тепло выдул.

— Где же мать?

— Не знаю.

И рассказал, что видел.

Выбежали братья из избушки, кругом обежали — не нашли ни следа, ни знака, ни с чем вернулись. Затопили печь, Куначжи накормили, поели сами и легли спать. Братья спят, Куначжи всю ночь проплакал.

Утром Куначжи говорит:

— Надо к матери идти.

— А куда идти? — спрашивают братья.

— Не сказала она, — отвечает Куначжи.

— Как найдешь, если следа нет? Где искать?

— Может, я след увижу, — говорит Куначжи. — Посадите меня в сельницу и везите.

Старшие братья так и сделали. Посадили Куначжи в сельницу — корыто, над которым мать муку просеивала, — привязали к ней крепкий ремень и потащили младшего брата по лесу, по тундре.

Братья идут — под ноги себе глядят. Куначжи в сельнице сидит — по сторонам смотрит. В первый раз вольный свет видит! На западе видит землю с яркими цветами, с подобной кривому ножу осокой. На востоке видит землю с пестреющими лесами. На юге краснеют горы. На север глянет — там снега белеют.

Сколько дней так шли, сколько ночей ночевали, а на трижды третий день подошли к старому, заглохшему озеру, что густо поросло высокой травой.

Куначжи говорит:

— Тут остановимся. Надо траву рвать.

— Зачем? — спрашивают братья.

— Потом увидите. Ну, начинайте, я пока посплю.

Спит Куначжи. Братья не столько работают, сколько не работают. Куначжи проснулся — стоит высокая трава, как стояла, лишь кое-где проплешины виднеются.

Младший брат говорит:

— Мало вы наработали. Верно, я только чуточку вздремнул.

— Какое там! Ты долго спал, — старшие отвечают, — а мы работали, не разгибались. Трава очень жесткая, устали.

— Устали — поспите.

Братья повалились, захрапели. А когда глаза раскрыли — на сухом озере ни одной стоячей травинки не осталось. Вся сорвана, вся собрана, зеленой горой возвышается.

— Ну, отдохнули? — говорит Куначжи. — Теперь новая работа есть. Траву я всю повыдергал, не такая уж она жесткая. Однако руки у меня заболели, спина заныла. Я спать лягу, а вы из травы веревку вейте.

Второй раз Куначжи просыпается — рядом братья лежат, валяется возле них на земле маленькая, тоненькая веревочка. А куча травы будто не тронута. Вздохнул Куначжи, сам взялся за дело.

Много ли, мало ли спали братья, много ли, мало ли работал Куначжи — разбудил их, когда в куче ни одной травинки не осталось. Толстая травяная веревка три раза вокруг озера змеей обвилась.

Удивились братья. Стало им стыдно. Спрашивают:

— Говори, что дальше делать?

— Вон видите дерево? Выкопайте его с корнями и принесите сюда.

Пошли братья. Скоро вернулись.

— Очень толстый ствол у дерева, — говорят, — глубокие корни, длинные ветки. Не можем его выкопать.

— Ну, подтащите мою сельницу к тому дереву. Подвезли его братья. Куначжи толкнул дерево, оно до земли наклонилось. Ухватил за нижние сучья, с корнями выворотил. Потом взял конец веревки, привязал к вершине лежащего дерева, а дерево в небо швырнул. Летит оно все выше и выше, корнями вверх, вершиной вниз, травяную веревку за собой тащит. Долетело дерево до неба, вросло в него корнями. С вершины его веревка свисает до самой земли.

Удивляются братья: откуда у худоногого Куначжи, который век на печи пролежал, столько силы? А Куначжи говорит:

— На земле следа нашей матери нет, значит, на небе она. По этой веревке поднимемся.

Опять удивляются братья: откуда у худоногого Куначжи, что белого света не видел, столько ума?

Полезли все трое. Лезут. Братья себе ногами помогают, Куначжи только руками перебирает.

Поднялись на небо. Куначжи смотрит: бегут во все стороны серебряные дороги, блестят, переливаются под солнцем. А братья кругом себя глянуть боятся, все вниз, на землю, смотрят. Куначжи говорит:

— Надо идти мать искать!

— Никуда мы не пойдем, шагу не ступим. Тут хоть веревка к земле тянется, не так страшно.

— Что ж, — сказал Куначжи, — придется мне самому идти. По этим красивым дорогам, может, пойдут мои ноги.

Подполз к серебряной дороге, встал на нее. Встал, стоит — держат его ноги. Потом шаг ступил, другой и пошел, как будто весь свой век ходил. Только раз обернулся, братьям крикнул:

— Ждите меня здесь три года. Если жив буду, вернусь. Если хоть на один день опоздаю, значит, в живых меня нет. Тогда спускайтесь по веревке на землю. Вспоминайте меня добром.

— Хорошо, будем ждать три года, — ответили братья. А друг другу сказали: — Видно, не простой человек наш Куначжи, а мы и ведать не ведали!

Развели они костер, сели у огня — приготовились ждать три года.

Идет Куначжи по серебряной дороге. Сколько дней, сколько ночей идет, только он один знает. Наконец до перекрестка дорог дошел. Смотрит: стоит маленькая избушка. Стены у нее серебряные, крыша серебряная. Вертится-крутится избушка, то одна сторона ее на солнце блеснет, то другая. А около избушки сидит красавица. Лицо у нее белое, как летнее облачко, щеки нежные, как тучка на восходе.

— Куда идешь? — спрашивает красавица у Куначжи.

— Ищу свою мать, — отвечает он.

— Напрасно ты ее здесь ищешь, — говорит девушка. — Что тут делать женщине с земли? Оставайся в моей избушке или назад иди.

— У тебя не останусь и назад не пойду, — говорит Куначжи. — Мать меня звала. На земле я следов ее не нашел, значит, здесь должна она быть.

— Может, так, может, не так, — сказала девушка. — Позади тебя дорога длинная, впереди еще длинней. Зайди в избушку, отдохни, поешь.

Послушался ее Куначжи, вошел в избушку. Поел, чем девушка его угостила, отдохнул немного и опять в путь собрался.

Девушка ему на прощанье сказала:

— Нету здесь твоей матери. Если мне не веришь, спроси у моей старшей сестры. А идти к ней надо по дороге, что направо ведет.

Пошел Куначжи направо. Шел, шел и пришел к избушке. Если бы Куначжи сам дорогу ногами не мерил, подумал бы, что на месте стоит — до того избушки похожи. И девушка подле нее такая же красивая. Только щеки у этой девушки не нежные, как облачко на утренней заре, а яркие, как туча на закате. Глаза у нее мерцают, словно первая звезда в темнеющем небе.

Рассказал ей Куначжи, куда идет, кого ищет.

Девушка привела его в избушку, накормила, напоила, потом сказала:

— Не напрасно ты мать ищешь. Здесь она, ее злой Гром с земли унес, взаперти держит. Хочешь освободить — убей Грома.

Тут она сняла со стены острый меч, Куначжи подала.

— Иди все прямо, никуда не сворачивай. Увидишь сполохи — тоже не сворачивай. Увидишь всадника на белом быстроногом коне — тут остановись. Это и есть Гром, твой обидчик. Он с коня соскочит, пойдет к тебе, а ты ударь его мечом.

— Не побоюсь! — сказал Куначжи и пошел по дороге.

Шел, шел, смотрит: играют впереди сполохи — меняют цвет с красного на зеленый, с синего на желтый. Если вглядеться, чего только в них не увидишь: и леса, и горы, и луга с цветами, и озерные края. Смотрит Куначжи, однако не останавливается, дальше идет.

Вдруг показался всадник на белом коне. Изо рта коня огонь пышет, из ноздрей искры летят. Тут Куначжи остановился. И всадник коня остановил, соскочил с седла, подошел. Выхватил меч Куначжи, как девушка ему говорила, и ударил всадника.

Блеснуло что-то, загремело раскатами. Куначжи меч из рук выпустил, упал лицом вниз, ничего больше не помнит. Долго ли лежал, мало ли лежал, тоже не знает. Наконец открыл глаза: кругом ничего нет, расстилается белый снег, сколько глаз хватает.

— Тут мне, видно, и погибнуть! — сказал Куначжи.

— Так тебе и надо! — раздался голос над белой равниной. — Не спросил, не сказал сам, чего хочешь, а меч поднял! Дочерей облаков послушался, а они тебя обманули.

Замолк голос — такая тишина настала, что слышно, как снежинки пересыпаются. Встал Куначжи, побрел по глубокому снегу. Ноги в сугробе вязнут, хоть ползи, как двадцать лет ползал. Упадет — тонкий наст руки до крови режет. Совсем выбился из сил Куначжи.

— А ведь и вправду погибну здесь! — говорит себе.

— Погибнешь! — сказал тот же голос.

Куначжи выпрямился, кулаком невидимому погрозил.

— Не погибну! Мать я должен найти. Она меня звала — может, плохо ей.

— Не надо было дочерей облаков слушаться! — опять сказал голос. — Ты виноват.

— Так ведь мать не виновата! — закричал Куначжи.

— Это ты правду сказал, — ответил голос. — Тогда иди. Увидим, твердо ли ты решился.

Куначжи идет. Снега меньше стало, кое-где земля виднеется. Ногам легко ступать. Обрадовался Куначжи — теперь дойдет он!

И вдруг заблестело, заплескалось перед ним озеро. Большое озеро, ни вправо, ни влево берега не видно, а впереди чуть чернеет берег. Не замерзло озеро, вал по нему ходит, ветер с гребней пену срывает.

Остановился Куначжи, что делать, не знает. Потом сказал:

— Путь к матери не назад, а вперед лежит.

Только как по воде пойду — утону ведь?

И прислушивается: не даст ли какого совета голос. Нет, молчит голос. Видно, надо самому решаться.

— Будь что будет, пойду!

Тут голос сказал:

— Иди, не утонешь.

Ступил Куначжи ногой на воду — ногу не замочил. Ступил другой — твердо. Под его ногами вода льдом становится, на шаг впереди замерзает, на шаг позади опять плещется. Так Куначжи все озеро пересек. Вышел на берег — перед ним дорога лежит, гладкая, серебряная.

Быстро зашагал Куначжи — по гладкой дороге будто сами ноги его несут. Вон и сполохи вдали. Отливают красным, синим, зеленым, каждый миг меняются: то словно леса встают, то горы вздымаются, то открываются широкие реки…

Дошел до самых сполохов Куначжи, до того места, где встретил всадника на белом коне. Остановился, не знает, то ли тут ждать, то ли дальше идти. Постоял — нет никого, дальше пошел.

Сколько прошел, Куначжи не считал и мы не мерили. Наконец увидел просторный дом с восьмьюдесятью окнами. Подошел он к нему, с десятью золотыми балками высокий порог переступил. Очутился на золотом полу, по которому с приглядкой ходят, на цыпочках переступают. Красивый дом, с нарядной карнизной печью, с певучей скамьей, с говорящей сказки лежанкой.

Тут выбежала к нему женщина, закричала:

— Куначжи пришел! Сыночек мой пришел на своих ногах!

Куначжи смотрит, глазам своим не верит: и мать его это, и нет — красавицей она стала, какой, видно, смолоду была. Куначжи ее такой не помнил, а голос ласковый сразу узнал.

Мать сына на певучую скамью усадила, сама рядом села. О том говорить стали, что Куначжи знал, мать не знала. Рассказал Куначжи, что с ним было, что видел, что слышал, что делал. Все выслушала мать, потом головой покачала:

— Ох, сыночек, нехорошо ты сделал! Ты отца своего убить хотел!

— Как отца? — закричал Куначжи.

Мать сказала:

— Все тебе расскажу, ты послушай.

И стала она говорить, о чем сама знала, о чем Куначжи не знал.

Много лет назад это было. Мать кочевала с мужем своим и двумя маленькими сыновьями. По лесу на оленях они ехали. Вдруг напал на них медведь. Мужа насмерть придавил, на мать бросился. Тут бы ей конец пришел, да загремел среди ясного неба гром, слетела молния, убила медведя. А перед молодой женщиной появился всадник на белом коне. Начал он заботиться о ней и ее детях — не дал им от голода, от холода пропасть. Прожили так год, и родился у них мальчик Куначжи. Стал Гром в дорогу собираться, сказал, что не может больше оставаться на земле, к себе на небо должен вернуться. Целый год грозы нигде не было, плохо это для всего растущего, для всего живущего. Пообещал прийти, когда сможет. И приходил. Три раза за эти годы приходил, все с собой звал. А куда пойдешь, когда сын худоногим родился, как его бросишь! В последний раз Гром ей так сказал, так уговаривал: «Сын наш вырос. Если любит тебя, станет искать. Доберется до неба, тут я ему помогу — будут его ноги ходить, не зная усталости». Женщина послушалась мужа, унес он ее.

Только и успела она крикнуть: «Приходи ко мне, сынок!»

— Это я слышал, мама, — сказал Куначжи. — Вот я и пришел к тебе.

— Хороший ты сын у матери, — сказала женщина. — А как отец считает, надо его спросить.

— Где же он, мама?

— Не знаю, где сейчас. У него дел-забот много.

Стал Куначжи жить с матерью в просторном доме с восьмьюдесятью окнами. Дрова ей рубил, воду носил, во всем помогал.

Однажды на рассвете услышал Куначжи тяжелые раскаты. Затряслись стены, золотые балки золотым звоном зазвенели. Потом разом все стихло. Куначжи подумал:

«Верно, это мне во сне почудилось!»

И опять заснул. А уже когда солнце поднялось, пришла мать, сказала:

— Вставай, сынок, твой отец на белом коне домой вернулся, тебя зовет.

Пошел Куначжи к своему отцу Грому. Гром ему говорит:

— Оказался ты добрым сыном. Теперь сам выбирай: хочешь — с нами живи, хочешь — на землю возвращайся.

Куначжи отвечает:

— Вижу, матери хорошо живется. Защитник ей не нужен. А земному человеку на земле лучше. И братья меня у края неба ждут: я им пообещал через три года вернуться.

— Верные ты слова сказал, — говорит Гром. — Иди к братьям. Только сначала выбери из того, чем я владею, себе долю.

Три амбара стояло на широком дворе у Грома. Гром подвел Куначжи к первому амбару, двери перед ним открыл.

Глянул влево Куначжи — замерцал у него в глазах лунный блеск. Глянул вправо — ослепил его солнечный блеск. Это груды серебра, груды золота у Грома в амбаре лежат.

— Бери сколько унесешь, — сказал Гром.

Куначжи головой покачал.

— Не надо мне золота, не надо серебра.

— Значит, не хочешь богатства? — говорит Гром и ведет его к другому амбару.

В том амбаре семицветные радуги в углу свалены, молнии белым и малиновым огнем светят, ветры из кожаных мешков рвутся.

Куначжи и тут головой покачал:

— Нет, отец, и отсюда ничего не возьму. Да тебе и самому это нужно.

— И могущества, значит, не хочешь, — сказал отец. — Ну что ж, сам я тебя подарком наделю. Тот подарок в третьем амбаре.

Удивился Куначжи: совсем пуст третий амбар, только посредине лежит палочка небольшая с тремя сучками. Поднял палочку Гром, отдал Куначжи, сказал:

— Когда скучно тебе станет, когда тоска на душу ляжет, вынь любой сучок, посмотри в дырочку. И в беде тебе эта палочка поможет.

Попрощался Куначжи с отцом, с матерью попрощался и отправился в обратный путь.

Быстро шел, к братьям спешил. Ноги его устали не знали. Вот уже сполохи перед глазами из цвета в цвет переливаются. Куначжи только самую малость на них полюбовался — дальше спешит. Серебряная дорога перед ним расстилается, будто сама из-под ног назад убегает.

Дошел до избушки. Вертится-крутится она, то одна сторона, то другая блеснет. Сидит перед избушкой старшая сестра, дочь облаков. Куначжи ей говорит:

— Хочу у тебя спросить, знала ли ты, что Гром мой отец, что мать жена ему?

— Знала, — отвечает девушка.

— Зачем же ты мне меч дала, правды не сказала? Ведь я мог отца убить, мать вдовой сделать!

— Теперь скажу тебе правду. Не должен был Гром земную женщину себе в жены брать, не место ей на небе. Вот почему я тебе в руки меч дала, почему тебя научила его на Грома поднять.

— Моя мать никому зла не желает и тебе не желала.

— Может, и так, — сказала дочь облаков. — А только что сделано, то сделано. Гром мне теперь не простит. Возьми меня с собой на землю.

— Что ж, — ответил Куначжи, — если хочешь, пойдем.

Пошли вдвоем. Долго ли, коротко ли идут, дошли до той серебряной вертящейся избушки, где младшая дочь облаков живет.

— Куда идешь? — спрашивает младшая сестра у старшей.

— На землю иду, хочу там пожить.

— Возьми и меня с собой.

Теперь втроем идут. Куначжи быстро шагает, девушки по серебряной дороге скользят, будто летят над ней.

Наконец до братьев дошли.

Братья уже в путь собираются, костер потушили.

— Разве три года миновало? — Куначжи у них спрашивает.

— Всего три дня осталось. Мы уже думали, ты погиб. Чего зря время терять! — отвечают братья.

А сами с красавиц глаз не сводят.

Стали по веревке вниз спускаться. Первыми красавицы, потом старшие братья. Куначжи ждет, пока все ногами земли не коснутся.

Спустились красавицы, спустились братья, а Куначжи наверху только за веревку схватился. Братья на красавиц посмотрели, друг на друга глянули. Старший среднему шепнул:

— Пускай Куначжи на небе останется. Разве плохо ему там? А мы на красавицах женимся.

Пока средний брат успел головой кивнуть, старший уже веревку поджег. Высохла травяная веревка за три года, побежал по ней огонек — будто желтая птичка крылья расправила, вверх полетела.

Куначжи по веревке вниз спускается, огонек по веревке вверх бежит. Как раз на середине встретились. Тут потух огонек. Остался Куначжи между небом и землей.

Посмотрел вниз: далеко земля, а все-таки видно, как братья с красавицами прочь убегают. Висит Куначжи, что делать, не знает. Ветер его раскачивает, дождь сечет. Вдруг вспомнил Куначжи про подарок отца своего, Грома. Взял палочку, приставил к веревке — расти стала палочка, до самой земли дотянулась. По ней и спустился Куначжи.

А палочка какой была, такой опять сделалась. Сел Куначжи на траву, палочку на колени положил. Стал вспоминать, что давно было, что недавно случилось. До двадцати лет кормили его братья и о матери заботились. А сейчас обманули, зло против него замыслили. Обо всем забыли, увидев красавиц. Даже про мать не спросили: нашел ли ее Куначжи, плохо ли, хорошо ли ей? Дочери облаков — они сами, что облака, переменчивы. На них Куначжи не в обиде, они уже его обманывали. А братья?.. На братьев Куначжи, как на себя, надеялся.

Скучно ему стало, тоска на душу легла. Вдруг палочка будто сама на его коленях перекатилась. Вспомнил Куначжи, что отец говорил. Взял палочку в руки, вынул верхний сучок, посмотрел в дырочку — разом обо всех своих думах забыл. Смотрит, оторваться не может: увидел Куначжи широкую тундру, ненецкие чумы, нарты, оленей. Чумов много, оленей не сосчитать. В расшитых одеждах люди мясо едят, в бубны бьют, веселятся… И у Куначжи на душе стало весело, легко стало.

Вложил он верхний сучок на место, средний сучок вынул — увидел горные места, увидел лесные места. Узнал, как живет народ ха́нтэ, как народ эве́нков живет-охотится. Как пушнину они добывают, как перегоняют оленьи стада с пастбища на пастбище. Трудятся не жалея сил, зато и повеселиться умеют. Возле чумов игры играют, борются, смеются… Смотрит Куначжи, и так ему самому весело, будто он с ними вместе наперегонки бегает, оленей арканом ловит, из луков в цель стреляет.

Потом вынул третий сучок — увидел вековую тайгу. По тайге река Енисей течет, широкая река, глубокая. Лодки плывут, пароходы. На пароходах русские люди. Выгружают они товары на таежные берега: красивые материи, муку, вино. А люди, что живут в лесах, несут им пушнину, грузят на пароходы мамонтовые бивни, оленьи шкуры, песцов, горностаев, выдр, белку… Русские люди вино пьют, вином угощают, песни поют… А пароходы бегут вверх по течению, вниз по течению. Дым из их труб валит, над тайгой стелется.

Нагляделся Куначжи, налюбовался. Задумался. Потом песню запел. Все, на что насмотрелся, в песне рассказывает.

— Однако, — сказал себе, — я песенным человеком стал! Если сам побываю в тех местах, что видел, еще лучше петь буду.

Встал Куначжи, палочку под мышку сунул и пошел. Где только не побывал, где только свои песни не пел, каких краев своими ногами не измерил, с какими людьми словом не перемолвился!

А однажды на долгом песенном пути повстречались ему братья. Бегут братья, что под ногами — не видят, все вверх смотрят. Споткнутся, упадут — глаз от неба не отрывают. А по небу два легких облачка плывут. Это за ними братья гонятся.

— Что, — спрашивает Куначжи, — и вас дочери облаков обманули?

— Обманули! — отвечают братья. — Бросили нас, а не отпускают, за собой манят.

И опять бежать пустились.

Пожалел их Куначжи, да что сделаешь! Дальше пошел.

Сто лет живет, весь век песни поет, людей радует.