Скверное место. Время московское

Глава одиннадцатая

Кафе в центре города было посреди рабочего дня практически пустым. Лишь за столиком в углу зала сидели трое. Двое выжиг в малиновых пиджаках явно принадлежали к категории «новые русские», потому говорили много, торопливо, где надо и не надо перебивая друг дружку. Третий, короткостриженый, крепкий, как гриб боровик, явно вышел из среды «авторитетной». Он лениво ковырял вилкой в плохо прожаренном куске мяса и даже не смотрел в их сторону. Ему и так все было ясно. Через десять минут безостановочной трепотни он спросил одного из них:

– Напомни, как тебя зовут.

– Игорь. Я тебе уже говорил.

– Слышь, Игорек, а ты что, самого Большакова знаешь?

– Да, я Большакова знаю лично. Если я ему скажу, он приедет и все тут разрулит.

– Да?

– Да.

– Точно?

– Точнее не бывает! Слово даю.

– Хорошо. А ты его откуда знаешь?

– Тебе какая разница? Знаю, и все!

– Ладно, не хочешь говорить, не говори. Слушай, а как он выглядит, этот твой Большаков?

– Богатырь, под два метра ростом, и кулак, как твоя голова.

Услышал это «гриб боровик» и так наварил Игорьку в лоб, что тот охнул, дернулся и без чувств свалился под стол.

– Хрен тебе! Он маленький, лысый и кривоногий. Это я тебе как его друган заявляю!

Так закончилась стрелка двух коммерсов, третейским судьей на которой выступал Александр Вайнштейн, человек хорошо и разносторонне образованный, однако имевший один очень серьезный недостаток – он был держателем общака в группировке Финна и, соответственно, окопавшимся на противоположной от начальника УБОПа стороне баррикад. Насчет дружбы и кривых ног он, конечно, загнул, но то, что он с Большаковым приятельствовал много лет, это было правдой. Так уж сложилось. Сразу после того, как погиб Валера Зайцев, первый напарник Андрея.

Когда-то они были ровесниками, и оба любили спорт. Но если для Большакова это было лишь увлечением, то Зайцев достиг таких высот, что стал мастером спорта СССР по боксу, а на всю область их было всего двое – он и Финн. Это уже потом такое звание стали раздавать направо-налево, а в семидесятых абы кому его не присваивали. Потому Зайцева в городе хорошо знали и уважали не только спортсмены, но и бандиты, потому как были в курсе особенностей и силы его удара: если тот в поединке наносил прямой удар, то соперник падал не назад, на спину, а вперед, лицом в пол.

В разное время у них был один наставник на двоих – майор милиции Кириллов, который с самого начала предупредил их, одного, закончившего Харьковские курсы, другого – Минскую школу милиции, что реальная жизнь чрезвычайно далека от теории, которую им преподавали на Украине и в Белоруссии:

– Ты еще молодой и потому должен знать: все, чему тебя учили в учебном заведении, лучше позабудь! Там рассказывали сказки, а здесь, на «земле», реальность, и все не так, как написано в учебниках. Здесь все устроено по-другому. Так что ты не стесняйся, задавай вопросы.

И они, уже составившие свои первые протоколы, уже съездившие на задержания, спрашивали об одном и том же:

– Анатолий Валентинович, чего мне делать? Меня оскорбляют, а я молчу как дурачок: мне язык распускать нельзя, я же офицер милиции. Так что, мне следует подставить наглецу вторую щеку? Так я не согласен. Мне проще начать морды бить в ответ или уволиться, чем ходить оплеванным!

И Большакова, и Зайцева Кириллов учил одному и тому же: эти строки Святого Писания на ментов не распространяются, потому как вторую щеку после первой пощечины сотрудникам милиции подставлять категорически нельзя.

– Ты пойми, если человек тебе в лицо плюнул, а ты ему на это никак не ответил, значит, в следующий раз он посчитает возможным ткнуть в тебя ножом. А мы должны сделать так, чтобы жулик еще издалека, еще до того, как ты достал из кармашка свое удостоверение, только по твоим глазам понял, что ты мент, и бежал от тебя так, чтобы только пятки сверкали. Если он, конечно, тебе не нужен. А если нужен, то шел к тебе на полусогнутых!

Само собой, если возникла конфликтная ситуация, если тебя кто-то ударил, тут ждать нечего, тут нужно применять все приемы, которым ты обучен, задерживать этого наглеца, а потом возбуждать уголовное дело. Но имей в виду, хотя ты по закону имеешь право применять физическую силу, в прокуратуре тебя никто не будет ждать с распростертыми объятиями. Как говорит прокурор Пролетарского района? «Если я буду сажать всех граждан, которые менту погон оторвали или послали его на три буквы, я за год все население района переселю в лагеря. Оно мне надо?» Он, паскуда, если даже участковому в глаз заехали, на этот синяк не обращает внимания. Только если в тебя ножом ткнут или убьют, не дай бог, тогда он начнет шевелиться.

– Ну и как тут работать? Я что, мальчик для битья?

– Этого не хватало! Знаешь, как быстро разойдется среди жуликов слух, что тебе можно врезать по рылу, а ты проглотишь оскорбление? Мгновенно. И что с тобой будет, догадываешься?

– Что?

– Тебя забьют. Поэтому зубы надо показывать. Но показывать грамотно. Всегда помни, что прокурорские никогда не будут на твоей стороне. Они не поверят, что тебе плюнули в лицо или ударили по башке. А вот гражданам поверят, после того как они напишут на тебя заявление. И охотнее посадят тебя, чем того, кто на тебя напал. Тебя как учили? Если тебя послали, это как минимум уголовное дело, смело применяй самбо и приводи сквернослова в отдел. Ну и что? Ты ему что-нибудь сломаешь, пока производишь задержание, а он снимет побои и к хитро сделанному адвокату обратится. В итоге против тебя еще и дело уголовное возбудят. Поэтому смотри, ориентируйся в ситуации. Ты не кидайся в драку, когда тебе сказали что-то недоброе. Что делать, народ у нас милицию не любит. Если тебя оскорбили, ты промолчи, но потом обязательно проследи за хамом, установи, что это за человек, и вечерком на профилактику его дерни. А если пьяного его поймаешь, так протокол на него составь.

– Да есть такие, кому на этот протокол наплевать.

– Есть и такие. И вот к особо буйным и наглым можешь и силу физическую применить. Только без свидетелей. Встреть его у подъезда и, пока никто не видит, заедь ему кулаком в лоб или же сделай это в райотделе, в своем кабинете. Спуску давать нельзя никому. Иначе как ты будешь здесь работать?

Они крепко сдружились в Шестом отделе, где сидели в одном кабинете, и им на деле пришлось реализовывать советы Кириллова. Те первые месяцы на новой работе они жили, не зная сна и отдыха, потому что всевозможные дыры затыкались именно ими. Надо на рынке навести порядок? Большакова и Зайцева отправляют. Притон разогнать – тоже им поручают. А уж послать на обыск или задержание какого-нибудь авторитетного жулика, это вообще дело святое, потому что никто из старших по званию категорически не желал проблем. Никто не хотел получить в темной подворотне награду за чрезмерное усердие в виде удара силикатным кирпичом по седой голове.

Первым их общим заданием был опрос Финна и его бойцов по уголовному делу, где они все проходили как свидетели. Повестки следователя они игнорировали, добровольно являться в милицию категорически отказывались. Начальство, решив, что Большакову и Зайцеву терять в жизни больше нечего, ну, кроме их собственных голов, приказало:

– Найдите их немедленно и опросите. – И адрес подсказало, чтобы по городу не плутать: – Во Дворце спорта есть частная сауна, вот там они и тусуются.

В сауне их никто не ждал. Минут пять они нажимали кнопку звонка, покуда за железной дверью кто-то очень недовольный и заспанный не рявкнул:

– Вы кто, чего надо?

– Мы из милиции. Из Шестого отдела. Оперуполномоченные Зайцев и Большаков.

За дверью им явно были не рады, потому что ответили очень неласково:

– Тут частная собственность. Какого черта?

– Дружище, какая бы она ни была, твоя собственность, частная или государственная, но ты дверь-то открывай. Ты же все-таки на территории России находишься. А мы все-таки представители власти.

– Пошли на хрен, представители власти, видал я вас таких!

– Жми на звонок, – весело сказал Валера Андрею, и тот еще сильнее надавил на кнопку.

А из-за двери уже слышалось, вперемежку с электрическим звоном, конкретное предупреждение:

– Я сейчас выйду и дам вам в рыло.

– Ну, давай попробуй!

Вышедшим на улицу оказался здоровенный озверевший бугай с битой в руке. Но он еще и рта не успел открыть, как Валера въехал ему кулаком в голову, при этом сила удара, как и следовало ожидать, была такой, что бугай и биту выронил, и падать стал не назад, а мордой им под ноги.

Зайцев переступил лежащее перед ним тело и сказал, потирая кулак:

– Пошли!

– Валера, а ты не горячишься? – Андрей тоже был в хорошем настроении, но про технику безопасности не забывал. – Сколько там таких может быть бугаев, никто не знает, а мы с тобой вдвоем и без оружия!

– Пойдем, пойдем!

Кто-то, выбежавший из коридорной темноты, увидев непрошеных гостей и распахнутую настежь входную дверь, вдруг заорал во все горло «Шухер, менты!» – и снова скрылся за неосвещенным поворотом.

Когда они зашли в бильярдный зал, там их уже ждали Финн и человек десять его бойцов. Каждый в руках держал что-то мозгодробильное: кто биту, кто палку, а кто и цепь. По их мрачным рожам было видно, что они готовы обороняться до последнего. Правда, увидев Валеру, некоторые из них вдруг отбросили в сторону свой инструмент самозащиты и приветливо заулыбались.

– О, Валера, это ты! Привет, братан! Пацаны, ложная тревога! Все нормально, это тоже спортсмены!

Поздоровавшись со всеми за руку, Валера спросил Финна:

– И кто хозяин этого беспредела?

Из-за спины показался тот, который минуту назад ошалело орал на всю ивановскую: «Менты!».

– Я!

– Иди сюда. Слышь, ты, дятел, ты бы российские законы изучил на досуге. Ты чего? Хочешь за неповиновение срок получить? Так получишь, за мной не заржавеет!

– Нет, я ни при чем, это у меня вышибала обычный дурачок. Уволю гада.

– Не надо никого увольнять, и дважды за одно преступление не наказывают, а он уже наказан мною лично. А двери, скажи ему, впредь надо открывать. Хотя бы для того, чтобы узнать, зачем люди пришли. Тем более мы свои удостоверения показали в глазок. Вы чего милицию не уважаете, на Шестой отдел кладете с прибором?

– Уважаем, уважаем, больше такого не повторится. Может, выпьете с нами?

Большаков и Зайцев наотрез отказались присоединяться к столу, на котором стояли бутылки, окруженные тарелками со всякой незамысловатой закусью.

– Не, пацаны, мы не за этим сюда явились.

– А чего?

– Нам надо с вас объяснения взять.

– Да ну! Нам уже повестки присылали.

– Не, мужики, так не пойдет. Мы представители власти, у нас поручение руководства отдела взять с вас объяснения, и мы его выполним, чего бы это нам ни стоило.

– Ну, раз так, ссориться с тобой, Валера, не станем. Ладно, спрашивайте.

Нет-нет и случалось, что взвинченные на дешевых понтах приблатненные хари кричали им, пьяно и неприветственно:

– А-а… Большаков и Зайцев, давно не виделись! Ну, паскуды, менты поганые, только снимите с меня наручники, я вас, гадов, на части порву!

А Большаков и Зайцев делали свое дело молча и ни на что не реагировали. Потому что хорошо уяснили: их время еще не пришло. Оно наступало чуть позже, через недельку-другую. Только тогда, выждав паузу, они ловили очередного горлопана прямо возле его дома, везли в УВД к себе в кабинет и там, сняв с него наручники, говорили:

– Так, герой! Пришло время отвечать за свои слова. Считай, что здесь мы не менты, здесь мы такие же люди, как и ты. Ты мужик, мы мужики. Давай по-мужски выясним отношения. Мы тебя вдвоем бить не будем. Давай один на один! Покажи, на что ты горазд. И драться давай до первой крови.

Девять человек из десяти сразу пытались все перевести в шутку:

– Да ладно вам, ребята, я же смеха ради вас обзывал!

– Ну а мы ради смеха будем тебе бить рыло, чтобы впредь не было повадно языком молоть.

– Не надо, начальник! Ты пойми, мне же надо свой авторитет как-то держать! Чего мне, вас на «вы» называть? Соседи потом разнесут, что я у вас, у ментов, на коротком поводке. Вот я и пошумел для вида. Иначе кто потом меня на районе уважать будет, если я к вам уважительно стану обращаться?! Да вы не обижайтесь, вы скажите конкретно, что вы от меня хотите, может, я смогу вам чем-нибудь помочь. Только пусть это между нами останется.

Таких, более-менее адекватных, они потом вербовали и в дальнейшем использовали для получения оперативной информации. С теми, кто боялся долгосрочного сотрудничества, но готов был этим же вечером шепотом сдать конкурирующую группировку, устанавливался кратковременный оперативный контакт.

Но попадались и те, кто был готов драться. С теми, кто раньше занимался боксом, работал Валера. Как только человек пытался его ударить, он входил в ближний бой и одним ударом левой в печень ставил точку в поединке, потому как уже через тридцать секунд противник падал перед ним как подкошенный. Если конфликта желал борзый крепыш культурист, в дело вступал Большаков. Подножка, подсечка, кулак в дых, и человек тоже был повержен.

Они никогда не зверствовали, никогда не били ногами. Приводили противника в чувство, сажали на стул, не забывая при этом напутствовать:

– А на будущее учти, так с нами нельзя. Мы менты. Мы же тебя не оскорбляем, не бьем. Поэтому и ты веди себя нормально, как человек.

Так они демонстрировали жуликам свою силу, так отстаивали авторитет власти, так наступал мир. Был, конечно, риск того, что однажды их кто-то сдаст с потрохами, написав в прокуратуру жалобу. Потому и они, уже не лыком шитые, не просто так людей «дергали», а каждый раз готовили пути отступления. Писали бумагу, что определенное лицо может быть соучастником преступления, просили разрешения провести с ним оперативный контакт или встречу и шли к начальнику за визой. А там поди докажи, что в кабинете была драка один на один, потому что видеокамеры если и были, то только в Москве, у спецслужб. Но только зря они беспокоились. Народ на той стороне баррикад был тертый и предпочитал молчать о стычке в УВД: никому не хотелось прослыть жертвой двух знающих себе цену ментов.

Только на этом проблемы их не заканчивались. В экономическом отделе управления по борьбе с организованной преступностью они, капитаны милиции, оказались самыми молодыми. Народ вокруг считал себя дедами. Да и как могло быть иначе, если многим сотрудникам было под пятьдесят, числились они старшими операми, а на погонах носили или одну, или две большие звездочки. И вот повадились эти майоры да подполковники выходить в коридор и кричать во всю глотку:

– Эй, молодые, Большаков и Зайцев, ну-ка быстро ко мне!

Зачем кричали? Да когда как, но чаще заставляли сгонять в магазин за водкой. Два раза это проскочило, третьего «молодые» решили не ждать. Сначала зажали в кабинете самого горластого. Дверь закрыли поплотнее, подошли к нему поближе и предупредили, вроде как шутливо:

– Андреич, ну ты как-то себя уйми. Ты хоть и подполковник, но и мы капитаны, чего ты на нас, как на псов, орешь? Чего у нас тут, армия? Прекращай на нас гавкать, а если не угомонишься, мы тебе рожу набьем… и кулаками бить не будем. Уголовным кодексом долбанем пару раз по башке, и тебе этого хватит.

Сначала одного поставили на место, потом другого. Само собой, мужики вначале обиделись, но хамить прекратили. Последним в череде воспитательных мероприятий оказался заместитель начальника управления Маскин, мужик странноватый, демонстративно сторонившийся женщин, отчего его все считали ярким представителем нетрадиционной сексуальной ориентации. Тот и вовсе вел себя как барин. Открывал дверь их кабинета только для того, чтобы сообщить:

– Эй, быстро ставьте чайник и печенюшек каких-нибудь сообразите! Я через десять минут приду. – И норовил похлопать, вроде бы как в шутку, то Зайцева, то Большакова по пятой точке.

Странная его привычка доводила парней до тихого бешенства. Дошло до того, что в отделе стали похихикивать над такой нежностью старшего по званию к двум капитанам. И когда тот в очередной раз пришел к ним на халяву попить чайку, они его спросили, вроде как между прочим:

– Геннадий Максимович, мы с вами как сейчас разговариваем, как начальник с подчиненными или по-товарищески?

– По-товарищески. – Маскин уже забрасывал четвертую ложку сахарного песку себе в кружку и оттого пребывал в благостном настроении. – По-братски. Как друзья, на «ты».

– Хорошо. Геннадий Максимович, вот мы тебе на «ты» и говорим. Еще раз похлопаешь кого-то из нас по жопе, мы сделаем так, что телесных повреждений у тебя не будет, но своим хреном ты никогда уже не воспользуешься.

И для пущей убедительности Большаков наступил сидящему на стуле непрошеному гостю ботинком на причинное место. Взвыл подполковник от такого болезненного приемчика, встать попытался, да встать не смог, слишком крепко его припечатали. Чаепитие не состоялось. Маскин выскочил как ошпаренный и с тех пор перестал заходить к ним в кабинет, не забывая по выходным отправлять Большакова и Зайцева на всевозможные задания. Правда, делал это теперь предельно вежливо, называя их только по имени-отчеству.

А однажды им и вовсе пришлось вступиться не за себя, а за честь своего коллеги, майора Лосева, у которого, судя по всему, наставником был когда-то совсем не Кириллов. Телосложение Лосев имел чрезвычайно хрупкое, рост ниже среднего и по совокупности внешних данных на сотрудника Шестого отдела походил мало. Его проще было принять за инженера какого-нибудь конструкторского бюро, в котором очень низенькие потолки, чем за мента, и уж тем более опера.

Однажды тот пришел на работу в УВД с большим синяком под глазом и на все вопросы, кто ему так ярко подсветил физиономию, отвечал или чрезвычайно уклончиво, мол, происшествие это к службе не имеет никакого отношения, или все превращал в шутку, уверяя, что вид его нетоварный – результат неудачного падения по дороге домой.

Только когда Зайцев и Большаков его плотно прижали к стенке и потребовали рассказать честно, что произошло на самом деле, он раскололся. Выяснилось, что накануне вечером он заехал в общежитие Политехнического института к своего младшему брату, студенту. Совершенно случайно очутился на каком-то празднике, где было много девчонок и непонятно как попавший туда парень из группировки Финна с погонялом Барсук. Это лишь поначалу все шло чинно и благородно, а как поднабрались водочки, то смелость на всех накатила нешуточная. А уж как баб начали делить, то и драка вспыхнула, в которой Барсук и Лосеву в глаз зарядил, да и брата его без «подарка» не оставил: одним ударом кулака сломал тому нос.

– А ты ему сказал, что ты из Шестого отдела?

– Сказал.

– А он?

– А он кричит, что ему по хрен наш Шестой отдел.

– И чего ты собираешься дальше делать?

– Ничего.

– Здрасьте! Знаем мы этого Барсука. – Большакову такой расклад был не по нутру. – Барсуков его фамилия. Завтра он расскажет братве, что сотруднику Шестого отдела рыло набил. Да нас же после этого не то что уважать, нас никто бояться не будет! Дружище, у тебя два пути. Ты можешь и дальше ходить с синяком под глазом и притворяться, что ничего не произошло, но только больше мы тебе помогать в работе не будем.

– Или?

– Или ты должен восстановить честь советского милиционера.

– Ну а чего делать? Я с этим никогда не сталкивался.

– Что делать, что делать… Давай мы его привезем сюда в кабинет, а ты уже сам с ним поговоришь. Проведешь, так сказать, профилактику.

Вздохнул Лосев тяжело, но согласился, потому как понимал, что деваться ему уже некуда, и становиться изгоем в отделе и посмешищем среди жуликов ему ой как не хотелось.

– Ну ладно, давайте, везите.

Вечером того же дня Большаков с Зайцевым отправились на розыски Барсука и нашли того беззаботно гуляющим в ресторане загородного мотеля. С сигаретой в зубах, пьяненький и беззаботный, он стоял на ступеньках гостиницы и что-то весело рассказывал хохочущей от каждого его слова девице в чрезвычайно короткой юбочке. Валера, не вылезая из машины, поманил его пальцем:

– Барсуков, хорош молоть языком, сюда иди. С нами поедешь.

– А чего не так, начальник?

– Мы тебе потом объясним.

Двери кабинетов Управления внутренних дел уже несколько часов как были закрыты и опечатаны, и только неяркое освещение нескольких ламп вдоль стен еще как-то придавало длинным коридорам обитаемый вид. Если где-то и оставалась движуха, так это в дежурной части УВД, а все, что было выше первого этажа, затаилось до следующего утра. Поднявшись на третий этаж, они направились прямо в кабинет к Лосеву, который, уже набычившись, сидел за своим столом.

– Ну, что, Барсук, узнаешь этого человека? – спросил Зайцев, сбрасывая с плеч куртку. – Твоя работа?

– Моя.

Доставленный хоть и не ожидал увидеть здесь вчерашнего противника, но виду не показал, оставаясь внешне спокойным и безразличным к происходящему.

– Ты совсем долбанулся? Это же наш коллега, сотрудник, опер. Целый майор милиции Лосев Владимир Николаевич. И чего ты там орал? Что всю «Шестерку» перебьешь?

– Да ничего я не орал. Мы там из-за баб поцапались. Все были пьяными. Откуда я знал, что он мент? Он и не представился.

И Большаков, и Зайцев одновременно посмотрели на Лосева, который почему-то отвел глаза в сторону.

– Да нет, я же говорил, – начал было он оправдываться, но его прервали:

– Ладно, пусть этот Аника-воин здесь посидит, а мы, Владимир Николаевич, пойдем-ка выкурим по сигаретке и посовещаемся.

Они пристегнули Барсука к стулу наручниками, хоть и были те запрещены тогда для использования, а сами вышли с Лосевым в коридор покурить.

– Вован, ты чего? Дураков из нас делаешь?

– Да нет же. Я говорил ему, что я из «Шестерки». У кого хотите спросите. Да эта падла еще орала, что меня опустит. Я просто не хотел об этом говорить.

– Даже так? Ладно. Поверим тебе на слово. В конце концов, не этому же козлу нам верить. В любом случае за твой фингал он должен ответить. Теперь к делу. Мы тебе его привезли, вот и давай в нашем присутствии поговори с ним, пообщайся. Дай ему тоже в глаз, чтобы этому гаду впредь неповадно было.

И тут произошло то, чего ни Большаков, ни Зайцев никак не ожидали. Лосев категорически отказался драться:

– Я его боюсь. Может, вы ему сами в морду дадите?

Дымом поперхнуться было сложно, но они им поперхнулись.

– Ни фига себе! Ты как это себе представляешь? Зачем тогда ты закрутил эту фигню? Мы тебе, как настоящему мужику, настоящему менту, привезли твоего обидчика, и мы сами его еще и отхреначить должны?

– Мужики, мне с ним не справиться.

– И как нам из этой ситуации выйти?

А вышли из нее очень просто. Демонстративно открыли сейф, в котором лежала резиновая палка, и торжественно вручили ее Лосеву, а Барсука предупредили утрированно страшными голосами, словно не в кабинете дело было, а на сцене какого-нибудь народного театра:

– Мы хотели, чтобы наш коллега с тобой провел профилактику, но, сам видишь, майор физически слабенький, так что придется сделать лишь то, что ему под силу. Ты кричал, что опустишь его? За это он сам тебя вот этой палкой сделает опущенным. В нашем присутствии, а мы посмотрим. Чтобы ты, сука, пасть свою на ментов больше не раскрывал и руки не распускал.

И Барсук, еще вчера кум королю и сват министру, вдруг резко побледнел. Все его спокойствие как рукой смахнуло, и он неожиданно быстро затараторил:

– Да вы что, начальники? Да он же ментом не представился. Если бы я точно знал, что он из «Шестерки», я бы, конечно, его не тронул. Я про «Шестерку» так не говорил. Я вас уважаю, беспредел не нужен! Владимир Николаевич, простите меня!

И тут же, не дожидаясь ответа, рухнул на колени перед Лосевым, который стоял прямо перед ним, расправив узенькие плечи и демонстративно поигрывая «демократизатором». Этого неожиданного падения было достаточно. Если бы об этой кратковременной потере человеческого облика перед ментами узнал Финн, то Барсук из нормального пацана превратился бы в ничто.

Зайцев и Большаков переглянулись. Авторитет коллеге хоть и обманом, хоть и не совсем корректно, но все-таки был возвращен. Задача была выполнена бескровно.

– Ну, Вова, как?

– Ладно. Я тебя, Барсук, прощаю. Но ты смотри больше ни к моему брату, ни к нашим бабам чтоб не подходил. Иначе я за себя не ручаюсь!

– Да я вообще в эту общагу ходить не буду. – Барсук, стоя на коленях и смотря снизу вверх на ментов, был по-настоящему счастлив. – Чего, мало в городе общаг? Тем более она там заментована. На хрен мне связываться?!

Ему отстегнули браслеты и проводили до выхода. А вербовать его не стали. С человеком, который плюхается на колени, о чем можно договариваться?

Когда СССР неожиданно для самого себя приказал долго жить, толпы его бывших граждан дружно задышали каким-то доселе незнакомым, но удивительно упоительным воздухом, настоянном на либерализме и непреходящих ценностях западной демократии. О ней, о ней, а но всеобщем равноправии мечтали они когда-то на своих маленьких кухоньках, где вполголоса кляли генсеков и советскую власть, у которой и в базарный день не выпросишь палку вареной колбасы. Вот теперь запануем, наше время пришло, решили они! Теперь им не надо было задумываться о том, что такое хорошо, а что такое плохо. К черту Маяковского! Теперь любую гадость и дрянь они могли легализовать и оправдать, главное, чтобы она приносила прибыль, которую бы они ощутили в собственном кошельке. Любое отдельно взятое «я» теперь значило больше, чем все общество, вместе взятое. Каждый маломальский прыщ в тот недолгий исторический момент норовил назначить себя и божком, и царьком, и воинским начальничком.

Коммерс Ремизов был предпринимателем и числился вполне себе успешным бизнесменом в своем городишке, в Кочине, где проживало что-то около пяти тысяч человек. Но крошечный магазин, взятый в аренду, и пяток ларьков делали его обеспеченным человеком только в пределах своего глухого и заросшего лесом района. Как только он выезжал в областной центр, где людей было в сто раз больше, где по понятным причинам некоторые жили куда обеспеченнее, чем он, настроение его резко портилось. Ему тоже хотелось настоящего богатства, настоящих миллионов долларов на карманные расходы. А у него их не было.

Это когда-то он думал, дурак, что вся горбачевская перестройка однажды закончится таким свирепым закручиванием «гаек», что резьба будет сорвана не у одной сотни тысяч «болтов», что пришедший на смену комбайнеру новый руководитель партии и правительства окажется настолько принципиальным последователем Маркса и Энгельса, что товарищ Сталин на его фоне будет смотреться детским массажистом, но он ошибался, и первое в мире социалистическое общество не выдавило из себя сколько бы значимую личность, за которой бы миллионы пошли в обратный путь. Миллионы не захотели класть свои жизни на алтарь коммунизма, миллионы желали стать миллионерами.

Так что из-за неумения предвидеть Ремизов потерял много времени. Он начал свой бизнес, когда другие уже вовсю зарабатывали приличные для того времени деньги. И все потому, что, хоть и с опозданием и вроде как в отместку своему советскому менталитету, обнаружил в себе хозяйскую жилку, чувство непривычное, сродни собственному достоинству, но только не абстрактное, а вполне себе регистрируемое пятью органами чувств.

Желание серьезно разбогатеть застопорилось из-за того, что оно должно было быть подкреплено деньгами, и притом немалыми. На все про все требовался такой приличный начальный капитал, который на ларьках не сколотить и за тысячу лет. Деньги, по природе своей дефицитные при любой власти, уже пристроились по банковским счетам и кошелькам «новых русских», тех, кто был удачливее, нахальнее, умнее рядового коммерса Ремизова: оказались или у «красных директоров», присосавшихся когда-то к советским заводам и фабрикам, или у тех, кто смог поставить на кон что-то поважнее личного благополучия – собственную жизнь.

А это очень огорчало и все сильнее расстраивало. Дошло до того, что он перестал мечтать. А вечерние мечты были хорошие, позитивные. Так, перед тем как уснуть, Ремизов грезил открыть когда-нибудь производство: построить и какой-нибудь заводик, и складик для оптовой торговли соорудить, и для душевного отдохновения открыть молочную фермочку, чтобы пить по утрам свое молочко и намазывать на булочку только ему принадлежащее сливочное маслице. Когда воспаленное жадностью воображение, не знающее преград и здравого смысла, самыми что ни на есть кислотными красками рисовало его личное капиталистическое будущее, он именно так и лепетал, мысленно употребляя только уменьшительно-ласкательный способ словообразования: «заводик», «фермочка», «молочко» и «маслице».

А как жить, не мечтая?! И однажды он решил действовать, не только догнать областных богатеев, но по возможности и перегнать их в капиталистическом соревновании. Злость – плохой советчик, но других не было. И Ремизов, проклиная все подряд, решил наверстывать упущенное кардинальным способом: брать в долг большие суммы, и долг этот накапливать, не отдавая. Бизнес получился спорным, но доходным. А на тех, кто особо настойчиво требовал возврата присвоенных средств, он, ни минуты не сомневаясь, писал заявление в милицию. Мол, рэкет это все, вымогательство, спасите Христа ради, не дайте пропасть честному человеку! И кто ему судья? Когда цель оправдывает средства, это вовсе не преступление, а движение вперед. Поди потом, когда он станет миллионером, разберись, на какие средства он отстроил свою «империю» и каков в них процент жульничества и обмана! Победителей не судят.

Об исчезновении бизнесмена Ремизова, владельца небольшого кооператива в Кочине, Большаков узнал одним из первых. Агент из группировки Хрома ему «крякнул», что пропал «тот самый черт», которому в Кочине многие, в последнее время особенно, хотели собственными руками свернуть шею. За что? В переводе с блатного на русский литературный – за беспринципность, наглость и мошенничество. Мол, не человек, а редкое по подлости кидалово, которое не стеснялось разводить и старого, и малого, и бизнесмена, и работягу, и пенсионера, и школьника. Сука, одним словом!

– А почему родственники заявление не написали?

– Боятся. Жить хотят.

– Так, понятно. И что дальше?

А дальше вот что. Для веревочки, как ни извивалась та хитро и непредсказуемо, нашелся тот, кто ее обрезал. Годами отработанная схема споткнулась на Хроме. Коммерс до того оборзел, что занял очень крупную сумму денег у криминального авторитета, а долг возвращать, ни с процентами, ни просто так, не пожелал. И угрожали ему, и на «стрелки» возили, все без толку. Нету денег, и все тут! Случилось, мол, локальное банкротство, и несчастный коммерс Ремизов ни в чем не виноват, более того, он тоже, как и Хром, жертва хитрого обмана.

Ага, так ему и поверили. Хром послушал всю эту его белиберду и приказал своим «нукерам» как следует набить ему мордасы, а после экзекуции не в больницу на излечение отправить, а тащить в областной центр прямо к нему в офис, который он снимал на первом этаже какого-то частного института. Было это неделю назад, и с тех пор о Ремизове ни слуху ни духу.

– И чего дальше? – Андрею с самого начала было понятно, что звонивший агент знает куда больше, чем сообщает, тем самым набивая себе цену. – Его что, грохнули?

– Нет, живой. Кто за него деньги будет возвращать?

– А где он, ты знаешь?

– Знаю! Но…

– Да ты не переживай, премию я тебе выпишу, останешься доволен. Так что давай колись: где он?

На другом конце телефонной линии человек довольно хмыкнул:

– Хром его к себе в зиндан посадил.

– Какой зиндан? Ты о чем? Тут не Афган.

– Я про подпол. Прямо у него в офисе. Здание старинное, с секретами, там у Хрома несколько комнат арендовано, и под одной из них огромная яма с толстыми кирпичными стенами, глубиною два с половиной метра, а сверху массивный люк. Об этом подземелье никто не знает. Мы его случайно обнаружили, когда полы перестилали. Не пропадать же добру. Получилась полноценная камера, правда без окон и дверей, но надежная. Там хоть ори, хоть визжи, никто не услышит. Там можно стрелять из пистолета, а наверху будет тишина.

– Даже так?

– Точно говорю. Сам проверял. Коммерса не слышно даже в комнате над ним. Его, кстати, уже третий день не кормят и воду дают по выдаче. Так что вы там решайте, что с ним делать. Хорошим это не кончится. А я не хочу идти по этапу, оно мне на хрен не сдалось.

В этот же день была проведена операция по освобождению Ремизова.

На обыск к Хрому ехать отказались все, и новое руководство (к тому времени Кириллов был уволен), и опера, один другого старше. Никто не хотел мести криминального авторитета, и потому, естественно, у каждого нашлись уважительные причины, чтобы не искать проблем на свою задницу. Кому-то резко поплохело с сердцем и давлением, кто-то оказался выше головы завален делами, кому-то было не по чину и возрасту бежать сломя голову на задержание. Потому и были посланы самые безотказные, для которых служба в милиции еще не перестала быть одним большим приключением.

Следователь вынес постановление на проведение обыска в офисе Хрома и вручил его Большакову и Зайцеву. Хром уже тогда учредил огромное количество фирм и фирмочек, которые зарабатывали деньги легально, и задача перед операми была поставлена конкретная: изъять все имеющиеся в наличии документы, чтобы потом внимательно изучить движение денег на счетах. В те годы еще не сажали за незаконное лишение свободы и захват заложников, эта статья появилась позже, но вдруг Хром совершал какие-либо мошеннические действия и его удастся задержать не только за вымогательство.

СОБРа тогда еще не было в Шестом отделе, и силовую поддержку оказал ОМОН. Люди в масках вытащили из подвала исхудавшего мужика с безумными глазами и первым делом спросили:

– Ремизов?

– Ремизов!

– Ты чего тут делаешь?

– Меня взяли в заложники.

– Почему?

– Потому что Хром с меня деньги требует.

– Заявление писать будешь?

– Буду. Только дайте водички попить!

Выхлебал трехлитровую банку воды из-под крана и тут же накорябал заявление, в котором, сучонок, написал не что он эти деньги занял, а отдавать отказался, а то, что Хром их у него вымогал за «крышу».

К тому моменту, когда они зашли в офис Хрома, все уже было закончено, и Большакова с Зайцевым прямо в дверях встретили омоновцы и Ленечка. Бывший десантник и спортсмен, бывший старший лейтенант, бывший следователь, он был когда-то уволен из милиции за нечистоплотность. Дело тогда на него уголовное не возбуждали, а просто дали ему под зад коленом из органов.

– А ты как здесь оказался? – Большаков был очень удивлен такой встрече. Он никак не ожидал встретить здесь своего бывшего коллегу.

– Да я тут юристом подрабатываю.

– У Хрома?!

– Ну да!

– Ты что, в бандиты пошел?

Ленечка был с чувством юмора. Ни на секунду не задумываясь, он выпалил:

– А куда еще бывшему менту идти? Только в бандиты! – И расхохотался.

Хром лежал на животе в одной из комнатушек. Руки его были скованы за спиной наручниками, а сверху, на поясницу, зачем-то поставлено кресло. Судя по всему, это положение в пространстве вовсе не расстроило задержанного, и он даже умудрялся ботинками бодро отбивать ритм, словно помогая себе напевать какую-то совсем не грустную песню. Рядом с ним стояли вооруженные автоматами омоновцы, которые внимательно осмотрели вошедших, но не сказали ни слова.

– Ну, чего смотрите? – сказал Зайцев. – Посадите его и снимите наручники.

И тут омоновцы заволновались и наотрез отказались выполнять приказ:

– Как это – снять наручники? Вы чего? Это же Хром. Нельзя. Он опасен.

– Мужики, ну, наверное, он не опаснее нас с вами! – Валера говорил насмешливо, с какими-то предельно издевательскими интонациями в голосе. – И вы, и мы с оружием. Если что, сделаем из него решето. Да и вообще, как вы себе представляете, как мы будем с ним разговаривать, как он будет протокол подписывать с наручниками за спиной? Бойцы, хорош на понос исходить, возвращайте его в вертикальное положение.

Через минуту Хром уже сидел без наручников на табурете и читал постановление на проведение обыска. В это время дверь приоткрылась и в ней показалась голова Ленечки, и было в его лице уже что-то такое холуйское, что Большакова передернуло.

– Иваныч, как ты тут, все нормально? Ну и ладушки! Андрей, можно тебя на минуту? – В коридоре Ленечка вдруг шепотом поинтересовался: – Хотите кофейку? С шоколадом! Все равно понятных еще нет.

Кофе тогда был дефицит. Шоколада днем с огнем в магазинах не найти. Предложение было заманчивым, тем более что они пролетели с обедом, но что-то темнил Ленечка, и это хорошо чувствовалось на расстоянии метра, и потому Андрей спросил:

– А чего ты такой добрый? Это неспроста, давай колись, чего хочешь взамен?

– Давай попоим Иваныча кофейком. Все равно вы его сейчас задержите, потом его посадят, когда он это еще все увидит. Время обеденное, а у меня и бутербродики с икрой красной есть.

– Да ты буржуй, чистый Мальчиш-Плохиш, ну ладно, из-за твоего хозяина мы остались голодные, так что давай сделаем перекус. Хочешь, и ты с нами садись.

– Не-не. Я за столом не буду, я на вас на троих сделаю, а если эти, в масках, захотят, я и на них приготовлю.

Вернувшись в комнату, Андрей спросил и Валеру, и омоновцев:

– Парни, тут предлагают кофейку дерябнуть, вы как?

Зайцев согласился сразу, омоновцы демонстративно отказались.

– Мы с бандитами за один стол не сядем, – сказали и вышли прочь из комнаты.

– Ну-ну, дело житейское. Как хотите. Вы с бандитами не едите, а мы, опера, едим, мы вот не такие привередливые.

Когда Ленечка в очередной раз скрылся на кухне, Зайцев обратился к Хрому:

– Саш, ты тертый калач и знаешь, как залетают омоновцы: все бумаги на пол вывалят и бардак после себя оставят. Нам сейчас нужна ваша бухгалтерия, а вместо нее там свалка. Ты дай команду своему халдею Ленечке, пока мы тут чаи гоняем да кофе пьем, чтобы он приготовил учредительные документы, уставы и всю бухгалтерию по каждой твоей фирме. Пусть все документы приведет в порядок, по папочкам их отдельно разложит, чтобы нам время не тратить.

Хром поманил пальцем бывшего мента, который как раз выглянул из-за двери:

– Иди сюда и слушай. Как ребята тебе скажут, так ты и сделай. Документы им подбери, как положено, сделай, чтоб все нормально было. Ты все понял?

– Да, сейчас сделаю.

Большаков пошел вместе с Ленечкой в бухгалтерию.

– Ты, Ленечка, хоть и бывший, но следак, и знаешь, как проводят обыск и какие документы изымают, так что ты подбери все, что требуется, а то мы тут до утра будем колупаться в этих листах.

– Не беспокойся. Все будет в лучшем виде. Я даже вам потом до машины все сам донесу.

Короткий перерыв, пока не подтянулись понятые, два солдатика из ближайшей войсковой части, продлился не более пятнадцати минут. Большаков и Зайцев за это время не спеша выпили по кружке черного как смоль кофе и съели по паре бутербродов. Хватило, чтобы не сосало под ложечкой. За обе щеки жрал один Хром, понимая, что в этой ситуации лучше наесться впрок. Отхлебывал и чавкал он громко и в сторону ментов даже не смотрел.

– Сань, да ты не торопись, за тобой уже никто не гонится, а то не дай бог подавишься, и как нам перед начальством за твой труп отчитываться?

Шутил Зайцев – и не знал, какие тучи сгущаются над их головами, потому как в этот самый момент с омоновцами по рации связался Фридман, тогда еще начальник подотдела по борьбе с бандитизмом, и спросил:

– Чего-то не слышу вас.

– А мы рации выключили.

– Ну и как там Хром?

– Нормально, кофе пьет да бутерброды жрет.

– Как это?

– Так это. С вашими операми. С Большаковым и Зайцевым. Они разрешили. Они даже с него наручники сняли.

– А где они сами?

– Они тоже с ним сидят, бутерброды хавают.

– Они что, обыск не проводят?

– Нет, не проводят.

– Почему?

– Говорят, что понятых ждут.

– Ладно, разберемся. Привет им передавайте.

Через пару часов, когда обыск был завершен, омоновцы снова надели на Хрома наручники и повели на выход, Большаков и Зайцев услышали от него только одно слово:

– Благодарю.

В УВД, куда они притащили два мешка изъятых документов, слова благодарности им ждать было не от кого. Там их сразу вызвали на ковер. Новый начальник Шестого отдела подполковник Мартьянов пребывал в гневе и сразу, как только они зашли к нему в кабинет, громко предъявил обвинение:

– Товарищи офицеры, как вы могли? Вы позорите честь сотрудников УВД и оперативно-разыскного бюро!

– Товарищ подполковник, вы о чем?

– А вот о чем, у меня есть информация, что вы сняли с Хрома наручники и накормили его бутербродами.

– Ну да, посидели попили кофе. Это была не наша инициатива, они предложили. Там был его юрист и адвокат Хрома, бывший наш сотрудник, мы его знаем, он работал следователем на Пролетарке, он к нам подошел и спросил, будем ли мы пить кофе, а чего нам не выпить? Хотя бы для установления оперативного контакта.

– Зачем?

– Да там все бумаги были сброшены на пол. Вы же в ОБХСС работали, понимаете, что по ним нужно проводить ревизию. А мы с Хромом установили оперативный контакт, и он дал команду, чтобы нам документы все подобрали, какие положено. Мы могли все сгрести в мешки, а потом еще пару дней их перебирать, чтобы найти нужное. А там за нас все нормально сложили, подшили и даже опись сделали.

– А наручники зачем сняли?

– А чего тут такого? Ну, сняли. А как он будет документы подписывать, если у него руки за спиной? И чем мы позорим свою честь? Тем, что кофе с Хромом попили? Это что, уже приравнивается к взятке? Ерунда полная. Или нам что теперь, всякому бандиту говорить, что он сволочь и тварь? Извините, приговора суда нет, он такой же гражданин, как и все. У нас тут не НКВД и не тридцать седьмой год на дворе. Какие претензии? Вы нам поручили изъять финансовые и бухгалтерские документы фирм, где он учредитель, так мы все это сделали в лучшем виде. В чем наша вина?

Мартьянов, уже почти сменивший гнев на милость, вяло швырнул им под ноги последний аргумент:

– А вот Фридман сказал, что вы чуть ли не обнимались с Хромом.

Но и за ними не заржавело:

– А… так это Фридман тень на плетень наводит. Понятно. Так его там не было!

Фридмана они встретили в коридоре. Тот шел им навстречу, весь из себя улыбающийся и максимально доброжелательный.

– Ну и как, мужики, съездили?

– Отлично. А чего ты тут языком мелешь? Зачем побежал начальству жаловаться?

– Да я ничего.

– Как ничего, если ты на нас пожаловался! Ты как себе представляешь, мы должны были подойти к Хрому и начать его пинать ногами?

– Можно и так. Но это ваше личное дело. Мне вообще по барабану, как вы относитесь к задержанным. Можете хоть бить, а можете и чаем напоить. Хотя лично я отметелил бы его как следует, чтобы знал, сука, как нам статистику портить.

– Тогда чего ты лезешь не в свои дела?

– А я и не лезу. Мартьянов попросил меня узнать, как прошло задержание, вот я по рации у омоновцев и узнал, что и как, а то, что они мне рассказали, я и передал ему слово в слово.

Позже, когда Фридмана назначили начальником Управления по борьбе с организованной преступностью, два его заместителя, один высокий и худой, другой маленький и склонный к полноте, развлекались тем, что по вечерам ставили задержанных бандитов вдоль стен коридора, надевали им за спину наручники, чтобы те не могли оказать сопротивления, и со всей дури обхаживали их резиновыми палками. Сами они – для конспирации – были в балаклавах, но избиваемый народ и так понимал, кто над ними издевается, уж больно колоритные были фигуры у этих двух клоунов, один в один как у Пата с Паташоном. Да и сам начальник УБОПа время от времени не стеснялся таким же образом снимать накопившееся нервное напряжение.

А коммерс Ремизов закончился ровно через год. Его зарезали в пьяной драке в какой-то захудалой кафешке. Один из бойцов Хрома всадил ему ножик в бок по самую рукоятку и как ни в чем не бывало отчалил в неизвестном направлении. Находившиеся в помещении люди, естественно, все, как один, отказались свидетельствовать о произошедшем, справедливо полагая, что тихая жизнь куда приятнее тихой смерти.

Напасть пришла, откуда не ждали. С Украины. Прикатили в город николаевские наперсточники, человек десять крепко сбитых парней, и начали по-стахановски, с раннего утра до позднего вечера, гэкать да разводить особо доверчивых и азартных граждан на деньги, наваривая к вечеру огромные суммы. Местом своей дислокации они поначалу выбрали автовокзал, где народ был не особо богатый, провинциальный и транзитный, но потом, изучив людской поток и его покупательную способность, перебазировались к недавно отстроенному универмагу, бетонное здание которого очень напоминало одну французскую тюрьму. Видимо, поэтому место это иначе как Бастилия никто и не называл. Стояла эта Бастилия на пригорке, рядом с колхозным рынком, где по выходным было не протолкнуться, и тихой речушкой, которая через полкилометра растворялась в другом водном потоке, волжском.

И без этих незваных гостей ментам работы было невпроворот, гастролеров-карманников здесь было хоть пруд пруди, а тут еще и эти…

Короче, достали они всех – и власть, не понимающую, как этих припершихся жуликов засадить за мошенничество в места не столь отдаленные, и граждан, заваливших милицию заявлениями о том, что группа мошенников лишила их последних сбережений.

Первое время менты их регулярно таскали в Центральное РОВД. Приедут, заберут, а потом, глядишь, через пару часов и отпустят. И доподлинно неизвестно, почему они не могли доказать факт мошенничества, то ли от нехватки ума, то ли от неистребимого желания получить хоть какую, но взятку. Во всяком случае процедура перемещения денег из одного кармана в другой была куда приятнее долгих разбирательств.

Это только поначалу жулики, едва завидев ментов, поднимались на крыло и с утроенной скоростью направлялись вниз к реке, где их поджидала моторная лодка. Наладив взаимопонимание с властью, они даже ухом не вели, когда мимо проезжала милицейская машина или проходил в форме мент. Мол, у каждого своя работа, чего суетиться!

Так бы продолжалось бесконечно долго, но однажды количество жалоб и заявлений от граждан преодолело какое-то не ведомое никому, кроме начальника УВД, критическое число, и на очередной «радионяне» генерал спросил с резким укором начальника Центрального РОВД, до каких пор будет продолжаться это безобразие.

– А мы сделать ничего не можем! Чем мы их можем наказать? За их деяние предусмотрена всего лишь административная ответственность. А мы, по сути, столкнулись с организованной преступностью! Может, это и поручить Шестому отделу? Хватит им штаны просиживать!

Как и следовало ожидать, тут же разгорелся жаркий спор о том, кто и что периодически у себя просиживает, но в итоге уже к одиннадцати утра Большаков и Зайцев были вызваны в кабинет к начальнику отдела Мартьянову, который приказал безобразия наперсточников прекратить раз и навсегда.

– Делайте все что угодно, но во что бы то ни стало покажите этим наглецам, кто в городе хозяин! Поняли меня?

Чего тут не понять. Конечно, они поняли, что их в очередной раз назначили крайними. Целое РОВД не в состоянии было разогнать эту шантрапу, а они, два капитана, должны теперь были рисковать своими головами. Повздыхали, поматерились, взяли по пистолету и на следующий день, в субботу, когда народу, шедшего на рынок, были толпы, поехали смотреть место будущего сражения, чтобы понять, какую партию там разыгрывают гастролеры из Украины.

Картина была привычной: в спектакле участвовали пять человек. Один, «ведущий», без останова гонял шарик под пластмассовыми колпачками, двое активно подзадоривали еще полных азарта доверчивых дураков, еще парочка «быков» время от времени очень жестко разбиралась с проигравшими. За исключением основного игрока, парни на подхвате были на редкость спортивными, ни дать ни взять культуристы с обложки иностранного журнала.

– Ну, и чего делать будем? – спросил Валера, когда они снова отошли в сторону.

– У нас есть два варианта. – Андреем постепенно овладел азарт. – Или сейчас взять какого-нибудь терпилу и заставить его написать заявление, а потом повязать этих… Только проблема в том, что их пять человек и вокруг толпа народу – вдруг накинутся? Ну, посадим мы на задницу двоих-троих, а вдруг и нам прилетит? Мы же не в форме. Может, есть те, кого мы не просчитали. Да и какой, к черту, это вариант, ну составим мы административный протокол, а они через пару часов вернутся сюда назад.

– А ты чего предлагаешь?

– Предлагаю поиграть!

– Как это?

– Просто. Провернем оперативную комбинацию. Сейчас поиграем с ними, денег у них немного выиграем. Хохлы, естественно, разозлятся, и, скорее всего, дело закончится конфликтом. Наша задача увести их подальше от людного места – нам зрители для разборок не нужны – и хорошенько им вломить.

– А кто будет играть?

– Могу я, хочешь – играй ты.

– Ну да, мне только с моим перебитым носом изображать простого труженика Нечерноземья. Сразу просекут, что я или спортсмен, или мент. Придется тебе. У тебя вид совсем интеллигентный.

– Да ладно тебе!

– Точно! Морда гладко выбритая, одеколончиком взбрызнутая, на тебе белая рубашечка с короткими рукавами, брючки светленькие. Красота, да и только, все бабы в городе твои. Только ствол отдай, альфонс доморощенный, нечего им светить. И если возникнут проблемы, постарайся не вставать к жуликам спиной, чтобы они тебя по башке не долбанули. Уводи их к реке, там и будем с ними разбираться. Я вслед за тобой подгребу. Теперь осталось решить главный вопрос: где взять деньги на игру?

Когда вывернули карманы и кошельки, оказалось, что опера располагают почти десятью рублями, но и этого было достаточно, чтобы рискнуть. Минут через пять Андрей с трудом протиснулся в шумную толпу, которая плотно окружила мужичка, бойко двигающего колпачки по куску лежащей на земле фанеры. Желающих стать жертвой обмана не было, но поглядеть, как будут зарабатывать на лохах, горазды были все. Минут пять Большаков наблюдал за последователями древней индийской игры с кубками, а потом, склонившись над «ведущим», спросил громко и беззаботно:

– Может, и мне попробовать? Вдруг повезет?

– А что? Давай! – У шулера загорелись глаза, а толпа радостно загудела, почуяв дармовую развлекуху. – Ставь пятерку, гражданин хороший!

– Нет, страшно, давай сначала по рублику!

Естественно, рублик вскоре оказался в кармане опера, что вызвало деланое восхищение сидящего на корточках жулика:

– Ты выиграл, пацан! Смотри, какой ты молодец! Давай теперь по троячку!

– Давай!

Медленно, с переменным успехом, Андрей выиграл и троячок, и червончик, а потом, изобразив вдруг нахлынувшую на него русскую удаль и бесшабашность, громогласно объявил:

– Ставлю триста рублей, всю свою зарплату!

Тут публика разделилась. Одни стали кричать, что он конкретный дебил, что через пять минут останется без штанов; другие, в числе которых были гости из Николаева, требовали продолжения банкета до победного. Мол, раз пошла пруха, значит, надо играть до конца, когда еще такой фарт будет?

«Ведущий», почуяв «азартного Парамошу» и крупный навар, поинтересовался как бы лениво и между прочим:

– У тебя, мил человек, деньги-то есть?

– Есть!

– Покажи.

Большаков потряс кошельком и самоуверенно и даже немного обиженно парировал:

– Ты чего, не веришь мне? Я в отличие от тебя, бездельника, работаю инженером на вагоностроительном заводе и получаю, уж наверное, побольше тебя, так что я за свои слова отвечаю. Это ты покажи свои бабки. Может, ты меня за дурака держишь?

Когда жулик вытащил на свет божий шесть пятидесятирублевых банкнот, с которых даже нарисованный Ленин отказался смотреть на происходящее безобразие, Большаков положил и свой тертый временем, но очень толстый «лопатник», куда заранее для объема насовал листочки бумаги.

– Ты деньги далеко не убирай, – приказал Большаков с нехорошей усмешкой. – Я у тебя их намерен выиграть!

«Ну-ну», – хотел было ответить «ведущий», но сдержался. Никак нельзя было спугнуть такие легкие три сотни карбованцев, хотя на душе его что-то екнуло. Но было поздно отступать назад. И закрутились в каком-то бешеном хороводе колпачки, и забегали глаза у завороженных зрителей. Тут и замедленная съемка не смогла бы помочь игроку, но Андрей был спокоен. Когда мельтешение тары прекратилось и жулик, еле сдерживая свою преждевременную радость, спросил:

– В каком?

– Ну… Как это в каком? В крайнем, от меня слева! – спокойно ответил Большаков.

И как только рука «ведущего» потянулась, чтобы открыть крайний колпачок, он быстро сшиб носком ботинка остальные два, под которыми, естественно, ничего не оказалось, и тут же прижал ногой оставшийся, так сказать, выигрышный колпачок к листу фанеры.

Механизм обмана лишь казался сложным, вся его хитрость рассчитывалась на дилетантов. На самом деле шарик был сделан из крашеного поролона и только внешне напоминал нечто твердое. Во время игры «ведущий» очень быстро зажимал его между пальцев, и несведущий человек выиграть никак не мог. Просто потому, что в игре шарика не было ни под одним из наперстков. Лишь когда первые два наперстка оказывались пустыми, шарик незаметно помещался в последний. Натренированные пальцы бывшего циркача делали эту манипуляцию совершенно незаметной. И, когда Большаков опрокинул два из трех пустых наперстков, нужно было или признавать его выигрыш, или сознаваться в своей афере.

Рука мазурика замерла в воздухе, и он посмотрел на игрока снизу вверх полным ненависти взглядом. Он понял все.

– Ну что, колпачок открывать будем? – спросил Андрей, и голос его мрачный ничего, кроме прямой угрозы, в себе не содержал.

– Нет. Не будем! – хрипло ответил «ведущий» и стал молча наблюдать, как его деньги перекочевывают в карман «инженера вагоностроительного завода».

Что тут началось! Кто-то кричал «ура!» и радостно смеялся, кто-то хлопал по плечу чудака, сорвавшего банк, но кто-то медленно вытеснял Большакова в сторонку. Четыре жлоба так плотно обступили обидчика, что прорваться не было никакой возможности.

– Ты чего, от братвы?

– Да я сам по себе.

– А ты кто по жизни?

– Я? Инженер на заводе.

– Слышь, инженер, пойдем поговорим. Отойдем к речке, чтобы народ не мешал. Не бойся, мы тебе ничего не сделаем.

– Да не вопрос. И не боюсь я вас. Только руки уберите, на хрен.

– А ты что, борзый?

– Да не борзый, просто не люблю, когда меня мужики лапают. Я не по этой части.

– Пойдем, уточним, по какой ты части.

– Пойдем, только вы вперед идите, нечего меня подталкивать. Сам дойду, дорогу знаю.

Конвой выдался знатный. Двое переростков впереди, двое сзади. Вели, как на расстрел. Когда шум реки стал сильнее шума торговых рядов неподалеку расположенного колхозного рынка, Андрей, шедший в метрах пяти от сопровождающих его «конвойных», уловил глухие, еле заметные звуки, напоминающие падение мешков с картошкой. Шмяк, шмяк. Когда через пару секунд его бесшумно, как ниндзя, обогнал Валера, который держал в руках два пистолета, он понял, что половина врагов находится в бессознательном состоянии. Передние тоже ойкнуть не успели. Получив одновременно рукоятками «Макаровых» по голове, они обмякли и завалились набок. Ни до, ни после Андрей не видел, как от удара пистолетом по голове человек моментально отключается и падает на землю как подкошенный.

Они успели забрать у николаевцев паспорта, покурить и рассказать по анекдоту, пока гости из Украины приходили в себя, охали и ощупывали свои потрясенные головы. А когда кто-то из жуликов, кряхтя, спросил, кто они такие, те от широкой русской души наварили им по нескольку пенделей в раскоряченные задницы.

– Лежать, суки! Мы из оперативно-разыскного бюро!

– Да вы чего, менты, совсем сдурели? Мы же вам платим!

– Замечательно. Распрягайтесь, ребята. Кому вы платите?

– Пэпээсникам вашим, участковому. Сыщик какой-то приходит. Всем, кто требует платить, тем и платим. Ну, если мало, мы еще будем платить. Ребята, это же хороший бизнес. Деньги сами в руки идут. Чего вы на нас так круто наехали? Мы же вам отстегиваем!

– Нам вы не отстегиваете.

– Будем отстегивать! Только дайте нам работать.

– Нам ваших денег не надо! Мы не для того к вам пожаловали.

– А для чего?

– Скажу, но сначала давайте решим одну тему. Как вы считаете, эти деньги, эти три сотни, мы заработали честно?

– Да, честно, они ваши!

– Есть к нам претензии?

– Да какие претензии? Все по чесноку.

– Отлично. Итак, вы спрашиваете, зачем мы сюда приехали. Так вот, встречный вопрос. Вам принципиально, где работать, в нашей области или в другом месте?

– В принципе, разницы особой нет. Везде одно и то же.

– Ну и ладушки! А теперь внимательно слушайте! Вы задолбали нас, от вас столько потерпевших, что терпение наше кончилось. Даем час на то, чтобы вы свалили из нашего города. Можете рвануть в районы нашей области, но там у вас не будет навара – там народ беднее, чем здесь. Поэтому шуруйте в Московскую область или даже в саму Москву, работайте там. А если нет, то мы станем приходить к вам каждый день и будем с вами играть до тех пор, пока вы без порток не останетесь. А потом отдадим вас местной братве.

– Да у нас с братвой ровно. Они нам разрешили.

– Сейчас разрешили, а когда мы походатайствуем, тогда разрешать вам не будут. И неизвестно, уедете ли вы отсюда живыми и невредимыми. Может, где-нибудь на даче у авторитета будете лопатами фигачить да чего-нибудь строить: братве тоже нужна бесплатная рабочая сила. А с нами они из-за вас ругаться не будут, пойдут на уступки. Так что валите отсюда прямо сейчас. И ведущего вашего не забудьте взять, он там, на дорожке, лежит, еще в себя не пришел. Ну, вы поняли?

– Поняли.

Приехав в Управление внутренних дел, они сразу доложили, что теперь в городе никаких наперсточников с Украины не будет, они сворачиваются и уезжают в другой регион.

– Как? – не мог поверить начальник отдела на слово. – Чего это вдруг?

– Ну так, поговорили, пообщались. Договорились. Они сказали, что ментов уважают и если Шестой отдел попросил, то они уедут.

– Точно?

– Точно.

В этот же вечер Большаков и Зайцев вместе с женами пошли в кабак, где очень вкусно готовили курицу гриль, и провели там весь вечер, ни в чем ни себе, ни женам не отказывая, благо выигранных денег было в избытке. Оставшуюся сумму они превратили в общую кассу и тратили деньги только на оперативные расходы, чтобы не просить на них всякий раз у начальства, а потом не отчитываться за каждую потраченную копейку…

Теперь он уже почти не снится. Дела, заботы, новые нервные переживания подтерли остроту прошлой потери. Но первые несколько лет Валера приходил к нему во сны регулярно, как на работу. Там, в таинственном мире грез, они снова садились за свои рабочие столы в УВД, снова решали поставленные начальством задачи, о чем-то спорили и говорили, опять ехали на задержания, и только под утро Андрей спохватывался и говорил:

– Валера, тебя же нет! Ты ведь умер!

И Валера виновато извинялся:

– Да? Прости, Андрей, я позабыл!